220 лет назад родился автор бессмертной комедии «Горе от ума»

Наши «лень и нелюбопытство» сказались и здесь. Что из того, что 15 января 1795 года родился еще один русский гений? Празднует ли его современная Россия, до сих пор почти ничего не знающая ни о его происхождении, ни об обстоятельствах его биографии и творчества. Не случайно, когда одурманенному телезрителю предлагали выбрать «Имя России», Грибоедов был назван вундеркиндом, автором вальсов, убитым в Тегеране во время восстания. Каких только легенд не порождало его имя.

Но мало кто знает, что его предок Ян Гржибовский переселился в XVII веке из Польши в Россию, дав основание русскому роду Грибоедовых. Его мать в девичестве носила ту же фамилию, что и отец. А сам писатель скрывал, но не отрицал того, что был внучатым племянником Александра Радищева. Гениально одаренный, знавший множество языков уже с детства, рано ставший кандидатом словесных наук, но продолжавший учебу на нравственно-политическом и физико-математическом отделениях Московского университета, в начале войны 1812 года Грибоедов уже юный корнет. Талантливый музыкант и автор вальсов, автор блестящих комедий и водевилей, множества исчезнувших стихов и поэм… и, конечно, дуэлянт (простреленная во время четверной дуэли рука помогла опознать в Тегеране его обезображенное мусульманскими фанатиками тело) — это малая часть того, что известно об авторе бессмертной комедии.

Впрочем, даже академикам трудно разобраться в личности и судьбе гения, друзьями которого были одновременно Петр Чаадаев и Фаддей Булгарин, соединившего в своей судьбе польскую кровь и грузинскую жену. В своей бессмертной комедии Грибоедов соединил еще одно небывалое свойство: в ней слышны отсветы трагедии, ее главный герой — блестящий интеллектуал, тоскующий по родине изгнанник, влюбленный романтик, в чьей «голубиной печенке» — как у Гамлета — живет желчь и горечь, а ум сотрясают язвительность и гнев.

Нам все отчетливее слышны в нервных колокольчиках кареты, везущей Чацкого сначала стремительно в Москву, а потом — еще стремительней — вон из нее, не только мучительные мысли «безумца» Чаадаева, но и стоны «лишних» русских интеллигентов от Пушкина до Лермонтова, от Онегина до Печорина. В виртуозных комических положениях и характерах самой классической из русских комедий нам все видней «дым Отечества», где «невозможно жить с умом и талантом». Вечный русский разрыв двоих, связанных чувством и детством, но не умеющих расслышать это единство: его точно понял Георгий Товстоногов, в спектакле которого Софья-Доронина рыдала в финале на груди Чацкого-Юрского. Есть еще одна русская комедия «Вишневый сад», отмеченная трагическими отсветами под зловещую музыку бала. Про «Комедию о настоящей беде Московскому государству» («Борис Годунов») и напоминать не буду.

Аполлон Григорьев видел в «Горе от ума» комедию о хамстве. Или комедию о рабстве, раболепстве, легко растаптывающем порывы свободного ума. Но был ли прав Пушкин, видевший главную ошибку пьесы в том, что Чацкий — «дурак», мечущий бисер перед свиньями? Возможно, и для Грибоедова это повод для горького (трагического) смеха над неспособностью этим двум мирам расслышать друг друга.

Кровавым и трагическим «боком» вышла России эта неспособность. Разлилась в реках «красной» и «белой» крови, в вечных «ужасах гражданской войны», веющей над былинной степью. Кажется, не только пьеса, но и сама судьба Грибоедова легла зловещим росчерком над судьбами нашего Отечества.

Горестен и тосклив этот вечный русский текст. В нем не просто желчные заметки оскорбленного и острого ума. В нем странная боль сиротства, неприкаянности, непомерной и бессмысленной гордыни, отзывающейся юродством и эксцентрической бравадой. В нем Москва вчерашняя, сегодняшняя и метафизическая, замершая между старым и новым, между Западом и Востоком, между тиранией и либеральной идеей. В нем история мальчика, уехавшего из дому в поисках свободы, а вернувшегося в поисках утраченной любви и не нашедшего ни того ни другого. Так Римас Туминас в спектакле театра «Современник» открыл этот грибоедовский шедевр, а заодно и описанную им Москву — через свой личный опыт затерянного в Литве русского и прикипевшего к московским печкам литовца.

Но, кажется, самым кровавым отсветом легла на наши дни трагическая гибель Вазир-Мухтара в Тегеране. Вот уж поистине герой НАШЕГО времени, снискавший себе лавры мученика. Растерзанный толпой фундаменталистов, кажется, он ясно сознавал свою историческую миссию — сопротивляться любому фундаментализму. Это именно его гроб, едущий по дороге в Тифлис, оплакал Пушкин и вместе со слезами написал свои горькие, пылающие и до сих пор во многом непрочитанные мысли «Путешествия в Арзрум».

А в Москве и по сей день нет музея Грибоедова.

Цитата

«Горе от ума» появилось раньше Онегина, Печорина, пережило их, прошло невредимо чрез гоголевский период, прожило эти полвека со времени своего появления и все живет своею нетленною жизнью, переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности.

Иван Гончаров

Акцент

Боец и дипломат

Он был гением не в одной только литературе. Кто может сравниться с великим Александром Сергеевичем в дипломатии? Посольский ранг в исключительно важной для России Персии говорит о всеобщем признании его заслуг и в этой области.

