Цветаева, М. И. Сочинения : в 2 т. / Марина Цветаева ; [сост., подгот. текста, вступ. ст. А. Саакянц]. – Москва : Худож. лит., 1988.
Т. 1: Стихотворения, 1908–1941. Поэмы. Драматические произведения. – 1988. – 817 с.
Т. 2: Проза. Письма. – 1988. – 638 с.

Цветаева, М. И. Автобиографическая проза / Марина Цветаева. — Москва : Советская Россия, 1991.- 349 с.

«МНЕ дело — изМЕНа». Цветаева без глянца

«МНЕ дело — изМЕНа»

Личность Марины Цветаевой настолько широка, богата и противоречива, что охватить ее в немногих словах совершенно немыслимо!

Константин Родзевич

Знала же она, считавшая восемнадцатый век своим, родным, смертную формулу «слово и дело» — обвинение в государственной измене, оговор, равный приговору!

Знала и то, что в веке двадцатом, в котором была обречена жить, слово «измена» вновь обретет кровавый смысл.

И о роковых исходах любовных измен — во все времена — знала. Измена — у людей, для людей — гнев, презрение, ненависть. Застенок и плаха. Позор и проклятие на все времена.

И с вызовом писала: «мне дело — измена». С вызовом подписывала: «мне имя — Марина».

Мол, не трудитесь выслеживать, доносить, шпионить, МНЕ — нечего скрывать, МНЕ не от кого скрываться. Всё о себе САМА написала. Всё о себе САМА рассказала. Ни слова, ни дела не утаила.

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Была особой породы: не «из камня» и не «из глины» сотворена. И даже — не «из плоти». Как «бренная пена морская». Из воздуха и воды — не воздух и не вода. Из волны и скалы — не волна и не скала. На границе стихий — в столкновении стихий. Столкновение стихий. Вот только что взлетевшая на гребень волны, игривая и бурлящая, — и уже оседающая кружевом на песке, покорно и бездвижно. Гибнущая в момент рождения и воскресающая в новом ударе прибоя — «серебрясь и сверкая». Сиюминутная и вечная, изменчивая и неизменная — Психея. Живая Душа.

И ее «измена» — из другого словаря. Вне истории. Вне политики. Вне страстей.

Ее «изМЕНа» — романтизированный, поэтически очищенный и ограненный вариант прозаического, бледного и вялого, почти механического «изменения». Уверенной рукой мастера вызволила, вызвала из гусеницы повседневного слова волшебную, переливающуюся оттенками смысла бабочку поэзии.

Ее «измена» — непрерывный полет Души. Неустанное движение Духа. Неутомимое Творчество. Преодоление. Обновление. Чудо. Измена-Преображение. Измена-Жизнь. Неизбывное материнство. «Высокая» измена — в которой и тени предательства нет, где только — самоотдача. Измена-Подвиг. Измена-Дар.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет — мелкой,

Миска — плоской, через край — и мимо —

В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

«Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т. е. обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. — в искусстве. Если бы меня взяли за океан — в рай — и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая. Мне вещь сама по себе не нужна». «Мне нет дела до себя. Меня — если уж по чести — просто нет». Отречение — резкое, непоправимое, до конца. И оправдания от других — не надо.

Проста моя осанка,

Нищ мой домашний кров.

Ведь я островитянка

С далеких островов!

Живу — никто не нужен!

Взошел — ночей не сплю.

Согреть чужому ужин —

Жилье свое спалю.

Взглянул — так и знакомый.

Взошел — так и живи.

Просты наши законы:

Написаны в крови.

Считала: «Тело в любви не цель, а средство». Также и в творчестве, ибо любовь — и есть творчество. И творчество — любовь. Она всегда понимала себя не как цель, а как средство — творчества, любви, души. И пользовалась им (собой) на полноту: радовалась и страдала, томилась и ликовала, рыдала и пела, любила, негодовала — жила. И всех звала с собой — жить:

«Мое завещание детям:

— «Господа! Живите с большой буквы!» (Моя мать перед смертью сказала: «Живите по правде, дети, — по правде живите!» — Как туманно! — Правда! — Я никогда не употребляю этого слова.  — Правда! — Как скудно — нищё — не завлекательно! — «Живите под музыку» — или — «Живите, как перед Смертью» — или — просто: — «Живите!»»

Гедонизм? Ничего нет более противного Марининому призыву — жить! Гедонизм — торжество плоти — бездушен. Гедонизм — апофеоз потребления — бесплоден. Гедонизм — имитация жизни — «гроб и надгробные плиты»!

Жить, для Марины, — быть надобной. Быть средством для другого. Который сам — встречное средство. Она — оклик, он — отзыв. Вместе — жизнь.

Луну заманим с неба

В ладонь — коли мила!

Ну а ушел — как не был,

И я — как не была.

Оклик без отзыва — стих. Но и в стихе — жизнь. Усиленная и умноженная лирическим напором.

Гляжу на след ножовый:

Успеет ли зажить

До первого чужого,

Который скажет: пить.

«Лирическое стихотворение: построенный и тут же разрушенный мир. Сколько стихов в книге — столько взрывов, пожаров, обвалов: ПУСТЫРЕЙ. Лирическое стихотворение — катастрофа. Не началось и уже сбылось (кончилось). Жесточайшая саморастрава. Лирикой — утешаться! Отравляться лирикой — как водой (чистейшей), которой не напился, хлебом — не наелся, ртом — не нацеловался и т. д…

Из лирического стихотворения я выхожу разбитой».

Но:

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной — воскресаю!

Да здравствует пена — веселая пена —

Высокая пена морская!

* * *

Биография Марины Цветаевой сегодня известна в мельчайших деталях. Если и есть пробелы, то — не­существенные. Во всяком случае  главные эпизоды прописаны с небывалой тщательностью. До жеста, взгляда, вздоха. Родными, современниками, исследователями. Самой Цветаевой — обильно и ярко фиксировавшей события и думы в записных книжках, тетрадях, письмах, в стихах.

Зачем?

По детальности отображения в письменных документах биография Цветаевой может сравниться (несомненно, уступая) лишь с последними годами жизни Льва Толстого. Даже в усеченном — утраченном — виде цветаевский архив огромен. И все равно каждая новая публикация вызывает непременный интерес. От судьбы Марины не оторваться, как не оторваться от ее стихов, которых — много! — очень много!! — чересчур много!!! — и все равно недостаточно.

Почему?

Биография Цветаевой разрублена топором Русской Революции на две равные половины. Они зеркально отражаются друг в друге. До излома жизнь шла естественным чередом, со своими радостями и заботами, удачами и потерями — «в руце Божией». После — всё перевернулось, начался сплошной «дьяволов водевиль». Революция лишила всего: России, культурной среды, привычного уклада жизни, дома, мужа, дочери. Оставила только Слово. И — Дело: писать, свидетельствовать, жить. «Потому что вовсе не: жить и писать, а жить-писать и: писать — жить».

«Слово и дело» Цветаевой стало формулой верности — своей Душе, своему Дару, разорванной в клочья родине. Именно в Революцию услышала она голос народа, вырвавшийся из многовекового подполья — песней, плачем, пьяным смехом, молитвой, причитанием, матерком — вихрем, смерчем, завываньем. Из поглотившего реальность речевого хаоса вылавливала ухом поэта живые слова, возвращала им смысл, спасала их душу. В те дни никто больше так с русским словом не работал. Цветаева одна приняла на себя первый удар языковой стихии — и выстояла. Блок, бесстрашно в нее вошедший во след двенадцати разбойникам-апостолам революции, был истреблен собственной поэмой. Маяковского унес за собой поток агитпропа и новояза. Ахматова — удалилась в скорбное молчание. К Волошину в Коктебель доносились лишь отголоски бури. Гумилев лежал в могиле.

Марину штормило:

«Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо всё возвращает тебя в стихию стихий: слово.

Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо не гибель, а возвращение в лоно».

Зимой 1919-го Бальмонт, в те дни душевно сблизившийся с Цветаевой, рассказал ей, как встретил на улице безумную женщину, все время спрашивавшую: «Дяденька, а дяденька, где мой дом?» И сам на грани безумия, в панике бежал.

