Отцы и дети. Глава 10 – краткое содержание

Аркадий сибаритствовал в имении, Базаров работал. Павел Петрович ненавидел Базарова, считая его нахалом, циником, плебеем. Николай Петрович Базарова побаивался, но охотно присутствовал при его опытах. Слуги Базарова уважали, кроме камердинера Прокофьича, который уверял, что он со своими бакенбардами – настоящая свинья в кусте. Служанка Дуняша в Базарова влюбилась.

 

Тургенев. Отцы и дети. 10 глава. Краткое содержание. Слушать аудиокнигу

 

Как-то Николай Петрович подслушал разговор Базарова и Аркадия, шедших с прогулки. «Твой отец добрый малый, но его песенка спета, – говорил Базаров. – Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает. Ведь он не мальчик: пора бросить эту романтическую ерунду. Дай ему лучше почитать бюхнерово «Stoff und Kraft»».

«Да почему надо верит, что этот Базаров ушел вперед? – вскипел Павел Петрович, когда брат пересказал ему эту беседу юношей. – Чем он от нас так уж очень отличается? Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан».

Николай Петрович рассказал, что Аркадий действительно принёс ему материалистическое сочинение «Stoff und Kraft» и отнял Пушкина.

Николай Петрович сообщил также, что получил письмо от их родственника по матери, Колязина, который вышел в чиновные тузы и приехал ревизовать губернию. Колязин приглашал Николая Петровича и Павла Петровича к себе в город, но те решали не ехать: «Зовёт, лишь чтобы показаться нам во всей своей славе».

За вечерним чаем разразилась новая словесная схватка между Базаровым и Павлом Петровичем. «Дрянь, аристократишко», – случайно отозвался Базаров об одном соседнем помещике. «По вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают? – взорвался Павел Петрович. – Меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов – настоящих. Вот, к примеру, в Англии аристократы не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность, но это всё проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека». – «Вы вот уважаете себя и сидите сложа руки, – развязно ответил Базаров. – Какая ж от этого польза для общественного блага? Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, – подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов!». – «Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?»

«Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаём авторитетов», – вмешался в разговор Аркадий. – «В теперешнее время полезнее всего отрицание, – скрестил руки на груди Базаров. – Мы отрицаем». – «Всё?». – «Всё», – выговорил Базаров с невыразимым спокойствием. – «Выражаясь точнее, вы всё разрушаете? Да ведь надобно же и строить». – «Это уже не наше дело. Сперва нужно место расчистить».

«Вы не знаете русский народ, – волновался Павел Петрович. – Он свято чтит предания, он не может жить без веры…» – «Это ничего не доказывает, – перебил Базаров. – Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним?» – «Тогда я вас за русского признать не могу!» – «Мой дед землю пахал. Спросите любого из ваших мужиков, в ком из нас – в вас или во мне – он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете». – «А вы говорите с ним и презираете его в то же время». – «Что ж, коли он заслуживает презрения!» – «Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным». – «Мы ничего не проповедуем. Недавно наши так называемые передовые люди много болтали о каком-то искусстве, о парламентаризме, об адвокатуре и чёрт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться в кабаке». – «Значит, вы решились сами ни за что серьезно не приниматься, а только ругаться?» – «Да. И это называется нигилизмом». – «Но не так же ли вы болтаете, как и все прочие обличители?» – «Чем другим, а этим грехом не грешны», – проскрипел Базаров сквозь зубы.

См. также: Мировоззрение Базарова.

«Мы ломаем, потому что мы сила. И потому же не даём никому отчёта», – вновь вмешался Аркадий. – «Сила! – завопил Павел Петрович. – И в диком калмыке и в монголе есть сила. Но нам дорога цивилизация, милостивый государь; нам дороги ее плоды. Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вас всего четыре человека с половиною, а тех – миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!» – «Коли раздавят, туда и дорога, – не без надменности ответствовал Базаров. – Только бабушка еще надвое сказала. От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела». – «Вот, вот чем увлекается молодежь! – не унимался Павел Петрович. – И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши нынешние художники Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бесплодны до гадости». – «По-моему, Рафаэль гроша медного не стоит, – самоуверенно басил Базаров, – да и они не лучше его. Я тогда буду готов согласиться с вами, когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания». – «Да вот хоть община, например». – «Насчет общины поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки». – «Семья!» – «Но вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете».

Аркадий с Базаровым ушли. Николай и Павел Петровичи сидел в ошеломлении.

Впрочем, и Николай Петрович колебался: «Раньше и нам самим наши родители казались устарелыми. А теперь… Теперь настала наша очередь. Пилюля горька – а проглотить ее нужно». – «Ты уже чересчур благодушен и скромен, – мрачно возразил Павел Петрович. – А я уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков».

 

См. полный текст этой главы, краткое содержание всего романа «Отцы и дети», его подробный анализ, биографию И. С. Тургенева и статьи Образ Базарова, Отношение Тургенева к Базарову.

© Автор статьи – Русская историческая библиотека. Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Отцов и детей» пользуйтесь кнопками Вперёд / Назад ниже.

