История создания повести детство толстого: История создания произведения ''детство''

Содержание

История создания повести Детство Горького от замысла до публикации

Лучшие сочинения и пересказы

Сочинения
По литературе
Горький
История создания повести Детство

В самом начале творческого пути у А.М.Горького возникало желание написать повести-воспоминания о своих детских годах. Сейчас трудно предположить, с чем связана такая идея. Одни исследователи творчества писателя предполагают, что произведением автор пытался доказать обществу, что и простые люди могут стать полезными для общества людьми. Другие полагают, что молодой писатель повествовал именно о том, что ему близко и хорошо известно.

Работа над повестью затянулась на 20 лет. Первые наброски будущего произведения Алексеем Максимович начал делаться еще в далеком 1893 году, потом затишье на долгих 17 лет и вновь за перо А.М.Горький принимается в 1910 году. На этом этапе повесть представляла собой небольшие очерки. Плотно за работу писатель принимается в 1912 году и августе 1913 году в свет выходят первые несколько частей произведения.

Первоначально у писателя были сомнения в названии повести он метался между названием «Детство» и «Бабушка», но первоначальное название победило. И когда в 1914 году в Берлине было опубликовано произведение целиком, оно носило название «Детство».

Царская Россия увидела произведение А.М.Горького в 1915 году. Вышло оно в издательстве «Жизнь и знание». Тогда еще писатель не предполагал , что повесть «Детство» лишь первая часть его великой трилогии и через три года выйдет в свет повесть «В людях», а еще в 1923 году будет завершена автобиографическая трилогия повестью «Мои университеты».

Обычно у человека со словом детство возникают радостные воспоминания о беззаботном времени, когда решение проблем ложатся на плечи взрослых и кажется, что так было всегда. Но дети рабочих и крестьянских семей в дореволюционной России считали иначе. В русской литературе немало произведений, посвященных проблеме становления детской личности в тяжелых условиях. Нельзя не вспомнить сочинения Л.

Н.Толстого, А.П.Чехова, В.Г.Короленко, проблема детства в которых освящена с точки зрения нравственности и влияния на становление личности в будущем.

В начале двадцатого века эта тема получила еще большую актуальность. Общество с ярко выраженной классовой принадлежностью, нуждалось в будущем поколении с активной жизненной позицией. Именно в этот период появляется повесть А.М.Горького «Детство». Произведение носит исключительно автобиографический характер, главный герой сам писатель.

Страшная картина открывается перед читателем повести. Горе, равнодушие, смерть окружают главного герою Алешу. После смерти любимого отца, он попадает в дом к жестокому деду, отцу мамы. Из зажиточной семьи, мальчик окунулся в мир бедности. Отсутствие денег не позволило получить образование. Женщина в доме не имеет слова, ее смерть при родах естественный процесс, из которого не делают никакого особого горя. Принцип уклада семьи — на все воля Божья.

Любви к внукам глава семьи — дед не испытывал и наказывал за каждый проступок. Для выращенного в любви и уважения Алексея нравы в новой семье не понятны и страшны. Мальчика окружает множество людей, которые и формируют личность будущего писателя. Автор не старается ничего приукрасить, реальностью жизни и становление человеческой личности- основной мотив произведения. Сам А.М.Горький писал, что детство проходило словно в пчелином улье. Каким бы вкусом не был мед, он был полезен для здоровья души человеческой.

Также читают:

← Анализ легенды о Ларре ← Старуха Изергиль Литературное направление рассказа↑ ГорькийКритика о пьесе Горького На дне → Игоша Смерть в Кармане в повести Детство →

Картинка к сочинению История создания повести Детство

Сочинения

По картинам
По литературе
Свободная тема
Про Родину
Про технологии
Русский язык

Про семью
Про школу
Про войну
Про природу
По пословицам
Про времена года
Праздники
Про дружбу
9 класс ОГЭ
11 класс ЕГЭ
Про животных
Профессии
Известные люди
Города

В РГБ открылась выставка об истории издания повести А. Н. Толстого «Детство Никиты»