Грибоедов не из тех посланников, что услужливо расшаркивались перед всемогущим шахом. Он решительно и жестко проводил российскую линию. Его коротко сформулированное кредо: «Уважение к России и ее требованиям — вот что мне нужно».

Персию, всегда непредсказуемую, имеющую на все собственное мнение, не желающую мириться с русским доминированием, наша страна победила во Второй русско-персидской войне. И в феврале 1828 года вступил в силу написанный при активном участии Грибоедова Туркманчайский договор, обогативший Россию шахскими миллионами, отданными золотом.

Персия роптала, и, выбрав предлог, 30 января 1829 года сотни фанатиков напали на посольство. Мне довелось видеть то место, где Грибоедов и горстка его дипломатов дали бой фанатикам. Водили туда с группой работавших в Иране товарищей. Грибоедов встретил смерть с оружием в руках. Он застрелил, зарубил саблей то ли 8, то ли 9 нападавших. Поэт, писатель, дипломат и дуэлянт прекрасно владел оружием. В рукопашной сражался хладнокровно, зло и, несмотря на изуродованную во время давней дуэли левую руку, отбивался от все наседавшей толпы. Его изуродованное, оскверненное, растерзанное тело таскали по улицам Тегерана.

О Грибоедове вспомнили в 1921-м, когда заключали с персами Советско-иранский договор. Один из дипломатов царской школы не поленился заглянуть в Туркманчайский договор. И после этого появилась статья 6-я, позволявшая Советской России вводить свои войска в соседнюю страну при возникновении для нее угрозы. Грибоедовские предвидения особенно пригодились в 1941-м. Немцы — под Москвой, и Реза-Шах готов был пропустить гитлеровские дивизии через свою территорию к нам. И наша армия вошла в Персию с севера, заняв и Тегеран. Спасибо, Александр Сергеевич!

Договор признается двумя сторонами и теперь. Правда, после исламской революции 1979 года статья 6-я из него тихо исчезла. Была в одностороннем порядке отменена новым режимом. Интересно, допустил бы это статский советник А.С. Грибоедов?

Николай Долгополов

Горе от ума | Государственный русский драматический театр имени Н.А. Бестужева (г.

Улан-Удэ)

Купить билет

Рейтинг: 4.9/5 — 9 голосов

Режиссер: Владислав Константинов

Автор: Александр Грибоедов

Жанр: комедия в 2-х действиях (12+)

Продолжительность спектакля: 1 час 40 минут + антракт

Премьера состоялась: 27 февраля 2008 года

История любви, обмана, разочарования, потрясений, которые произошли с героем на протяжении одного безумного дня в Москве. История, рассказанная почти два столетия назад, происходит сейчас, на наших глазах, и неизвестно, чем она закончится.

Постановка Русского драматического театра им.Н.Бестужева – это традиционное и в то же время новаторское прочтение хрестоматийного произведения – комедии А. С. Грибоедова, которая, как известно, почти вся разошлась на пословицы. Большое значение придается не столько социальной остроте пьесы, сколько лирической теме первой любви.

В постановке режиссера Константинова – это рассказ о поколении, идущем вслед того общества, когда разорванность ощутима даже в личных отношениях, среди близких людей.

Многие персонажи лишены духовного стержня, но в то же время очень обострены возрастные грани.

«Горе от ума» принадлежит к тем произведениям, которые позволяют рассмотреть и выразить государственную идею.  Ведь не случайно сам Грибоедов был чиновником очень высокого ранга, так что подлинная драматургия, к коей относится бессмертная комедия, дает возможность прорваться в современность.

Это отнюдь не значит, что актеры играют в современной одежде, хотя определенная узнаваемость в покрое костюмов, стилизация в деталях возможна… Но нет так называемой «адаптированной» речи».

 

ПОСТАНОВОЧНАЯ КОМАНДА:

Режиссер-постановщик: Владислав Константинов
Художник-постановщик: заслуженный деятель искусств России, трижды лауреат Государственной премии Республики Бурятия Вадим Бройко
Композитор: заслуженный артист России Сергей Шустицкий (г. Москва)

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:

Фамусов – заслуженный артист России Дмитрий Панков
Софья Павловна, его дочь – лауреат Государственной премии Республики Бурятия, номинант на «Золотую маску-2021» Лиана Щетилина
Лизонька, служанка – заслуженная артистка Бурятии Екатерина Белькова
Алексей Степанович Молчалин, секретарь Фамусова – заслуженный артист Бурятии Александр Кузнецов
Александр Андреевич Чацкий – заслуженный артист Бурятии Евгений Аешин
Полковник Сергей Сергеевич Скалозуб – народный артист Бурятии, лауреат Государственной премии Республики Бурятия Олег Петелин