 

Сила и слабость базаровского нигилизма. Анализ десятой главы романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»

Десятая глава романа Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети» играет роль промежуточной кульминации столкновения отцов (в лице Павла Петровича Кирсанова) и детей (Евгений Базаров). На самом деле, в этом остром споре заключена завязка созревающего в душе Базарова внутреннего конфликта, который приведёт его к гибели.

Возникновение непримиримой вражды между старшим Кирсановым и учителем Аркадия – Евгением Базаровым – происходило постепенно, но зерно заложено ещё при первой встрече. В тот самый момент, когда Павел Петрович не подал свою «красивую руку с длинными розовыми ногтями, – руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом» Базарову, рука которого была красная, по-видимому, от того, что перчаток последний не носил, и за ногтями не следил. Две недели жизни в Марьине только углубили этот едва наметившийся конфликт. Базаров с небрежностью критикует отца и дядю Аркадия, не учитывая возможных чувств у молодого человека по отношению к его родным. Про Николая Петровича он говорит, что его песенка спета, он человек отставной. А Павел Петрович, по его мнению, щеголеват, и вообще, оба брата – старенькие романтики, развившие в себе нервную систему до раздражения.

Поединок разгорелся за вечерним чаем. Столкновение происходило по нескольким направлениям. Сначала речь зашла об аристократии, сторонником которой является Павел Петрович. По его мнению, без аристократии нет никакого прочного основания общественному зданию. Он гордится тем, что находясь в глуши, уважает в себе человека. Базаров возражает вполне резонно: «…вы вот уважаете себя и сидите сложа руки». Он считает, что аристократизм, либерализм, прогресс, принципы – бесполезные слова. Удивительно, но предметом внезапной и страстной любви нигилиста скоро станет именно аристократка.

Далее спор переключается на русского мужика. Павел Петрович возвышенно говорит, что народ свято чтит предания, что он не может жить без веры. На этом, собственно, все взаимоотношения старшего Кирсанова с народом заканчиваются (не считая пепельницы в виде лаптя на столе в эпилоге). Базаров тоже громогласно утверждает, что его дед землю пахал, но почему-то презирает мужика, может, потому, что тот готов сам себя обокрасть, чтобы дурмана в кабаке напиться.

Волна негодования постепенно нарастает в сознании аристократа. И Павел Петрович впервые произносит не совсем уважительные слова в адрес молодёжи: «Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление». После этих слов Аркадий нахмурился и отвернулся. Базаров произносит уже слишком дерзкое: «Рафаэль гроша медного не стоит». Здесь аристократическая гордость изменила Кирсанову, и он косвенно обозвал Базарова «болваном».

На первый взгляд Базаров победил в споре с Кирсановым. Действительно, он сохранил ясность мысли, не оскорбил своего оппонента, был, кажется, убедительным. Но жизнь вскоре расставит всё по своим местам. Природа станет стимулятором того чувства, которое он испытает по отношению к Одинцовой. Звуки музыки взбудоражат его до крайней степени возбуждения. На романтические высказывания отца Евгений не сможет возразить: любовь и уважение к родному человеку станут причиной его толерантности. А перед смертью он сам превратится в романтика и разрешит матушке провести все церковные обряды, хотя не верит в Бога и считает себя атеистом. Более того, находящийся рядом с ним ученик Аркадий видит все изменения в своём учителе и постепенно осознаёт, что его друг не лишён чувств, душевных переживаний, смятений, а главное, в нём зреет отрицание собственных нравственных принципов, хотя он их, вроде бы, не имеет, потому что принципы – пустые слова! А ведь судьба подавала Базарову сигналы, но верящий исключительно в материальное, он эти символы не воспринимает. И история о любви Кирсанова, и дуэль с ним, и непонимание с мужиками, и пустота и пошлость «учеников» нигилиста – прошли мимо него. Он не извлёк из этих намёков никаких выводов. Самоломанность Евгения стала для него очевидна. Лишь в смерти раскрылся этот мужественный и достойный уважения человек.

Отцы и дети Иван Сергеевич Тургенев: Глава 10

Прошло две недели.

Жизнь в Марьино шла своим чередом, а Аркадий с роскошью развлекался, а Базаров работал. Каждый в доме привыкли к Базарову, к его небрежному поведению, своей резкой и резкой манере говорить. Фенечка действительно так чувствовала очень легко с ним, что однажды ночью она разбудила его; У Мити было были охвачены судорогами; Базаров ушел, полушутя и полузевая, как всегда, просидел с ней два часа и облегчил ребенок. Зато Павел Петрович возненавидел Базарова. всей силой своей души; он считал его тщеславным, наглый, циничный и вульгарный, он подозревал, что Базаров не уважает для него, что он чуть не презирал его — его, Павла Кирсанова! Николай Петрович был несколько напуган юным «нигилистом» и сомневался благо своего влияния на Аркадия, но он внимательно слушал то, что сказал он и был рад присутствовать во время своего химического и научного эксперименты.

Базаров привез с собой микроскоп и занялся сам с ним в течение нескольких часов.