Реакция Марины была мгновенной, она сразу всё узнала и преобразила: «Бальмонт! Как замечательно! И как всё ясно.  — Новая Россия — милиционер у столба смотрит в огонь — Москва, которая не знает, где ее дом — и Вы, Поэт…

И Москва спрашивает дорогу у Поэта…»

Несколько лет спустя, Бальмонт, уже в эмиграции, вспомнит этот эпизод в эссе «Где мой дом?» и — художественно довершит его:

«Увидев меня, Марина всплеснула руками и воскликнула: «Братик, что с вами?»

Я рассказал ей подробно о встрече. Лицо Марины сделалось торжественным, а глаза ее стали смотреть как будто внутрь самих себя.

— Братик, — сказала она, беря меня за руку. — Она должна была к вам прийти. Ведь это же к вам приходила — Россия».

Старый Поэт немного польстил себе, но и его поразила мистическая минута, когда в одном облике предстала перед ним потерявшая свой дом женщина, Россия и Марина. И лицо ее он увидел «торжественным», а глаза Цветаевой «стали смотреть как будто внутрь самих себя». В те дни не Москва (не только Москва), а именно вся Россия потеряла свой дом — и пути к себе спрашивала — у Поэта.

Бальмонт — испугался и сбежал (укрылся в Кафэ Поэтов). Марина — ответила всей мощью своего дара — всей силой любви.

Восьмилетняя дочь Аля сообщала матери Волошина: «Марина живет как птица: мало времени петь и много поет».

Каждый стих — дитя любви,

Нищий незаконнорожденный.

Первенец — у колеи

На поклон ветрам положенный.

«Слово и дело» Цветаевой — вера себе, вера судьбе, вера России. Вера дому.

Но: «Где мой дом?»

Из того же Алиного письма: «Мы с ней кочевали по всему дому. Сначала в папиной комнате, в кухне, в своей. Марина с грустью говорит: «Кочевники дома» Теперь изнутри запираемся на замок от кошек, собак, людей. Наверное, наш дом будут рушить…»

«России (звука) нет, есть буквы: СССР», — писала Цветаева в 1928-м. В 1920-м сочувственно занесла в тетрадь где-то услышанную остроту «Р.С.Ф.С.Р. — «Расфуфырка»».

«Не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно», — признавалась в 1928-м. В 1920-м — тоже было не до шуток. «Расфуфырка» выдавливала гласные из России, душила своих поэтов, гнала их из дому.

11 мая 1921 года «кочевники дома» стали настоящими кочевниками: Цветаева покинула родину. За восемнадцать лет скитаний она сменила почти три десятка адресов. Германия, Чехия, Франция… Берлин, Прага, Париж… Мокропсы, Вшеноры, Иловище… Ванв, Медон, Кламар… И еще, и еще, и еще…

«Где мой дом?»

«Меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся… В России я поэт без книг, здесь — поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно».

Но буквы раздвинулись (точнее — их раздвинули — Эфрон, Аля, Мур), чтобы сомкнуться в смертельные тиски, стянуться гибельной петлей.

Еще два года беспрерывных переездов. Москва, Болшево, Москва, Голицыно, Москва…

«Где мой дом?»

Елабуга.

Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!

С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!

Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь

Бог не пошлет по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный крест,

В щедрое небо рванусь за последним приветом.

Прорезь зари — и ответной улыбки прорез…

Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

* * *

Феномен Марины Цветаевой, поэта и человека, — в экзистенциальной непримиримости и нераздельности личностной исключительности и исторической типичности, затейливого узора и строгой схемы, вол­ны и камня, в сшибке которых означается неуловимая истина Бытия.

Цветаева лично видела царя и Льва Толстого, Керенского и Блока, общалась с Брюсовым и Бальмон­том, Волошиным и Андреем Белым, Розановым, Вя­чеславом Ивановым, С. М. Волконским, Львом Шестовым, о. Сергием Булгаковым, с Ахматовой, Мандельштамом, Пастернаком, Маяковским, Есениным, переписывалась с Рильке, дружила с Натальей Гончаровой — какие избранные встречи! Она жила в Москве, Тарусе, Крыму, Нерви, Лозанне, Фрайбурге, Берлине, Праге, Париже, бывала в Петербурге, Генуе, Вене, Мюнхене, Дрездене, Лондоне, Брюсселе — какие избранные места! Для нее текли Ока, Волга, Эльба, Сена, Рейн, Темза, плескали волнами Черное и Средиземное моря, Женевское озеро и Атлантический океан, высились Кара-Даг, Альпы, Шварцвальд, Татры, цвели Коктебель и Лазурный Берег — какие избранные виды! Всё — для полноты биографии.

Ее жизнь явлена нам как некий образец, в котором собралось все самое главное, неизбежное, сущностное той эпохи; в ней, как в кристалле, сошлись лучи всех тревог и ожиданий того грозного, грозового времени — времени великих измен.

Рубеж столетий, Серебряный век, Русско-японская война, Первая мировая, отречение царя, революция, гражданская междуусобица, эмиграция, рождение новой империи Советов, возвращение на родину, Великий Террор, Вторая мировая, эвакуация — сколько событий и потрясений! А рядом, одновременно и параллельно — пропитанное возвышенными идеалами детство, гениальная мать, ее ранняя кончина от чахотки, отец-профессор, поглощенный своим титаническим трудом по созданию небывалого до того Музея, безоглядная любовь и раннее, в 17 лет (!), замужество, муж-дитя, первенец — почти мифологическая Ариадна — дочь-вундеркинд, разлука с мужем, вторая дочь с отстающим развитием и ее голодная смерть в приюте, одночасовые «романы»-очарования и разочарования, воссоединение семьи и медленное угасание супружеской любви, рождение сына — победоносца Георгия, безумная материнская любовь к нему, конфликт с повзрослевшей дочерью и почти разрыв с ней, вновь расставание, разлука и — последняя встреча семьи — перед арестами, расстрелами, гибелью… Сколько усилий и трат! Скитания, лишения, болезни, труд. Всё — для полноты жития.

Судьба Цветаевой — исторический факт колоссальной эстетической цельности и ценности — сюжет Русского романа XX века. Она совершенна, как совершенна судьба Пушкина. И, как судьба Пушкина, она представляет собой верное средство постижения судьбы России.

Павел Фокин

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

«Брат по песенной беде…». Марина Цветаева и Сергей Есенин

Конец XIX – начало XX века в русской культуре представляет собой удивительный по насыщенности событиями и именами период, получивший наименование «серебряный век». Данный период насчитывает множество деятелей, оставивших миру свои произведения. Сегодня за нашими окнами стремительно бежит ритм XXI века, поменялись вкусы и нравы, но есть имена, над которыми не властно время и которые запечатлелись в памяти потомков. Среди представителей Серебряного века таковыми, несомненно, являются Марина Цветаева и Сергей Есенин. Каждый из них оставил собственную Вселенную ни на кого не похожих образов. Интересно проследить, как неоднократно пересекались их жизненные и литературные пути.

Скрещение судеб

Марина Цветаева познакомилась с Есениным в конце 1915 — начале 1916 гг. в Петрограде, когда Есенин пришел в гости к своему другу и начинающему поэту Леониду Каннегисеру, с которым была знакома и у которого как раз находилась с очередным визитом Цветаева.

Позже она неоднократно писала о «ржаном» Есенине в своих воспоминаниях, статьях, письмах. Дочь Цветаевой Ариадна Эфрон сделала запись о встрече двух поэтов во Дворце искусств 1 мая 1919 г. Сестра Марины Цветаевой, Анастасия, вспоминала свою беседу с Мариной о Есенине и ее слова о поэте: «талантлив очень». Однажды в берлинском кафе «Прагердиле», когда там была Цветаева с дочерью, мелькнул Сергей Есенин, наделавший в Германии, по его словам, «много скандала и переполоха» и увидевший там лишь «медленный, грустный закат» и людей, которые сдали душу «за ненадобностью в аренду под смердяковщину». Эта мимолетная невстреча в 1922 году Цветаевой с ним была последней.

