Тема : «Гуманизм за Альпами».

Тема : «Гуманизм за Альпами».

Цель: изучить основные идеи гуманистов эпохи Возрождения, продолжить формирование навыков самостоятельной познавательной деятельности под руководством учителя в ходе работы с источниками.

Ход урока :

I. Начинаем урок с проверки домашнего задания:

Предлагается карточка-пятиминутка, для актуализации ЗУН.

II. Затем предлагаем учащимся заполнить итоги сравнения на доске.

Леонарда да Винчи	Микеланджело	Рафаэль
Общее: 1. 2. 3……
Различия
1
2
3

Обязательно делается вывод по заданию. Представители варианта дают оценку работе другого варианта – взаимооценка и анализ. Нужно заострить внимание ребят на тезисе:

В центре творчества, философии новой эпохи Возрождения – человек.

III. Целеполагание и актуализация.

Вернемся к началу главы3.Вспомните, как называется новое мировоззрение Эпохи Возрождения? (Гуманизм)

Какова основная идея этого мировоззрения?

— можно в тетрадь записать определение, если это не сделано ранее (гуманизм – философия, в центре внимания которой человек как высшая ценность.).

Итак, давайте определим, что мы будем сегодня изучать? Что нового узнаем? Чему научимся?

Прежде чем мы начнем работу, хотелось бы узнать:

-встречаем мы сегодня термин «гуманизм»?

-какой смысл сегодня в него вкладываем?

-являются ли гуманистические идеи сегодня актуальными?

IV. Тема урока «Гуманизм за Альпами» ( презентация «Портреты писателей эпохи Возрождения»)

План:

1. Властитель дум Европы.

2.Раздумья об идеальном обществе.

3.Искусство северного Возрождения

Вступительное слово учителя:

За пределами Италии гуманизм обрел новые черты. Хотя вся образованная Европа вслед за итальянцами боготворила античность, в Германии, Нидерландах или Англии приобщиться к ней было труднее. Следы римского прошлого были здесь неглубоки, поскольку в древности этот регион принадлежал к «варварскому» миру. Это отразилось на увлечениях гуманистов северных стран — они с большим интересом относились и к истории германских народов, и к средневековой истории вообще.

Основные взгляды гуманистов:

• Человек прекрасное и гармоничное существо, подобие Бога.

• Человек должен быть всесторонне образованным, развит физически.

• Гуманисты признали право человека радоваться благам жизни, искать наслаждения как духовные так и телесные.

• Индивидуальность

Организуется работа в парах по пунктам 1,2,3параграфа.

В итоге работы заполняется таблица «Писатели гуманисты эпохи Возрождения»

Имя (страна)	Произведение	Основные идеи

1 и 2 колонка учащимися заполняется самостоятельно. 3-я заполняется в ходе анализа источников и устного обсуждения.

V. Обсуждение и анализ полученной информации.

В завершении учитель предлагает поразмышлять над вопросом: какие идеи философов и писателей эпохи Возрождения сохраняют актуальность для современного общества? В чем выражались особенности искусства эпохи Возрождения в странах Центральной и Северной Европы?

VII. Рефлексия. На электронной доске выписать по одному запомнившемуся представителю эпохи Возрождения.

VIII. Домашнее задание: ( Закодировано в QR код. ) Выучить таблицу,

Индивидуально: сообщения

-Питер Брейгель Старший и его творчество

-Томас Мюнцер и его идеи.

Оценки за урок комментируются.

Великие гуманисты Европы | История. Реферат, доклад, сообщение, краткое содержание, лекция, шпаргалка, конспект, ГДЗ, тест

Тема:

Эпоха Возрождения

Раздел:

Европейское возрождение

Выдаю­щимся историком и политиком был автор знаменитого трактата «Государь» флорен­тиец Никколо Макиавелли (1469-1527), который неоднократно повторял, что его самое любимое занятие — это «рассуждать о государственном искусстве» — политике. Истовый патриот своего отечества, Маки­авелли жил в эпоху, когда Италия оста­валась раздробленной и неоднократно страдала от вторжений чужеземных армий. Считая главным препятствием к объединению корыстную политику пап­ства, Макиавелли не сомневался, что в таких условиях спасти страну и создать единую мощную Италию способен только сильный правитель. Причем ради достижения большой цели он мог действовать вероломно, безжалостно и нечестно.

Немало людей думало так же, но зая­вить об этом открыто отважился именно Макиавелли. Поэтому нередко считается, что, восхваляя отрицательные качества правителей, он избавил политику от мора­ли. Возникло даже понятие «макиавел­лизм» — политическая беспринципность. На самом же деле, Макиавелли первым сказал, что политика является самостоя­тельной сферой деятельности со своими законами и принципами. Ее трудно совме­щать с понятиями морали, а громкими моральными лозунгами политики нередко лишь прикрывают непривлекательные цели. Макиавелли мечтал о единой Италии и наметил путь и средства к достижению этой цели. Его произведение — не утопия, а книга о реальных политических дей­ствиях.

