Демон ускользающий — Вопросы литературы

Высший цвет творческой юности Лермонтова и неотступный его спутник на протяжении десяти лет, «Демон» вобрал все изначальные искания поэта, его жизненные тяготения и душевную борьбу. Прекратив работу над поэмой в 1839 году и еще до этого пустив ее гулять в списках, «отделался» ли Лермонтов от «немого и гордого» царя своего воображения, как утверждает он сам в «Сказке для детей»? Конечно, «хитрый демон» из этой «Сказки…» (которую предположительно датируют следующим, 1840 годом) не столько преемник, сколько антипод безудержного Демона одноименной поэмы: готов «терпеть и ждать», не требуя «ни ласк, ни поцелуя», выступая неторопливым рассказчиком истории давно минувших времен, а главное, совершенно лишен прежнего таинственного обаяния. Распростившись с откровенным языком «страстей», с поэтикой героического титанизма, Лермонтов, возможно, расстался и с пленявшим его долгие годы образом, точнее сказать, отстранился от него. Но «отделаться» значило бы одолеть те искусительные вопросы, которые прежний Демон задавал своему «певцу».

Между тем проблемное содержание «Демона» перелилось за грань поэмы и не отступало от Лермонтова до конца. Многое из позднейшей лирики – «Тамара», «Листок», «Морская царевна» – глубоко созвучно «Демону», и вряд ли даже последняя его редакция явилась для автора «закрытием» темы (как «Мцыри»» завершает серию замыслов о монастырском узнике).

Белинский бросил несколько неожиданное замечание относительно внутренних «прав» Лермонтова не печатать это произведение¹, имея, должно быть, в виду, наряду с незрелостью «великого начатка», глубоко интимную привязанность поэта к своему созданию, его нерешительность перед последним, безвозвратным авторским жестом. Действительно, Лермонтов не воспользовался кратким моментом, благоприятствовавшим публикации поэмы², и фактически не дал ее дефинитивного текста, оставив произведение, так и не обособившееся в независимую литературную «вещь», не до конца изжитое в творческом процессе воплощения, а скорее отложенное в сторону.

Авторитетный исследователь с полным основанием называет эту поэму «загадочной и противоречивой» ³. Художественная загадка «Демона», надо думать, состоит в том, что рельефная четкость фабулы,, простота и строгая законченность формы (в зрелых редакциях и особенно в последней, VIII) коварно побуждают искать в поэме и концептуальной ясности, а между тем стоит всмотреться чуть пристальнее, как путеводная нить авторского намерения тут же ускользает из виду, оставляя впечатление неуловимого и колеблющегося смыслового баланса⁴. Едва ли не все перипетии «Демона», равно как и конечная художественная цель, удовлетворяют сразу нескольким объяснениям, подчас прямо исключающим друг друга.

Видит ли автор в своем Демоне принципиального (пусть и страдающего) носителя зла или только мятежную жертву «несправедливого приговора»; в связи с этим, насколько считается Лермонтов с библейской репутацией «злого духа»? В какой мере свободна воля героя, рвущегося к возрождению, – предопределена ли извне неосуществимость его «безумных» мечтаний, или он все-таки несет личную ответственность за смерть героини и за свою трагическую неудачу? Что значит в поэме самая идея возрождения, «жизни новой» – предлагает ли Демон Тамаре возвратить его небу или стать его «небом», разделить и скрасить его прежнюю участь, обещая взамен «надзвездные края», автономные от божественно-ангельских небес, и соцарствование над миром? И если монологи Демона подтверждают и то и другое стремление, объяснимо ли очевидное противоречие исключительно на психологическом уровне (страстные, сбивчивые речи влюбленного, всеми средствами добивающегося ответного порыва)? Или взять хотя бы встречу Демона с херувимом в келье Тамары – следует ли считать ее поворотной, фатальной для жизненного самоопределения героя? А если это так, то почему же намерение Демона проникнуть к Тамаре квалифицировано как «умысел жестокий» еще до столкновения с Ангелом, возбудившим в нем вспышку «старинной ненависти»? В этой сцене чудится ключ ко всей концепции «Демона», а, между тем, именно она рождает нескончаемый ряд вопросов.