Современники отмечали и их большое внешнее сходство. По данным ряда исследователей, через линию Изрядновых-Назаретских Есенин и Цветаева могут считаться родственниками. Серафима Романовна Изряднова, сестра гражданской жены Есенина Анны Изрядновой, была замужем за Владимиром Александровичем Назаретским, сыном шуйского уездного врача. Жили они в Иванове. Назаретские были в родстве не только с Есениным, но и с Цветаевыми. Так образовалась ниточка, хоть и дальнего, но родства, связывающая двух великих русских поэтов.

Несмотря на огромную любовь обоих поэтов к отчизне, успех их на родной земле можно назвать переменным. Эти тяжелые периоды поиска себя и места своему творчеству отразились в творчестве, добавив ноты боли и горечи, а также неприкаянного одиночества и чувства ненужности родной стране.

Не знала покоя, за исключением лишь кратковременных передышек, и бурная личная жизнь обоих. Многочисленные браки Есенина, четверо детей и неустанный поиск женского идеала, который сочетал бы в себе черты матери, музы и родственной души, способствовали созданию многих проникновенно-эмоциональных и беспощадно искренних строк его стихов. Марина Цветаева, оставив юношеские увлечения, казалось бы, нашла счастье с горячо любимым Сергеем Эфроном, подарив ему двух детей. Но советская власть, не признававшая ее оригинальный литературный язык, во многом отравила жизнь поэта и ее близких. А страшная тень НКВД, по не подтвержденным, но активно циркулирующим в разных изданиях версиям, могла лежать на уходе из жизни и Цветаевой, и Есенина.

Пересечение творческих поисков

В литературу они пришли почти одновременно и прошли общий путь длиной примерно в десять лет. Марина Цветаева на три года старше Есенина, да и пережила она его на целых 15 лет. Встречались они неоднократно, душевно и творчески дружили. Что могло быть общего у выросшей в аристократической московской семье Цветаевой, чьим отцом был основатель Музея изящных искусств, с рязанским пареньком из крестьянской семьи? Оказалось, что многое. Прежде всего, то, что не кроется лишь под общим кругом знакомых и посещаемых мест, а заложено внутри, в непознанных глубинах загадочной русской души.

Яркая и часто неожиданная метафоричность, эмоциональность, психологизм, любовь к родине, народные традиции — все это было общим для обоих поэтов и было окрашено у каждого в индивидуальные цвета восприятия мира.

Также им обоим было тесно в рамках известных литературных стилей. Цветаева не входила ни в одну литературную группировку, хотя дружила с представителями самых разных течений. Образность имажинизма поначалу привлекала Есенина, но впоследствии он, воспитанный на фольклорной традиции, постепенно все больше и больше отдалялся от имажинистов, а в 1924 году окончательно порвал с этим течением.

Интересным примером обращения к русской истории и попытки ее интерпретации в собственном стиле могут служить драматическая поэма Есенина «Пугачев» (1922) и эссе Цветаевой «Пушкин и Пугачев» (1937). Трагедийная линия центрального героя все более тесно смыкается в поэме с контекстом лирического творчества самого Есенина, его неприкаянностью и мучительными раздумьями о явных и глубинных потерях на жизненном пути, — подобно тому, как и в эссе Цветаевой в раскрытии устремлений Пугачева будут преломляться сокровенные искания и Пушкина, и — в подтексте — собственно цветаевской героини. Этот онтологический ракурс изображения исторических событий, заключающий в себе рефлексию об их несбывшихся альтернативах, станет главным предметом творческого исследования в цветаевском «Пушкине и Пугачеве», где, как и у Есенина, будут постигаться «роль и власть иррациональных стихий в судьбе человека».

Общий круг современников

Невозможно не упомянуть лиц, прошедших красной нитью по периметру творчества обоих поэтов и во многом повлиявших на выработку ими собственного стиля. А. Ахматова, А.Блок, А. Белый, В. Маяковский, Б. Пастернак — каждое имя как легенда, и с каждым из них нашим двум героям посчастливилось пересечься на своем жизненном или творческом пути.

Встреча с Блоком, состоявшаяся в Петрограде 9 марта 1915 года, многое определила в дальнейшей поэтической судьбе «рязанского парня», стихи которого — «свежие, чистые голосистые» — как отмечено в блоковском дневнике, произвели на выдающегося мастера слова яркое впечатление. Значительно позднее, на вечере крестьянских поэтов, состоявшемся в 1923 г., Есенин, вспоминая об этой встрече, подчеркивал: «Блок, к которому приходил я в Петербурге, когда начинал свои выступления со стихами в печати, для меня, для Есенина, был — и остался, покойный, — главным и старшим, наиболее дорогим и высоким, что только есть на свете». Блоковские интонации, мотивы и образы угадываются и в стихах, обращенных к родине, и в любовной лирике Есенина, и в революционно-романтических поэмах. Поэт Владимир Пяст считал, что одной из причин отхода Есенина от имажинизма было неуважение имажинистами памяти Блока. А по свидетельству С.А. Толстой-Есениной, «последние книги, которые читал Есенин в своей жизни, были два тома стихотворений Блока».

Блок, по-видимому, совсем не знал Цветаеву, хотя при его жизни вышли три книги ее стихов. Она видела его дважды во время его выступлений в Москве 9 и 14 мая 1920 года, но подойти и лично познакомиться с ним не решилась. Дочь Цветаевой Ариадна Эфрон вспоминала: «Блок в жизни Марины Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила как божество от поэзии и к которому, как божеству, поклонялась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими… Творчество одного лишь Блока восприняла Цветаева как высоту столь поднебесную, — не отрешенностью от жизни, а очищенностью ею — (так огнем очищаются!), что ни о какой сопричастности этой творческой высоте она, в «греховности» своей, и помыслить не смела — только коленопреклонялась». В этом смысле, считает Цветаева, он не имеет равных, кроме одного Пушкина. «Пушкин — Блок — прямая», — писала она. Много о Пушкине и его выверенном, отточенном до идеала слоге, пушкинском влиянии на Блока думал и Сергей Есенин.

Если говорить о ярчайших представителях женской поэзии Серебряного века, то имена Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, несомненно, встанут рядом. Цветаева и Ахматова испытывали друг к другу интерес, но со стороны Марины Ивановны он был явно сильнее. Цветаева полюбила стихи Ахматовой еще в 1912 году, прочитав сборник «Вечер», посвящала ей стихи (цикл «К Ахматовой» 1916 года), забрасывала ее эмоциональными посланиями, а та отвечала сдержанно. Зимой 1916 года она ездила в Петербург с надеждой застать там Ахматову и познакомиться с нею, но Ахматова в это время хворала, жила в Царском селе. И Марина Ивановна читала петербуржцам свои стихи, читала так, «как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова». Встретятся они только в 1941 году в Москве, доживающей, дотягивающей последние предвоенные дни…

В декабре 1915 года в Царском Селе состоялось знакомство Есенина с Анной Ахматовой. Накануне назначенного свидания Есенин очень волновался, т.к. «странно и страшно, именно страшно, увидеть женщину-поэта, которая в печати отрыла сокровенное своей души». «Немного застенчивый, беленький, кудрявый, голубоглазый и донельзя наивный…» — таким, по воспоминаниям Ахматовой, увидела она его впервые. Совсем другим — духовно зрелым, много испытавшим предстал он перед ней почти 10 лет спустя, когда с группой ленинградских имажинистов случайно оказался у нее в гостях. Впечатления об этой важной для обоих встрече Ахматова подробно передала в своих воспоминаниях незадолго до смерти: «Его пытались учить жить и работать. И это звучало так, как будто было только два пути… а он явно искал свой путь — третий…» Через год Ахматова написала стихотворение «Так просто можно жизнь покинуть эту…», вначале адресованное расстрелянному Гумилеву. Но узнав о трагической гибели Есенина, она посвятила эти стихи его памяти, собственноручно вписав их в альбом С.А. Толстой-Есениной.

