«Размышления над Февральской революцией» — Российская газета

В СССР всякая память о Февральской революции была тщательно закрыта и затоптана (Праздник 12 марта, в котором отмечалась годовщина Февральской революции, — большевики упразднили уже в середине 20-х годов.) А между тем именно Февраль трагически изменил не только судьбу России, но и ход всемирной истории. И так неотвратимо-глубоко было забвение, что вот лишь 90-я готовщина Февраля может дать толчок нашей памяти, просвет к осознанию.

Эту статью я написал в 1980-1983 годах, закончив Третий Узел «Красного колеса» — » Март Семнадцатого». Все, с обзорной высоты оглядываемые здесь события, обстоятельства и имена, развернуто представлены в нем. В то время для меня, перегруженного колоссальным фактическим материалом, это была органическая потребность: концентрированно выразить выводы из той массы горьких исторических фактов. Еще горше, что и теперь, спустя четверть века, часть этих выводов приложима к нашей сегодняшней тревожной неустоенности.

Февраль 2007

I. ПРИРОДА БЕСКРОВНОЙ

(23-27 февраля 1917)*

Три монархиста, порешившие Распутина для спасения короны и династии, вступили уверенными ногами на ту зыбь, которою так часто обманывает нас историческая видимость: последствия наших самых несомненных действий вдруг проявляются противоположны нашим ожиданиям. Казалось, худшие ненавистники российской монархии не могли бы в казнь ей придумать язвы такой броской, как фигура Распутина. Такого изобретательного сочетания, чтоб именно русский мужик позорил именно православную монархию и именно в форме святости. Читающая публика и нечитающий народ по-своему были разбережены клеветой о троне и даже об измене трона.

Но стерев эту язву — только дали неуклонный ход дальнейшему разрушению. Убийство, как действие предметное, было замечено куда шире того круга, который считался общественным мнением, — среди рабочих, солдат и даже крестьян. А участие в убийстве двух членов династии толкало на вывод, что слухи о Распутине и царице верны, что вот даже великие князья вынуждены мстить за честь Государя. А безнаказанность убийц была очень замечена и обернулась тёмным истолкованием: либо о полной правоте убийц, либо что наверху правды не сыщешь, и вот государевы родственники убили единственного мужика, какому удалось туда пробраться. Так убийство Распутина оказалось не жестом, охраняющим монархию, но первым выстрелом революции, первым реальным шагом революции — наряду с земгоровскими съездами в тех же днях декабря. Распутина не стало, а недовольство брызжело — и значит на кого теперь, если не на царя?

А ещё было то, как будто не крупное, последствие убийства, что Верховный Главнокомандующий российскими имперскими силами покинул Действующую Армию на девять недель. (Так сбылось и расчётливое предсказание тобольского чудотворца, что без него династия погибнет: от смерти его и до этой гибели только и протянулись десять недель.)

Все рядовые жизненные случайности, попав под усиленное историческое внимание, начинают потом казаться роковыми. Не было никакой связи между семейным решением о возврате Государя в Ставку и хлебными беспорядками в Петрограде, начавшимися точно на следующий день. (Разве только малая та, что, не слишком бы погрузясь в скорбь императрицы и больше внимания уделя государственным занятиям, например работе с Риттихом, монарх мог бы за два месяца предупредить эти хлебные перебои.) Не было и связи с микробами кори, уже нашедшими горла царских детей, — однако, уехавши в Ставку с отцом, Алексей заболел бы в Могилёве, а не в Царском, и ото всего того сильно бы переменилось расположение привязанностей и беспокойств, открывая возможности иного хода российских событий.

Рассмотрение исторических вариантов иногда позволяло бы нам лучше охватить смысл происшедшего. Художники могли бы пытаться в развилках истории, с мерой доступной им убедительности, продвигаться также и по тропам, не выбранным историей, углубляя наше понимание событий повествованием с вариантным сюжетом. Но учёные запретили нам conditionalis в рассказах о прошлом, и мы не будем задаваться вопросом, что    было бы, если бы Государь задержался в Царском Селе на 23 и 24 февраля. Единственно: что тогда Протопопов не мог бы так долго и с такой лёгкостью морочить Государя о событиях, и какие бы решения ни были бы приняты — они лежали бы прямо на царских плечах.

Но нет, почти в те часы, когда начинали бить хлебные лавки на Петербургской стороне, царь уехал из-под твёрдого крыла царицы — беззащитным перед самым ответственным решением своей и российской жизни.

И к тем же дням, так же роково, возвратился в Ставку больной расслабленный генерал Алексеев, сменив огневого генерала Гурко.

И наконец, почему не дошли до Государя три отчаянных телеграммы императрицы 27 февраля, кем перехвачены? Те перехватчики, лишившие Государя знания в самый опасный день, может быть больше склонили судьбу России, чем целый красный корпус в Гражданскую войну.

А сколько-нибудь внимательно вдумываясь бы в состояние столицы, никак нельзя бы остаться в январские и февральские недели беспечным. Никак бы не отговориться, что Февральская революция грянула неожиданно. О созревании революционной обстановки недремлющее Охранное отделение доносило и своевременно, и в полноте, — доносило больше, чем правительство способно было усвоить и принять к решению. Правительственным кругам отлично было известно бедоносное состояние петроградского гарнизона, неразумно обременённого полутора сотнями тысяч солдат, призванных без надобности раньше времени, всё ещё не вооружённых, не обученных и даже не обучаемых, немыслимо густо скопленных в неподходящей для того столице, подверженных томлению, бездеятельности, разложению и прислушиванию к революционной агитации. Про дивизию, в 1915 году целиком набранную из петроградских жителей, на фронте была шутка: «санкт-петербургское беговое общество». А гвардия, в японскую войну вся целиком простоявшая в Петрограде и удержавшая его в 1905 от революции, теперь была на две трети уже перемолота на самых гиблых направлениях фронта. Не новостью было для правительства и забастовочное движение на заводах, уже второй год подкрепляемое неопознанными деньгами для анонимных забастовочных комитетов и не перехваченными агитаторами. На революционную агитацию десятилетиями смотрело правительство Николая II как на неизбежно текущее, необоримое, да уже и привычное, зло. Никогда в эти десятилетия правительство не задалось создать свою противоположную агитацию в народе, разъяснение и внедрение сильных мыслей в защиту строя. Да не только рабочим, да не только скученным тёмным солдатам-крестьянам правительство, через никогда не созданный пропагандный аппарат, никогда не пыталось ничего разъяснить, — но даже весь офицерский корпус зачем-то оберегало девственно-невежественным в государственном мышлении. Вопреки шумным обвинениям либеральной общественности, правительство крайне вяло поддерживало и правые организации, и правые газеты, — и такие рыцари монархии, как Лев Тихомиров, захиревали в безвестности и бессилии. И не вырастали другие.

Правда: и революционеры были готовы к этой удивительной революции не намного больше правительства. Десятилетиями наши революционные партии готовили только революцию и революцию. Но, сильно раздробленные после неудач 1906 года, затем сбитые восстановлением российской жизни при Столыпине, затем взлётом патриотизма в 1914 году, — они к 1917 оказались ни в чём не готовы и почти не сыграли роли даже в подготовке революционного настроения (только будоражили забастовки) — это всё сделали не социалистические лозунги, а Государственная Дума, это её речи перевозбудили общество и подготовили к революции. А явилась революция как стихийное движение запасных батальонов, где и не было регулярных тайных солдатских организаций. В совершении революции ни одна из революционных партий не проявила себя, и ни единый революционер не был ранен или оцарапан в уличных боях — но с тем большей энергией они кинулись захватывать добычу, власть в первые же сутки и вгонять совершившееся в свою идеологию. Чхеидзе, Скобелев и Керенский возглавили Совет не как лидеры своих партий (они были даже случайны в них), но как левые депутаты Думы. Так революция началась без революционеров.

Всё было подготовлено без сокрытий, по наружности, а правительство бездеятельно мирилось с открытыми поношениями себя в прессе — это в военное время! — и с открытыми злобными атаками радикалов в Думе и вне её. Ни одна газета не была ни на день закрыта. Милюков с думской трибуны клеветнически обвинил императрицу и премьер-министра в государственной измене, — его даже не исключили с одного думского заседания, не то чтоб там как-то преследовать. Декабрьские съезды Земгора провозглашали резолюции о той же измене правительства и свержении его, — и ни один участник не был задержан даже на полчаса. И вся эта ложь, как хлопья сажи, медленно кружилась и опускалась, и опускалась на народное сознание, наслаивалась на нём — вместе с тёмными «распутинскими» слухами — из тех же сфер великосветья и образованности.

Чего нельзя было даже пропискнуть в России до Семнадцатого года — теперь мы можем прохрипеть устало: что российское правительство почти не боролось за своё существование против подрывных действий.

В февральские дни агитаторы камнями и угрозами насильственно гнали в забастовку рабочих оборонных заводов — это во время войны! — и задержано было их десятка два, но ни один не только не расстрелян — даже не предан суду — да даже через несколько часов все отпущены на волю, агитировать и дальше. (Доклад начальника департамента полиции Васильева, что в ночь на 26-е он успешно арестовал 140 зачинщиков, — чиновная ложь, только революция потом раздувала это донесение. Арестовали — 5 большевиков, петербургский комитет, среди них сестру Ленина Анну Елизарову и вскоре знаменитого Подвойского.)

Хлеб? Но теперь-то мы понимаем, что сама по себе хлебная петля не была так туга, чтоб задушить Петроград, ни тем более Россию. Не только голод, а даже подлинный недостаток хлеба в Петрограде в те дни ещё не начинался. По нынешним представлениям — какой же это был голод, если достоялся в очереди — и бери этого хлеба, сколько в руки возьмёшь? А на многих заводах администрация вела снабжение продуктами сама — там и очередей хлебных не знали. А уж гарнизон-то вовсе не испытывал недостатка в хлебе. А решил всё дело он.

Такие ли перебои в хлебе ещё узнает вся Россия и тот же Петроград — и стерпят? Теперь-то мы знаем, что этот же самый город в войне против этой же самой Германии безропотно согласился жить — не одну неделю, но год — не на два фунта хлеба в день, а на треть фунта — и без всех остальных продуктов, широко доступных в феврале Семнадцатого, и никакая революция не шевельнулась. А в 1931 и города хлебородного Юга жили и жили на полфунта, без всякой войны! — и тоже сошло. Теперь-то мы знаем, что никакой голод не вызывает революции, если поддерживается национальный подъём или чекистский террор, или то и другое вместе. Но в феврале 1917 не было ни того, ни другого — и хлеб подай! Тогда были другие представления о сытости и голоде.

Для зарождения паники нужен только критический минимум слухов — а их сошлось больше. Одним только слухом, что будут продавать по фунту в день на человека, рабочие окраины были сотрясены больше, чем всей предыдущей революционной пропагандой партий. (Установлено, что часть петроградских пекарей продавала муку в уезд, где она дороже, — а немало петроградских пекарей вскоре станет большевиками.) И снимались на стачку даже такие заводы, где своя выпечка хлеба была поставлена безукоризненно.

Разрушительный толчок от слухов может произойти при всяком правительстве, во всяком месте страны. Но только слабое правительство от него падает. (Много слухов возникало и в советско-германскую войну, но при неуклонности власти ничто не сотряслось.) Российское правительство ни силою властных действий, ни психологически не управляло столичным населением.

Да в последние месяцы оно уже не верило и само себе и не верило ни в одно из своих действий, тем более в дни самих событий не соображало ни срочности, ни важности, ни возможности своих мер. Телефонная станция под правительственной защитой все часы революции обслуживала город. Думу и революционеров! — и не только не умели узнать их намерения, но даже не догадывались отключить их и разобщить. Наступала ночь — революционные силы расходились по домам, а власти и не пытались действовать энергично — но передыхали ночь в робкой надежде, что с утра этот кошмар не повторится. От прежней костенеющей самоуверенности они впали в лихорадочную неуверенность. Сперва волнения всё казались несерьёзными, улягутся сами — и вдруг бесконтрольно перескользнули в революцию.

Революция — это хаос с невидимым стержнем. Она может победить и никем не управляемая.

По донесениям Хабалова, Протопопова и Беляева в Ставке долго нельзя было угадать, что власти лишились средств подавления, а казаки изменили правительству. В Волынском батальоне, где всё и началось, офицеры даже не были переведены на казарменное положение, ночевали дома, патроны солдатам выдавались без них. А начался бунт — волынским офицерам даже не велели остановить свой батальон. Вечером 27 февраля, когда Таврический остался обнажён, беззащитен, — Хабалов, имея силы, не пытался овладеть им, а обсуждал, не пробиваться ли в Царское Село, куда он вообще мог выйти свободно. (За все дни он проявил находчивость один только раз: когда, уже арестованного, его привезли в Таврический, он сказался чужим именем, казачьим генералом в отпуску, и был поначалу отпущен. Единственная такая изобретательность, кроме ещё митрополита Питирима.)

Охранный расчёт требовал для Петрограда 60 тысяч верных правительственных сил. В февральские дни полицейские силы вместе с учебными командами запасных батальонов и изменившими казаками составляли всего 12 тысяч — а по сути боеспособными только и оказались полиция (всего 3500) и жандармерия, они и защищали режим, не желавший себя защищать. Но полиция была не только малочисленна, а и плохо вооружена: только револьверы и шашки, ни даже винтовок, ни скорострельного оружия, ни взрывчатых или дымовых средств. (Сперва напуганная молва, затем безответственная февральская пресса сколотили легенду, будто полиция была переодета в солдат и вооружена пулемётами, и расстреливала ими толпу с чердаков. Но такая стрельба, в военном отношении и бессмысленная, нигде никем в Петрограде не велась, и ни один такой пост и ни один пулемёт не были обнаружены за все дни, а полиция и вовсе пулемётов не имела и не обучена была из них стрелять — это всё помнилось толпе от беспорядочной собственной стрельбы и рикошетов — и так слепилась неразборчивая сплетня.)

Но не было у власти и притока добровольцев, добровольных защитников, это очень характерно. Кроме полковника Кутепова, нескольких офицеров-московцев, самокатного батальона и кроме невольных жертв мятежа — никто в Петрограде не отличился защитой трона, а тем более не имел успеха. (А в Москве ещё хуже.) Молодёжь из военных училищ? — её не позвали на помощь (и дальше штаб округа спешил растелефонировать приказы на сдачу всем офицерам и юнкерам, кто и хотел бы сопротивляться). Не позвали на помощь — но, заметим, училища и не ринулись сами, как бессмертный толедский Альказар 1936 года. В феврале 1917 никто у нас не пытался устроить русский Альказар — ни в Петропавловке, ни в Адмиралтействе и ни в каком училище. В Николаевском — было движение, но не развилось (в Павловском — ещё слабей).

А монархические организации? — да не было их серьёзных, а тем более способных к оружию: они и перьями-то не справлялись, куда оружие. А Союз русского народа? Да всё дуто, ничего не существовало. Но — обласканцы трона, но столпы его, но та чиновная пирамида, какая сверкала в государственном Петербурге, — что ж они? почему не повалили защитной когортой? стары сами, так твёрдо воспитанные дети их? Э-ге, лови воздух, они все умели только брать. Ни один человек из свиты, из Двора, из правительства, из Сената, из столбовых князей и жалованных графов, и никто из их золотых сынков, — не появился оказать личное сопротивление, не рискнул своею жизнью. Вся царская администрация и весь высший слой аристократии в февральские дни сдавались как кролики — и этим-то и была вздута ложная картина единого революционного восторга России. (Не единственный ли из чинов генерал Баранов оказал сопротивление при своём аресте? — так это особо и было отмечено «Известиями Совета рабочих депутатов».)

Монархисты в эмиграции потом десятилетиями твердили, что все предали несчастного Государя и он остался один как перст. Но прежде-то всего и предали монархисты: все сподряд великие князья, истерический Пуришкевич, фонтанирующий Шульгин, сбежавшие в подполье Марков и Замысловский, да и газета-оборотень «Новое время». Даже осуждения перевороту — из них не высказал открыто никто.

Но чего ж тогда, правда, стоила эта власть, если никто не пытался её защищать?

До нынешних лет в русской эмиграции сохранена и даже развита легитимистская аргументация, что наш благочестивый император в те дни был обставлен ничтожными людьми и изменниками. Да, так. Но: и не его ли это главная вина? Кто ж эти все ничтожества избрал и назначил, если не он сам? На что ж употребил он 22 года своей безраздельной власти? Как же можно было с такой поразительно последовательной слепотой — на все государственные и военные посты изыскивать только худших и только ненадёжных? Именно этих всех изменников — избрать и возвысить? Совместная серия таких назначений не может быть случайностью. За крушение корабля — кто отвечает больше капитана?

Откуда эта невообразимая растерянность и непригодность всех министров и всех высших военачальников? Почему в эти испытательные недели России назначен премьер-министром — силком, против разума и воли — отрекающийся от власти неумелый вялый князь Голицын? А военным министром — канцелярский грызун Беляев? (Потому что оба очаровали императрицу помощью по дамским комитетам.) Почему главная площадка власти — министерство внутренних дел — отдана психопатическому болтуну, лгуну, истерику и трусу Протопопову, обезумевшему от этой власти? На петроградский гарнизон, и без того уродливый, бессмысленный, — откуда и зачем вытащили генерала Хабалова, полудремлющее бревно, бездарного, безвольного, глупого? Почему при остром напряжении с хлебом в столице — его распределение поручено безликому безответственному Вейсу? А столичная полиция — новичку из Варшавы? Сказать, что только с петроградским военачальником ошиблись, — так и в Москву был назначен такой же ничтожный Мрозовский. И по другим местам Империи были не лучше того командующие округами (Сандецкий, Куропаткин) и губернаторы. Но и штабом Верховного и всеми фронтами командовали и не самые талантливые и даже не самые преданные своему монарху. (Только на флоты незадолго стали блистательные Колчак и Непенин, два самых молодых адмирала Европы, — но и то оказался второй упоён освобожденческими идеями.) И надо же иметь особый противодар выбора людей, чтобы генералом для решающих действий в решающие дни послать Иудовича Иванова, за десятки императорских обедов не разглядев его негодности. Противодар — притягивать к себе ничтожества и держаться за них. (Как и к началу страшной Мировой войны царь застигнут был со своими избранцами — легковесным Сазоновым, пустоголовым Сухомлиновым, которые и вогнали Россию в войну.)

Люди всевозможных качеств никогда не переводятся в огромной стране. Но в иные смутные периоды — лучшим закрываются пути к выдвижению.

Всякий народ вправе ожидать от своего правительства силы — а иначе зачем и правительство?

К началу 1917 года российская монархия сохранялась ещё в огромной материальной силе, при неисчислимых достояниях страны. И к ведению войны: уже развившаяся военная промышленность, ещё небывалая концентрация на фронте отличного вооружения, всё ж ещё не домолоченный кадровый офицерский состав и — ещё никогда не отказавшиеся воевать миллионы солдат. И — для сохранения внутреннего порядка: образ царя твёрдо стоял в понятии крестьянской России, а для подавления городских волнений не составляло труда найти войска.

Трон подался не материально, материального боя он даже не начинал. Физическая мощь, какая была в руках царя, не была испробована против революции. В 1905 на Пресне подавили восстание более явное — а в Петрограде теперь просто не защищались. Мельгунов правильно пишет: «Успех революции, как показал весь исторический опыт, всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивления.» Ещё в XIX веке все авторитеты признали, что всякие уличные революции после 1848 года — кончились, эпоха городских восстаний миновала, современное вооружение государств не даёт возможностей толпе выигрывать уличные бои. У власти — телеграф, телефон, железные дороги, пулемёты, артиллерия, броневые автомобили — их можно обслуживать небольшими отрядами верных правительству людей, не вводя в бой крупные войсковые части. Время уличных баррикад как будто навсегда миновало. Но власти в февральском Петрограде действовали вопреки всякому здравому смыслу и законам тактики: не использовали своего контроля над телефоном и телеграфом, не использовали преимуществ ни в каком виде оружия, а свои малые силы не держали в кулаке, но разбросали беззащитно по городу.

Не материально подался трон — гораздо раньше подался дух, и его и правительства. Российское правительство в феврале Семнадцатого не проявило силы ни на тонкий детский мускул, оно вело себя слабее мыши. Февральская революция была проиграна со стороны власти ещё до начала самой революции. Тут была и ушибленность Пятым годом, несчастным 9-м января. Государь никогда не мог себе простить того злосчастного кровопролития. Больше всего теперь он опасался применить военную силу против своего народа прежде и больше нужды. Да ещё во время войны! — и пролить кровь на улицах! Ещё в майский противонемецкий погром в 1915 в Москве приказано было полиции: ни в коем случае не применять оружия против народа. И хотя эта тактика тогда же показала полную беспомощность власти и всесилие стихии — запрещение действовать против толпы оружием сохранилось и до февральских петроградских дней. И в той же беспомощности снова оказались силы власти.

Все предварительные распоряжения столичным начальникам и все решения самих этих дней выводились Государем из отменного чувства миролюбия, очень славного для христианина, но пагубного для правителя великой державы. Оттого с такой лёгкостью и бескровностью (впрочем, в Петрограде несколько сот, а по Союзу городов — и до 1500 убитых, раненых и сошедших с ума, и 4000 арестованных новою властью) удалась Февральская революция — и, о, как ещё отдастся нам эта лёгкость и это миролюбие! (И посегодня отдалось ещё не всё.)

Династия покончила с собой, чтобы не вызвать кровопролития или, упаси Бог, гражданской войны.

И вызвала — худшую, дольшую, но уже без собирающего тронного знамени.

II. КРУШЕНЬЕ В ТРИ ДНЯ

(28 февраля — 2 марта 1917)

Кто же мог ожидать, кто же бы взялся предсказать, что самая мощная Империя мира рухнет с такой непостижимой быстротой? Что трёхсотлетняя династия, пятисотлетняя монархия даже не сделает малейшей попытки к сопротивлению? Такого прорицателя не было ни одного. Ни один революционер, никто из врагов, взрывавших бомбы или только извергавших сатиры, никогда не осмеливались такого предположить. Столетиями стоять скалой — и рухнуть в три дня? Даже в два: днём 1 марта ещё никто и не предлагал Государю отрекаться — днём 3 марта отрёкся уже не только Николай II, но и вся династия. Кадеты (Милюков на первых дипломатических приёмах) признавались иностранцам, что сами ошеломлены внезапностью и лёгкостью успеха. (Да Прогрессивный блок и не мечтал и не хотел отводить династию Романовых от власти, они добивались лишь ограничить монархическую власть в пользу высшей городской общественности. Они и самого Николая II довольно охотно оставили бы на месте, пойди он им на серьёзные уступки, да чуть пораньше.)

Но с той же хилой нерешительностью, как уже 5 лет, — ни поставить своё сильное умное правительство, ни уступить существенно кадетам, — Государь продолжал колебаться и после ноябрьских думских атак, и после декабрьских яростных съездов Земгора и дворянства, и после убийства Распутина, и целую неделю петроградских февральских волнений, — всё надеялся, всё ждал, что уладится само, всё колебался, всё колебался — и вдруг почти без внешнего нажима сам извихнулся из трёхсотлетнего гнезда, извихнулся больше, чем от него требовали и ждали.

Монархия — сильная система, но с монархом не слишком слабым.

Быть христианином на троне — да, — но не до забвения деловых обязанностей, не до слепоты к идущему развалу.

В русском языке есть такое слово зацариться. Значит: забыться, царствуя.

Парады, ученья, парады любимого войска и цветочные киоски для императрицы на гвардейских смотрах — заслоняли Государю взгляд на страну.

Всё царствование Николая II состоит как бы из двух повторенных кругов, каждый по 11 лет. И в пределах каждого круга он имел несчастный дар свести страну из твёрдого процветающего положения — на край пропасти: в октябре 1905 и в феврале 1917. Все споры российские теперь кипят о втором круге — а ведь в первом всё это уже случилось. В своём дремотном царствовании, когда бездействие избирается удобнейшей формой действия, наш роковой монарх дважды поспешествовал гибели России. И это — при лучших душевных качествах и с самыми добрыми намерениями!

После первого гибельного круга послан был ему Богом Столыпин. Единожды в жизни Николай остановил свой выбор не на ничтожестве, как обычно, а на великом человеке. Этот великий человек вытянул из хаоса и Россию, и династию, и царя. И этого великого человека Государь не вынес рядом с собою, предал.

Сам более всех несчастный своею несилой, он никогда не осмеливался ни смело шагнуть, ни даже смело выразиться. Не то чтобы гнуть по-петровски, но не мог и, как прадед его Николай, входить самому в холерный бунт — и давить, и после холерного госпиталя в поле сжигать свою одежду до белья. В начале германской войны только и мог он бледно повторить Александра I: «не положу оружия, пока последний вражеский солдат…», а не тряхнуть, как тот: «Скорее бороду отпущу и уйду в Сибирь!» Или как Александр III: «за единственного друга России князя Николая Черногорского!» — вот каковы мы крепки душой! Может быть все предшествующие цари романовской династии были нравственно ниже Николая II, — и конечно Пётр, топтавший народную душу, и себялюбивая Екатерина, — но им отпустилось за то, что они умели собою представить необъятную силу России. А кроткий, чистый, почти безупречный Николай II, пожалуй, более всего напоминая Фёдора Иоанновича, — не прощён тем более, чем, не по месту, не по времени, был он кротче и миролюбивей.

Его обнажённую переписку с женой кинули под ноги миллионам (с кем поступила судьба безжалостней?), и мы лишены возможности не прочесть: «Не надо говорить — у меня крошечная воля. Ты просто чуть-чуть слаб и не доверяешь себе… и немножко склонен верить чужим советам.»

В его нецарской нерешительности — главный его порок для русского трона. В таком же непримиримом конфликте с образованным обществом можно было стоять скалою, а он дал согнуть себя и запугать. Не признаваясь, он был внутренне напуган и земством, и Думой, Прогрессивным блоком, либеральной прессой, и уступал им — то само своё самодержавие (осенью 1905), то любимых своих министров одного за другим (лето 1915), всё надеясь задобрить ненасытную пасть, — и сам загнал себя в положение, когда не стало кого назначить. Он жил в сознании своей слабости против образованного класса — а это уже была половина победы будущей революции. В августе 1915 он раз единственный стянул свою волю против всех — и отстоял Верховное Главнокомандование, — но и то весьма сомнительное достижение, отодвинувшее его от государственного руля. И на том — задремал опять, тем более не выказывал уменья и интереса управлять энергично самою страной.

Отстоял себя, против всех, Верховное Главнокомандование, — так хотя бы им-то воспользовался в судьбоносные дни! К этим-то дням как раз оно прилегло — лучше не придумать! Его отъезд из Царского Села случайно как раз накануне волнений — не верней ли и понять как Божье дозволение: добраться до Ставки, до силы, до власти? до узла связи, до узла всех приказаний? Нельзя было занять более выгодной позиции против начавшейся петроградской революции!

 

К вечеру 27 февраля она была выиграна в Петрограде — но только в нём одном. Вся огромная Россия оставалась неукоснительно подчинена своим начальникам и никакой революции ниоткуда не ждала. Вся армия стояла при оружии, готовая выполнить любой ясный замысел своего вождя.

И такой замысел в ту ночь как будто начал осуществляться: посылка фронтовых полков на мятежный запасной небоеспособный гарнизон. Военный успех операции не вызывал сомнений, и было много полков, совсем не доступных агитации разложения, — как не тронулся ж ею Тарутинский полк, уже достигший цели. (Да он в одиночку, пожалуй, если б им руководили, мог осуществить и весь план.)

Но даже и в таком масштабе операция подавления не была необходима. Чтобы петроградские уличные волнения приобрели бы значение общероссийской революции, всего-то надо было: чтобы Россия не перестала эти волнения кормить хлебом, а они Россию — агитацией. Едва сбродился первый случайный состав Совета рабочих депутатов — его первой заботой было: восстановить железнодорожное движение между Москвой и Петроградом. Здесь было их слабое место! — сюда и надо было бить! (Как и предлагал генералу Мрозовскому полковник Мартынов.) Вообразим зоркую и решительную власть: как просто и коротко она бы блокировала этот дальний, уже сам собой невыгодно отрезанный болотный пункт, — совсем не надо и посылать в петроградское кипение никаких войск: отсоединить телеграфные линии, на четырёх железных дорогах вынуть по несколько рельсов и на эти места поставить 4 отряда из верных войск — да 444 было таких у Ставки, — и никогда бы жалкие запасники, ещё достаточно и оторвавшись от города, не посмели бы атаковать стреляных, атаковав же — проиграли бы. А чуть-чуть затем изменись положение, стань в Петрограде вместо фунта хлеба — полфунта, затем и четвертушка, — и все эти расхлябанные, необученные да и невооружённые запасные батальоны с такой же лёгкостью отъединились бы от революции, как они к ней присоединились. Верховный Главнокомандующий был вправе объявить вне закона мятежный город в военное время — и быстро бы пересохли глотки у ораторов, они бы кинулись через финскую границу, а не толкали бы в Действующую армию «приказ № 1».

Правда, и армия жила без продовольственных запасов и зависела целиком от подвоза, — но ей-то никто не мог перерезать.

1 марта «Известия» Совета писали: предстоят ещё жестокие схватки между народом и старой властью. Так уверены были все.

А уже — ничего не предстояло: что промелькнуло, не начавшись, — оно и было всё.

Сказать, что Государь, находясь и в Ставке, не был подлинным распорядителем своей армии? Что и в Могилёве (как и в Царском) он поставил себя так, что не мог принять великих смелых решений? Был связан и косностью своих штабных и немым сопротивлением Главнокомандующих фронтами?

Да, на всех этих местах — не состояли лучшие генералы, самые верные. Николай II не имел таланта угадывать верных, держать их и сам быть им последовательно верным. Потому и пришлось ему написать — «кругом измена, и трусость, и обман», что он органически не видел верных и храбрых, не умел их позвать. Так и вся его дюжина свиты была как подобрана по безликости и бездарности. Для чего содержится свита? — неужели для заполнения пустого пространства, а не для совета и помощи в трудную минуту? (А Конвой? Что ж за верность оказалась у Конвоя? Тот десяток терских казаков, в своих страшных туземных папахах, побредший на всякий случай отмечаться у Караулова в Думе — зачем они пошли? Просто испугались… Да и все четыре сотни Конвоя после вековой парадной и почётной охраны императоров — как быстро скисли: царскосельские — надели белые повязки, выбрали комитет…)

Однако пока Государь оставался в Ставке — Алексеев покорно выполнил распоряжение о посылке войск и не смел сам искать государственного выхода. Останься Государь и далее в Ставке — посланные войска неуклонно шли бы на Петроград, и никто не запрашивал бы у Главнокомандующих мнения их о необходимости царского отречения.

Ото всего того произошло бы вооружённое столкновение в Петрограде? Если бы восставшие не разбежались — да. Но отдалённейше не было бы оно похоже на трёхлетнюю кровавую гражданскую войну по всем русским просторам, чекистский бандитский разгул, тифозную эпидемию, волны раздавленных крестьянских восстаний, задушенное голодом Поволжье — и полувековой адовый скрежет ГУЛАГа потом.

