Александр Грибоедов — Горе от ума. Пьесы читать онлайн бесплатно
12 3 4 5 6 7 …246
А. Грибоедов. Горе от ума
А. Сухово-Кобылин. Пьесы
А. Островский. Пьесы
И. Медведева. Три драматурга
Что общего между драматургами, пьесы которых представлены в данном сборнике, между комедией «Горе от ума», драмой «Гроза», комедией-шуткой «Смерть Тарелкина»? Пестро-красочная, раскидистая кисть Островского, казалось бы, не сочетаема ни с ядовито-жесткой прорисовкой Сухово-Кобылина, сатира которого вызывает уже «не смех, а содрогание»,[1] ни с лаконизмом глубокой живописи Грибоедова. А между тем тот факт, что трилогия («Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина») и пьесы Островского предварены здесь комедией «Горе от ума», имеет свой резон, и связь между всеми этими произведениями — налицо. В ней, в этой связи, и заключено то главное, что является характернейшим для русского театра, что обособляет его на мировой сцене. Особенность эта уже определилась в комедии восемнадцатого века, остро выявилась в «Недоросле» (1782) Фонвизина.
Называя «Недоросля» и «Горе от ума» «истинно общественными комедиями», Гоголь считал, что «подобного выражения… не принимала еще комедия ни у одного из народов», так как Фонвизин и Грибоедов не ограничились осмеянием какого-либо одного человеческого порока, но обличили общественный строй, «двигнулись общественной причиной, а не собственной, восстали не противу одного лица, но против множества злоупотреблений, против уклоненья всего общества от прямой дороги».[2]
Для того чтобы огромная цель раскрытия существа русской действительности была достигнута, мало было изобразить картину этой действительности, нужно было фиксировать в ней психологический тип, а в нем черты, свойственные и всему человечеству.
Самодуры-деспоты; косные себялюбцы, ненавидящие все, что ведет к переменам; любители приятной жизни, погрязшие в безделии; недоросли разных калибров; раболепные лицемеры; дельцы-чиновники и их собратья из мелких и крупных мошенников, на фоне которых вырисовываются их антиподы — разумники, мечтатели и фанатики правды, бескорыстные, самоотверженные, — таковы характеры, явленные в русской общественной комедии.
Впервые они обозначились в комедиях Фонвизина и Грибоедова, а затем варьировались в пьесах крупнейших русских драматургов девятнадцатого века, восставших «против уклонения всего общества от прямой дороги».
Огромность задачи определила и приемы. Так, характеры, начиная с «Горе от ума», разрабатывались отнюдь не всегда в комедийном плане — чаще приемами сложного соединения, дающего комедийно-трагическую светотень (на сатирической основе). Создав свою комедию во всей сложности ее поэтики, Грибоедов отвоевал для русской драматургии полную свободу от жанровых условностей и стеснений (какие были утверждены для мировой сцены театром классицистским), как бы предуказав: необязательность наличия острой интриги, ловкого разворота пружины действия, четкого финального разрешения и определительности амплуа. Условным, емким в глазах драматурга стало само жанровое обозначение, и Грибоедов зачастую называл «Горе от ума» — «драматической картиной» и даже «сценической поэмой», имея в виду допущение жанровых элементов, казалось бы, совершенно чуждых комедии, — тонкие соединения и сплавы стилей.
Читая или видя на сцене «Горе от ума», не приходится замирать, ожидая развязывания узлов так называемой интриги, так как с самого начала все известно про Софию и Молчалина. Но ничего не знает про них Чацкий; он психологически не воспринимает очевидной истины, и на постепенном постижении ее, от сцены к сцене, и утверждено движение пьесы, ее неизменная увлекательность. Сила пьесы — не в интриге, не в завлекающем интересе к ней, а в нарастании интеллектуального и общественного антагонизма между Чацким и окружающим. Обличение зиждется не на событиях, происходящих в доме Фамусова, а как бы на исследовании изнутри этого дома — всей русской действительности (Москвы-Руси). Недаром Д. И. Писарев удивлялся глубине и объему этого исследования, какие обнаруживались в комедии Грибоедова: «Грибоедов в своем анализе русской жизни дошел до той границы, дальше которой поэт не может идти…».[3] Комические положения, разящая сатира в «Горе от ума» определены развитием сюжета от сцены к сцене и в то же время входят в самый состав изображения быта и истолкования характеров (причем некоторые из них даны лишь гротесковым наброском).