Санти ди Тито. Никколо Макиавелли. XVI в.

Герб Флоренции

С середины XVI в. новая культура выходит за пределы Италии и начинает развиваться в других европей­ских странах — Германии, Франции, Англии, Нидерландах, Испании. За Альпами, на просторах бывшего «варварского мира», следы древнерим­ской цивилизации были не такими глубокими, как в Италии. Тут гума­нисты тоже увлекались античностью, но значительно больше внимания они уделяли собственному прошлому — истории германских народов и Средневековью в целом. Повсюду действовали университеты — центры научных знаний. Изобретение книгопеча­тания сделало книгу главным источником знаний, что способствовало успешному распространению идей гуманизма.

Подлинным вождем гуманистов в начале XVI в. стал Эразм Роттердамский (1469-1536) — самая выдающаяся лич­ность Северного Возрождения.

Сын голландского священника, Эразм (настоящее имя — Герхард Гергардс), родился в Роттердаме. Он рано потерял родителей и был вынужден самостоятель­но прокладывать себе дорогу в жизни. После окончания школы Эразм стал мона­хом, однако со временем оставил мона­стырь ради учебы в университете.

Монархи разных стран Европы приглашали его на службу, но всем им Эразм отказывал, не желая терять свою независимость. Он считал, что не при­надлежит одному народу, и называл себя «гражданином мира». И дей­ствительно, Эразм жил, учился и писал свои произведения во многих странах Европы. Особенной популярностью пользовалось произведение Эразма «Похвала Глупости», которое он посвятил своему лучшему дру­гу — Томасу Мору.

Ганс Гольбейн Младший. Эразм Роттердамский. 1523 г.

Ганс Гольбейн Младший. Томас Мор. 1527 г.

Томас Мор был человеком исключи­тельно порядочным, справедливым и уважаемым. Наблюдая страдания на­рода, он написал свою знаменитую «Утопию». Рассказ ведется от имени бывалого путешественника Гитлодея. Он рассказывает о жестоких порядках в Англии того времени и, тут же, — о счастливом острове, где нет частной соб­ственности и бедности, все работают и живут в мире и согласии.

Здесь не суще­ствует денег, каждый получает «все по потребности». Утопийцы живут больши­ми семьями в обустроенных домах, пита­ются вместе в общественных столовых-дворцах. Однако это совсем не означает примитивного общего уравнивания. Одаренная молодежь освобождается от физического труда и изучает науки. Все прочие после шестичасового рабочего дня могут по желанию учиться, заниматься спортом, развле­каться. Утопийцы убеждены, что счастье человека заключается в его гармоничном развитии, а также в разумном совмещении труда и отдыха. Государством управляют уважаемые ученые, а знаком их власти вместо короны служит пучок колосьев. «Утопия» имела огромный успех у читателей. Встречались даже люди, которые верили в существование счастливой страны и были готовы отправиться на ее поиски.

Загрузка…

Джулио да Сан Галло. Вид идеального города

Вершиной испанской литературы XVI в. и одновременно началом европейской литературы Нового времени стало творчество Мигеля Сер­вантеса (1547-1616).

Сервантес происходил из обедневшего дворянского рода. Не имея возможности получить серьезное образование, Мигель читал все подряд и сумел приобрести обширные знания. Большую часть своей бурной жизни Сервантес оставался солда­том, а потом стал сборщиком налогов. Не имея никакого умения в этом занятии, бед­няга даже временно оказался за решеткой.

Освободившись, бросил службу и занялся литературным творчеством. Материал с сайта http://worldofschool.ru

Мигель Сервантес

Памятник Дон-Кихоту и Санчо Пансе в Мадриде

Роман Сервантеса «Премудрый идальго Дон Кихот Ламанчский» сразу принес автору всеобщее признание. Произведение было задумано как пародия на рыцарские романы. Его герой, полунищий дворянин Алонсо Кохано, живет в сельской глуши, беспрерывно читает рыцарские романы и мечтает о собственных подвигах в духе этих романов. Одинокий идальго делает своим оруженосцем обычного крестьянина Санчо Пансу — человека сообразительного и простодушного одновременно. Вместе они отправляются на поиски славы.

Подвиги бесстрашного идальго выгля­дят бессмысленными и смешными, но он мечтает о том, чтобы «повсеместно царили дружба, любовь и согласие». И постепенно на смену иронии приходит симпатия к Рыцарю Печального Образа, великодушно защищающему слабых и помо­гающему обездоленным. Сегодня «Дон Кихот» — вторая после Библии книга по количеству языков, на которые она переведена.

Вопросы по этому материалу:

• Назовите выдающихся деятелей гуманизма.

• Назовите основные политические идеи Никколо Макиавелли.

• Какие новые проблемы поднимали в своем творчестве гуманисты за пределами Италии?

