Родился выдающийся писатель, критик и публицист Николай Гаврилович Чернышевский

12 (24) июля 1828 г. в Саратове в семье священника родился выдающийся русский философ, литературный критик, публицист и писатель Николай Гаврилович Чернышевский.

Николай получил хорошее и разностороннее домашнее образование под руководством отца, Гавриила Ивановича, и в 1842 г. поступил в Саратовскую духовную семинарию. Помимо основного курса, Чернышевский активно занимался самообразованием — изучал историю, географию, теорию словесности и несколько иностранных языков. Не закончив семинарию, в 1846 г. он поступил на историко-филологическое отделение Санкт-Петербургского университета. Мировоззрение молодого Чернышевского в эти годы формировалось под влиянием «Весны народов» — революционных событий в Европе 1848-1849 гг. Он активно изучал работы классиков немецкой философии, английской политической экономии, французского утопического социализма, а также русских мыслителей и общественных деятелей, прежде всего, В.

 Г. Белинского и А. И. Герцена. В 1850 г. Николай Гаврилович окончил курс университета и стал преподавателем русского языка и литературы Саратовской гимназии. В 1853 г. он вновь переехал в Петербург, где стал учителем во Втором кадетском корпусе.

Одновременно с преподавательской карьерой началась и литературная деятельность Чернышевского. Он сотрудничал с газетой «Санкт-Петербургские ведомости» и журналом «Отечественные записки». В начале 1854 г. Николай Гаврилович стал сотрудником журнала «Современник», в котором вскоре занял ведущее положение наряду с Н. А. Некрасовым и Н. А. Добролюбовым.

Весной 1855 г. Чернышевский выступал в университете с защитой своей диссертации «Эстетическое отношение искусства к действительности». Несмотря на то, что защита прошла с большим успехом, а сама работа была признана научными кругами и общественностью, степень магистра русской словесности Николай Гаврилович получил лишь спустя три года в 1858 г.

В своих литературно-критических статьях, печатавшихся в «Современнике», Чернышевский решительно отстаивал мысль о социальном и нравственном значении художественных произведений. В эти годы им были написаны обстоятельные статьи и рецензии о творчествеПушкина, Жуковского, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Писемского и других писателей-современников. Одним из первых Чернышевский обратил внимание на сочинения Л. Н. Толстого и скрупулёзно исследовал своеобразие стиля молодого автора, впервые в русском литературоведении применив термин «диалектика души». В цикле статей под общим заглавием «Очерки гоголевского периода русской литературы» он рассмотрел условия становления основных тезисов и взглядов русской литературы 1840-1850-х гг. Статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтении повести г. Тургенева «Ася»» стала одной из самых ярких работ отечественной публицистики второй половины XIX в. Принцип глубокого анализа художественных методов на основе теории реализма, последовательно проводимый Чернышевским, вывели его в эти годы в число виднейших и значимых представителей литературной критики. В конце 1850-х гг. Николай Гаврилович принимал деятельное участие в разработке программы и издании «Исторической библиотеки» — приложения к «Современнику» переводов классических сочинений по всеобщей истории, а также являлся редактором «Военного сборника».

С конца 1857 г. Чернышевский в своих работах сосредоточился на экономических и политических вопросах. Он активно включился в развернувшуюся дискуссию по поводу готовящейся крестьянской реформы, выступая на революционно-демократических позициях. Вскоре политические идеи Чернышевского вывели его в число идейных вдохновителей зарождавшегося русского социализма и народничества. В 1861-1862 гг. он активно принимал участие в становлении нового общественного движения, в частности, в создании нелегальной организации «Земля и воля». Написанная им знаменитая прокламация «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», а также связи с Герценом привели к аресту Николая Гавриловича в июне 1862 г. Он был помещен в одиночную камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где находился около двух лет. Несмотря на тюремные условия, Чернышевский не прерывал работы, написав более 200 авторских листов различных сочинений, в том числе и свой самый выдающийся литературный труд — роман «Что делать?».

Из-за невнимательности цензуры, увидевшей в произведении лишь любовную линию, в 1863 г. оно было опубликовано в «Современнике». Последовавший вскоре запрет номеров журнала, в которых печатался роман, не смог предотвратить его распространения по стране в многочисленных рукописных копиях. Роман «Что делать?» вызвал огромный общественный резонанс и стал одним из самых значимых произведений русской литературы, оказав большое влияние на становление и развитие общественной мысли второй половины XIX — начала XX вв.

В феврале 1864 г. Чернышевский был признан виновным «в принятии мер к ниспровержению существующего порядка управления» и был приговорён к 7 годам каторги и вечному поселению в Сибири. После обряда гражданской казни в Петербурге Чернышевский был отправлен на каторгу в Нерчинск. По отбытии срока каторжных работ в 1871 г. он был переведён на поселение в Вилюйск (ныне административный центр в Якутии). В годы своего пребывания в Сибири Николай Гаврилович не оставлял литературной деятельности, написав роман «Пролог» и ряд повестей и пьес. В 1883 г. Чернышевский получил официальное разрешение поселиться в Астрахани, а спустя несколько лет был переведён в родной Саратов.

Николай Гаврилович Чернышевский скончался 17 (29) октября 1889 г.

Лит.: Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений: В 16 т. М., 1939-1953; Он же. Литературная критика: В 2 т. М., 1981; Он же. Опыт словаря к Ипатьевской летописи. СПб., 1853; Он же. Очерки гоголевского периода русской литературы. М., 1984; Он же. Письма без адреса. М., 1983; Бурсов Б. И. Мастерство Чернышевского – критика. Л., 1959; Зельдович М. Г. Чернышевский и проблемы критики. Харьков, 1968; Каган М. С. Эстетическое учение Чернышевского. М., 1958; Пинаев М. Т. Н. Г. Чернышевский. Художественное творчество. М., 1984; Покусаев Е. И. Н. Г. Чернышевский: очерк жизни и творчества. М., 1976.

См. также в Президентской библиотеке:

Добролюбов В. А. Ложь гг. Николая Энгельгардта и Розанова о Н. А. Добролюбове, Н. Г. Чернышевском и духовенстве. СПб., 1902;

Духовников Ф. В. Николай Гаврилович Чернышевский // Русская старина: ежемесячное историческое издание. Г. 41 (1910), Т. 144, кн. 12, декабрь;

Историко-революционная библиотека: Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Кн. 30: Н. Г. Чернышевский. 1828-1928: Сб. статей, документов и воспоминаний. М., 1928;

Каторга и ссылка: историко-революционный вестник. Кн. 7 (80). М., 1931;

Лебедев А. А. Н. Г. Чернышевский: наброски по неизданным материалам // Русская старина: ежемесячное историческое издание. Г. 43 (1912), Т. 152, кн. 3, март;

Он же. Н. Г. Чернышевский: наброски по неизданным материалам // Русская старина: ежемесячное историческое издание. Г. 43 (1912), Т. 152, кн. 5, май;

Он же. Н. Г. Чернышевский: наброски по неизданным материалам // Русская старина: ежемесячное историческое издание. Г. 43 (1912), Т. 152, кн. 10, октябрь;

Лемке М. К. Политические процессы М.

 И. Михайлова, Д. И. Писарева и Н. Г. Чернышевского (по неизданным документам). СПб., 1907;

Русские революционеры: В 2 ч. Ч. 1: Рылеев. Пестель. Муравьев-Апостол. Каховский. Петрашевский. Бакунин. Герцен. Чернышевский. М., 1927;

Процесс Н. Г. Чернышевского: архивные документы. Саратов, 1939;

Стеклов Ю. М. Н. Г. Чернышевский: его жизнь и деятельность: 1828-1889. Т. 1. Л., 1928;

Он же. Н. Г. Чернышевский: его жизнь и деятельность: 1828-1889. Т. 2. Л., 1928;

Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений Н. Г. Чернышевского: в 10 томах с 4 портретами. Т. 5: Современник 1859. Отдел «Политика». СПб., 1906.

Писатель Чернышевский и его «Что делать?» | Дневник старожила Яндекс.Дзен

Роман «Что делать был написан Н;Г. Чернышевским во время следствия, в заключении

Роман «Что делать был написан Н;Г. Чернышевским во время следствия, в заключении

Николай Гаврилович Чернышевский — один из первых политзаключенных 19 века и «икона» революционно-демократического движения в России вплоть до 1917 года.

Роман Чернышевского «Что делать» в свое время оказал сильнейшее действие на В.И.Ульянова, по его собственному выражению «перепахал его всего».

Давайте приглядимся внимательно и без традиционной восхвалительной фразеологии и к роману и к его автору.

1 Н.Г. Чернышевский — жизнь и судьба до Петропавловки

Но сначала — давайте вглядимся в лицо «социалиста-утописта». Правильные черты лица, высокие скулы, прямой нос. Довольно таки длинные волосы под «каре» — все одной длины. Потом такую же прическу будет носить молодой Алексей Пешков, он же Максим Горький.

Усы и борода — не эспаньолкой, а почти что лопатой. Лоб покатый. гладкий. Брови привычно нахмурены (между ними уже образовалась первая морщинка). Не небольших глазах — очки. Но такое впечатление, что очки — просто часть учительского образа, вместе с бородкой. Взгляд серьезный и какой-то беспокойный, нерадостный.

Начало жизни Николая Чернышевского удивительно похоже на начало жизни Добролюбова. Николай Чернышевский родился в 1828 году в Саратове, в семье священника и до 14-летнего возраста воспитывался дома. Много читал, восхищал окружающих своей начитанностью.

15 лет поступил в семинарию, учился там до 18-летнего возраста, после чего учится в С-Петербурге, в университете, на историко-филологическом отделении. Учился отлично, много читал и особенно ценил Гегеля и Фейербаха.

Закончив университет, женится и едет в Саратов преподавать в гимназии. Но процесс уже пошел — молодой учитель истории не скрывает свое восхищение Великой французской революцией и западноевропейскими идеями «свобода-равенство-братство». Естественно, что надолго он с такой идеологией в царской гимназии не задерживается.

Начинает писать публицистику — и тут разносторонние знания и поставленная в семинарии и университете рука помогают ему в литературной деятельности.

Еще немного преподает — в С-Петербургском кадетском корпусе, но вскоре вступает в конфликт с офицером и подает в отставку.

Николай Чернышевский становится в 1854 году штатным сотрудником,а уже в 1855 году — фактическим главредом знаменитого «Современника». Старался сделать из литературно-публицистического издания российский вариант «Колокола», с критикой правительства и едкой сатирой (тут особенно постарался любимец Чернышевского Добролюбов). В результате несколько известных литераторов, в том числе Тургенев, порывают отношения с «Современником».

С 1855 по 1861 год Чернышевский на взлете. Он руководит и «Современником» и «Военным сборником», пишет и печатает труды по философии и эстетике.

Его работа «Эстетические отношения искусства к действительности» претендует на ученое звание автора и служит для выражения новой философии в литературе и обществе — не «искусство для искусства», а искусство как способ отображения красоты реальной жизни.

Казалось бы безобидный тезис, но спустя несколько лет Писарев доведет его до крайности — «Сапоги выше Пушкина» в том смысле что предметы материального мира всегда значат больше. чем произведения искусства.