Слуги тоже полюбили его, хотя он высмеивал их; они чувствовали, что он был больше похож на одного из них, и не мастер. Дуняша всегда готова была с ним похихикать и бросала на него многозначительные косые взгляды, когда она пропускала мимо как белка. Петр, тщеславный и глупый в высшей степени степень, с постоянным вынужденным хмурым лбом, и единственная заслуга которого заключалась в том, что он выглядел вежливо, мог выговорить страницу читал и усердно чистил пальто, — даже ухмылялся и веселился, когда Базаров обращал на него внимание; мальчики с фермы просто побежали за «доктором», как щенки. Только старый Прокович не любил его; за столом он подавал ему блюда с угрюмым видом; он называл его «мясником» и «выскочкой» и заявлял, что с его огромным с усами он был похож на свинью в хлеву. Прокович по-своему был такой же аристократ, как Павел Петрович.

Наступили лучшие дни в году — первые июньские дни.

Погода был прекрасен; вдалеке, правда, грозила холера, но жители этой провинции привыкли к его периодическим опустошает. Базаров вставал очень рано и гулял по двое-трое. миль, не для удовольствия — он не мог ходить без объект — но для того, чтобы собрать образцы растений и насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. По дороге домой часто ссора возникло, в котором Аркадий обычно проигрывал, несмотря на разговоры больше, чем его спутник.

Однажды они задержались на улице довольно поздно. Николай Петрович ушел в сад, чтобы встретить их, и, дойдя до беседки, вдруг слышал быстрые шаги и голоса двух молодых людей; они были шел по другую сторону беседки и не мог его видеть.

— Вы недостаточно хорошо знаете моего отца, — говорил Аркадий. «Твой отец хороший малый, — сказал Базаров, — но день его кончился; его песня спето на угасание».

Николай Петрович слушал внимательно… Аркадий ничего не отвечал.0003

Человек, чей день закончился, постоял минуту или две, затем тихо вернулся в дом.

— Третьего дня я видел, как он читал Пушкина, — продолжал Базаров. тем временем. «Пожалуйста, объясни ему, насколько это совершенно бесполезно. все он не мальчик, пора бы ему избавиться от такой дряни. И Какая идея быть романтиком в наше время! Дайте ему что-нибудь разумное читать».

«Что ему дать?» спросил Аркадий.

«О, я думаю, Stoff und Kraft Бюхнера для начала.»

— Я тоже так думаю, — одобрительно заметил Аркадий. «Stoff und Kraft» написано популярным языком. .

— Так, кажется, — сказал Николай Петрович в тот же день после обеда своему брат, как они сидели в его кабинете, «мы с тобой отстали от времени, наш день закончился. Хорошо . . . может быть, Базаров прав; Кроме одного вещь, должен сказать, причиняет мне боль; Я так надеялся, что только сейчас поправлюсь близкие и дружеские отношения с Аркадием, и, оказывается, я отстал, а он пошел вперед, и мы просто не можем понимать друг друга»

«Но как он продвинулся? И чем он так отличается от — воскликнул Павел Петрович нетерпеливо. — Это тот великий сеньор нигилиста, который вбил себе в голову такие мысли. я ненавижу это доктор товарищ; по-моему, он просто шарлатан; Я уверен что, несмотря на всех своих головастиков, он очень мало знает даже в медицина.»

«Нет, брат, ты не должен так говорить; Базаров умен и знает свое

— И так неприятно зазнался, — снова вмешался Павел Петрович.0003

— Да, — заметил Николай Петрович, — он самовлюблен. без этого не обойтись, вот это я не учел. я думал, что делаю все, чтобы идти в ногу со временем; я разделил землю с крестьянами, завел образцовое хозяйство, так что я даже описывается как «бунтарь» по всей провинции; читаю, изучаю, пробую всячески идти в ногу с требованиями дня — и они говорят мой день закончился. И брат, я действительно начинаю думать, что это так.»

«Почему это?»

«Я вам скажу почему. Я сегодня сидел и читал Пушкина… Помню, это были «Цыгане». . . Внезапно Аркадий подходит ко мне и молча, с такой доброй жалостью в лице, как нежно, как будто я младенец, отнимает у меня книгу и кладет вместо него передо мной другой. . . немецкая книга. . . улыбается и уходит, унося с собой Пушкина.»

«Ну, право! Какую книгу он тебе дал?»

«Эту».

И Николай Петрович вынул из заднего кармана девятое издание. известного трактата Бюхнера.

Павел Петрович повертел его в руках. «Хм!» — прорычал он. — Аркадий Николаевич берется за ваше воспитание. Ну, вы пытался читать?»

«Да, пытался.»

«Что ты об этом думаешь?»

«Или я тупой, или это все ерунда. Я полагаю, я должен быть глупо.

«А ты не забыл свой немецкий?» спросил Павел Петрович.

«О, я хорошо понимаю язык.» брат. Оба молчали.

— Да, кстати, — начал Николай Петрович, видимо, желая переменить тема — «Я получил письмо от Колязина».

«От Матвея Ильича?»

«Да. Он приехал проинспектировать провинцию. он пишет, чтобы сказать, что как родственник он хочет видеть нас снова, и приглашает вас, меня и Аркадия погостить в город».

«Вы едете?» — спросил Павел Петрович. Вы?»