Наталья Дмитриевна Горич, молодая дама – заслуженная артистка Бурятии Кристина Баженова, Аннета Овчинникова
Платон Михайлович, муж ее – народный артист Бурятии, лауреат Государственной премии Республики Бурятия Сергей Васильев
Князь Тугоуховский – заслуженный артист России, лауреат Государственной премии Республики Бурятия Сергей Рыжов
Княгиня Тугоуховская – народная артистка России, трижды лауреат Государственной премии Республики Бурятия Нина Туманова
Дочери Тугоуховских – заслуженная артистка Бурятии, лауреат Государственной премии  Республики Бурятия Алена Байбородина, Анастасия Турушева, лауреат Государственной премии Республики Бурятия Елизавета Михайлова, Ольга Кудряшова
Графиня бабушка Хрюмина –  Светлана Капошко
Внучка графини Хрюминой – Татьяна Белова
Антон Антонович Загорецкий  – заслуженный артист Бурятии Валерий Шарафутдинов
Старуха Хлестова, своячница Фамусова – заслуженная артистка России, лауреат Государственной премии Бур. АССР Лилия Архипова
Г.D. – Владимир Барташевич, Иван Бузунов
Репетилов – заслуженный артист Бурятии Николай Брагин
Дворецкий – Евгений Винокуров
Слуга –  Артур Шувалов

Как горе перестраивает мозг

Невролог Лиза М. Шульман, доктор медицинских наук, FAAN, объясняет, как трагедия влияет на мозг Доктор медицины объясняет влияние травмирующих событий, таких как потеря и личная трагедия, на мозг. Доктор Шульман является директором Центра болезни Паркинсона и двигательных расстройств Университета Мэриленда и заслуженным ученым Розалин Ньюман в области болезни Паркинсона. Она также работала казначеем Американской академии неврологии и членом их совета директоров, а в 2018 году получила президентскую премию от AAN за вклад в Академию и неврологическую профессию. Узнайте об основных выводах виртуального мероприятия ниже.

Реакция мозга на горе

Горе бывает разных форм. Будь то смерть любимого человека, серьезная болезнь или травма, развод, жестокое обращение или другая причина, мозг интерпретирует горе как эмоциональную травму или посттравматическое стрессовое расстройство. Доктор Шульман объясняет, что человеческий мозг справляется с эмоциональными травмами и стрессом, используя один и тот же набор процессов.

«Травматическая утрата воспринимается как угроза выживанию и нарушение защитных механизмов выживания и защиты», — говорит доктор Шульман. Эта реакция включает механизм борьбы или бегства, который повышает кровяное давление и частоту сердечных сокращений и высвобождает определенные гормоны. Горе и утрата по-разному влияют на мозг и тело. Они могут вызывать изменения в памяти, поведении, сне и функциях организма, воздействуя как на иммунную систему, так и на сердце. Это также может привести к когнитивным эффектам, таким как туман в голове. Цель мозга? Выживание.

«Горе — это нормальный защитный процесс, — говорит доктор Шульман. «Этот процесс является эволюционной адаптацией, способствующей выживанию перед лицом эмоциональной травмы». Изменения в работе мозга в основном остаются незамеченными, когда человек продолжает нормально функционировать, но эти переживания все же влияют на работу мозга.

Как трагедия влияет на мозг

В ответ на травмирующие события мозг создает связи между нервами и усиливает или ослабляет существующие связи в зависимости от продолжительности и степени эмоциональной реакции. Нейропластичность, или способность изменять нейронные связи, позволяет мозгу компенсировать травмы, болезни, потери и другие травмирующие события, влияющие на жизнь, путем формирования новых нейронных связей на основе этих переживаний. Это помогает человеку адаптироваться к новым ситуациям или среде.

Стресс от низкого до умеренного увеличивает рост нервов и улучшает память, уменьшая страх. Однако хронический стресс вызывает снижение роста нервов и памяти и усиливает страх, помогая человеку сосредоточиться на выживании. Эта реакция на стресс может иметь негативные последствия, и чем чаще она происходит, тем больше она становится жесткой.

«Когда цепь срабатывает неоднократно, — говорит доктор Шульман, — она усиливается и становится настройкой по умолчанию». В долгосрочной перспективе горе может нарушить различные когнитивные области памяти, принятия решений, зрительно-пространственных функций, внимания, беглости слов и скорости обработки информации.

Исцеление мозга после потери

По словам доктора Шульмана, даже последствия длительного хронического стресса обратимы. Она указывает на практики осознанности и релаксации, такие как ведение дневника, когнитивно-поведенческая терапия, консультирование, творчество и медитация, как на выходы для посттравматического роста. Эти стратегии позволяют вернуть чувство безопасности, защищенности и спокойствия, чтобы можно было двигаться вперед.

«Если мы не проработаем травматический опыт, который у нас есть, он останется препятствием в нашей жизни», — говорит доктор Шульман.

Узнайте больше о том, как горе, утрата и трагедия влияют на мозг, посмотрев вебинар или прочитав книгу доктора Шульмана «До и после потери: взгляд невролога на потерю, горе и наш мозг».

Американский фонд мозга был основан, чтобы объединить исследователей и доноров в борьбе с заболеваниями головного мозга. Заинтересованы в других мероприятиях? Ознакомьтесь с нашими предстоящими мероприятиями и вебинарами.

Как скорбь меняет мозг, с Мэри-Фрэнсис О’Коннор, доктором философии

Ким Миллс: Немногие из нас проживут жизнь, не потеряв любимого человека. Горе, как говорят, — цена любви. Тоска и печаль, которые мы чувствуем после чьей-то смерти, — это цена, которую мы иногда платим за близкие отношения, которыми дорожим. Некоторые люди стойкие после такой потери, способны справиться со своим горем и со временем приспособиться к жизни без любимого человека. Другие, тем временем, обнаруживают, что не могут этого сделать.