иллюстрация на тему Крымской войны

иллюстрация на тему Крымской войны

2 Прокламация и Петропавловская крепость

Чтобы лучше понимать что было дальше — надо хорошо понимать, на фоне какого исторического пейзажа был нарисован портрет Чернышевского.

Конец сороковых годов 19 века — это издание «Коммунистического манифеста» Карла Маркса, революционные события в Германии, Австрии, Венгрии, которые позже поэтично назовут «весна народов»;

1853 — 1856 год — Крымская война, так счастливо для России начавшаяся победой в Синопском сражении, героически продолжившаяся обороной Севастополя и бездарно закончившаяся Парижским мирным договором. По этому международному пакту Черное море становилось нейтральной зоной а земли в устье Дуная отходили от России к Молдавии, под иностранный протекторат.

1855 год — умирает Николай Первый, на российский престол вступает Александр Второй, будущий царь-освободитель.

В общем — общество неспокойно и ждет перемен. А на волне «Весны народов» эти перемены кажутся неизбежными.

И вот они наступают. В 1861 году публикуется Высочайший манифест, которым уничтожалась крепостная зависимость крестьян и фиксировались меры переходного периода — чтобы все земельные и имущественные вопросы между помещиками-землевладельцами и крестьянами-работниками были решены эффективно и по возможности компромиссно.

И вот тут Чернышевский ярко демонстрирует основную черту своего мировоззрения. Он видит не то, что есть, а то, чего нет. У него «Стакан наполовину пуст» и он негодует по поводу этой пустоты, не замечая наполненной половины.

Чернышевский ведет себя как настоящий «иностранный агент» — он пишет и пытается распространить прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». В этой прокламации — полное уничтожение всего смысла и значения Манифеста.

Только в словах и выходит разница, что названья переменяются. Прежде крепостными, либо барскими вас звали, а ноне срочно-обязанными вас звать велят; а на деле перемены либо мало, либо вовсе нет.

А то и вот ещё в чем воля и у французов, и у англичан: подушной подати нет… Пачпортов нет; каждый ступай куда хочет, живи, где хочет, ни от кого разрешения на то ему не надо..

Вывод может сделать любой мужик: царь нас обманул, надо сделать так, как у французов и англичан. Пора браться за вилы и топоры.

По сути дела прокламация Чернышевского была призывом к гражданской войне в России. И только своеобразие российской ментальности — тот, кому отдали прокламацию для размножения оказался полицейским агентом — не дали этой «бомбе» взорваться в гуще русского народа.

С середины 1863 года Чернышевский находится под следствием в Петропавловской крепости. Там он «ведет упорную борьбу со следственной комиссией» и даже объявляет голодовку, продолжившуюся, впрочем, только 9 дней. А еще Николай Гаврилович пишет — и «Что делать?» и другие произведения.

Реакционное царское правительство не препятствует тому, чтобы издать роман узника — и в 1863 году «Что делать» печатают в «Современнике», в то время как автор все еще «сидит».

В феврале 1864 года Чернышевский был приговорен к каторжным работам сроком на 14 лет без права возвращения из Сибири. И хотя император Александр II сократил каторгу до семи лет, Чернышевский пробыл в тюрьме более двух десятилетий.

О чем же этот роман, которым мучили почти сто лет несколько поколений советских школьников и студентов?

Портрет Г. Гиршман кисти Серова

Портрет Г. Гиршман кисти Серова

3 Что делать? Краткое содержание

История прогрессивной семьи Веры Павловны Розальской и студента Дмитрия Сергеевича Лопухова. Брак заключен по расчету, чтобы романтично настроенная Вера не была вынуждена выходить замуж за гадкого, но богатого офицера Сторешникова.

У молодых — девственный брак. Они называют друг друга на «Вы» и спят в разных комнатах. Вера Павловна начинает заниматься мелким бизнесом — открывает швейную мастерскую. у Дмитрия Сергеевича частная практика.

Появляется друг семьи — доктор Кирсанов, и Вера Павловна наконец то находит в кого ей влюбиться. Чувство взаимно.

Благородный Лопухов инсценирует свою смерть (предсмертная записка, простреленная фуражка, труп не найден, но его могло унести течением) и Кирсанов с Верой Павловной соединяют свои судьбы.

Ключевой момент, сделавший произведение узника Петропавловской крепости любимым произведением революционеров — появление «особенного человека» Рахметова.

Происходя из богатой семьи, Рахметов продал имение, деньги раздал своим стипендиатам и теперь ведёт суровый образ жизни: отчасти из-за того, что считает для себя невозможным иметь то, чего не имеет простой человек, отчасти — из желания воспитать свой характер.

Так, однажды он решает спать на гвоздях, чтобы испытать свои физические возможности. Он не пьёт вина, не прикасается к женщинам.

Рахметова часто называют Никитушкой Ломовым — за то, что он ходил по Волге с бурлаками, чтобы приблизиться к народу и приобрести любовь и уважение простых людей.

Ломов-Рахметов подает Вере Павловне записку от якобы мертвого Лопухова, из которой становится ясно, что он вовсе не покончил с собой, а просто эмигрировал в Англию.

Заканчивается роман утопическим хеппи-эндом. Супруги Кирсановы ведут активный образ жизни — они много работают (у Веры Павловны уже две мастерские) и много общаются. В череде их знакомых — некое семейство Бьюмонтов. На самом деле это Лопухов и его новая супруга Екатерина Васильевна.

Кирсановы и Бьюмонты поселяются в одном доме и вместе занимаются общественно -полезной деятельностью. Мадам Бьюмонт тоже заводит себе швейную мастерскую.

Чтобы понять художественную значимость данного произведения (точнее ее отсутствие) — достаточно сказать, что за все существование СССР была предпринята всего одна попытка экранизировать роман, в 1971 году режиссером Надеждой Марусаловой.

И та, несмотря на обилие прекрасных актеров (Александр Лазарев, Леонид Броневой. Людмила Гурченко, Лев Дуров, Валентин Смирнитский и пр) фактически провалилась. Картонные персонажи и надуманный сюжет не выдержали воплощения в реальную жизнь, даже посредством киноискусства.

Маловато будет! Чернышевский вполне мог взять себе это в изречение в виде девиза по жизни

Маловато будет! Чернышевский вполне мог взять себе это в изречение в виде девиза по жизни

4 Чернышевский на каторге и после. И на камнях растут деревья

Но вернемся к Николаю Гавриловичу Чернышевскому. В июне 1864 года была совершена «гражданская казнь» над Чернышевским — его вывели на публичное место, над его головой была сломана шпага и он был объявлен государственным преступником, лишенным всех прав состояния.

Затем Чернышевский был этапирован в Усолье, на солеваренный завод в Сибири. Однако к тому моменту популярность Чернышевского уже настолько велика, что местные власти, опасаясь влияния Чернышевского на местных ссыльных, просят отправить его еще подальше.

В 1866 году Н. Г. Чернышевский был переведён в Александровский Завод Нерчинского округа, в 1867 году в Акатуйскую тюрьму. По окончании семилетней каторги его переводят в 1871 году в Вилюйск. В 1874 году ему официально предложено освобождение, но он отказывается подать прошение о помиловании. Утопист-максималист, он таким и остается до конца своей жизни.

В ссылке Чернышевский продолжает заниматься литературными трудами: им было написано еще несколько публицистических произведений, воспоминаний о современниках. Но самой большой его работой были переводы: с 1884 по 1888 года он переводит на русский язык 12 томов «Всеобщей истории» Г.Вебера.

В 1889 года Чернышевский возвращается из Сибири в Россию, в родной город Саратов. Но тут видимо судьбе было угодно поставить точку в этой удивительной судьбе — через три месяца после возвращения Николай Гаврилович Чернышевский заболевает малярией (в октябре месяце! откуда комары?) и умирает на 61-м году жизни.

Источники:

Богословский Н. В. Николай Гаврилович Чернышевский. М. : Молодая гвардия, 1955,

Гуральник У. А. Революционно-демократическая эстетика и критика 60-х годов. Чернышевский, Добролюбов

Канал «Исторические портреты» — только факты в доступной увлекательной форме о людях минувшего. Подписывайтесь на канал, ставьте «лайк» и делайте репосты в соцсетях. Канал «Исторические портреты» — ваш верный помощник в море истории и культуры нашей страны.

Чернышевский как писатель*. Том 1. Русская литература

Чернышевский как писатель^*

Фигура Чернышевского необычайно многогранна. Философ, публицист, крупнейший экономист, популяризатор научных знаний, революционный вождь, автор гениальных прокламаций, Чернышевский был вместе с тем крупнейшим литературным критиком и одним из замечательнейших в нашей великой литературе писателей-беллетристов. Моя задача сегодня — остановиться только на этих двух последних проявлениях гения Чернышевского — на Чернышевском как литературном критике и как беллетристе.

Русская литература отличалась всегда глубочайшей общественностью. Она свойственна почти всем без исключения писателям золотой поры русской литературы. Для вольного выражения мыслей в форме научной и публицистической русские порядки, русская цензура не оставляли почти никакой возможности. Приходилось прибегать к форме романа, повести, стихотворения не только из той нормальной потребности в изящной литературе, в литературе как искусстве, которая присуща всякому более или менее развитому обществу, но еще для того, чтобы удовлетворить этим способом жажду познания общественной истины и распространения ее в массах, жажду пропаганды общественного прогресса.

Один класс за другим находил в своей борьбе с самодержавием это орудие наиболее приспособленным в рамках цензурного рабства. И литературная критика брала таким образом отражение явлений действительной жизни в зеркале литературы и под видом эстетического разбора этих произведений умела провести для всех, кто имел уши слышать, порой чрезвычайно радикальную проповедь революционного характера. Белинский был первым гигантом в области такого использования критики, и Чернышевский, величайший ученик этого великого учителя, также уделял много внимания литературной критике. Правда, он не считал самого себя мастером в этой области, и, как только нашел в лице Добролюбова, которого он так любил и уважал, конгениальную личность, он сейчас же этому молодому, совершенно с ним солидарному ученику передал полностью литературно-критическую задачу.

Литературная критика не занимает у Чернышевского первого места в его деятельности. Тем не менее, она играет видную роль в литературном наследии Чернышевского и очень видную роль во всей истории нашей критики.

Для того чтобы понять те основы, из которых исходил Чернышевский в своей литературной критике, конечно, необходимо сделать экскурсию в область его эстетических воззрений, в область его философии искусства, которую он развернул в своей знаменитой диссертации об эстетическом отношении искусства к действительности. Эта диссертация была одним из самых ярких актов классовой борьбы, направленных, однако, не против самодержавия, не против черносотенных зубров-помещиков, а как раз против того класса, той группы, которая до Чернышевского играла наиболее передовую роль. Вот почему как раз такие люди, как Тургенев¹, как молодой Толстой, почти все представители тогдашнего дворянского либерализма и дворянского эстетства приняли эту книгу с ненавистью. Тургенев, который до того времени уважал Чернышевского за его острый ум, писал в одном из писем к Толстому: «Теперь я от него отрекся», и шутя заявляет: «Я готов истреблять таких людей, как Чернышевский, всеми дозволенными и недозволенными средствами. Во всяком случае, книга его есть отвратительная мертвечина»². Между тем это была работа, полная жизни; можно сказать, основным отличием этой книги от всего, что писали либеральные эстеты, была именно ее полнокровная жизненность. Автор ее — настоящий материалист, материалист не только потому, что он прошел ту же школу, которую прошел марксизм, — гениальную школу Шеллинга, Фейербаха, французского материализма и левых учеников Гегеля[32], — но и потому, что это сочная, творческая фигура, которая приносит с собой весть из недр начинающего расправлять свои плечи народа, представитель поднимающейся общественной группы, жаждущий «месить действительность», как потом скажет горьковский Нил⁴, жаждущий, как сказал Маркс, не истолковывать мир, а изменять его⁵, и поэтому горячо влюбленный в действительность.