Измени, отклонись, пошатнись все высшие военачальники? — Государь мог уехать в иное верное место: в армию Гурко, в гущу расположения своей гвардии, на передовую линию, — из этого твёрдого верного окружения сохраняя возможность проявить свою волю стране.

Наконец, если рок характера — колебаться, — проколебался бы Государь ещё двое-трое суток. Выиграй он ещё три дня — и до Северного и Западного фронтов дошёл бы советский «приказ № 1» — и те же самые генералы вздрогнули бы перед бездной — и сами удержали бы царя от отречения. Но нет, в этом колебании Государь был быстротечнее, чем когда-либо. Едва услышал об опасности своей семье — и бросил армию, бросил Ставку, бросил пост Верховного — и помчался к семье.

Снова признак чистого любящего сердца. Но какому историческому деятелю его слабость к своей семье зачтена в извинение? Когда речь идёт о России — могли б и смолкнуть семейные чувства.

Наконец, семью и при больных детях можно было вывезти из Царского Села энергично: автомобили быстрые, вагоны тёплые и удобные, и конвоя достаточно.

Оправдать, что Государь просто не знал, не понимал, что происходит в Петрограде, не охватывал масштабов? Да, настолько не знал, насколько бездарных и нечестных министров сам поставил. Но и настолько знал уже, что послал на усмирение восемь полков.

Нет, император завороженно покинул свою лучшую, единственно верную позицию — и безвольно поехал всё в ту же удавку, из которой так вовремя ускользнул, — под самую лапу революционного Петрограда.

Вяло поплыл, не напрягая ни воли, ни власти, — а как плывётся, путь непротивления. Даже грозной телеграммы по всем железным дорогам, как Бубликов, он не нашёлся послать с пути.

Окунулся в поездку — и потерял последнее знание о событиях — уже и вовсе не знал ничего.

Через незнание, через немоту, через ночь, через глушь, меняя маршруты, — к семье! к семье! к семье! Такое бы упорство — да на лучших направлениях его царствования!

Кстати, Любань никакими революционными войсками не была занята, никто не перегораживал царю дорогу, — а просто местная запасная часть, пользуясь наступившей свободой, разгромила станционный буфет, вот и всё. Естественный эпизод для такой обстановки, в какую царственным особам не следует много путешествовать.

Жалкий рыск заплутавшихся царских поездов на другой день объявляли толпе под смех — и в Таврическом, и у московской городской думы. Ещё будут и врать свободные газеты, не стеснённые уже ничем, что царский поезд был задержан искусственным крушением, паровозы испорчены пролетариями-смазчиками. Ещё будет декламировать Керенский, что героические железнодорожники помогли изловить царя.

Но как ни объясняй — красиво не объяснишь.

И вот — император дослал и загнал сам себя в полувраждебную псковскую коробочку. И что ж он обдумывает эти сутки? — как бороться за трон? Нет, лишь: отдавать ли в чужие руки больного сына? Трон — он сразу готов отдать без боя, он не подготовлен бороться за него.

Та же вдруг чрезмерная податливость, как и 17 октября 1905: внезапно уступить больше, чем требует обстановка.

Он даже не вспомнил в эти сутки, что в его Империи существуют свои основные законы, которые вовсе не допускали никакого отречения царствующего Государя (но, по павловскому закону: лишь престолонаследник мог отречься заранее — и то «если засим не предстоит затруднения в наследовании»). И сугубо не мог он отрекаться ещё и за наследника. Где, кто, по какому вообще закону может отречься от каких-либо прав за несовершеннолетнего? Николай II не понимал закона, он знал только своё отцовское чувство. Было бы грубо, а заметить можно и так: кто же выше — сын или русская судьба? сын или престол? Для чего держали Распутина: сохранить наследника для престола или сына для мамы? Раздражили всё общество, пренебрегли честью трона — для устойчивости династии? или только по родительским чувствам? Если только берегли сына для родителей, то всей семье надо было уходить на отдых десятью годами раньше. А если — наследника для престола, так вот и достигнута вершина того хранения? И вдруг обратился цесаревич просто в сына? (Но низко было со стороны Милюкова упрекнуть, что через сына хотели прицепиться и вернуться к трону: вот уж — бесхитростно.)

А сам Алексей, несовершеннолетний, и права бы не имел в том году отречься, как легко сделал Михаил. И Родзянке и думскому Комитету не оставалось наотрез ничего другого, как поддерживать наследника. А так как Совет депутатов не был готов к революционной атаке, то монархия бы и сохранилась, в пределах конституционной реформы. Но береженьем столь многобережёного сына Николай толкнул монархию упасть.

И права не имел он передавать престол Михаилу, не удостоверясь в его согласии.

А выше государственных законов: он тем более не имел права на отречение в час великой национальной опасности.

А ещё выше: он всю жизнь понимал своё царствование как помазанье Божье — так и не сам же мог он сложить его с себя, а только смерть.

Именно потому, что волю монарха подданные должны выполнять беспрекословно, — ответственность монарха миллионно увеличена по сравнению со всяким обычным человеком. Ему была вверена эта страна — наследием, традицией и Богом — и уже поэтому он отвечает за происшедшую революцию больше всех.

В эти первомартовские дни его главным порывом было — семья! — жена! — сын! Доброму семьянину, пришло ли в голову ему подумать ещё о миллионах людей, тоже семейных, связанных с ним своей присягою, и миллионах, некрикливо утверженных на монархической идее?

Он предпочёл — сам устраниться от бремени.

Слабый царь, он предал нас.

Всех нас — на всё последующее.

Побегом Верховного Главнокомандующего из Ставки генерал Алексеев был возвышен как бы в верховные судьи тому. Он от болезни ещё полусидел за столом, он был только начальник штаба, — но все военные силы России на главные дни петроградской революции — а значит вся историческая судьба российского государства — были покинуты на него одного бесконтрольно, безответно, безусловно. Оставим ли этому генералу одну военную объективность? Или признаем, что на его суждения и решения в неподготовленной роли влияли и общественные симпатии и личные заблуждения?

Мы видели, как Алексеев через Родзянку втянулся в прямые переговоры с мятежной столицей и дал убедить себя и сделать себя орудием свержения с трона (вероятно, в ложной надежде, что так государственная перетряска пройдёт всего быстрей и безболезненней для Действующей Армии) — хотя для военного человека во главе семимиллионной перволинейной армии не мог быть закрыт другой путь: не склонять Главнокомандующих к государеву отречению, а вызвать Родзянку к себе, а то и по телеграфу продиктовать Петрограду ультиматум — и даже не возникло бы малой междоусобицы, цензовые круги присмирели бы тотчас, разве похорохорился бы недолго Совет депутатов, перед тем как разбежаться. Однако невозместимые двое суток, с полуночи 1 марта, Алексеев пробыл под обаянием столичного вещуна, искренне веря, что тот — личность и в Петрограде реально у власти, едва ли не президент.

Но какова б ни была доля личной ошибки — одна она не могла бы заслонить военного долга, да ещё и у всех остальных ведущих генералов. Поздние монархисты (сами, однако, не поднявшие защитного меча) более всего обвиняют Главнокомандующих, что они обманули и предали доверчивого Государя, пока тот спал на псковском вокзале. Действительно, кому ж, как не первым генералам, должна была быть ясна и обязательна служебная верность — уж им ли не понимать, что без верности и в собственных их руках рассыпется армия (что и случилось)! Но в той же Ставке монархист Лукомский вполне был согласен с Алексеевым. А Рузский охотно взял на себя главную долю убеждения и ломки Государя.

Всегда такой оглядчивый, сдержанный, терпеливый Алексеев — не в ночном бреду, но в утренней ясности, не проверив никак: а что на самом деле происходит в столице? не задумавшись: что будет с армией, если неподчинение разжечь на самой её верхушке? — подписал фантастическую телеграмму, призывающую генералов переступить свою генеральскую компетенцию и судить о судьбах императорского трона. В помрачении утянулся, не видя, что совершает прямую измену своему воинскому долгу. Обгонял даже желания Родзянки, который и не выразил к нему такой просьбы.

И Брусилов спешит к перевороту с опережающей угодливостью (много раз потом проявленной). Эверт — как будто не с охотой — но и не с сопротивлением же — подчиняется. Сахаров — почти упёрся, почти отказал, — но, душу отведя в негодовании, тут же сдался и присоединился. Николай Николаевич действует в давнем династическом комплексе и с обычной недальновидностью (показав себя таким же дутым глупцом, как и Родзянко). Непенин — даже рвётся навстречу желаемой революции. Колчак — презрительно промолчал на запрос Алексеева, но и не встал же на защиту трона ничем. Генералов пониже (не то чтобы полковника Врангеля) не спрашивали. Когда прорвалось от Хана Нахичеванского случайным свидетельством: «Прошу не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии» — телеграмму эту Рузский положил в карман.

И что пишут Главнокомандующие? О «предъявленных требованиях» -не заметив: кто же их предъявлял? «Спасти железные дороги» — позавчера самим Алексеевым добровольно отданные Бубликову. О «петроградском Временном Правительстве» — которое ещё в те часы не существовало (и никогда не будет властью). «Спасти Армию» — спасти 13 армий, 40 корпусов — от десятка необученных запасных батальонов! В северо-западном уголке страны вздыбилось сумрачное творение Петра — и чтобы «спасти» 7-миллионную боевую армию от искушения изменить присяге, — им, Главнокомандующим, теперь следовало первым поспешить изменить собственной присяге!

Такое единое согласие всех главных генералов нельзя объяснить единой глупостью или единым низменным движением, природной склонностью к измене, задуманным предательством. Это могло быть только чертою общей моральной расшатанности власти. Только элементом всеобщей образованной захваченности мощным либерально-радикальным (и даже социалистическим) Полем в стране. Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились — и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его. Оно почти полностью владело интеллигенцией. Более редкими, но пронизывались его силовыми линиями и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство, епископат (вся Церковь в целом уже стояла бессильна против этого Поля), — и даже те, кто наиболее боролся против Поля: самые правые круги и сам трон. Под ударами террора, под давлением насмешки и презрения — эти тоже размягчались к сдаче. В столетнем противостоянии радикализма и государственности — вторая всё больше побеждалась если не противником своим, то уверенностью в его победе. При таком пронизывающем влиянии — всюду в аппарате государства возникали невольно-добровольные агенты и ячейки радикализма, они-то и сказались в марте Семнадцатого. Столетняя дуэль общества и трона не прошла вничью: в мартовские дни идеология интеллигенции победила — вот, захватив и генералов, а те помогли обессилить и трон. Поле струилось сто лет — настолько сильно, что в нём померкало национальное сознание («примитивный патриотизм») и образованный слой переставал усматривать интересы национального бытия. Национальное сознание было отброшено интеллигенцией — но и обронено верхами. Так мы шли к своей национальной катастрофе.

Это было — как всеобщее (образованное) состояние под гипнозом, а в годы войны оно ещё усилилось ложными внушениями: что государственная власть не выполняет национальной задачи, что довести войну до победного конца невозможно при этой власти, что при этом «режиме» стране вообще невозможно далее жить. Этот гипноз вполне захватил и Родзянку — и он легкомысленно дал революции имя своё и Государственной Думы, — и так возникло подобие законности и многих военных и государственных чинов склонило не бороться, а подчиниться. Называлось бы с первых минут «Гучков-Милюков-Керенский» или даже «Совдеп» — так гладко бы не пошло.

Их всех — победило Поле. Оно и настигло Алексеева в Ставке, Николая Николаевича в Тифлисе, Эверта в Минске, штаб Рузского и самого Государя — во Пскове. И Государь, вместе со своим ничтожным окружением, тоже потерял духовную уверенность, был обескуражен мнимым перевесом городской общественности, покорился, что сильнее кошки зверя нет. Оттого так покато и отреклось ему, что он отрекался, кажется, — «для блага народа» (понятого и им по-интеллигентски, а не по-государственному). Не в том была неумолимость, что Государь вынужден был дать подпись во псковской коробочке — он мог бы ещё и через день схватиться в Ставке, заодно с Алексеевым, — но в том, что ни он и никто на его стороне не имел уверенности для борьбы. Этим внушённым сознанием мнимой неправоты и бессилия правящих и решён был мгновенный успех революции.

Мартовское отречение произошло почти мгновенно, но проигрывалось оно 50 лет, начиная от выстрела Каракозова.

А в ближайшие следующие дни силовые линии Поля затрепетали ещё победней, воздух стал ещё угарней. И когда поворотливая петроградская газета с банковским фундаментом и интеллектуальным покрытием спросит генерала Рузского:

— Мы имеем сведения, что Свободная Россия обязана вам предотвращением ужасного кровопролития, которое готовил низложенный царь. Говорят, он приехал к вам убедить вас, чтобы вы послали на столицу несколько корпусов? —

общественный воздух уже окажется настолько раскалён, все громкости поднимутся в цене, а скромности упадут, — генерал Рузский, чтобы не вовсе затереться в уничижении, улыбнулся и заметил:

— Если уж говорить об услуге, оказанной мною революции, то она даже больше той. Я — убедил его отречься от престола.

Генерал Рузский торопил, торопил на себя подножье пятигорского Машука с чекистами — свой шашечный переруб на краю вырытой ямы…

Если надо выбрать в русской истории роковую ночь, если была такая одна, сгустившая в несколько ночных часов всю судьбу страны, сразу несколько революций, — то это была ночь с 1 на 2 марта 1917 года.

Как при мощных геологических катастрофах новые взрывы, взломы и скольжения материковых пластов происходят прежде, чем окончились предыдущие, даже перестигают их, — так в эту русскую революционную ночь совместились несколько выпереживающих скольжений, из которых единственного было достаточно — изменить облик страны и всю жизнь в ней, — а они текли каменными массами все одновременно, да так, что каждое следующее отменяло предшествующее, лишало его отдельного смысла, и оно могло хоть бы и вовсе не происходить. Скольжения эти были: переход к монархии конституционной («ответственное министерство») — решимость думского Комитета к отречению этого Государя — уступка всей монархии и всякой династии вообще (в переговорах с Исполнительным Комитетом СРД — согласие на Учредительное Собрание) — подчинение ещё не созданного правительства Совету рабочих депутатов — и подрыв этого правительства (да и Совета депутатов) отменой всякого государственного порядка (реально уже начатой «приказом № 1»).

Пласты обгоняли друг друга катастрофически: царь ещё не отрёкся, а Совет депутатов уже сшибал ещё не созданное Временное правительство.

Пока император, уступив ответственное министерство, спал, а Главнокомандующие генералы телеграфно столковывались, как стеснить его к отречению, и всем им это казалось полным исчерпанием русских проблем, — думские лидеры, прокатясь на смелости запасных волынцев, осмелевшие от трёх суток полного несопротивления властей, уже решились на создание своего правительства — без всякого парламента, без народного одобрения и без монаршего согласия. Деятели Февраля были упоены пробившим часом победы. И хотя они спешили вырвать отречение царя, не надеясь на то после войны, но ещё более спешили углубить отречение бесповоротным разрывом со старым порядком, отказом принять своё назначение от старой власти, реставрации которой только и боялись одной. (Во всякой революции повторяется эта ошибка: не продолжения боятся, а реставрации.) Временное правительство возникало вполне независимо от царского отречения или неотречения: если бы Николай II в тот день и не отрёкся — Временное правительство всё равно возгласило бы себя в 3 часа дня 2 марта. (По игре судьбы Милюков поднялся на возвышение в Екатерининском зале на 5 минут раньше, чем Государь во Пскове взял ручку для подписи своего первого дневного отречения.) И членам нового правительства такое действие казалось исчерпанием революции.

Февральские вожди и думать не могли, они не успели заметить, они не хотели поверить, что вызвали другую, настигающую революцию, отменяющую их самих со всем их столетним радикализмом. На Западе от их победы до их поражения проходили эпохи — здесь они ещё судорожно сдирали корону передними лапами — а уже задние и всё туловище их были отрублены.

Вся историческая роль февралистов только и свелась к тому, что они не дали монархии защититься, не допустили её прямого боя с революцией. Идеология интеллигенции слизнула своего государственного врага — но в самые же часы победы была подрезана идеологией советской, — и так оба вековых дуэлянта рухнули почти одновременно.

Ещё накануне ночью цензовые вожди согласились на зависимое положение: согласились быть правительством призрачным ещё прежде, чем сформировались. Монархия окончила существование всё же 3 марта, а Временное правительство не правило и ни часа, оно правило минус два дня: оно было свергнуто ещё в ночь на 2 марта непереносимыми «восемью условиями» Исполкома Совета — и даже ещё вечером 1-го, когда в прокуренной 13-й комнате несколько третьесортных интеллигентов и второсортных революционеров не сопротивились печатанью «Приказа № 1», выбивающего всякую опору не только из-под лакированных ботинок новых министров.

И этим подвижным успешливым суетунам из Совета тоже мнилось — основательное решение проблем страны.

В пользу кого ж отрекалась династия? Кто же стал новой Верховной Властью? Комитет (самозванный) Государственной Думы? — но жадное к власти Временное правительство уже оттеснило его. Само Временное правительство? — но оно могло стать всего лишь исполнительной властью, да и ни часу не стояло на своих ногах.

И получается, что Николай II, для блага России, отрёкся в пользу Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов — то есть шайки никем не избранного полуинтеллигентского полуреволюционного отребья.

Но в «Приказе № 1» и в бесшабашности петроградских запасных, не желающих на фронт, — уже таилось и отречение Совета в пользу большевизма.

В ночь с 1 на 2 марта Петроград проиграл саму Россию — и больше чем на семьдесят пять лет.

III. ГДЕ РЕВОЛЮЦИЯ

(3-9 марта 1917)

В отречении Михаила мы наблюдаем ту же душевную слабость и то же стремление освободиться самому. Даже внешне похожи действия братьев: почти в тех же часах, как сорвался Николай в путешествие к супруге, — пустился и Михаил в Петроград по навязчивой воле Родзянки. (А и в Гатчине вместо фронта тоже оказался императорский брат по любви к передышке, побыть с женой между двумя служебными должностями.) И так же, как Николай во Пскове, Михаил на петроградской квартире лишился свободы движения. И так же в западне был вынужден к отречению — да отчасти чтоб и скорей повидать любимую умницу-жену.

Временное правительство позаботилось о глухоте западни: если бы в ночь на 3 марта не задержали первого манифеста и уже вся страна и армия знали бы, что Михаил — император, — потекло бы что-то с проводов, донёсся бы голос каких-то молчаливых генералов, Михаила уже везде бы возгласили, в иных местах и ждали б, — и он иначе мог бы разговаривать на Миллионной.

А сторонник монархии военный министр Гучков не догадался, как Алексеев накануне, запросить совета всех Главнокомандующих. Да ведь ещё не опомнился от своей престижной поездки во Псков и от своего опасного хвастовства в железнодорожных мастерских.

Михаил не более думал о борьбе за трон, не более порывался возглавить сопротивление армии, чем его старший брат. А между тем уже 3 марта с утра Алексееву стало тошно проясняться, что он наделал. А днём он искал этих петроградских политиков к телеграфу, да представить не мог, что в эти часы они уже отрекают и Михаила. Прибудь Михаил в Могилёв — конечно, Алексеев подчинился бы ему.

Да в самом Петрограде никто не догадался кликнуть военные училища, — их было несколько тысяч готовной молодёжи, и они могли бы решить дело. Но на это смелость нужна была — гражданская, не та, что в картинной кавалерийской общей атаке, где Михаил был безупречен.

Сколько могло быть добровольцев из молодёжи — показала Гражданская война. А в марте Семнадцатого — ещё и вся Действующая Армия стояла — наготове и управляемая. Но династия покинула престол, даже не попытавшись бороться за Россию.

И Михаилом, и всеми собравшимися на Миллионной, и монархистами среди них — всеми владел обманный параллакс, сдвиг зрения: из-за бушующей петроградской толпишки они не видели (кто и не хотел видеть) нетронутого массива России.

Николай в дневнике удивлялся: «Мишин манифест кончается четырёххвосткой для выборов Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость.»

Как будто в собственном его отречении есть меньше, чему удивиться.

Правда, и свободолюбивое Временное правительство в эти дни перехватывало телеграммы между братьями, не давая им снестись, прикоснуться друг ко другу. Но даже зря хлопотали: телеграммы не несли ни понимания, ни поддержки. Михаил, «забыв всё прошлое», то есть судьбу своей женитьбы, просил брата «пойти по пути, указанному народом». (Где он увидел народ?) Николай, ещё содержательней, просил прощения, что огорчил брата (своим отречением), что не успел предупредить, зато навсегда останется преданным братом и скоро приедет в Царское Село. Ни в телеграммах, ни в разъединении не соединило братьев монархическое правосознание.

В отречении Михаила ещё меньше понимания сути дела: насколько он владел престолом, чтоб отрекаться от него? Образованные юридические советники, звёзды кадетской партии, Набоков и Нольде, выводили ему красивым почерком: «впредь до того, как Учредительное Собрание своим решением об образе правления…» — а он доверчиво, послушно подписал. (И какое такое Учредительное Собрание он мыслил во время войны?)

Василий Маклаков, чья отточенная юридическая проницательность ещё обострилась тем, что он с первого дня был отведен прочь от Временного правительства, увидел так: «Странный и преступный манифест, которого Михаил не имел права подписывать, даже если бы был монархом… Акт безумия и предательства.»

Совершенно игнорируя и действующую конституцию, и Государственный Совет, и Государственную Думу, без их согласия и даже ведома — Михаил объявил трон вакантным и своею призрачной властью самочинно объявил выборы в Учредительное Собрание, и даже предопределил форму выборов туда! — а до того передал Временному правительству такую абсолютную власть, какою не обладал и сам. Тем самым он походя уничтожил и парламент и основные законы государства, всё отложив якобы на «волю великого народа», который к тому мигу ещё и не продремнулся, и не ведал ничего.

Ведомый своими думскими советчиками, Михаил не проявил понимания: где же граница личного отречения? Оно не может отменять форму правления в государстве. Отречение же Михаила оказалось: и за себя лично, и за всю династию, и за самый принцип монархии в России, за государственный строй её. Отречение Николая формально ещё не было концом династии, оно удерживало парламентарную монархию. Концом монархии стало отречение Михаила. Он — хуже чем отрёкся: он загородил и всем другим возможным престолонаследникам, он передал власть аморфной олигархии. Его отречение и превратило смену монарха в революцию. (То-то так хвалил его Керенский.)

Именно этот Манифест, подписанный Михаилом (не бывшим никогда никем), и стал единственным актом, определившим формально степень власти Временного правительства, — не могли ж они серьёзно долго держаться за фразу Милюкова, что их избрала революция, то есть революционная толпа. Также и назначение премьером князя Львова Николаем Вторым они не хотели признать. Безответственный манифест Михаила и стал как бы полной конституцией Временного правительства. Да ещё какой удобной конституцией: трон, то есть Верховная власть — упразднялась и не устанавливалось никакой другой, значит: Временное правительство помимо власти исполнительной становилось также и Верховной властью. Как будто оставалась ещё законодательная власть, то есть Государственная Дума (и Государственный Совет)? Но хотя именно в эти дни слова «Государственная Дума» порхали над Петроградом и были несравненно популярны — на самом деле Дума уже потеряла всю власть, да и перестала существовать. С первого же своего шага Временное правительство отшвырнуло и убило Думу (и тем более — Государственный Совет) — тем самым захватило себе и законодательную власть. (Короткие часы ему казалось, что оно прочно удержится на соединённом энтузиазме общества и народа.)

Большего беззакония никогда не было совершено ни в какое царское время: любая «реакция» всегда опиралась на сформулированный и открыто объявленный закон. Здесь же похищались все виды власти сразу — и необъявленно. При царе сколько было негодований, что открытыми указами производились перерывы в занятиях законодательных палат! — но блеснула эта свобода, и законодательные палаты распустили одним ударом, беспрепятственно и навсегда.

О, как ждали годами и прорицали ответственное министерство — ответственное не перед каким-то там монархом, но перед народом! Наступила эра свободы — и те самые излюбленные «лучшие люди народа» создали министерство, вкруговую безответственное, не ответственное вообще ни перед кем: они захватили в одни свои руки и Верховную власть, и законодательную, и исполнительную. (Да и судебную.) Тут — больше, чем прежнее Самодержавие.

И можно было бы сказать, что они стали новыми диктаторами или самодержцами, если бы из слабых своих рук они тут же не разронили всю эту власть — на мостовую, Совету рабочих депутатов или кто вообще захочет. Перед совдепом правительство сразу же связало свои руки восемью условиями, — а взамен за них не получило никакой поддержки Исполнительного Комитета — только ту, что он пока правительство не свергал, но даже и свергал, на каждом шагу действуя помимо него, против него и нанося удары по его авторитету. Совдеп стремительно разваливал армию — но вопрос о сохранении её даже не всплыл в протоколах правительства. Зато серьёзно обсуждалось, как сохранить верность союзникам, зато угодливо приглашали делегатов совдепа проверять расходование правительственных финансовых средств.

Так и с судьбой Государя. Достаточно было совдепу цыкнуть — и всевластное правительство проявило решительную твёрдость в аресте царя, — а почему, собственно? Царь добровольно отрёкся и именно этому правительству пытался преемственно передать власть — уже это, казалось бы, морально обязывало правительство по отношению к бывшему монарху. Можно было ограничить его местожительство — в тот момент ни газеты, ни петиции не требовали большего, — но зачем арест? Защитить царя решётками от гнева и расправы масс? Но такого народного движения — к расправе — нигде и никем проявлено не было.

Так только — угодить совдепу? Пожалуй не только. Временное правительство после трёх дней своего горевого царствования уже стало опасаться морального сравнения себя с царём? Свергнутый, но вольный в жизни царь становился мозолью именно правительству. Это сознание проявилось у министров быстро. Уже 6 марта Некрасов дал знать Чхеидзе, что Временное правительство не возражает против ареста царя и даже поможет в нём. На частных переговорах министров, где стержнем был Керенский, арест был, очевидно, решён уже 5 марта, поскольку 6-го Керенский уже посылал искать место заключения для царской семьи. (Предполагалась Осиновая Роща, имение Левашовой, в сторону Карельского перешейка.) 7-го он поехал в Москву и произносил красивые слова о милосердии, а в самом червилось спиралью огненно-революционное нетерпение: доказать на следствии измену царя и затем судить его — какая будет крылатая аналогия с Великой Французской!

В своё время царь не арестовал ни Керенского, ни Гучкова, ни кого из них, считая невозможным арестовывать политических деятелей. Но, обратно, арестовать царя, добровольно отдавшего корону, чтоб только избежать междоусобицы, — никому из них не показалось возмутительно, а всех радостно насытило. В своё время царь не накладывал запрета на самые поносные речи радикалов — теперь, в эпоху свободы, правительство из либералов-радикалов запретило даже прощальное слово Верховного Главнокомандующего, где он призывал армию служить этому же правительству и эту же войну против Германии продолжать.

Боялись напомнить и вспомнить, что этот царь, напротив, был слишком верен этой войне, на погибель России и себе?..

А кроме ареста беззащитного царя мы более не обнаружим нигде никаких признаков твёрдости Временного правительства. По нескольку лет они знали себя в списках подготавливаемого кабинета — а никто не готовил себя делово к этой роли, и, например, никто не подумал: а какова же будет структура власти? Только захватив теперь центральную власть, вспомнили, что ещё должны существовать власти местные, — и как теперь быть с ними? Анекдотический премьер и анекдотический министр внутренних дел князь Львов нашёл выход в том, чтобы единым ударом разрушить всё местное самоуправление и не оставить местных властей (а они уже и от самого отречения падали, их только чуть дотолкнуть):

«…а назначать никого не будем. На местах выберут. Такие вопросы должны разрешаться не из центра, а самим населением. Будущее принадлежит народу, выявившему в эти исторические дни свой гений. Какое великое счастье жить в эти великие дни!»

Святой Народ сам разберётся.

В осточертелом головокружении Временное правительство поспешно уничтожало по всей России всякую администрацию. Одномоментно была разогнана вся наружная полиция, вся секретная полиция, перестала существовать вся система министерства внутренних дел — и уже по-настоящему никогда не восстановилась. (До большевиков.) И это всё сделали не большевики и не инспирировали немцы — это всё учинили светлоумые российские либералы.

Сердитый на них Бубликов (за то, что не дали ему министерства) справедливо писал о них: это не министерский кабинет, а семинарий государственного управления: все — новички в деле, все — учатся, все умеют только речи говорить.

Для всей думающей российской интеллигенции общепризнанным местом было — поражаться ничтожеству нашего последнего императора. Но не паче ли тогда изумиться ничтожеству первого измечтанного этой интеллигенцией правительства народного доверия? Столько лет надсаживались об этих людях, «облечённых доверием всего народа», — и кого же сумели набрать? Вот наконец «перепрягли лошадей во время переправы» — и что же? кого же?..

Открытки с дюжиной овальчиков «Вожди России» спешили рекламировать их по всей стране.

Размазню князя Львова «Сатирикон» тогда же изобразил в виде прижизненного памятника самому себе «за благонравие и безвредность». Милюков — окаменелый догматик, засушенная вобла, не способный поворачиваться в струе политики. Гучков — прославленный бретёр и разоблачитель, вдруг теперь, на первых практических шагах, потерявший весь свой задор, усталый и запутлявший. Керенский — арлекин, не к нашим кафтанам. Некрасов — зауряд-демагог, и даже как интриган — мелкий. Терещенко — фиглявистый великосветский ухажор. (Все трое последних вместе с Коноваловым — тёмные лошадки тёмных кругов, но даже нет надобности в это вникать.) Владимир Львов — безумец и эпилептик (через Синод — к Союзу воинствующих безбожников). Годнев — тень человека. Мануйлов — шляпа, не годная к употреблению. Родичев — элоквент, ритор, но не человек дела (да не задержался в правительстве и недели). И достоин уважения, безупречен серьёзностью и трудолюбием один только Шингарёв (не случайно именно его и поразит удар ленинского убийцы), — но и он: земский врач, который готовился по финансам, вёл комиссию по обороне, а получил министерство земледелия!.. — круглый дилетант.

Вот — бледный, жалкий итог столетнего, от декабристов, «Освободительного движения», унесшего столько жертв и извратившего всю Россию!

Так Прогрессивный блок — только и рвался, что к власти, не больше?..

Они растерялись в первую же минуту, и не надо было полной недели, чтоб сами это поняли, как Гучков и признался Алексееву. Когда они прежде воображали себя правительством — то за каменной оградой монархии. А теперь, когда Россия осталась без всякого порядка и, естественно, начинала разминаться всеми членами, — теперь они должны были поворачиваться как на пожаре, — но такими скоростями и такой сообразительностью не владели они. (Да эти бешеные ускорения немыслимы были для мозгов старого времени — ни для царских министров, ни для временных, ни даже для половины совдепского исполкома.)

Все протоколы этого правительства, если смерить их с порой, — почти на уровне анекдота. И только накатывается через них уже угадываемая Шингарёвым продовольственная реформа — куда круче, чем критикованная им же у Риттиха за крутость, — и через которую мы начинаем уже с мурашками угадывать большевицкие продотряды.