Очевидно, что Демон глубоко уязвлен «тягостным укором» хранителя Тамары, который судит его внешним судом «толпы», принимая во внимание только его дурную славу и не доверяя неожиданному повороту его воли⁵. Однако как сказалась эта обида героя на его последующих заверениях и клятвах? Отрекаясь перед Тамарой от зла, он лжет – сознательно, хоть и увлеченно? Или бессознательно – сам не понимая, что любовь его уже отравлена ненавистью? В финале побежденный Демон открывает для себя со слов ангела (видимо, другого ангела: «один из ангелов святых»), что, отняв жизнь у возлюбленной, он явился невольным орудием небесного плана, предназначавшего не созданную для мира душу Тамары к скорейшему переселению в рай. Так, под сурдинку, возникает мотив обманутого небесами искусителя (кстати, знакомый средневековой вероучительной литературе). Но было ли «несвоевременное» явление Ангела в келье Тамары провокационной частью этого плана, заранее отнимающего у героя надежду, – или испытанием Демона, чей исход зависел от него самого? А может быть и так, что херувим по собственной инициативе проявил «особое усердие» (А. Шан-Гирей), и вся сцена вместе с суровым его предупреждением: «К моей любви, к моей святыне Не пролагай преступный след» – не более чем рудимент любовного треугольника (Демон – Монахиня – Ангел) из ранних редакций? Наконец, в итоге перечисленных и многих других сомнений: имеют ли финальный приговор, вынесенный Демону небом, и апофеоз героини внутренний, нравственный смысл – или над героем после посмертной «измены» ему Тамары попросту торжествует тираническая сила, так что моральный итог поэмы связан именно с его страдальческой непримиренностью?

Вдумчивый читатель не может не задаваться этими вопросами и вряд ли легко согласится с тем, что они неразрешимы. Но поучительно, что наиболее упорные попытки дать интерпретацию поэмы, свободную от противоречий, приводили к полному или частичному отказу от ее аутентичного текста: чтобы объяснить «Демона», нужно его «ликвидировать». Еще один из первых читателей поэмы, друг и родственник Лермонтова А. Шан-Гирей, желая избавить лермонтовское творение от несообразностей, предлагал автору собственный план переделки «Демона», а опытнейший в прошлом веке знаток биографии и поэзии Лермонтова П. Висковатов в своих надеждах как-то выпрямить внутреннюю логику поэмы даже позволил себе обмануться ее фальсифицированным списком. Когда, уже в наше время, исследователь рекомендует

6, независимо от вердикта текстологии, обратиться не к последней, VIII, а к VI редакции поэмы (так называемый «лопухинский список») с тем, чтобы получить непротиворечивое толкование⁷, он попадает во власть того же бессознательного стремления: отделаться от загадки «Демона», пожертвовав кое-чем из его текста.

С противоречиями «Демонам порой мирятся как с неизбежной реальностью, но объясняют эту реальность более и менее внешними обстоятельствами, сопутствовавшими творческой истории поэмы: учетом возможных цензурных требований, понятными при многократном пересоздании «геологическими напластованиями» – диссонирующими остатками прежних деталей и мотивировок. При таком подходе противоречиям и темнотам приписывается характер досадной случайности: не растянулась бы работа над поэмой на такой долгий срок, не понадобился бы ее «придворный список» (который лег в основу «цензурной» версии поэмы) – все обрело бы в «Демоне» мотивированность и ясность.