Информация о материале: Опубликовано: 13 июля 2022; Просмотров: 1039

Толстой А.Н. Повесть о многих превосходных вещах (Детство Никиты). М. ; Берлин : Геликон, 1922

11 июля 2022 года в Музее книги Российской государственной библиотеки открылась мини-выставка «Издания повести А. Н. Толстого „Детство Никиты“ в Музее книги РГБ: к 100-летию первого издания». В экспозицию вошли книги из фондов научно-исследовательского отдела редких книг. Выставка состоит из трёх разделов, каждый из которых по-своему вписывает произведение Алексея Николаевича Толстого в исторический, литературный и художественный контексты.

«Детство Никиты» — одно из самых совершенных произведений Алексея Николаевича Толстого, по единогласному признанию критиков. Это автобиографическая повесть писателя, в которой описано детство мальчика Никиты, сына помещика из Заволжья. Первоначальное название произведения — «Повесть о многих превосходных вещах». Повесть была написана в 1920 году и сначала публиковалась отдельными главами в периодических изданиях. Отдельной книгой произведение вышло в 1922 году в Берлине, где автор находился в эмиграции. Книга посвящена сыну автора — Никите, родившемуся в 1917 году.

Повесть Алексея Николаевича глубоко самобытна по содержанию и стилю, при этом в некоторых аспектах характерна для своего времени.

Автор во многом следует литературным тенденциям русского символизма. По жанру повесть продолжает традицию произведений XIX века: «Детство, отрочество и юность» Льва Николаевича Толстого, «Детские годы Багрова-внука» Сергея Тимофеевича Аксакова, «Детство Тёмы» Николая Георгиевича Гарина-Михайловского. Жанровую преемственность и историко-литературный контекст создания повести отражает первый раздел выставки, в котором представлены произведения этих писателей.

Во втором разделе экспозиции можно увидеть издания произведений, которые создавались Толстым примерно в то же время, что и «Детство Никиты». В них обнаруживаются общие сюжеты. Это его повесть-сказка «Золотой ключик», фантастическая поветь «Аэлита» и роман «Хождение по мукам». Дополняет эту подборку поэтический сборник Натальи Васильевны Крандиевской, супруги писателя. К её стихам Алексей Николаевич обращался в своём творчестве.

Третий раздел продолжается в постоянной экспозиции Музея книги и посвящён истории издания и оформления повести.

В нём представлено первое издание повести 1922 года, а также издания советского периода, оформленные известными художниками в 1930–1960-е годы — Василием Николаевичем Масютиным, Алексеем Фёдоровичем Пахомовым, Константином Ивановичем Рудаковым, Анатолием Андреевичем Суворовым.

Выставка будет интересна широкой аудитории и, в частности, историкам, коллекционерам-библиофилам, художникам. Ознакомиться с экспозицией можно до 30 сентября 2022 года.

Текст: Полина Животова

По материалам сайта Российской государственной библиотеки

Выставки, экспозиции
РГБ
Российская государственная библиотека

Может ли исторический роман быть серьезной литературой?

Летом 1866 года, когда Лев Толстой готовился к своему сериализованному Роман «Война и мир » будет опубликован отдельным томом, — написал он иллюстратор Михаил Башилов, надеющийся заказать рисунки для нового издания романа, который он назвал по первоначальному названию, 1805. Когда Башилов усомнился в детали исторического правдоподобия — не следует ли офицеры рубежа девятнадцатого века носили напудренные парики? — Толстой ответил:

Когда я впервые начал писать 1805, я где-то обнаружил, что с порохом было покончено в начале царствования [царя] Александра, и я написал на этом основании; Позже я, как и вы, наткнулся на доказательства того, что использовался еще в 1805 году. Я не знал, что делать. … Решайте сами, то, что наиболее приятно и удобно для вас. В пользу рисования людей ношение порошка является причиной того, что если есть положительное доказательство того, что порошок был в использовать в 1805 году, я могу исправить новое издание и сослаться на порох и мундир. В на самом деле наверное надо рисовать людей в пудре и в исторически точный мундир, которому я постараюсь быть верным в новом издании.