Была ли она стихийная? Почему она такая лёгкая и мгновенная? И кто вообще она?

Сомневаются: да называть ли её революцией? Если даже к 9 марта, как мы уже видим, на своих просторах, в своих массах Россия ещё не пережила Февраля, не осуществляла его сама, но повсюду узнала о нём с опозданием, а где и с большим, — узнала как о постороннем свершившемся факте. Ни в необъятной российской провинции, ни в Действующей Армии никакого Февраля в феврале не произошло, ни народ, ни цвет армии не участвовали в том — а значит, нигде, кроме Петрограда, не было предрасположения к восстанию? Февральская революция произошла как бы не в России, но в Петрограде, потом и в Москве за Россию, вместо неё, а всей России объявили готовый результат. Если б революция была стихийной и всенародной — она происходила бы повсюду.

Разве Государю было неизбежно отрекаться? Разве потому он отрёкся, что революция быстро и сильно раскатилась по стране? Наоборот: только потому она так легко и покатилась, что царь отрёкся совсем внезапно для всей страны. Если сам царь подал пример мгновенной капитуляции, — то как могли сопротивиться, не подчиниться все другие меньшие чины, особенно в провинции?

К Февралю народ ещё никак не утерял монархических представлений, не был подготовлен к утере царского строя. Немое большинство его — девять десятых — даже и не было пронизано либерально-радикальным Полем (как во всякой среде большой собственной густоты, как магнитные в металле — силовые линии либерального Поля быстро терялись в народе).

Но и защищать монархию — ни народ, ни армия так же не оказались подготовлены.

Так — назвать ли революцией то, что произошло в Феврале? — если считать революцией внезапное, насильственное и с участием масс изменение политического строя государства? Всё это — насильственные действия миллионных масс, и разлив кровопролития, и крутейшие перемены государственного и общественного строя, самой народной жизни, — произойдёт в России — только не сразу.

У нас называют три революции: 1905 года, Февраля 1917 и Октября. Но в 1905-06 не произошло существенных перемен государственной и народной жизни, и не было движения миллионных масс: была симуляция революции, было много разрозненного террора (и уголовного), когда революционеры (и уголовники) и интеллигенты — толкали, толкали, раскачивали, раскачивали — а оно никак не раскачивалось и не раскачалось. А Февраль — даже неправдоподобен: дремота страны, ничтожное участие масс — и никакого сопротивления власти. А Октябрь — короткий грубый местный военный переворот по плану, какая уж там революция?

Ни одна как будто — не подходит под революцию. Две последних — весьма точно назвать переворотами.

Но несомненно, что в XX веке в России произошла величайшая кровавая необратимая революция всемирового значения. Необратимостью и радикальностью перемен только и определяется революция.

Если в Феврале было мало крови и насилия и массы ещё не раскатились, — то всё это ждало впереди: и вся кровь, и всё насилие, и захват народных масс, и сотрясение народной жизни. Революции бывают и медленные — но, начавшись, уже неуклонны, и насилие в них потом всё разыгрывается. Наша революция разгуливалась от месяца к месяцу Семнадцатого года — вполне уже стихийно, и потом Гражданской войной, и миллионным же чекистским террором, и вполне стихийными крестьянскими восстаниями, и искусственными большевицкими голодами по 30, по 40 губерний — и может быть закончилась лишь искоренением крестьянства в 1930-1932 и перетряхом всего уклада в первой пятилетке. Так вот и катилась революция — 15 лет.

Российская революция закончилась в начале 30-х годов. И тотчас была почтительно признана китом западной демократии — Соединёнными Штатами.

IV. ПРИЧИНЫ И СУТЬ ЭТОЙ РЕВОЛЮЦИИ

(после 10 марта 1917)

Человеческий ум всегда требует причин для всех событий. И не честно уклоняться назвать их, кто как умеет.

В истории Февральской революции редко кем оспаривается полная неожиданность её для всех: и для властей, и для разжигавших её думских и земгоровских кругов, и для всех революционных партий — эсеров, меньшевиков и большевиков, и для западных дипломатов в Петрограде, и уж тем более для остальной России — для Действующей Армии, для провинции, для крестьянства.

Отсутствие партийных усилий, неподготовленность партийными заданиями (агитация партий лишь потом нагоняла события), особенно поражает умы, привыкшие к революционному объяснению. В таких случаях всегда выдвигается слово «стихийный». Но по неучастию всей России мы ясно видим, что стихии — не было.

Одни преимущественно объясняют хлебными перебоями в Петрограде — даже не перебоями, а только слухом, что хлеб скоро ограничат. Мы уже разобрали, что это — не объяснение.

Другие указывают неоспоримо на многолюдность, уродливость и бездеятельную развращённость петроградского гарнизона. Реально в дни Февраля он был главной действующей силой. И всё же городской гарнизон — не поднимается до уровня исторической причины, хотя бы как частное проявление более обширной причины — войны.

При явности неучастия всех партий Георгий Катков настойчиво разрабатывает мысль, что главной движущей силой петроградских волнений были немецкие агенты и немецкие деньги: хотя притекания последних нельзя доказать документально, но есть признаки. Несомненно, зная приёмы германской дипломатии и тотальной войны, текущего разложения противника, можно не сомневаться, что германские усилия и деньги настойчиво прилагались к общественному взрыву в воюющей России, кому-то же они платили, не без влияния они остались и на огромный размах забастовочного движения в Петрограде, конечно они поддували и хлебные слухи (хотя лозунг «долой войну» не только немецкого происхождения, он вполне внушался и обрыдлостью войны). Несомненна немецкая заинтересованность и немецкая подталкивающая рука — но ведь почти только в одном Петрограде (из провинции — разве что в Николаеве) и не в масштабах столь удавшегося всероссийского взрыва, превзошедшего все немецкие расчёты. Позже, с весны, немцы перенесут свою поддержку на единственную пораженческую партию большевиков и с этого времени действительно станут постоянной силой хода нашей революции. Но в Феврале хоть и могли быть немецкие дрожжи — однако российская опара взялась! — и это заставляет нас искать российские причины внутренние. «Немецкую» причину полезнее недооценить, чем переоценить.

Говоря о причинах, мы, очевидно, должны иметь в виду залегающие обстоятельства — глубокие по природе, длительные во времени, которые сделали переворот принципиально осуществимым, а не толчки, непосредственно поведшие к перевороту. Толчки могут разрушить только нестабильную систему. А — отчего она стала нестабильной?

К таким причинам мы имеем право отнести всю войну в целом.

Весной 1917 любимое кадетское объяснение и было: что революция вызвана неудачным ведением войны и целью имела — вести её лучше и выиграть; что не было в России уважения к личности гражданина (образованного горожанина), от этого в стране не было порядка и от этого всё никак не было победы над немцами. Объяснение это не выдерживает и прикосновения критики. Наиболее уставшая от войны Действующая Армия была застигнута петроградской революцией врасплох, ещё и через две недели стояла почти безучастная и почти неповреждённая. Военно-материальное снабжение достигло к этому времени наивысшей точки. Снаряды, в том числе и тяжёлые, накоплялись весь 1916 год и начало 1917, — теперь русская армия могла вести верденский огонь по всему фронту. Напротив, революция не добавила никакого патриотического подъёма, а с отпадением понуждающей силы появилась у всех, начиная с движущего петроградского гарнизона, надежда уклониться от войны — и крепкая армия распалась в короткие месяцы, сделав войну полностью невозможной.

Но и большевицкое объяснение, что революция произошла как протест против войны, не подтверждается фактами и придумано партийными деятелями позже: никакого обозначенного, определённого движения против войны не было ни в армии, ни где-либо по России, и настойчивой громкой такой пропаганды тоже не было.

Однако война, безусловно, сыграла губительную роль. Вся эта война была ошибкой трагической для всей тогдашней Европы, а для России и трудно исправимой. Россия была брошена в ту войну без всякого понимания международного хода событий, при сторонности её главному европейскому конфликту, при несогласии её авторитарного строя с внешним демократическим союзом. Она брошена была без сознания новизны этого века и тяготеющего состояния самой себя. Все избывающие здоровьем крупные силы крепкой нации были брошены не в ту сторону, создалось неестественное распределение человеческих масс и энергий, заметно перегрузилась и смешалась администрация и организация, ослаб государственный организм. И даже всё это было бы ещё ничего, если б не традиционная накалённая враждебность между обществом и властью. В поле этой враждебности образованный класс то и дело сбивался на истерию, правящая прослойка — на трусость.

Не преувеличим при этом ни размаха отступления 1915 года, ни народного утомления, ни местами перерывов снабжения, ни ничтожности состава царских министров. Советское отступление 1941-42 года было тридцатикратным, утеряна была не Польша, но вся Белоруссия, Украина и Россия до Москвы и Волги, и потери убитыми и пленными — двадцатикратны, и несравнен голод повсюду и вместе с тем заводское и сельское напряжение, народная усталость, и ещё более ничтожны министры, и уж конечно несравненно подавление свобод, — но именно потому, что власть не продрогла в безжалостности, что и в голову никому бы не пришло заикнуться о недоверии к правительству, — это катастрофическое отступление и вымирание не привело ни к какой революции. (И ещё одна частная параллель: в обе войны мы были материально зависимы от западных союзников. Но от этого царское правительство и затем временное заискивали перед союзниками, а Сталин при этом же — диктовал им условия сам.) Теперь-то мы знаем истинные выносимые масштабы и лишений, и насилий. Да самые-то позорные наши отступленья-бегства были совершены уже не императорскими войсками, а революционными — летом 1917.

И всё же не сама по себе война определила революцию. Её определял издавний страстный конфликт общества и власти, на который война наложилась. Всё назревание революции было не в военных, не в экономических затруднениях как таковых, но — в интеллигентском ожесточении многих десятилетий, никогда не пересиленном властью.

Очевидно, у власти было два пути, совершенно исключавших революцию. Или — подавление, сколько-нибудь последовательное и жестокое (как мы его теперь узнали), — на это царская власть была не способна прежде всего морально, она не могла поставить себе такой задачи. Или — деятельное, неутомимое реформирование всего устаревшего и не соответственного. На это власть тоже была не способна — по дремоте, по неосознанию, по боязни. И она потекла средним, самым губительным путём: при крайнем ненавистном ожесточении общества — и не давить, и не разрешать, но лежать поперёк косным препятствием.

Монархия — как бы заснула. После Столыпина она не имела ясной активной программы действий, закисала в сомнениях. Слабость строя подходила к опасной черте. Нужны были энергичные реформы, продолжающие Столыпина, — их не предприняли. Власть продремала и перестаревшие сословные пережитки, и безмерно затянувшееся неравноправие крестьянства, и затянувшуюся неразрешённость рабочего положения. Даже только эти явления имея в виду, невозможно было ответственно вступать ни в японскую войну, ни в Мировую. А затем власть продремала и объём потерь и народную усталость от затянувшейся этой войны.

Накал ненависти между образованным классом и властью делал невозможным никакие конструктивные совместные меры, компромиссы, государственные выходы, а создавал лишь истребительный потенциал уничтожения. Образованное общество в свою очередь играло крестьянством как картой, то раззаряло его на несуществующие земли, то препятствовало его равноправию и волостному земскому самоуправлению. Если бы крестьянство к этой войне уже было бы общественно-равноправно, экономически устроено и не таило бы сословных унижений и обид — петроградский бунт мог бы ограничиться столичными эпизодами, но не дал бы губительного раската революции с марта по осень.

Даже и этот смертельный внутригосударственный разрыв и при всей затянувшейся войне не произвёл бы революции — при администрации живой, деятельной, ответственной, не огруженной тысячами паразитов. Но в дремоте монархии стали традиционны отменно плохие назначения на гражданские и военные посты людей самоублажённых, ленивых, робких, не способных к решительным действиям в решительный час.

Стояла Россия веками — и дремалось, что её существование не требует настойчивого изобретательного приложения сил. Вот так стоит — и будет стоять.

Эта дремота была — шире чем только администрации, это была дремота всего наследственного привилегированного класса — дворянства, особенно в его титулованных, высоко-бюрократических, великокняжеских и гвардейских кругах. Этот класс, столько получивший от России за столетия, и всё авансом, — теперь в переходную напряжённую пору страны в лучшем случае выделял немногочисленных честных служак, а то — вождей взволнованного общества, а то даже — и революционеров, в главной же и высшей своей части так же дремал, беззаботно доживая, без деятельного поиска, без жертвенного беспокойства, как отдать животы на благо царя и России. Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав, сохранённых при раскрепощении крестьян, своим всё ещё, и в разорении, возвышенным состоянием. Как ни странно, но государственное сознание наиболее покинуло его. И в грозный декабрь 1916 дворянство, погубившее эту власть, ещё от неё же и отшатнулось с громкими обличениями.

Но и при всём том на краю пропасти ещё могла бы удержать страну сильная авторитетная Церковь. Церковь-то и должна была создать противоположное духовное Поле, укрепить в народе и обществе сопротивление разложению. Но (до сих пор сотрясённая безумным расколом XVII века) не создала такого. В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь — и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани, — утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла. Церковь была слаба, высмеяна обществом, священники принижены среди сельской паствы. Не случайно именно семинарии становились рассадниками атеизма и безбожия, там читали гектографическую запрещённую литературу, собирали подпольные собрания, оттуда выходили эсерами.

Как не заметить, что в страдные отречные дни императора — ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, — не поспешил к нему поддержать и наставить?

Но ещё и при этом всём — не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей — одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества — уже во взростьи были среди крестьян те убийцы и поджигатели, которые скоро кинутся на помещичьи имения, те грабители, которые скоро будут на части делить ковры, разбирать сервизы по чашкам, стены по кирпичикам, бельё и кресла — по избам. Долгая пропаганда образованных тоже воспитывала этих делёжников. Это уже не была Святая Русь. Делёж чужого готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что всё худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят…)

Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие — уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью. По сёлам разыгрывалось злобное бесцельное озорство молодёжи, небывалое прежде. (Тем более оно прорывалось в городах, где безверие воспитывалось ещё с гимназической реформы 60-х годов. Знаю по южным. Например, в Таганроге ещё в 1910 году в Чистый Четверг после 12 Евангелий хулиганы нападали на богомольцев с палками, выбивали фонарики из рук.)

Я ещё сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли:

— Смута послана нам за то, что народ Бога забыл.

И я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу XX века самыми научными изысканиями.

И даже — ещё шире. При таком объяснении не приходится удивляться, что российская революция (с её последствиями) оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мира XX века — как французская открыла XIX век Европы, — смоделировала и подтолкнула всё существенное, что потом везде произойдёт. В нашей незрелой и даже несостоявшейся февральской демократии пророчески проказалась вся близкая слабость демократий процветающих — их ослеплённая безумная попятность перед крайними видами социализма, их неумелая беззащитность против террора.

Теперь мы видим, что весь XX век есть растянутая на мир та же революция.

Это должно было грянуть над всем обезбожевшим человечеством. Это имело всепланетный смысл, если не космический.

Могло бы, воля Божья, начаться и не с России. Но и у нас хватало грехов и безбожия.

В Константинополе, под первое своё эмигрантское Рождество, взмолился отец Сергий (Булгаков):

«За что и почему Россия отвержена Богом, обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Такой судьбы и Россия не заслужила, она как агнец, несущий бремя грехов европейского мира. Здесь тайна, верою надо склониться.»

Февральские деятели, без боя, поспешно сдав страну, почти все уцелели, хлынули в эмиграцию и все были значительного словесного развития — и это дало им возможность потом десятилетиями изображать свой распад как торжество свободного духа. Очень помогло им и то, что грязный цвет Февраля всё же оказался светлей чёрного злодейства коммунистов. Однако если оценивать февральскую атмосферу саму по себе, а не в сравнении с октябрьской, то надо сказать — и, я думаю, в «Красном Колесе» это достаточно показано: она была духовно омерзительна, она с первых часов ввела и озлобление нравов и коллективную диктатуру над независимым мнением (стадо), идеи её были плоски, а руководители ничтожны.

Февральской революцией не только не была достигнута ни одна национальная задача русского народа, но произошёл как бы национальный обморок, полная потеря национального сознания. Через наших высших, представителей мы как нация потерпели духовный крах. У русского духа не хватило стойкости к испытаниям.

Тут, быстротечно, сказалась модель опять-таки мирового развития. Процесс померкания национального сознания перед лицом всеобщего «прогресса» происходил и на Западе, но — плавно, но — столетиями, и развязка ещё впереди.

1980-1983

https://fevral1917.rg.ru/

Право силы и сила права | Российское агентство правовой и судебной информации

РАПСИ публикует текст лекции главы Конституционного суда России Валерия Зорькина на тему «Право силы и сила права». С лекцией председатель КС РФ выступил в четверг в ходе Международного юридического форума в Санкт-Петербурге.

      Проблема соотношения права и силы является стержневой для всей мировой правовой мысли и практики. От ее решения зависит судьба не только отдельных государств, но и всего человечества как цивилизации права. Особую значимость и остроту эта проблема приобрела в нынешнюю «эпоху глобальных перемен. В последние годы скорость этих перемен такова, что правовые системы – и национальные, и международная, – за ними катастрофически не успевают. Результатом такого отставания является не только создание почвы для множества правовых коллизий, но и регулярные ситуации выхода внутригосударственных и мировых процессов вообще за рамки какого-либо правового поля. А это означает выход в пространство, где действует так называемое «право» силы, а по сути — произвол, являющийся антиподом права как меры свободы. На этой проблеме я и хотел бы сосредоточить внимание в своем докладе.

      Особенности современной «эпохи перемен» 
      Одним из главных факторов сегодняшних перемен стала набирающая темп и масштабы глобализация, которая наращивает плотность коммуникаций между странами и регионами и углубляет их взаимосвязанность и взаимозависимость. Глобализация, как и любое значительное явление социальной жизни, имеет позитивные, и негативные аспекты. На позитивных останавливаться не буду – они хорошо известны. А вот среди негативных аспектов я бы выделил то обстоятельство, что глобализация вносит в нашу жизнь колоссальную неустойчивость, обнажающую хрупкость, зыбкость, неопределенность современного мира. Кто-то, поняв все это, начинает вести себя осторожнее, по принципу «только бы не обрушилось». А кто-то цинично стремится использовать эту «хрупкость бытия» в своих интересах.
Уже в начале 90-х годов прошлого века политические аналитики стали интерпретировать ситуацию в терминах теории катастроф. А в первом десятилетии нынешнего века формулировки типа «глобальная турбулентность» и «творящий хаос» проникли и в публичный лексикон действующих политиков. Свой весомый вклад в эти процессы внес и мировой экономический кризис, ставший детонатором кризисных процессов во всех других сферах мировой жизни.

      Эти трансформации национальной и глобальной реальности, а также изменение политического языка описания реальности, – давайте честно признаем – вызвали своего рода «концептуальный шок» среди значительной части правоведов. Поскольку никакие действующие правовые доктрины не имели для освоения подобной «турбулентно-хаотической реальности» соответствующего концептуального аппарата. 
Нельзя сказать, что мировое юридическое сообщество на описанную ситуацию никак не реагировало. Однако эти реакции пока что не привели к системному переосмыслению национальных и международных правовых систем в соответствии с меняющейся глобальной реальностью. 
      Я не стал бы ставить в вину юридическому сообществу подобную консервативность мышления. Прежде всего, потому, что юристы в силу специфики их социальной роли обязаны быть консервативными. А кроме того, юридическое сообщество – всегда плоть от плоти общества. И не может избежать дестабилизирующих влияний «турбулентно-хаотических» процессов, происходящих в обществе. И наконец юридическое сообщество той или иной страны всегда глубоко связано с конкретной социокультурной определенного общества и государства, и не может полностью «отряхнуть с ног» эту многообразную систему связей. 

      Между тем, процесс «турбулентно-хаотизирующей» глобализации оказывает возрастающее социокультурное давление на общество и юридическое сообщество каждой страны. И нередко ставит новые, иногда весьма сложные, философско-правовые вопросы, связанные с проблемой соотношения силы права и «права» силы.       

      Право и справедливость. Социальная опора права
      Эпохи перемен всегда «испытывают на прочность» большинство социально-государственных конструкций. Именно в «эпохи перемен» резко расширяется – и в пределах государств, и в сфере межгосударственных отношений – то пространство конфликтов и коллизий, которое должно быть введено в берега силой права. Причем эти перемены – даже эволюционные, а тем более революционные, – никогда не бывают в полной мере «опережающим образом» освоены средствами правового регулирования. 
      В этих условиях решающим фактором обеспечения социально-государственной устойчивости является широкая общественная поддержка власти и государства. Без такой поддержки никакой народ и никакое государство «тест на перемены» успешно пройти не могут. И главную роль в этой поддержке играют укоренившиеся в обществе массовые представления о должном, благом и справедливом. 
Но эти представления – несмотря на уже довольно далеко зашедшие процессы глобализации – в нынешнем мире по-прежнему очень и очень разные. Думаю, что в споре между заявленными около 20 лет назад концепциями

либеральной глобализации по Френсису Фукуяме и взаимодействия цивилизаций по Сэмюэлю Хантингтону наша эпоха склоняется к правоте Хантинтона. Или, точнее, к объективному признанию того, что концепции должного, благого и справедливого в разных социокультурных ареалах мира отличаются очень существенно и не могут быть сведены к неким универсальным парадигмам «справедливого права». 
      Что это означает? То, что, с одной стороны, действительно существует весьма широкая сфера социокультурных представлений, общих для всего человечества и составляющих «универсальный корпус согласия» в отношении должного, благого и справедливого. И то, что, с другой стороны, в массовом сознании каждого общества существуют сферы исторически, религиозно, социокультурно обусловленного, где эти представления о справедливом и должном оказываются специфичны. 
      Отсюда следует, что любые юридические новеллы, способные ввести новизну «эпохи перемен» в правовые берега, обязаны соотноситься с моральными нормами социального большинства. Здесь я считаю уместным сослаться на крупнейшего французского социолога Пьера Бурдье. Который подчеркивал, что право и правоприменение может быть эффективным лишь в том случае, если закон и норма его юридического толкования созвучны общественным представлениям о справедливости. 
      То есть, массовые морально-этические представления, укорененные в религиозной традиции конкретного народа, в его исторической культуре и опыте, в его специфическом менталитете, – это не мелочи, на которые правоустановитель вправе не обращать внимание. Это – сфера таких социальных ценностей, которые не могут быть «отменены» правовыми актами или быстро подвергнуты волюнтаристской «перековке». И, главное, именно в «эпохи перемен», когда неизбежно слабеет система правового регулирования со стороны писаного закона, эта сфера социальных ценностей нередко оказывается ключевым регулятором, спасающим общество и государство от погружения в неправовой хаос «войны всех против всех». 

      В связи с этим отмечу, что все крупные исторические правовые достижения человечества – Законы Хаммурапи, системы Римского и Магдебургского права, наполеоновский Кодекс, – создавались на основе тех представлений о справедливом, благом и должном, которые были укоренены в массовом сознании, характерном для соответствующей эпохи и соответствующего культурно-исторического ареала. И большинство исторических провалов правового регулирования связано именно с такими катастрофическими разрывами между массовым социальным и формально-правовым долженствованием. 
      Мне могут возразить, что все это касается лишь обществ, не прошедших этап модернизации. И что учет «ретроградных» социокультурных норм конкретных обществ и государств лишь консервирует архаику и тормозит победное движение глобального человечества к единым для него нормам права и справедливости. 
      В связи с этим отмечу, что даже в наиболее модернизированных странах нынешнего мира представления о «справедливом праве» отличаются очень сильно. Так, например, большая часть штатов США практикует и не собирается отменять смертную казнь. В скандинавских странах уровень налогообложения богатых, достигающий 70-80% дохода, социальное большинство не считает несправедливым посягательством на священное право частной собственности. А в современной Японии, которую вряд ли можно вывести «за скобки» модернизированного мира, широкой практикой разрешения правовых споров является достижение справедливого согласия сторон не через судебные решения, а на основе убеждения сторон конфликта неформальными группами посредников. 

      Права человека и общество
      Одной из наиболее острых и проблем правового регулирования нынешней «эпохи перемен» стали конфликты вокруг содержания и объема понятия «права человека». 

      В этом профессиональном собрании я не буду останавливаться на перечнях и формулировках прав человека, изложенных в основополагающих решениях ООН и в других базовых международно-правовых документах. Хочу лишь подчеркнуть, что все эти международные нормативные документы подчеркивают индивидуальный, личностный характер неотъемлемых человеческих прав, но в значительной мере опускают или просто выводят за скобки тот несомненный факт, что человек – существо общественное. 
      В связи с этим отмечу, что в основных перечнях прав человека из того, что относится к обществу, присутствуют лишь такие права отдельных сообществ, как право собраний и право союзов, которые никак не предусматривают защиту общества в целом. И это, конечно, коренится в парадигмальных для западной культуры представлениях о том, что в «ядре» человеческой природы господствуют индивидуализм и личный эгоизм. Видимо, наиболее откровенно эту характерную для западной культуры установку формулировала экс-премьер Великобритании Маргарет Тэтчер, которая не раз заявляла:

«Нет такого понятия, как общество. Есть отдельные мужчины и женщины, а также семьи». 
      Однако человек, как известно, существо общественное, политическое. И его общественная природа не девальвировалась за два с лишним тысячелетия, прошедшие после того, как это сформулировал Аристотель. Люди – мужчины, женщины и их семьи – объединяются в общество, в котором существует не обязательно открыто манифестируемая, но достаточно определенная система морально-этических приоритетов. Эта система, не будучи неподвижной и абсолютной данностью, тем не менее, в той или иной мере проявляется при принятии личных и коллективных решений. Причем, проявляется по-разному в зависимости от личного и коллективного ощущения сложности, опасности, судьбоносности ситуации, в которой оказались индивид и общество. 
      Тем не менее практически во всех типах государственно организованных обществ в судьбоносных ситуациях оказывается действенным лозунг «Отечество в опасности». И возникает широкий социальный консенсус, свидетельствующий о готовности нести издержки, тяготы и жертвы не только ради своего нынешнего и будущего личного благополучия и счастья собственной семьи, но и ради всех ближних и дальних, которые составляют данное национальное сообщество. В обществах, в которых социально-историческая траектория укоренила более ярко выраженный индивидуализм, градус такой готовности принять на себя общественную ответственность и нести издержки, как правило, ниже, чем в обществах, которые социально-исторически формировались на базе сильных и устойчивых коллективистских представлений. Однако это «общественное чувство» есть практически в любом обществе. 
      На мой взгляд, одна из опасных тенденций правового оформления нынешней «эпохи перемен» состоит в том, что права человека-индивида все настойчивее противопоставляются правам общества. При этом общество рассматривается как нечто рыхлое, аморфное и принципиально нецелостное. А индивид – как нечто несомненное и обладающее четкой определенностью. 
      Исходя из этого, индивида наделяют несомненными – и все более широкими – правами. А основную часть общества обычно записывают в разряд «молчаливого большинства», для которого достаточно юридической нормативности личных прав и прав входящих в него сообществ. 
Ошибочность такого подхода чаще всего обнаруживается именно в коллизиях «эпохи перемен». Когда как раз «молчаливое большинство», по факту выбранного им характера участия или неучастия в переменах, спасает или губит социально-государственный организм. Спасает или губит в зависимости от того, получили ли перемены у «молчаливого большинства» морально-этическую санкцию, готово ли это большинство признать перемены должными, благими и справедливыми. 
      Один из свежих примеров, демонстрирующих опасность пренебрежения чувствами социального большинства – ситуация во Франции вокруг террористического нападения на редакцию газеты «Шарли Эбдо», произошедшего после публикации скандальных карикатур на пророка Мухаммеда. Газета никогда не пользовалась широкой популярностью и воспринималась почти всем французским обществом с известной брезгливостью, поскольку ее редакционная политика в значительной мере строилась на целенаправленном эпатажном оскорблении чувств верующих основных религий страны. Однако организованная властью и рядом либеральных сообществ республики массовая акция «Я-Шарли», по признанию многих социологов, катастрофически расколола общество и резко ослабила социальную поддержку власти. Поскольку эта акция была воспринята существенной частью французского общества не как справедливое возмущение бесчеловечным терактом, а как демонстрация солидарности государственной власти с аморальной редакционной политикой «Шарли Эбдо».
      Для того чтобы заниматься созиданием нашего успешного будущего, надо глубоко понять настоящее. То есть серьезно исследовать то, что специалисты называют формулой социально-культурной идентичности нации. Исследовать и понять: что именно в мировых трендах, в российской экономической, правовой, социальной, культурной и т.д. политике, а также в стихийных и организованных региональных процессах создает предпосылки и условия для роста социокультурного раскола. 
      Эти предпосылки и условия, судя по имеющимся исследованиям, лежат и в сфере несовершенства законодательства, и в «грехах» правоприменения, и в содержании и качестве программ телевидения и школьных образовательных программ, и в блокировании (за счет катастрофического экономического расслоения)  каналов вертикальной социальной мобильности для выходцев из малоимущих семей. В этом же ряду находятся попытки путем пропаганды и правовых актов навязать нашему — все еще в своей массе глубоко традиционному — обществу психологические и юридические новации,  неприемлемые для его традиционной этнической, родовой, семейной, конфессиональной нормативности. В том числе, обязательства толерантности к любой «раскрепощенности». То есть толерантности безграничной и  — по своим деструктивным и праворазрушительным последствиям для социально-культурной идентичности России — беспощадной. 
      Все эти новые веяния возникли не на пустом месте, они  порождены теми или иными социальными проблемами. Однако  нельзя игнорировать  опасности, которые несет в себе та концепция    «постхристианской Европы», в которую хорошо вписываются новации подобного рода.  Сторонники этой концепции заявляют, что христианские ценности и основанные на них культура и нормативы социального поведения в настоящее время, якобы, себя  изжили. И что во имя прав человека требуется реабилитация и высвобождение человеческих инстинктов, репрессированных культурой. Не могу не согласиться с исследователями, которые в этой связи задают вопрос: человек с неограниченно свободными инстинктами — да человек ли это, имеет ли он право так называться?  
      Ведь  человек выделился из животного мира в первую очередь благодаря тому, что в процессе становления человеческого общежития еще на очень ранних стадиях сформировалась и закрепилась система жесткого ограничения некоторых инстинктов, без  чего развитие человека пошло бы по другому пути.   Подрыв нормативности человеческого общества  путем отказа от некоторых фундаментальных социобиологических императивов, на которых оно изначально базировалось  (и которые не случайно были поддержаны и освящены христианством) означает изменение некоторых фундаментальных антропологических характеристик человека. Возможно, человечество когда-нибудь и пойдет по этому пути, но это будет уже не  то человечество, какое мы знаем, а может — уже и не совсем человечество. Очевидно, что здесь, как минимум, нужна очень большая  осторожность.  
      Для юристов особенно важна связанная с этой темой проблема понятия социальной нормы. При анализе этой проблемы следует исходить из того, что социальная норма — это то, что способствует сохранению и развитию, (а не разрушению!) социума. Право может быть нейтрально к определенным   отступлениям от социальной нормативности, но оно вряд ли должно поддерживать усилия по пропаганде таких отступлений. Ведь подобная пропаганда направлена на распад нормативности социума,  ведущий к утрате им своей идентичности. А между тем в конкретно-исторических условиях право — это часть нормативной системы именно данного социума, а не какого-то другого.  Именно «ножницы» между нормами, укорененными в обществе, и тенденциями пропагандируемых и наблюдаемых изменений в российской реальности, являются серьезным фактором того растущего социокультурного раскола, который с тревогой отмечают социологи. И из-за которого они считают нынешнюю относительную российскую стабильность – хрупкой и неустойчивой. Говоря об этом, я вовсе не призываю вернуться к некоему «благополучному прошлому». Это и неразумно, и невозможно. В реку истории нельзя войти дважды. А главное —  мы не можем отказаться от перемен ради того, чтобы избегать любых рисков. Перемены необходимы, эту необходимость диктует и собственное развитие российского общества, и те международные контексты, в которые Россия уже погрузилась и из которых она не может «выпрыгнуть».         