«Нет. Я не пойду. Что толку тащиться сорок верст в погоне за дикими гусями. Матье хочет показать нам все свои слава. Пусть идет к черту! У него будет вся провинция в его ноги, чтобы он мог обойтись без нас. Это большая честь — уборная советник! Если бы я продолжал службу, ковыляя в этом унылая рутина, я бы уже был генерал-адъютантом. Кроме того, мы с вами отстали от времени».0003

«Да, брат, кажется, пришло время заказать гроб, и скрестить руки на груди, — заметил Николай Петрович с вздох.

«Ну, я не сдамся так скоро,» пробормотал его брат. «У меня есть у меня на глазах произошла ссора с этим существом-доктором, я уверен

Ссора случилась в тот же вечер за чаем. Павел Петрович вошел в гостиную весь взвинченный, раздраженный и решительный. Он ждал только повода, чтобы наброситься на своего врага, но какой-то раз такого предлога не возникало. Обычно Базаров мало говорил в присутствии «старых Кирсановых» (так он называл братья), и в тот вечер он был в плохом расположении духа и выпил чашку после чашку чая, не говоря ни слова.

Павел Петрович горел нетерпение; его желание наконец исполнилось.

Разговор зашел об одном из соседних помещиков. «Сгнивший дворянский сноб, — мимоходом заметил Базаров; он встречал его в Петербург.

— Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его дрожа, «ты придаешь тождественное значение словам «гнилой» а «аристократ»?

— Я сказал «аристократический сноб», — отвечал Базаров, лениво глотая чая.

«Точно, но я полагаю, что вы придерживаетесь того же мнения об аристократах, что и аристократических снобов. Я считаю своим долгом сказать вам, что я не разделяю это мнение. Осмелюсь сказать, что я хорошо известен как мужчина либеральных взглядов и преданных прогрессу, но именно поэтому я уважайте аристократов — настоящих аристократов. Пожалуйста, помните, сэр» (в при этих словах Базаров поднял глаза и посмотрел на Павла Петровича) — Будьте добры, сэр, — повторил он резко, — английская аристократия. Они не отказались ни на йоту от своих прав, и по этой причине они уважают права других; они требуют выполнения того, что причитается им, и поэтому они уважают свои собственные обязанности.

аристократия дала свободу Англии, и они сохраняют ее для нее».0003

«Мы слышали эту историю много раз, что вы пытаетесь доказать, это?»

«Я этим и пытаюсь доказать-с» (когда Павел Петрович стал рассердился, он намеренно обрезал слова, хотя, конечно, знал очень хорошо, что такие формы не являются строго грамматическими. Этот каприз указывает на пережиток периода Александра I. Великие того времени, в тех редких случаях, когда они говорили на своем родном языке, пользовался такими извращениями, как бы стремясь показать тем самым, что хотя они были настоящими русскими, но в то же время великими сеньорами они могли позволить себе игнорировать грамматические правила ученых)

«Я пытаюсь доказать этим-с, что без чувства личного достоинства, без самоуважения, — и эти два чувства развиваются в аристократ — нет прочного основания для социального. . . bien public . .. для социальной структуры. Личный характер, мой добрый сэр, это главное; личность мужчины должна быть прочный, как скала, поскольку все остальное построено на нем. Я хорошо зная, например, что вы предпочитаете считаться с моими привычками, с моим платье, даже моя опрятность, смешны; но все это исходит из чувства самоуважения и долга — да, из чувства долга. я живу в дебри страны, но я отказываюсь опускаться. я уважаю достоинство человека во мне».

— Позвольте вас спросить, Павел Петрович, — пробормотал Базаров, — вы уважаете себя и ты сидишь со сложенными руками; что это за польза на публику? Если бы вы не уважали себя, вы бы сделали только такой же.

Павел Петрович побледнел. — Это совсем другой вопрос. Мне совершенно незачем объяснять вам сейчас, почему я сижу здесь с сложив руки, как вам приятно выражаться. Я хочу только сказать вам, что аристократия есть принцип, и что только развратные или глупые люди могут жить в наше время без принципов. я так и сказал Аркадию на следующий день после его приезда домой, и теперь повторяю вам. Не так ли, Николай?»

Николай Петрович кивнул головой.

— Аристократия, либерализм, прогресс, принципы, — сказал Базаров. «Только подумайте, что много иностранного. . . и бесполезные слова! Русскому они ни на что не годятся!»

«Что, по-вашему, хорошо для русских? Если мы послушаем вас, мы окажемся вне пределов человечности, вне человеческих законов. Разве логика истории не требует . . .»

«На что нам эта логика? Мы можем обойтись без него» 9.0003

«Что ты имеешь в виду?»

«Почему, это. Логика, наверное, не нужна, чтобы положить кусок хлеба во рту, когда вы голодны. Для чего нам нужны эти абстракции?»

Павел Петрович поднял руки. «Я просто не понимаю вас после всего этого. Вы оскорбляете русский народ. я не понимаю как можно не признавать принципов, правил! Благодаря что вы можете сделать?»

«Я уже говорил вам, дядя милый, что мы не признаем никаких властей, — вставил Аркадий.0003

— Мы действуем в силу того, что признаем полезным, — продолжал Базаров. «В настоящее время самое полезное — отрицание, поэтому мы отрицаем—»

«Все?»