о гуманизме в прошлом и настоящем

Есть ли и может ли быть место гуманизму в мире двадцать первого века? Остались ли после ужасных событий прошлого века какие-либо основания полагать, что человечество еще может прийти к тому, чтобы рассматривать жизнь и счастье людей как высшую ценность, которую следует лелеять и всячески поощрять?

Вот некоторые из вопросов, включенных в широкий общий вопрос о том, может ли гуманизм и как концепция, и как реальный идеал все еще обладать силой, помогающей формировать ход человеческих дел. На Западе гуманизм впервые зародился в Греции в четвертом и пятом веках до нашей эры, в эпоху Платона и Аристотеля. Именно софисты, будучи учителями V века, создали гуманизм как культурно-просветительскую программу или payeia направлен на разностороннее развитие способностей человека и создание высшего совершенства, на которое он был способен. «Неисследованная жизнь, — записал Сократ в « Апологии » Платона, — не стоит того, чтобы жить». Действительно, хотя в греческом языке не было слова для гуманизма, забота о человеке и его достоинстве стала в этот период греческой мысли в драме, философии и истории в центре внимания. И поэтому Софокл писал: «Чудес много, и нет ничего чудеснее человека».

Греческий гуманизм сохранялся среди преемников Платона и Аристотеля, но, хотя он включал в себя непреходящие ценности, он не был подношением всему человечеству. Это была культурная программа, предназначенная преимущественно для элиты свободных людей аристократического происхождения и независимых средств, у которых было свободное время для стремления к совершенству. Это было основано на идее врожденного превосходства грека над варваром. Он возник и развивался в эпоху междоусобных войн между греческими городами и продлился до времени завоеваний Александра Македонского. Он считал само собой разумеющимся существование войны и института человеческого рабства как постоянных черт человеческого общества.

Гуманизм, развившийся в республиканском Риме, основывался на подобных ценностях. Римляне республики были одним из самых хищных народов в мировой истории, а также одним из величайших полководцев, государственных деятелей, строителей империи, правителей, законодателей и администраторов. В I веке до н. э., в последние годы республики, до того, как наследник Юлия Цезаря Август получил единоличную власть, Цицерон, римский консул и представитель республиканского правящего класса, определил гуманизм таким образом, который оставался влиятельным на протяжении столетий. Для него гуманизм был образовательной и культурной программой и идеалом, выраженным в концепции гуманитас .

Этот латинский термин обозначал ряд предметов — философию, историю, литературу, риторику и обучение ораторскому искусству, — которые считались составными частями гуманитарного образования, а также относился к моральным атрибутам человечности, филантропии или благотворительности. , нежность и доброта. Кое-что из сущности цицероновского гуманизма можно выразить словами, которыми английский поэт XVII века Джон Мильтон, христианский гуманист, определил природу образования. В 1644 году Мильтон писал, что «полное и щедрое образование» — под которым он имел в виду образование джентльмена — это то, что «подготавливает человека к справедливому, искусному и великодушному исполнению всех обязанностей, как личных, так и общественных, связанных с миром». и война».

Существовал также средневековый гуманизм, характер которого совсем недавно прослеживается в последних произведениях великого английского медиевиста Р. В. Саузерна. Этот гуманизм появился как часть обновления цивилизации, последовавшего за концом Римской империи и языческой культуры на Западе и постепенным появлением нового христианского и феодального общества в раннем Средневековье. Соборные школы и новые университеты Парижа и некоторых итальянских городов затем стали центрами трех дисциплин, составлявших основу порядка и цивилизации в средневековой Европе: гуманитарных наук, римского и канонического права и богословия. Наряду с этими дисциплинами средневековое изучение произведений Аристотеля в латинских переводах было, пожалуй, единственной важнейшей интеллектуальной основой схоластического гуманизма. Другой основой была вера в достоинство человеческой природы, которое мыслители-схоласты отождествляли со способностью человеческого разума воспринимать величие мироздания, принципы природы и божественную цель творения. Но схоластический гуманизм не был общей социальной программой, основанной на идеале человеческого совершенства; это был избранный тип высшего образования, предназначенный для меньшинства духовенства, которое поступало в университет, чтобы получить подготовку в качестве теологов и учителей или занять свое место в качестве чиновников в папском и церковном правительстве или на экспертной службе светских правителей.

Из всех основных версий гуманизма ренессансный гуманизм, развившийся в Италии в четырнадцатом и пятнадцатом веках, был самым влиятельным. Гуманизм эпохи Возрождения не был ни антихристианским, ни нерелигиозным, но он все больше сосредоточивался на человеческих интересах и моральных проблемах, а не на религии. Человеческое достоинство, ценность активной жизни в мире и наличие у человека свободы воли делать добро или зло были одними из существенных предпосылок этого гуманизма. И все же, как и предшествовавшие ему гуманизмы, он являл собой пример элитарного идеала; его высшей целью было воспитание джентльменов-христиан — классически образованных, нравственно здравых, совершенных в искусстве устной и письменной речи, способных давать советы и служить в правительствах королей, принцев и городов и обладающих манерами, позволяющими создать достойные доверия появление при царских и княжеских дворах.