За последние два десятилетия исследователи начали использовать инструменты современной неврологии, чтобы лучше понять, почему это происходит, и в более широком смысле понять, что происходит с нашим мозгом и телом во время процесса скорби, и как лучше всего помочь людям оплакивать смерть умерших. любимый.

Что делает человека более или менее стойким перед лицом потери? Как скорбь связана с депрессией и чем она отличается? Что происходит с нашим мозгом, когда мы скорбим? Существует ли эффективная терапия горя? Можно ли пережить настоящее горе из-за смерти знаменитости и чем это горе отличается от горя из-за потери близкого человека? Как мы можем лучше всего поддержать людей, когда они скорбят?

Добро пожаловать в Talking of Psychology , флагманский подкаст Американской психологической ассоциации, в котором исследуются связи между психологией и повседневной жизнью. Я Ким Миллс.

Сегодня у нас в гостях доктор Мэри-Фрэнсис О’Коннор, адъюнкт-профессор психологии Аризонского университета, где она изучает горе и скорбь. Она использует такие методы, как визуализация мозга и изучение реакций иммунной системы, чтобы выяснить, как скорбь влияет на нас как психологически, так и физиологически. Она специалист по сложному горю, клиническому состоянию, при котором люди не приспосабливаются к острому чувству горя. В дополнение к ее многочисленным научным публикациям, она является автором недавней книги, Скорбящий мозг: удивительная наука о том, как мы учимся на любви и утрате .

Спасибо, что присоединились к нам, доктор О’Коннор.

Мэри-Фрэнсис О’Коннор, доктор философии: Как хорошо быть здесь. Спасибо.

Миллс: Один из моментов, которые вы делаете в своей книге, заключается в том, что скорбь на самом деле является формой обучения. Можете ли вы объяснить, что это значит? Я не думаю, что большинство людей думают о скорби таким образом.

О’Коннор: На самом деле это появилось благодаря многолетнему изучению горя и горя и чтению множества исследований о том, что происходит, когда мы переживаем смерть любимого человека. Меня действительно поразило, что скорбь можно рассматривать как форму обучения. Мы можем думать об этом по-разному. Во-первых, после того, как мы переживаем что-то столь же трудное, как наша единственная смерть, нам действительно нужно выяснить: как я теперь живу в этом мире? Что значит уйти на пенсию, когда человек, с которым я собирался делать это десятилетиями, больше не собирается делать это со мной? Частично это научиться быть в мире человеком, который несет с собой это отсутствие, но даже на более низком уровне вы можете подумать обо всех крошечных привычках, которые мы должны изменить.

Это то чувство, когда вы поднимаете трубку телефона, чтобы позвонить им, потому что что-то случилось. Потом, конечно, понимая, что мы не можем их назвать. Все те маленькие привычки и предсказания, которые нам предстоит выучить по-новому.

Миллс: Давайте поговорим о разнице между горем и горем, так как мы будем часто использовать эти термины в разговоре, а вы отметили, что они не взаимозаменяемы.

О’Коннор: Я обнаружил, что с научной точки зрения полезно различать горе и горе. Затем, когда я это сделал, я обнаружил, что другие люди также нашли его полезным. На самом деле горе — это то чувство, которое у вас есть, такая интенсивность, которая просто переполняет вас, и такое мгновенное переживание. Скорбь, с другой стороны, — это то, как горе меняется со временем, но на самом деле никогда не уходит. Например, первые 100 раз вас сбивает с ног это чувство горя, эта волна горя. В 101-й раз это может быть так же ужасно, но также может быть знакомо, так что теперь у вас могут быть какие-то способы утешить себя или вы можете знать, как связаться с кем-то в этот момент.

Несмотря на то, что чувство не обязательно изменилось, наше отношение к нему со временем меняется. И причина, по которой люди сочли это полезным, я думаю, в том, что если мы ожидаем, что не будем испытывать горе в будущем, что каким-то образом это закончится, тогда мы будем разочарованы, если годы спустя, даже спустя десятилетия мы сталкиваемся с чем-то, и вдруг мы все расплакались и нас охватила волна горя. Это не означает, что мы сделали что-то неправильное в нашем процессе скорби. Это просто означает, что в этот момент мы осознаем потерю чего-то действительно важного.

Миллс: Какая связь между горем и депрессией? А может ли человек горевать, не впадая в депрессию?

О’Коннор: Суть скорби на самом деле заключается в тоске, стремлении к тому, чтобы этот человек вернулся или чтобы все стало так, как раньше. Теперь мы знаем как из диагностической клинической науки, так и из исследований мозга, что горе и депрессия — это не одно и то же. У нас может быть и горе, и депрессия точно так же, как, например, у вас может быть депрессия и тревога, но у вас может быть одно без другого. При депрессии чувства обычно более глобальны. Хотя я могу чувствовать себя ужасно из-за того, что моего любимого человека больше нет, с депрессией я, вероятно, буду чувствовать себя ужасно из-за многих вещей. Я буду чувствовать себя виноватым за то, что я сделал в прошлом, и буду беспокоиться о том, как я общаюсь с людьми на работе, а также буду беспокоиться о вещах, которые я никогда не выполнял в своей жизни, которые я должен был сделать. Депрессия, как правило, носит глобальный характер. Скорбь действительно фокусируется на любимом человеке. Дело в том, что мне нужно, чтобы этот человек вернулся. Я не могу сделать это без этого человека со мной. Так что это немного другой опыт.