Исходя из характеристики Гоголя, мы не можем не задуматься над продолжением традиции истинно общественной комедии в русском театре девятнадцатого века и не увидать признаков этой традиции в пьесах Островского и Сухово-Кобылина.
В драмах и комедиях Островского, правда, сатира своеобразна; в ней нет ни яду, ни разящей остроты, и, несомненно, права критика, утверждавшая, что обличение «темного царства» (Добролюбов) России в этих пьесах происходит как бы само собой, путем изображения быта и столкновения психологий. Театр Островского являет и разоблачение действительности, и мечту, то есть положительную идею («подкладку», как любил выражаться Достоевский), без которой нет истинного обличения.
Что касается трилогии Сухово-Кобылина, то здесь сатира на российскую бюрократию столь открыто-яростна, что пьесы предстают перед нами как особо изостренное продолжение традиции истинно общественной комедии, о которой говорил Гоголь. И автору, разумеется, стоило неимоверных усилий увидеть каждую из пьес трилогии в печати и на сцене.
Русская цензура была здесь почти так же неумолима, как в отношении «Горя от ума».
Пьесы Островского и Сухово-Кобылина писаны в той свободной манере относительно жанровых условностей, какую укоренил в русской драматургии Грибоедов.
Вряд ли возможно определить, почему «Таланты и поклонники», одна из грустнейших пьес русского репертуара, именуется комедией, а «Бесприданница» — драмой и почему, в таком случае, «Гроза» не названа трагедией. Ведь трагические ситуации Ларисы и Катерины совершенно различны по своей драматической сути. Драматическая картина дремуче-меркантильного быта, какую дал Островский в своей первой репертуарной пьесе «Свои люди — сочтемся!», казалось бы, противоречит самой основе комедийного жанра; здесь решительно не до смеху. Четко комедийными положениями отличаются, пожалуй, лишь комедия «Лес» и трилогия о Бальзаминове.
Между тем не одни эти комедии, но и перечисленные драмы Островского принадлежат истинно общественному, обличительному театру.
Свирепо «двигнувшись» против «множества злоупотреблений» и «уклонений» департаментской России, Сухово-Кобылин ломает малейшие преграды комедийного жанра уже в первой пьесе своей трилогии.
Пьеса «Свадьба Кречинского», вопреки всем законам комедии, кончается едва ли не торжеством порока и трагической безысходностью добродетели. Из этой трагической ситуации (великодушия Лидочки) вырастает тема пьесы, которая служит продолжением первой. Эта пьеса («Дело»), впрочем, уже именуется драмой, и финал ее надрывно-трагичен. Между тем, завершив драму «Дело», автор резко меняет регистр, для того чтобы сделать заключительную часть трилогии — гротескно-буффонной, и называет «Смерть Тарелкина» — комедией-шуткой, хотя не сомневается в том, что она вызовет не смех, а «содрогание» зрительного зала.
Читать дальше
12 3 4 5 6 7 …246
Александр Грибоедов ★ Горе от ума читать книгу онлайн бесплатно
1234567…38
Александр Грибоедов
ГОРЕ ОТ УМА
Комедия в четырёх действиях в стихах
Действующие лица
Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий в казённом месте.
Софья Павловна, дочь его.
Лизанька, служанка.
Алексей Степанович Молчалин, секретарь Фамусова, живущий у него в доме.
Александр Андреевич Чацкий.
Полковник Скалозуб, Сергей Сергеевич.
Наталья Дмитриевна, молодая дама, Платон Михайлович, муж её — Горичи.
Князь Тугоуховский и княгиня, жена его, с шестью дочерями.
Графиня-бабушка, Графиня-внучка — Хрюмины.
Антон Антонович Загорецкий.
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова.
Г. N.
Г. D.