Концепция культуры и образования, предложенная гуманизмом в пятнадцатом и шестнадцатом веках, установила языки, литературу и мышление классической древности как основу надлежащего образования в западном мире. Обязательный греческий и латинский языки в школах были лишь одним из его следствий. Со временем и с приходом европейского Просвещения в конце семнадцатого и восемнадцатом веках гуманизм становился все более независимым от религии и иногда ассоциировался с деизмом, религиозным безразличием и неверием. Принцип достоинства человека оставался, но он часто поглощался философиями, противостоящими религии, возвышавшими человеческий разум и науку как растворитель всех потусторонних верований и суеверий и возводившими на престол человечество и его прогресс как высший смысл жизни. история.

В девятнадцатом веке гуманистические ценности столкнулись с растущим значением физических и биологических наук, появлением социальных наук, таких как политическая экономия и социология, и соперничеством новых и современных предметов, которые стремились получить доступ к образовательным учебный план. Так что к концу века гуманитарные дисциплины были лишь одной нитью в сложной ткани гуманитарного образования. Этот крах гуманизма был предвосхищен философией Ницше с ее призывом к воле к власти и вызовом вере в истину, а также теориями Зигмунда Фрейда, подчеркивавшего иррациональные силы и сексуальные влечения бессознательного при объяснении человеческого существа. личность.

В течение двадцатого века в концепции человека перестали господствовать гуманистические предположения, поэтому человек теперь не только отделился от Бога, но и, с господством натуралистической точки зрения, перестал рассматриваться как особое существо. Затмение гуманизма было в значительной степени завершено чудовищной и бессмысленной бойней Первой мировой войны и последовавшим за ней разочарованием. После этого западная вера в прогресс была в значительной степени отброшена, а вместе с ней и гуманистическая вера в достоинство и благородство человека, которые больше не казались большинству интеллектуалов несостоятельными.

Я счел необходимым представить краткий очерк истории гуманизма, чтобы передать представление о том внушительном месте, которое гуманизм когда-то занимал в западной культуре, и о его угасании в течение прошлого века.

Самая важная философская дискуссия о гуманизме после окончания Второй мировой войны ясно показывает, что философия антигуманизма стала преобладающей тенденцией в западной мысли. Эта дискуссия велась в основном среди французских мыслителей, хотя она также имела широкое влияние за пределами Франции в форме постмодернизма. Он начался с провозглашения гуманизма в экзистенциалистской философии Жан-Поля Сартра и продолжился критическим ответом Мартина Хайдеггера на провозглашение Сартра и его последующее влияние.

В 1946 году, в ответ на возражения коммунистических и христианских критиков о том, что его философия изображает человеческую жизнь уродливой и бессмысленной, Сартр защищал свои взгляды в лекции, утверждая, что экзистенциализм является разновидностью гуманизма. Фундаментальные предпосылки его аргумента заключались в том, что нет Бога, который бы говорил нам, что нам следует делать, что нет человеческой сущности, определяющей наши цели, и что человек, случайно брошенный в существование, вынужден строить свою жизнь собственными силами. личный выбор и действия.

Гуманизм Сартра, мне кажется, вообще очень убогий вид гуманизма, основанный на ряде непоследовательностей. Среди других недостатков это гуманизм, совершенно лишенный содержания, поскольку он не предлагает объективных причин или принципов для нашего решения действовать так, а не иначе. Он призывает нас к обязательствам, но не к чему-то конкретному и без каких-либо принципов оправдания. И когда она, наконец, предлагает такие принципы, как, например, что нельзя жестоко обращаться с людьми, она только импортирует их из традиционной этики.

Через год после лекции Сартра Хайдеггер написал свое Письмо о гуманизме по просьбе Жана Бофре, французского ученика, который считал его величайшим из ныне живущих философов. Главный вопрос, который Бофре задал Хайдеггеру, звучал так: «Как мы можем восстановить значение слова «гуманизм»?» Цель Бофре в изучении взглядов Хайдеггера отчасти заключалась в том, чтобы бросить вызов нынешнему господству Сартра над экзистенциализмом. Но он также надеялся, что включение немецкого философа во французскую дискуссию поможет восстановить репутацию Хайдеггера, которая была сильно скомпрометирована его прежним одобрением Гитлера и нацизма как спасения Германии и Запада.

Хорошо известные взгляды Хайдеггера — его ненависть к современности, его уверенность в упадке западной мысли и культуры, его предположение, что он — единственный философ, превосходно понимающий, что такое философское мышление, и его презрение к демократии и т. д. — пронизывают его Письмо о гуманизме . Письмо также опирается на изначальную концепцию Бытия, на убеждение в отказе от Бытия в западной философии и на необходимость преодоления метафизики.