Миллс: В своей новой книге вы написали о том, что потеря любимого человека может ощущаться как потеря части себя, и вы связали это с работой Артура Арона, еще одного психолога, который недавно участвовал в этом подкасте. Можешь рассказать об этой связи? Почему мы так переживаем потерю?

О’Коннор: Мм-хм, ну, чтобы подумать о том, что происходит, когда мы теряем любимого человека, вы должны сначала признать, что мозг кодирует связь. Когда вы влюбляетесь в своего супруга или в своего ребенка, мозг кодирует эту связь. По сути, это создает мы, не только вас и меня, но создает мы перекрывающихся переживаний. Из-за этого, когда любимого человека больше нет, мы на самом деле чувствуем, что часть нас отсутствует, верно? На очень нейронном и закодированном уровне в нашем представлении о «мы» есть дыра.

Это не просто метафорический способ, возможно, мы описываем чувство, будто в нашем сердце есть дыра. Тогда мы, возможно, придем к другому пониманию и сможем рассматривать такие вещи, как синдром фантомной конечности, верно? Когда люди, которым ампутировали руку или часть ноги, иногда испытывают зуд или боль в отсутствующей конечности. Мы знаем, что это потому, что мозг не перепрограммировал свое представление о теле. На самом деле мы испытываем ощущения в мозгу, которые не связаны с периферическими нервами. Я думаю, что мы подходим к пониманию того, что то, как мы кодируемся, может означать, что мы продолжаем ожидать наличия обеих частей себя. Вы ожидаете, что у вас будут обе части нас, когда мы функционируем в мире, а затем переживаете это как большую потерю, как пропажу, как отсутствие, когда их нет с нами.

Миллс: Значит, после того, как мы кого-то потеряли, в мозгу должна произойти какая-то перестройка?

О’Коннор: Есть. И кое-что из того, что мы знаем об этом, на самом деле взято из работы Зои Дональдсон из Колорадского университета в Боулдере. Она изучает полевок, этих маленьких грызунов, которые спариваются на всю жизнь. И поскольку они спариваются на всю жизнь, это дает нам возможность по-настоящему исследовать с точки зрения неврологии, что происходит, если у этой пары полевок пропадает самец. И что мы знаем, так это то, что в мозгу происходят обширные изменения. Когда связь первоначально формируется, происходят изменения в способе укладки белков в прилежащем ядре мозга, этой маленькой части сети вознаграждения в мозге. И затем, когда проходит время, есть эти нейроны, которые посвящены срабатыванию, когда мы приближаемся к партнеру, верно? И по мере того, как связь становится сильнее, у нас появляется все больше и больше этих нейронов, которые просто показывают, насколько важно, что эта функция поиска нашего партнера и проведения времени с ним получает так много ресурсов мозга.

И затем, при разлуке, мы видим все физиологические изменения, которые происходят, гормоны стресса увеличиваются, как кортизол или кортикостерон у животных. И мы видим, что дофамин и окситоцин действительно пытаются мотивировать нас найти их снова. Таким образом, со временем в мозгу происходят нейронные и транскрипционные изменения, когда полевки пытаются понять, что произошло. И тогда аналогия с людьми, хотя у нас есть дополнительные два фунта мозга, так что это, безусловно, сложнее, чем у полевок, но, тем не менее, я думаю, мы видим, как мозг должен действительно обновляться и изменяться, и это отчасти механический процесс. и все это требует времени.

Миллс: Большая часть вашей работы посвящена так называемому «сложному горю». В чем разница между сложным горем и просто повседневным горем?

О’Коннор: Ага. Мне нравится термин «осложненное горе», но я должен быть честным со слушателем, термин, который был выбран DSM, Диагностическим и статистическим руководством , представляет собой длительное расстройство горя, и он был недавно принят фактически в течение последнего года. . Причина в том, что мне нравится термин «осложненное горе», и на самом деле исследователи рассматривают почти одни и те же явления, когда они используют оба термина, но сложное горе напоминает мне, что мы говорим об осложнениях.

Вот аналогия, которая может помочь. Если вы сломаете кость, мы на самом деле ничего не сделаем, чтобы связать эти клетки вместе, верно? Это естественный процесс исцеления, который происходит. Хотя мы могли бы сделать что-то, чтобы поддержать этот процесс. Таким образом, мы можем носить гипс, например, чтобы поддерживать его, или использовать костыли, правильно, чтобы дать немного дополнительных ресурсов. И это естественный процесс, если только иногда у нас не возникают осложнения, связанные с инфекцией в области, которая пытается зажить, или, возможно, происходит вторичный перелом кости.

И в этих обстоятельствах может быть очень полезно вмешательство, чтобы вернуть эту кость на ее типичную траекторию заживления. Итак, аналогия в том, что я думаю, что горе — это естественная реакция на потерю, это то, что делает наш мозг, наш разум, наше тело в ответ. И подавляющее большинство из нас довольно устойчивы. Из работы Джорджа Бонанно мы знаем, что подавляющее большинство из нас найдет способ как бы восстановить эту осмысленную жизнь, найдет способ продолжать любить наших внуков, готовить ужин на столе и выходить в продуктовый магазин, все эти вещи. Трудность возникает, когда мы можем сойти с рельсов в этом процессе и длительном расстройстве горя, а вмешательства, которые были разработаны для лечения длительного расстройства горя, на самом деле сосредоточены на попытке создать новые навыки у человека, который был сорван в своем естественном процессе горя, и дать им возможность использовать эти новые навыки, чтобы вернуться на траекторию исцеления.