С большой симпатией относился к Есенину и Андрей Белый, отмечавший его «громадный и душистый талант». В своих мемуарах он вспоминал: «Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной… Это — необычайная чуткость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы, другого возраста… Таким я видел его в 1916 году, таким я с ним встретился в 18-19 годах, таким, заболевшим, я видел его в 1921 году и таким был наш последний разговор до его трагической кончины… Меня всегда поражала эта чисто человеческая нота». Знакомство Андрея Белого с Есениным состоялось в начале 1917 г. в Царском Селе. Отмечая, что многим обязан А. Белому «в смысле формы», Есенин подчеркивал, что признанный мэтр символизма имел на него и «громадное личное влияние». Творческое влияние выразилось в поэтизации таинственных бытийных начал, их «несказанности» и «невыразимости», в мотивах мистического предчувствия грядущих духовных перемен, в интересе к христианской символике и жажде нового мифотворчества, в романтическом двоемирии. Белому Есенин посвятил поэму «Пришествие». В письме от 28 августа 1917 г. Белый, говоря о сборнике «Скифы», замечал: «Марфа-Посадница» порадовала особенно». «Поблагодарите от меня Есенина за поэму, очень понравилась», — писал Белый, прочитав «Пришествие».

Творчеством Андрея Белого Цветаева восхищалась с юных лет. У них состоялись мимолетные общения — в голодной послереволюционной Москве, встреча в Берлине летом 1922 года. «Пленный дух» (1934) — самая вдохновенная и светлая проза в цветаевском творчестве. Так написать о Белом до сих пор не удалось никому. Здесь ярко описана личность пленительно-жестокой Аси Тургеневой, невенчанной жены Белого, любовь к которой разбила его жизнь. Кстати, Марина Цветаева в данном вопросе явно полемизирует с В. Ходасевичем, утверждавшим, что самой сильной любовью Андрея Белого была жена Блока. А над всем и всеми — голос Белого, его исповеди, жалобы, радости, негодования — исповедь пленного духа. Цветаева видела поэта считанное число раз, но сумела почувствовать и передать в небольшом произведении основные черты его личности и творчества.

В сложных, полемических, но одновременно и плодотворных для литературного процесса отношениях находился Есенин с поэтами-футуристами, прежде всего — со своим главным оппонентом в поэзии Владимиром Маяковским. Их отношения, в которых на самом деле было гораздо больше взаимного интереса и здорового соперничества, чем непримиримой вражды, изучены достаточно глубоко. Маяковский не раз говорил, что из всех имажинистов в истории останется один Есенин. Есенин же выделял Маяковского из ЛЕФовцев и завидовал его «политической хватке». И в то же время Есенин утверждал, что не хочет делить Россию с такими, как Маяковский, на что последний остроумно отвечал: «Возьмите её себе. Ешьте её с хлебом». А также советовал Есенину бросить «Орешиных и Клычковых», которые, по убеждению Маяковского, являлись не самостоятельными творцами, а только «глиной на ногах» поэта.

Маяковский нигде не пишет о творчестве Цветаевой. Уже в семидесятые годы в ответ на вопрос, как Маяковский относился к Цветаевой, Л.Ю. Брик совершенно определенно ответила, что творчество Цветаевой прошло мимо Маяковского и его близких, что оно не было замечено. Цветаева отлично это понимала и прощала, что и выразила после его смерти формулой: «Враг ты мой родной!» Цветаева пишет посмертный реквием Маяковскому из семи частей. В последней части разворачивается диалог Есенина и Маяковского, встретившихся «по ту сторону дней»: « — Здорово, Сережа! // — Здорово, Володя! // — Умаялся? — Малость. // — По общим? — По личным. // — Стрелялось? — Привычно. // — Горелось? — Отлично». Маяковский спрашивает о Блоке, Сологубе, Гумилеве. Взаимные упреки поэтов звучат не всерьез; смысл не в них. Весь смысл в том, что, оказывается — ничего на земле не изменилось: «Все то же, Сережа! — Все то же, Володя! Родители — родят, вредители — точут, издатели — водят, писатели — строчут». Значит, и там, за гробом, поэты, так же как и на земле, ангелы и мученики, в аду или в раю — неважно.

Отношения Есенина с Борисом Пастернаком были сложными, он не принимал стихи своего старшего современника, что не мешало периодическим личным сближениям. Пастернак вспоминал: «То, обливаясь слезами, мы клялись друг другу в верности, то завязывали драки до крови, и нас силою разнимали и растаскивали посторонние». Но если Есенин был очень скромного мнения о дарованиях Пастернака, то последний признавал рязанского поэта соперником Маяковского «на арене народной революции и в сердцах людей.

Марину Цветаеву же с Пастернаком связал «эпистолярный роман», продлившийся целых 13 лет. Реальная их встреча произошла в 1935 году, когда страстные порывы молодости уже миновали. Именно к Пастернаку обратилась Цветаева с просьбой прислать материалы о Есенине сразу после его гибели в «Англетере». Ей нужны были фактические данные, а внутреннюю суть поэзии Есенина она почувствовала уже давно: «…час, день недели, число, название гостиницы, по возможности — номер. С вокзала — прямо в гостиницу? Подтвердите. По каким улицам с вокзала — в гостиницу? (Вид и название.) Я Петербурга не знаю, мне нужно знать. Еще: год рождения, по возможности — число и месяц. Были, наверное, подробные некрологи. — Короткую биографию: главные этапы. Знала его в самом начале войны, с Клюевым. — Рязанской губ<ернии>? Или какой? Словом, все, что знаете и не знаете. Внутреннюю линию — всю знаю, каждый жест — до последнего. И все возгласы, вслух и внутри. Все знаю, кроме достоверности. Поэма не должна быть в воздухе». Но поэма в итоге не была написана. 1 июля 1926 года Цветаева писала Пастернаку, что она не смогла «взять тему» Есенина. Но на память остались удивительные по эмоциональной точности и емкости строки:

И не жалость: мало жил,
И не горечь: мало дал.
Много жил — кто в наши жил
Дни: всё дал, — кто песню дал.

Также летом 1926 года, в период нахождения Марины Цветаевой вместе с мужем Сергеем Эфроном в эмиграции, в Париже вышел первый выпуск журнал русского зарубежья «Версты». Одним из инициаторов создания журнала являлся Эфрон. Всего вышло три номера. В первом были опубликованы четыре стихотворения Есенина, перепечатанные из «Нового мира». А в последнем номере, вышедшем в 1928 году, Эфрон затрагивает тему «самоубийственной замены крестьянской базы – интеллигентской» Сергеем Есениным, что в итоге и привело, как считает Эфрон, к трагедии в «Англетере».

Заключение

До конца жизни образ и судьба «ржаного» Есенина не переставали волновать Марину Цветаеву. Может быть, потому, что она предчувствовала тот же трагический конец? Не случайно знавшие их люди говорили об их удивительном внешнем сходстве — свидетельстве родства душ. Поэтесса Нина Берберова в книге «Курсив мой» вспоминает, как после рассказа ее мужа, видного поэта «серебряного века» и русского зарубежья Владислава Ходасевича, об удивительном сходстве внешнего облика двух поэтов, увидела сон, «как оба они, совершенно одинаковые, висят в своих петлях и качаются». Далее она пишет: «С тех пор я не могу не видеть этой страшной параллели в смерти обоих — внешней параллели, конечно, совпадения образа их конца».

О причинах гибели Есенина Цветаева писала следующее: «Есенин погиб, потому что не свой, чужой заказ (времени — обществу) принял за свой (времени — поэту), один из заказов — за весь заказ. Есенин погиб, потому что другим позволил знать за себя, забыл, что он сам — провод: самый прямой провод!».

Размышляя о поэтической судьбе Есенина, Марина Цветаева сумела достойно ответить всем, кто упрекал поэта в «несродности» исторической эпохе, в приверженности минувшему: «Гений дает имя эпохе, настолько он – она…».