Согласно Хайдеггеру, каждый тип гуманизма, будь то эллинский, римский, христианский или марксистский, ставит человека в центр и претендует на определение сущности человека. Тем не менее, утверждает он, каждый тип не может задаться вопросом об истине Бытия, и каждый способствует разрушительной цели человека — навязать свое господство над миром и природой, планетарному господству техники и тому, что Хайдеггер оплакивает как бездомность человека в мире. Поэтому, отвечая на вопрос Бофре о том, как восстановить значение слова «гуманизм», он предполагает, что было бы лучше вообще отказаться от этого слова из-за вреда, который оно нанесло, отвернув философию от Бытия.

После появления во Франции письма Хайдеггера неудивительно, что идея гуманизма подверглась дискредитации. Начиная с 1950-х и 1960-х годов самые выдающиеся французские мыслители разделяли общий антигуманизм, и, как заметил французский философ Винсент Декомб, «гуманизм стал предметом насмешек… . . быть занесенным в коллекцию выброшенных «измов». Среди современных французских мыслителей, пожалуй, самым известным представителем антигуманизма является Мишель Фуко. Это был Фуко, писавший в Порядок Вещей , объявивший «смерть человека» — и так ставший международной знаменитостью. Чрезмерно абстрактный и раздутый стиль рассуждений Фуко, бессодержательность многих его обобщений и многочисленные существенные фактические ошибки, на которые указывали многие ученые, показывают, что он далеко не точный и не заслуживающий доверия историк. Поэтому, когда он ошибочно заявляет в «Порядке вещей» , что концепция человека есть недавнее изобретение, не ранее конца восемнадцатого века, и продолжает выражать надежду, что человек близок к своему концу в философии и гуманитарных наук, не может не вызывать удивления тот факт, что его теории оказали такое влияние на литературоведение и культурологию, историю и социологию за последние три десятилетия.

Частью объяснения, конечно же, является карающее влияние недавней истории. После Холокоста и недавних злодеяний в Камбодже, Боснии и Руанде многие из нас считают невыносимым слышать упоминания о достоинстве или благородстве человека. Тем не менее принцип человеческого достоинства остается важнейшей концепцией любой жизнеспособной философии гуманизма нашего времени.

Этот принцип, конечно, не отрицает ни животных черт человека, ни его родства с другими живыми существами, ни того факта, что он является частью природы и возник в результате творческого процесса эволюции, породившего во времени жизнь во всем ее огромном и удивительном разнообразии. Утверждение достоинства и особого положения человека основано на основаниях, которые кажутся мне бесспорными. Они заключаются в том, что люди, безусловно, являются самыми разумными существами, населяющими Землю, и, возможно, также, насколько нам известно в настоящее время в наших поисках внеземной жизни, самыми разумными существами, которые существуют во Вселенной. Они также являются единственными творениями природы на Земле, которые сформировали прогрессивные моральные кодексы, предписывающие любовь, заботу, сострадание и заботу о своих ближних и других живых существах, и которые с помощью своего интеллекта и благодаря своей исключительной и бесценной прерогативе языка достигли великих, постоянно растущих знаний о физическом, социальном и культурном мирах и о своем собственном историческом прошлом.

Если возрожденный гуманизм возможен, мы не сомневаемся, что он должен быть действительно универсальным — чем-то, чего никогда не было в прошлом западном гуманизме. Но чтобы добиться этой универсальности, новый гуманизм должен достичь modus vivendi с религией, противником которой, начиная с эпохи Просвещения, все чаще становится западный гуманизм. Тем не менее я думаю, что согласие между гуманизмом и религией возможно в любом обществе, где, как в современном западном мире, государство и организованная религия полностью принимают принципы и практику религиозной, политической и интеллектуальной терпимости, свободы и свободы. плюрализм.

Придерживаясь этой точки зрения, я нахожу поддержку в концепции американского философа Джона Ролза о «перекрывающемся консенсусе». В либеральном обществе, как он указывает, люди могут разумно расходиться во мнениях относительно некоторых своих основных убеждений и представлений о добре. Но те, кто не согласен, могут, тем не менее, мирно жить вместе в своих разногласиях как часть перекрывающегося консенсуса, потому что они разделяют фундаментальные разумные ценности плюрализма и взаимной терпимости. Поэтому при условии, что институциональная религия отказывается от поддержки государства и признает за каждым свободу совести, гуманизм может не только мирно сосуществовать с религией, но и должен найти возможность вступить с ней в диалог на основе общих ценностей. что оба они утверждают.