Значит, вмешательство не предназначено для того, чтобы заставить их перестать горевать, идея не в этом. Вместо этого, чтобы позаботиться о том, как они сошли с рельсов, о конкретных мыслях, которые у них возникают, о поведении, которое не помогает, когда они мужественно пытаются двигаться вперед. И, вмешиваясь таким образом, теперь мы знаем некоторые из потрясающих работ Кэти Шир из Колумбийского университета, теперь мы знаем, что мы можем эффективно вмешиваться для людей, которые страдали длительным расстройством горя в течение десяти лет, они все еще получают пользу от этого типа. психотерапии.

Миллс: И это просто заставляет людей думать иначе? Это похоже на когнитивно-поведенческую терапию? Дают ли вам упражнения, чтобы вы не размышляли? Я имею в виду, что вы пытаетесь сделать с человеком, у которого расстройство?

О’Коннор: Есть несколько разных аспектов. Длительное лечение расстройства горя, которое она разработала, представляет собой мануальную терапию и включает в себя ряд вещей. Один из них действительно акцентирует внимание на проигрыше. Многие из нас, даже когда мы говорим о том, как ужасно переживает горе, это все же отличается от сосредоточения внимания на том, что произошло в момент смерти или когда мы окончательно осознали, что этот человек просто не вернется. Многим людям нужно больше времени на эти воспоминания, чтобы действительно понять, что произошло и как они понимают этот опыт. Таким образом, они будут делать то, что мы могли бы назвать экспозиционной терапией, когда клиенты будут говорить об этом, записывать это, а затем слушать, развивая при этом навыки: «Как мне войти в чувство горя, а затем выйти из него? опять таки?» Развитие новых навыков, связанных с эмоциями, регулированием, развитие навыков, связанных с принятием.

Но и другие вещи, другой аспект — это не просто сосредоточение на потере, а сосредоточение, как я сказал, на восстановлении, какова жизнь для вас сейчас? И многие люди из-за того, что горе так болезненно, стали избегать ситуаций, напоминаний или людей, связанных с их умершим любимым человеком. И проблема с избеганием в том, что оно имеет свойство распространяться, верно? Поэтому мы начинаем избегать небольшого количества вещей, а затем начинаем избегать все большего и большего количества вещей, которые напоминают нам об этих болезненных чувствах горя.

С точки зрения мозга, если мы собираемся узнать, на что похожа жизнь сейчас, и мы собираемся узнать, что имеет для нас смысл, что может быть значимым, мы должны получить новый опыт, вот как мозг учится. Таким образом, терапия помогает найти возможности, вещи, которых вы могли бы избегать, а также вещи, которые вы могли бы попробовать прямо сейчас. А когда люди поддерживают и поощряют, а иногда даже разрешают вести себя по-новому, их мозг узнает, что жизнь полна множества возможностей.

И, наконец, работа с системой поддержки человека, который скорбит, чтобы он понимал, через что проходит этот человек, и чтобы он мог оказать такую ​​мужественную поддержку, а также не отступить от интенсивности скорбящего человека. чувства.

Миллс: Итак, когда многие люди думают о горе, им на ум приходят пять стадий горя Элизабет Кюблер-Росс, верно? Отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Но вы написали, что эти этапы не являются точной картиной того, как люди горюют. Так как же пять стадий стали стандартом того, как мы думаем о горе, и есть ли какая-то часть этой модели, которая, по вашему мнению, имеет смысл?

О’Коннор: Что ж, это отличный пример, я думаю о том, как полезно различать горе и скорбь. Так что я с огромным уважением отношусь к доктору Элизабет Кюблер-Росс, психиатру, работавшему в 1960-х годах, женщине в своей области, когда в ее области было не так много женщин, и она делала то, что делает любой хороший ученый, когда работает с явление — она описала, верно? Итак, у нее возникла революционная идея, что мы можем разговаривать с неизлечимо больными людьми, спрашивать их, каковы их переживания. Затем она обучала и других ординаторов, и капелланов, и социальных работников, и психологов, и врачей, чтобы они тоже разговаривали с неизлечимо больными людьми и узнавали, каково их горе, и это потом применялось и к людям, потерявшим близких.

Итак, она очень точно описала горе. Гнев — это часть горя, не так ли? Депрессия часто является частью чувства горя. Что делает это трудным, мы теперь знаем из некоторых недавних работ Джейсона Холланда и Боба Неймейера, которые рассматривали траекторию горя с течением времени. Таким образом, разница между тем, как ощущается момент, скажем, гневом, который кто-то выражает, по сравнению с тем, как этот гнев может измениться, если вы будете брать интервью у одного и того же человека несколько раз в течение года или пары лет его жизни. Итак, теперь мы знаем, что линейного процесса не существует. Мы не делаем всю депрессию, а затем приходим ко всему принятию, скорее, исследования показывают, что с течением времени тоска снижается, а принятие увеличивается, но это не происходит ступенчато. Скорее, мы знаем, например, что на годовщинах или праздниках у людей, как правило, вновь возникает горе. Это не означает, что траектория их скорби все еще не идет в правильном направлении. Это просто означает, что это моменты, когда люди осознают свое горе.