      Модернизация и регулирующая роль государства
      Многие эксперты утверждают, что одним из главных признаков нынешней «эпохи перемен» является ширящийся под давлением глобализации мировой процесс политико-правовой модернизации. Я разделяю это мнение. Но в то же время не могу не отметить, что при этом модернизация в западной политической мысли почти всегда понимается как вестернизация. То есть, как перенос на почву модернизируемых обществ и государств тех институтов и образцов политического устройства и – что для нас крайне важно – правовых норм и систем правовой регуляции, которые выстроены и применяются в развитых странах Запада. 
      При этом в подробно разработанных на Западе теориях модернизации практически всегда концептуальным «ядром» и обязательным приоритетом модернизации является создание демократической социально-государственной и правовой системы. То есть, демократия в таких теориях оказывается базовым предварительным условием модернизации. Причем демократизация в этих теориях включает максимальное ослабление государственно-правовой регуляции всех сфер жизни общества.
      Хочу подчеркнуть, что я являюсь убежденным сторонником демократического устройства общества и государства. Однако такой упрощенный подход к соотношению модернизации и демократии, признаюсь, вызывает у меня глубокое недоумение. 
      Прежде всего, такой подход мне представляется глубоко антиисторичным. Авторы подобных теорий модернизации/вестернизации почему-то забывают, что развитые страны Запада шли к своему нынешнему демократическому социально-государственному устройству несколько столетий. И ни одна из них не преодолела движение из традиционного общества в модернизированное одним краткосрочным «прыжком». 
      Во-вторых, модернизация всех без исключения стран Запада была очень болезненной и кровавой. Этот процесс уже достаточно детально исследован учеными. Которые в целом признают, что, например, успех модернизации в Англии оказался обеспечен свирепостью законов и мощью государственных механизмов, обеспечивавших неукоснительное законоисполнение. Стоит вспомнить и о том, что в нынешней стране «образцового демократического модерна», Соединенных Штатах Америки, полтора века назад для перехода к успешной модернизации понадобилась кровавая гражданская война Севера и Юга.
      И это не отдельные случаи. Я не раз задавал вопрос о «демократизации и модернизации» своим зарубежным коллегам. И ни один из них не смог привести пример, когда кардинальная модернизация общества и государства произошла в результате предварительного укоренения институтов развитой демократии. А вот обратные примеры долго искать не требуется. Проведенные в последние десятилетия социально-политические исследования в разных странах мира убедительно показывают, что демократизация и ослабление жесткости регулятивных функций государственно-правовых институтов возникают и упрочиваются только в ходе и в результате успешной модернизации, но не в качестве ее предпосылки. Выразительный пример из этого ряда – «сингапурское чудо» »,  ставшее, как показывают специалисты, результатом авторитарной модернизации. 
      Представляется, что миф о благом влиянии ослабления государственной регуляции как предпосылке модернизационных реформ вырос из либеральных постулатов «свободной рыночной экономики». Основой такой – на мой взгляд, ошибочной – мифологизации модернизационного процесса является выстраивание научно некорректной аналогии между «невидимой рукой рынка» и «дремлющей социальной стихией общества». Тому, и другому просто не нужно мешать, и они, мол, сами создадут наилучшее, то есть оптимальное в данных условиях, состояние экономики, общества и государства. 
      Не буду оспаривать экономическую часть этой аналогии – это за рамками моей профессиональной компетенции. Хотя в ходе нынешнего глобального экономического кризиса большинство крупных экономистов признало, что первоисточником кризиса стало именно чрезмерное доверие к «невидимой руке рынка», которое привело к глобальному дерегулированию базовых финансовых институтов.
      Однако в части государственно-правового регулирования общественной жизни оснований для опровержения данной аналогии более чем достаточно. Помимо того, о чем я уже сказал, хочу обратить внимание на очень показательный пример нынешней Ливии. 
      Ливия до внешнего вмешательства с целью свержения Каддафи представляла собой типичный пример авторитарной модернизации. Там был жесткий авторитарный государственный режим. И одновременно были самый высокий уровень жизни в арабской Африке, развитая система социальной защиты населения, современная система среднего и высшего образования, растущая экономика. 
Внешнее вмешательство с целью «свержения авторитарного тирана и установления демократии» – обрушило страну в глубокое средневековье и безгосударственное состояние. А вместо демократической модернизации и правового государства население получило разгул сотен крупных и мелких этноплеменных банд, который уже выплеснулся далеко за пределы бывшей ливийской государственной территории. 
      Не могу не заметить, что очень похожий процесс «демократизирующего обрушения государственности» за счет внешнего вмешательства сейчас происходит в Сирии и Йемене.
      В качестве резюме по данной теме еще раз напомню тот многократно доказанный, начиная с древности, факт, что любое крупное общество слишком сложно и велико для того, чтобы напрямую исполнять многообразные функции политического, экономического, социального, правового регулирования. Это тем более касается современных обществ, представляющих собой социальные организмы невероятной сложности. И это тем более касается обществ, широко открытых глобализирующемуся миру и вдобавок поставившими перед собой амбициозные задачи глубокой модернизации. В таких условиях либеральной идеологемы «государство – ночной сторож» с минимальными функциями – для решения задач развития категорически недостаточно. В таких условиях истинным приоритетом демократизации является не ослабление регулятивной государственной роли, а улучшение правового регулирования во всех сферах социально-государственной жизни. Такое регулирование должно быть умным, осторожным, соотносимым с состоянием, целями и ценностями общества. 
      Только это, я убежден, позволит демократизировать и совершенствовать государство. Только это может совершенствовать и, в том числе, не побоюсь этого слова, – воспитывать – общество. И только таким путем можно идти к цели создания полноценного правового общества и правового государства.

      Государственный суверенитет и международное право
      Через месяц исполнится 70 лет со дня основания Организации Объединенных Наций. Безусловная и великая заслуга ООН, которую никто и ничто не в силах умалить – тот факт, что человечество прожило эти 70 лет без большой войны. Безусловная проблема ООН – тот факт, что механизмы организации не позволили предотвратить множество кровавых и трагичных по последствиям локальных войн.
      ООН, как следует и из ее названия, и из ее устава, является организацией объединенных наций-государств. То есть она создана и функционирует на основе добровольных решений суверенных государств, которые в рамках ООН объединяют свои усилия для достижения общих целей в глобальном мире. Эти суверенные государства предоставили ООН право принимать решения, затрагивающие национальные интересы всех государств-членов. Вслед за ООН совместными решениями суверенных государств были созданы и другие международные организации, которым было предоставлено право принятия решений, затрагивающих национальные интересы государств-членов. 
Такие решения государств, присоединившихся к ООН и другим международным организациям, не могли не поставить вопрос о взаимоотношениях международных правовых актов с национальными правоустановлениями. И я хочу изложить свою правовую позицию по данному вопросу. Которая, отмечу, в целом согласуется с позицией ряда моих коллег из Конституционных судов Европы.
      Я считаю, что участие России в различных международных Конвенциях и Соглашениях глобального и регионального уровня никак не означает делегирования на этот уровень той или иной части государственного суверенитета России. Членство в ООН подразумевает объединение, а не делегирование суверенитетов. ООН создавалась именно на основе идеи объединенных наций (United Nations) и объединенных суверенитетов (joint Sovereignties, «pooling» Sovereignties). 
      Соответственно, участие России в международных Соглашениях и Конвенциях означает лишь то, что Россия добровольно возлагает на себя обязательства, перечисленные в этих международных документах. И оставляет за собой суверенное право окончательных решений в соответствии с Конституцией Российской Федерации в случае спорных моментов или правовых коллизий. 
      Подчеркну, что положение о приоритете национального права четко записано в российской Конституции. Так, в соответствии с частью 1 статьи 15 нашей Конституции, Конституция России имеет высшую юридическую силу в системе правовых актов. Но одновременно в части 4 той же статьи 15 Конституции РФ записано, что составной частью правовой системы России являются общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры. Что в тех случаях, когда международным договором России предусмотрены иные нормы, чем закрепленные в национальном законе, применяются нормы международного договора. И это обстоятельство нередко рассматривается как коллизия в нашем Основном Законе.
      Я убежден, что коллизии нет. В силу верховенства Конституции, международные правоустановления должны интерпретироваться как конкретизация положений Конституции. Но они не могут быть применены, если выходят за пределы заложенного в Конституцию правового смысла. Аналогичные по смыслу решения-прецеденты в отношении конституционной интерпретации международных правовых норм уже известны и широко обсуждаются в мировом сообществе юристов-конституционалистов. 
      Так, например, Федеральный конституционный суд Германии в нескольких своих постановлениях сформулировал и обосновал правовую позицию «об ограниченной правовой силе постановлений Европейского Суда». Согласно этой позиции, «государство вправе не учитывать решение Европейского Суда в случаях и в частях, противоречащих конституционным ценностям, защищаемым Основным законом Германии». Конституционный суд Австрии по таким же основаниям отверг правовую позицию Европейского Суда. Отметив необходимость учитывать судебную практику и решения ЕСПЧ, австрийский Конституционный суд указал, что не может допустить применения решений и правовых позиций Европейского Суда, которые противоречат принципам Конституции Австрии. Аналогичные решения об отказе признать правовую позицию Европейского суда из-за ее противоречия принципам национальной Конституции приняли конституционные суды Франции и Швейцарии. 
      Близкие к этому позиции сформулированы также Конституционным Судом РФ (Постановление от 6 декабря 2012).
      Конституция и международное уголовная юстиция.  Отмечу, что Россия подписала, но так и не ратифицировала Римский Статут Международного Уголовного Суда (МУС). Главная причина – в том, что некоторые его статьи противоречат и Конституции Российской Федерации, и основополагающим международным правовым документам. 
      Так, согласно ч.1 статье 61 Конституции гражданин Российской Федерации не может быть выслан за пределы Российской Федерации или выдан другому государству. С учетом конституционно-правового смысла понятий высылка и выдача, ратификация Устава МУС Россией требует предварительного внесения изменений в данную статью. А учитывая, что этот запрет находится в главе 2, такое изменение невозможно без принятия новой Конституции! 
      Далее, в соответствии с Международной Конвенцией 1973 г. о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов, глава государства находится под международной защитой всегда, когда он находится на территории иностранного государства. В то же время Статут МУС в статье 27 указывает на недопустимость ссылки на должностное положение обвиняемого, что предполагает применение Статута к главам государств и правительств, членам правительства и парламента.
      Одновременно Статут МУС в этой статье вступает в противоречие со ст. 91 и 98 Конституции РФ, гарантирующим неприкосновенность Президента, членов Совета Федерации и Государственной Думы. Предусматриваемые ч. 3 ст. 20 Статута изъятия из принципа non bis in idem (запрет судить дважды за одно и то же преступление) – противоречат ст. 50 Конституции РФ, не допускающей никаких исключений из указанного принципа. Статья 89 Статута о передаче обвиняемых лиц МУС – противоречит ст. 61 российской Конституции, гарантирующей, что гражданин Российской Федерации не может быть выслан за пределы РФ или выдан другому государству.
      Однако я полагаю, что есть и другая причина того, что Римский Статут МУС не подписали и не ратифицировали многие страны мира. Она состоит в том, что эти страны испытывают определенное – и, как я показал, обоснованное, – недоверие к сложившейся системе международного уголовного права. 
      Эти страны не могут не «примерять на себя» описанные выше и многие другие прецеденты выхода международной уголовной юстиции за пределы своего суверенитета и своей юрисдикции. 
      Эти страны осознают возможность политизации Суда. Поскольку он вправе по собственному усмотрению решать, какое государство и в каких случаях демонстрирует нежелание или неспособность расследовать преступления и возбуждать уголовное преследование лиц, в них подозреваемых. И поскольку в результате Суд по своему усмотрению определяет правомочность международного вмешательства во внутригосударственные дела.
      Эти страны понимают, что, например, МУС может быть использован властью или внутренними оппозиционными силами страны для того, чтобы разрешить в своих интересах внутриполитический конфликт, путем провоцирования этими силами преступных эксцессов и втягивания в этот конфликт международного правосудия. Отметим, что сейчас так действует «постмайданная» Украина, которая не ратифицировала Римский Статут, но сделал официальное заявление о признании юрисдикции МУС.
      Страны, не ратифицирующие Римский Статут МУС, не могут не видеть – а в современном информационно-прозрачном мире все тайное очень быстро становится явным – что некоторые решения международных Судов принимаются на фоне мощной информационной войны против политических лидеров одной из сторон конфликта, с отчетливым предварительным «обвинительным уклоном» в отношении этой стороны, а также с использованием фальсифицированных доказательств обвинения, то есть в духе политики «двойных стандартов». 
      В этом смысле особые опасения вызывает практика международных Судов по внедрению правовых новелл, выходящих за рамки международного права и получающих в решениях этих судов как бы прецедентную легитимацию. Такая практика вызывает обоснованные подозрения в том, что она будет использоваться внешними силами, способными оказать скрытое давление на суды, для устранения с политической сцены неугодных государственных лидеров и внутриполитических трансформаций «мешающих» стран. 
      Наконец, анализ Уставов и опыта действий существующих международных Судов показывает, что безусловное признание их юрисдикции почти всегда означает не только правовой конфликт с Основным законом соответствующей страны, но и отказ от применения важнейших принципов Основного закона. То есть, добровольное изъятие в пользу международного суда важных элементов национального правового суверенитета.

      Такой подход к универсализации международного уголовного права, конечно же, для многих стран, в том числе для России, представляется неприемлемым. Поскольку он ведет к подрыву фундамента международного права – принципа суверенности государства-нации и принципа создания ООН как объединения, а не изъятия суверенитетов.     

      Впрочем, сказанное выше вовсе не умаляет того, что в мировом сообществе правовых суверенных государств должны действовать определенные универсальные нормы международного уголовного права и судебные институты, контролирующие выполнение этих норм. Вполне оправдана и передача этим институтам функции судебного преследования нарушителей в случае, если суверенное государство с этой функцией по тем или иным причинам не справляется и обращается к международному сообществу за помощью. Безусловно, недопустимо, чтобы лица, виновные в терроризме и других преступлениях против человечности, уходили от ответственности. 
Вопрос в том, чтобы универсальные нормы в полной мере соответствовали Конституции и системе принятых международным сообществом и Россией правовых установлений, ратифицированных соответствующими государствами а международные судебные институты в полной мере соблюдали принятые универсальные нормы. 
      Между тем, как я показал выше, пока до этой благополучной ситуации далеко. И виноваты в этом не только и не столько руководство и составы международных Судов. Как я уже не раз говорил и писал, одной из самых серьезных проблем международного правоприменения является то обстоятельство, что сформулированные в Уставе ООН десять Основополагающих Принципов международного права не взаимоувязаны в строгую правовую систему, позволяющую применять эти принципы без правовых коллизий. 
      В результате кто-то может при разработке законодательных решений и их применении считать, что нет ничего важнее суверенитета и территориальной целостности государства, а кто-то – что территориальной целостностью и суверенитетом можно пренебречь, если речь идет о праве наций на самоопределение или о защите прав человека. 
      Очевидно, что десять Основополагающих Принципов в их нынешнем виде предоставляют для таких коллизий воистину необъятное «поле неопределенности». И именно на фоне таких коллизий мы видим в международном правоустановлении и правоприменении и попытки вернуться к прецедентной опоре «беспрецедентного права Нюрнберга», и попытки навязать через международные уголовные Суды «право сильного».
      Как я уже не раз говорил, мне представляется, что единственный выход из этой проблемной и в чем-то тупиковой ситуации – обратиться к правовому осмыслению Основных принципов Устава ООН в их взаимоувязанной системной целостности. 
      Включая строгое юридическое определение условий, а также необходимых и достаточных пределов вмешательства международных органов во внутренние дела суверенных государств, а также ограничения компетенций конституционного права. 
      Включая точное определение условий и нормативных ситуаций, в которых те или иные Основополагающие Принципы приобретают приоритет. 
      Включая ясную кодификацию круга компетенций национального государства и наднациональных органов в сфере уголовного судопроизводства, и так далее. 
      В любом случае, как я считаю, концептуальная проработка проблемы взаимосвязи конституционного и международного правопорядков, соотношения компетенций национального законодательства и норм международного права, — одна из важнейших и неотложных задач современной юридической науки. В этой сфере, как показывает нынешний опыт эскалации глобальных вызовов, уже нет места промедлению и отдельным паллиативным решениям. 
      Причем без решения этих концептуальных вопросов, по моим представлениям, нам не удастся выстроить эффективную и вызывающую доверие систему институтов международного уголовного судопроизводства.
      Таким образом, мировая конституционная практика показывает, что верная правовая позиция в сфере соотнесения международного и национального права состоит в имплементации международных правоустановлений в тех случаях, когда они не нарушают принципы, дух и букву национальной Конституции. И именно так в глобализирующемся мире может и должен сохраняться и утверждаться национальный суверенитет.
      В связи с этим еще раз напомню, что все современные международные организации создавались добровольными решениями суверенных государств. И именно эти суверенные государства являются единственным первичным источником правовых полномочий международных организаций. Других – божественных или каких-либо иных – источников этих полномочий не существует.
      О вмешательстве международного сообщества в дела суверенных государств. 
      В современной теории и практике международных отношений этот вопрос является наиболее острым и сложным. 
      Возможность такого вмешательства допускалась в рамках доктрины «гуманитарных интервенций», а в 2005 году была принята ООН концепция, которую называют «Обязанность защищать». Моя позиция по этому вопросу состоит в следующем. Я, разумеется, не оспариваю необходимость вмешательства международного сообщества и ООН в случае вопиющих нарушений прав человека в той или иной стране. Однако проблема заключается в принципах, механизмах, процедурах такого вмешательства, гарантирующих, что оно не приведет к ухудшению гуманитарной ситуации и к еще более вопиющим нарушениям прав человека. 
      Пока указанные «гарантирующие» принципы, механизмы и процедуры в правовом смысле проработаны явно недостаточно. И опыт вмешательства – чаще всего негативный. И уж тем более недопустимым является такого рода вмешательство, осуществляемое без санкции ООН. Сторонники подобного подхода сетуют на то, что страны-инициаторы вмешательства не могут получить правовую санкцию на такое вмешательство в виде решения Совета безопасности ООН из-за вето одного из постоянных членов Совета Безопасности. И на этом основании предлагают реформировать СБ ООН, лишив постоянных членов Совета безопасности права вето. 
      Признаюсь, не вижу в подобных предложениях ни политической, ни правовой логики. Во-первых, в постсоветской истории нынешнего «турбулентно-хаотизированного» мира пока, увы, нет ни одного примера ситуации, в которой «гуманитарное вмешательство» принесло бы позитивные политические, социальные, экономические результаты стране-объекту вмешательства. Во-вторых, именно право вето постоянных членов СБ ООН сейчас предохраняет ООН от опасных решений о вмешательстве. Если этого права не будет, вмешательство превратится в джинна, выпущенного из бутылки. Оно станет уже абсолютно нелегитимным. Вряд ли сидящие в этом зале коллеги не понимают, что «освящение» даже одного «провального» вмешательства именем ООН способно необратимо подорвать международный правовой авторитет организации.
       Право и ситуация вокруг Крыма. Принцип территориальной целостности государства и принцип равноправия и самоопределения народов
      Рассматривая современную международную систему сквозь призму соотношения силы права и «права» силы, нельзя обойти вниманием ситуацию вокруг Крыма, которую Запад трактует как исходную точку нынешнего международного кризиса. Запад обвиняет сейчас Россию в том, что именно она своей якобы аннексией Крыма и спровоцировала международную напряженность. Но давайте восстановим историю событий на Украине и рассмотрим их с позиций конституционно-правового подхода.
      В своей статье, опубликованной в марте этого года в «Российской газете», я подробно изложил фактическую сторону дела. Не буду повторяться и обозначу лишь следующие общие выводы:
      — в рамках «майдана-2014» силовыми методами был осуществлен антиконституционный государственный переворот; 
      — украинская власть, которая в соответствии с Конституцией и законодательством страны могла и должна была пресечь этот переворот, не использовала имевшиеся у нее возможности;
      — Запад откровенно, настойчиво и последовательно поддерживал сдвиг политического противостояния на Украине к неконституционному силовому захвату власти;
      — новая украинская власть, утвердившаяся после государственного переворота, заняла националистическую, антироссийскую позицию, чем напугала и настроила против себя население Крыма.
      Крым провел референдум и, исходя из его итогов, вошел в состав России. При этом было принято решение Конституционного Суда по Крыму. В рамках этого решения перед Конституционным Судом стояли задачи: 1) определить соответствие запроса главы государства критериям допустимости конституционного запроса; 2) осуществить проверку договора по форме и порядку подписания и 3) проверить соответствие содержания договора конституционным положениям. Это решение Суда подвергается сейчас разностороннему, в том числе и критическому анализу. Я не буду отвечать на эту критику, поскольку такую работу профессионально и убедительно проделали сотрудники аппарата Суда в подготовленных ими научных статьях. 
      Гораздо важнее мне представляется вопрос о том, какие «болевые точки» современного права обнаружились в связи, условно говоря, с «крымской ситуацией.
      Среди тех претензий, которые Запад предъявляет сейчас России, особенно резко звучат обвинения по следующим двум направлениям: 1) оказание давления на население Крыма в процессе проведения референдума и 2) нарушение территориальной целостности Украины.
      Что касается первого – легитимности референдума, – то думаю, что всякие сомнения по этому поводу безосновательны. Первоначальный выбор крымчан, сделанный на референдуме, подтверждается их последующим настроением. Так, проведенный в январе этого года телефонный опрос населения Крыма (проведенный, что очень важно, украинской компанией при поддержке канадского фонда!) показал, что 82% респондентов полностью поддерживают присоединение к России, 11% — скорее поддерживают, и лишь 4% высказались против. 
      Гораздо большего внимания в данной аудитории заслуживает второй аргумент, опирающийся на принцип территориальной целостности государств. Я полностью разделяю тревогу по поводу опасности расшатывания ялтинско-потсдамской международно-правовой системы, которая составляет основу миропорядка, сложившегося по итогам Второй мировой войны. Но серьезную угрозу для международной безопасности представляет и игнорирование того обстоятельства, что после распада СССР эти границы уже не раз были существенно, а главное – поспешно и необдуманно – изменены. 
      Ситуация с Крымом – это, пожалуй, самый яркий пример такой необдуманности. Как известно, нормы права весьма абстрактны. Тогда как любая жизненная ситуация, в которой они применяются, исторически конкретна. В данном случае эта конкретность такова, что позволяет привести гораздо больше убедительных (я бы сказал – бесспорных с исторической точки зрения) доводов в пользу воссоединения Крыма с Россией, чем в случае так называемого косовского прецедента, на который, кстати, ссылались крымские власти. А между тем пять лет назад Международный суд ООН признал легитимность одностороннего провозглашения независимости Косово, заявив, что международное право не содержит запрета на декларации о независимости и что косовский прецедент не противоречит нормам международного права. Такую же позицию еще ранее заняли США и большинство стран-членов Евросоюза. Хотя в Косово, вопреки представлениям юриста Барака Хусейна Обамы, не было проведено референдума. И это далеко не единственное отличие, свидетельствующее явно не в пользу «Косово» по сравнению с «Крымом». 
      Я не буду в данной связи говорить о двойных стандартах в области международного права, в частности, в области применения принципа территориальной целостности государств. А сосредоточу внимание на теоретических аспектах соотношения таких принципов международного права, как принцип территориальной целостности государства и принцип равноправия и самоопределения народов. Потому что если у вас нет теоретической конструкции, позволяющей соотносить между собой эти принципы, то у вас и нет правовых критериев для оценки ситуаций, возникающих в практике международных отношений, связанных с применением этих принципов.
      Для выработки такой конструкции надо, во-первых, понимать, в чем состоят основные тенденции современного международно-правового развития и, во-вторых, надо видеть среднесрочные и долгосрочные перспективы глобального правового развития человечества. На каждом историческом этапе практика под воздействием многочисленных факторов выстраивает свой баланс этих конкурирующих между собой основополагающих международно-правовых принципов. При этом в какой-то момент сама же практика взламывает этот баланс под влиянием новых факторов. И здесь важно понять, каким тенденциям и каким перспективам соответствуют те или иные события и процессы, меняющие сложившийся статус-кво. 
      К числу таких событий и процессов, оказавших эпохальное воздействие как на международные, так и на глобальные отношения, несомненно, относится распад СССР и последовавший за ним слом биполярной системы миропорядка. В результате был нанесен сильный удар по ялтинско-потсдамским соглашениям о государственных границах, являвшимся фундаментом европейской стабильности. Возникла политико-правовая неопределенность в очень непростых процессах, обусловленных противоречивым влиянием глобализации на национальную идентичность многих народов. 
      Мы видим, что идея государственного самоопределения перемещается в плоскость практической политики для все большего числа народов, не имеющих собственной государственности. Если в начале ХХ века было 50 национальных государств, то в начале нынешнего – уже 250. И этот процесс, судя по всему, не завершился. Сейчас в международной политико-правовой практике обкатываются разные модели решения подобного рода вопросов. Это и высокий образец, продемонстрированный референдумом о независимости в Шотландии, и конституционный запрет на подобный референдум в Испании, блокирующий возможность отделения Каталонии, и очень сомнительная в правовом отношении косовская модель и т.д. 
      Думаю, что во всех спорных случаях, когда на чаши весов кладется, с одной стороны, принцип территориальной целостности государства, а с другой – принцип самоопределения народа, выбор должен склониться к тому варианту решения спора, который связан с наименьшими ущемлениями прав человека. Именно этот критерий и должен использоваться для анализа всего многообразия факторов, определяющих уникальность той или иной ситуации, возникающей в практике международных отношений. 
      Если мы всерьез рассчитываем на то, что человечество может развиваться в сторону добровольного союза суверенных равноправных наций, то надо признать и то, что подобная перспектива предполагает все большую степень свободы наций и народов в выборе своей государственной самоидентификации. Подобный подход к пониманию перспектив глобального правового развития помогает нам выбрать верные критерии для оценки очень сложных современных реалий. Суть такого подхода заключается в том, что если народ выразил свое волеизъявление мирным путем в надлежащих политико-правовых формах, то международное сообщество должно с этим считаться. Это правовой по своей сути подход к решению проблемы, поскольку он основан на принципе формального равенства наций и народов. 
      Именно такая логика оценки ситуации и лежала в подтексте решения Конституционного Суда по Крыму. 
      Об антиконституционной смене государственной власти 
      В связи с политическим кризисом в Украине и его перерастанием в острый политико-правовой кризис международного масштаба обострилось внимание к вопросу о силовой, антиконституционной смене государственной власти. 
      По поводу государственных переворотов, которые в случае их успеха называются революциями, хочу сказать следующее. Хотя народ и может прибегать в качестве последнего средства к восстанию против тирании и угнетения, все же Конституция России как демократического правового государства антиконституционную смену власти не допускает. А насильственный захват власти и вооруженный мятеж преследуются в уголовном порядке. Не могу также не отметить, что государственный переворот как способ решения проблем есть болезнь, патология политического организма. Во всяком случае, в России путем революций и переворотов так и не удалось решить наиболее важные проблемы, стоявшие перед страной. А то, что удалось сделать, было оплачено слишком большой ценой. 
      Это в полной мере относится и к тому государственному перевороту, который произошел 1993 г., когда после антиконституционного Указа Президента Ельцина №1400 исполнительная власть грубо применила силу против представительной власти, не подчинившейся этому указу. Я постоянно возвращаюсь к трагическим событиям октября 1993 г., поскольку считаю, что они во многом предопределили всю последующую историю не только России, но и других постсоциалистических государств. Полагаю, что при анализе этих событий следует обратить внимание прежде всего на следующие моменты.
      Поддержанный Западом и горячо одобренный отечественными псевдолибералами указ Ельцина №1400 стал первым прецедентом грубейшей ломки формирующегося конституционного права и, (что особенно важно) зарождающегося правового сознания в главной посткоммунистической стране. Прецедентом, из которого проросли затем технологии «цветных революций» на всем посткоммунистическом пространстве и за его пределами. 
      Один важный для понимания ситуации момент, на который я хотел бы обратить внимание в связи Указом 1400, состоит в следующем. В своем телевизионном обращении к гражданам России сразу же после подписания указа, Б. Ельцин сделал акцент на том, что (цитирую) «наиболее вопиющей является так называемая экономическая политика Верховного Совета, его решения по бюджету, приватизации». Думаю, что именно здесь и сказано о главном. Верховный Совет (при всех его недостатках) действительно стремился снизить последствия для населения «шоковой терапии» и препятствовал той бесчестной приватизации, которая к этому времени уже набирала обороты. И в которой, кстати, немалую (и, как мы знаем, небескорыстную) роль сыграли американские советчики. 
      Кто был прав в этом споре о главном – рассудит История. Но уже сейчас ясно, что своей грабительской приватизацией правительство псевдолибералов нанесло такой ущерб и экономике, и социальным отношениям, и политико-правовому развитию страны, последствия которых будут сказываться еще очень долго. Как может нормально развиваться общество, в котором социальное расслоение приобрело столь неподобающе резкий характер, что даже по официальным данным децильный коэффициент в России уже значительно превысил критический 10-кратный порог и составляет 16-17 крат? Неофициальные данные специалистов я не буду озвучивать. Взрывоопасность подобного положения дел наглядно демонстрирует ситуация на Украине, где за лежащими на поверхности событий поводами и причинами конфликта, скрывается такой глубинный фактор, как подрыв основ социальной справедливости, обусловленный олигархической структурой экономики. 
      Но особенно катастрофическим по своим последствиям стал удар по нравственным основам российского общества, его трудовой этике, его солидаристским ориентациям. Очень показательно, что в настоящее время, по данным социологов, в первую тройку внутрироссийских событий и процессов, по поводу которых каждый второй россиянин испытывает сильную тревогу, входит «моральная деградация значительных слоев населения». Эта позиция в рейтинге внутренних угроз опережает даже озабоченность снижением уровня жизни (на это обстоятельство указали 43%, т.е. менее половины опрошенных). 
      Наши псевдолибералы в своих рассуждениях о состоянии и перспективах развития права и демократии в стране обычно «перескакивают» через эти процессы, оставляя их за рамками своего анализа. Я говорю «псевдолибералы» потому что ориентация на западные образцы либерализма при полном игнорировании особенностей исторического развития страны, в том числе – и таких ключевых событий ее новейшей истории, как неправовая приватизация, означает желание обеспечить свободу одних граждан страны за счет других. Для меня образец отечественного либерала – выдающийся российский правовед и философ Б.Н.Чичерин (1828 – 1904), отстаивавший такой либерализм, который мог быть совместим с реалиями российской жизни. И пока что эти реалии таковы, что его формула «Либеральные меры и сильная власть» остается по-прежнему актуальной.
      В данной связи не могу не сказать о том, что именно со стороны этого фланга политического спектра в последнее время чаще всего раздаются призывы к принятию новой Конституции, предполагающей иную конструкцию разделения властей. На мой взгляд, за подобными призывами стоит неспособность или нежелание видеть реальные проблемы страны, которые не могут быть решены путем перераспределения властных полномочий от президента к парламенту. Я вовсе не исключаю возможности точечных изменений Конституции, направленных в том числе и на расширение полномочий парламента. Однако рассчитывать на то, что путем подобных изменений можно что-то кардинально улучшить в реальных политико-правовых отношениях – означало бы впадать в правовой идеализм. 
      Конституция – это формализованный общественный договор о принципах государственного и общественного устройства, в основе которого должен лежать реальный общественный договор. А на какой общественный договор можно рассчитывать в обществе, где социальное расслоение просто зашкаливает? Причем, в ситуации, когда несправедливость сложившейся в стране социальной дифференциации уже ни у кого не вызывает сомнений. Между тем ни один из обсуждаемых сейчас проектов новой Конституции не предлагает подходов к решению этой ключевой проблемы. 
      А кроме того, те, кто ратуют за принципиальные изменения в Основном Законе России, недооценивают огромный и далеко не исчерпанный правовой потенциал нашей Конституции. Нам надо сейчас заниматься не конституционной реформой (что может лишь усилить существующий социально-политический раскол), а созданием базы для реального общественного согласия. А для этого надо прежде всего понять, на каком повороте новейшей истории страны мы упустили шанс на создание более справедливого общества. Потому что именно справедливость общественного устройства – это основа общественного согласия и главная гарантия нормального политико-правового развития страны. 
      Задумываясь над этими вопросами, я возвращаюсь мысленно к периоду перестройки – времени больших изменений и больших надежд. Недавно я даже решился переиздать одну из своих статей этого периода, опубликованную в «Вестнике академии наук СССР». Конечно, с высоты сегодняшнего дня мне самому представляются наивными надежды на то, что советская система могла бы эволюционировать к социалистическому правовому государству. Я, как и многие тогда, недооценил глубину латентного на тот момент социально-политического раскола в обществе. Однако два принципиальных положения этой статьи, на мой взгляд, остаются актуальными и сейчас.
      Первое – это мысль о том, что новые органы власти (как я полагал тогда — обновленные Советы) должны стать политической формой «общества независимых граждан-собственников, а не воздвигаться в качестве всевластной надстройки над бесправной и безличной массой людей-винтиков». Я могу и сейчас (т.е. применительно к нынешней ситуации) повторить свои слова о том, что отчуждение трудящихся от власти можно преодолеть только с ликвидацией отчуждения их от собственности. А второй момент статьи – это рассуждения о необходимости такого радикального реформирования правящей тогда коммунистической партии, которое привели бы «к фактической двухпартийной системе в рамках юридической многопартийности». Я полагал, что в тот момент у страны были «шансы реформистским путем прийти к двухпартийной социалистической системе» и уже на этой основе постепенно, без резких кардинальных потрясений и революций развиваться в сторону правовой демократии. Проблема становления двух равновесных партий как необходимого элемента правовой демократии не утратила своей актуальности для России.
                                                                               ***
      В заключение хотел бы подчеркнуть вот какое обстоятельство, важное для понимания всего сказанного. В последнее время у нас все чаще говорят о том, что Запад и особенно США навязывают миру свои ценности по принципу «у кого сила, у того и право». Но это лишь одна сторона медали. Другая же сторона, о которой нельзя забывать, заключается в том, что именно право модерна, раскрепостившее творческую активность людей, и стало главным источником экономической мощи Запада. 
      Для России это означает, что именно взятие страной правового барьера является важнейшим условием обеспечения благополучия всего российского общества в целом и каждого россиянина в отдельности в современном сложном, противоречивом глобализирующемся мире. А значит – и главной гарантией возможности отстаивания страной своих геополитических интересов и своей социокультурной идентичности.