Место Толстого в истории уже подтвердил Николай Страхов, один из крупнейших литературных критиков своего времени, назвавший войны и Мира, «полная картина человеческой жизни. Полная картина России. того дня. Полная картина того, что можно назвать историей и борьбой народов». В то время как Толстой болтал по вопросу о том, будут ли его офицеры носил бы напудренные парики, он знал, что его роман уязвим для обвинений исторической неточности. В своем авторском примечании 1868 г. к четвертому сериализованному объем, он сравнил нескольких своих персонажей с их реальными аналогами, по-прежнему волнует вопрос о том, были ли его изображения точно так, как историк счел бы правильным.

Расхождение между моим описанием исторических событий и рассказы историков… не случайны, а неизбежны. Историк и художника, описывающего историческую эпоху, имеют два совершенно разных объекта. Как историк был бы неправ, если бы попытался представить историческую фигуру во всей его полноте, во всей сложности его отношений ко всем сторонам жизни, поэтому художник не выполнил бы свою задачу, всегда изображая фигуру в его историческое значение. Кутузов не всегда ездил на белом коне, держа бинокль и указывая на врагов. Растопчин не всегда принимал факел рукой и поджег свой вороновский дом (на самом деле он этого никогда не делал), а императрица Мария Федоровна не всегда стояла в горностаевой мантии, ее рука опираясь на свод законов; но именно так их изображают в популярных воображение.

В записке Толстой также обратился к исключению из своего произведения то, что его критики называли «характером времени», которое он классифицировал как «ужасы крепостного права, замуровывание жен, порка взрослых сыновей». Его беспокойство: «Этот персонаж того времени, живущий в нашем воображении, я не считал правильным и не хотел выражать». Вместо этого Толстой стремился изображают «большую отчужденность высших кругов от других сословий, от господствовавшей философии, от особенностей воспитания, от привычка пользоваться французским языком и так далее». Толстой в конце концов взял большую часть французского, а затем попросить жену восстановить его в той версии, которую он хотел увидеть перед смертью. Несмотря на всю свою браваду, он опасался, что это может повлиять на Отношение романа к потомству.

У Толстого не было бы большего критика, чем его бывший друг Иван Тургенев, чья подвижная реакция на «Войну » и «Мир » станет известный. Тургенев отдалился от Толстого после того, как поссорился с ним из-за литературные и личные обиды — Толстой даже вызывал Тургенева на дуэль, — но каждый по-прежнему видел в другом великого писателя, достойного внимания. В письмах своим друзьям Тургенев назвал роман «кукольным спектаклем» и «мошенничеством» с «никаких следов подлинного изображения периода», полный «огромного количества старая психологическая болтовня… которая положительно составляет толстовскую мономания». Он уточнил: «Несчастье случается, когда человек-самоучка, даже Толстой, берется философствовать. Он неизбежно оседлает свою конюшню и придумывает какую-то систему, как, например, исторический фатализм, а потом он начинает писать». Но в тех же письмах Тургенев писал и «В романе есть вещи, которые во всей Европе никто, кроме Толстого, мог бы написать, и это заставляет меня покрыться гусиной кожей и огнем энтузиазм» и «есть вещи, которые не умрут, пока русские язык существует».

Разделённое мнение Тургенева в конце концов переросло в поддержку, и он стал одним из величайших защитников романа. Насколько мы читаем Война и Мир сегодня, мы делаем это отчасти из-за гусиной кожи Тургенева и его пропаганда романа за границей, особенно в Париже, где его французский писатель друзья еще не читали русских. Когда Флобер читал «Войну и мир» , он спросил, был ли этот роман дебютом Толстого.

К 1880-м годам английские переводы как французского, так и Были доступны русские издания, и американцы стали читать Война и мир . Уильям Дин Хауэллс стал американским евангелистом Толстого, заручившись его поддержкой. реалист вместе с Генри Джеймсом и придает роману большую часть респектабельности это все еще есть в Америке сегодня. Американцы, кажется, никогда не были обеспокоены с тем, носили ли офицеры во времена царя Александра напудренные парики.