Я считаю, что концепция прав человека является лучшей основой для нового гуманизма. В 1948 году Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций единогласно приняла Всеобщую декларацию прав человека , которая утверждает равные политические, социальные и экономические права для всех людей, независимо от расы, цвета кожи, религии и этнической принадлежности. Что касается обновленного гуманизма, права, на которые люди могут обоснованно претендовать сверх тех, которые уже гарантированы им в современных демократических обществах, и насколько далеко может быть расширен принцип прав человека, не теряя себя в утопизме или не вступая в противоречие с ценностью политической свободы как таковой — оба вопроса должны решаться философскими и политическими дебатами. Такой гуманизм может основываться только на демократии, потому что это единственная система правления, признающая свободу и права личности и обеспечивающая равное гражданство и мирные перемены. Такой гуманизм также поддерживал бы принцип полной свободы вероисповедания, осуждал бы любое религиозное насилие и ненависть и способствовал бы терпимости и взаимопониманию между различными религиозными общинами.

Гуманизм также должен иметь возможность принимать участие в дискуссии в современном обществе, которая сопоставляет глубокие и тревожные проблемы, возникающие в результате научно-технического прогресса, с обнадеживающими перспективами улучшения человечества, которые создают наука и технология. Мне кажется очевидным, что гуманизм должен раз и навсегда отказаться от той враждебности и равнодушия, которые его представители в прошлом часто проявляли к науке, чтобы установить точки соприкосновения с наукой как с одним из величайших интеллектуальных достижений человечества. В рамках такого идеала гуманизм, безусловно, должен был бы включать экологическую этику как неотъемлемый компонент современных человеческих ценностей.

Размышляя о великой истории гуманизма и его вере в человеческое достоинство, я не могу думать, что гуманизм стал устаревшей философией. Напротив, мне кажется, что обновленный гуманизм, зародышем которого является принцип прав человека, вобрал бы в себя многие чаяния людей мира в эту эпоху глобального взаимодействия и общения. Вместе с французским поэтом Франсисом Понжем я убежден, что «l’homme est l’avenir de l’homme» — человек — это будущее человека. Я также согласен с выдающимся французским историком Фернаном Броделем, который несколько лет назад в эссе по истории цивилизации отмечал единство и многообразие мира и озвучивал необходимость «современного гуманизма»:

способ надеяться или желать, чтобы люди были братьями друг с другом, желать, чтобы цивилизации, каждая в отдельности и все вместе, спасли себя и спасли нас. Это означает принять и надеяться, что двери будущего должны быть широко открыты для настоящего, за пределами всех неудач, упадков и катастроф, предсказанных странными пророками. Настоящее не может быть границей, которую все столетия, отягощенные вечной трагедией, видят перед собой как препятствие, но которую удалось преодолеть надежде человека с тех пор, как он существует.

Гуманисты, историки и латинское наследие – Классический обзор Брин Мора

BMCR 2004. 09.29

Christopher S. Celenza,

Утраченное итальянское Возрождение: гуманисты, историки и наследие латыни . Балтимор: Издательство Университета Джона Хопкинса, 2004. хх, 210 страниц; 24 см. ISBN 0801878152 45 долларов США.

Проверка

org/Person»> Уильям Стенхаус, Университет Ешива. stenhous@yu.edu

---

Любому классику, страдающему от периодических приступов неуверенности в жизнеспособности своей дисциплины, было бы неплохо обратиться к новой книге Кристофера Целенцы за утешением, хотя и горьким. Ибо, как он с тоской отмечает, те ученые, которые работают над миром гуманистов пятнадцатого века, смотрят на классические факультеты как на хорошо обеспеченные ресурсами убежища в добром здравии. Многие центральные латинские труды пятнадцатого века остаются неотредактированными или непереведенными, и мало кто их изучает. Поскольку область интеллектуальной истории итальянского Ренессанса скользит между отделами, утверждает Селенца, эти работы, особенно в Северной Америке, «исчезли из существования» (57). Кратко и страстно он демонстрирует, почему это так, приводит некоторые причины, почему он считает, что гуманисты пятнадцатого века важны, и предлагает, как ученые могли бы решить эту проблему.

Аргументов Целенцы в пользу погружения латинских произведений пятнадцатого века в основном два.

Во-первых, латынь эпохи Возрождения не апеллировала к националистическим концепциям истории, существовавшим в девятнадцатом веке, когда предполагалось, что подлинное культурное самовыражение должно происходить на родном языке. Даже Буркхардт, который во многих отношениях шел вразрез с исторической мыслью своего времени, считал, что для гуманистов латынь была средством достижения современности, а не заслуживала изучения сама по себе; их «вклад в культуру должен был быть прежде всего в идеологическом, а не в литературном плане» (13). Поэтому ни один из ученых не брал на себя обязательство создавать пригодные для использования коллекции источников. Во-вторых, отчасти из-за отсутствия легкодоступных источников, ученые двадцатого века, работавшие с интеллектуалами пятнадцатого века, в целом не смогли в полной мере учесть развитие историографии, особенно подъем социальной истории. Селенца выделяет два наиболее влиятельных теоретических подхода к интеллектуальной истории итальянского Ренессанса как подходы Эудженио Гарина и Пола Оскара Кристеллера: первый из них придерживается диахронической позиции, оглядываясь назад с определенными идеями о природе современности, чтобы найти своих первопроходцев в Ренессансе, и последний предлагает идеализированный, синхронный взгляд, классифицируя гуманизм, не задавая более широких вопросов об изменении и развитии. Эти различные подходы не смогли убедить североамериканский академический мир в значении гуманизма пятнадцатого века и поэтому не смогли — не по вине Гарина или Кристеллера, как подчеркивает Селенца, прослеживая культурные предпосылки их развития, — привести к созданию критической массы ученых, готовых развивать работу пары дальше.