Использованная литература

1. Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1999. — 816 с.
2. Белкина М. Скрещение судеб. М.: Издательство «Рудомино», 1992. — 544 с.
3. Шубникова-Гусева Н.И. «Объединяет звуком русской песни…»: Есенин и мировая литература. М.: ИМЛИ РАН, 2012. — 528 с.
4. Цветаева М. Из очерка «Нездешний вечер» // Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. Т. 1: Воспоминания / Вступ. ст., сост., коммент. Н.И. Шубниковой-Гусевой. М.: Инкон, 1993. — с. 105–107.
5. Воробьёв В. Сергей Есенин и Марина Цветаева: из биографических разысканий // Современное есениноведение. 2007. № 7. – с. 81–84.
6. Воронова О.Е. С. Есенин и поэты «Серебряного века» // Воронова О.Е. Духовный путь Есенина: религиозно-философские и эстетические искания. – Рязань, 1997. — с. 208–216.
7. В. Енишерлов. Три года // Огонек. 1985. № 40. — с. 19–21.
8. Есенин С.А. Собрание сочинений. В 6-ти томах. Т. 6. Письма / Сост., подготовка текста и коммент. В.А. Вдовина. М.: Художественная литература, 1980. — 509 с.

Марина Цветаева | В пути

***

Тот, кто сделан из камня, кто сделан из грязи,
А я сделан из серебра и сияния.
Мой поступок — предательство, меня зовут Марина,
Я — хрупкая морская пена.
Кто сделан из грязи, кто сделан из плоти —
Есть гроб и гробницы …
Крещены в морской купели и непрестанно
Сломался в полете!
В каждое сердце, в каждую сеть
Сунет в голову моя воля.
Ты не сделаешь меня солью земли
Ты видишь эти мои распущенные кудри?
Я воскресаю с каждой волной, ударяя
по твоим гранитным коленям!
Ну может пена — высокая пена —
Высокая пена морей!

***

Мне нравится, что ты горишь не для меня,
Мне нравится, что это не для тебя Я горю
И что тяжелая сфера планеты Земля
Больше не будет под нашими ногами вращаться
Мне нравится, что я можно смущаться
И шутливо и не играть словами
И не краснеть удушающей волной
Когда своими рукавами я слегка прикасаюсь к твоему.
Мне нравится, что на моих глазах
Ты спокойно обнимаешь другого; это хорошо
Что для меня еще и целовать кого-то еще
Ты не грозишь мне адским пламенем.
Что это мое нежное имя, не день и ночь,
Ты снова вспомнишь мою нежную любовь;
Это никогда в тишине церкви
Они будут петь «аллилуйя» нам наверху.
Этим моим сердцем и этой моей рукой я благодарю
Тебя за то, что — хотя ты этого не знаешь —
Ты так меня любишь; и для моих мирных ночей
И для редких встреч в час заката,
Что мы не идем под луной,
Это солнце не над нашими головами сегодня утром,
Что вы, увы, горите не для меня
И это — увы — я горю не для тебя.

***

Цыганская страсть разлуки!
Встречаешь — и летишь!
Опустил руки и лоб
И подумал, глядя в ночь:
Никто, копаясь в наших письмах,
Понимал во всей глубине
Как мы кощунственны — это
Как мы друг в друга верим …

Воскресная поэма: Марина Цветаева — чтение Ильи Каминского и Жана Валентина

Сергей Ефрон и Марина Цветаева

Поэтика Цветаевой была не только политической, но и сугубо личной.Она не столько переводила, сколько переписывала Рильке, Пушкина, Шекспира и Лермонтова. По словам Камински, «ученые называют ее лучшую переводческую работу — ее вариант« Путешествие »Бодлера — произведением, переведенным« не с французского на русский язык », а с« Бодлера на Цветаеву »».

И это в какой-то мере то, как Каминский и Валентин подошли к самой Цветаевой. «Подражание звукам Цветаевой дает именно это: попытку имитации, которая не может подняться до уровня оригинала», — пишет Каминский.

«Переводить — значит жить. Значение слова ekstasis — стоять вне своего тела. Мы этого не требуем. (Хотелось бы, чтобы мы могли, когда-нибудь.) Жан Валентайн и я утверждаем, что мы два поэта, которые полюбили третьего и провели два года, читая ее вместе … Эти страницы — фрагменты, заметки на полях. «Сотрите все, что написали, — говорит Мандельштам, — но сохраните примечания на полях».

Это «дань уважения» Цветаевой запечатлевает моменты, линии и фрагменты, как талантливый художник запечатлевает человека с помощью нескольких удачно нанесенных штрихов углем.Как понимают художники, точный рендеринг — не всегда лучший способ запечатлеть человека, сцену или идею. Важнее всего не полнота или точность, а интуиция, сочувствие и хитрость. И в этом смысле Dark Elderberry Branch блестяще преуспевает.

Эта необычная книга не только позволяет нам сесть за стол с одним из величайших поэтов России, но и пользоваться этой привилегией с двумя одаренными гидами на нашей стороне — гидами, которые сами по себе являются гениями языка.Было бы упущением не остановиться и не пододвинуть стул.

Тебя зовут — птица в моей руке,
кусок льда на моем языке.
Быстрое раскрытие губ.
Ваше имя — четыре буквы.
Мяч застрял в полете,
серебряный колокольчик во рту.

Камень, брошенный в тихое озеро.
— это звук твоего имени.
Легкий стук копыт ночью
— ваше имя.
Твое имя у моего виска
— резкий щелчок взведенного ружья.

Твое имя — невозможно —
поцелуй в глаза,
холод закрытых век.
Твое имя — поцелуй снега.
Голубой глоток ледяной родниковой воды.
С твоим именем — сон углубляется.

15 АПРЕЛЯ 1916

Покушение на Ленина

Вечер того же дня. Мой сосед по комнате, коммунист Закс, врывается в кухню
:

«А ты счастлив?»

Я смотрю вниз — конечно, не из робости: боюсь его обидеть.(Ленин
расстрелян. Белая Армия вошла в город, все коммунисты
повешены, Закс первый среди них.) Уже чувствую щедрость
победившей стороны.

«А ты … ты очень расстроен?»

«Я?» (Дрожь в плечах.) «Для нас, марксистов, которые не признают
личностной идентичности в истории, это, вообще говоря, не важно — Ленин
или кто-то еще. Это вы, представители буржуазной культуры »(новый спазм
),« с вашими Наполеонами и вашими Цезарем »(дьявольская улыбка),
».. . но для нас, нас, нас, вы понимаете. . . Сегодня Ленин, а завтра
—

Обиженный за Ленина (!), Промолчу. Неловкая пауза. И затем,
быстро-быстро, он говорит:

“—Марина, у меня есть сахар, три четверти фунта,
он мне не нужен; может, вы бы приняли его для своей дочери? »

ДНЕВНИК , МОСКВА, 1918-19

Как твоя жизнь с этим другим?
Проще, правда? Удар весел
и длинная береговая линия —
и память обо мне

скоро станет дрейфующим островом
(не в океане — в воздухе!).
душ — вы будете сестрами —
сестер, а не любовниц.

Как твоя жизнь с обычной женщиной
? Без бога внутри нее?
Королева вытеснена —

Как вы сейчас дышите?
Вздыхает, просыпается?
Что ты делаешь, бедняга?

«Истерики и перебои —
хватит! Я сниму собственный дом! »
Как твоя жизнь с этим другим,
ты, моя собственная.

Вареное яйцо на завтрак?
(Если заболеете, не вините меня!)

Как живется с открыткой?
Ты, стоявший на Синае.

Как ваша жизнь с туристом
на Земле? Ее ребро ( или вы ее любите?)
— вам по душе?

Это жизнь? Ты кашляешь?
Вы напеваете, чтобы заглушить мышей в уме?

Как живете с дешевыми товарами: рынок растет?
Как целовать гипсовую пыль?

Тебе наскучило ее новое тело?
Как дела с земной женщиной
без шестого чувства?

Ты счастлив?

Нет? В неглубокой яме — как твоя жизнь,
мои возлюбленные.Как мой
с другим мужчиной?