В результате Война и мир занимает странное место в истории литературы, участвуя в увенчании реализма как содержательного и серьезный литературный стиль в Америке, хотя роман также способствовал аргумент, что историческая фантастика может быть по своей природе опасной, незаконной, и неточный. По этой причине историческую фантастику иногда рецензируют историки, которые могут оценить роман с точки зрения того, насколько он получился правильным, а не за литературные достоинства — как будто единственное, что для исторического романа сделать, это достоверно воспроизвести прошлое.

Историческая фантастика не предназначалась и не предназначена для замены литературы описываемого периода. Как ветеран Крыма, Толстой написал «Война и мир» , чтобы соответствовать своему внутреннему ощущению истины Наполеоновские войны, чтобы драматизировать то, что, по его мнению, литература того периода не удалось описать. Сила его видения, даже в переводе, могла иметь сместил критерий реализма с аутентичности на ощущение для читателя — способ для живых спорить с историей и потомством. Напудренные парики или нет, Война и мир все еще с нами.

Когда я начал свой второй роман, Королева ночи , еще в 2000 не сразу понял, что пишу «историческую фантастику». я тоже была не в курсе аппетита, который издатели развили для жанра по сравнению с предыдущим десятилетие. Современное состояние исторического романа возникло из феномена которая началась в 1990-х годах, когда самый продаваемый литературно-исторический роман, был также удостоенным наград историческим романом, который стал известен в Америке. Mambo Kings Play Songs of Love от Оскара Хиджуэлоса, Middle Passage от Чарльз Р. Джонсон, Жена Ахава , Сена Джетер Наслунд , Девушка с Жемчужная серьга Трейси Шевалье, Красная палатка Аниты Диамант , Вдова на один год Джон Ирвинг, Холодная гора Чарльз Фрейзер , All the Pretty Horses Кормака Маккарти, The Amazing Приключения Кавалера и Клея на Майкл Чабон, Билли Bathgate от Э.Л. Доктороу, Библия ядовитого леса by Барбара Kingsolver — все создавали атмосферу, в которой было легко издателям представить себе финансовый и критический успех литературного исторический роман.

Я думал об исторической фантастике, которую я читал и любил на протяжении всего времени. моя жизнь просто как «романы»: Мэри Рено «Огонь с небес», «Персидский мальчик », и Funeral Games , ее трилогия книг, прослеживающих жизнь Александра. Великий и его великая любовь, Гефестион; Адам Беде , Джордж Элиот роман о первых поселенцах-евангельских христианах и их грехах; и Джой Когава документально-исторический роман Обасан , об интернировании японцев Канадцы во время Второй мировой войны. Главным среди них был Криста Вольф Кассандра , пересказ истории Илиады с точки зрения обреченный провидец, лирический роман, который словно был написан у меня в голове, сопровождается четырьмя эссе, написанными Вольф, описывающими ее путешествия по Греции и ее исследование Кассандры. Вольф заставил написание исторических романов казаться своим собственным делом приключение.

Я обнаружил, что мало кто разделяет мое мнение об этом. То, что я знал, это что, когда я описывал друзьям тему моего романа — оперного певца при дворе Второй империи Франции боится, что ее голос проклят, обречен ей повторять судьбы ее ролей — они смотрели на меня смущенно, только чтобы ответьте: «О, вы пишете исторических романа». Единственный ответ на такой вопрос был да, и все же я чувствовал себя каким-то непонятым. Еще хуже было трепет в их глазах, как будто я объявил, что бросаю годы тяжелой работы по написанию художественной литературы, чтобы продаться и стать халтурщиком. я имел случайно наткнулся на литературное табу.