Так что, если мы используем это как описание, я думаю, это сработает. Если мы используем его как рецепт того, как горевать, я думаю, что он часто не соответствует опыту людей, и это не означает, что их опыт в чем-то неправильный.

Миллс: Недавно у нас был еще один эпизод с психологом, доктором Полиной Босс, которая является экспертом по тому, что она называет неоднозначной потерей. Это потеря, когда любимый человек отсутствует физически, но нет тела, как военнопленный, или когда человек присутствует физически, но отсутствует мысленно, как при слабоумии. Наш мозг обрабатывает неоднозначные потери иначе, чем более четкие потери, такие как реальная смерть?

О’Коннор: Это такая важная работа, и я думаю, что люди действительно резонируют с этой идеей неоднозначной потери, потому что это так сложно. Итак, как я описал ранее, даже в очень четком случае, когда мы были там, когда человек умер, мы уже имеем дело с этими двумя потоками информации, которые конфликтуют друг с другом. Итак, с одной стороны, у нас есть память о том, что мы были у постели, о том, что этот человек умер, а с другой стороны, из-за этой связи, которую мы сформировали, способ, которым мы кодируем привязанность, таков: «Этот человек всегда будет здесь для меня, и я всегда буду здесь для них». На самом деле нам не нужно находиться в чьем-то присутствии, чтобы у нас появилась эта вера в привязанность, верно? Вы не смогли бы посылать своих детей в школу каждый день. Если вы не знали глубоко в конце дня, мы все собираемся—

Миллс: Вернись.

О’Коннор: Верно? В яблочко. Что они все вернутся домой ночью, и поэтому вера в привязанность на самом деле не зависит от присутствия человека. Ну, даже в ярко выраженном случае скорби эти две вещи изначально противоречат друг другу, не так ли? У нас есть память, с одной стороны, а с другой стороны, это вечные отношения, и решение состоит в том, чтобы просто найти их, если они не в нашем присутствии. Так что, я думаю, это вызывает сильную дезориентацию и является частью того, почему скорбь занимает так много времени. Теперь, если вы добавите ко всем этим трудностям и неуверенности, что у вас нет воспоминаний об этом человеке, о том, что вы видели его тело на похоронах, о том, что у вас есть место захоронения, то это делает горе еще более сложным. , еще больше дезориентирует или может занять еще больше времени. Поэтому, хотя я думаю, что мы испытываем чувство горя, точно так же, как в случае явной смерти, вместе с ним появляются все эти дополнительные слои.

Миллс: Это немного связано в том смысле, что когда люди скорбят об умершей знаменитости, кем-то, кем они очень восхищались. Точно так же это не физическая потеря, потому что у вас не было реальных отношений с человеком, кроме тех, которые были у вас в уме. И вы назвали это парасоциальным горем. Как получается, что мы можем испытывать сильную скорбь по такому человеку, знаменитости, тому, кем мы восхищались, который скончался?

О’Коннор: Захватывающее явление, не правда ли? Мы часто видим, когда кто-то из известных актеров или музыкантов умирает именно от этого излияния горя, и это почти непостижимо. Как эти люди, которые не знали этого человека, были настолько тронуты, что пришли на место и оставили цветы и свечи? Вы даже просто слышите, как люди описывают, или, возможно, сами чувствуете ту боль, которая действительно остается с вами, когда умирает знаменитость, актер или музыкант. Я думаю, это относится именно к тому, что вы говорили, в то время как нет никаких официальных отношений, на которые можно было бы указать извне, и, конечно же, мы знаем, что этот человек нас не знает. С другой стороны, многие из этих форм искусства дают нам доступ к некоторым нашим внутренним эмоциям.

Думая о том, как музыканты будут писать тексты, мы думаем: «Боже мой, как они могли знать это обо мне, верно? Это действительно описывает то, что я чувствую». Я думаю, что это своего рода связь, и часто эти отношения, я бы назвал их, эти связи с актерами и музыкантами, случаются в нашей жизни время от времени, когда мы действительно пытаемся найти слова для того, что мы чувствуем внутри. Так что то время, которое мы запоем наблюдали за актером или проводили время, снова и снова слушая музыку, я думаю, что в каком-то смысле это своего рода связь. Следовательно, это парасоциальное горе означает, что мы теряем человека, который действительно понимал, как мы видим мир, и мы часто связываем это с определенным периодом в нашей жизни, верно? Так что, если умирает музыкант, которого я слушаю на протяжении всего колледжа, я чувствую, что часть моей студенческой личности тоже ушла, чего у меня больше никогда не будет, понимаете?

Миллс: Ага. Мы очень ностальгируем. Да, я могу понять эту потерю. Итак, я слышал, как вы говорили в некоторых интервью, что горе или тяжелая утрата — это несоответствие здоровью. Что ты имеешь в виду?