1924

Я не отстану от тебя. Я охранник.
Ты — пленник. Наша судьба такая же.
И здесь, в той же открытой пустоте
, нам приказывают то же самое — уходите.

Итак, я ни о чем не опираюсь.
Я это вижу.
Отпусти меня, мой пленник,
подойти к той сосне.

ИЮНЬ 1916

Таинственное исчезновение фотографа на Тверской улице,
, который долго и упорно принимал (бесплатно) фотографии советской элиты.

СЛЕДЫ ЗЕМЛИ , 1919-20

Не так давно в Кунцево я вдруг перекрестился, увидев дуб.
Очевидно, источник молитвы — не страх, а восторг.

СЛЕДЫ ЗЕМЛИ , 1919-20

Об Илье Каминском

Илья Каминский родился в Одессе (бывший Советский Союз) в 1977 году и приехал в США в 1993 году, когда его семье было предоставлено убежище от американского правительства.

Каминский является автором книги Dancing In Odessa (Tupelo Press, 2004), получившей премию писателя Уайтинга, премию Меткалфа Американской академии искусств и литературы, премию Дорсета и стипендию Рут Лилли, ежегодно присуждаемую фондом Poetry . журнал. «Танцы в Одессе» также был назван «Лучшим сборником стихов 2004 года» журналом ForeWord Magazine . В 2008 году Камински был удостоен литературной стипендии Фонда Ланнана

Стихи из его новой рукописи, Deaf Republic , были удостоены премии Левинсона журнала Poetry и премии Pushcart.

Его переводная антология поэзии ХХ века, Ecco Anthology of International Poetry , была опубликована Харпер Коллинз в марте 2010 года.

Его стихи переведены на множество языков, а книги изданы в Голландии, России, Франции, Испании. Другой перевод готовится к печати в Китае, где его стихи были удостоены Международной поэтической премии Иньчуань.

Камински работал клерком в юридической службе Сан-Франциско и в Национальном центре иммиграционного права.

В настоящее время он преподает английский язык и сравнительную литературу в Государственном университете Сан-Диего.

Для получения дополнительной информации об Илье и его творчестве посетите его сайт.

О Джин Валентайн

Жан Валентайн (Фото Макса Гринстрита)

Джин Валентайн родилась в Чикаго, получила степень бакалавра искусств. из колледжа Рэдклифф и большую часть жизни прожила в Нью-Йорке. Она выиграла Йельскую премию молодых поэтов за свою первую книгу, Dream Barker , в 1965 году.Ее одиннадцатый сборник стихов , Разбить стекло (2010) от Copper Canyon Press, был финалистом Пулитцеровской премии в области поэзии. Дверь в гору: новые и собранные стихи 1965–2003 был лауреатом Национальной книжной премии 2004 года в области поэзии. Ее последняя книга — [Корабль] из Red Glass Books.

Валентайн была государственным поэтом Нью-Йорка в течение двух лет, начиная с весны 2008 года. В 2009 году она получила премию Уоллеса Стивенса от Академии американских поэтов, приз в размере 100 000 долларов, который отмечает выдающееся и доказанное мастерство в искусстве поэзии.Валентин получил стипендию Гуггенхайма и награды от NEA, Института Бантинга, Фонда Рокфеллера, Нью-Йоркского совета искусств и Нью-Йоркского фонда искусств, а также премию Мориса Инглиша, Премию Тисдейла за поэзию. и Приз Мемориала Шелли Общества поэзии Америки в 2000 году. Она также была удостоена резиденций в Колони Макдауэлла, Яддо, Укроссе и Фонде Ланнана.

Валентин преподавал в колледже Сары Лоуренс, Программе письма для выпускников Нью-Йоркского университета, Колумбийского университета и на 92-й улице Y в Манхэттене.

Ее лирические стихи погружают в жизнь мечты с проблесками личного и политического. В New York Times Book Review Дэвид Калстон сказал о своей работе: «Валентин обладает даром к резкой странности, но также имеет сказочный синтаксис и манеру выстраивать строки. . . короткие стихи, чтобы увлечь нас двойственностью и плавностью чувств ». В 2002 году в интервью Еве Грубин Валентин так прокомментировал свою работу: «Я иду к духовному, а не от него.«Помимо собственных стихов, она перевела произведения русского поэта Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой.

Для получения дополнительной информации о Жан Валентайн и ее работах посетите ее веб-сайт.

Обновление на диске членства в Gwarlingo

Спасибо всем читателям, которые внесли свой вклад в Gwarlingo Membership Drive. Вместо того, чтобы продавать рекламодателям, я вместо этого «продаю» своим читателям! На данный момент более 115 читателей Gwarlingo внесли свой вклад, и было собрано 11 500 долларов из запланированной суммы в 15 000 долларов.Если вы еще не сделали пожертвование, вы можете посмотреть мое видео и все награды для участников, в том числе некоторые произведения искусства, выпущенные ограниченным тиражом, здесь, на сайте Gwarlingo.

Будьте в курсе последних новостей поэзии, книг и искусства, доставив Gwarlingo на ваш почтовый ящик. Это просто и бесплатно! Вы также можете следить за Гварлинго в Twitter и Facebook.

Просмотрите всех воскресных поэтов Гварлинго в Указателе воскресных стихов.

Все стихи © Илья Каминский, Жан Валентин и Марина Цветаева.Эти стихи были опубликованы с разрешения авторов и Alice James Books. Все права защищены.

Марина Цветаева. Русские стихи в переводах

Цветаева, одна из гигантов русской и мировой поэзии, наделена блестящим поэтическим даром, постигшим самую грубую и суровую судьбу. Ее отец, сын сельского священника, был профессором Московского университета и основателем Московского музея изобразительных искусств.Ее мать немецкого и польского происхождения была пианисткой, училась у Антона Рубинштейна. В гимназические годы она часто путешествовала по Франции, Италии, Германии и Швейцарии. Ее первый сборник стихов «Вечерний альбом» вышел в свет в 1910 году.

Если Анна Ахматова — хранительница классических традиций, то Цветаева — новатор, равный по взрывной силе, пожалуй, только Владимиру Маяковскому. Ее поэзия — могучая Ниагара страсти, боли, метафор и музыки.Он содержит элементы заклинаний и причитаний русской старины; у него мускулистость борца. Смысловые перегибы и неожиданные ритмические прыжки — молниеносная подпись Цветаевой. Даже ее интимные тексты проникнуты свирепым симфоническим качеством, выходящим за рамки камерной музыки, которые обычно ассоциируются с такой поэзией. Ее гений проявляется также в ее прозе, статьях, переписке и личном поведении.

В 1919 году Цветаева за три месяца создала длинное (150 страниц) стихотворное повествование под названием Царь-девица (Дева-Царь), основанное на известной русской народной сказке; ее замечательная художественная сила сделала ее, по сути, настоящей Девой-царем русской литературы.Она последовала за своим мужем Сергеем Эфроном в эмиграцию в Париж в 1922 году. Ее гордость не позволяла ей приспособиться к эмигрантским кругам, и она не нашла понимания в России после того, как она и ее семья вернулись в 1937 году в разгар Большого террора. . Ее муж был арестован и расстрелян; ее сестра была арестована и заключена в тюрьму; ее дочь была арестована, ей суждено было провести девятнадцать лет в трудовых лагерях. Цветаева была эвакуирована во время Великой Отечественной войны в Елабугу на реке Кама недалеко от Казани, где повесилась в момент отчаяния и одиночества.Цветаева оказала огромное влияние на поэзию как мужчин, так и женщин. Ее стихи сейчас широко публикуются на ее родине.

Жизнь в огне | Сусанна Ли Ассошиэйтс

страницы Март 2005 г. Рукопись на французском языке; частичный перевод на английский Оригинальный издатель: Original Издатель: Editions Robert LaffontMemoir

Парадоксально, но в этой уникальной редакционной авантюре было бы почти лучше забыть имя автора: русская поэтесса Марина Цветаева, муза Пастернака и Рильке, покончившая с собой в 1941 году самоубийство в пыльной хижине в глубине города. Российская деревня.Вам не обязательно быть знакомым с ее стихами, чтобы вас поразил этот сборник писем и сочинений, умело составленных и отредактированных в этом уникальном издании.