Литературно-исторические бестселлеры 1990-х опоздали игра, давно принадлежавшая историческому роману, игра, которая смешала литературные писатели и издатели, по крайней мере, с середины девятнадцатого века. Исторический любовные романы продавались тиражом в полмиллиона экземпляров в 1840-х годах, когда Натаниэль Хоторн жаловался на «полчища пишущих женщин» и на Джорджа Элиота пронзил этот шрифт в своем эссе 1856 года «Глупые романы писательниц».

Героиня обычно наследница, возможно пэра в собственном да, возможно, с порочным баронетом, любезным герцогом и неотразимой младший сын маркиза в роли любовников на переднем плане, священник и поэт вздыхая о ней на средней дали, и толпа неопределенных обожателей смутно указано за пределами.

Место повышенной безопасности , опубликованное в 1992 г. поклонников Хилари Мантел как ее пятый роман, но на самом деле это был ее первый законченная рукопись романа — ее написание сделало ее писательницей, которой она является сегодня. В примечании автора опасения Мантел почти идентичны опасениям Толстой, если вкратце. «События книги сложны, поэтому потребность в драматизации и потребность в объяснении должны быть противопоставлены друг другу. Любой, кто пишет роман такого типа, уязвим для жалоб педанты».

Она пыталась успокоить этих педантов или хотя бы оттолкнуть их их игру, со списком способов, которыми она упростила свои ссылки, заключая: «Я пытались написать роман, который дает читателю возможность изменить мнение, изменить симпатии: книга, в которой можно жить и думать. Читатель может спросите, как отличить правду от вымысла. Примерное руководство: все, что кажется особенно маловероятно, вероятно, верно».

A 2012 New Yorker Профиль Мантел описал холодный первоначальный прием, который она получила от литературного агента за Место большего Безопасность :

Я написал письмо агенту, сказав, не могли бы вы посмотреть мою книгу, речь идет о французской революции, это не исторический роман, а письмо Вернулся, сказав, что мы не берем исторические романы. … Они буквально не мог прочитать мое письмо из-за ожиданий, связанных со словами «Французская революция» — что она должна была быть о дамах с высокими волосами.

Шел 1979 год. Мэнтель был обескуражен, но не колебался. несмотря на то, что болен эндометриозом; когда ее брак развалился, она вместо этого написал Every Day Is Mother’s Day , мрачно смешной современный роман об овдовевшем медиуме и ее дочери. Издатель купил его быстро, и когда роман получил хорошие отзывы и хорошо продавался, Мантел написал и опубликовал продолжение в следующем году. Она была достаточно успешной, чтобы, наконец, пересмотреть и опубликовать A Place of Greater Safety в 1992 году, в начале этого десятилетия. отмеченного наградами и пользующегося спросом исторического романа. Через пять романов Успех ее трилогии о Кромвеле подобен фантазии о мести молодого Мантела. мог бы пожелать литературному агенту, оттолкнувшемуся от мысли о «высоких волосах».

Если бы Мантелу разрешили опубликовать Место большей безопасности в то время, когда она написала это, она дебютировала бы с 700-страничным романом о Французская революция — таким писателем Флобер представлял себе Толстого — и если бы она попыталась дебютировать в 1992 году, ей, возможно, позволили бы быть именно такой.

Если бы мне пришлось столкнуться с Элиотом или Мантелом лично, я мог бы только уступить и к присутствию высоких волос в моем романе, и к любезному герцогу — с брат герцог — тоже женщины в огромных париках, один головной убор, усыпанный кристаллами, и несколько тиар тоже. Мой главный герой — знаменитость и вешалка для белья, женщина, которая находит красивую одежду чем-то вроде спорта. я всегда любил эти женщины, но какое место они занимали в серьезном романе?

Как только я понял, что пишу исторический роман, я искал один из блокбастеров из серии «Рассказы об империи» Гора Видала, 1876. Если вы это читали, то уже знаете мою ошибку. 1876 меня заинтересовало потому что я восхищался Видалем, и он охватывал примерно тот же период времени, что и я. работать с. Вместо этого я нашел исторический роман, который не хотел читать. писать.

Историческая фантастика не предназначалась и не предназначена для замены литературы описываемого периода.