«Все».

«Что? Не только искусство, поэзия. .. но… мысль ужасный . .

— Все, — повторил Базаров с неописуемым спокойствием.

Павел Петрович уставился на него. Он не ожидал этого, и Аркадий даже покраснел от удовольствия.

— Но позвольте, — начал Николай Петрович. «Ты все отрицаешь или точнее говоря, вы все уничтожите. . . Но надо конструировать тоже, знаете ли.»

«Это не наше дело… мы должны сначала расчистить землю.»

— Нынешнее положение народа требует, — довольно прибавил Аркадий. сентенциозно; «мы должны выполнить эти требования, мы не имеем права поддаться удовлетворению личного эгоизма».

Эта последняя фраза явно не понравилась Базарову; философии, или романтизма, ибо Базаров называл философию своего рода романтизм, — но он не считал нужным поправлять свою молодую ученик.

«Нет, нет!» — с неожиданной горячностью вскричал Павел Петрович. «Я не могу верьте, что вы, молодые люди, действительно знаете русский народ, что вы представлять их потребности и стремления! Нет, русский народ не какими вы их себе представляете. Они свято чтут традиции, они патриархальные люди, они не могут жить без веры. .

— Я с вами спорить не буду, — перебил Базаров. готов согласиться, что здесь ты прав.»

«А если я прав . . .»

«Все равно это ничего не доказывает.»

— Именно, ничего не доказывает, — повторил Аркадий с уверенностью опытный шахматист, который, предвидя явно опасный действия со стороны своего противника, нисколько не смущается этим.

«Как это ничего не доказывает?» — в испуге пробормотал Павел Петрович. — В таком случае вы, должно быть, идете против своего народа.

«А если да?» — воскликнул Базаров. «Люди воображают, что когда гремит гром, пророк Илья едет по небу в своем колесница. Что тогда? Согласны ли мы с ними? Кроме того, если они Русский, я тоже.»

«Нет, после того, что вы сказали, вы не русский. Я не могу признать Вы имеете полное право называть себя русским.

— Мой дед землю пахал, — с надменным видом ответил Базаров. гордость. — Спроси любого из твоих мужиков, кто из нас, ты или я, легче признать земляком. Вы даже не знаете как с ними разговаривать.»

«В то время как вы говорите с ними и презираете их одновременно.»

«Что из этого, если они заслуживают презрения! Вы придираетесь к моей точке зрения зрения, но с чего вы взяли, что оно возникло случайно, что это не продукт того самого национального духа, которым вы являетесь отстаивать?»

«Какая идея! Зачем нам нигилисты?»

«Нужны они или не нужны — не нам решать. вы воображаете, что вы не бесполезный человек».

«Господа, господа, никаких личностей, пожалуйста!» закричал Николай Петрович, вставая.

Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брата, заставил его снова сесть.

— Не пугайтесь, — сказал он, — я себя не забуду, благодаря этому чувство собственного достоинства, которое так жестоко высмеивается нашим другом — нашим друг, врач. Позвольте заметить, — продолжал он, снова поворачиваясь Базарову, «вы, вероятно, думаете, что ваше учение есть новизна? это твоя иллюзия. Материализм, который вы проповедуете, был более не раз входил в моду и всегда оказывался неадекватным. . . .»

«Еще одно иностранное слово!» ворвался в Базарова. Он начал сердился, и лицо его было как-то особенно медно-красным и грубым. — Во-первых, мы ничего не проповедуем, это не в нашей компетенции… .»

«Чем ты тогда занимаешься?»

«Это то, чем мы занимаемся. Еще недавно мы говорили, что наши чиновники брали взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни настоящей справедливости. . . .»

«О, я вижу, вы реформаторы — это правильное имя, я думаю. Я, тоже должен согласиться со многими вашими реформами, но . . .»

«Тогда мы подозревали, что разговоры и только разговоры о наших социальных болезнях того не стоило, что ни к чему, кроме лицемерия и педантичность; мы видели, что наши передовые люди, наши так называемые передовые люди и реформаторы ничего не стоят; что мы занимаемся мусором, болтать чепуху об искусстве, о бессознательном творчестве, парламентаризм, суд присяжных и черт знает что — когда настоящий вопрос — хлеб насущный, когда самые грубые суеверия душит нас, когда все наши деловые предприятия терпят крах просто потому, что не хватает честных людей, чтобы вести их, а самые эмансипация, которую пытается организовать наше правительство, вряд ли до добра дойдет, потому что наш мужик рад грабить даже себя до тех пор, пока он может напиться в пабе». 0003

— Да, — перебил Павел Петрович, — вы ведь во всем убедились это и вы поэтому решили ничего серьезного не предпринимать

— Мы решили ничего не предпринимать, — мрачно повторил Базаров. вдруг почувствовал досаду на себя за то, что был столь экспансивным в перед этим джентльменом.

«Но ограничиться бранью.»

«Ограничиться злоупотреблениями».

«И это называется нигилизмом?»

— И это называется нигилизмом, — повторил Базаров опять, на этот раз особенно дерзкий тон.