Реакция Селенцы на эту ситуацию состоит в том, чтобы сначала предложить, как историки гуманизма могут использовать теоретические методологии своих коллег-социологов для оживления своего предмета. Он рассматривает различные историографические тенденции двадцатого века и предполагает, что использование Рорти интерпретационных сообществ и габитуса Бурдье может быть использовано с наибольшей пользой, чтобы выйти за рамки подходов Гарина и Кристеллера. Затем он дает представление о том, как такие идеи могут быть применены на практике. Он утверждает, что и Лоренцо Валла, и Марсилио Фичино расширили границы ортодоксальности, обратившись к прошлому и, если их правильно прочитать, продемонстрировать всеобъемлющее отсутствие догмы. Понимание их социального контекста позволяет нам оценить развитие их мышления. Во втором тематическом исследовании выводы из гендерных исследований применяются к идеям чести в гуманистическом дискурсе и связываются опасения, озвученные гуманистами, с перформативной культурой судов, в которых они работали и соревновались. Для классика некоторые наблюдения здесь могут напомнить аналогичные исследования сексуализированного политического дискурса в позднереспубликанском Риме.

Селенца твердо и справедливо верит, что исследование латинских текстов пятнадцатого века позволит выявить работы, достойные дальнейшего изучения, и что эти работы имеют огромное значение, если мы хотим контекстуализировать более поздних народных писателей, таких как Макиавелли и Кастильоне. Он также предполагает, что они могут служить «предшественником разговорной культуры консенсуса» (142), которая для него является столь привлекательной чертой идей Рорти. Но он осознает, что проект, за который он выступает, — сделать эти многообещающие произведения более доступными — не является простым и непростым: он показывает, как многообразие рукописей с автографами, аннотированных текстов, принадлежащих современным читателям, и печатных изданий, исправленных при жизни авторов отличает задачу редакторов текстов эпохи Возрождения от работы классических филологов. Действительно, это задача, по поводу которой до сих пор ведутся значительные методологические дебаты. ¹ С другой стороны, тем не менее, предпринимаются некоторые усилия по редактированию и/или переводу произведений такого рода (что можно рассматривать как часть более широкого роста интереса к гуманизму и его историографии: положение не столь отчаянное как предлагает Селенца), как англоязычных, так и других, которые Селенца перечисляет в приложении. Неудивительно, что он предлагает, чтобы электронные публикации также стали площадкой для гуманистических текстов (хотя в настоящий момент любой классик, который хочет получить дополнительные доказательства силы своей дисциплины, должен попытаться сравнить свои электронные ресурсы с чем-либо, что они могут найти на латинском языке XV века). гуманистические произведения). ²

Как редактор и переводчик двух гуманистических трактатов, Селенца, несомненно, знает, о чем пишет. ³ Его рекомендации разумны, убедительны и подтверждаются его примерами из практики, и хотя, как он намекает во введении, он может кого-то раздражать, таков удел реформатора. Часть status quaestionis , часть объяснения этого статуса , часть манифеста, его книга является замечательным продуктом тщательного чтения и размышлений и останется полезным ресурсом для всех, кто интересуется историей интеллектуальной истории в пятнадцатом или двадцатом веке. век. Однако, как и все манифесты (или, по крайней мере, все манифесты с большей остротой, чем текущие политические предложения), он вызывает, по крайней мере, некоторое несогласие и изменение, возможно, особенно со стороны тех, кто симпатизирует его центральному посланию.