 

Прогулка — отзывы и рецензии — КиноПоиск

К описанию фильма » сортировать: по рейтингу по дате по имени пользователя показывать: 10255075100200 71—80 из 134 Mehraj ‘Прыгай! Крылья появятся в полете’ Роберт Земекис – режиссер, который никогда не разочаровывает зрителей. Сняв кинокартину «Прогулка», он в очередной раз доказал это. Данное его творение получилось, не побоюсь этого слова, — мотивирующей. После просмотра, у меня появилась надежда, вера в человека и сильнейшее чувство уверенности, что я достигну всего, чего пожелаю. В картине, которая основана на реальных событиях, повествуется об одном французском канатоходце по имени Филипп Пети, которого воплотил на экране Джозеф Гордон-Левитт. Филипп раз увидев в детстве канатоходца, решил во что бы то ни стало научиться ходить по канату. Нужно отметить игру актера Бена Кингсли, который сыграл своего рода учителя и наставника Филиппа по имени Папаша Руди. Именно он научил героя правильно крепить снаряжения и держать равновесие. Бен Кингсли сыграл проникновенно и душевно за что честь ему и хвала. Все бы ничего, да вот родители мальчика не понимали его и были сильно встревожены увлечением сына. Когда наш герой был достаточно взрослым, он собрал вещи и ушел из дома на встречу к своей мечте. На начальной этапе, он дает уличные представления: ходит по канату, жонглирует и все в таком духе, но все время рыщет глазами, высокие постройки, чтобы протянуть меж ними канат и пройти по ним. В наше время слишком часто употребляется слово «гений», поэтому оно утратило свое былое величие, но Филиппа Пети можно, без тени сомнений, назвать гением. В сущности, кто такой гений? Это человек, который безумно влюблен в свою мечту, идею и неустанно следует ей, в конечном итоге достигает ее. Волею судьбы, герой Джозефа Гордона-Левитта узнает о существовании самых высоких башен, которые имеют место быть в городе Нью-Йорк. Он прибывает в этот город и при помощи своих новообретенных друзей приступает к достижению своей мечты: протянуть канат меж самыми высокими башнями в мире и пройти по нему без какой-либо страховки. Безусловно не без препятствий, Филипп Пети совершает невозможное. Он проходит по канату без страховки на высоте более 400м. Люди внизу лице зреют его и восхищаются. Своим поступком Филипп Пети продемонстрировал всем нам чудо, дал надежду на лучшее, показал, что не только есть серое и черное в нашей повседневной жизни, а непременно присутствуют и светлые тона, нужно лишь захотеть их увидеть. Один из лучших режиссеров – Роберт Земекис добавил в сокровищницу человечества еще одну замечательную кинокартину, за которую нам не стыдно, более того, которой мы гордимся. 10 из 10 прямая ссылка 07 марта 2020 | 21:43 Mia Austin Когда реальные истории стоит снимать! В нашей жизни происходит куча событий. Безмерное количество. Есть много, достойных внимания, людей, которые выполняют совершенно немыслимые для нас вещи. Не о всех, конечно же, мы знаем. Но, благодаря таким фильмам, книгам, которые выходят в свет, мы узнаем о них, пусть и не о многих. Кстати говоря, сам трейлер меня не сильно-таки впечатлил. Заставил пойти, наверное все-таки, Роберт Земекис и отсутствие других, более интересных по сюжету, фильмов в прокате. Но как бы не так, товарищи. Фильм произвел на меня впечатление, еще какое. Очень интересно и антуражно снят, Джозефа я вообще первый раз увидела в фильме 500 дней лета и не была от него в восторге до фильма Начало. Кто знает почему — никто. Очень хорошо его загримировали, что он действительно стал похож на Филиппа Пети. И этот черный костюм очень ему шёл. Хотелось бы сказать, что Джозеф на отлично справился со своей ролью, как физически, так и психологически, ведь в фильме мы видим как сильно он загорается этой мечтой, ставит цель и прямо идет к ней, с кучей помощников, которым он, все-таки, не забыл сказать ‘спасибо!’ и девушкой, которая помогала ему на всех этапах достижения цели. Очень важно в такие моменты иметь таких вот людей, которые даже безвозмездно помогут и поддержат, потому что таким людям, как Филипп, без такой поддержи никуда. Психологически очень тяжело и один он бы не справился. Недаром Ани вела его до конца, а потом уже решила заняться своими делами. Вообще, сейчас начали снимать много фильмов о таких событиях и людях, совершивших их. Или не совершивших, как, например, в Эвересте. Кто-то не вернулся, но их тоже помнят. Так будет и было всегда. Это наш опыт и наши знания на будущее, инструкция для применения, для вдохновения. Есть много книг, которые пишут сами люди, побывавшие на таких событиях или совершившие подвиги. На них могут равняться люди, которые тоже хотят перебороть себя и совершить что-то интересное, стоящее, завораживающее, невообразимое. То, что помогает нам смотреть на мир иначе и знать, что наши способности неограничены! прямая ссылка 26 ноября 2015 | 16:16 Mitrofanich Тонкая карандашная черта – от мечты к цели Фильм рассказывает о реальной истории канатоходца Филиппа Пети, который однажды решил покорить башни Всемирного торгового центра – два на тот момент самых высоких строения, созданных человеком, пройдя между ними по тросу. Картина разворачивается в форме повествования от самого героя фильма, который, стоя на верхушке Статуи Свободы на фоне башен-близнецов, вдохновленно рассказывает о своей мечте и тернистому пути к её исполнению. А начинается он с Парижа, где еще будучи юным мальчиком, Филипп (Джозеф Гордон-Левитт) влюбился в профессию циркового артиста, а позже стал делать импровизированные уличные представления для простых прохожих. Там же, на улице, он встретил Ани (Шарлотта Ле Бон), которая стала его девушкой и первым «сообщником» в организации главной прогулки в жизни нашего смельчака. А воплотить идею дельными советами решился помочь кумир Филиппа – опытный артист цирка Папа Руди (Бен Кингсли). Сама по себе история не нова. Она уже находила позитивные отклики после книги «Человек, который ходил между башнями», мультика по мотивам этой книги и документального фильма «Человек на канате», получившего Оскар 2009-го года в соответствующей номинации. Казалось бы, провалить такую идею фильма просто невозможно. Однако режиссеру Роберту Земекису удалось даже привнести в своё кинопроизведение нечто новое, что позволяет на два часа побывать в шкуре канатоходца и хорошо прочувствовать все его страхи, волнения, переживания, но в тоже время и чувство настоящего наслаждения от любимого дела. С самого начала черно-белая картинка и французские музыкальные мотивы вводят нас в атмосферу размеренной жизни Парижа 70-х годов, а некоторые существенно не важные диалоги, что нарочно не были переведены с французского, сохраняют её в течение всего фильма, плавно вклиниваясь в жизнь шумного и суетливого Нью-Йорка. Особенно стоит отметить несколько кадров. На одном из них герой чертит тонкую карандашную линию на вырезке из газеты между двумя башнями. И хоть вырезка лежит на пианино, однако камера смотрит из-под неё, будто из пианино сквозь прозрачную газету она любопытно наблюдает за моментом рождения мечты, что отражается на лице Филиппа. Кадр стремящийся в высь небоскреба условно делит картину на части. Сначала канатоходец уже было разочаровался и думал склонить голову пред величественностью и неприступностью столь высоких строений, которые, словно не один, а сразу два Голиафа с насмешкой смотрят на пусть и храброго, однако такого маленького на их фоне Давида. Но случайное стечение обстоятельств приводит канатоходца на самую вершину, где герой возвращает былую уверенность в своих силах, где теперь ему осталось перебороть самого себя. И еще один момент, когда, стоя на тросе, герой отстраняется от реальности и будто улетает в другой мир. Его насыщает чувство полной свободы. Нет больше ничего: только он, две башни и трос между ними. Игра Джозефа Гордона-Левитта и Шарлотты Ле Бон убедительна. Отлично своего персонажа сыграл и Бен Кингсли. В целом фильм держит интерес от начала до самого конца, когда постепенно настроение картины сменяется с невинных и порой забавных выходок азартного юноши до чего-то по-настоящему великого – до серьезного и осознанного поступка настоящего канатоходца. 8 из 10 прямая ссылка 12 января 2016 | 00:25 Mitsuko Фильм для настоящих мечтателей Я узнала о Филиппе Пети только благодаря этому фильму. До этого я вообще не интересовалась канатоходцами. Но после просмотра заинтересовалась. Стала искать различные факты о рекордах, достижениях. Оказалось, что сейчас этот вид спорта довольно популярный — вон один только Ник Валленда прошелся над Великим Каньоном, Ниагарским водопадом, между небоскребами в Чикаго… Однако, когда смотришь видео всех этих рекордов, они по какой-то причине не оставляют в душе ничего. Безусловно, ребята молодцы, талантливы, одарены но. Но почему не заставляют ничего чувствовать? Проход Филиппа Пети был настоящей поэзией. Бунтом, вызовом, произведением искусства. Когда смотришь кадры из документального кино и кадры из фильма Земекиса, у тебя буквально перехватывает дыхание, ты переживаешь вместе с героями и ты заражаешься их вдохновением. В подвиги Филиппа никто не вкладывал многотысячные бюджеты. Никто не помогал ему готовиться, кроме маленькой группы близких друзей. И ночь перед проходом он не отдыхал и набирался сил — он в тайне от полиции протягивал свой канат. Если вы ищете вдохновения или что-то мешает вам поверить в собственные силы — этот фильм для вас. Он показывает что возможности человека действительно безграничны. 9 из 10 прямая ссылка 21 октября 2015 | 02:53 Гили Морковки чуть чуть переварены Фильм «Прогулка» Роберта Земекиса конечно сразу навевает воспоминания о башнях Всемирного Торгового Центра. И кинематографическое воссоздание знаменитого трюка француза Филипа Пети, который 8 раз в течении небольшого промежутка времени прошел между башнями-близнецами по канату, натянутому на высоте 417 метров над землей, что не больше не меньше 110 этажей стандартного квартирного дома, конечно же этому всячески способствует. Поскольку в создании фильма принимал участие и Филипп Пети, ему наверняка было что рассказать о своей юности, о подготовке к трюку. Но в результате в фильме это преподносится немного нудно и обыденно, без особой экспрессии, которую канатоходец испытывал на самом деле в тот момент, в те годы, перед исполнением своей мечты. За счет чего фильм конечно же получает высокие оценки, так это за мастерство, с которым режиссер и и его оператор используют возможности современных технологий и преподносят проход по канату настолько живо и ярко, что дух захватывает. Можно точно сказать, что без этого фильма, многие люди никогда бы и не узнали о таком выдающемся канатоходце без страха в глазах идущего над пропастью, не боясь идти ни на какие уступки ради достижения своей мечты. Не хотелось бы писать о минусах, каждый зритель выделит их для себя сам, но фильм точно можно было сделать короче на 20-30 минут, и все равно вся идейность картины была бы прочувствована. Есть и бросающиеся в глаза кино-ляпы, но какой фильм обходится без них. В совокупности ‘Прогулка’ оставила хорошее впечатление, и поэтому моя оценка — 7 из 10 прямая ссылка 19 октября 2015 | 12:11 Mr_Newman Не отвага, но безрассудство. А безрассудство тоже бывает прекрасным. Волнительно не то, как герой готовился к этому трюку, хотя его одержимость чувствовалась достаточно ясно. Эти его придирки к словам смерть, умереть и прочим производным показывало на какой психологической грани он находится. Перед выполнением столь небывалого, опасного и запрещенного трюка волнение, безусловно, более чем оправдано. Но именно это и восхищает, а точнее то, что он это все-таки преодолел. Пробраться в башни-близнецы боясь каждую секунду, но не отступая. Как он провел часы в подготовке, на ходу решая возникающие проблемы. Уверен, что реальный Петти, вспоминая это все, чувствовал как все происходило вопреки ему самому, всему тому, чему он противился, разум будто бы перестраивался и, сделав первый шаг, он прогнал все из своей головы, оставшись наедине со своим путем и облаками. Признаться, когда я начал смотреть фильм, я подумал: ‘Что за глупый типичный француз?’ Я никогда не любил французов, во всяком случае таких, какими они подавались в кино. Они взбалмошные, глупые, безрассудные в плохом смысле этого слова пустые мечтатели. Именно мечтающие, и не думающие, и при этом постоянно беспричинно чему-то улыбаются. Но, постепенно, когда до зрителя начинает доходить одержимость героя, он меняется для меня. Он становится серьезным. Он не просто мечтает мечтами мальчика, жизни не знающего. Ты видишь в нем цельность, которой он был покорен с самого начала, он просто ждал, когда он сможет ее реализовать. Самый невероятный момент — это то, когда он пребывал на веревке в одной из своих поз. Когда он был расслаблен, достигнул покоя. Этот момент заворожил меня. Это было невероятно как он просто и спокойно чувствует себя на высоте 110 этажей, как он свободно чувствует себя на краю смерти и не падает, как он свободно лежит на веревке, словно на кровати. Тот момент, когда он покорил себе свободу. Поставь его на какую угодно высоту, и он на ней гулять как по парку. Браво Роберту Земекису за передачу всей драмы. Джозеф Гордон-Левитт, сыгравший сначала раздражающего меня француза, а затем безрассудного канатоходца передал роль невероятно. Теперь мне понятно почему режиссер видел на посту главного актера именно его. Единственное, что мне не понравилось, так это любовная линия в концовке фильма. Я матерился и ругал за все, что только мог увидеть в происходящем в кадрах. Но на этом мои претензии и заканчиваются. А фильм сумел напомнить о том, что мечта и свобода по одну сторону пути. 8 из 10 прямая ссылка 24 ноября 2018 | 02:48 Nastena_Ad Невозможное возможно! Очень я хотела сходить на данный фильм в кинотеатр, но как же жаль, что у нас нет IMAX, ну ладно хоть есть обычное 3D. Меня заинтересовала история и положительные отзывы от критиков только усилили мой интерес. Так вот, посмотрев этот фильм — у меня просто нет слов. Я в восторге. Прекрасные виды, которые вводят в ужас от страха высоты. Прекрасный актерский состав. Роберт Земекис прекрасный режиссер и я знала, что фильм точно будет хорошим. В фильме есть хороший юмор. Хоть ты и знаешь, что с героем Джозефа Гордона-Левитта (Филиппом Пети) ничего не может произойти, все равно переживание и страх присутствовали. Сложно поверить, что эта история была на самом деле. И хочется сказать, что именно такие поступки заставляют поверить, что мечты сбываются. Неважно на сколько это будет сложно, сколько усилий ты потратишь, важно то, что все возможно. Филипп Пети тому доказательство. Время за просмотром этого фильма прошло очень незаметно. Прекрасный фильм. Я его точно рекомендую каждому, ибо после просмотра появляется мотивация стремиться к своей мечте, не опускать руки. Просто браво! 10 из 10 прямая ссылка 31 октября 2015 | 21:49 nataprit Безумству храбрых поем мы славу Таких людей, как Филипп Пети называют поэтами. Не потому, что они складывают слова в рифмы, а потому, что жизнь свою они посвящают красоте. В том виде, в котором она приходит к ним еще в детстве – званая или незваная, но твердо и безапелляционно заявляющая на них свои права. Для Филиппа Пети такой одержимостью стала высота. Страшная и манящая, как и любая настоящая мечта. Фильм очень подробно и достоверно рассказывает о том, как сложен и тернист путь к этой самой мечте. О том, что путь этот требует самоотверженности и бесконечного, ежедневного труда. И будь режиссером кто-то другой, а не Роберт Земекис, увлекательного кино могло бы и не выйти. Где экшн? Где драма? Где накал страстей? Стоит пересказать сюжет, и фильм вполне может показаться плоским и даже унылым. Но как бы не так! Не зря же таких, как Земекис, тоже называют поэтами. На этот раз он умудрился снять завораживающий триллер (в исконном смысле этого слова, от английского thrill – «трепет и глубокое волнение»), не показав в кадре ни огнестрельного оружия, ни мистических откровений, ни чего бы то ни было воистину пугающего. Только естественные переживания человека, идущего по тонкому тросу к своей мечте, человека, верно служащего красоте и буквально стоящего перед ней на коленях. Хрупкий, почти невесомый Джозеф Гордон-Левитт, мне кажется, идеально вписался в этот образ. «Канатоходец» же – слишком длинное, неуклюжее слово, с помощью него очень сложно передать всю ту магию и воздушность, которую взялся изображать 34-летний красавец. Его персонаж – это скорее канатный танцор, rope-dancer, и в финале его соло внезапно превращается в зажигательное танго… втроем. Две его партнерши – это, конечно, легендарные башни-близнецы. И лично я наблюдала за этим танцем с открытым ртом и вжавшись в кресло. Чего и вам желаю. 10 из 10 прямая ссылка 29 октября 2015 | 15:22 Nemariia Морковки сварены. – Мой костюм, в котором я должен был выйти на канат, упал! – Какой ужас! И… И что же ты теперь будешь делать? – Продолжать. Как ни в чем не бывало. Я выйду на канат в этой дурацкой футболке! Морковки сварены, то есть, пути назад нет, как говорят французы. Заинтересовавшись настоящей историей, положенной в основу фильма, я прочитала, что сам Филипп Пети довольно легкомысленно относился к своей 45-минутной «прогулке». Гораздо сложнее, на его взгляд было пробраться на крышу и осуществить тщательную подготовку к своему незаконному представлению. Филипп представляется мне человеком не просто упрямым и своенравным, а порой даже циничным и безжалостным. Он не перед чем не остановится, он вскружил головы своих партнёров своей маниакальной и безумной идеей. Его девушка покидает Нью-Йорк со словами: «Ты осуществил свою мечту, теперь я хочу осуществить свою». Человек эксцентричный, он собирает команду, преследуя лишь свою цель. Он даже не может держать себя в руках, когда просит помощи у своего наставника. Гордость и эгоизм мешают ему примириться с ним во взглядах даже ради своей цели. Находясь на канате, вся окружающая жизнь исчезает для Филиппа, он погружается в себя, ощущает власть и свободу. И это чувство действует на него, как наркотик: «Когда я закончил свой путь и оглянулся, южная башня как будто манила меня обратно к себе». Филипп выходит победителем и преподаёт нам урок: твоя истинная цель — только твоя, и чтобы осуществить её нужно быть и хладнокровным расчётливым психопатом и страстным мечтателем. Во время просмотра фильма я не могла расслабиться, находясь в напряжении и волнении, видимо, открыла в себе страх высоты, похожий на страх одного из соучастников Филиппа. А урок о последних трёх шагах, вообще не давал мне покоя. В общем, снятая Робертом Земекисом история вызывает восхищение, красиво снята, щекочет нервы и даёт почувствовать ту самой свободу и удовлетворение от элегантного исполнения потрясающего шоу. прямая ссылка 22 октября 2015 | 18:38 Великолепный фильм. Ему просто не нужна оценка. Лучшее, что я видел в своей жизни. Знаете, в чём причина? Я обожаю высоту. Я обожаю Филлипа Пети. Его история ещё в детстве меня покорила. Потом появился документальный ‘Человек на канате’ и моя любовь к этой истории стала совсем безумной. Но о полноценном художественном (пусть и биографическом) кино, да ещё и от Земекиса, я мог только мечтать. А мечтать, кстати, долго не пришлось. ‘Прогулка’ взрывает мозг своим напряжением. Я, например, волновался за героя на протяжении всего сеанса, хоть и был вдоволь ознакомлен со всеми подробностями его подвига. Актёры, причём, всерьёз погружены в происходящее. А Джозеф Гордон-Левитт так вообще выдал свою лучшую роль в карьере. Он заставил меня поверить в каждый шаг, проделанный Филлипом. И это превосходно. Но ещё больше в Филлипа верил зал. Те, кто не знал истории. Я лично видел, как одна девушка ревела после сеанса. Другие же выходили с изумленными лицами и ещё долго не могли прийти в себя. Земекис сделал невозможное — он просто начисто стёр границы фильма и реальности. Даже юмор картины (достаточно веселый подход) не давал расслабиться ни на секунду. Единственный грустный момент — башни-близнецы, которые здесь показаны с самой масштабной точки зрения. Как сказано в фильме: ‘После такого поступка эти башни полюбил весь мир’. Тяжело было не заплакать. И всё же, я просто влюблен в это кино. Влюблён всей душой. прямая ссылка 18 октября 2015 | 19:30 показывать: 10255075100200 71—80 из 134

французских протестов призывают к «свободе» на фоне правительственной кампании по вакцинации

ПАРИЖ, 17 июля (Рейтер) — Более ста тысяч человек прошли маршем по Франции в субботу в знак протеста против планов президента Эммануэля Макрона по принудительной вакцинации медицинских работников и требованию COVID -19 бесплатный сертификат для входа в такие места, как рестораны и кинотеатры.

Макрон на этой неделе объявил о радикальных мерах по борьбе с быстрым ростом числа коронавирусных инфекций, которые, по словам протестующих, нарушают свободу выбора тех, кто не хочет вакцинации.

Министерство внутренних дел заявило, что по всей стране прошло 137 маршей, в которых приняли участие почти 114 000 человек, из которых 18 000 — в Париже.

Эти меры уже вызвали небольшие демонстрации в начале этой недели, заставив полицию использовать слезоточивый газ для разгона протестующих.

«Каждый суверенен в своем собственном теле. Президент Республики ни в коем случае не имеет права принимать решение о моем личном здоровье», — сказала одна из протестующих в Париже, назвавшаяся Христель.

В марше также участвовали протестующие в «желтых жилетах», стремившиеся возродить антиправительственное движение, сдерживаемое блокировкой коронавируса.

Посетив центр в Англете на юго-западе Франции, премьер-министр Жан Кастекс сказал, что вакцинация, которая в настоящее время не является обязательной для широкой публики, является единственным способом борьбы с вирусом.

Флориан Филиппо, президент французской политической партии Les Patriotes, и Николя Дюпон-Эньян, глава французской политической партии Debout La France (DLF) принимают участие в акции протеста против новых мер, объявленных президентом Франции Эммануэлем Макроном для борьбы с коронавирусной болезнью (COVID). -19) в Париже, Франция, 17 июля 2021 г.REUTERS / Pascal Rossignol

Подробнее

«Я слышу возникающее сопротивление, но я думаю, что мы должны любой ценой убедить всех наших сограждан пройти вакцинацию, это лучший способ справиться с кризисом в области здравоохранения», — сказал Кастекс. .

Несмотря на силу протестов, опрос Ipsos-Sopra Steria, опубликованный в пятницу, показал, что более 60% французов согласны с обязательной вакцинацией медицинских работников, а также с требованием наличия пропуска в некоторых общественных местах.

Быстро распространяющиеся варианты вируса рискуют подорвать восстановление экономики, если им позволят выйти из-под контроля, что вынудит некоторые правительства пересмотреть свои стратегии в отношении COVID-19, как только граждане начинают свои летние каникулы.

Ранее в субботу офис Castex заявил, что Франция ужесточит ограничения для непривитых путешественников из ряда стран, чтобы противодействовать возобновлению заражения COVID-19, одновременно открывая свои двери для тех, кто получил все прививки.

«Вариант Дельта здесь, не надо скрывать правду, он более заразен, чем предыдущие.Мы должны адаптироваться и противостоять этому », — сказал Кастекс репортерам на юго-западе Франции, имея в виду вариант, впервые обнаруженный в Индии.

После падения с более чем 42 000 в день в середине апреля до менее 2 000 в день в конце июня средний показатель количество новых инфекций во Франции выросло и достигло почти 11000 в день.

Около 55,5% французов получили однократную дозу вакцины по состоянию на субботу, и 44,8% были полностью привиты.

Отчет Antone Paone, Sybille de Ла Хамайда и Гвенаэль Барзич, редактирование Дэвида Холмса и Луизы Хевенс

Наши стандарты: принципы доверия Thomson Reuters.

Франция: нарушения в условиях чрезвычайного положения

(Париж) — Франция провела оскорбительные и дискриминационные рейды и домашние аресты против мусульман в соответствии с новым всеобъемлющим законом о чрезвычайном положении. Эти меры привели к возникновению экономических трудностей, стигматизации пострадавших и травмировали детей.

В январе 2016 г. Хьюман Райтс Вотч взяла интервью у 18 человек, которые заявили, что подвергались жестоким обыскам или были помещены под домашний арест, а также с правозащитниками и юристами, работающими в пострадавших районах.По словам жертв, полиция ворвалась в дома, рестораны или мечети; сломали чужие вещи; испуганные дети; и ввел настолько жесткие ограничения на передвижение людей, что они теряли доход или страдали физически.

«Франция обязана обеспечивать общественную безопасность и пытаться предотвратить дальнейшие нападения, но полиция использовала свои новые чрезвычайные полномочия оскорбительным, дискриминационным и необоснованным образом», — сказала Изза Легтас, западноевропейский исследователь Human Rights Watch.«Эти злоупотребления травмировали семьи и запятнали репутацию, в результате чего жертвы чувствовали себя людьми второго сорта».

Во время обыска дома полиция сломала четыре зуба инвалиду, прежде чем поняла, что это не тот человек, которого они искали. В другом случае дети матери-одиночки были переданы в приемные семьи после рейда. Многие из опрошенных сказали, что теперь они боятся полиции и их избегают их соседи.

Министр внутренних дел Франции Бернар Казенев заявил, что чрезвычайные полномочия, которые позволяют полиции обыскивать дома и помещать людей под домашний арест без предварительного разрешения суда, «не означают отказа от верховенства закона.«25 ноября 2015 года он издал директиву местным властям, предупреждая их о любых злоупотреблениях.

Сегодня Amnesty International также опубликовала исследование о злоупотреблениях в условиях чрезвычайного положения во Франции.

Французские правоохранительные органы провели более 3200 рейдов и поместили от 350 до 400 человек под домашний арест после беспрецедентных атак в Париже и парижском пригороде Сен-Дени 13 ноября, в результате которых 130 человек погибли и сотни были ранены.Однако контртеррористическое подразделение парижской прокуратуры возбудило только пять расследований, связанных с терроризмом.

Правительство заявило, что попросит парламент продлить чрезвычайное положение еще на три месяца. Но он не предоставил убедительных доказательств, которые оправдывали бы необходимость продолжения этих радикальных мер.

По мнению Хьюман Райтс Вотч, при отсутствии таких доказательств парламент не должен возобновлять чрезвычайное положение.