В первой части своего трактата Чернышевский бросает вызов дворянскому эстетству, уже опустошенному, доведенному до изящной призрачности. Эта барская, удаленная от труда, удаленная от живой действительности каста старалась окружить себя вымыслами и создать себе мягкую, изящную псевдодействительность. В этом сказывалось уже известное умирание класса, неверие в свои силы. Дворяне в это время уже признавали себя лишними людьми, слишком хорошими для действительности. Этот процесс умирания жизненных сил, умирания нервной системы, атрофии здорового чувства действительности сказывался в противопоставлении искусства действительности и в возвеличении искусства путем сравнения его с действительностью. Чернышевский противопоставляет этому обратный тезис: действительность выше всего, действительность прекраснее всего, искусство прекрасно постольку, поскольку оно отражает действительность и служит ей.

Вот что писал Чернышевский в первой части своей замечательной диссертации:

«Определяя прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: „прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашей фантазией“; из этого будет следовать, что, „собственно говоря, прекрасное создается нашей фантазией, а в действительности (или, говоря языком спекулятивной философии: в природе) истинно прекрасного нет“; из того, что в природе нет истинно прекрасного, будет следовать то, что „искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности“ и что „прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного в объективной действительности“ — все эти мысли составляют сущность господствующих ныне эстетических понятий и занимают столь важное место в системе их не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о прекрасном.

Напротив того, из определения: „прекрасное есть жизнь“ — будет следовать, что истинная высочайшая красота есть именно красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не красота, создаваемая искусством; происхождение искусства должно быть при таком воззрении на красоту в действительности объясняемо из совершенно другого источника; после того и существенное значение искусства явится совершенно в другом свете»

(Чернышевский, Поли. собр, соч., т. X, ч. 2, стр. 92–93).

В споре буржуазного эстетизма с демократическим, народным подходом к искусству Чернышевского иногда может показаться, что, наоборот, Чернышевский занимает какую-то призрачную позицию, а дворянская эстетика старается уловить реальность и зафиксировать ее. В самом деле, буржуазно-дворянскому эстету свойственно заявлять, что действительность мимолетна; она кажущаяся; когда я говорю это слово, оно уже уходит в прошлое, а будущего еще нет; таким образом, мы имеем, в сущности говоря, небытие. Прошлое — это то, чего уже нет; будущее — то, чего еще нет; настоящее абсолютно мимолетно, оно беспрестанно движется; а искусство вынимает из этого потока то или другое явление и делает его вечным.

Замечательно, как необычайная свежесть натуры революционного гения подсказала Чернышевскому ответ, в котором сказывается еще одна черта его. Чернышевский влюблен не просто в действительность: он влюблен в действительность развивающуюся, в действительность вечно новую, погруженную в этот поток времени. Там — метафизическая жажда вынуть явление из потока явлений и превратить его в нечто вроде мумии; а Чернышевский чувствует, что в этом стремлении к вечности есть мертвечина, и он, обвиняемый Тургеневым и Толстым в мертвенности по отношению к искусству, пишет такие строки:

«Пережитое было бы скучно переживать вновь, как скучно слушать во второй раз анекдот, хотя бы он казался чрезвычайно интересен в первый раз. Надобно различать действительные желания от фантастических, мнимых желаний, которые вовсе и не хотят быть удовлетворенными; таково мнимое желание, чтобы красота в действительности не увядала. „Жизнь стремится вперед и уносит красоту действительности в своем течении“, — говорят эстетики; правда, но вместе с жизнью стремятся вперед, то есть изменяются в своем содержании, наши желания, и, следовательно, фантастичны сожаления о том, что прекрасное явление исчезает, — оно исчезает, исполнив свое дело, доставив ныне столько эстетического наслаждения, сколько мог вместить нынешний день; завтра будет новый день с новыми потребностями, и только новое прекрасное может удовлетворить их. Если бы красота в действительности была неподвижна и неизменна, „бессмертна“, как того требуют эстетики, она надоела бы, опротивела бы нам. Живой человек не любит неподвижного в жизни; поэтому никогда не наглядится он на живую красоту и очень скоро пресыщает его tableau vivant[33], которую предпочитают живым сценам исключительные поклонники искусства»

(Чернышевский, Поли. собр. соч., т. X., ч. 2, стр. 118).

Вот вам классовая борьба, выраженная в двух различных строях жизни. Одни хотят призраков, возможно более отвлеченных от действительности, и считают их прекраснее, чем грубая действительность; эти хотят утвердить искусство вне движения времени. Другой — весь насыщен любовью к этой действительности, хочет видеть ее живой, изменяющейся, и себя рассматривает как одну из сил, которые направляют это изменение действительности в желательную для человеческих потребностей сторону.

Я только что привел фразу Чернышевского, где говорится, что, если станешь на реалистическую, материалистическую сторону по отношению к искусству, приходится иначе определить и самую задачу искусства. Действительно, Чернышевский определяет ее с утилитарной точки зрения и в самой резкой форме. Это вызвало даже отпор со стороны Плеханова⁶.

Вот одно из инкриминируемых Плехановым Чернышевскому выражений относительно задач искусства с этой новой, материалистической точки зрения:

«В новейшей науке критикою называется не только суждение о явлениях одной отрасли народной жизни — искусства, литературы или науки, — но вообще суждение о явлениях жизни, произносимое на основании понятий, до которых достигло человечество, и чувств, возбуждаемых этими явлениями при сличении их с требованиями разума…

„Критическое направление“, при подробном изучении и воспроизведении явлений жизни, проникнуто сознанием о соответствии или несоответствии изученных явлений с нормою разума и благородного чувства»⁷.

Конечно, это звучит совершенно по-просветительски. Критика есть сравнение действительности, как она есть, с некоторыми нормами, достигнутыми разумом и продиктованными нам той стадией развития нашего чувства, на которой мы стоим, — это звучит действительно идеалистически, нормативно. И когда Плеханов возражает Чернышевскому и говорит, что мы должны исследовать действительность в ее реальном движении, что дело не в том, чтобы исследовать какие-то мнимо вечные нормы, а в том, чтобы понять явления в их естественной взаимозависимости и изменяемости, то он, разумеется, совершенно прав. Вот что Плеханов говорит об эстетической теории Чернышевского:

«В статье о литературных взглядах Белинского мы сказали, что в своих спорах со сторонниками чистого искусства он покидал точку зрения диалектика для точки зрения просветителя. Но Белинский все-таки охотнее рассматривал вопрос исторически; Чернышевский окончательно перенес его в область отвлеченного рассуждения „о сущности искусства“, то есть, вернее, о том, чем оно должно быть». «Наука не думает быть выше действительности; это не стыд для нее, — говорит он в конце своей диссертации. — Искусство также не должно думать быть выше действительности… Пусть искусство довольствуется своим высоким прекрасным назначением: в случае отсутствия действительности быть некоторой заменой ее и быть для человека учебником жизни».

Плеханов прямо, можно сказать, руки воздевает к небу: «Это уже взгляд просветителя чистой воды. Быть учебником жизни — это значит содействовать умственному развитию общества, и просветитель видит в этом главное назначение искусства!» (Плеханов, т. VI, стр. 251). И тут Плеханов ставит восклицательный знак.

Я должен сказать, что Плеханов делает здесь маленькую ошибку прежде всего в области терминологии и потому уклоняется от того представления об искусстве, которое действительно имел Чернышевский. Он говорит: по Чернышевскому, искусство должно способствовать умственному развитию общества. Но это неверно. Такого термина — «умственное развитие-общества» Чернышевский не употребляет. Чернышевский говорит: искусство должно способствовать нравственному развитию общества. Если вы вдумаетесь в то, что такое нравственное развитие общества, то вы увидите, что это есть развитие тех сторон его общественной жизни, для перевоспитания которых не нужно обращаться непосредственно к уму. Вы можете доказывать сколько угодно, что такое добро и зло и почему добро выше зла, и от этого человек не сделается лучше; нужно воспитать его чувства. Чернышевский прекрасно понял, что искусство отличается прежде всего тем, что действует непосредственно на чувства. Это будет подтверждено некоторыми цитатами, которые я ниже приведу.

Вопрос ставится так: имеет ли право революционер, выступающий с точки зрения известного класса, сказать: социальное задание моего класса требует от художника такого искусства, которое бы толкало общество в направлении его нравственного развития так, как понимает это мой класс, как понимает передовой слой моей эпохи. По Плеханову выходит так, что никто не имеет этого права.

Плеханову не пришлось быть выразителем воли властного класса, который переделывает жизнь соответственно своей программе. Плеханов дожил до Октября, но не признал его; Чернышевский же говорил с точки зрения активного воздействия на жизнь. Просветительство его коренится в том, что он высказывал стремление определенного класса. Он не столько заботился о том, чтобы понять естественное развитие искусства согласно объективным условиям, как о том, чтобы сказать своему классу, писателям, которые под его руководством работали, огромному обществу, которое прислушивалось к каждому его слову: вы должны писать так-то и так-то.

Можно ли осуждать Чернышевского, что он говорит «мы должны», а не «общий закон всей нашей эпохи приводит к тому, что писатель будет писать то-то и то-то». Сейчас, когда к нам приходят и говорят о том, как должно быть, когда мы стараемся через общественное мнение, через наши художественные организации, через наш общественный аппарат влиять на ход развития искусства, мы чувствуем, в какой мере это так называемое просветительство нам близко. Как марксисты, мы хорошо знаем, почему мы именно так, а не иначе приспособляемся к создавшемуся положению, мы знаем, какие социально-экономические причины вызывают определенные идеи, определенные тенденции в нашей общественности. Но, кроме того, мы — активная сила, мы — чрезвычайно властно планирующая активная сила. И когда мы планируем жизнь, когда мы вносим в нее сознательность, мы, не переставая быть марксистами, становимся просветителями в самом полном смысле слова. Вот почему это суждение Чернышевского об искусстве, конечно, для нас очень важно и понятно. А понять внутренние силы этого суждения Чернышевского важно еще и потому, что он сам как беллетрист следовал этим именно правилам, и это бросает свет на значение беллетристических произведений Чернышевского для нашего времени и выдвигает вопрос: а не должны ли наши современные писатели кое-чему поучиться у Чернышевского и в том, как он выполнял свою миссию как беллетрист?