Репетилов.
Петрушка и несколько говорящих слуг.
Множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде.
Официанты Фамусова.
Действие в Москве в доме Фамусова.
ДЕЙСТВИЕ I
Явление 1
Гостиная, в ней большие часы, справа дверь в спальню Софьи, откудова слышно фортопияно с флейтою, которые потом умолкают. Лизанька среди комнаты спит, свесившись с кресел.
(Утро, чуть день брезжится.)
Лизанька (вдруг просыпается, встаёт с кресел, оглядывается)
Светает!.. Ах! как скоро ночь минула!
Вчера просилась спать — отказ.
«Ждём друга». — Нужен глаз да глаз,
Не спи, покудова не скатишься со стула.
Теперь вот только что вздремнула,
Уж день!.. сказать им…
(Стучится к Софии.)
Господа,
Эй! Софья Павловна, беда.
Зашла беседа ваша за́ ночь.
Вы глухи? — Алексей Степаныч!
Сударыня!.. — И страх их не берёт!
(Отходит от дверей.)
Ну, гость неприглашённый,
Быть может, батюшка войдёт!
Прошу служить у барышни влюблённой!
(Опять к дверям.)
Да расходитесь. Утро. — Что-с?
Голос Софии Который час?
Лизанька Всё в доме поднялось.
София (из своей комнаты)
Который час?
Лизанька Седьмой, осьмой, девятый.
София (оттуда же)
Неправда.
Лизанька (прочь от дверей)
Ах! амур проклятый![39]
И слышат, не хотят понять,
Ну что бы ставни им отнять?
Переведу часы, хоть знаю: будет гонка,
Заставлю их играть.
(Лезет на стул, передвигает стрелку, часы бьют и играют.)
Явление 2
Лиза и Фамусов.
Лиза Ах! барин!
Фамусов Барин, да.
(Останавливает часовую музыку)
Ведь экая шалунья ты, девчонка.
Не мог придумать я, что это за беда!
То флейта слышится, то будто фортопьяно;
Для Софьи слишком было б рано?..
Лиза Нет, сударь, я… лишь невзначай…
Фамусов Вот то-то невзначай, за вами примечай;
Так, верно, с умыслом.
(Жмётся к ней и заигрывает.)
Ой! зелье, баловница.
Лиза Вы баловник, к лицу ль вам эти лица!
Фамусов Скромна, а ничего кроме́
Проказ и ветру на уме.
Лиза Пустите, ветреники сами,
Опомнитесь, вы старики…
Фамусов Почти.
Лиза Ну, кто придёт, куда мы с вами?
Фамусов Кому сюда прийти?
Ведь Софья спит?
Лиза Сейчас започивала.
Фамусов Сейчас! А ночь?
Лиза Ночь целую читала.
Фамусов Вишь, прихоти какие завелись!
Лиза Всё по-французски, вслух, читает запершись.
Фамусов Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,
И в чтеньи прок-от не велик:
Ей сна нет от французских книг,
А мне от русских больно спится.
Лиза Что встанет, доложусь,
Извольте же идти, разбудите, боюсь.
Фамусов Чего будить? Сама часы заводишь,
На весь квартал симфонию гремишь.
Лиза (как можно громче)
Да полноте-с!
Фамусов (зажимает ей рот)
Помилуй, как кричишь.
С ума ты сходишь?
Лиза Боюсь, чтобы не вышло из того…
Фамусов Чего?
Лиза Пора, сударь, вам знать, вы не ребёнок;
У девушек сон утренний так тонок;
Чуть дверью скрипнешь, чуть шепнёшь:
Всё слышат…
Фамусов Всё ты лжёшь.
Голос Софии Эй, Лиза!
Фамусов (торопливо)
Тс!
(Крадётся вон из комнаты на цыпочках.)