О’Коннор: Ну, мы не часто думаем об этом таким образом, но мы знаем, что смертность, конечно, разная в разных сообществах. Таким образом, уровень смертности действительно стал очевиден во время пандемии COVID, насколько по-разному она затрагивала меньшинства, чернокожих, коренных жителей и цветных людей. Таким образом, мы забываем, что результатом этого является то, что тяжелая утрата также является неравенством в здоровье. Таким образом, даже просто взяв пример с COVID, мы знаем, что у чернокожих американских детей вероятность смерти опекуна была более чем в два раза выше, чем у белых американских детей. А для детей американских индейцев вероятность смерти опекуна была более чем в четыре раза выше. И поэтому, если вы думаете о справедливости в отношении здоровья, то, если мы говорим о скорби на уровне общественного здравоохранения, на социокультурном уровне, то для нас важно, чтобы ресурсы применялись таким образом, чтобы мы все могли обрабатывать свое горе здоровым образом. . И это может означать, что в одних местах нужно разместить больше ресурсов, чем в других, чтобы привести всех к одинаковому уровню возможностей скорбеть и получать поддержку. Я думаю, что важным аспектом политики является рассмотрение того, как мы применяем обучение горю в школах? Как мы предлагаем консультации? Какие, даже приложения, мы могли бы создать, которые были бы культурно информированы, чтобы люди, которые находятся в разных сообществах, могли найти то, что им нужно, чтобы горевать здоровым способом.

Миллс: Люди часто не знают, что делать, чтобы поддержать того, кто в горе. Какие правильные слова сказать, какую поддержку оказать? И можно ли на это обратить внимание, например, когда вы проводите исследование мозга, чтобы знать, что заставляет людей чувствовать себя лучше?

О’Коннор: Это довольно сложно, быть с человеком, который скорбит, есть интенсивность, с которой довольно трудно сидеть. Люди переживают худший опыт в своей жизни. Они будут описывать это так часто и часто довольно неожиданно. Поэтому очень часто мы не знаем, каково будет горе, пока не войдем в эту дверь. Итак, трудность в том, что, особенно в нашей культуре, я думаю, что наша цель часто, когда мы пытаемся оказать поддержку скорбящему человеку, цель, которую мы имеем в виду, — подбодрить его, верно? Мы не хотим, чтобы они чувствовали это сильное горе.

Что ж, давайте на секунду задумаемся об этом с точки зрения скорбящего человека. Таким образом, для скорбящего человека у него часто бывает этот неожиданный опыт, который действительно интенсивен. Как будто шкала эмоций только что повернулась вверх, и теперь они сидят с кем-то, кто пытается помочь им войти в состояние, отличное от того, в котором они находятся, верно? Пытается их развеселить. Я думаю, что для многих скорбящих людей это кажется еще более отчуждающим: мне уже трудно переживать то, что я переживаю, и теперь есть разрыв, если я должен вести себя так, как будто я чувствую себя хорошо или как будто вы говорите сделал все хорошо в мире снова. И поэтому я думаю, что наша цель, возможно, не столько подбодрить их, сколько просто быть с ними. Что они узнают о жизни сейчас? Что они узнают о том, как чувствует горе? Можем ли мы просто быть с ними и дать им знать, что мы будем с ними, сколько бы времени и какую бы форму это ни приняло? И я буду совершенно честен. Я работал со многими скорбящими людьми. Мне комфортно, когда люди безудержно плачут. И я до сих пор говорю вещи, которые, как мне кажется, о боже, звучали так бесчувственно, понимаете?

Мельницы: Да.

О’Коннор: И поэтому я пытаюсь просто сказать людям: смотрите, я не знаю, почему я это сказал. Мне жаль. Это, вероятно, не звучало, это не имело для вас никакого смысла. Я лучше просто узнаю, что будет полезно для вас. Хочешь просто покататься и вообще не разговаривать? Ты хочешь просто притвориться, что этого не было, и пойти в кино, или ты хочешь поговорить об этом и рассказать мне, на что это похоже. Недавно друг, входящий в круг моих друзей, пережил смерть своей мамы, и он взорвался от гнева после того, что мы все вместе делали, и наши друзья такие: «Что с ним не так?» И я сказал: «Ребята, он потерял кого-то пару месяцев назад. Для него все немного на пределе». И просто дать ему немного дополнительной осторожности и немного дополнительной выгоды от сомнений имеет большое значение.

Миллс: Итак, что вы сейчас исследуете? На какие следующие вопросы вы хотите ответить?

О’Коннор: Что ж, одна из вещей, к которым привело различие между горем и горем, — это понимание того, что большая часть нашей работы по нейровизуализации изучает горе. Он изучает этот момент. Таким образом, в сканере люди, потерявшие близких, часто приносили нам фотографии умершего человека, и мы можем сканировать их, чтобы в сканере нейровизуализации они смотрели на фотографию своего любимого человека в очках и сравнивали это слово с просмотром. фото незнакомца. Итак, у нас есть несколько способов вызвать этот момент реакции на горе.

Но чего у нас пока мало, так это того, что меняется со временем. Если бы мы просканировали одного и того же человека несколько раз в течение первого или двух лет его скорби, мы могли бы увидеть некоторые вещи, которые изменились. Таких исследований немного, но очень мало. И я думаю, что это помогло бы нам лучше понять, как выглядит типичная траектория, возможно, как она выглядит, когда у людей нет этого увеличения принятия и уменьшения стремления. Так что это один из методов, которые, я думаю, мы должны ожидать, чтобы понять больше.

Миллс: Что ж, доктор О’Коннор, я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли ко мне сегодня.