Главное литературно-критическое произведение Чернышевского — «Очерки гоголевского периода». Когда эта книга была написана, она вызвала протест со стороны даже самых крупных, можно сказать, даже великих либеральных бар. Так, например, Толстой назвал фетишизмом и гробокопательством то, что Чернышевский пошел вновь восстанавливать забытого и запрещенного Белинского⁸. В первой части этого произведения Чернышевский ведь даже не смел назвать Белинского; имя Белинского проникает только в последние главы его книги. Связать современное движение с передовыми традициями прошлого, показать, что революционная мысль не умерла и не убита, что дело, начатое Белинским, продолжается группой Чернышевского, было, конечно, чрезвычайно важно. Эта книга, разумеется, только барам могла показаться мертвенной; в каждой странице чувствуется громадное проникновение в жизнь эпохи, уменье оценивать литературное значение каждого мыслителя, необыкновенно, я бы сказал, ласковое и снисходительное отношение к каждому явлению, которое Чернышевский намечает. Почему? Потому ли, что действительно он обольщается относительно Брамбеуса, Надеждина и Полевого? Ничуть не бывало. Он прекрасно знает, их недостатки, но он сознает историческую роль каждого из них и значение их в общем движении русской мысли, и с этой стороны все они находят слова хвалы, а иногда слова грустной нежности по отношению к людям, которых жизнь сломила, как это случилось в конце деятельности Полевого. Всюду с чрезвычайной яркостью в этой книге сказывается это основное положение Чернышевского: для нас особо велик тот писатель, у которого есть своя социальная позиция и который пользуется своим талантом для определенного нравственного воздействия на общество. Он говорит с этой точки зрения, что Пушкина, например, любить может почти всякий; любить Пушкина — это не значит примкнуть, к одному какому-нибудь лагерю. Другой пример: мы благоговеем перед поэтическим дарованием Гёте, но он так умело обходит все острые углы! Никогда не занимал он решительной позиции, как бы стремился быть близким и милым для всех. Вследствие этого ценность Гёте для нас чрезвычайно понижается. Но о Гоголе[34] Чернышевский говорит: нельзя быть равнодушным к Гоголю, нельзя только любить красоты, рассыпанные в произведениях Гоголя; Гоголь — борец, Гоголь — человек, имеющий определенную тенденцию/Каждая глава «Мертвых душ», каждая сцена из «Ревизора» — это борьба. Вот что Чернышевский ценил больше всего в Гоголе. И если мы сейчас поставим перед собой вопрос, какой писатель выше — тот ли, которому только важно создать известное количество красот, на которых каждый может отдыхать, которые так же может любить всякий, как хорошую пищу, или тот писатель, который является борцом и проводит в своих произведениях наши, пролетарские тенденции, то каждый из нас, активных участников революционной борьбы и революционного строительства, скажет, что безотносительно к сумме талантов — скажем, при равной талантливости — этот второй писатель безмерно выше предыдущего и отличается от него, как всякий зрелый и мудрый человек отличается от ребенка, играющего игрушками. Вот что скажем мы.

Но в известный период развития русского общества началось гонение на Чернышевского. Пытались доказать, что Чернышевский глубоко ошибся в Белинском, что он похоронил все тонкое в культуре, что у него не было никакого понимания подлинной значительности литературы и т. д. Это было опять-таки актом классовой борьбы или, вернее, актом отречения большого отряда русской интеллигенции от своих социальных заветов и истребления того, чему молились их отцы, а может быть, и они сами в своей молодости. Надо было теоретически истребить эти принципы для того, чтобы с более легкой совестью перейти на ту сторону баррикад и служить разбогатевшей буржуазии, которая посадила интеллигенцию за свой широкий стол.

Между тем вы знаете чуткость и прозорливость Чернышевского как литературного критика хотя бы по отношению к первым произведениям еще неизвестного тогда молодого Толстого, — того самого, который называл Чернышевского «клоповоняющим» и т. д, и не находил слов, чтобы высказать свое высокобарское презрение к этому семинаристу. Вот что он писал:

«Талант Толстого развивается с каждым новым произведением, и при этом две черты — глубокое знание тайных движений психической жизни и непосредственная чистота нравственного чувства, — придающие теперь особенную физиономию произведениям графа Толстого, останутся существенными чертами его таланта, какие бы новые стороны ни выказались в нем при дальнейшем его развитии».

И кончает свою статью словами:

«Мы предсказываем, что все, доныне данное графом Толстым пашей литературе, — только залоги того, что совершит он впоследствии; но как богаты и прекрасны эти залоги!»

Таким образом, Чернышевский по этим первым строкам Толстого не только предсказал, что это будет великий писатель; мало того, он сразу указал центральную сторону таланта Толстого как беллетриста, показал, что прозорливость относительно внутренних состояний и сознания человеческого делает Толстого бесконечно ценным бытописателем. В то самое время как Писарев писал о «Цветах невинного юмора»⁹, Чернышевский посвятил «Губернским очеркам» глубокую и серьезную статью, в конце которой говорит:

«Нам казалось, что можно сочувствовать человеку, поставленному в фальшивое положение, даже не одобряя всех его привычек, всех его поступков. Удалось ли нам провести эту мысль с достаточной точностью, пусть судят другие.

Что же касается литературных достоинств книги, изданной г. Салтыковым, — о них также пусть судят другие. „Губернские очерки“ мы считаем не только прекрасным литературным явлением, — эта книга принадлежит к числу исторических фактов русской жизни»¹⁰.

Достаточно яркое доказательство литературно-критической проницательности.

Не менее замечательна данная им формула подлинного крупного писателя:

«…Как ни важно участие бессознательной творческой силы в создании поэтических произведений, как ни достоверна всеми нами признаваемая истина, что без этого элемента непосредственности, составляющей существеннейшее качество таланта, невозможно быть не только великим, но и порядочным поэтом, — но равно достоверно и то, что, при самом сильном даре бессознательного творчества, поэт не создаст ничего великого, если не одарен также замечательным умом, сильным здравым смыслом и тонким вкусом»¹¹.

К этим данным относительно Чернышевского как критика я должен лишь прибавить одну замечательную цитату, которая взята из критического произведения Чернышевского, но характеризует его скорее как мыслителя по вопросам культуры и социологии. Это высказывание об одной из самых важных проблем — о роли личности в истории. Вот что пишет по этому поводу Чернышевский в своих «Очерках гоголевского периода литературы»:

«Гений — просто человек, который говорит и действует так, как должно на его месте говорить и действовать человеку с здравым смыслом; гений — ум, развившийся совершенно здоровым образом, как высочайшая красота — форма, развившаяся совершенно здоровым образом. Если хотите, красоте и гению не нужно удивляться. Скорее надобно было бы дивиться только тому, что совершенная красота и гений так редко встречаются между людьми: ведь для этого человеку нужно только развиться, как бы ему всегда следовало развиваться. Непонятно и мудрено заблуждение и тупоумие, потому что они неестественны, а гений прост и понятен, как истина: ведь естественно человеку видеть вещи в их истинном виде»¹².

При чтении этих величественных по своему проникновению во внутреннюю сущность социалистических идей строк перед нами невольно возникает образ Владимира Ильича, который, будучи одним из гениальнейших людей, каких видывала земля, был необычайно здоров и естественен. Безобразная общественная жизнь, которая нас окружает, глубоко калечит почти всех без исключения участников этой общественной жизни. Нужны особые условия, дающиеся быстрым развитием протестующего, смотрящего дальше этих безобразных форм класса для того, чтобы отдельная личность могла выпасть из этого безобразия и обрести свою подлинную человечность. Именно благодаря тому, что в такой личности нет оригинальничанья, именно потому, что ее оригинальность заключается в том, что она просто, ясно и зорко видит то, что происходит, она естественным образом и наполняется сознанием этой эпохи. Потому, что нет ограничивающих сил, потому, что нет калечащих сил, — именно поэтому такая личность оказывается на высоте своей эпохи, оказывается гениальной, оказывается ведущей. Другие не замечают своей эпохи потому, что им недостает объективности гения. Это прекрасно понимает Чернышевский.

Чернышевский, однако, нимало не преувеличивает роль личности, как мы это уже отметили. Чернышевский прекрасно понимает роль, которую личность выполняет в истории. По его мнению, она является только служительницей времени и исторической необходимости. Он поясняет эту мысль:

«Кто вникнет в обстоятельства, среди которых должна была действовать личность гоголевского периода, ясно поймет, что характер ее совершенно зависел от исторического нашего положения; и если представителем критики в это время был Белинский, то потому только, что его личность была именно такова, какой требовала историческая необходимость. Будь он не таков, эта непреклонная историческая необходимость нашла бы себе другого служителя, с другою фамилиею, с другими чертами лица, но не с другим характером: историческая потребность вызывает к деятельности людей и дает силу их деятельности, а сама не подчиняется никому, не изменяется никому в угоду. „Время требует слуги своего“, по глубокому изречению одного из таких слуг»¹³.

Мы, марксисты, собственно говоря, становимся на эту же точку зрения. Гений — это настолько нормальный человек, что он без ограничений, полностью понимает движущие силы своей эпохи и поступает так, как эта эпоха требует.

Сокровищница литературно-критических произведений Чернышевского очень богата, и, разумеется, в одной статье нечего и думать ее охватить. Скажу только, что, хотя мы с тех пор и имели в области литературной критики несколько крупных мыслителей, из которых крупнейшим является Плеханов, я смело утверждаю, что каждый нынешний критик-марксист должен с величайшим вниманием проштудировать литературно-критическое наследие Чернышевского. В области литературной критики очень многому можем мы поучиться у Чернышевского, хотя у нас и есть более передовой учитель в лице Плеханова. Пожалуй, есть только два имени в этой области, про которые мы могли бы прямо сказать — учитель. Это не прозвучит, быть может, особым парадоксом для вас, которые пришли сюда чествовать Чернышевского, которые его знают и любят. Но, может быть, вам покажется парадоксальным, если я скажу, что Чернышевский — великий писатель-беллетрист и что не только его произведения глубоко захватывающи и художественно полноценны, но что они, быть может, являются наилучшими образцами того романа, который нам нужен. С этой стороны я смело вступаю на тот путь, на который вступил уже тов. Фриче в своей статье в «Правде», где он показывает литературно-беллетристическое значение Чернышевского¹⁴. Я думаю, что вы на меня не посетуете, если я немного дольше остановлюсь на этом вопросе.