Наконец, загадочность «Демона» не раз заставляла подозревать какой-то просчет в общем плане поэмы, в ее кардинальной сюжетной схеме. Даже самый восторженный отзыв Белинского: «миры истин, чувств, красот» ⁸ – содержит ноту сомнения в цельности «Демона» (совершенному художественному творению, как всегда полагал критик, свойственны не красоты, а красота). Высказывался взгляд на это произведение как на своего рода рапсодию, состоящую из отдельных описательных и лирических эпизодов. Подобный взгляд с наибольшей последовательностью и аргументированностью выразил Б. Эйхенбаум в своей ранней книге о Лермонтове⁹. Однако сходное впечатление возникало порой и у первых читателей поэмы, – так, все тот же Шан-Гирей сравнивал ее с оперой, где музыка превосходна, а либретто, никуда не годится. С этой точки зрения сюжет «Демона» оказывался самой слабой и несущественной «деталью» поэмы, малооригинальным предлогом для создания «могучего образа», – с такого сюжета нечего и спрашивать последовательности.

Между тем общеизвестные конспективные записи, сделанные пятнадцатилетним автором «Демона» еще в 1829 году, показывают, что если «Мцыри» начинался с образа (который проходил испытания в разной сюжетной среде), то «Демон» многие годы рос, как из зерна, из первой, сразу найденной идеи сюжета. Хотелось бы продемонстрировать, что противоречия «Демона» содержались в этом зерне, прорастали вместе с ним и носили для поэта глубоко жизненный, а для его создания глубоко структурный характер. Хотелось бы также выяснить духовный смысл того эстетического усилия, посредством которого Лермонтов эти противоречия все-таки одолел – не разрешив их, однако, в «экзистенциальном» и философском плане.

Сюжет «Демона» – если поместить его в тематически близкий круг новоевропейской литературы – неожиданно окажется куда более оригинальным, чем обычно представляют: он отличается своеобразием исходной посылки, а не просто разработки. Когда Байрон в мистерии «Небо и земля» и Т. Мур в поэме «Любовь ангелов» изображали запретную страсть ангелов к земным девам, их волновала драматическая несоизмеримость «земного» и «небесного», хрупкость и обреченность союза между тем и другим. Это была извечная романтическая тоска по недостижимому гармоническому «браку» горнего и дольнего, мифологема, имевшая мало общего с собственно «демоническим». В еще одном общепризнанном литературном источнике «Демона» – поэме А.» де Виньи «Элоа» ¹⁰ – добродетель противополагалась страдающему пороку в полуаллегорической форме общения добрых и злых, но равно бестелесных существен тому же «классу» сюжетов относится русская поэма «Див и Пери» А. Подолинского и – в известном смысле – повлиявшее на Лермонтова пушкинское стихотворение «Ангел»). Мотивы демонической тоски здесь не ставились в отношение к земле и земному порядку бытия.

Простая и самоочевидная фабула «Демона» объединяет обе сюжетные концепции. Заставив небесного, но падшего духа полюбить смертную (да еще и монахиню-деву, чья чистота священна), Лермонтов переплел, «перепутал» между собой две антитезы, предельно значимые для романтика: полярность неба и земли – и контраст мрачной искушенности и сияющей невинности. Причем «надзвездное» и бесплотное начало оказалось бурным и соблазняющим, а земное – непорочным и таящим надежду на спасение («ангел мой земной», «земная святыня» – так это звучит в речах Демона). Отсюда возникает пучок сложных, мерцающих, трудно согласующихся смыслов, которых не могло быть в сюжетах общего с «Демоном» литературного ряда.

Парадокс заключается в том, что «враг небес» любит землю и земное с мрачным алканием порочного, то есть ущербного, лишившегося блаженной «небесной» самодостаточности существа, но презирает их – с высокомерием урожденного небожителя. Его гордыня (собственно и преимущественно демоническое в нем) питается как раз памятью о былой причастности небесным сферам, так что и самое отречение от демонизма означает для него смиренный (и нестерпимо унизительный!) отказ от своего высшего, небесного происхождения: «Слезой раскаянья сотру… Следы небесного огня».