Павел Петрович немного прищурил глаза. — Так вот, — он пробормотал странно спокойным голосом. «Нигилизм должен вылечить все наши горе, и вы — вы наши спасители и герои. Очень хорошо, но зачем вы придираетесь к другим, в том числе к реформаторам? Разве ты не делаешь, как много болтаешь, как все остальные?»

«Какие бы недостатки у нас ни были, это не один из них,» пробормотал Базаров сквозь зубы.

«Ты что, действуешь? Готовишься к действию?»

Базаров не отвечал. Дрожь прошла по Павлу Петровичу, но он сразу взял себя в руки.

«Гм!.. Действие, разрушение…» он продолжал. «Но как можно

— Мы уничтожим, потому что мы сила, — заметил Аркадий.

Павел Петрович посмотрел на племянника и рассмеялся. сам, — сказал Аркадий, рисует себя.

«Несчастный мальчик», — простонал Павел Петрович, не выдержавший уже его демонстрация твердости. «Разве ты не понимаешь, что ты такое обнадеживает Россию своим поверхностным учением! Нет, достаточно испытайте терпение ангела! Сила! В дикарях есть сила Калмык, по-монгольски, а нам-то что? Что нам дорого, цивилизация, да, да, милостивый государь, ее плоды нам дороги. И не говорите мне, что эти плоды ничего не стоят; самый бедный маляр, un barbouilleur, человек, который играет танцевальную музыку за пять фартингов вечер, даже от них пользы больше, чем от тебя, потому что они стоят за цивилизации, а не для грубой монгольской силы! Вы воображаете себя как продвинутые люди, а ведь вы годны только для калмыцкой грязной лачуга! Сила! И помните, вы, напористые господа, что вы только четыре человека с половиной, а остальные — миллионы, которые не дадут вам растопчут их священные верования, а вместо этого сокрушат вас!»

— Если нас раздавят, то это нас ждет, — сказал Базаров. «Но это открытый вопрос. Нас не так мало, как вы думаете.»

«Что? Вы всерьез полагаете, что можете противопоставить себя целому люди?»

«Вся Москва сгорела, знаете ли, от грошовой свечки», — ответил Базаров.

«В самом деле! Сначала идет почти сатанинская гордость, потом циничные насмешки — так это то, что привлекает молодых, что берет штурмом неопытных сердца мальчиков! Вот один из них сидит рядом с вами, готовый поклоняться земле под ногами. Взгляни на него. (Аркадий повернулся в сторону и нахмурился.) И эта зараза уже распространилась повсюду. Мне говорят, что в Риме наши артисты даже в Ватикан не входят. Рафаэля они считают дураком, потому что он, конечно, авторитет; и сами эти художники отвратительно бесплодны и слабы, мужчины чье воображение может воспарить не выше девушек у фонтана, и даже девушки ужасно нарисованы! Они молодцы в вашем вид, я полагаю?»

— По-моему, — возразил Базаров, — Рафаэль гроша медного не стоит, и они ничем не лучше его.»

«Браво, браво! Слушай, Аркадий. . . таковы современные молодые люди должны проявить себя! А если подумать, то они обязан следовать за вами. Раньше юношам приходилось учиться. если бы они не хотят, чтобы их называли дураками, им приходилось много работать, нравится им это или нет. нет. Но теперь им достаточно сказать: «Все в мире — чушь!» и трюк сделан. Молодые люди в восторге. И, чтобы быть уверенным, раньше они были только овцами, а теперь вдруг превратились в Нигилисты».

«Вы отступили от похвального чувства собственного достоинства», — флегматично заметил Базаров, а Аркадий весь вспыхнул и глаза его сверкали. «Наш спор зашел слишком далеко… лучше сократить, я думаю. Я вполне готов согласиться с вас, — прибавил он, вставая, — когда вы мне покажете хоть одно заведение в нашем нынешнем образе жизни, в семье или в обществе, что не призывать к полному и беспощадному уничтожению».

«Я могу показать вам миллионы таких учреждений!» воскликнул Павел Петрович, «миллионы! Ну, взять хотя бы коммуну».

Холодная улыбка исказила губы Базарова. «Ну, тебе лучше поговорить с твой брат о коммуне. Я должен думать, что он уже видел что такое коммуна в действительности, ее взаимные гарантии, ее трезвости и тому подобное.

«Ну, семья, семья, как она есть у наших мужиков,» воскликнул Павел Петрович.

«На эту тему тоже, думаю, вам лучше не входить слишком подробно. Вы знаете, как глава семьи выбирает себе невестки? Послушайтесь моего совета, Павел Петрович, позвольте себе день или два, чтобы все обдумать; вы вряд ли найдете что-то прямое прочь. Пройдите через различные классы нашего общества и изучите их осторожно, а пока мы с Аркадием будем…»

— Буду ругать все, — вмешался Павел Петрович.

«Нет, мы будем резать лягушек. Пойдем, Аркадий, прощай присутствуйте, господа!»

Двое друзей ушли. Братья остались одни и сначала только смотрели друг на друга.

— Так вот, — начал Павел Петрович, — это наша современная молодежь! молодые люди — наши наследники!»