К Чернышевскому установилось такое отношение: художник он, конечно, слабенький; беллетристические его произведения — нечто вроде басни, — в них важна мораль, содержание; автор обернул эту пилюлю в золотую бумажку, чтобы приняли ее за вкусную конфетку, но, в сущности говоря, получается вовсе невкусно. Идеям, высказанным в романе «Что делать?», Чернышевский придал беллетристическую форму, потому что он хотел обмануть «черного медведя», хотел, чтобы цензура пропустила эти мысли в печати. Виновником того, что установилась такая, в корне неверная, точка зрения, нужно считать в некоторой степени самого Чернышевского. Он часто говорил о недостаточности своего литературного дара. Но прочтем ту замечательную главу из «Что делать?», которая называется «Предисловие» (хотя это третья глава романа). Она настолько интересна, что я позволю себе прочесть довольно длинные выдержки:

«Да, первые страницы рассказа обнаруживают, что я очень плохо думаю о публике. Я употребил обыкновенную хитрость романистов: начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом. Ты, публика, добра, очень добра, а потому ты неразборчива и недогадлива. На тебя нельзя положиться, что ты с первых страниц можешь различить, будет ли содержание повести стоить того, чтобы прочесть ее, у тебя плохое чутье, оно нуждается в пособии, а пособий этих два: или имя автора, или эффектность манеры. Я рассказываю тебе еще первую свою повесть, ты еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не заманила бы тебя, и я должен был забросить тебе удочку с приманкой эффектности. Не осуждай меня за то, — ты сама виновата; твоя простодушная наивность принудила меня унизиться до этой пошлости. Но теперь ты уже попалась в мои руки, и я могу продолжать рассказ, как, по-моему, следует, без всяких уловок. Дальше не будет таинственности, ты всегда будешь за двадцать страниц вперед видеть развязку каждого положения, а на первый случай я скажу тебе и развязку всей повести: дело кончится весело, с бокалами, песнью; не будет ни эффектности, никаких прикрас. Автору не до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий. Мне жалко и смешно смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества чепухи в твоей голове.

Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе? Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? Да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.

У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего: читай, добрейшая публика! — прочтешь не без пользы. Истина — хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей. Поэтому я скажу тебе: если б я не предупредил тебя, тебе, пожалуй, показалось бы, что повесть написана художественно, что у автора много поэтического таланта. Но я предупредил тебя, что таланта у меня нет, — ты и будешь знать теперь, что все достоинства повести даны ей только ее истинностью».

Вот на такого рода обращение опирались те, кто утверждал, что Чернышевский был слабым писателем, в смысле художественности формы, и сам сознавал это. Но эти люди, несколько обиженные таким обращением, по-видимому, не дочитали того, что говорит Чернышевский дальше:

«Впрочем, моя добрейшая публика, толкуя с тобою, надобно договаривать все до конца: ведь ты хоть и охотница, но не мастерица отгадывать недосказанное. Когда я говорю, что у меня нет ни тени художественного таланта и что моя повесть очень слаба по исполнению, ты не вздумай заключить, будто я объясняю тебе, что я хуже тех твоих повествователей, которых ты считаешь великими, а мой роман хуже их сочинений. Я говорю не то. Я говорю, что мой рассказ очень слаб по исполнению сравнительно с произведениями людей, действительно одаренных талантом; с прославленными же сочинениями твоих знаменитых писателей ты смело ставь на ряду мой рассказ по достоинству исполнения, ставь даже выше их — не ошибешься! В нем все-таки больше художественности, чем в них: можешь быть спокойна на этот счет.

Поблагодари же меня; ведь ты охотница кланяться тем, которые пренебрегают тобою, — поклонись же и мне».

Вот это проглядели. А тут Чернышевский так же правдив, как и в первой части цитированной главы. Конечно, Чернышевский не великий писатель, — если под великими разуметь десять — двенадцать величайших гигантов мировой литературы, но лучшие его произведения выдерживают сравнение почти со всем, что имеется в литературе. И там, где он несколько, может быть, уступает в иррациональных достоинствах, в непосредственной интуиции, там это возмещается остроумием и блеском его ума, настолько исключительным, что это само по себе доставляет гигантское художественное наслаждение.

Чернышевский знал, что читатели его расслоены на классы, что в них есть разные группы, и он кончает это изумительное предисловие таким образом:

«Но есть в тебе, публика, некоторая доля людей — теперь уже довольно значительная доля, — которых я уважаю. С тобою, с огромным большинством, я нагл, — но только с ним, и только с ним я говорил до сих пор. С людьми, о которых я теперь упомянул, я говорил бы скромно, даже робко. Но с ними мне не нужно было объясняться. Их мнениями я дорожу, но я вперед знаю, что они за меня. Добрые и сильные, честные и умеющие, недавно вы начали возникать между нами, но вас уже не мало, и быстро становится все больше. Если бы вы были публика, мне уже не нужно было бы писать; если бы вас еще не было, мне еще не было бы можно писать. Но вы еще не публика, а уже вы есть между публикою, — потому мне еще нужно и уже можно писать».

Это объяснение с публикой, это ясное понимание своего достоинства, своего места подкупает само по себе. Прекрасная беседа с проницательным читателем, который догадывается, возражает, сердится! Чернышевский играет, как кошка с мышкой, с этим обывателем, который, читая «Что делать?», старается о чем-то догадаться. Чернышевский заранее угадывает все чувства, все мысли, которые возникнут у него при чтении той или другой страницы, подтрунивает над ним, — и вдруг с размаху дает ему пощечину.

Это вышучивание проницательного читателя, которое выступает как рефрен, — прием, который Чернышевский мог позаимствовать у немецких романтиков. Но у них это просто каламбур, фиоритура, а у Чернышевского глубочайшие комментарии, умственный аккомпанемент тому, что он дает в образе.

Роман «Что делать?» великолепно построен.

Я не буду останавливаться на его структуре, скажу только, что на этом романе можно учиться тому, как заинтересовать читателя, как подготовить его к дальнейшему изложению. Чернышевский, во время заключения в Петропавловской крепости, проделал большую умственную архитектоническую работу, чтобы построить это изумительное здание¹⁵.

Но важно его внутреннее построение, которое идет по четырем поясам: пошлые люди, новые люди, высшие люди и сны.

Почему Чернышевский строит таким образом, разделяя на эти четыре пояса?

Пошлые люди — это действительность, с которой приходится бороться новым людям, которые пришли, к которым Чернышевский обращается как к особой публике и на примере которых учит тому, как надо жить. Нельзя ставить перед большинством человечества необыкновенных задач. Он учит обыкновенных людей приемлемым, возможно легким путям, но все-таки путям мыслящего борющегося существа, путям настоящего прогресса. Но он этим не ограничивается, это не то, чего ему хочется. Прав М. Н. Покровский, характеризуя тогдашнее время как бурное время, когда идти в революцию значило идти на величайшие жертвы, больше того — значило почти наверное обрекать себя на гибель¹⁶. Это знал и молодой Чернышевский. Он так и говорит невесте: «Знай, я один из обреченных, я почти наверное погибну»¹⁷. Для таких людей, исключительных людей, которые могут быть концентраторами, агитаторами, вождями великой крестьянской революции, для них должен быть другой размах, другой подход. Поэтому за новыми идут высшие люди, которые в романе представлены ригористом Рахметовым.

Но не ограничивается и этим Чернышевский. Он настоящий революционный диалектик по самой натуре своей, он революционер, которому дорого будущее человечества. Владимир Ильич как-то бросил такую золотую фразу: «Плох тот большевик, который никогда не мечтает». Верно, товарищи, кто никогда не мечтает, у кого нет огромного горизонта великого будущего, которое оправдывает какие угодно жертвы, — тот крот и может только в силу какого-нибудь гетерогенного закона выполнять высокие обязанности. Действительно, с любовью, с мужеством может идти только тот, кто видит все великие цели. А эти великие цели не заключены в действительности, их нет в действительности. Только те, кто умеет вдуматься в текучесть событий, — только те понимают, что это бурная река, которая движется вперед. Нужно знать, куда эта река течет. Часто говорят: мы построим социализм; но даже сколько-нибудь конкретное представление, что же это такое будет, утеряно или вычитывается из плохих или устаревших, по существу утопических романов. Нам нужны наши утопические романы. Наши беллетристы считают нужным вращаться только в действительности. Чернышевский же, как революционер, не мог вместиться в рамки настоящего. Подлинный смысл его роман приобретает только в живой связи с будущим, отражающим настоящее, или, вернее, революционно из него вытекающим и освещающим своим блеском. Но к этим снам-«утопиям» мы еще вернемся. Кроме того, сны играют в «Что делать?» роль свидетелей о том, что происходит в подсознательном. Возьмите третий сон, в котором рассказывается, как Вера догадывается, что она не любит больше Лопухова. Это почти фрейдовская тонкость работы, но без фрейдовских извращений. Это настоящий анализ того, как в человеке просыпается чувство, которое он не хочет осознать, которое он с ужасом в действительности отталкивает. Но там, где спит эта контролирующая воля, там, как сновидение, возникает то, что овладело чувством. Заниматься подробным анализом «снов» я сейчас, конечно, не могу. Я скажу только несколько слов о четвертом сне.

Но прежде позвольте вернуться несколько назад и охарактеризовать, хотя бы кратко, все эти категории людей.

Пошлые люди.

В своей последней записке (которая сейчас издана и которой ранее я не знал, где Чернышевский специально анализирует себя — беллетрист ли он¹⁸) Чернышевский говорит, что художником нужно считать человека, который умеет быть объективным к создаваемым им образам. И он хвалит себя за то, что, создавая образы пошлых, ненавистных ему людей, он умеет понять, откуда они произошли, почему они даже не могут быть другими, и умеет брать их в настоящей жизненной среде, в их действительной округлости и емкости, а не односторонне.

Это — правда. Галерея пошлых людей из «Что делать?» Чернышевского может занять по праву место рядом с лучшими объективно сатирическими образами в нашей литературе: мать и отец Веры Павловны, квартирная хозяйка, чванная барыня-дура, которая боится бунта своего остолопа сына; остолоп сын, который думает, что всякую женщину можно купить за деньги, чудесное описание его среды и кутежей офицеров, француженка-кокотка, которая советует сегодня: «Никогда не давай поцелуя, не любя», а на другой день дает мудрый совет, как можно выгодно продаться. Это все сухие очерки. Но посмотрите, как это сделано! Это не уступает мастерству ни одного из бытописателей нашего мещанства или же барской среды. Это только очерки, только маленькая часть романа, но она — трамплин, который позволяет сделать дальнейший прыжок.

Я приведу одну цитату, характерную для отношения Чернышевского к новым людям:

«Ну, что же различного скажете вы о таких людях? Все резко выдающиеся черты их — черты не индивидуумов, а типа, типа, до того разнящегося от привычных тебе, проницательный читатель, что его общими особенностями закрываются личные разности в нем. Эти люди среди других, будто среди китайцев несколько человек европейцев, которых не могут различить одного от другого китайцы: во всех видят одно, что они „красноволосые варвары, не знающие церемоний“. Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств; с другой стороны, каждый из них человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову-вопрос: „Можно ли положиться на этого человека во всем безусловно?“ Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, — смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть. Эти общие черты так резки, что за ними сглаживаются все личные особенности… Но как европейцы между китайцами все на одно лицо и на один манер только по отношению к китайцам, а на самом деле между европейцами несравненно больше разнообразия, чем между китайцами, так и в этом, по-видимому, одном типе разнообразие личностей развивается на разности, более многочисленные и более отличающиеся друг от друга, чем все разности всех остальных типов разнятся между собой. Тут есть всякие люди: и сибариты, и аскеты, и суровые, и нежные, и всякие, всякие. Только самые аскетичные из них считают нужным для человека больше комфорта, чем воображают люди не их типа; самые чувственные строже в нравственных правилах, чем морализаторы не их типа. Но все это они представляют себе как-то по-своему: и нравственность, и комфорт, и чувственность, и добро…

…Недавно родился этот тип и быстро распложается. Он рожден временем, он— знамение времени, и — сказать ли? — он исчезнет вместе с своим временем, недолгим временем. Его недавняя жизнь обречена быть и недолгою жизнью. Шесть лет тому назад этих людей не видели; три года тому назад презирали; теперь… но все равно, что думают о них теперь; через несколько лет, очень немного лет, к ним будут взывать: „Спасите нас!“ — и что будут они говорить, будет исполняться всеми; еще немного лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, срамимые… И не останется их на сцене? — Нет. Как же будет без них? — Плохо. Но после них все-таки будет лучше, чем до них. И пройдут года, и скажут люди: „После них стало лучше; но все-таки осталось плохо“. И когда скажут это, — значит, пришло время возродиться этому типу, и он возродится в более многочисленных людях, в лучших формах, потому что тогда всего хорошего будет больше и все хорошее будет лучше; и опять та же история в новом виде. И так пойдет до тех пор, пока люди скажут: „Ну, теперь нам хорошо“, тогда уже не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?»