Воодушевленный своим энтузиазмом в отношении одного из аспектов интеллектуальной жизни эпохи Возрождения, Селенца, похоже, рискует слишком сильно сузить свои владения. Его симпатия к плюрализму и диалогическим разговорам итальянских гуманистов, которые он находит в длинном пятнадцатом веке, охватывающем период от Петрарки до начала 1500-х годов, очевидна. В какой-то момент он сравнивает недавние издания произведения Менандра («автор ситкома древнего мира») с недостатком изданий гуманистов и заключает, что «даже авторы, которые явно менее важны как «литература», много раз… тогда как итальянские авторы эпохи Возрождения сравнительно неизвестны» (154). Он счастлив отстаивать одно из преимуществ предлагаемого им проекта как открытие «ограниченного числа мыслителей, которые заслуживают места в любом каноне чтений той эпохи и без которых наше литературное и философское наследие уменьшается» (141). ). Хотя он приводит веские причины для своего энтузиазма, внимание к Италии (даже если мы допускаем, что итальянские интеллектуалы были движущей силой гуманистического движения и имели читателей, подражателей и протеже за Альпами), временные рамки (к концу XV века, он утверждает, что гуманисты стали институционализированными и, следовательно, менее интересными), и несколько эксклюзивно звучащая выгода может оттолкнуть других историков, особенно тех, кто интересуется в первую очередь социологией интеллектуалов эпохи Возрождения. Североевропейский круг гуманистов шестнадцатого века, связанный прежде всего с Юстусом Липсиусом, предлагает многие из тех же удовольствий, что и Целенца: они писали латинские диалоги, исследовали наследие классической философии и свою конфессиональную двусмысленность в неопределенной религиозной и политической среде. климат означал, что они тоже были склонны продвигать недогматическую множественность. Хотя некоторые из них были напечатаны, их работа также подверглась такому же пренебрежению, как и работа их предшественников пятнадцатого века в Италии, с которыми их можно с пользой читать вместе сегодня. На карту здесь явно поставлены практические вопросы — столкнувшись с огромными стопками неотредактированного или непереведенного нео-латинского материала, с чего следует начать, чтобы сделать предприятие привлекательным и осуществимым? — но из-за таких примеров, как Липсиус и его друзья, продвижение изучения гуманистической латыни только в Италии пятнадцатого века сопряжено с риском ограниченности. Целенца сравнивает свою область интеллектуальной истории итальянского Ренессанса с классикой или исследованиями средневековья, но это сравнение вряд ли оправдано его масштабом, и одной из причин успеха этих дисциплин является их всеобъемлющий характер и пластичность.

Аналогичным образом, если бы историки следующего поколения задумались об основных теоретических подходах к интеллектуальной истории итальянского Возрождения в двадцатом веке, мне интересно, согласились бы они по-прежнему с тем, что подходы Гарина и Кристеллера были наиболее влиятельными. Нет сомнений в том, что они были чрезвычайно важны для определения гуманизма и изучения последствий гуманистического движения, особенно в литературном и философском планах, основных интересах Челенцы. Но гуманизм, определение которого по-прежнему вызывает ожесточенные споры, и особенно его литературные и философские аспекты в большинстве прочтений не совпадают с интеллектуальной историей эпохи Возрождения. Я подозреваю, что даже сейчас для стороннего наблюдателя в этой области можно было бы предположить, что Эби Варбург и его наследники внесли столь же важный вклад в наше понимание интеллектуального мира эпохи Возрождения. В частности, в Америке Эрвин Панофски (под влиянием Эрнста Кассирера, а также Варбурга) сыграл жизненно важную роль в представлении гуманистов и их идей целому поколению студентов: он номинально был искусствоведом, и многие из его идей были квалифицированы. и с тех пор подвергался допросам, но его теоретический подход к передаче классического материала позволил взглянуть на гуманизм, который отличался от взглядов Гарина или Кристеллера. На самом деле, как указывает Селенца, Бурдье впервые употребил термин «9».0096 габитус в примечании в конце его перевода «Готической архитектуры и схоластики» Панофского. В работе Кристеллера и Гарина Целенца исследует влияние ученых, которые в наибольшей степени сформировали область, которая его больше всего вдохновляет. Для того чтобы его новая программа была эффективной, возможно, этот призыв к действию выиграл бы от рассмотрения развития варбурговской теоретической нити — и, возможно, учитывая связь Бурдье, ее влияния на самого автора.

Но это придирки адепта. Нет сомнений в том, что этой книгой Селенца привлек внимание к совокупности работ, которые заслуживают гораздо большего внимания, чем им уделялось, и которые предлагают новые захватывающие направления для исторических исследований. Более того, его вдумчивая, аргументированная оценка развития области предлагает модель анализа для помещения роста идей интеллектуалов в их социальный контекст.

Примечания

1. Интересный пример из более позднего периода см. в споре Люка Дейтца «Редактирование латинских прозаических текстов шестнадцатого века: пример и несколько общих наблюдений» и Хельги Кёлер, « Auf dem Weg zum modernen Lesetext», в Glenn W. Most (ed.), Editing Texts, Texte Edieren (1998), стр. 141–164 и 165–189.

2. Одним из примеров, заслуживающих особого упоминания, является «Аналитическая библиография онлайновых нео-латинских текстов» Даны Ф. Саттон, хотя она в основном содержит ссылки на факсимиле книг шестнадцатого века и более поздних, поэтому Челенца не упоминает ее.

3. Гуманизм эпохи Возрождения и папская курия: Лапо да Кастильонкио Младший De curiae commodis (1999) и Благочестие и Пифагор во Флоренции эпохи Возрождения: The Symbolum Nesianum (2001). Первый — к счастью, учитывая аргумент автора, свободно доступный в Интернете от издателя — обеспечивает основу для изучения Челенцей чести здесь; Тщательный анализ некоторых трудностей, связанных с редактированием и интерпретацией текста, см.