Лиза (одна)
Ушёл… Ах! от господ подалей;
У них беды́ себе на всякий час готовь,
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
Явление 3
Читать дальше
1234567…38
Множество комнат скорби
Сегодня пятница, и я сижу на террасе в солнечном дворе и составляю список покупок. Покупатель Shipt позаботится о покупках, которые Рик раньше делал как свою самую любимую задачу в мире (чувак, были бы мы совместимы… Я НЕНАВИЖУ ходить по магазинам). Я решил приготовить себе вкусный ужин в эти выходные. Я собираюсь пожарить стейк и наткнулась на рецепт фаршированных крабов с грибами, которые я приготовлю к нему.
Я редко трачу время или силы на то, чтобы приготовить себе вкусный ужин. Я ем кето (диета с очень низким содержанием углеводов) и знаю, что разумно готовить заранее по выходным, поэтому я готов во время своей напряженной недели, но обычно я делаю несколько простых вещей — большой салат тако, чтобы съесть 5 обедов подряд.
, или множество фаршированных яиц, может быть, тушеная говядина (с редисом вместо картофеля с углеводами). Я человек привычки и могу есть одно и то же несколько дней подряд, особенно если это означает, что мне не нужно готовить. Кулинария — мое второе наименее любимое занятие, а покупка продуктов — первое. Моя ежедневная цель — уйти с работы в 17:00, положить что-нибудь в микроволновку и поесть.
Когда Рик был здесь, такого не было. Он любил ходить в продуктовый магазин — фактически каждый день — и возвращался домой с мыслью о всевозможных изысканных блюдах. Было удивительно наблюдать, как сильно он любил планировать и готовить. Он приготовил курицу-гриль и бифштекс, фантастические закуски, мясной рулет, пиццу с корочкой, приготовленную с нуля, чили и кукурузный хлеб, рагу и запеканки, а также «фаршированные» вещи – фаршированные перцы, фаршированные грибы и т. д.
Он взял досрочный выход на пенсию за шесть лет до своей смерти (к счастью, по крайней мере, он наслаждался несколькими годами свободы после 40 с лишним лет работы, поскольку он так и не дожил до своего 63-го года жизни).
Но даже тогда он никогда не сидел без дела. Он работал над нашим веб-бизнесом каждый день, до и после своей 10-мильной поездки на велосипеде. И, казалось, он проводил остаток своего времени за готовкой, или подготовкой к готовке, или составлением рецептов, или работой над своим кулинарным веб-сайтом. Кулинария была огромной частью его жизни, а я был непревзойденным дегустатором.
Итак, в обычную пятницу после работы я присоединялся к Рику на этой самой палубе на нашем солнечном заднем дворе. За исключением тех дней, я выходил к столу, заставленному салфетками, маленькими тарелками для закусок, пустыми бокалами, ожидающими, чтобы их наполнили вином, подходящим к меню (обычно Каберне), и потным мужем, работающим над грилем или накрывающим тарелки. особенный день.
Сегодня я сидел один за голым столом (ну, не считая баллончика со спреем от комаров и салфеток с хлороксом, которыми я ежедневно вытираю остатки птичьего помета). Когда я просматривал варианты еды в своем приложении Shipt, ища ингредиенты для рецепта фаршированных грибов, который я выбрал для завтрашней еды, у меня был один из тех толчков в памяти.
Ждать! Рик использовал шляпки портобелло! А после того, как начинили и обжарили на гриле, он сбрызнул их острым сладко-острым соусом чили! Я помню это сейчас! Как я мог забыть его вкусные грибы? Поэтому я еще немного пролистал приложение и добавил эти ингредиенты в свой список покупок.
Затем я отложил телефон на секунду, чтобы вспомнить. Много лет назад… давайте посмотрим, он заболел раком в 2016 году, но это было осенью, так что это лето, вероятно, было последним, когда мы наслаждались нашими вечерами на палубе. В 2017 году он был слишком болен. И я представил себе солнце, палубу и Рика, сидящего напротив меня. Я представила наш непрекращающийся разговор и как он наливает мне свежий бокал вина. Я представил, как мы оба говорим: «Нет, у тебя есть последний. Давай, правда, я наелся», потому что мы оба ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотели этот последний гриб. Я представил себе вечер так же ясно, как вчера. А потом… вот она, эта ужасная, ужасная боль. Боль, которую я редко чувствовал за последний год или полтора.