(«Что делать?», изд. 1906, стр. 132–134).

Чернышевский описывает жизнь новых людей и то, как разрешают они разные жизненные проблемы. При этом он дает два основных урока — относительно новой морали и великого искусства любви, любви между мужчиной и женщиной, которую Чернышевский рассматривал не только как величайший показатель культуры, не только как источник наслаждения и жизненной бодрости, но, прежде всего, как ключ к раскрепощению женщины и как культурное равенство между всеми людьми.

Я не буду в сегодняшнем моем докладе касаться изумительных страниц, в которых Чернышевский раскрывает, что такое любовь на начале равноправия. Тов. Рязанов недавно издал статью под названием «Маркс и Энгельс о браке»¹⁹, и эта статья заслуживает самого широкого распространения, ибо там сказано то, как великие учители социализма относились к этому вопросу и насколько их отношение выше того, что мы видим в нашей нынешней практике. Чернышевский очень близок к ним по взглядам на любовь и брак. Так как у нас дрогнуло представление о семье и половой вопрос часто чрезвычайно роковым образом портит жизнь людям, особенно молодым, я считаю, что читать Чернышевского в высокой степени полезно каждому, вступающему сейчас в жизнь. Остановлюсь на принципах морали Чернышевского.

Мне кажется, что эгоистическая мораль Чернышевского, которая так великолепно, так богато представлена в «Что делать?», не понята до сих пор.

Чернышевскому симпатичен и нужен такой тип, который ставит интересы общества и даже интересы другого человека выше своих собственных. Ему нужно как раз обуздать мещанский эгоизм, который ищет непосредственно вульгарной пользы: у мещанина есть и заповеди господни, и разные выспренние слова, и благородство, но на практике он самый настоящий себялюб. А Чернышевскому нужны самоотверженные люди. Но во имя чего можно сделать людей самоотверженными? Во всех тех случаях, когда класс навязывает свою мораль другому классу или когда класс как целое навязывает отдельным адептам своим искусственно такие поступки, которые противны им, — во всех тех случаях надо установить гетерономию, какую-то высшую волю, которая к этому принудительно ведет. Это может быть государство с тюрьмой, палачами; это может быть господь бог с бесконечным количеством всевидящих очей и оком внутри каждого человека, которое видит все его тайные помышления. Это все — реальная или ирреальная полиция. Кант пришел к категорическому императиву, к нормам автономной морали и заявил, что автономная мораль есть нечто, присущее каждому человеку. Известна формула Канта: ты должен поступать в каждом случае так, как тебе велит долг²⁰. Но что это есть в сущности гетерономия, видно из дальнейших рассуждений Канта относительно того, что на живом, непосредственном чувстве нельзя строить настоящую мораль, над чем смеялся еще Шиллер, говоря, что по Канту выходит так, что нужно сначала возненавидеть своего друга, и тогда только услуга ему будет делом морального человека²¹. Это вытекало из того недоверия, которое Кант питает к человеческой натуре. Для Канта человек — это порочная обезьяна, и если можно что-нибудь с ней сделать, то только вложивши в нее эту идею долга. Он говорит, что два чуда есть в мире — это звездное небо над нами и совесть внутри человека — этой злой обезьяны. Совесть в нее вложил бог, ибо нельзя поверить, чтобы она сама собою возникла.

Чернышевский Николай Гаврилович

Чернышевский Николай Гаврилович (12 (24).07.1828, Саратов – 17 (29).10.1889, там же) – публицист, прозаик, критик, ученый, революционер–демократ. Родился в семье священника. Учился в саратовской духовной семинарии, на историко–филологическом факультете Петербурского университета (1846-1850). Вернувшись в Саратов, был учителем словесности в гимназии. В 1953 году переехал в Петербург, сдал экзамены на степень магистра русской словесности. В 1855 году защитил диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности». По приглашению Н.А. Некрасова был вместе с оренбуржцем М. Л. Михайловым сотрудником журнала «Современник». В 1862 году Чернышевский за революционную деятельность был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, где написал роман «Что делать?», опубликованный в 1863 году. После совершения обряда гражданской казни на Мытнинской площади в 1864 году он был отправлен в Сибирь. В 1883 году в ответ на ходатайство сыновей писателя царь разрешил Чернышевскому поселиться в Астрахани. Директор департамента полиции В. Плеве предупредил оренбургского губернатора генерала Астафьева, чтобы по пути следования Чернышевского «не делалось ему каких–либо оваций». По мнению оренбургского краеведа Н. Е. Прянишникова, Чернышевский доставлен в Оренбург 19(31) октября 1883 года и в тот же день отправлен далее.

Произведения Н.Г.Чернышевского

1. Чернышевский Н.
   Избранные произведения / Н. Чернышевский. — Л. : Худ. лит. — 1978
   Т. 3 : Повести. Рассказы. Пьесы. — 1978. — 528 с.
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
2. Чернышевский, Николай Гаврилович.
   Избранные сочинения / Н. Г. Чернышевский. — М. ; Л. : Художественная лит-ра, 1950. —
   840 с. : портр. 1 л.
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
3. Чернышевский, Николай Гаврилович.
   Избранные литературно-критические статьи / Н. Г. Чернышевский ; авт. предисл. В. Щербина ;
   сост., авт. примеч. Н. Богословский ; оформл. М. Борисова-Мусатова. — М. ; Л. : Дет. литература,
   1953. — 402, [2] с. : портр. — (Школьная библиотека)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
4. Чернышевский, Николай Гаврилович.
   Избранные статьи / Н. Г. Чернышевский ; сост., авт. предисл. А. П. Ланщиков ;
   худ. П. М. Кузанян. — М. : Советская Россия, 1978. — 366, [2] с. : портр. — (Библиотека русской критики)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
5. Чернышевский, Николай Гаврилович.
   Литературная критика : в 2 т. / Н. Г. Чернышевский ; оформл. Р. Вейлерт. — М. :
   Художественная литература. — 1981. — (Русская литературная критика)
   Т. 1 / авт. примеч. Т. А. Акимова [и др.]. — 1981. — 336 с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
6. Чернышевский, Николай Гаврилович.
   Очерки гоголевского периода русской литературы / Н. Г. Чернышевский ; авт. предисл. и примеч.
   А. А. Жук ; оформл. Р. Вейлерт. — М. : Художественная литература, 1984. — 509, [3] с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
7. Чернышевский, Николай Гаврилович.
   Письма без адреса / Н. Г. Чернышевский ; сост., авт. предисл. и примеч. А. Ф. Смирнов. — М. :
   Современник, 1979. — 543, [1] с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
8. Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века / сост. А. Чеботаревская ;
   предисл. Ф. Сологуб ; ред. Т. Г. Тетенькина . — Калининград : Янтарный сказ, 2000. — 303, [1] с. : ил.
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15

Литература о Н.Г.Чернышевском

1. Белинский, Виссарион Григорьевич.
   О детской литературе / В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов ; сост., авт. примеч.
   С. Шиллегодский ; оформл. Н. Гитман. — М. : Дет. литература, 1954. — 430, [2] с. — (Дом детской книги Детгиза)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
2. Библиотека русской фантастики: в 20 т. / состав., послесл., прим. и подбор иллюст.
   Ю. М. Медведев ; худ. Г. И. Метченко. — М. : Русская книга. — 1990
   Т. 8 : Призраки : русская фантастика середины ХIХ века. — 1997. — 477 с. : цв.ил. — Библиогр.: с. 387-476
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
3. Богословский, Николай Вениаминович.
   Жизнь Чернышевского / Н. В. Богословский ; худ. Ю. Казмичов. — М. : Дет. литература, 1964. —
   300, [4] с. : ил. — (Школьная библиотека)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
4. Богословский, Николай Вениаминович.
   Николай Гаврилович Чернышевский : 1828-1889 / Н. В. Богословский. — М. : Молодая гвардия,
   1955. — 574, [2] с. : портр., ил. — (Жизнь замечательных людей)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
5. Вердеревская, Наталья Александровна.
   Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» : пособие для учащихся / Н. А. Вердеревская. — М. :
   Просвещение, 1982. — 94, [2] с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
6. Вершины : книга о выдающихся произведениях русской литературы / сост. С. И. Машинский ;
   оформл. Ю. Боярский. — М. : Дет. литература, 1981. — 366, [2] с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
7. Горелов, Анатолий Ефимович.
   Очерки о русских писателях : избранное / А. Е. Горелов ; ред. Л. А. Николаева. — Л. :
   Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1984. — 605, [2] с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
8. Добролюбов, Николай Александрович.
   О классиках русской литературы / Н. А. Добролюбов ; сост., авт. предисл. примеч. Н. И. Якушин ;
   оформл. В. Школьник. — М. : Дет. литература, 1986. — 301, [3] с. : портр., ил. — (Школьная библиотека)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
9. Домбровский, Анатолий Иванович.
   Рассказы о философах : учеб. пособие : для ст. шк. возраста / А. И. Домбровский ;
   худож. оформл. А. Давыдов ; гл. ред. А. Хрулева. — М. : ТЕРРА-Книжный клуб, 2004. — 252, [1] с. —
   («Терра» — школе)
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
   