Дело доходит до того, что мятеж и противление Демона небесам состоят исключительно в заниженной оценке земли и земного бытия (как социальных, так и «метафизических» условий земной жизни – несвободы, временности, «минутности») вместе с обертонами зависти к земному «неведению» и с обращенным к земле властолюбием. Мысль о невозмутимом равнодушии неба к «ничтожной» земле доставляет ему почти садистское наслаждение, и он внушает эту мысль Тамаре с воистину проповедническим, пылом (в «диалоге о боге», в изображении небесного блаженства ее умершего жениха). Для Демона существуют только небеса, не озабоченные земным, и земля, не увлеченная небесным: к первым он хотел бы принадлежать, второю привык властвовать. И в то же время, его, не согретая любовью «небесная» исключительность обращается в космическую пустоту, а земля манит возможностью эту пустоту избыть, согреться, приютиться. «С небом примириться» значит для него примириться с землей¹¹.

Вообще говоря, на протяжении поэмы – и даже в границах речей одного только главного персонажа – плюсы и минусы в символической оценке «небесного» и «земного» меняются так часто, что уследить за этой «диалектикой» не представляется возможным¹². К примеру, «избранность» Тамары, ее смутное нежелание «жить как все» и смутная же готовность приобщиться к горнему, высшему миру расцениваются одинаково высоко и Демоном, и ангелом, изрекающим «божие решенье»; но первым – как сродство мятежной души с его собственною («На сердце, полное гордыни, Я наложил печать мою»), а вторым – как основание для пропуска в райскую обитель. «Неземное» в душевном облике Тамары подчеркнуто ангелом: «Ее душа была из тех, Которых жизнь – одно мгновенье Невыносимого мученья, Недосягаемых утех», – но та же характеристика вполне уместна и в устах Демона¹³; собственно, она и вложена в эти уста: «О нет, прекрасное созданье, К иному ты присуждена; Тебя иное ждет страданье, Иных восторгов глубина». «Проступок» Тамары, о котором говорит повествователь¹⁴, заключается, по-видимому, в том, что она спутала два «неземных» идеала, прельстившись (отчасти из сострадания – «она страдала и любила») «демоническим» вариантом вместо «ангелического», но никак не в самом порывании ввысь, от земли и ее будней!

1. «Лермонтов никогда бы не напечатал и «Боярина Оршу» и «Демона» – и он имел на то свои причины и свои права», – В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VI, Изд. АН СССР, М. 1955, стр. 548.[↩]
2. См.: В. Вацуро, К цензурной истории «Демона», в сб. «М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы», «Наука», Л. 1979. [↩]
3. Д. Максимов, Об изучении мировоззрения и творческой системы Лермонтова, «Русская литература», 1964, N 3, стр. 9.[↩]
4. Так обстоит дело, даже если отвлечься от не определенной, по-видимому, самим автором судьбы «диалога о боге» («Зачем мне знать твои печали?..»), предположив, что Лермонтов дорожил этим своим сравнительно ранним текстом и, хоть не добился его согласованности с контекстом VIII редакции, намеревался найти подходы к нему в будущем.[↩]
5. Ср. в юношеском стихотворении Лермонтова: «Я холоден и горд; и даже злым Толпе кажусь…», – но не таков «я» в глубине сердца. Демон, видимо, хотел бы обжаловать суд Ангела над собою высшим судом («И ей, как мне, ты не судья»), точно так же как герой одного из поздних стихотворений Лермонтова («Оправдание», 1841) хочет обжаловать несправедливую молву, апеллируя к той же инстанции: «Но пред судом толпы лукавой Скажи, что судит нас иной…»[↩]
6. Януш Генцель, Замечания о двух поэмах Лермонтова («Последний сын вольности», «Демон»), «Русская литература», 1967, N 2. [↩]
7. Оппоненты этой точки зрения справедливо указывают на не меньшую концептуальную неясность «лопухинского списка»; здесь, однако, не место входить в обсуждение вопроса.[↩]
8. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 86.[↩]
9. Б. Эйхенбаум, Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки, ГИЗ, Л. 1924.[↩]
10. См., например: В. И. Кондорская, Лермонтов и де Виньи, «Ученые записки Костромского государственного педагогического института», 1970, вып. 20.[↩]
11. Для сравнения:

    И счастье я могу постигнуть на земле,

    И в небесах я вижу бога…

    Здесь второе – следствие первого.[↩]

12. См. попытку логически упорядочить эти перекрещивания и взаимоналожения символических значений в кн.: Е. Логиновская, Поэма М. Ю. Лермонтова «Демон», «Художественная литература», М. 1977, стр. 72 и далее.[↩]
13. В «ереванском списке» поэмы (фактически – первая кавказская редакция) эта характеристика звучит в авторском лирическом отступлении – «эпитафии» Тамаре. [↩]
14. »…след проступка и страданья». [↩]

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.

Демон. Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы

Демон. Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы

ВикиЧтение

Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы
Коллектив авторов

Содержание

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Демон, которого создали мы

Демон, которого создали мы Этого следовало ожидать. После того как Акунин растоптал достоинство российского государства, он принялся за религию. Так диктовал закон динамичного развития. Другим удивить читателя, привыкшего к его номерам, было бы очень сложно. Мысль о том,

Лермонтов — демон!

Лермонтов — демон! В отличие от жизнеутверждающей поэзии Пушкина, лирика Лермонтова построена на отрицании. Даже признание в любви у Лермонтова начинается так: «Нет, не тебя так пылко я люблю!» Какой девушке это понравится? Дальше поэт объясняет, что он любит в ней свое

«Демон» (1841)

«Демон» (1841) Эта романтическая поэма создавалась Лермонтовым в течение 10 лет. Ее окончательная редакция сложилась в 1839 г. При жизни Лермонтова поэма не была опубликована и впервые появилась за границей.Сюжетом «Демона» послужила легенда о падшем ангеле, когда-то

5.2. «Демон возможности»: Поплавский и Поль Валери

5. 2. «Демон возможности»: Поплавский и Поль Валери В 1926 году Поль Валери[537] выпустил сборник текстов о господине Тэсте, куда включил «Вечер с господином Тэстом», «Письмо друга», «Письмо госпожи Эмилии Тэст», «Выдержки из log-book господина Тэста». В этом же году Поплавский

Демон без мировой революции

Демон без мировой революции Пусть меня не заподозрят в попытке реабилитировать Сталина, но Сталин был для России не худшим вариантом. Троцкий был хуже. Наверное, были и поужаснее Троцкого нет предела совершенству в оба конца; русская земля плодит таких чудаков, что на

Демон ускользающий

Демон ускользающий Высший цвет творческой юности Лермонтова и неотступный его спутник на протяжении десяти лет, «Демон» вобрал все изначальные искания поэта, его жизненные тяготения и душевную борьбу. Прекратив работу над поэмой в 1839 году и еще до этого пустив ее гулять

Литературный канон Дьявол и Демон

Итак, я уже выполнил литературный канон о вампирах и литературный канон о зомби. Я чувствую, что на данный момент я должен сделать один для всех Больших Злодеев готической фантастики. А кто может быть больше или хуже самого Дьявола? Дьяволы и демоны были важной частью традиции тревожной и жуткой литературы задолго до того, как готика стала официальным жанром. Как олицетворение всех человеческих страхов, Дьявол, возможно, является пробным камнем жанра ужасов.

Теперь очевидно, что литературная традиция христианского воплощения бесов и демонов начинается с христианской Библии. Но поскольку это нельзя считать готическим произведением целиком, я не буду включать его в этот канон. Вместо этого я начну свой список много веков спустя с произведений, которые проведут вас через различные изображения дьявола и демонов в литературной традиции.