«Наследники наши!» повторил Николай Петрович с усталой улыбкой. сидел как на иголках на протяжении всего спора, и только от изредка бросал украдкой печальный взгляд на Аркадия. «Знаешь, что я вспомнилось, брат? Я однажды поссорился с нашей матерью; она кричал и не слушал меня. Наконец я сказал ей: «Конечно, ты не можешь меня понять; мы принадлежим к двум разным поколениям». Она ужасно обиделся, но я подумал: «Ничего не поделаешь — горькая таблетку, но она должна ее проглотить». Итак, теперь пришла наша очередь, и наша преемники могут сказать нам: «Вы не принадлежите к нашему поколению; глотать твоя таблетка».

— Вы слишком великодушны и скромны, — ответил Павел Петрович. «Я убеждены, напротив, что мы с вами гораздо более правы чем эти молодые джентльмены, хотя, может быть, мы выражаемся в более старомодным языком — вьейли — и не так нагло тщеславный . . . и важничают эти молодые люди! Вы спрашиваете одного: «Вы хотите белое вино или красное?» ‘У меня есть обычай предпочитаю красный, — отвечает он низким голосом и с таким торжественным лицом, как если бы весь мир смотрел на него в этот момент. . .»

«Хотите еще чаю?» — спросила Фенечка, просунув голову в дверь; ей не хотелось заходить в гостиную, пока шумно спор шел.

«Нет, вы можете сказать, чтобы унесли самовар», — ответил Николай. Петровича, и он встал ей навстречу. Павел Петрович сказал «бон суар» к нему резко, и пошел к себе в кабинет.

Into the Wild Главы 10 и 11. Сводка и анализ

Резюме: Глава 10

Джим Галлиен, тот самый житель Аляски, который дал Кристоферу МакКэндлессу его последнюю поездку на Аляску, видит на первой полосе новость о смерти мальчика, основанную на другой рассказ, появившийся в Нью-Йорк Таймс . Поскольку Галлиен думает, что знает личность тела, он звонит в полицию Анкориджа. Изо всех сил пытаясь отличиться от других типстеров и чудаков, Галлиен убеждает полицию, что встретил мертвого автостопщика на тропе Панического бегства. Однако он может быть только таким полезным. Сообщая полиции, что МакКэндлесс был из Южной Дакоты, он неосознанно повторяет ложь, которую МакКэндлесс сказал ему. Полиция начинает ошибочный поиск семьи МакКэндлесса в Южной Дакоте.

Кракауэр называет очень удачным совпадением то, что друг Уэйна Вестерберга из Южной Дакоты слышит описание Криса МакКэндлесса в радиошоу. Он связывается по радио с Вестербергом, который настраивается на шоу, а затем звонит в полицию штата Аляска. Ему не верят и просят перезвонить, когда у него будут конкретные доказательства. Он снова звонит и сообщает им номер социального страхования, который МакКэндлесс использовал во время работы на элеваторе, а также имя МакКэндлесса. Детектив по расследованию убийств добирается до Сэма МакКэндлесса, сводного брата Криса МакКэндлесса, поскольку остальные члены семьи МакКэндлесс покинули Вирджинию. Сэм едет на Аляску и находит МакКэндлесса в голове. Затем он направляется домой, чтобы объяснить родителям, что МакКэндлесс мертв.

Резюме: Глава 11

Рассказчик навещает Сэмюэля «Уолта» МакКэндлесса в его доме в Мэриленде. Уолт, инженер по реактивным двигателям и эксперт по датчикам, руководивший запуском спутника НАСА, описывает свое разочарование и привязанность к Кристоферу МакКэндлессу. Его сын, по его словам, причинил своим родителям большие мучения, несмотря на свою доброту. Затем Кракауэр рассказывает о прошлом Уолта МакКэндлесса. После колледжа он пошел работать в реактивное движение после того, как запуск спутника подтолкнул Соединенные Штаты к исследованию космоса. Он рано женился и добился финансового успеха, но его отношения с первой женой и семьей развалились. Затем Уолт встретил Билли МакКэндлесс, мать Кристофера. Билли МакКэндлесс работала администратором в научном парке, где работал Уолт МакКэндлесс. Она переехала к Уолту МакКэндлессу, у которого уже было трое детей, когда ей было двадцать два года.

Кристофер МакКэндлесс провел свое детство в атмосфере бережливости и стремления, поскольку его родители вместе работали над созданием консалтинговой компании по спутниковым системам. Драки между Билли и Уолтом МакКэндлессом привели к близости между МакКэндлессом и его сестрой Карин. Напряжение иногда смягчалось походами, которые, возможно, пробудили в Кристофере любовь к природе. Возможно, этому способствовала любовь дедушки Кристофера по отцовской линии к походам и альпинизму. Карин и Кристофер были музыкальными детьми и любили семейную собаку. МакКэндлесс также бегал по пересеченной местности и демонстрировал крайнюю решимость добиться успеха в каждой задаче, за которую брался. Анекдоты от его школьных друзей иллюстрируют как его неприязнь к родителям, так и противоречивое нежелание жаловаться. Другие анекдоты от его родителей демонстрируют напористость и волевую независимость Кристофера, в том числе стычка с учителем физики, в результате которой он потерпел неудачу из-за того, что не хотел следовать произвольным правилам. Кристофер также тайно поселил бездомного на территории семьи. Семья МакКэндлесс жила комфортно. Например, когда их бизнес преуспел, Билли и Уолт МакКэндлесс в конце концов купили парусную лодку и взяли своих детей в круиз.