10. Демченко А. А.
    Дом-музей Н. Г. Чернышевского : путеводитель / А. А. Демченко. — 2-е изд., доп. — Саратов :
    Приволжское книжное изд-во, 1973. — 136 с. : ил.
    bДержатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
11. Ерымовский, Константин.
    Чернышевский в Астрахани / К. Ерымовский ; ред., авт. предисл. Н. М. Чернышевская. — Астрахань :
    Изд-во газеты «Волга», 1952. — 190, [2] с. : портр., ил.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
12. История русской литературы . — 2-е изд. — М. : Просвещение. — 1970
    Т. II. Ч. 1 / ред. С. М. Петров. — 1970. — 255, [1] с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
13. История русской литературы второй половины XIX в. : практикум. — М. : Флинта, 1998. — 256 с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
14. История русской литературы второй половины XIX в. (1855-1870). — М. : Флинта : Наука, 1999. — 470 с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
15. Ланщиков, Анатолий Петрович.
    Н. Г. Чернышевский / А. П. Ланщиков. — М. : Современник, 1982. — 397, [3] с. —
    (Библиотека «Любителям российской словесности»)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
16. Ланщиков, Анатолий Петрович.
    Н. Г. Чернышевский / А. Ланщиков. — 2-е изд. — М. : Современник, 1987. — 384 с. —
    (Любителям российской словесности)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
17. Ланщиков, Анатолий Петрович.
    Николай Гаврилович Чернышевский / А. П. Ланщиков ; ред. Г. И. Гусева. — М. : Дет. лит.,
    1989. — 269, [2] с. : ил. , портр.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
18. Лебедев, Александр Александрович.
    Герои Чернышевского / А. А. Лебедев. — М. : Советский писатель, 1962. — 305, [3] с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
19. Литературные места России : альбом / авт.-сост. Е. Г. Ванслова, Ю. П. Пищулин ;
    пер. на англ. В. С. Фридман. — М. : Сов. Россия, 1987. — 283, [11] с. : ил., портр., фото
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
20. Марченко, Михаил Николаевич.
    История политических и правовых учений : учебник : [для студентов вузов,
    обучающихся по юрид. специальности и юрид. направлению] / М. Н. Марченко, И. Ф. Мачин. — М. :
    Высшее образование, 2005. — 494 с. — (Основы наук)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
21. Наумова, Нелли Наумовна.
    Николай Гаврилович Чернышевский : биография : пособие для учащихся / Н. Н. Наумова. — М. ; Л. :
    Просвещение, 1966. — 153, [10] с. : портр., ил. — (Биография писателя)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
22. Наумова, Нелли Наумовна.
    Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» / Н. Н. Наумова ; ред. Н. Булгакова. — 2-е изд., доп. — М. :
    Худож. лит., 1978. — 130, [3] с. — (Массовая историко-литературная библиотека)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
23. Николай Гаврилович Чернышевский в портретах, иллюстрациях, документах : пособие для учителя /
    сост. О. А. Пини, А. П. Холина ; ред. Н. М. Чернышевская. — Л. : Просвещение, 1978. — 331, [4] с. :
    ил., портр., рис.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
24. Паперно, Ирина.
    Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма / И. Паперно ;
    авториз. пер. с англ. Т. Я. Казавчинская. — М. : Новое лит. обозрение, 1996. — 208 с.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
25. Пинаев, Михаил Трофимович.
    Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?» / М. Т. Пинаев. — М. : Государственное
    учебно-педагогическое изд-во министерства просвещения РСФСР, 1963. — 230, [2] с.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
26. Пини, Олег Алексеевич.
    Чернышевский в Петербурге / О. А. Пини. — Л. : Лениздат, 1978. — 270, [2] с. : портр., ил.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
27. Писарев, Дмитрий Иванович.
    Литературная критика : в 3 т. / Д. И. Писарев. — Л. : Художественная литература. —
    (Русская литературная критика)
    Т. 2 : Статьи 1864-1865 гг. / сост., авт. примеч. Ю. С. Сорокин ; оформл. Н. И. Васильев. —
    1981. — 453, [3] с. : портр., ил.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
28. Проблемы изучения художественного произведения в школе и вузе : сборник научных статей /
    ОГПУ ; Отв. ред. А. Г. Прокофьева ; Ред. В. Г. Ивашина . — Оренбург : Издательство ОГПУ, 2001. — 191 с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
29. Пруцков, Никита Иванович.
    Русская литература ХIХ века и революционная Россия / Н. И. Пруцков. — М. : Просвещение, 1979. — 265, [7] с.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
30. Прянишников Н.
    Писатели-классики в Оренбургском крае : из литературного прошлого Чкаловской области / Н. Прянишников ;
    ред. С. Лубэ. — Чкалов : Чкаловское книжное изд-во, 1946. — 143 с
    В книгу вошли очерки, по которым можно проследить, как отразились в художественном творчестве писателей
    впечатления, вынесенные из непосредственных наблюдений и встреч с жителями Оренбургского края.
    Держатели документа:
    ЦГДБ им. А. Гайдара: Оренбург, ул. Кобозева, 46
    МЦБС Соль-Илецк: Соль-Илецк, ул. Уральская, 24
    
31. Прянишников, Николай Ефимович.
    Писатели-классики в Оренбургском крае / Н. Е. Прянишников ; ред. Г. В. Худяков. — 2-е изд.,
    испр. и доп. — Чкалов : Чкаловское кн. изд-во, 1956. — 219, [1] с
    В книгу вошли очерки, по которым можно проследить, как отразились в художественном творчестве писателей
    впечатления, вынесенные из непосредственных наблюдений и встреч с жителями Оренбургского края.
    Держатели документа:
    Новоорская ЦРДБ: Новоорск, ул. Акбауова, 14а
    МУК «ЦБС г. Медногорска», ЦГДБ: 462270, Медногорск, ул. Советская, 8
    
32. Прянишников, Николай Ефимович.
    Писатели-классики в Оренбургском крае / Н. Е. Прянишников ; ред. Р. М. Ущеренко. — 3-е изд. —
    Челябинск : Южн.-Урал. кн. изд-во, 1970. — 284, [1] с
    В книгу вошли очерки, по которым можно проследить, как отразились в художественном творчестве писателей
    впечатления, вынесенные из непосредственных наблюдений и встреч с жителями Оренбургского края.
    Держатели документа:
    ЦГДБ им. А. Гайдара: Оренбург, ул. Кобозева, 46
    МУК «ЦБС г. Медногорска», ЦГДБ: 462270, Медногорск, ул. Советская, 8
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    ЦДБ МУК «ЦМБС» Александровка: Александровка, ул. Рощепкина, 11
    
33. Прянишников, Николай Ефимович.
    Писатели-классики в Оренбургском крае / Н. Е. Прянишников. — 4-е изд. — Челябинск :
    Юж.-Урал. кн. изд-во, 1977. — 206, [2] с. — Библиогр. в конце ст.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    Акбулакская ЦРДБ: Акбулак, ул.Кирова, 32
    Грачевская ЦРДБ: 461800 Грачевка, ул. Советская, 14
    ЦГДБ им. А. Гайдара: Оренбург, ул. Кобозева, 46
    МУК «ЦБС Тюльганского района»: Тюльган, ул. Октябрьская, 1
    МУК «ЦБС Саракташского района» ЦРДБ: Саракташ, ул. Партизанская, 26
    ЦДБ МУК «ЦМБС» Александровка: Александровка, ул. Рощепкина, 11
    
34. Руденко, Юрий Константинович.
    Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Эстетическое своеобразие и художественный метод /
    Ю. К. Руденко ; Ленинградский ордена Ленина и ордена Трудового Красного знамени государственный
    университет имени А. А. Жданова. — Л. : Изд-во Ленинградского университета, 1979. — 87, [1] с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
35. Савельзон, Вильям Львович.
    Оренбургская история в лицах : портреты на фоне эпохи / В. Л. Савельзон. — Изд. 2-е, доп. и перераб. —
    Оренбург : ИПК «Южный Урал», 2007. — 431, [1] с. : портр.
    В этой книге живо и интересно рассказано о людях, прославивших наш Оренбургский край: политических деятелях,
    писателях и поэтах, ученых, хлеборобах и рабочих, воинах и путешественниках, музыкантах и художниках,
    разведчиках, спортсменах, космонавтах… Читатель найдет здесь и разгадки многих исторических и литературных
    загадок, возникших оттого, что мало мы обращаемся к первоисточникам и не очень хотим думать над ними.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    ЦГДБ им. А. Гайдара: Оренбург, ул. Кобозева, 46
    
36. Савченко, Владимир Иванович.
    Власть разума : повесть о Николае Чернышевском / В. И. Савченко. — М. :
    Изд-во политической литературы, 1982. — 395, [5] с. : портр., ил. — (Пламенные революционеры)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
37. Савченко, Владимир Иванович.
    Властью разума : повесть о Николае Чернышевском / В. И. Савченко ;
    худож. А. В. Лозенко. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1985. — 396 с. : цв.ил. — (Пламенные революционеры)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
38. Скрипилев, Евгений Алексеевич.
    Чернышевский / Е. А. Скрипилев. — М. : Юридическая литература, 1979. — 92, [4] с. —
    (Из истории политической и правовой мысли)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
39. Смолицкий, Виктор Гершонович.
    Из равелина : о судьбе романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?» / В. Г. Смолицкий. — 2-е изд.,
    доп. — М. : Книга, 1977. — 94, [2] с. — (Судьбы книг)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
40. Степанов, Георгий Георгиевич.
    День из жизни писателя : пособие для учащихся / Г. Г. Степанов ; авт. послесл. В. Р. Щербина. —
    5-е изд., перераб. — М. : Просвещение, 1981. — 318, [2] с.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
41. Толстой в русской критике : сборник статей / вступ. статья и прим. С. П. Бычков ;
    подгот. текста Л. Д. Опульская. — М. : Сов. Россия, 1978. — 256 с. — (Школьная библиотека)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
42. Травушкин, Николай Сергеевич.
    Чернышевский в годы каторги и ссылки / Н. С. Травушкин ; ред. Е. Мельникова. — М. :
    Худож. лит., 1978. — 349 с. : портр.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
43. Третьи международные Измайловские чтения, посвященные 170-летию приезда в Оренбург А.С. Пушкина,
    9-10 октября 2003 г.: материалы : в 2 ч. / отв. ред. А. Г. Прокофьева. — Оренбург : Изд-во ОГПУ. — 2003
    Ч. 1. — 2003. — 347 с
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
44. Чернышевская Н. М.
    Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского / Н. М. Чернышевская. — М. :
    Художественная литература, 1953. — 677, [3] с. : портр., ил.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
45. Чернышевская, Нина Михайловна.
    Повесть о Чернышевском / Н. М. Чернышевская ; худ. В. Гайдук. — Саратов :
    Приволжское книжное изд-во, 1964. — 202, [2] с. : ил.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
46. Чернышевская, Нина Михайловна.
    Повесть о Чернышевском / Н. М. Чернышевская. — 3-е изд., доп. — Саратов :
    Приволжское книжное изд-во, 1971. — 223, [1] с. : ил.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
47. Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников / сост. Е. И. Покусаев ;
    авт. предисл. и примеч. А. А. Демченко ; оформл. В. В. Максин. — М. : Художественная литература,
    1982. — 590, [2] с. : портр., ил. — (Серия литературных мемуаров)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
48. Якушин, Николай Иванович.
    «Шестидесятники» XIX века в жизни и творчестве : учеб. пособие для школ, гимназий,
    лицеев и колледжей / Н. И. Якушин ; ред. Е. Ю. Петухова ; оформл. сер., сост. изобр. ряда,
    подбор ил. Г. Ф. Ордынский. — М. : Русское слово, 2004. — 124, [3] с. : ил., портр., фото. — (В помощь школе)
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    
49. Ямпольский, Исаак Григорьевич.
    Поэты и прозаики : статьи о русских писателях ХIХ — начала ХХ в. / И. Г. Ямпольский. — Л. :
    Советский писатель, 1986. — 348, [4] с.
    Держатели документа:
    ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
    