1. Данте Ад (1321)

Ад  – первая часть трехчастного эпоса Данте Алигьери  «Божественная комедия «, в котором главного героя Данте ведет через ад римский поэт Вергилий. Эта средневековая работа наиболее известна созданием образа ада, состоящего из различных кругов, олицетворяющих различные слои греха. В самом центре ада, в девятом круге, предназначенном для предателей, находится сам Люцифер, замороженный в ледяном озере. Вместо правителя ада Люцифер здесь изображен такой же жертвой его пыток, как и любой другой заключенный. Это массивное трехголовое крылатое существо, но, несмотря на свой устрашающий вид, он пассивен, бессилен и нем, и его основная функция, по-видимому, просто показать, насколько неблагодарным может быть грех.

2 . «Потерянный рай» Джона Мильтона (1667)

«Потерянный рай» — одно из моих любимых литературных произведений и одно из моих любимых изображений Дьявола. Широко считающаяся последней великой эпической поэмой, «Потерянный рай » также вызывает споры среди очень многих исследователей эпической поэзии, поскольку в ней, похоже, нет центрального героя, что является одним из основных принципов эпического жанра. Вместо этого наиболее интересным и полностью проработанным персонажем является антигерой Сатана. Красноречивый оратор и страстный мыслитель, Сатана непоколебимо верит как в демократию, так и в честолюбие, черты, которые глубоко резонируют с современными американскими читателями и заставляют его казаться более сочувствующим, чем, возможно, изначально предполагал Мильтон. Будучи изгнанным с небес за подстрекательство к революции против Бога, которого он считает деспотичным правителем, сатана сначала устанавливает свое собственное новое царство, а затем отправляется на землю, чтобы соблазнить новые Божьи игрушки в грех. Далекий от жалкого Дьявола Дате, этот сатана активен, харизматичен и общителен.

3. Фауст  Иоганна Вольфганга фон Гёте (1808, 1832)

История Фауста восходит к старой немецкой легенде, которая была широко популяризирована двумя веками ранее в пьесе Кристофера Марло  Трагическая история доктора Фауста 900 . Однако я предпочитаю гибрид драмы и эпоса Гёте XIX века. Фауст рассказывает историю амбициозного ученого, который неудовлетворен своими академическими занятиями и заключает пари с дьяволом по имени Мефистофель, обещая служить дьяволу в аду, если он когда-либо почувствует момент чистого удовлетворения и удовлетворения в жизни. Мефисто, как его называют для краткости, сначала предстает перед Фаустом в образе пуделя, которого я не могу не представить в виде нелепо выбритой выставочной собаки, хотя я знаю, что это не то, что имел в виду автор. По мере развития сюжета Мефисто остается рядом с Фаустом, помогая ему соблазнить бедную Гретхен и пытаясь отвратить его от праведных занятий. Мефисто у Гете остроумен и скептичен, шепчет на ухо Фаусту и замышляет, как сатана Мильтона, чтобы вызвать падение одного из любимых творений Бога. Однако, в отличие от Сатаны Мильтона, Мефисто в конечном итоге терпит неудачу.

4. Письма-балбесы К. С. Льюиса (1942)

Верно, К. С. Льюис написал больше, чем просто сказки о детях, обнаруживающих волшебные миры в шкафах. На самом деле Льюис был набожным христианином и написал ряд произведений о своей вере, в том числе этот забавный сатирический роман. Письма Баламута  написаны в эпистолярном формате в виде писем одного старшего демона по имени Балабола своему юному племяннику Полыни. В этих письмах Баламут пытается посоветовать своему племяннику, как лучше всего сбить свою человеческую цель с пути. Эти демоны комичны и немного патетичны, но сатира также наносит несколько резких ударов по недостаткам человечества.