Роман выдает себя за дневник возвращающегося в Америку журналиста. спустя 30 лет, женившись на племяннице Наполеона, но это не очень притворяться дневником, и пока его усердно исследуют — что-то Видальское всегда был быстр на защиту — стипендия, в некотором смысле, проблема. Видаль романист, которого любил бы иллюстратор Башилов, — ни пороха, ни монеты, ни Кнопка не попадает ему в глаз. Видаль пытался запечатлеть душу нации в его романы, не меньше, и в то время как Lincoln и Burr широко распространены считается лучшим из них, остается еще пять романов. Может быть мудрость в поисках души Америки, составив массивный каталог ее старых пуговицы и монеты, но 1876 трудов под театральным вниманием, уделяемым каждой деталь периода, создавая строго исторически правильный роман, который трудно читать.

Майкл Вуд, обзор 1876 для The New York Review of Книги , писал, что «В. говорит намного лучше, чем пишет», и описал чувство чтения «Видаль держит себя в узде». Он также описывает мое собственное беспокойство по поводу деталей: «Он взял на себя обязательство правдоподобие, которое скрипит каждый раз, когда писатель движется».

Генри Джеймс мог писать о 1876 , когда он знаменито предупреждал Сару Орн Джуэтт о проблеме правдоподобия. У нее был отправила ему свой роман о войне за независимость, The Tory Lover , в 1901 году, книгу Джеймс говорит, что сначала ему понравилось, прежде чем объявить, что форма обречена на фатальная дешевизна».

Вы можете умножить маленькие факты, которые можно получить из изображений и документы и отпечатки, сколько угодно — настоящее почти невозможно делать, а при его отсутствии весь эффект ничтожен; Я имею в виду изобретение, репрезентативное старое сознание — душа, чувство, горизонт, видение людей, в чьих умах половина вещей, которые делают нас, которые делают современном мире, не существовало.

Все мы, писавшие после Джеймса, мучились с тем, как до него добраться — как «репрезентативное старое сознание» лучше добирается до истины и это так трудно сделать.

Что касается деталей, я счел более полезным изучать Мантеля, чем Видаль. О Wolf Hall Джеймс Вуд пишет: «Кажется, Мантел написал очень хороший современный роман, потом изменила все свои вымышленные имена на английские исторические деятели 1520-х и 1530-х годов». При обсуждении вопроса о ней точность деталей, он спрашивает: «Знаете ли вы, производил ли Mantel или позаимствовал из записи эту информацию о модной сумке Fugger? В какой-то смысл, это не имеет значения, потому что писатель сделал третью категорию реальность, правдоподобное гипотетическое. Это то, что, по утверждению Аристотеля, было разница между историком и поэтом: первый описывает то, что произошло, а последнее — что может произойти». В историческом романе описывается тогда что могло произойти внутри того, что произошло; чувство быть свободный в машине своей судьбы, осмелюсь даже сказать старое сознание .

Теперь я с некоторым стыдом вижу, как я наивно думал, что историческая фантастика была способом показать мою серьезность и то, как я был удивлен найти его можно рассматривать как противоположность. Если бы я написал свой собственный авторский заметьте, в манере Мантеля или Толстого, я бы не стал начинать с вес истории, а скорее давление, чтобы продать. Примерно во время продажи моего первого романа в 2001 году, авторов-дебютантов просили стать блокбастерами в чтобы сделать карьеру. Мега распродажи или крах. Причина этого, мой агент объяснялось тем, что сетевые магазины делали заказы на последующие романы от тот же автор на основе продаж предыдущих. Мой агент и Все издатели, с которыми она разговаривала, боялись, что мой дебют с романом, который мог бы иметь низкие числа означало бы низкие числа для второго, если бы мне разрешили второй роман, а тем более третий. Писатели попадали в черный список из-за плохих продаж, а некоторые даже прибегали к псевдонимам, псевдонимам, взятым для сокрытия старых продаж. записи. Старый способ медленного создания автора закончился. Как сказал один редактор мне по телефону: «Мы так больше не делаем».