Это была глубокая, глубокая агония потери чего-то настолько невероятно прекрасного, что это невозможно вынести.
И я был ошеломлен! О чем это было? Я был в порядке. Прошло почти три года с тех пор, как умер Рик, и я редко испытываю эту ужасную мучительную боль. И я вспомнил кое-что, что мой психотерапевт сказал мне очень рано после смерти Рика.
Она сказала, что мои воспоминания о нашем браке можно представить как дом со множеством комнат. По мере того, как мое горе будет прогрессировать, я зайду в одну из этих комнат и вспомню время, проведенное вместе, и почувствую боль утраты из-за того, что мы разделили, затем я «очищу комнату», обработаю память и справиться с горем. И когда я закончу, я выйду из этой комнаты, закрою дверь и покончу с этим воспоминанием и горем, которое оно вызывает. Может быть, я буду пересматривать его время от времени, но в основном он будет «отсортирован и очищен», и это не будет так больно, как первый опыт.
Но иногда я случайно натыкаюсь на другую комнату, в которой не был с тех пор, как он умер.
Воспоминания, всплывающие в этой комнате, вызовут горе, которое будет таким же подавляющим, как и на более ранних стадиях, потому что я не был в этой комнате раньше. Я не справился с горем, не переработал его и не смирился с ним. И время от времени, даже после того, как я думаю, что посетил все возможные комнаты, некоторые дважды или дюжину раз, и я взялся за все возможные воспоминания о нашем совместном времени, я случайно открываю дверь в новую, нетронутая комната. И вернется та ранняя ужасная боль свежего горя.
Даже годы и годы спустя, если я никогда не входил в эту комнату в своем сознании, никогда не сталкивался с этим воспоминанием, я буду чувствовать совершенно новое горе и снова испытывать агонию его смерти.
Итак, я думаю, что сегодня я вошел в «грибы в пятницу вечером на палубе». Я до сих пор забыл о специальных фаршированных грибных закусках Рика. Это крошечное воспоминание среди миллионов, посреди 20 лет жизни, любви и наслаждения временем, проведенным с Риком.
Но вот оно.
Теперь я уверен, что успешно выкрикнул это, так что я могу закрыть эту дверь. Но воспоминания о тех вечерах вместе и о том, как он старался сделать их особенными, заставили меня переосмыслить свои новые привычки одинокой жизни.
Думаю, теперь, когда я ем в одиночестве, я могу изменить свое отношение к своим привычкам в еде. Я спросил себя – что Рик хотел бы, чтобы я сделал? У меня такое чувство, что он был бы очень счастлив, если бы увидел, как я готовлю себе хорошую еду однажды вечером в эти выходные. Думаю, он улыбнется, наблюдая, как я сижу за столом, уставленным салфетками, тарелкой с закусками, наполненной шляпками портобелло, фаршированными и приготовленными на гриле по его любимому рецепту, и прекрасным каберне — в настоящем бокале для вина — к ним. Почему бы и нет? Несмотря на то, что я один, нет причин не относиться к себе хорошо и наслаждаться простыми радостями жизни.
Я обязательно сбрызну их этим сладко-острым перцем чили, как он это делал.
И, возможно, я решу, что можно еще раз вернуться к этим «пятничным грибам на палубе», но я постараюсь насладиться воспоминаниями об этом посещении. Потому что в последнее время я обнаружил, что боль от переживания большинства этих воспоминаний прошла, и теперь они заставляют меня улыбаться.
Но есть одна вещь, которую я НЕ БУДУ делать в память о нем – я не буду подвергать себя ненавистным походам за продуктами! Эти грибы доставляются. Я знаю, что если он наблюдает, он, вероятно, качает головой и громко смеется от разочарования каждый раз, когда видит, как я приношу продукты, которые упали у моей двери. Я не могу помочь. Он избаловал меня. И теперь, когда его нет, кто-то должен делать покупки, только не я.
О Кэтрин Биллингс-Палмер
13 августа 2017 года я потерял любовь всей своей жизни. Рик Палмер и я отпраздновали 20-ю годовщину свадьбы за месяц до того, как он умер в возрасте 63 лет от осложнений после лечения мелкоклеточного рака легких. Он был моим партнером и родственной душой, любовью, которую я искала и наконец нашла в 40 лет.