5 . «Экзорцист» Уильяма Питера Блатти (1971)

Благодаря очень успешной экранизации этого романа Уильяма Фридкина в 1973 году, « Экзорцист » оказал глубокое влияние на кинематографические изображения демонов и символизирует роль, которую черти и демоны обычно играют в ужас сегодня. Роман основан на рассказах о реальном экзорцизме, о котором Блатти услышал во время учебы в колледже в 1949 году. В романе двенадцатилетняя девочка одержима демоническим духом, и двух священников-иезуитов вызывают для проведения экзорцизма. . Ребенок претерпевает ужасающую трансформацию, поскольку ее одержимость начинает проявляться в более серьезных психологических и физиологических симптомах. Священникам наконец удается избавить ее от демона с помощью интенсивного изгнания нечистой силы, но дорогой ценой.

Что из этого вы читали? Есть ли какие-нибудь великие дьявольские и демонические произведения, которые, по вашему мнению, я исключил из списка? Пожалуйста, дайте мне знать в комментариях!

Нравится:

Нравится Загрузка…

Опубликовано 11 апреля 2016 г. 6 апреля 2020 г. Автор TheGothicLibrarianCategories ListTags Данте, демон, дьявол, фауст, ад, литературный канон, литература, потерянный рай, сатана люцифер, болтовня письмо, экзорцист

9 Литературные изображения дьявола

Что такого в дьяволе, что делает его таким привлекательным? Не поймите меня неправильно, я знаю, что наслаждение литературным изображением Дьявола далеко от того, чтобы быть сатанистом. Но должно быть что-то интригующее в олицетворении абсолютного зла, потому что Дьявол появляется в самых разных книгах, сериалах, фильмах, комиксах и песнях о путешествии в Джорджию. У него разные имена, и он носит разную одежду, но все равно всплывает слишком часто. Итак, вот некоторые из лучших изображений дьявола в литературе.

Самое «забавное» в Дьяволе (насколько Дьявол может быть забавным) заключается в том, что каждый писатель по-своему воспринимает его. Он твой классический краснокожий монстр с рогами, вилами и бородкой? Он скользкий деловой человек с зачесанными назад волосами, в сшитом на заказ костюме и с бородкой? Или он слюнявый демон, или говорящий змей, или прекрасный ангел, обреченный на ад? Это все честная игра. На протяжении веков мы видели очаровательных Дьяволов и гротескных Дьяволов, сочувствующих Дьяволов, Дьяволов, играющих на скрипке, и правдоподобных Дьяволов, ползающих по коже. Итак, выберите себе этих литературных Люциферов (и, возможно, подумайте о том, чтобы подружиться с кем-нибудь, у кого есть бородка):

1.

Сатана, Потерянный рай Джон Мильтон

Если вы хотите обвинить конкретного автора в том, что Сатана выглядит сексуальным и непонятым, вините Мильтона. «Потерянный рай» — это эпический пересказ истории об Адаме и Еве, в центре которого — харизматичный сатана. Он классически трагическая фигура: красивый, высокомерный и способный к собственному падению. Люцифер Мильтона — это тот, кто дает нам цитату: «Лучше царствовать в аду, чем служить на небесах». Он предан своим товарищам, но возглавляет восстание ангелов и оказывается изгнанным с Небес и проклятым на все времена (но вы знали, что это произойдет).

Нажмите здесь, чтобы купить.

2. Dis,

Inferno Данте Алигьери

Дьявол Данте, «Дис», — классический дьявол-монстр. Вспомните демона из Диснеевской Фантазии, раз по тысяче. Он не столько управляет адом, сколько заперт в замерзшем озере. И он гигантский монстр, вечно плачущий кровью и гноем, с тремя лицами и шестью крыльями. Он проводит вечность, грызя голову Иуде Искариоту (апостолу, предавшему Иисуса в Библии). К счастью, Дьявол Данте настолько груб и огромен и озабочен поеданием людей, что два наших героя могут спуститься по его меху и сбежать, даже не заметив этого.