Замечательное начинание Цветан Тодоров заключалось в выборе из десяти томов ее писаний (дневников и переписки), опубликованных на русском языке, материала для автобиографии, в которой описываются ее ежедневные испытания и моменты счастья. Ибо Марина все записала с поразительной точностью.

При необходимости Тодоров предоставляет комментарии, которые помогают поместить историю в ее литературный и исторический контекст.От революции 1917 года до Второй мировой войны судьба Цветаевой была неразрывно связана с первыми крупными политическими потрясениями двадцатого века. Вышедшая замуж в 18 лет за Сергея Ефрона, она была разлучена с ним во время революционных потрясений. Одна и без гроша в кармане она передала двух своих маленьких дочерей в приют в надежде, что они будут накормлены. Там умерла ее младшая сестра, а Цветаева, как скорбящая молодая женщина, бежала в ссылку вместе со своей старшей дочерью.

Хотя Цветаева была верна в любви к Ефрону на протяжении всей своей жизни, у нее было много романов как с мужчинами, так и с женщинами — по большей части они были чисто интеллектуальными, но иногда могли становиться чрезвычайно чувственными.Столкнувшись с суровой реальностью изгнания, в Чехословакии, а затем и во Франции, Цветаева подверглась остракизму со стороны русских иммигрантских кругов и французской литературной элиты. Даже поведение Эфрона было поводом для беспокойства — изменив лояльность и став советским шпионом, он был позже казнен Сталиным. В 1939 году Цветаева вернулась в Советский Союз сломанной женщиной только для того, чтобы пережить смерть сына во время Второй мировой войны. Обездоленная, одним из ее последних актов неповиновения было письмо Берии с вопросом, может ли она устроиться на работу посудомойкой.Она так и не получила ответа. Через несколько дней она покончила жизнь самоубийством.

Несмотря на трагедию, которая пронизывает ее историю, неослабевающее мужество, игривость и юмор Марины никогда не подводили ее. Свободный дух, чистота которого никогда не была осквернена, она однажды написала: «И прах мой будет теплее их жизни…» В этой книге сбывается ее пророчество.

— Прочтите статью о Марине Цветаевой в New York Times:
Возрождение «первой женщины-поэта» в России

Мэри Джейн Уайт переводит Марина Цветаева

Из цикла лирики
16 октября 1914 г. — 14 июля 1915 г.

6

Как весело сияли снежинки
В Твоей серой, моей соболиной шерсти.
Как, новогодние покупки, мы
Ленточки купили, самые яркие.

Как я наелся розовых
Вафли без сахара — шесть!
Как я коснулся всех красных
Лошадей в Твоем почтении.

Как разносчики в ржавых шубах — как паруса,
Клятва, продавали нам свои отбросы,
Как глядела глупые старушки
Rapt, на нас, милые девушки из Москвы.

Как, в час, когда толпа разошлась,
Мы вошли в собор, ориентировочно,
Как долго Вы стояли, глядя
На Древнюю Богородицу.

Как благословенно было лицо ее и нарисованное,
С его печальными очами,
В иконостасе с пухлыми
Елизаветинскими амурами.

Как ты уронил мою руку,
Сказал: «О, я хочу ее!»
С какой заботой Ты поместил
Желтую свечу — среди обетов. . .

— О, благородный, с опаловыми кольцами
Hand! О, вся моя гибель! —-
Как я обещал
Украсть тебе икону той ночью.

Как из монастырского постоялого двора
— Бум колоколов и закат, —
Блаженны, как новокрещеные девицы,
Мы рвемся, как солдатский полк.

Как я поклялся Тебе стать красивее
С возрастом и рассыпавшейся солью,
Как я дважды… — Ты был в ярости! —-
Появился Король Червей.

Как Ты сжал мою голову,
Перебирая каждый локон,
Как цветок Твоих губ остыл
Мне, как Твоя эмалированная брошь.

Как над Твоими тонкими пальцами я
Причесал мою сонную щеку,
Как Ты возбудил меня, как маленького мальчика,
Как сильно я понравился Тебе. . .

Декабрь 1914 г.

8

Ее шею легко разогнуть,
Как молодой росток.
Кто назовет Ее имена, Ее годы,
Ее страна, Ее век?

Кривая ее тусклых губ,
Капризная и слабая,
Ослепляющая терраса
Ее чело Бетховена.

Оттенок сиянием
Светло-коричневые кольца,
Глаза ее держат
Над Ее ликом, как две луны.

Пустота эмоций,
Тающий овал.
Рука, возможно, под ногами прошел флагеллан;
Опал — в серебре.

Рука, собирающая шелк,
Достойная скрипичного смычка,
Уникальная рука,
Красивая рука.

10 января 1915

10

Как я мог не вспомнить
Ароматы Белой розы и чая,
Или цифры Севера
Над пылающим камином. . .

Мы: Я — в моем сияющем платье
Из почти золотого фая,
Ты — в Твоей черной вязанной мужской куртке
С крылатым воротником.

Я помню, что за лицо
Вошел — ни малейшего румянца,
Как ты стоял, кусая палец,
Просто наклонил голову.

Твое властолюбивое чело
Под тяжелым красным шлемом.
— Не женщина, не мальчик,
Но для меня могущество!

Бесцельным движением
Я поднялся, нас окружили люди.
Кто-то весело заговорил:
«Разрешите представить вас, господа!»

Медленным движением Ты
Положи руку на мою,
Нежно; там, в моей ладони
Твой ледяной осколок задержался.

Застрял краем глаза,
Уже предчувствуя какую-то склоку,
Я откинулся в кресле
Покрутил кольцо на пальце.

Ты вытащил сигарету,
Я предложил Тебе спичку,
Не зная, как я это сделал,
Посмотришь ли ты мне в глаза.

Я помню — над голубой вазой —
Как звенели наши фужеры.
«О, будь моим Орестом!»
И я подарил Тебе цветок.

Смеясь над какой моей фразой? —-
Из черного замшевого кошелька,
Медленным жестом вытащил
И уронил —- Свой носовой платок.

28 января 1915 г.

12

Я настаиваю накануне разлуки,
В конце любви,
Я полюбил эти руки —
Властный.Ваш.

И эти глаза — они не будут
Дарить взгляд на кого угодно! —-
Требуют бухгалтерии
За каждый украденный взгляд.

Бог видит — всех Тебя и Твоих
Проклятая страсть! —-
Это требует извинений
За любой вздох.

Признаюсь, я устал,
— Не торопитесь! —-
Потому что твоя душа стояла
Атварт моей душе.

И признаюсь Вам:
— Все равно! —- в тот вечер —-
Kissing You
Мой рот —- стал молодым.

Взгляд за взглядом — смелый, безоблачный,
Пятилетний — в глубине души. . .
Блажен, кто никогда не переходил Тебя
В этой жизни!

28 апреля 1915 г.

15

Сначала Тебе понравилась
Красавица,
Завитки, покрытые хной,
Жалобный зов зурны,
Звон копыт на кремне,
Красивый соскок,
В двух турецких тапочках
Вышитые полудрагоценностями. . .

Тогда Ты любил — — кого-то другого —
Бровь изогнутая,
Шелковые ковры —
Розовые бохарнаны,
Кольца на каждом пальце,
Родинка на щеке,
Затяжной солнечный ожог под белым шелковым кружевом,
Лондон в сумерках.

А потом —
Кто-то, кто остается дорогим. . .

— Что от меня останется
В твоем сердце, странник?

14 июля 1915 г.

Записка переводчика

Эти переведенные стихи относятся к

«событие в жизни Цветаевой, важное для нее как человека и поэта, — ее отношения с С.Я. Парнок. Проследить непростой ход их взаимоотношений с его сложной психологической атмосферой и отражением этого в их стихах стало возможным, потому что мне посчастливилось изучать архивы Цветаевой, пока они еще находились в частных руках.Здесь читатель найдет новые факты, а стихи и письма Цветаевой публикуются впервые ». Полякова С.В., Закатные дни: Цветаева и Парнок (Ardis Publishers, 1983), мой перевод из Те закатные дни: Цветаева и Парнок.