Рик был талантливым писателем и веб-дизайнером, и в 2002 году мы начали собственный бизнес в области веб-дизайна и полиграфии. Мы вместе строили бизнес и любили путешествовать, писать и играть вместе. Нашей мечтой было провести наши золотые годы вместе, делая больше одного и того же, но за десять месяцев с момента постановки диагноза до смерти эта мечта рухнула.
После смерти Рика я быстро понял, что чудовищность его утраты была слишком велика для меня, чтобы справиться с ней в одиночку, поэтому я начал терапию горя. Я также начал писать о своем горе в дневнике чувств, мыслей, воспоминаний и стихов. Пока я живу в своей новой жизни одна, я делюсь своим путешествием и своими усилиями по созданию своего «нового нормального» в своем личном блоге: The Writing Widow. Я также есть в Instagram, Twitter и Facebook.
Недавно я опубликовала две книги о моем путешествии в горе: книгу стихов «Я хотела состариться с тобой: первый год горя вдовы в поэзии» и сборник сообщений в блоге «Слова вдовы: горе, размышления, проза» и Поэзия — первый год».
Обе книги доступны в печатном виде и в версиях для Kindle на Amazon.com.0003
«Плач в H Mart»: мемуары, которые знают вкус печали
« Плач в H Mart » Мишель Заунер показывает возможности и ограничения мемуаров о еде.
By Mayukh Sen ED JONES / AFP / Getty
Мать музыканта Мишель Заунер умерла 18 октября 2014 года, дату, которую Заунер с трудом мог вспомнить в последующие годы. Она не совсем понимала, почему всегда забывает об этом. Может быть, эта амнезия была способом ее разума защитить себя. Может быть, она стерла эту деталь из памяти, потому что она казалась такой незначительной по сравнению со всем остальным, что ей пришлось пережить, когда ее мать умерла от рака.
Но Заунер так и не смогла забыть, что ела ее мать. Аппетит пожилой женщины был особенным, пишет Заунер в « Crying in H Mart », своих новых трогательных мемуарах.
Ее мать заказывала минестроне с дополнительным бульоном в «Оливковом саду» «горячим паром» — языковая причуда, раскрывавшая ее родной корейский язык. Зимой она лакомилась жареными каштанами. Она просила дополнительные овощи с острым супом с лапшой из морепродуктов под названием
Вероятно, наиболее известная публике как певица и гитаристка Japanese Breakfast, Заунер проводит Crying in H Mart , подробно описывая дезориентацию, вызванную ее горем, вплетая пищу в процесс траура. (Книга кажется особенно, хотя и непреднамеренно, подходящей для этого периода истории, после прошлого года накопленного горя.) Еда — больше, чем якорь для Заунер, когда она переживает потерю. Она также использует его, чтобы сконструировать свою идентичность как женщины двух рас, которую она испытала в раздробленных условиях, будучи воспитанной белым американцем-отцом и кореянкой-матерью в Штатах.
Сам процесс еды, как показывает Заунер, может укрепить связи между близкими. Если бы Орегон мог показаться ей запутанным местом для достижения совершеннолетия, она нашла бы утешение, проводя лето в гостях у своей корейской семьи в Сеуле. Там бессонными ночами она и ее мать рылись в холодильнике в поисках любых закусок, которые могли найти: кимчи из огурцов, желтые ростки с зеленым луком и кунжутным маслом, тушеные черные соевые бобы. «Вот откуда я знаю, что ты настоящий кореец», — говорила ей мать Заунера. Эти блюда привяжут Заунер к ее корейскому наследию. Тем не менее, ее мать умерла рано, всего в 56 лет. Заунер и я были в том же возрасте — 25 лет, — когда мы потеряли родителя, и точно так же из-за рака.