Такие меры, как рейды и обыски, всегда должны требовать разрешения суда, которое в неотложных случаях может проводиться в ускоренном порядке.Правительство также должно обеспечить, чтобы люди имели оперативный доступ к средствам правовой защиты от любого ущерба, причиненного действиями полиции во время любого возобновления чрезвычайного положения, и должно проводить значимую разъяснительную работу по этим средствам правовой защиты среди целевых сообществ.

Правительство также продвигает законопроект, который включит в конституцию положения об объявлении чрезвычайного положения. Это включает проблематичное предложение, позволяющее правительству лишать французского происхождения двойного гражданства французского гражданства, если они осуждены за преступления, связанные с терроризмом.

Лишение гражданства французского происхождения может вынудить людей бежать из единственной страны, которую они когда-либо знали. Учитывая гораздо более высокий уровень двойного гражданства среди французских граждан из числа мигрантов, эта мера вызывает обеспокоенность по поводу того, что с некоторыми коренными французскими гражданами обращаются как с гражданами второго сорта. Бывший министр юстиции Кристиана Таубира подала в отставку из-за этого предложения. Ожидается, что парламент начнет обсуждение законопроекта 5 февраля 2016 года.

Жак Тубон, уполномоченный по правам человека во Франции ( défenseur des droits ), получил около 40 жалоб на чрезвычайные меры, связанные со злоупотреблениями, включая необоснованные обыски, недостаточность доказательств и рейды по неправильным адресам.В интервью Хьюман Райтс Вотч он сказал, что, хотя меры, разрешенные в условиях чрезвычайного положения, не сформулированы таким образом, чтобы нацеливаться на конкретную группу, «на самом деле эти меры нацелены на конкретное движение и на очень соблюдающих мусульман. Это может вызвать чувство несправедливости и неповиновения государственным властям ».

Коллектив против исламофобии во Франции (CCIF), организация, которая помогала Хьюман Райтс Вотч в контакте с людьми, ставшими жертвами этих мер, заявила, что задокументировала 180 случаев жестокого домашнего ареста и рейдов.

Подавляющее большинство из тех, кто помещен под домашний арест или в чьих домах был произведен обыск, — мусульмане и лица североафриканского происхождения. Все меры, задокументированные Хьюман Райтс Вотч, были нацелены на мусульман, мусульманские заведения или халяльные рестораны. Многие люди сказали, что чувствуют, что стали жертвами из-за их религии. CCIF поддержал это мнение. Комиссар Совета Европы по правам человека Нилс Муйжниекс также выразил обеспокоенность по поводу возможного этнического профилирования в интервью 12 января.

По словам Хьюман Райтс Вотч, практики, дискриминирующие мусульман, контрпродуктивны, а также предосудительны и незаконны, отталкивая французских мусульман и подрывая сотрудничество между мусульманскими общинами и правоохранительными органами, которые могут помочь в выявлении местных террористических угроз, основанных на радикальном исламе.

19 января пять специальных докладчиков ООН, включая докладчиков по вопросам свободы мнений и их выражения, а также по защите и поощрению прав человека в условиях борьбы с терроризмом, призвали правительство не продлевать действие чрезвычайного положения после 26 февраля.Они заявили: «Хотя исключительные меры могут потребоваться в исключительных обстоятельствах, это не освобождает власти от демонстрации того, что они применяются исключительно для целей, для которых они были предписаны, и напрямую связаны с конкретной целью, которая их вдохновила».

В соответствии со статьей 15 Европейской конвенции о правах человека (ЕКПЧ) и статьей 4 Международного пакта о гражданских и политических правах (МПГПП) правительство может налагать ограничения на определенные права, включая свободу передвижения, выражения мнений и ассоциаций, во время штатов. чрезвычайной ситуации, но только «в той степени, в которой это строго требуется остротой ситуации.«Правительство также должно гарантировать, что любые меры, принимаемые в соответствии с законом, были строго соразмерны преследуемой цели, и что эти полномочия не применялись дискриминационным образом и не стигматизировали людей определенной этнической принадлежности, религии или социальной группы.

Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций неоднократно предупреждала, что меры безопасности, нарушающие права человека и верховенство закона, являются движущей силой терроризма.

«В контексте растущей исламофобии французское правительство должно срочно обратиться к мусульманам и дать им гарантии, что они не находятся под подозрением из-за их религии или этнической принадлежности», — сказал Легтас.«За недели, прошедшие после ноябрьских атак, свобода, равенство и братство сильно пострадали. Франция должна жить этими словами и восстановить их значение ».

Аварийное управление
Президент Франсуа Олланд объявил чрезвычайное положение 14 ноября, приведя в действие закон о чрезвычайном положении, принятый в 1955 году во время войны Франции в Алжире. 20 ноября 2015 года парламент продлил чрезвычайное положение на три месяца, до 26 февраля 2016 года, и расширил полномочия в соответствии с законом 1955 года.

Действующий закон наделяет министра внутренних дел и местных властей широкими полномочиями по обыску домов и помещений и ограничению передвижения людей без судебного ордера.

Он уполномочивает префекта — представителя правительства — каждого французского департамента отдавать приказ об обыске без санкции в любое время и в любом месте, «когда есть серьезные основания полагать, что это место часто посещает лицо, поведение которого представляет собой угрозу общественному порядку и безопасности. », А также для доступа и копирования цифровых данных, хранящихся на электронных устройствах в помещении.

В расширении закона 1955 года чрезвычайное положение уполномочивает министра внутренних дел помещать под домашний арест любого, «против кого есть серьезные основания полагать, что его или ее поведение представляет собой угрозу общественному порядку и безопасности».

Власти могут ограничивать людей в их доме до 12 часов в день, ограничивать их передвижение вне дома и требовать, чтобы они регистрировались в полицейском участке до трех раз в день — по сравнению с четырьмя разами сразу после происшествия. атаки.

Сотрудник Министерства внутренних дел сообщил Хьюман Райтс Вотч, что по состоянию на 2 февраля 2016 г. правительство приказало провести 3289 обысков и от 350 до 400 домашних арестов. По состоянию на 2 февраля 303 постановления о домашнем аресте оставались в силе. В результате 3289 обысков прокуратура Парижа провела только пять расследований преступлений, связанных с терроризмом.

«Правительство потеряло доверие мусульманской общины и ничего не делает для устранения ущерба», — заявил Хьюман Райтс Вотч представитель CCIF Ясир Луати.

Домашние аресты
«Последствия домашнего ареста катастрофичны», — сказал Хьюман Райтс Вотч адвокат Ксавье Ногерас, представляющий нескольких мусульман, находящихся под домашним арестом. «Люди теряют средства к существованию, свою репутацию, все».

«Камель», выходец из Северной Африки, которого, как и большинство других, не называют по настоящему имени в целях защиты, рассказал Хьюман Райтс Вотч, что полиция поместила его под домашний арест в пригороде Парижа 26 ноября 2015 г.Он сказал, что в приказе его обвиняли в том, что он «активно участвовал в радикальном исламистском движении» и способствовал перемещению террористических группировок террористических групп для участия в насильственном джихаде. Он ограничен своим городом, ему запрещено выходить из дома с 8 часов вечера. и 6 часов утра, и должен приходить в полицию три раза в день.

«Если я вербовщик, почему я не в тюрьме?» «а не под домашним арестом», — сказал он. «Думаю, это моя борода. Когда политики нацелены на радикальный исламизм, это борода. Даже полицейский сказал мне: «Бороды плохо воспринимаются.«Настоящая цель массовых обысков и домашних арестов, — сказал он, -« состоит в том, чтобы успокоить людей ».

«Я не могу работать», — сказал он. «Мне нужно ехать в полицейский участок трижды в день […], меня прихлопывают на глазах у всех, как преступника […] Я не хожу в мечеть, я не хочу, чтобы меня обвиняли чего-то еще ».

Он сказал, что не подавал жалобу на домашний арест, потому что не верил во французскую систему правосудия: «Я не подавал раньше, а теперь доверяю ей еще меньше.”

***

«Аюб», мусульманин, который находится во Франции в качестве беженца в течение 10 лет и живет со своей женой и четырьмя детьми, сказал, что полиция провела обыск в его доме 20 ноября 2015 года и поместила его под домашний арест на основании того, что он « радикальный »и сбор денег на джихад в Сирии, что он категорически отрицает.

У Аюба протез ноги, и он сказал, что посещение его местного полицейского участка три раза в день требует больших физических нагрузок, чем его обычный распорядок, и приводит к серьезной физической боли.Приказ также запрещает ему покидать небольшой городок недалеко от Орлеана, где он живет, и выходить из дома между 8 часами вечера. и 6 часов утра

«Полицейский участок находится в семи километрах от моего дома, — сказал он. «Автобусная остановка находится в 300 метрах от моего дома, и каждый раз, когда [я иду туда], мне больно. Я не могу пройти больше 100 или 200 метров ».

Аюб принимает дополнительные лекарства, чтобы облегчить боль, вызывая кровотечение в животе, из-за чего он был госпитализирован. Он также сказал, что ходьба вызвала раздражение, что также привело к боли и дискомфорту.«Я устала морально и физически и в депрессии из-за домашнего ареста».

***

Халим А., 25-летний гражданин Франции, управляющий службой по ремонту мотоциклов, был помещен под домашний арест в пригороде Парижа 15 ноября 2015 года. В приказе его обвиняли в членстве в неназванном «радикальном исламистском движении». В нем также говорится, что он сделал фотографии на свой мобильный телефон 13 мая возле дома редактора Charlie Hebdo , сатирического журнала, на парижские офисы которого боевики напали в январе 2015 года.В приказе также говорилось, что он был причастен к сети, занимавшейся торговлей угнанными автомобилями, организованной тем же неназванным радикальным исламистским движением.

Власти приказали Халиму приходить четыре раза в день в местный полицейский участок, позже сократив их до трех раз в день. Они потребовали, чтобы он оставался в своем доме с 20:30. до 7:30 утра и запретил ему покидать свой родной город Витри-сюр-Сен. По его словам, эти ограничения лишили его возможности посещать свой офис в Париже или ежедневно посещать клиентов.

23 января 2016 года административный судья приостановил домашний арест Халима, постановив, что Халим не фотографировал на свой телефон в мае 2015 года, а скорее позвонил своей матери, которая жила поблизости. Судья заявил, что Халим причастен к преступной торговле украденными автомобилями, поскольку он был свидетелем по делу о торговле автомобилями. Судья обязал правительство выплатить Халиму компенсацию в размере 1500 евро.

Однако к тому времени, по словам Халима, он потерял большую часть своего бизнеса. Его некогда яркая общественная жизнь закончилась.«Мой авторитет, я его потерял. Я потерял свой образ жизни », — сказал он. «С того дня у меня есть только Бог, моя семья и мой адвокат».

***

Утром 24 ноября 2015 года, когда два вертолета пролетели над головой, около 40 автомобилей, заполненных полицией, совершили налет на д’Артигат, деревню из восьми домов в сельском районе Арриеж в регионе Юг-Пиренеи. Полиция оцепила деревню, обыскала дома и поместила под домашний арест восемь жителей, в том числе Оливье Кореля, французского гражданина сирийского происхождения, известного как «Эмир Блан» («Белый эмир»), которого французские власти подозревали в терроризме. сопутствующие мероприятия.Corel был обвинен в незаконном хранении огнестрельного оружия и приговорен к условному наказанию.

Одна из жителей, помещенных под домашний арест, «Фатима», рассказала Хьюман Райтс Вотч, что она и ее муж стали объектом преследования просто потому, что они соседи Corel. В постановлении о домашнем аресте пара обвинялась в принадлежности к местной исламистской экстремистской ячейке.

«Они сказали, что мы верны нашему соседу Оливеру Корелу, но за последние 12 лет мы даже не поздоровались с ним», — сказала Фатима.«Мы были в шоке. Мы чувствовали, что больше не существует верховенства закона или каких-либо ограничений ».

Власти потребовали, чтобы Фатима и ее муж трижды в день регистрировались в местном полицейском участке, расположенном в восьми километрах. По словам Фатимы, за два месяца пара проехала около 3000 километров туда и обратно. «Было унизительно приходить и уходить из нашей маленькой деревни», — сказала она. «Люди говорили о нас за нашей спиной».

Префект отклонил их прошение об изменении часов регистрации, чтобы они могли приводить своих двоих детей в возрасте 12 и 14 лет на занятия спортом.По ее словам, проверки также помешали мужу Фатимы организовывать и судить спортивные соревнования в этом районе. «Большая часть общественной жизни моего мужа превратилась в дым», — сказала она.

25 января 2016 года административный судья приостановил домашний арест супружеской пары. «Похоже, что… Министерство внутренних дел серьезно и явно незаконно ущемило их свободу передвижения», — постановил судья. Судья добавил, что причины, указанные в постановлении о домашнем аресте, «лишены какого-либо конкретного фактического элемента.Это говорит о том, что, если бы для домашнего ареста требовалось судебное разрешение, оно не было бы предоставлено.

«Я чувствовала себя марионеткой, которую трясли, чтобы показать, что правительство что-то делает», — сказала Фатима.

Рейды
«М. Алами », 64-летний француз марокканского происхождения с ограниченными возможностями, сказал, что один из шести полицейских сломал ему четыре зуба, когда они ворвались в дом, в котором он живет со своей женой и тремя детьми в 2 часа ночи.м. 25 ноября 2015 г.:

Нам не дали поговорить. Они толкнули меня, заложили руки за спину и положили на пол лицом вниз. Один из них поставил мне колено на спину. Я чувствовал, будто меня разламывают пополам. Я сказал: «Ты делаешь мне больно!» Он потянул меня за волосы и толкнул мою голову на пол, сломав мне четыре зуба. Они обыскивали квартиру до 5:45 утра, затем попросили у нас с женой документы, удостоверяющие личность. Их начальник сказал: «Мы совершили ошибку». […] Они не извинились.

Алами сказал, что ордер выдан его дочери, которая живет в другом месте со своим мужем и в чей дом в то же время был совершен обыск. Он сказал, что полицейские дали ему копию постановления о обыске только тогда, когда он настоял. Он сказал, что его входная дверь все еще сломана. По его словам, полицейские сказали ему: «Сейчас ЧП. У нас есть право ломать вещи. Мы можем делать все, что захотим ».

Алами сказал, что его соседи враждебно относятся к нему после рейда, а его дети все еще боятся.«Соседи больше не здороваются — как будто мы настоящие преступники», — сказал он. «Теперь мой 15-летний сын и 12-летняя дочь могут спать только в том случае, если их мать находится с ними при включенном свете».

***

«Элоди С.», мать годовалых близнецов, сказала, что она была дома одна со своими дочерьми в ночь на 3 декабря 2015 года, когда около 10 полицейских ворвались в ее квартиру:

Постучали, я попросил подождать две секунды, но они выломали дверь.На них были балаклавы, бронежилеты. Они положили меня на пол, заложив руки за спину. Мои дочери кричали […] Они привели собаку, перевернули все вверх дном […] они сказали нам, что ничего не нашли.

Она сказала, что полиция разыскивала ее мужа, принявшего ислам. «Офицеры полиции, которые были снаружи, увидели моего мужа и сопроводили его [в квартиру]», — сказала она. «Все соседи были там. Мы предъявляем иск о возмещении ущерба.Входная дверь все еще сломана. И мы хотим признать, что это была ошибка, и убедиться, что она не повлечет за собой последствий в будущем ».

***

Около 20:30. 21 ноября 2015 года около 40 полицейских в спецодежде ворвались в Pepper Grill, халяльный ресторан с двумя молельными комнатами в Сент-Уан-л’Амон, примерно в 30 километрах к северу от Парижа. Полиция кричала: «Руки на стол!» и приказал всем заморозить, а затем выбил открытые двери ресторана, хотя владелец предлагал им ключи, сказал Джордан, менеджер ресторана, который был свидетелем рейда.Он отказался назвать свою фамилию. В ресторане было около 50 человек.

«Мы были ошеломлены», — сказал Джордан. «Мы понятия не имели, почему там была полиция». По его словам, после получасового обыска, в ходе которого полиция ничего не нашла, они передали ордер на обыск и ушли без извинений или дальнейших объяснений. Владелец Pepper Grill подал жалобу на рейд, которая была заснята камерой наблюдения в ресторане.

После рейда, сказал Джордан, бизнес резко вырос, поскольку посетители приходили, чтобы выразить свое возмущение рейдом и выразить солидарность.

***

В 23:30 7 января 2016 года около 40 сил специального назначения и местная полиция совершили налет на квартиру Мириам Наар, 25-летней француженки алжирского происхождения, в городе Мийо на юге региона Лангедок. Наар сказала, что она была в домашнем халате с короткими рукавами и с непокрытой головой. «Я чувствовала себя почти так, как будто меня видели обнаженной, поскольку я обычно ношу хиджаб», — сказала она. Когда двое маленьких детей Наара смотрели и кричали, полиция, некоторые из которых были в масках, дважды заставляла ее лечь на пол и отказала ей в просьбе разрешить ей покрыть волосы платком, что, по ее словам, было унизительно.

Полиция обыскала дом в поисках оружия или других взрослых, но уехала с пустыми руками. Тем не менее 12 января власти поместили детей Наара, 5-летнюю девочку и 8-летнего мальчика, в приемные семьи, заявив, что ее дом находится в антисанитарном состоянии и что она «жила, как в кемпинге». Наар, которая была разлучена со своим мужем, сказала, что квартира почти пуста, потому что она переезжала в Марокко. Она сказала, что подозревала, что власти забрали ее детей, чтобы предотвратить переезд.

26 января власти перевели детей во вторую приемную семью на шесть месяцев, что потребовало от детей смены школы. Наар, которая безуспешно обжаловала помещение своих детей в приемные семьи, сказала, что ей разрешено видеться с детьми только по выходным, и описала их как «полностью травмированных» с симптомами, включая рвоту:

Я никогда раньше не сталкивался с расизмом, но теперь я больше не чувствую себя в безопасности от государства.Все создают амальгамы [объединяют мусульман и вооруженных экстремистов], даже наше собственное правительство. Это самое опасное, и это то, чего хотят [вооруженные] экстремисты, — разделить, чтобы лучше побеждать. Больно то, что этим занимается весь штат, а не только обычные люди.

***

Во время предрассветного рейда 19 ноября 2015 года в Ницце полиция ранила спящую 6-летнюю девочку, когда они открыли дверь квартиры, в результате чего осколки дерева разлетелись по комнате и попали в шею маленькой девочки. ухо.Полиция ничего не нашла в квартире, адрес оказался неверным.

«Внезапно нас разбудили звуки ударов, ударов, ударов, а затем еще и выстрелов», — сказал «Омар», отец пятерых детей, включая маленькую девочку. Прежде чем вошла полиция и заставила его повалить его на землю, он вбежал в спальню своих детей и увидел кровь на шее своей дочери.

«Это было похоже на нож в сердце», — сказал он. «Я думал, она мертва». По его словам, столбик кровати между головой его дочери и дверью защищал ее от прямого удара.

Раны у девочки были поверхностными, но она все еще травмирована, отец сказал: «У моей дочери все еще синяки. У нее панические атаки по ночам, много кошмаров. Мы укладываем ее спать в одном месте, а потом находим ее в другом ».

«Это был очень тяжелый удар для нашей семьи», — сказал он об ошибочном рейде. По его словам, шесть из семи членов семьи, которые находились в квартире во время обыска, проходят психологическую консультацию, а врач отправил Омара в отпуск по болезни из-за беспокойства и бессонницы.

Местные власти извинились за ошибочный налет и заплатили за замену двери. Хотя Омар сказал, что понимает, что они просто пытаются делать свою работу, «им следует быть более осторожными».

***

16 ноября 2015 года полиция провела ночной рейд в Обервилье, городе в северном пригороде Парижа Сен-Сен-Дени, обыскивая дома и мечеть, которая также служит офисом Ассоциации мусульман Обервилье (AMA). .В приказе префекта об обыске, просочившемся в СМИ, АМА описывалась как место, где «радикальные исламисты» собирались и использовали помещения ассоциации для своей «заговорщической деятельности», и что «есть серьезные основания полагать, что есть мечеть и дом ее президента, людей, оружие или предметы, связанные с террористической деятельностью ».

Также был совершен обыск в доме президента АМА Чихеба Харара. Он сказал:

Они выломали дверь моего дома.Я спустился вниз и оказался перед полицией и жандармами, их было около 60 [в том числе вне дома]. Меня положили лицом вниз на пол, сковали наручниками за спину, на спине сидел полицейский, а на плече — один. Моя жена кричала: «Здесь ничего нет», но офицер сказал ей: «Заткнись». Они обыскали дом и не нашли ничего, связанного с терроризмом.

Харар сказал, что около полуночи полиция конвоем доставила его в мечеть. Хотя у него были ключи и он предложил открыть мечеть для них, полицейские выломали двери.Позже он узнал, что два члена АМА, один из которых является заместителем мэра Обервилье, также предложили открыть мечеть для полиции.

Полиция пробила потолки и книжные шкафы, причинив значительный ущерб, но, по словам Харара, ничего не нашла. Тем не менее, около 3 часов ночи они взяли Харара под стражу в Париже, так как в его доме без квитанций обнаружили пять или шесть коробок с новой одеждой и обувью и обвинили его в сокрытии украденных вещей. Харар сказал полиции, что товар принадлежал его брату.Полиция освободила Харара в 18:00. после того, как его брат подтвердил, что товар принадлежал ему, а не Харару.

Харар сказал, что мечеть и AMA сожалеют о нападениях 13 ноября, а также обо всех террористических актах. Он сказал, что позже прочитал в СМИ сообщения о том, что подозреваемый в нападении на ноябрьские теракты, гражданин Бельгии по имени Абдельхамид Абаауд, скрывался под эстакадой на шоссе в Обервилье, прежде чем переехать в квартиру в соседнем Сен-Дени, где он был убит полицией. рейд 19 ноября.

Харар сказал, что тогда он понял, что у полиции могла быть веская причина обыскать Обервилье, но все еще не понимал, почему полиция обыскала его дом, задержала его на ночь и сломала двери мечети, когда он предлагал открыть ее, и причинила значительный ущерб. внутри:

Мы чувствуем, что нас преследуют. Теперь, когда террористические акты совершаются во имя ислама, мы [французские мусульмане] чувствуем себя обязанными оправдать себя. Это коллективное наказание. Сначала, когда мы были молоды, мы считали себя французами.Затем из-за дискриминации при приеме на работу, в жилье и в других сферах жизни, когда люди присылают вам изображение, что вы либо француз иммигрантского происхождения, либо «по происхождению», мы в конечном итоге чувствуем себя гражданами второго сорта.

Ссылаясь на предлагаемый закон о лишении гражданства лиц с двойным гражданством, Харар сказал, что он опасается, что он будет использоваться преимущественно против мусульман и поднимет чувство маргинализации французских мусульман «на ступеньку выше». По его словам, в законопроекте содержится следующая идея: «Есть две категории французов: те, кто может потерять свое гражданство, и те, кто не может.”

Как французы помогли победить в американской революции?

Насколько важны были французы в помощи колонистам в победе в американской революции?

Знаменитая картина маслом, изображающая капитуляцию британцев в Йорктауне, которая сейчас висит в Ротонде Капитолия США, прекрасно передает это партнерство. Пока мрачный ушедший в отставку британский генерал в центре картины готовится передать свой меч, с одной стороны его окружает группа американцев под развевающимся звездно-полосатым флагом, а с другой — французские офицеры и добровольцы, под ним. бело-золотое знамя французских монархов Бурбонов.

Решение художника Джона Трамбалла изобразить две силы как равных борющихся против британцев свидетельствует о том, насколько отцы-основатели Америки были обязаны французам в их борьбе за независимость. Решение Мари-Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье (более известного как маркиз де Лафайет) покинуть Францию ​​и вступить в ряды войск Джорджа Вашингтона хорошо известно многим. Но Лафайет был лишь прелюдией к массовой французской поддержке, предвестником глубоких отношений, которые оказались жизненно важными для успеха революции.Вот пять способов, которыми французы помогли американцам обрести свободу.

1. Они послужили идеологической подоплекой.

Патрик Генри произносит свою знаменитую речь о правах колоний перед Ассамблеей Вирджинии, созванной в Ричмонде 23 марта 1775 года.

Heritage Art / Heritage Images / Getty Images

«Дайте мне свободу или дайте мне смерть! ” Решительное заявление Патрика Генри на Втором Вирджинском съезде в марте 1775 года стало переломным моментом, убедив его коллег-делегатов, в том числе Джорджа Вашингтона и Томаса Джефферсона, проголосовать за участие Вирджинских войск в надвигающейся революционной битве.Риторика Генри перекликалась с трудами французского философа Жан-Жака Руссо, который открыл свою влиятельную работу 1762 года « Общественный договор » словами «Человек рождается свободным и всюду он скован цепями».

К 1760-м годам отцы-основатели и их сверстники с нетерпением поглотили французскую политическую философию. «Для колонистов стало почти патриотическим долгом восхищаться Францией как противовесом все более враждебной Англии», — писал историк Лоуренс Каплан из Кентского государственного университета.Британцы, возможно, одержали военную победу над своими французскими соперниками в глобальном конфликте, известном как Семилетняя война. Но будущие основатели Америки осуждали то, как британцы (в их глазах) попирали свою конституцию, вместо этого обращаясь к Франции за новыми идеями о свободе и независимости.

Руссо, например, говорил о суверенитете, присущем не монарху, а народу как группе, и о необходимости создавать законы для общего блага. Риторика Томаса Джефферсона (включая «Все люди созданы равными») во многом обязана Руссо.Тем не менее, составителей Конституции США, возможно, больше всего вдохновил барон де Монтескье, который в своем трактате Дух законов утверждал, что для избежания деспотизма необходимо правительство сдержек и противовесов.

Без идей этих французских философов, которые вдохновляли их в трудные времена, трудно представить революцию успешной.

ПОДРОБНЕЕ: Как американская революция повлияла на французскую революцию?

2. Они представляли для Великобритании более серьезную геополитическую угрозу.

Все еще страдая от поражения в Семилетней войне и потери колоний по всему миру, включая большую часть Канады, Франция увидела в восстании Америки возможность отомстить и восстановить часть своей империи за счет Великобритании. Коварный граф де Верженн, министр иностранных дел Франции, призвал Людовика XVI поддержать американцев, утверждая, что «провидение отметило этот момент для унижения Англии».

Участие французов превратило то, что в противном случае могло бы быть однобоким колониальным восстанием, в серьезную войну, которая потенциально могла перерасти в еще один глобальный конфликт.Как выяснилось, у британцев не было особого аппетита к этому, особенно когда другие европейские державы, такие как Испания и Голландская республика, проявили готовность поддержать колонистов. Геополитические расчеты не позволили британским законодателям принять перспективу затяжной, дорогостоящей и глобальной битвы.

ПОДРОБНЕЕ: 6 героев американской революции иностранного происхождения

3. Они оказали тайную помощь.

Бенджамин Франклин получил при французском дворе в Версале в 1778 году.

DeAgostini / Getty Images

Однажды вечером в декабре 1775 года Бенджамин Франклин, делегат Второго Континентального Конгресса и член его Комитета тайной корреспонденции, который проводил иностранные коммуникации, молча проскользнул в Карпентерс-холл Филадельфии вместе с четырьмя своих коллег совершить то, что британцы определенно сочли бы государственной изменой. Они прибыли на встречу с Жюльеном-Александром де Бонвулуаром, секретным посланником французского режима. Тайная встреча посеяла семена прочных тайных отношений между революционерами и Францией, которые предшествовали официальным договорам 1778 года между ними.

Отчеты Бонвулуара во Францию ​​были полны энтузиазма. «Все здесь солдаты», — сказал он о колониях. Группа переговорщиков Франклина отправила Сайласа Дина в Париж под видом торговца, ищущего товары для перепродажи коренным американцам. Настоящие поиски Дина были совершенно иными: он искал военных инженеров, а также одежду, оружие и боеприпасы для 25 000 солдат. Да, и кредит от французов на оплату всего этого. Через две недели после прибытия он получил то, что хотел, и Франция стала тайным сторонником революции.

Когда Бенджамин Франклин сам поехал в Париж в ноябре 1776 года, большая часть секретности, окружающей переговоры с Францией, отпала. Но популярность Франклина среди всех, от аристократии (он побуждал Лафайета к добровольчеству) до широкой публики, оказала большее давление на французский режим, чтобы он продолжал поддерживать своих новых союзников — даже на фоне сообщений о потерях американцев и их ужасной зиме в Вэлли-Фордж.

ПОДРОБНЕЕ: Как Джордж Вашингтон использовал шпионов для победы в американской революции

4.Делились деньгами, людьми и техникой.

Великие идеи могут увядать и умереть без капитала, который их поддерживает. И с первых дней восстание Америки зависело от готовности Франции предоставить неограниченный кредит, который позволял Дину и его партнерам доставлять припасы осажденным революционным силам. В конечном итоге Франция предоставила около 1,3 миллиарда ливров отчаянно необходимых денег и товаров для поддержки повстанцев. По оценкам, во время победы колонистов при Саратоге в октябре 1777 года, которая стала поворотным моментом в войне, 90 процентов всех американских войск несли французское оружие, и они полностью зависели от французского пороха.

Этот триумф побудил французов расширить свои сундуки. Когда в начале 1778 года отношения были оформлены в виде двойных соглашений (Договор о союзе и Договор о дружбе и торговле), поток поставок резко возрос, а также количество солдат и моряков, пересекающих Атлантический океан, чтобы сражаться за дело Америки. Около 12 000 французских солдат обслужили восстание, а также около 22 000 военно-морских сил на борту 63 военных кораблей. Лафайет был одним из первых и самых известных офицеров, присоединившихся к нам.Граф де Рошамбо, главнокомандующий всеми французскими войсками, сыграл решающую роль в сдерживании английского флота и в последних кампаниях. Граф де Грасс усилил революционные силы в Вирджинии французскими войсками из Сен-Доминго (ныне Гаити) в Карибском бассейне, а затем нанес британскому флоту решающее поражение в Чесапикском сражении 1781 года. Решающий удар по Йорктауну нанесет армия под командованием Вашингтона, Лафайета и Рошамбо.

ПОДРОБНЕЕ: 6 невоспетых героев американской революции

5.Они дали выскочкам-колонистам политическую легитимность.

Подписание Договора о дружбе, торговле и союзе между Францией и США.

Bettmann Archive / Getty Images

Без помощи Франции американские революционеры могли бы рассматриваться другими крупными державами просто как предательские подданные, восставшие против своих правителей. Готовность французов вести переговоры с Дином, Франклином и их преемниками придала легитимность американским лидерам. Договор о дружбе и торговле 1778 года официально признал Соединенные Штаты независимой страной и открыл американцам путь для продолжения международной торговли.Со временем Франция также заручилась помощью других крупных европейских держав (Испания объединилась с Соединенными Штатами в 1779 году), в то же время оттесняя других, таких как Австрия, которая никогда не вступала в войну, но дала ясно понять, что поддержит Францию ​​в любом более широком конфликте.