Заглянуть в прошлое — все равно, что найти себя с вещами какой-то недавно умерший дальний родственник.

В отличие от Мантеля, моя первая книга, реалист, тонкий современному роману было трудно привлечь внимание издателей, и мой исторический фантастический роман, всего лишь абзац идеи, затмил его. Что пункт был книгой, которую они хотели от меня, но это была не та книга, которую я хотел напишите в свое время. Я пошел дальше и после двух лет подачи заявок нашел издатель моего современного романа. Только через пять лет я был готов продать вторую книгу, и тот абзац исторического романа, проданный в девять дней.

Я праздновал продажу, но это была сверхъестественная победа. меня оставили с чувством, что я избежал одного вида гибели только для того, чтобы оказаться в опасности другого: низкое отношение к исторической беллетристике, испорченной «глупые романы» бытует со времен Готорна и Элиота, так что успехи формы всегда считаются исключениями из правил.

Я знал, что буду писать Королева ночи от от первого лица; Я услышал голос своего рассказчик, четкий, как преследующий, голос в моей голове. Все остальное я бы должны исследовать. Я не стал писать об этих временах и людях, потому что Я уже знал их или их волосы, или их пудры, их пуговицы — я выбирал их потому что они взывали к моему воображению.

Но вес этих пуговиц и монет, напудренных париков — правдоподобие — было трудно вынести. Марк Слоука в своих новых мемуарах « Лабиринт». Сердца , говорит о своих произведениях: «Это гнездо воспоминаний, клубок анекдоты, рассказанные мне и неправильно услышанные, неправильно запомненные; сожалений и пересмотров вынуждаемый временем; дней и слов, лежащих в спячке, иногда десятилетиями, пока что-то — какой-то сон, какая-то тайная подсказка — раскололо их шелуху до временное понимание. Короче говоря, это сложно, нелинейно, иногда противоречивые, часто включающие — немного беспорядка. Очень похоже на жизнь, если я понимаю верно.» Слука не писал об исторической фантастике, но мог бы — или, в мой случай, должно быть.

Это было правдоподобие, которому я мог верить, когда начинал свой роман, заглядывая в кроличью нору, чтобы найти секретный сигнал, который нужно взломать и вылущить для небольшого, предварительного понимания, используя его, чтобы вести меня дальше, к следующий сигнал, и следующий. Заглянуть в прошлое — все равно, что найти себя с вещи какого-нибудь недавно умершего дальнего родственника и беспорядочный порядок их жизнь раскрывается с каждым новым объектом, выставленным на аукцион. Один кусочек раскрывает истину другого и истину другого, и образец начинает возникает — сам роман.

Своим первым романом я сделал то, чего Генри Джеймс хотел от писателей. делать — я писал из своего настоящего, из своего сознания, — но это для меня никогда не был единственным предметом художественной литературы. Я думаю, что делает человека писателем готовность следовать за своими мыслями куда угодно, особенно если они ведут настоящего, в поисках того, что вам скажут о прошлом. Если Толстой написал свой роман, чтобы понять историю, а Мантель написала свой, чтобы понять историю. понять, как писать художественную литературу, я написал свою, чтобы понять, как просто быть писатель.

Тогда мои женщины, женщины при дворе Второй Империи, которые прятались под личиной благопристойности, их сила была секретом полишинеля, скрытым в эти высокие напудренные волосы. Что может представить их лучше, чем этот клубок? я хотелось раствориться в ком-то другом, надеть напудренный парик, кринолин, и исчезнуть в прошлом. И это именно то, что я сделал.