Нажмите здесь, чтобы купить.

3. Мефистофель,

Фауст Иоганна Вольфганга фон Гёте

Мефистофель — Дьявол-обманщик в большинстве версий Фауст. Пьеса Гёте начинается на небесах, где наш приятель Мефистофель заключает пари с Богом: он думает, что сможет отвлечь любимца Бога, Фауста, от праведных занятий и сделать из него ужасного человека. Почему Мефистофель хочет это сделать? Потому что он чертов дьявол, которому все равно. Итак, он следует за Фаустом домой под видом пуделя и приступает к составлению контракта и портит всю жизнь Фауста, а почему бы и нет?

Нажмите здесь, чтобы купить.

4. Люцифер Морнингстар,

Песочный человек Нила Геймана и Люцифер Майка Кэри Изображение Мильтона. В нем есть и ангельская красота, и надменность, и трагедия. Но его история начинается, когда он решает, что с него хватит: он устал управлять адом и покончил со всеми штампами, в которые смертные верят в отношении Дьявола. Поэтому он закрывает ад, изгоняет всех демонов и переезжает в Лос-Анджелес. Он очарователен и силен, но никогда не может сбежать из ада собственного разума.

Нажмите здесь, чтобы купить. (и здесь!)

5. Наш Отец Внизу,

Письма Баламута К. С. Льюиса

Сатана строго не появляется в Письмах Баламута, , но он сильно присутствует. Рассматриваемые письма находятся между Болотной лентой, старшим демоном, и его племянником Полынью, который является «младшим искусителем». Болтовня дает ему совет, как сохранить души для Нашего Отца Внизу (Дьявола), но ни один из них на самом деле не справляется с этой задачей. Это очень британская сатира, изображающая Ад как бюрократию, а демонов как администраторов, работающих под началом Сатаны. Если кто-либо из них когда-либо скажет положительное слово о Боге, он будет наказан Адской полицией (или, возможно, превращен в многоножку).

Нажмите здесь, чтобы купить.

6. Воланд,

Мастер и Маргарита Михаил Булгаков

Воланд очень забавный, насколько Дьяволы идут. Он прибыл в Москву под видом иностранного профессора. Он обещает черную магию, но большую часть романа проводит, разоблачая жадность и коррумпированность московской элиты. У него также есть свита убийц: клыкастый ассасин, экс-хормейстер, способный создать любую иллюзию, прекрасная суккуб-вампир, ангел смерти в черных очках и Бегемот, гигантский черный кот со страстью к водке и шахматам.

Нажмите здесь, чтобы купить.

7. Мемнох,

Мемнох Дьявол Энн Райс

Мемнох Дьявол, конечно, но он не такой, как другие Дьяволы! Он крутой Дьявол (по его словам, по крайней мере). Он не злой , просто «преобразование» заблудших душ его работа. Это история, которую Мемнох рассказывает Лестату, вампиру из «Вампирских хроник» Энн Райс , , когда он берет его в стремительное путешествие по раю и аду. Мемнох хочет, чтобы Лестат присоединился к нему, но Лестат колеблется. С одной стороны Мемнох кажется крутым. С другой стороны, он Дьявол.

Нажмите здесь, чтобы купить.

8. Сатана или № 44,

Таинственный незнакомец Марка Твена

Если вы не привязаны к идее когда-либо снова спать, я призываю вас посмотреть пластилиновую адаптацию Таинственный незнакомец ( который был запрещен на телевидении за то, что он слишком жуткий). Марк Твен известен как юморист, но « Таинственный незнакомец » намного мрачнее, чем его предыдущая работа. Он умер до того, как история была полностью закончена, оставив после себя несколько человек.0079 странные сквозняки. Сатана этого романа (по необъяснимым причинам названный № 44 в некоторых версиях) утверждает, что он ангел и племянник знаменитого Сатаны.