После капитуляции Йорктауна дипломатическая поддержка Франции (и еще один заем) сыграла решающую роль в достижении формального прекращения конфликта с подписанием Парижского договора 1783 года. И французы, и американцы отклонили британские предложения о сепаратных мирных соглашениях, и министр иностранных дел Франции Верженн сыграл ключевую роль в заключении договора.В конце концов, только после того, как Великобритания и Франция уладили свои разногласия, американцы наконец подписали Парижский договор.

Франция играет ведущую роль в оказании давления на людей с целью их вакцинации

ПАРИЖ — В то время как Европа и Соединенные Штаты пытаются найти соответствующий баланс между обузданием коронавируса в форме дельты и ограничением личной свободы, президент Эммануэль Макрон стал лидером в борьбе за вакцинацию. узкий путь, сочетающий ограниченное принуждение к вакцинации с широко распространенным принуждением.

Его подход приказать медицинским работникам пройти вакцинацию до 15 сентября и сказать остальному французскому населению, что им будет отказано в доступе к большинству закрытых общественных мест, если они не будут вакцинированы или не будет получен отрицательный результат к 1 августа, побудил другие страны включая Италию, которая последовала их примеру, даже несмотря на то, что это вызвало сильное сопротивление.

«Вы создаете общество всеобщего контроля на месяцы, а может и на годы», — сказал Эрик Кокерель, депутат от крайне левой партии «Франция непокоренная» во время бурных 48-часовых парламентских дебатов по поводу мистера Кокереля.Меры Макрона, закончившиеся рано утром в пятницу относительно небольшой победой президента.

Пройдя через 1200 предложенных поправок, опровергая обвинения в авторитаризме и хаосе со стороны жестких правых и левых, нижняя палата 117 голосами против 86 поддержала попытку президента Макрона силой заставить французов пройти вакцинацию, сделав их жизнь несчастной, если они не надо.

Проблема Европы аналогична проблеме Соединенных Штатов: уровни вакцинации, составляющие около или чуть меньше 60 процентов, недостаточны для коллективного иммунитета; увеличивающиеся случаи варианта Дельта; и растущие разногласия по поводу того, насколько далеко может потребоваться инъекция.

Но там, где Соединенные Штаты, как правило, не выходят за рамки больниц и крупных систем здравоохранения, требующих, чтобы сотрудники получали вакцины против Covid-19, основные европейские экономики, включая Францию ​​и Италию, приближаются к тому, чтобы сделать вакцины обязательными для всех.

Меры г-на Макрона, объявленные 12 июля как единственное средство избежать еще одной изоляции во Франции, вызвали как протесты, так и резкое увеличение количества вакцинаций: в первую неделю после выступления президента было забронировано 3,7 миллиона вакцинаций, а рекорд — почти 19 июля —

0 прививок за один день.В этом смысле его смелый ход оказался удачным.

В разгар сезона летних каникул французы массово отреагировали на то, что их варианты досуга были отвергнуты.

Марио Драги, премьер-министр Италии, последовал примеру Франции. Он не стал настаивать на объявлении подобных мер на этой неделе. «Призыв не делать прививок — это призыв умереть», — сказал он. Он отметил, что устойчивость к вакцинации также может убить других.

Но степень стремления Европы к принудительным мерам также вызвала беспокойство и сомнения по поводу потери свободы.

Клэр Хедон, уполномоченный по правам человека во Франции, известный как защитник прав человека, предупредила на этой неделе, что парламент действует с неоправданной поспешностью, «учитывая масштаб предполагаемого удара по основным правам и свободам».

Среди наиболее тревожных мер, по ее словам, было предоставление «государственным и частным предприятиям своего рода полицейских полномочий».

Она не затронула вопрос о том, включают ли французские свободы свободу подвергать опасности других людей.

Так называемый «закон о здоровье» обяжет французов получить пропуск, известный в Италии как «зеленый пропуск», подтверждающий, что они были вакцинированы против Covid-19 или недавно дали отрицательный результат, если они хотят уйти. в рестораны и кафе.

Эти заведения, многие из которых выразили протест, будут обязаны обеспечить соблюдение правила или быть оштрафованы. Однако они не будут иметь право требовать удостоверения личности с фотографиями потенциальных посетителей, чтобы сопоставить их с пропуском здоровья.Правительство заявило, что это право по-прежнему ограничено полицией.

Обновлено

8 сентября 2021 г., 20:08 ET

Французский законопроект будет направлен в Сенат с целью окончательного принятия в течение недели и вступления в силу в начале следующего месяца.

Положение об обязательной вакцинации медицинских работников вызвало особое возмущение в Национальном собрании. «Вы сошли с ума», — сказал Жюльен Обер, депутат от правоцентристской партии республиканцев.

Идея увольнения или невыплаты работнику за отказ от вакцинации сильно отличается от обычной французской трудовой практики, которая, как правило, очень затрудняет увольнение. Любая попытка наверняка столкнется с судебным иском.

Оливье Веран, министр здравоохранения, который был изображен в Le Monde с опущенной головой на стол во время марафонских дебатов, ответил, что «дух этого текста определенно не в том, чтобы уволить людей или заставить их бросить курить. для поощрения вакцинации ».

Во Франции за 24 часа на этой неделе было зарегистрировано 22000 случаев коронавируса, что является самым высоким показателем за более чем два месяца.Но в Великобритании, где в последние дни было вдвое больше новых случаев инфицирования, подход радикально изменился.

Консервативное правительство Бориса Джонсона объявило на этой неделе «День свободы», сняв многие ограничения по Covid-19. Премьер-министр делает ставку на то, что при 68,4 процента населения, вакцинированном хотя бы один раз, Британия готова рискнуть с вирусом, который, похоже, останется здесь надолго.

В Соединенных Штатах есть Флорида, где ни один бизнес или государственный орган не может отказать в обслуживании непривитым, и Сан-Франциско, где все городские рабочие должны будут пройти вакцинацию, на противоположных полюсах дискуссии об обязательной вакцинации.В Европе есть Лондон и Париж.

Понимание требований к вакцинам и маскам в США

• • Правила о вакцинах . 23 августа Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов одобрило вакцину Pfizer-BioNTech от коронавируса для людей от 16 лет и старше, что открыло путь для увеличения полномочий как в государственном, так и в частном секторах. Частные компании все чаще вводят вакцины для сотрудников. Такие полномочия разрешены законом и были поддержаны в судебном порядке.
  • Правила маски . Центры по контролю и профилактике заболеваний в июле рекомендовали всем американцам, независимо от статуса вакцинации, носить маски в закрытых общественных местах в районах, где наблюдаются вспышки заболеваний, в отличие от рекомендаций, предложенных в мае. Посмотрите, где C.D.C. руководство будет применяться, и там, где государства ввели свою собственную политику масок. В некоторых штатах борьба за маски стала предметом споров, поскольку некоторые местные лидеры игнорируют государственные запреты.
  • Колледжи и университеты. Более 400 колледжей и университетов требуют вакцинации студентов от Covid-19. Почти все находятся в штатах, голосовавших за президента Байдена.
  • Школы . И Калифорния, и Нью-Йорк ввели обязательные вакцины для работников образования. Опрос, опубликованный в августе, показал, что многие американские родители детей школьного возраста выступают против обязательных прививок для учащихся, но больше поддерживают требования о масках для учеников, учителей и сотрудников, которым не делаются прививки.
  • Больницы и медицинские центры . Многие больницы и крупные системы здравоохранения требуют, чтобы сотрудники делали вакцину против Covid-19, ссылаясь на рост числа заболевших, вызванный вариантом Delta, и неизменно низкие показатели вакцинации в своих сообществах, даже среди их рабочей силы.
  • Нью-Йорк . Доказательство вакцинации требуется от рабочих и клиентов для обедов в помещении, спортзалов, представлений и других ситуаций в помещениях, хотя принудительное применение не начинается до сентября.13. Учителя и другие работники образования в обширной школьной системе города должны будут получить хотя бы одну дозу вакцины к 27 сентября без возможности еженедельного тестирования. Работники городской больницы также должны пройти вакцинацию или проходить еженедельное тестирование. Аналогичные правила действуют для сотрудников штата Нью-Йорк.
  • На федеральном уровне. Пентагон объявил, что будет стремиться сделать прививки от коронавируса обязательными для 1,3 миллиона военнослужащих, находящихся на действительной военной службе страны, «не позднее» середины сентября.Президент Байден объявил, что все гражданские федеральные служащие должны будут пройти вакцинацию от коронавируса или пройти регулярное тестирование, социальное дистанцирование, требования к маскам и ограничения на большинство поездок.

С тех пор, как президент Макрон объявил о своей стратегии две недели назад, некоторые центры вакцинации подверглись обыску. По всей Франции развернулись протесты с той же антиэлитной темой, направленной против большого бизнеса, которая характеризовала движение Желтых жилетов, начавшееся в 2018 году.

Как и в Соединенных Штатах, некоторые французы видят манипуляции и ложь в кампании вакцинации — и даже в самом том, как коронавирус изображается как смертельная угроза, — где большинство видит здравый смысл и социальную ответственность.

«Между« Желтыми жилетами »и движением против пропуска здоровья существует преемственность, — сказала Софи Тиссье, член обоих и бывший технический специалист телесети. «Они оспаривают то, как действует антидемократическая политическая система во Франции.

Она продолжила: «Если вы здесь в политической оппозиции, вас обвиняют в том, что вы сторонник теории заговора. Я совершенно не такой. Я просто задаю вопросы. Мы являемся свидетелями диктаторского дрейфа ».

По обе стороны дебатов позиции ужесточаются, а риторика становится все более необузданной. В Италии Маттео Сальвини, лидер партии националистической лиги правящей коалиции, предположил, что требование вакцинации будет означать лишение «по крайней мере половины населения их права на жизнь».

Он не уточнял. Несколько опросов общественного мнения показали, что 70 процентов итальянцев одобряют ограничения, введенные Францией впервые, а 40 миллионов итальянцев, или две трети населения, уже скачали зеленый пропуск.

«Я предлагаю собрать деньги на оплату подписок на Netflix антиваксовщикам на тот момент, когда они будут находиться под домашним арестом, закрытые в своих домах, как мыши», — написал в Twitter ведущий итальянский вирусолог Роберто Буриони.

Во Франции на выходные запланированы новые акции протеста, и, похоже, летом не будет обычной передышки от политической агитации.Лидеры крайне правых и крайне левых — Марин Ле Пен и Жан-Люк Меланшон — уже ясно дали понять, что видят политические возможности в дебатах о вакцинах.

Hugues Debotte, безработный повар, протестующий против «Желтого жилета», сказал, что г-на Макрона нужно поблагодарить за решение, которое «мобилизовало сотни тысяч человек».

«Дело не в вакцинации», — сказал он в интервью. «Это обязывает нас делать то, чего я не хочу. Я предпочитаю сказать «Нет» и сохранить свободу.

Г-н Деботт занимается организацией сопротивления через различные онлайн-сети. «Мы находимся в условиях мягкой диктатуры, и олигархи принимают нас за идиотов», — сказал он. «Сегодня пандемии больше нет. Мы знаем это. Мы не глупы ».

Правительства и эксперты в области здравоохранения не согласны, и ясно, что г-н Макрон не уступит. Г-н Веран, министр здравоохранения, сказал: «У нас есть два варианта. Выполните переход быстро и очень быстро, иначе вы подвергнетесь риску новой национальной изоляции.”

Документы 67-78

67. Телеграмма Посольства во Франции в Госдепартамент / 1/

Париж, 7 сентября 1966 г., 1201Z.

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1964-66, DEF 15-4 FR-US. Секрет; Приоритет; Exdis.

3124. 7 сентября. При проведении этих обсуждений по повторному вводу или повторному использованию объектов во Франции я постоянно помнил фразу в моей инструкции, которая говорит мне, что «запись должна продемонстрировать, что неспособность достичь соглашения не была вызвана необоснованностью U .С. Правительство. «Однако чем больше я думаю по этому поводу, тем яснее мне становится, что не существует формулы, которая могла бы быть разработана, которая действительно решила бы проблему выбора времени для возвращения, как только французы решили ликвидировать существующее мирное время. базы и сооружения. Наша нынешняя позиция, заключающаяся в том, чтобы настаивать на том, чтобы время входа было зафиксировано объявлением тревоги (любого рода), по существу, может не сильно отличаться по моменту времени от объявления войны. Из всех формул мне кажется, что «после консультации и соглашения между двумя правительствами» было бы наиболее разумным и практичным.Нет абсолютной гарантии, что французы согласятся, даже когда мы добивались этого по дипломатическим каналам, но, по крайней мере, это оставило бы нам время для усилий в свете существующей ситуации на тот момент.

Однако в отношении трубопровода меня беспокоит, как я изложил в Париже 1597 г. / 2 /, что, если после завершения переговоров по трубопроводу мы перейдем к НАТО, где вопрос использования военного времени не может быть конкретно затронут, наша позиция будет выглядят несколько произвольно и неубедительно.Между прочим, у меня не было ответа на это сообщение, и я хотел бы высказать несколько слов по этому поводу до встречи в 16:00. в пятницу, 9 сентября.

/2 / В телеграмме 1597 из Парижа 2 августа Болен просил уточнить детали своего разговора с французами. (Там же, POL FR-US)

/3 / В телеграмме 3330 из Парижа 9 сентября Болен сообщил о том, что он назвал французским «балансом» в отношении будущей повторной оккупации и повторного использования военных объектов, и спросил, следует ли ему встретиться с Кувом по этому вопросу.В телеграмме 46823 от 14 сентября Госдепартамент ответил, что нет необходимости в такой встрече до возвращения Болена в Соединенные Штаты для консультаций. (Оба там же, DEF 15-4 FR-US)

Я приложу все усилия, чтобы попытаться прояснить позицию Франции, т. Е. Не предпринимать никаких действий до объявления войны, насколько это возможно, и буду обсуждать с Кувом возможность обмена письмами, которые предоставят нам твердую запись этих писем. говорит. Тем не менее, все вопросы по-прежнему будут решаться в Вашингтоне ad referendum, что даст нам больше времени для рассмотрения различных факторов.

Болен

68. Телеграмма Госдепартамента в посольство во Франции / 1/

Вашингтон, 26 октября 1966 г., 19:40

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1964-66, POL 4 FR-US. Секрет. Составлено Андерсоном, одобрено Штосселем и Вестом и одобрено Ростоу.

73683. 1. Во время сегодняшнего визита вежливости посла Люсе к заместителю госсекретаря Ростоу последний сказал, что он находится в процессе изучения файлов французско-американских письменных и устных обменов относительно статуса пяти двусторонних соглашений.Он отметил заявление Джорджа Болла Люсет от 6 июня о том, что правительство США не может принять односторонний отказ от двусторонних соглашений, но готов обсудить возможность их прекращения по взаимному согласию. Французское мышление было по этому вопросу.

/2 / См. Документ 59.

2. Люсе сказал, что ему не было известно о каких-либо изменениях во французской позиции, которые он изложил Боллу 6 июня, и что в свете вопроса Ростова он свяжется с Парижем, чтобы узнать, в чем дело.

3. К вашему сведению. Цель этого упражнения — дать правительству России возможность пересмотреть свою негативную, не подлежащую обсуждению позицию по этому вопросу, которую Люсет представила Боллу 6 июня. Это никоим образом не исключает разумного предложения в Париже по тел. 6113 с призывом к памятной записке с изложением позиции правительства США по пять двусторонних ./3/ Конец к сведению.

/3 / Telegram 6113 из Парижа, 25 октября, также сообщил, что на встрече с Кувом Раск повторил, что Соединенные Штаты сохраняют «полную оговорку в отношении финансовых аспектов передислокации своих войск».«(Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1964-66, НАТО 17-1) В телеграмме 6263 из Парижа 27 октября Болен сообщил, что подход Ростова был истолкован в Париже« как возможная уступка США, которая могла бы разрешить урегулировать этот вопрос без каких-либо оснований для претензий со стороны США ». Он рекомендовал проконсультироваться с посольством перед дальнейшими обращениями к Франции (там же, POL 4 FR-US)

Катценбах

69.Телеграмма из посольства во Франции в Госдепартамент / 1/

Париж, 24 ноября 1966 г., 1827Z.

/1 / Источник: Библиотека Джонсона, Досье национальной безопасности, Досье страны, Франция, Том. 10. Секрет; Exdis.

7884. Самая интересная и, как мне кажется, самая полезная часть моего сегодняшнего разговора с де Голлем была посвящена Великобритании и Общему рынку. признателен за то, что он позволил мне высказать свое мнение о предварительной заявке Великобритании на вступление в Общий рынок.

/2 / Отчет Болена о взглядах де Голля на НАТО напечатан в Foreign Relations , 1964-1968, vol. XIII, Документ 220. Его отчет о той части обсуждения, которая касается Вьетнама, телеграмма 7883 из Парижа, 24 ноября, находится в Национальном управлении архивов и документации, RG 59, Central Files 1964-66, POL 27 VIET S.

Де Голль сказал, хотя, конечно, он не может решить, что другие намерены делать, у него сложилось впечатление, что Англия «не готова» присоединиться к Общему рынку и будет стремиться получить уступки от других членов.Я сказал ему, что, согласно нашей информации, британцы очень серьезно относятся к присоединению к Общему рынку, но исходя из предположения, что Великобритания присоединится к Римскому договору без уступок ее интересам с лишь переходным периодом. Что он тогда думал о возможности? Я упомянул в этой связи о проблеме фунта стерлингов. Де Голль немедленно сказал, что этот вопрос должен быть решен; что для члена Общего рынка было невозможно нести бремя балансов в фунтах стерлингов или фунта, занимающего его положение в качестве резервной валюты.Затем я спросил его о так называемых политических вопросах, о которых мы время от времени слышали здесь, во Франции, имея в виду его заявление на пресс-конференции по Нассауским соглашениям. Де Голль тогда дал довольно длинную диссертацию следующего содержания:

Он сказал, что для формирования Европы она должна быть европейской по мировоззрению и по действию; что, если Европейское экономическое сообщество когда-либо перерастет в какое-либо политическое направление, все его члены должны будут иметь европейскую точку зрения, и в ответ на мой конкретный вопрос он признал, что тесные отношения с U.Такие страны, как Англия и, добавлено в скобках, Германия, были несовместимы с этим европейским мировоззрением. Однако он поспешил сказать, что говорит не о политике США, а об отношении к ней стран, то есть Англии и Германии.

Я сказал ему, что, поскольку было очевидно, что любой вопрос об образовании Европы займет много времени, с чем он согласился, как он ожидал, что отношения между отдельной страной и США будут развиваться в этот переходный период.Этот вопрос, казалось, немного оттолкнул его, поскольку он сказал, что, конечно, Америка может и должна иметь прекрасные отношения со всеми членами Европы, но он не думал, что они должны быть каким-либо образом привилегированными или особенными, как в случае с Англией и Немцы пытались добиться.

Комментарий: Де Голль для него был весьма специфическим в своем отношении к присоединению Великобритании к Общему рынку. Он заявил, что не верит в их готовность принять условия Общего рынка, но даже если это произойдет, он высказал возражения, особенно в отношении положения фунта стерлингов и более обширной и гораздо более расплывчатой ​​области отношений с США.С.

Я не знаю, как с этим поступить с британцами, поскольку мы не хотим нести никакой ответственности за сдерживание британских усилий. Возможно, лучше всего было бы рассказать им в общих чертах, но не конкретизировать. Я был бы признателен за руководство Департамента по работе с послом здесь.

Болен

70. Телеграмма Госсекретаря Раск в Госдепартамент / 1/

Париж, 14 декабря 1966 г., 2139Z.

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1964-66, POL FR-US. Секрет; Нодис. Перешел в Белый дом. Раск был в Париже на министерской встрече Североатлантического совета 15-16 декабря.

9131. Раздел 66. Глаза только на президента от секретаря. В сопровождении Болена я нанес визит генералу де Голлю, и мы проговорили около часа. Единственным присутствующим был переводчик Андроников.

После обмена любезностями, во время которого я передал генералу де Голлю ваши личные приветствия и де Голль попросил передать вам его сердечные личные пожелания, де Голль сказал, что они очень внимательно следили за сообщениями о вашей операции / 2 / и были в восторге от вашего полного выздоровления.Затем мы обсудили следующие темы: советско-китайские отношения; Вьетнам; и отношения Восток / Запад в Европе.

/2 / Президенту сделали операцию 16 ноября.

Я упомянул, что мы думали, что события в Китае имеют огромное значение, хотя мы не знали точно, в чем их смысл. В ходе наших бесед с русскими мы чувствовали, что Китай всегда присутствует на заднем плане их переговоров. Де Голль ответил, что отношения между Советским Союзом и Китаем плохие и, по его мнению, будут ухудшаться.Он сказал, что они обсуждали эту тему с Косыгиным во время его недавнего визита, и что мое наблюдение было совершенно правильным, что Китай всегда присутствовал в советских мыслях. Китай еще не получил средств власти, но они упорно трудились, чтобы получить их. Он считал, что они больше боялись Советов, окружавших Китай на севере, чем США. Советы видят все в китайских терминах, даже включая Вьетнам.

Я сказал генералу, что в недавних беседах с русскими, которые никогда не хотели обсуждать Китай, Громыко, тем не менее, сказал, что в китайских разработках есть элемент иррациональности, что затрудняет делать правильные выводы.Я сказал, что если бы Вьетнам был только вопросом с Советами, мы были убеждены, что они были бы готовы к урегулированию в соответствии с Женевскими соглашениями 1954 года и 17-й параллелью, но что из-за Пекина и ограниченных советских интересов в Ханое возникновение мало что можно было сделать.

Де Голль заметил, что русские очень сильно настроены против США из-за Вьетнама и что Косыгин сказал, что если бы не Вьетнам, в мире могло бы быть настоящее напряжение.Косыгин заявил, что Советский Союз на самом деле ведет войну против США во Вьетнаме не войсками, а материальными средствами, конструкциями и т. Д.

Я упомянул генералу (и, конечно, весь наш разговор был конфиденциальным), что в конце 1965 года Советы сказали нам, что если будет пауза для бомбардировок на срок от пятнадцати до двадцати дней, это позволит правительствам проводить исследования с помощью Ханой возможность мирного урегулирования. Мы почти вдвое прекратили бомбардировки, но из Ханоя ничего не вышло, кроме стандартных четырех очков.Ханой не будет говорить, возможно, из-за боязни Пекина, а другие правительства не могут говорить от своего имени, но с НФО и Ханоем действительно трудно определить, с кем говорить в интересах мира. В случае с Кубой это было процедурно просто, поскольку там разговор велся напрямую с Москвой. Я сказал, что генерал де Голль вспомнит четыре пункта Ханоя, три из которых не представляют проблем, но третий пункт, в котором настаивает на принятии программы NLF в качестве основы для будущего Южного Вьетнама.Весной прошлого года посредством контактов мы пытались предложить пересмотр пункта три, но ответа не получили.

Де Голль сказал, что, по его мнению, Северный Вьетнам не пойдет на переговоры в нынешних условиях, как бы дорого ни стоила война. Он сказал, что северные вьетнамцы будут упорствовать даже под бомбардировками и будут продолжать сражаться, а не уступать или отказываться от своих целей, и повторил, что они никогда не будут вести переговоры при условии присутствия США в стране.

Я сказал ему, что с военной проблемой двадцати регулярных полков Северного Вьетнама не так уж сложно справиться. Основная проблема заключалась в проникновении партизан и в инфраструктуру деревень. Я упомянул, что в дополнение к обязательству СЕАТО у США есть договоры о безопасности с Японией, Формозой, Таиландом, Южной Кореей, Филиппинами, Новой Зеландией и Австралией, и что, очевидно, в любых действиях, которые мы предпринимаем в отношении Вьетнама, мы должны учитывать последствия об общей безопасности в районе.Я согласился с генералом, что, вероятно, не будет никаких официальных переговоров или какой-либо конференции, а скорее проблема может быть решена де-факто, как это было сделано в Греции. Мы даже пытались косвенно с Ханоем снизить эскалацию войны, чтобы облегчить фактическое урегулирование. Я сказал генералу, что во время наших ста тридцати переговоров с китайскими коммунистами за десять лет они всегда настаивали на том, чтобы Формоза с ее тринадцатилетним или четырнадцатимиллионным населением была отдана Китаю.

Я спросил генерала де Голля, остались ли у него какие-либо впечатления от переговоров с Косыгиным относительно советской политики в отношении Европы, и, в частности, отреагируют ли Советы на любую возможную инициативу Германии.

Де Голль ответил, что, по его мнению, русские очень озабочены разрядкой в ​​Европе и, в скобках, даже с США в отношении Вьетнама; что они больше не были агрессивными или угрожающими даже в Берлине, который отошел на второй план в их мыслях. Они хотели развивать экономические и технические отношения с Францией, а не только с Францией. Однако они продолжали проявлять очень подозрительность и недоверие к Германии. Отчасти в этом может быть доля правды, но он убежден, что большая часть — это просто политически мотивированная позиция.Он сказал, что они хотели бы иметь разногласие с Федеративной Республикой, но только при условии принятия Германией существующих границ и отказа от любых претензий на ядерное оружие и принятия двух Германий.

Де Голль сказал, что он сказал Косыгину, что может быть два германских государства, но есть только один немецкий народ, и рано или поздно, хотя процесс разрядки займет много времени, две Германии объединятся. Косыгин сказал, что, возможно, однажды это может произойти, но момент еще не наступил, но он сказал, что возможно.Вполне возможно, что Косыгин имел в виду, что, увеличивая контакты между двумя Германией, когда-нибудь в будущем может возникнуть своего рода конфедерация, но в настоящее время он не сказал бы этого и все время повторял точку зрения о двух Германии.

Я упомянул де Голлю о том, какую огромную цену обошлось нерешению германской проблемы для обеих сторон. Стоимость вооружений для США в послевоенный период составляла около девятисот миллиардов долларов, и большая часть этих расходов была вызвана неспособностью решить немецкие проблемы.Советы тоже понесли большие расходы. Немецкий вопрос в его нынешней постановке был единственным вопросом, который я мог понять, который мог привести к войне непосредственно между США и СССР. Если германский вопрос может быть решен и стабильность в Центральной Европе будет возвращена, это откроет миру очень широкие перспективы в форме торговли, разоружения и других сфер.

Де Голль ответил, что французы в течение некоторого времени пытались убедить немцев сделать какой-то жест, чтобы показать, что у них нет злого умысла в отношении Восточной Европы.Возможно, что Брандт и Кизингер создадут что-то в этом роде. Он сказал, что немцам нелепо ожидать, что они могут резкими действиями вернуть утраченные территории Пруссии и Саксонии. Далее он сказал, что убежден в том, что Советский Союз интересовался только Китаем и их собственным развитием и не собирался инициировать какое-либо вооруженное нападение в Европе, и что немцы действительно должны что-то делать, а не просто говорить «Америка, Америка». и надеюсь, что это решит все их проблемы.

Затем я упомянул генералу, что времени остается мало, поскольку мы стоим на пороге новых измерений проблем обороны, а именно ПРО; Советы начинают развертывать ПРО в районе Москвы, и если обе стороны начнут их развертывать, цена будет феноменальной. Это, в свою очередь, привело бы к увеличению наступательных ракет для преодоления ПРО, а затем к неограниченному расширению вооружений. Он сказал, что считает очень важным, чтобы мы нашли какой-то потолок или какой-то метод управления этой гонкой вооружений, прежде чем она вступит в новую фазу.Де Голль заметил, что единственной политикой здесь было заключение мира, и он чувствовал, что это верно и во Вьетнаме.

Я заметил, что в Лаосе в 1962 году мы думали, что достигли реального решения, но, к сожалению, северные вьетнамцы продолжали проникновение партизан, и территория, контролируемая Патет Лао, была закрыта для других. Я лично сказал, что думаю, что есть хороший шанс, что советское правительство хотело поддержать это соглашение, но примерно в это же время, примерно в 1962 году, Советы потеряли влияние в Ханое.Я сказал, что убежден, что если бы дело только в Москве и Вашингтоне, мир вскоре был бы заключен во Вьетнаме, но китайское влияние было слишком сильным в Ханое.

Де Голль сказал, что у США есть своя собственная политика, и не ему давать советы, но он чувствовал, что США увязли во второстепенных и нелепых соображениях во Вьетнаме, особенно когда мы думаем о том, что можно сделать для мира во всем мире, если этот вопрос был решен.

Я ответил, что мы могли бы легко остановить половину войны, за которую несем ответственность, но как насчет другой половины.

Де Голль сказал, что если бы США не были во Вьетнаме, не было бы войны.

Де Голль в заключение сказал, что он чувствует, что, несмотря на наши разногласия, франко-американская дружба остается сильной, на что я ответил, что, по моему мнению, история послевоенного периода покажет, что американские и французские интересы в большинстве случаев были идентичны.

Когда мы уезжали, де Голль особенно просил передать вам свой сердечный привет.

Раск

71.Меморандум о разговоре / 1/

Вашингтон, 9 января 1967 года.

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1967-69, POL FR-US. Конфиденциально. Составлено Андерсоном.

ТЕМА
Беседа с послом Франции

УЧАСТНИКИ
Посол Шарль Люсе, Посольство Франции
Г-н Роберт Андерсон, Директор, Франция-Бенилюкс

Во время короткой беседы сегодня на приеме в посольстве Франции посол Люсе сказал, что он очень обеспокоен нынешним состоянием франко-американских отношений, которые, по его мнению, находятся на рекордно низком уровне.Он во многом объяснил это неудачными и необъяснимыми замечаниями генерала де Голля 31 декабря и 1 января по поводу участия Соединенных Штатов во Вьетнаме. / 2 / Он сказал, что, прочитав эти замечания в Гваделупе во время короткого отпуска, его желание вернуться в Вашингтон было, мягко говоря, менее чем восторженным.

/2 / В телеобращении к французскому народу 31 декабря де Голль охарактеризовал войну во Вьетнаме как «несправедливую … из-за вооруженного вмешательства Соединенных Штатов на территории Вьетнама.Текст см. В de Gaulle, Discours et Messages , Vol. 5, pp. 128-131. В новогоднем обращении к дипломатическому корпусу де Голль снова обвинил Соединенные Штаты в войне.

72. Меморандум о разговоре / 1/

Бонн, 25 апреля 1967 г., 11:45

/1 / Источник: Библиотека Джонсона, Досье национальной безопасности, Досье страны, Германия, Похороны Аденауэра. Секрет; Exdis. Никакой редакционной информации в меморандуме, который был одобрен в Белом доме 28 июня, отсутствует.Встреча проходила на вилле Хаммершмидт.

ТЕМА
Недавний визит вице-президента Хамфри;
Встреча двух глав государств

УЧАСТНИКИ

Президент де Голль
Министр Бурен де Розье
Г-н Андроникофф

Президент Джонсон
E.S. Гленн

Общий

Разговор начался до обеда. Отвечая на приветствие президента, президент де Голль отметил, что покойный канцлер Аденауэр был великим человеком, верой и правдой служившим своей стране.Президент согласился и поблагодарил президента де Голля за прекрасный внешний вид последнего.

Беседа продолжилась после обеда после просьбы президента де Голля, переданной министром Бурином де Розье президенту.