Цаунер подробно рассказывает о внезапном диагнозе матери и ее быстром ухудшении, отказываясь впадать в общие слова о горе. Например, она точна и беспощадна в описании физических унижений рака, и она особенно грациозна, когда помещает еду в эти воспоминания. Заунер вспоминает, как кормила свою мать ттоккук , супом из рисовых лепешек на мягком говяжьем бульоне. Она описывает сцену простыми и эффектными словами: «Она снова сопротивлялась, справившись лишь с несколькими укусами, которые ее вырвало позже той же ночью». Позже в книге тело ее матери ломается, и Заунер с ужасом наблюдает за этим. «Ее язык выглядел гнилым — как мешок со стареющим мясом», — отмечает она. Последние вздохи ее матери напоминают «ужасное сосание, похожее на последнее шипение кофейника». Эти пищевые метафоры помогают уловить нелогичность этой болезни, как жестоко она лишила жизни ее мать.
Горе долгое время было благодатной территорией для любителей еды, многие из которых женщины. Книга Заунера напоминает книгу писательницы Молли Визенберг « Домашняя жизнь » (2009), в которой смерть отца Визенберга от рака проясняет ее желание посвятить свою жизнь написанию статей о кулинарии. Дония Биджан начинает роман Maman’s Тоска по дому
Несмотря на отсутствие рецептов, Crying in H Mart изобилует описаниями блюд, и в зависимости от них ваш пробег может варьироваться. Заунер загружает свою книгу тщательно продуманными воспоминаниями о потреблении, которые иногда имеют ненадежную связь с повествовательным стержнем. Она угощает читателей воспоминаниями о травяном чае, который она пила в Сеуле, написав, что он «на вкус напоминал фруктовую корку, пропитанную мутной озерной водой, и был самым горьким, что я когда-либо ела». Она описывает, как ее бабушка готовила «большие порции юккечана, беря фунты грудинки, корня папоротника, редиски, чеснока и ростков фасоли и взбивая их в острый суп из тертой говядины, который она разливала в маленькие пластиковые пакеты и продавала. офисным работникам в обеденный перерыв». Заунер посвящает строчки «декадентской лапше чджачжанмён, клецкам за клецками, подаваемой в густом бульоне, свинине тангсуюк с грибами и перцем, и юсансыль, студенистым морским огурцам с кальмарами, креветками и цуккини», которые она ела со своей корейской семьей в ресторане.
Заунер иллюстрирует эти блюда с впечатляющей ясностью, но ее голос звучит нехарактерно почтительно во время этих развлечений, раскрывая ловушки написания о еде, когда нужно рассказать большую историю. Она начинает звучать так, как будто она перечисляет пункты меню или перечисляет ингредиенты рецептов из кулинарной книги, а не использует еду, чтобы получить представление о своих персонажах и их настроениях. В более слабых моментах книги — в основном в период до того, как ее матери поставили диагноз — описания еды Цаунер, кажется, функционируют в первую очередь для стимуляции аппетита читателя. Может показаться бессмысленным обвинять мемуары, посвященные еде, в том, что они отводят слишком много места еде, однако эти мелкие оплошности обнажают ограничения жанра. Читая некоторые отрывки, я вспоминаю времена в моей карьере профессионального кулинарного писателя, когда редакторы умоляли меня вернуть историю к еде, как это делает здесь Заунер. Это дилемма кулинарного писателя: очень часто наша неявная работа состоит в том, чтобы заставить нашего читателя проголодаться.
Но проворные писатели знают, как добывать пищу для эмоциональной правды, и Заунер находит свою опору по мере продвижения Crying in H Mart . Ближе к концу она связывает еду со своим отчаливанием. Она вспоминает miyeokguk , богатый питательными веществами суп из морских водорослей, который она ела в Сеуле после смерти матери. Она пишет, что это блюдо женщины часто едят после родов или на дни рождения, чтобы отпраздновать свою мать. Для Заунер потеря ее матери придала этому супу символическую значимость: «Он успокоил меня, как будто я снова оказалась в утробе матери, свободно плавающей». Позже она вспоминает, как «думала, что брожение — это контролируемая смерть». В этих случаях еда — не просто объект; это персонаж. Это показывает обновленное понимание Цаунером циклов рождения и смерти.