«Мало кто знает — даже те ученые, которые специализируются на жизни и творчестве Цветаевой, — что более полутора лет Софья Парнок и Марина Цветаева были друг для друга целым миром. До недавнего времени даже имя поэтессы Софьи Ияковлены Парнок (1885-1933) оставалось малоизвестным: хотя ее стихи занимают для нее почетное место в поэзии ХХ века, они так и не стали известны, потому что ей было отказано в праве публиковаться для много лет (негармоничная эпоха! » Id (сноски опущены).

«Эти памятники их любви остались: поэтический цикл« Подруга », посвященный Парноку Цветаевой вместе с другими стихами, связанными с циклом, и стихи Парнок, посвященные Цветаевой». ид.

Впервые они были обнаружены в 1983 году в результате того, что советский ученый С. В. Полякова раскопала как советские архивы, так и частные документы. С тех пор была опубликована биография Софии Парнок — Диана Л. Бургин, Sophia Parnok: The Life and Work of Russian Sappho (NYU Press, 1994).

На момент этих отношений с Парноком Цветаева была замужем и была матерью маленькой дочери Ариадны. Ее муж, член его семьи и некоторые из современников ее литературной среды были шокированы открытым поведением романа и совместным путешествием двух женщин, например, в Святогорский монастырь, описанный в стихотворении 6.

Стихи «Подруги» были собраны Цветаевой в цикл в 1920 году и первоначально назывались «Ошибка».

«Первоначальное название цикла свидетельствует о намерении Цветаевой подвергнуть сомнению, разоблачить, усомниться в важности отношений, которые она планировала затронуть.Самый простой способ узнать адресата — взглянуть на «последние строки из вступительного стихотворения — потому что это очаровательная ирония, / Что ты — не он». ид.

Согласно архивным данным Поляковой, по возвращении Цветаевой в Советский Союз из ссылки в Париже, Цветаева действительно оглянулась на Парнок в этом цикле и внесла по крайней мере одно исправление в 1940 году, изменив название на «Подруга» — незадолго до самоубийства в Елабуга в 1941 году, куда советское правительство эвакуировало ее вместе с 16-летним сыном во время Второй мировой войны.

[Чтения] | Поцелуй и скажи, Марина Цветаева

Из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку в 1927 году. Цветаева (1892–1941) была поэтессой. Письмо было включено в февральский выпуск PN Review. Перевод с русского Кристофера Уайта.

Милый Борис,

Вот история искушения. Это уходит корнями в далекую глубину Москвы, когда мне было пятнадцать.Она была самой красивой из всех девочек, которые ходили в среднюю школу, настолько красивой, что это было больно. Она была на год младше меня, и когда мы прошли по коридору, я не мог оторвать от нее глаз. За год, в течение которого мы встречались каждый день, я не сказал ей ни слова. 1918–1919. Любовь. Обида. (Облака над экраном.) 1925, Париж. Три дня с тех пор, как я приехал. Мне было отправлено письмо на номер The Latest News, номер . «Марина! Наверное, ты меня не вспомнишь. Я учился с тобой в средней школе, ты мне нравился, но боялся »и так далее.Я отвечаю. И так далее. И так далее. Болеет, лечится. Девять встреч за два года. Однажды я зашел к ней в тесную квартиру у Порт-де-Пасси, на фоне некачественной мебели, ни для чего не было места, с ее мамой, веселой и красивой. Этим летом я был у нее дважды, в санатории. Разговор о неестественной литературе сквозь бездну этих букв. Об этом и о том. 1927 год, месяц назад. Час дня. Стук в дверь. Дама. Я: «Какая прелесть! Пожалуйста, пойдем в мою комнату.«Но где твоя комната?» Низкий приглушенный голос. Мех, щеки горят, она еле дышит, потому что путь от станции до того места, где мы живем, идет в гору, а дальше лестница, и из двух легких у нее остается лишь слабый полумесяц. Все израсходовано. Шахматы, гости, перекус. Решаем вместе прогуляться. Ну наша улица почти не влезает. Я представляю, как это должно быть для нее, мы оба задыхаемся. Возвращаясь назад, я с горечью думаю о лестнице. И в тот момент, когда мы входим в дверь: «Могу я лечь сейчас?» Она ложится на мою потрепанную, похожую на мышь кушетку, красивая, молодая (вы бы никогда не сказали, что ей было тридцать два, больше двадцати двух).Она ничего не говорит. Смотрит по сторонам. Я хочу положить свою работу к столу, она останавливает меня движением головы, век, себя. Я сажусь. Побуждаемый всем, что есть в комнате, я беру ее за руку. Рука жаждет руки (одна берет ее, другая касается ее волос), я наклоняюсь, мысленно: «Мириады». И полностью осознавая преступление, которое я совершаю — прямо в самое сердце ее инфекции. В полном сознании.

Борис! Сопротивление этого рта сильно отличалось от других. И с каким позором он уступил.Мой первый настоящий поцелуй. И, возможно, ее желание. Борис, я поцеловал смерть. Мое желание все компенсировать во имя жизни. Сама жизнь поцеловала смерть. Борис, каждый поцелуй должен быть таким, не на жизнь, а на смерть, с полным осознанием цены и цены.

переводов русских стихов профессора на музыку

«Марк впервые обратился ко мне в феврале 2019 года, когда прочитал мою научную книгу о Цветаевой», — сказал Гиллеспи.«У него было несколько вопросов о ней, и мы довольно быстро решили вместе работать над произведением, которое он надеялся сочинить». Гиллеспи переводит стихи Цветаевой более двадцати пяти лет, получая за свои переводы несколько международных премий за переводы. В своем творческом отпуске в следующем году она планирует поработать над книжным сборником стихов поэта в переводе, а также над несколькими проектами научных книг, связанных с поэзией Александра Пушкина.

Четыре стихотворения из этого песенного цикла были выбраны потому, что они хорошо знакомят с поэтом, который до сих пор имеет «малоизвестный статус в мире литературы Америки», — сказал Абель.«Поэтические сюжеты Цветаевой охватывают самые разные области — от мифологии и политических потрясений до напряженных личных отношений и романтических и экзистенциальных размышлений (и т. Д.). Я надеюсь, что цикл, над которым мы работали вместе с профессором Гиллеспи, побудит слушателей и читателей глубже погрузиться во вселенную Цветаевой ».

«Я рано увидел, что Авель был чрезвычайно чутким и проницательным читателем стихов, и мне нравилось обсуждать с ним некоторые детали моих версий и даже вносить некоторые исправления в результате этих разговоров», — сказал Гиллеспи, который встретился с ним. с Абелем в Калифорнии прошлой осенью («Казалось, мы старые друзья», — сказала она).

Способ, которым Абель накладывает стихи на музыку, полностью отличается от русской практики, заметил Гиллеспи. «Он подчеркивает выразительность, эмоции и обороты фразы, а не мелодию и ритм. Каждый психологический нюанс, каждый крохотный сдвиг в настроении и идее отражается в его музыке. Я нахожу это освежающим, захватывающим и чрезвычайно показательным ».

«Четыре стихотворения», как называется пьеса, исполняется родившейся в Израиле сопрано Хилой Плитманн с директором лейбла Delos Кэрол Розенбергер на фортепиано и Сарой Бек, английской валторнистой оркестра оперы Лос-Анджелеса и Симфонического оркестра Санта-Барбары.

Когда кампус Bowdoin был закрыт, Гиллеспи планировал в конце марта концерт с артистом Beckwith в резиденции Джорджа Лопеса, «полностью состоящий из песенных циклов, написанных на стихи Цветаевой и ее коллеги поэтессы Анны Ахматовой, в обоих случаях. Английский и русский ». «Они надеются перенести концерт на следующий год», — сказала она.

Наслаждайтесь аудио-отрывком из цикла песен с последнего альбома Марка Абеля. Это Два дерева , основанные на одноименной поэме Марины Цветаевой в переводе Алиссы Гиллеспи.