Вице-президент Хамфри

Президент выразил удовлетворение приемом, оказанным вице-президенту Хамфри ./2/ Он также сказал, что с удовольствием вспоминает собственный разговор с генералом де Голлем в то время, когда он был вице-президентом США./ 3/

/2 / Хамфри посетил Париж 7 апреля, чтобы выступить на заседании ОЭСР.

/3 / Джонсон посетил Париж дважды: 6-7 апреля 1961 г., в конце поездки в Сенегал, и 30 сентября 1961 г. Никаких записей о встречах с де Голлем во время любой поездки не найдено.

Генерал де Голль сказал, что французское правительство очень рад приветствовать вице-президента в Париже. Прискорбно, сказал он, что у двух президентов было так мало возможностей лично обменяться мнениями за последние несколько лет.

Президент сказал, что разделяет это мнение.

Обмен посещениями

Президент де Голль сообщил, что рядом с Версальским дворцом находится дом, построенный королями Франции и названный Трианон. Французское правительство будет рад передать этот дом в распоряжение президента Джонсона в любое время, когда президент сочтет его удобным для использования.

Президент сказал, что это год выборов и что он не думает, что впредь будет много путешествовать.Однако президент де Голль прибывает в Канаду и, возможно, найдет свое присутствие в Западном полушарии хорошей возможностью ответить на визит президента Кеннеди в Париж. / 04/

/4 / Документацию о визите президента Кеннеди в Париж 31 мая — 2 июня 1961 г. см. В Foreign Relations , 1961-1963, vol. XIII, документы 11, 107 и 230.

Президент де Голль заявил, что его приглашение остается в силе и после выборов. Он добавил, что часто думает о президенте Джонсоне не только в связи с делами, которые два главы государства могут вести вместе, но и как один человек о другом.Он полностью осознает тяжелое бремя ответственности и с уважением относится к тому, как президент несет это бремя.

Президент сказал, что люди в Соединенных Штатах осознают, как президент де Голль выполняет свои собственные обязанности. Это изменило лицо Франции и во многом способствовало изменению лица мира.

Президент де Голль сказал, что Соединенные Штаты много сделали для мира.

Президент сказал, что Соединенные Штаты сделали все, что могли, и то, что они считали своим долгом.Он намерен и дальше выполнять свой долг.

Приятные дела

Президент де Голль сказал, что он счастлив, что имел возможность обменяться этими несколькими словами с президентом, и надеется на еще одну возможность.

Президент сказал, что он также доволен тем, что смог обменяться этими несколькими словами, и что он также хотел бы продолжить беседы с президентом де Голлем. Насколько он понимает, президент де Голль покидает Бонн почти сразу после церемонии.

Президент де Голль подтвердил, что это так.

73. Телеграмма из посольства во Франции в Госдепартамент / 1/

Париж, 11 июля 1967 г., 1834Z.

/1 / Источник: Библиотека Джонсона, Досье по национальной безопасности, Записки президенту, Уолт Ростоу, Том. 34. Секрет; Нодис.

506. Во время моего сегодняшнего разговора с генералом де Голлем / 2 / я спросил его, как он оценивает соотношение сил в мире. Он сказал мне, что думает с военной точки зрения, что Советы могут уничтожить U.С. и США могли бы уничтожить Советы, и поэтому с чисто военной точки зрения мы нейтрализовали друг друга. Однако он сказал, что США настолько могущественны с экономической и финансовой точки зрения, а также с точки зрения организации своего государства, что сравнивать их нельзя. Я указал де Голлю, что Советский Союз, имеющий закрытую систему, никоим образом не пострадал в финансовом отношении от власти США, на что де Голль ответил, что это может быть так, но что США больше давят на остальную часть страны. мир.

/2 / Telegram 507 из Парижа, 11 июля, сообщил о той части обсуждения, которая касается Алжира. (Там же) Telegram 508 из Парижа от 11 июля сообщал о той части обсуждения, которая касалась Ближнего Востока. (Там же) Telegram 509 касался взглядов де Голля на арабо-израильские проблемы. (Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1967-69, POL 23 ARAB-ISR) Telegram 510 касался зарубежных поездок де Голля. (Там же, POL 7 FR)

Я сказал ему, что был связан с американской внешней политикой более двадцати лет, и я действительно не мог придумать ни одного случая, когда бы U.С. стремился использовать свою власть в корыстных целях. Де Голль сказал, что он не обвинял США в какой-либо воинственности, хотя он считал «неизбежным» то, что такая мощь, которой обладают США, рано или поздно — возможно, не сейчас, — сказал он, — начнет влиять на политику и поведение любой страны.

Комментарий: Де Голль этого не говорил, но подразумевал, что частью нынешней политики Франции является признание подавляющей мощи США и необходимость помощи в восстановлении баланса.Это может быть предположением с моей стороны, поскольку эта точка зрения, приписываемая де Голлю, уже появилась во французской прессе.

Болен

74. Телеграмма из посольства во Франции в Госдепартамент / 1/

Париж, 12 июля 1967 г., 1042Z.

/1 / Источник: Библиотека Джонсона, Досье национальной безопасности, Досье страны, Франция, Том. 12. Секрет; Нодис. В прилагаемом меморандуме от 12 июля к президенту Джонсону Уолт Ростоу прокомментировал: «В этом мало что вы не знаете или не догадываетесь; хотя личный гнев де Голля на то, что Израиль не прислушался к его совету, является интересным, но не полным объяснением французского Срединного. Восточная политика, обратите внимание на последний абзац.«

523. Ссылка: Paris 508./2/ Как минимум неприятно видеть, как глава важной и традиционно дружественной страны ведет свою внешнюю политику, исходя из ряда субъективных и относительно тривиальных предрассудков, которые, похоже, делает де Голль. во Франции. Мне кажется, что его гнев и горечь по отношению к Израилю проистекают из двух основных причин: (1) его признание того, что Франция не играла и не может играть какой-либо важной роли в ближневосточном кризисе — прямой отказ России от четырех держав. Собираясь, неудача французской дипломатии с ее бывшими африканскими колониями заложила фон для его нынешнего настроения.(2) Его гнев на израильтян, осмелившихся игнорировать его личный совет, добавляет нотку субъективной горечи. К его нынешнему настроению (3) следует, конечно, добавить, что, как это принято у него, он находит причину обвинять США в своем предположении, и это, конечно, не более того, что если бы США действительно дали категорическое предупреждение Израиль, который мы могли бы предотвратить, это на первый взгляд смешно. Однако вызывает беспокойство степень, в которой при единоличном правлении де Голля личные и субъективные предрассудки были переведены в политические действия.В качестве иллюстрации глубины его настроений по отношению к Израилю он вчера сказал мне, что «в этой самой комнате» пять лет назад Бен-Гурион сказал, что в Израиле проживает два с половиной миллиона человек, что когда-нибудь их будет пять миллионов, а затем задал риторический вопрос: «Куда мы поместим этих людей?», имея в виду, что у Израиля были веские причины для планов агрессии. Я сказал ему, что, возможно, это было мнение Бен-Гуриона пять лет назад, но я понял, что в последнее время уровень иммиграции в Израиль радикально снизился.

/2 / См. Сноску 2, Документ 73.

В другой момент, обсуждая мотивы действий Израиля, я сказал де Голлю: «Что бы вы сделали, если бы вы были израильтянином», на что он холодно ответил: «Я не израильтянин». (Могу сказать, что во всем де Голль был, как всегда, вежлив и учтив.)

Однако я склонен полагать, что заявление де Голля о том, что французы воздержались от кубинских и албанских поправок, было вызвано его чувством, что U.С. нес определенную долю ответственности за события на Ближнем Востоке не совсем точно. Вчера я узнал от офицера набережной Орсе, что эти инструкции были составлены на общей основе без каких-либо ожиданий каких-либо из этих поправок, и что Сейду не хватило смелости поднять этот вопрос с набережной. По этой причине я посоветовал нам быть особенно осторожными в обращении с тем, что мне сказал де Голль.

Казалось бы, мы абсолютно ничего не можем сделать, чтобы изменить отношение де Голля, и я считаю, что мы можем рассчитывать на его продолжающуюся враждебность к Израилю, особенно в области эмбарго на поставки оружия, если израильтяне не уйдут. , что в высшей степени маловероятно.

Отсюда трудно передать Вашингтону всю глубину чувства в парижских политических и неполитических кругах нынешнего курса политики де Голля. Однако, поскольку Собрание находится в перерыве до октября, нет никаких шансов, что какое-либо влияние на де Голля будет оказано или имело бы хоть какую-то возможность успеха, если бы оно имело место. Кажется, что нет возможности какой-либо отставки министров, но нет никаких сомнений в том, что ближневосточная политика де Голля, особенно антиизраильский аспект, нанесла голлизму значительный удар.

Болен

75. Телеграмма Госдепартамента в посольство во Франции / 1/

Вашингтон, 22 июля 1967 г., 10:30

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1967-69, POL FR-US. Секрет; Нодис. Составлено Андерсоном, одобрено Штесселем и одобрено Раском.

11595. Послу Болену от секретаря.

1. Посол Люсе имел получасовую беседу со мной 20 июля перед отъездом во Францию ​​в отпуск.Поскольку вы, вероятно, встретитесь с ним, и он может упомянуть об этом вам, я хочу, чтобы у вас была одна конкретная часть нашего разговора, о которой я не сообщаю в другом месте.

2. Зная, что Люсе встретится с де Голлем в какой-то момент, когда я вернусь во Францию, я решил откровенно поговорить с ним о состоянии отношений между Соединенными Штатами и Францией. Я сказал, что в наши дни Соединенные Штаты не пользовались популярностью у президента де Голля. Когда несколько взволнованная Люсет спросила меня о подробностях, я упомянул такие проблемы, как Ближний Восток, Вьетнам, международные валютные проблемы и даже «англосаксонский» вопрос о вхождении Великобритании в Европу, где политика Франции была направлена ​​против Соединенных Штатов.Когда я упомянул о нашей печали по поводу состояния наших отношений, Люсет сказала, что его визиты в Род-Айленд, Кентукки и Миннесоту в течение последних нескольких дней убедили его в том, что какая-то прочная дружба еще осталась. Я согласился, но заметил, что плачевное состояние наших отношений дает некоторый импульс изоляционизму здесь, в Соединенных Штатах. Люсет согласилась с этим и закончила комментарием, что «вы устали от всех нас, но вы не можете избавиться от нас». Я со смехом ответил: «Мы всегда можем попробовать.«

3. В последующем обсуждении этой части беседы с Андерсоном (FBX) Люсет сказал, что он понял и лично разделил мои взгляды, что он приветствовал их наличие и что он намеревался использовать их в Париже, чтобы попытаться получить их » разъяснение »французской политики по отношению к США.

Раск

76. Телеграмма из посольства во Франции в Госдепартамент / 1/

Париж, 27 июля 1967 г., 1552Z.

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1967-69, POL 15-1 FR.Секрет; Exdis. Повторяется в Бонне, Лондоне и Оттаве.

1288. Де Голль всегда был известен как человек с твердыми и определенными взглядами, которые он не сдерживал в выражении. Однако наряду с этим у де Голля до недавнего времени всегда было чувство меры, времени, места и уместности. Сейчас становится все более очевидным, что де Голль утратил чувство своевременности и уместности, а его публичные высказывания и действия все больше и больше принимают чисто умышленный и личный характер.По нашим данным, де Голль полностью единолично проводит внешнюю политику Франции и все больше пренебрегает другими аспектами деятельности правительства. Его заявления о Вьетнаме, которые все больше и больше стремились освободить его от обычных ограничений, его действия на Общем рынке и, наконец, самое недавнее и самое невероятное, его поведение в Канаде / 2 / — все они отражают эту тенденцию. . Казалось бы, де Голль страдает от двух аспектов старости: (1) прогрессирующее ожесточение предрассудков, которых у него было много, и (2) растущее безразличие и даже безразличие к влиянию его слов на международную жизнь. и французское общественное мнение.Привязанность, которую он всегда имел в отношении силы и размера Соединенных Штатов, переросла в навязчивую навязчивую идею.

/2 / Де Голль посетил Монреаль 23-26 июля. В ходе выступления в мэрии Монреаля 24 июля де Голль повторил митинговый клич сепаратистов: «Да здравствует Квебек». В заявлении, сделанном после второго выступления, правительство Канады назвало комментарии де Голля неприемлемым вмешательством извне в дела Канады.

Я всегда придерживался и до сих пор придерживаюсь того мнения, что изначально антагонизм де Голля по отношению к Соединенным Штатам был основан на его взгляде на наши размеры и мощь в сочетании с традиционным дружелюбием Соединенных Штатов по отношению к Франции.Они, по мнению де Голля, составляли главные элементы власти, опасной с точки зрения независимости французских действий. Однако, как я недавно сообщил (Париж 808), / 3 / установка, какой бы ни была ее изначальная мотивация, если ее постоянно придерживаться и действовать, в конечном итоге становится субъективной навязчивой идеей. Теперь это ясно в отношении взглядов де Голля на Соединенные Штаты. Мы отметили, что наряду с его мощным вмешательством во внутренние дела Канады в пользу французских канадцев, де Голль нашел два случая, чтобы сделать относительно мягкие оговорки в отношении Соединенных Штатов и их размеров.Однако я чувствую, что теперь мы должны определенно признать, что одной из движущих сил внешней политики де Голля является его антиамериканская одержимость, и я считаю, что мы можем ожидать, что почти все, что он скажет в будущем, будет содержать некоторые нелестные ссылки. в сторону США. Его выступление в Канаде стало тревожным и тревожным шоком для французского общественного мнения. Практически вся пресса открыто и жестко критиковала лично де Голля. Характерной чертой этого тона является передовая статья в номере Figaro этим утром, которая после очень суровой критики де Голля заканчивается словами «почему»? Среди французов, которых можно встретить в это время года в Париже, преобладает недоверие и унижение, потому что де Голль нарушил то, что французы считают одним из своих главных атрибутов, а именно — хороший вкус.Кроме того, здесь никто не может точно понять, к чему стремился де Голль.

/3 / от 18 июля (Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1967-69, POL FR-US)

Естественно, наибольший интерес будет иметь влияние на внутреннюю политическую арену Франции. По всей вероятности, в августе, когда все, включая всех членов правительства, будут в отпуске, реакция будет больше, чем действий, и еще слишком рано говорить, какие именно последствия канадское фиаско в конечном итоге окажет на внутренней арене.Однако вместе с политикой де Голля на Ближнем Востоке канадское фиаско станет еще одной крупной ошибкой де Голля в общей картине. Надо полагать, что даже у самых закоренелых голлистов должно остаться чувство разочарования и недоумения. Возможно, еще слишком рано говорить о том, что де Голль «дряхлеет», но определенно сдержанность, которая обычно сопровождала его действия и характеризовала его слова, кажется, очень сильно ускользает.

Болен

77.Телеграмма из посольства во Франции в Госдепартамент / 1/

Париж, 23 января 1968 г., 1739Z.

/1 / Источник: Национальное управление архивов и документации, RG 59, Central Files 1967-69, POL FR-US. Секрет. Повторно в Лондон.

9453. Я пошел сегодня днем, чтобы нанести прощальный визит Помпиду / 2 /, и в результате нашего обсуждения возникли следующие моменты:

/2 / Болен покинул свой пост 9 февраля. Президент Джонсон назначил Р. Сарджента Шрайвера своим преемником 22 апреля.Шрайвер вручил верительные грамоты 25 мая.

После того, как я сказал Помпиду, как сильно я лично сожалею о своем отъезде из Парижа и как признателен за многочисленные добрые дела и внимание, которые я получил от него и других членов французского правительства, я сказал ему, что в отношении официальных вопросов я мне было очень жаль видеть нынешнее состояние франко-американских отношений, и что я, честно говоря, не чувствовал, что это было связано с чем-то, что правительство США сделало или не сделало, не говоря уже о Вьетнаме, который, конечно, не затронул никаких прямых французских интересов.

Помпиду не возражал со мной, но сказал, что Вьетнам, хотя и не затрагивает напрямую интересы Франции, тем не менее является более серьезным вопросом, затрагивающим почти все страны мира. Я сказал ему, что Вьетнам — очень сложная тема, но он мог быть уверен, что никто не желает найти разумное и достойное решение больше, чем США, и я думал, что он найдет больший интерес среди восточных стран к тому, что США пытаются там сделать. . Затем я сказал ему, что, честно говоря, не могу предвидеть каких-либо значительных улучшений, даже если Вьетнам будет урегулирован, в отношениях между США.С. и Франции, и одной из причин было то, что я чувствовал, что позиция французского правительства, в том числе де Голля, была одержима мощью США, особенно в экономическом и финансовом отношении; что их позиция, особенно позиция генерала, заключалась в том, что с этим ничего нельзя поделать и что рано или поздно США неизбежно разовьют весь характер и действия страны со слишком большой властью. В данных обстоятельствах я не мог видеть — поскольку, очевидно, мы не могли сделать ничего, что могло бы уменьшить нашу власть, — как могут быть какие-то реальные улучшения в наших отношениях.

Помпиду сказал, что никто не ожидал, что США сделают что-нибудь для уменьшения своей мощи, но способ ее использования может иметь значение. Я сказал, что существуют определенные ограничения в отношении использования силы, которые применимы к любой стране, и я, честно говоря, не видел — опять же, не считая Вьетнама — каким образом США могли бы применить свои полномочия более мягко, чем они это делали. Помпиду ответил, что это могло быть правдой с точки зрения правительства, но, исходя из своего опыта в частном бизнесе, он чувствовал, что действия американских компаний были очень расчетливыми и напористыми, особенно упомянув авиационный бизнес, в котором он говорил, что каждый раз Франция или Англия пытались продавать свои товары в других странах, они столкнулись с преобладающей конкуренцией со стороны американских фирм.Я указал ему, что, как правило, правительство США практически никогда не вмешивалось в эти вопросы, связанные с этими компаниями, что, как я думал, не всегда так было во Франции.

Затем я сказал Помпиду, что меня очень беспокоит состояние общественного мнения в США в отношении Франции: я думаю, что это отчасти связано с тем простым фактом, что американское общество не понимает многих вопросов внешней политики. действия французского правительства и я также сказали, что отношение генерала к Израилю и на его последней пресс-конференции, очевидно, к евреям в целом / 3 / вызвало определенную реакцию в США.С. Я упомянул, что позиция Франции на Ближнем Востоке никоим образом не была ясна для многих и что это были вопросы такого рода, включая, конечно, выход из НАТО, создание которого, как я лично напомнил, было во многом французским желание и даже настойчивость еще в начале 50-х годов очень легко было интерпретировать как антиамериканское.

/3 / «Элитный народ, уверенный в себе и властный». Текст его пресс-конференции от 27 ноября 1967 г. см. В de Gaulle, Discours et Messages , Vol.5. С. 227-247.

Затем Помпиду спросил меня, действительно ли я серьезно думаю, что, если бы президент Джонсон хотел использовать все свое влияние на Израиль, была бы какая-то война (в этом он повторял позицию де Голля, Париж, 3931). / 4 / Я сказал ему из все, что я знал, как из личных разговоров в Вашингтоне, так и из документов по делу, казалось совершенно очевидным, что президент Джонсон зашел настолько далеко, насколько это было возможно, в попытке отговорить израильтян, указав на то, что предел, за который нельзя выйти, имея дело с меньшей страной.Помпиду не ответил.

/4 / Не найдено.

Обращаясь к недавним мерам по платежному балансу США, Помпиду сказал, что подходя к этому с экономической точки зрения, ему казалось совершенно очевидным, что мы принимаем меры, которые не будут неприятны американскому общественному мнению в год выборов, но, возможно, несколько больше равнодушен к чужим интересам. Я сказал, что откровенно не согласен с этим наблюдением, поскольку многие из предпринятых мер не понравятся американскому бизнесу, американским туристам или другим элементам американской жизни.Я указал ему, что в том, что касается интересов других, не было никакой дискриминации в отношении какой-либо другой страны, несмотря на то, что он, Помпиду, сказал по телевидению. Помпиду сказал, что он не использовал слово «дискриминация» и не имел в виду его (sic), а просто указал на то, что, поскольку существует различие в обращении с Великобританией и европейскими странами, очевидно, что США не считают Англию страной. Европейская страна. Я сказал ему, что думаю, если бы Англия была допущена к Общему рынку и действительно объединила бы свои финансы с другими странами Общего рынка, результат мог бы быть другим, но в данных обстоятельствах вряд ли могло быть какое-либо сомнение, поскольку Англия находилась в платежном балансе. трудностей, тогда как у стран Общего рынка не было.

После еще нескольких обсуждений «гегемонии» применительно к современному миру беседа завершилась взаимным комплиментом.

Комментарий: Я всегда знал, что Помпиду был одним из тех, кто более твердо верил в подавляющую мощь США по сравнению с другими, и выражения в этой строке, отмеченные выше, не были немного не характерными, но я думаю, что они обычно проводится большинством французского правительства. Он не возражал, когда я упомянул, что замечания де Голля о евреях вызвали реакцию, возможно, по той же причине, что они вызвали столь же сильную реакцию во Франции.Интересно отметить, что он не возражал против моего заявления о том, что в данных обстоятельствах я предвидел очень мало шансов на какие-либо фундаментальные изменения во франко-американских отношениях.

Болен

78. Сводные записки 586-го заседания Совета национальной безопасности / 1/

Вашингтон, 22 мая 1968 г., 12: 15–13: 10.

/1 / Источник: Библиотека Джонсона, Досье по национальной безопасности, Встречи Совета национальной безопасности, Том. 5. Секрет; Чувствительный; Только для президента.

Вьетнам-Франция-Германия

Президент: Прежде чем обсуждать текущие проблемы с Западной Германией, заместитель госсекретаря Катценбах прокомментирует текущий кризис во Франции. / 02/

/2/2 мая французские власти закрыли комплекс Парижского университета в Нантере, пригороде Парижа, что вызвало растущую волну студенческих демонстраций, которые переросли в насилие 6 мая. Столкновения между полицией и студентами продолжались до 13 мая, когда французы рабочие устроили массовую всеобщую забастовку в поддержку студентов.14 мая студенты заняли Сорбонну. Затем последовали другие занятия факультета. К 17 мая рабочие во многих частях Франции занимали фабрики в знак протеста против экономической политики правительства. К 21 мая, когда Национальное собрание Франции начало дебаты по поводу восстания, около 8 миллионов рабочих бастовали, парализовав промышленность и транспорт.

Заместитель госсекретаря Катценбах: Де Голль, вероятно, сможет победить вотум недоверия во Французской Ассамблее. Его выступление на телевидении в пятницу было жестким, но в нем был предложен компромисс для его оппонентов.Он вполне может стать лидером, преодолевшим нынешние беспорядки. Если ему придется применить силу, чтобы положить конец беспорядку, он столкнется с очень серьезными проблемами. В наших интересах, чтобы ситуация во Франции успокоилась.

[Далее следуют 3 страницы дискуссии о мирных переговорах в Париже, делах Германии и ситуации во Вьетнаме.]

Бромли Смит

Война французов и индейцев / Семилетняя война, 1754-1763 гг.

Война французов и индейцев была североамериканским конфликтом, который был частью более крупного имперского конфликта между Великобританией и Францией, известного как Семилетняя война.Война между французами и индейцами началась в 1754 году и закончилась Парижским договором в 1763 году. Война принесла Великобритании огромные территориальные выгоды в Северной Америке, но споры по поводу последующей пограничной политики и оплаты военных расходов привели к колониальному недовольству и, в конечном итоге, к Американская революция.

Война между французами и индейцами стала результатом продолжающейся пограничной напряженности в Северной Америке, поскольку и французские, и британские имперские чиновники и колонисты стремились расширить сферу влияния каждой страны в приграничных регионах.В Северной Америке война столкнула Францию, французских колонистов и их коренных союзников с Великобританией, англо-американскими колонистами и Конфедерацией ирокезов, которая контролировала большую часть северной части штата Нью-Йорк и части северной Пенсильвании. В 1753 году, до начала военных действий, Великобритания контролировала 13 колоний вплоть до Аппалачских гор, но за пределами находилась Новая Франция, очень большая малонаселенная колония, которая простиралась от Луизианы через долину Миссисипи и Великие озера до Канады.(См. «Инциденты, предшествующие французско-индийской войне» и «План Олбани»)

Граница между французскими и британскими владениями не была четко определена, и одной спорной территорией была верхняя часть долины реки Огайо. Французы построили в этом районе несколько фортов, пытаясь укрепить свои притязания на эту территорию. Британские колониальные силы, возглавляемые подполковником Джорджем Вашингтоном, попытались изгнать французов в 1754 году, но французы уступили им численностью и были побеждены. Когда известие о провале Вашингтона дошло до британского премьер-министра Томаса Пелхам-Холлеса, герцога Ньюкасла, он призвал к быстрому необъявленному ответному удару.Однако его противники в кабинете министров перехитрили его, обнародовав планы, тем самым предупредив французское правительство и превратив стычку на отдаленной границе в полномасштабную войну.

Война началась для британцев не лучшим образом. Британское правительство отправило в колонии генерала Эдварда Брэддока в качестве главнокомандующего британскими североамериканскими силами, но он оттолкнул потенциальных индийских союзников, и колониальные лидеры отказались сотрудничать с ним. 13 июля 1755 года сам Брэддок погиб во время неудачной экспедиции по захвату форта Дюкен в современном Питтсбурге после того, как был смертельно ранен в засаде.Война в Северной Америке зашла в тупик на следующие несколько лет, в то время как в Европе французы одержали важную морскую победу и захватили британские владения Менорки в Средиземном море в 1756 году. Однако после 1757 года война начала разворачиваться в пользу Великобритания. Британские войска нанесли поражение французским войскам в Индии, а в 1759 году британские войска вторглись в Канаду и завоевали ее.

Столкнувшись с поражением в Северной Америке и слабым положением в Европе, французское правительство попыталось вовлечь британцев в мирные переговоры, но британский министр Уильям Питт (старший), секретарь по южным делам, добивался не только уступки Франции Канады, но и коммерческие уступки, которые французское правительство сочло неприемлемыми.После того, как эти переговоры провалились, испанский король Карл III предложил прийти на помощь своему двоюродному брату, французскому королю Людовику XV, и их представители подписали союз, известный как Семейный договор 15 августа 1761 года. В условиях соглашения говорилось, что Испания будет объявить войну Великобритании, если война не закончится до 1 мая 1762 года. Первоначально предназначенный для того, чтобы заставить британцев заключить мирное соглашение, Семейный договор в конечном итоге укрепил волю французов к продолжению войны и побудил британское правительство объявить войну Испания 4 января 1762 года после ожесточенной борьбы между министрами короля Георга III.

Несмотря на столь грозный союз, британская военно-морская сила и неэффективность Испании привели к успеху британцев. Британские войска захватили французские острова Карибского бассейна, испанскую Кубу и Филиппины. Боевые действия в Европе закончились после неудачного вторжения Испании в союзницу Великобритании Португалию. К 1763 году французские и испанские дипломаты начали искать мира. В результате Парижского договора (1763 г.) Великобритания обеспечила значительные территориальные приобретения, включая всю территорию Франции к востоку от реки Миссисипи, а также испанскую Флориду, хотя договор вернул Кубу Испании.

К несчастью для британцев, плоды победы принесли семена будущих неприятностей британским американским колониям. Война обошлась чрезвычайно дорого, и попытки британского правительства обложить колонистов налогами, чтобы покрыть эти расходы, привели к усилению колониального недовольства британскими попытками расширить имперскую власть в колониях. Попытки Великобритании ограничить западную экспансию колонистов и непреднамеренная провокация крупной войны с Индией еще больше разозлили британских подданных, живущих в американских колониях.Эти споры в конечном итоге спровоцировали колониальное восстание, которое в конечном итоге переросло в полномасштабную войну за независимость.

Краткая история — ФБР

Технологическая революция тоже способствовала преступности. 1908 был годом, когда модель T Генри Форда впервые сошла с конвейеров в Мотор-сити, сделав автомобили доступными для масс и привлекательными товарами для головорезов и хулиганов, которые вскоре начали покупать или воровать их, чтобы ускользнуть от властей и передвигаться по стране. всплески насильственных преступлений.Двадцать два года спустя, на пыльной проселочной дороге в Техасе, Бонни и Клайд — «Ромео и Джульетта в машине для бегства», как выразился один журналист, — встретят свой конец в пробитом пулями форде.

Не за горами и первая в мире крупная глобальная война, заставившая Америку защищать свою родину как от внутренних подрывных действий, так и от международного шпионажа и саботажа. Подход Америки к национальной безопасности, который когда-то был провинцией пушек и военных кораблей, никогда не будет прежним.

Несмотря на все это, в 1908 году практически не существовало какого-либо систематического способа обеспечения соблюдения закона на этом теперь обширном ландшафте Америки.Местные общины и даже некоторые штаты имели свои собственные полицейские силы, но в то время они, как правило, были плохо обучены, политически назначены и получали низкую зарплату. А в национальном масштабе существовало несколько федеральных уголовных законов и, кроме того, лишь несколько немногочисленных федеральных агентств, таких как Секретная служба, которые занимались борьбой с национальной преступностью и проблемами безопасности.

Одной из этих проблем был анархизм — часто жестокое ответвление марксизма с его революционным призывом к свержению капитализма и обретению власти простым человеком.Анархисты пошли еще дальше — они хотели полностью покончить с правительством. Преобладающее анархическое кредо, согласно которому правительство является деспотическим и репрессивным, что оно должно быть свергнуто случайными нападками на правящий класс (включая всех, от полиции до священников и политиков), проповедовалось часто выражающими словами ораторами и женщинами по всему миру. Многие уловили это послание, и к концу девятнадцатого века несколько мировых лидеров были среди убитых.

Анархисты, в известном смысле, были первыми современными террористами, объединившимися в небольшие изолированные группы по всему миру; мотивированы идеологией; стремились свергнуть правительства, которые они ненавидели. Но по иронии судьбы они поспешили бы стать первой силой федеральных агентов, которая позже стала бы ФБР.

Это произошло от руки 28-летнего жителя штата Огайо по имени Леон Чолгош, который после потери работы на заводе и обращения к писаниям анархистов, таких как Эмма Гольдман и Александр Беркман, сел на поезд до Буффало, купил револьвер и всадил пулю в живот посетившему его президенту Мак-Кинли.

Восемь дней спустя, 14 сентября 1901 года, Мак-Кинли умер, и его вице-президент Тедди Рузвельт занял овальный кабинет.

Назовите это безумием Чолгоша, потому что этот новый президент был стойким сторонником растущего «прогрессивного движения». Многие сторонники прогресса, в том числе Рузвельт, считали, что руководящая рука федерального правительства необходима для установления справедливости в индустриальном обществе. Рузвельт, который не терпел коррупции и не доверял тем, кого он называл «злоумышленниками с большим богатством», уже за шесть лет в качестве комиссара государственной службы в Вашингтоне (где, по его словам, «мы взбудоражили» дела идут хорошо ») и в течение двух лет в качестве главы Департамента полиции Нью-Йорка.Он верил в закон и в его соблюдение, и именно под его реформаторским руководством ФБР начало свое дело.

.