Далее рассказчик рассказывает о необычайном успехе Кристофера МакКэндлесса, который до колледжа работал менеджером в строительной фирме. Впоследствии МакКэндлесс покупает Datsun, на котором он поедет на американский Запад. Когда МакКэндлесс заканчивает колледж, его родители предлагают купить ему новую машину на деньги, оставшиеся в его фонде колледжа, но он читает им лекцию о безумии материализма. Он жертвует деньги благотворительной организации OXFAM, не говоря им об этом.

Анализ

Начавшись с пересказа процесса идентификации трупа Кристофера МакКэндлесса, десятая и одиннадцатая главы восходят ко второй главе «В диких условиях ». Кракауэр оставил МакКэндлесса, когда тот ушел в дикую природу. С этого нового визита к Джиму Галлиену он начинает рассказывать историю месяцев и недель сразу после его смерти. Вместо того, чтобы прерывать повествование, этот ход начинает связывать воедино сюжетные точки и темы. Возвращение персонажа Джима Гэллена подчеркивает глубокое знакомство читателя с небольшой группой людей на американском Западе, которые хорошо знали МакКэндлесса. По мере того, как усилия по опознанию тела МакКэндлесса продолжаются, Кракауэр начинает тонко намекать читателю, что его усилия по изучению разума МакКэндлесса будут углубляться и что может быть установлена ​​связь между жизнью МакКэндлесса на Западе и его прошлым на Востоке. Телефонный звонок от детектива по расследованию убийств с Аляски сводному брату МакКэндлесса служит именно этому.

Эти главы представляют собой попытку Кракауэра заполнить свой психологический профиль МакКэндлесса с точки зрения менее романтизированной и более сложной, чем у большинства людей, которых МакКэндлесс встречал и очаровал в дороге. После плавного перехода, обеспеченного ему телефонным звонком из полиции сводному брату МакКэндлесса в конце десятой главы, Кракауэр работает с характером и тоном, чтобы расширить эмоциональный диапазон Into the Wild . Он меняет преобладающую ранее ноту книги — восхищение МакКэндлессом и его путешествиями — на более отрезвляющее описание горя и семейной трагедии. Сила этого изображения только усиливается тем фактом, что оно следует за новостями о смерти МакКэндлесса, дошедшими до его семьи. Таким образом, загадки и хитросплетения характера МакКэндлесса становятся более интересными для читателя, несмотря на то, что приключенческое повествование книги было отложено в пользу более домашних сюжетов.

В одиннадцатой главе Кракауэр координирует замечания и анекдоты, сделанные Кристофером МакКэндлессом и его друзьями детства, чтобы создать описание личности, почти парадоксальной в своих крайностях. Двойной портрет Кракауэра Уолта и Билли МакКэндлесс, родителей Кристофера, переносит читателя вглубь прошлого Кристофера. Описывая Уолта, Кракауэр использует его характеристику как средство характеристики своего сына. Черты, которые он видит в Уолте, включают властность и сильный, беспокойный интеллект, которые он явно связывает с Кристофером. Его осанка и даже повседневная одежда напоминают о неприязни Кристофера МакКэндлесса к церемониям и одновременной любви казаться авторитетом. Когда Уолт подчеркивает ущерб, который, по его мнению, нанес его сын семье, он также усиливает негативное отношение к путешествию Кристофера МакКэндлесса.

Прочтите подробный анализ Уолта МакКэндлесса.

В то же время, когда Кракауэр осуждает Кристофера МакКэндлесса, читатель также мельком видит одаренного, но изолированного мальчика, который плохо перенес разочарование, усвоил свой гнев и боль, но все же нашел возможность развлекать и праздновать других людей. Основываясь на своем разговоре с родителями МакКэндлесса, Кракауэр с большой конкретностью подчеркивает его общительность и частую милость. Описание Кракауэром Билли МакКэндлесс и ее отца подчеркивает другие гуманизирующие характеристики, в том числе потенциальный источник любви ее сына к природе. По мере того, как история детства Кристофера МакКэндлесса переходит в его юность, Кракауэр позволяет естественным образом разворачиваться анекдотам о своем персонаже. Его стремление к бегу и музыке свидетельствует о его целеустремленности и необычайной сосредоточенности, хотя в конце концов он отказывается от обоих занятий. Его мать относится к его успеху как предпринимателя с теплой иронией, что не позволяет тому, что в противном случае было бы лицемерием в характере МакКэндлесса, заразить портрет Кракауэра.

Классовые и жизненные различия между семьей МакКэндлесса и другими собеседниками рассказчика тонко подчеркнуты деталями. Кракауэр описывает покупку Билли и Уолтом лодки, и у читателя создается впечатление, что эта роскошь скорее смущала, чем доставляла Кристоферу удовольствие.