Детство Льва Толстого | Goodreads

Вау, это становится застенчиво грустным. Даже если это ИС рассказано с детской точки зрения (очевидно) (красный флажок для меня), было интересно увидеть начало жизни Толстого. Здесь были какие-то глубоко укоренившиеся эмоции, которые, как вы можете сказать, формировали его на протяжении всей его жизни, как глава матери и глава бабушки. Вина, которую он чувствует, помимо того, что он издевался над бедным ребенком, чтобы понравиться его одноклассникам, понятна любому, но кричите, мои мужчины, за то, что он бросил друга, который «держал над ним власть» после его первого «ты» с девушкой. 🙂 Кроме того, бро, последнее письмо его матери перед ее смертью, когда за ним мало следовал он, оглядывая ее тело и вспоминая все их счастливые моменты. ФАМ…. Толстой действительно мой любимый чистый писатель наверное. чувак просто бросает красивую прозу вне зависимости от ситуации.

Есть и звездные цитаты:

Какими бы яркими ни были воспоминания о прошлом, любая попытка вспомнить черты любимого существа показывает их взору как сквозь пелену слез — смутные и размытые. Эти слезы — слезы воображения.

На мой взгляд, именно в улыбке лица заключается суть того, что мы называем красотой. Если улыбка усиливает очарование лица, то оно прекрасно. Если улыбка не меняет лица, то лицо обычное. Но если улыбка портит лицо, то лицо действительно безобразно.

Каким-то образом я вспомнил то, чего никогда не было.

Счастливая, счастливая, невозвратная пора детства! Как мы можем не любить и не пребывать в воспоминаниях о нем? Они веселят и возвышают душу и становятся для человека источником высших радостей.

Вернутся ли в загробной жизни свежесть и беззаботность, жажда любви и силы веры, которые мы переживаем в детские годы? Что может быть лучше в нашей жизни, чем когда две лучшие из добродетелей — невинная веселость и безграничное стремление к любви — являются нашими единственными целями?

Те, кто испытал на себе, что такое смущение, знают, что это чувство растет прямо пропорционально промедлению, в то время как решимость уменьшается в той же мере. Другими словами, чем дольше длится состояние, тем более непобедимым оно становится и тем меньше становится сила принятия решения.

«Знаешь, Николинка, за одно твое лицо тебя никто никогда не полюбит, так что ты должна еще больше стараться быть хорошим и умным мальчиком».

Зачем печалиться и плакать о воображаемом зле?

Странно, как в детстве мне всегда хотелось быть похожим на взрослых людей, а между тем как часто с детства хотелось, чтобы эти дни вернулись ко мне!

Я лишил себя чистой радости свежего детского инстинкта ради абсурдной цели походить на взрослых людей.

Страдания застенчивых людей происходят только от сомнений, которые они испытывают относительно мнения своих собратьев. Как только высказываются эти мнения (лестные или наоборот), агония исчезает.

Я привыкла больше не полагаться в том, что касается детей, на ваши доходы от игры, а тем более — извините за такое выражение — на ваши доходы. Поэтому ваши потери причиняют мне столько же беспокойства, сколько ваши приобретения доставляют мне удовольствие.

Моя душа всегда любит тебя; и я знаю, что эта любовь будет существовать вечно, так как такое чувство никогда не могло бы пробудиться, если бы оно не было вечным. Меня больше не будет с тобой, но я твердо верю, что моя любовь всегда будет прилеплена к тебе, и от этой мысли я черпаю такое утешение, что спокойно и без страха жду приближения смерти.

Таких присутствующих, как незнакомцев, я находил невыносимыми. В самом деле, фразы соболезнования, с которыми они обращались к папе (такие, например, как, что «ей теперь лучше», «она была слишком хороша для этого мира» и т. д.), пробудили во мне что-то вроде ярости. Какое право имели они плакать или говорить о ней?

Мамы уже не было с нами, но наша жизнь шла своим чередом. Мы ложились спать и вставали в одно и то же время и в одних и тех же комнатах; завтрак, обед и ужин по-прежнему были в обычное время; все осталось стоять на своих привычных местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не изменилось: только ее не было.

Но мне казалось, что такое несчастье должно было все изменить.

Тщеславие — это чувство, столь совершенно несовместимое с искренней скорбью, и в то же время столь присущее человеческой природе чувство, что даже самая острая скорбь не всегда полностью прогоняет его.