Периодические издания

1. Демченко, Адольф.
   Собрание Н. Г. Чернышевского в Вилюйске: поиски и находки / Адольф Демченко. — (Наследие). —
   (Русские классики) // Библиотека. — 2007. — N 12. — С. 78-79 : 2 фот.
   Круг чтения русского писателя Николая Гавриловича Чернышевского.
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
2. Геймбух, Елена Юрьевна.
   Разговор со слушателем в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать? « / Е. Ю. Геймбух. —
   (Анализ художественного текста) // Русский язык в школе. — 2008. — N 4. — С. 59-62
   О взаимоотношениях автора и слушателя в романе Н. Г. Чернышевского.
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15
3. Грачев, Евгений.
   Литературные байки / Е. Грачев. — (Литературное приложение) : А Пушкин там был? :
   Кто же он — хамелеон? : Про жуткие святки не знали ребятки : Мурысинька — Чернышевскому :
   Как две капли воды : Клад Алексея Толстого : Золото, ахмат, синенькое : Ехал Борис Пастернак в Балашов :
   Гоблины, будь они неладны : Хорошие кормильцы мои однофамильцы // Крылья. — 2009. — N 9/10. —
   С. 28-32 [Вкладка]. — 1; А Пушкин там был?. — 1; Кто же он — хамелеон?. — 1;
   Про жуткие святки не знали ребятки. — 1; Мурысинька — Чернышевскому. — 1; Как две капли воды. — 1;
   Клад Алексея Толстого. — 1; Золото, ахмат, синенькое. — 1; Ехал Борис Пастернак в Балашов. — 1;
   Гоблины, будь они неладны. — 1; Хорошие кормильцы мои однофамильцы.
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15

Методические материалы

1. Перечитываем классику заново. .. : методико-библиографический материал,
   посвященный творчеству писателей — классиков, юбиляров 1998 года. № 4 / Волгоградская областная
   детская библиотека ; отв. ред. Т. А. Глазкова. — Волгоград, 1998. — 29 с
   Держатели документа:
   ГБУК «Областная детская библиотека»: Оренбург, ул. Терешковой, 15

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н.Г.

 

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н.Г. (1828—1846). ПОЖИРАТЕЛЬ КНИГ

Имя Николая Гавриловича Чернышевского стало знаменем нового этапа в развитии русского освободительного движения. В статье Из прошлого рабочей печати в России В. И. Ленин писал: Как декабристы разбудили Герцена, так Герцен и его Колокол помогли пробуждению разночинцев. Историческая роль Чернышевского именно и состояла — возглавил второй, разночинский период освободительного движения в РОССИИ. Этому способствовала исключительная для своего времени зрелость его теоретических взглядов, его глубокие познания в области истории, экономических наук, философии, последовательность его револю-ционных устремлений, его темпедамент и политическая мудрость борца. Воздействие его как революционного деятеля и мыслителя испытали все участники освободительного движения эпохи.

Чернышевский был также замечательным теоретиком искусства и литературным критиком, интересным и своеобразным художником. И в этой сфере творческой деятельности он утверждал свои революционно-демократические идеалы. Как теоретик искусства и литературный критик Чернышевский, подобно его предшественнику Белинскому, оказывал большое влияние на литературную жизнь своего времени. Его воздействие так или иначе сказывалось в творчестве всех крупнейших писателей второй половины XIX века.

Чернышевский всегда находился в центре современной ему общественно-политической и литературной борьбы. К нему нельзя было относиться равнодушно. Перед ним преклонялись, им восхищались,

то же время его ненавидели, поносили. Выдающийся, сильный ум, обогащенный обширными познаниями, единогласно признавали в Николае Гавриловиче как его друзья и почитатели, так и его противники и враги,- писал один из его современников.

Жизнь Чернышевского, вождя революционной демократии, жизнь, целиком отданная делу революции, предстает в сознании многих и многих поколений людей как истинный, не меркнущий от времени подвиг.

Анализ творчества писателя:

.:: ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н. Г. БИОГРАФИЯ, АНАЛИЗ ТВОРЧЕСТВА

.:: ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н. Г. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Чернышевский, Николай Гаврилович | ИРКИПЕДИЯ

Николай Гаврилович Чернышевский (12 [24] июля 1828, г. Саратов, Российская империя — 17 [29] октября 1889, там же) — философ-утопист, революционер-демократ, учёный, литературный критик, публицист и писатель.

Биография

Родился в Саратове в семье священника Гаврилы Ивановича Чернышевского (1793—1861). Учился дома под руководством отца, многосторонне образованного человека. В детстве он получил прозвище «библиофага», то есть пожирателя книг. Начитанность его поражала окружающих. В 1842 поступил в Саратовскую духовную семинарию, время пребывания в которой использовал в основном для самообразования: изучал языки, историю, географию, теорию словесности, русскую грамматику. Не окончив семинарию, в 1846 поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет.

За годы учёбы в университете были выработаны основы мировоззрения, Чернышевский сознательно готовит себя к революционной деятельности, делает первые попытки писать художественные произведения. В 1850 году окончив курс кандидатом, получает назначение в Саратовскую гимназию и весной 1851 приступает к работе. Здесь молодой учитель использует свое положение для проповеди революционных идей.

В 1853 встретил будущую жену О. С. Васильеву, вместе с которой после свадьбы переехал из родного Саратова в Санкт-Петербург. Высочайшим приказом 24 января 1854 года Чернышевский был определен учителем во Второй кадетский корпус. Будущий писатель зарекомендовал себя прекрасным преподавателем, но пребывание его в корпусе оказалось недолгим. После конфликта с офицером Чернышевский был вынужден подать в отставку.

Литературную деятельность начал в 1853 небольшими статьями в «Санкт-Петербургских Ведомостях» и в «Отечественных Записках».

В начале 1854 он перешел в журнал «Современник», где в 1855—1862 являлся руководителем наряду с Н. А. Некрасовым и Н. А. Добролюбовым, вел решительную борьбу за превращение журнала в трибуну революционной демократии, что вызывало протест литераторов-либералов(В. П. Боткин, П. В. Анненков и А. В. Дружинин, И. С.Тургенев), сотрудничавших в «Современнике».

10 мая 1855 года в университете происходит защита диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», которая стала большим общественным событием и была воспринята как революционное выступление[3], в этой работе он подвергал резкой критике эстетику идеалистов и теорию «искусство для искусства». Министр просвещения А. С. Норов помешал присуждению ученой степени, и лишь в 1858 году, когда Норова на посту министра сменил Е. П. Ковалевский, последний утвердил Чернышевского в степени магистра русской словесности.

В 1858 году он первый редактор журнала «Военный сборник». Ряд офицеров (Сераковский, Калиновский,Шелгунов и др.), был вовлечен им в революционные кружки. Об этой работе Чернышевского были хорошо осведомлены Герцен и Огарев, стремившиеся привести армию к участию в революции. Вместе с ними является родоначальником народничества, причастен к созданию тайного революционного общества «Земля и воля».

В июне 1859 Чернышевский ездил в Лондон к Герцену для объяснения по поводу статьи «Very dangerous!» («Очень опасно!»), напечатанной в «Колоколе» .

С сентября 1861 находится под тайным надзором полиции. Шеф жандармов Долгоруков дает такую характеристику Чернышевскому: «Подозревается в составлении воззвания „Великорусс“, в участии составления прочих воззваний и в постоянном возбуждении враждебных чувств к правительству». Подозревался в причастности к пожарам 1862 г. в Петербурге.

В мае 1862 «Современник» был закрыт на 8 месяцев.

12 июня 1862 Чернышевский арестован и размещён в одиночную камеру под стражей в Алексеевском равелине Петропавловской крепости по обвинению в составлении прокламаций «Барским крестьянам от доброжелателей поклон».Воззвание к «Барским крестьянам» было переписано рукою Михайлова и передано Всеволоду Костомарову, оказавшемуся, как потом выяснилось, провокатором. В служебной документации и переписке между жандармерией и тайной полицией назывался «врагом Российской империи номер один». Поводом для ареста послужило перехваченное полицией письмо Герцена к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором упоминалось имя Чернышевского в связи с предложением издавать запрещенный «Современник» в Лондоне. Следствие продолжалось около полутора лет. Чернышевский вел упорную борьбу со следственной комиссией, опровергая фальшивые документы и ложные свидетельские показания, которые фабриковались по заданию комиссии (источник?) и приобщались к делу. В виде протеста против незаконных действий следственной комиссии Чернышевский объявил голодовку, которая продолжалась девять дней. Вместе с тем Чернышевский продолжал работать и в тюрьме. За 678 суток ареста Чернышевский написал текстовых материалов в объёме не менее 200 авторских листов. Наиболее полномасштабно утопические идеалы арестантом Чернышевским были выражены в романе «Что делать?» (1863), опубликованном в 3, 4 и 5 номерах «Современника».

7 февраля 1864 года сенатом был объявлен приговор по делу Чернышевского: ссылка на каторжные работы сроком на четырнадцать лет, а затем поселение в Сибири пожизненно. Александр II уменьшил срок каторжных работ до семи лет, в целом Чернышевский пробыл в тюрьме и на каторге свыше двадцати лет.

19 мая 1864 в Петербурге на Конной площади состоялась гражданская казнь революционера.

Был отправлен в Нерчинскую каторгу; в 1866 переведен в Александровский завод Нерчинского округа, в 1871 в Вилюйск.

В 1874 году ему официально предложено освобождение, но он отказывается подать прошение о помиловании. Организатором одной из попыток освобождения Чернышевского (1871) из ссылки был Г. А. Лопатин. В 1875 освободить Чернышевского попытался И. Н. Мышкин. В 1883 Чернышевского перевели в Астрахань (по некоторым данным, в этот период переписчиком у него работал К. М. Фёдоров). Благодаря хлопотам семьи, в июне 1889 переезжает в Саратов, но уже осенью того же года умирает от кровоизлияния в мозг. Был похоронен в городе Саратове на Воскресенском кладбище.

Н. Чернышевский в Иркутске

В 3 часа утра 28 сентября 1883 года в Иркутск тайно прибыла жандармская повозка с «секретным преступником №5». Под этим именем скрывали Николая Гавриловича Чернышевского, вилюйского узника; до этого два года он сидел в Петропавловской крепости и вот уже 19 с лишним лет томился на сибирской каторге.

Исполнительный комитет «Народной воли» потребовали от Александра II освободить Чернышевского. Опасаясь новых террористических актов, царь вынужден был посчитаться с общественным мнением и решил перевести Чернышевского из Вилюйска в европейскую часть России. Весь путь Чернышевского от Вилюйска до Якутска и далее до Иркутска должен был быть совершен в полной тайне.

В Иркутске Чернышевского держали в жандармском управлении. Это был четвертый подневольный приезд Чернышевского в Иркутск. Первый раз он прибыл сюда 2 июля 1864 года, направляясь в сопровождении жандармов на семилетнюю каторгу:

В Иркутской тюрьме Н.Г. Чернышевский пробыл 7 дней. Иркутск не был конечной целью «путешествия» Чернышевского, он об этом не знал. Николай Гаврилович убедился, что Иркутск является не только столицей Сибири, края с большим будущим, но и центром сибирской ссылки. Его снова посадили в повозку и по знакомой дороге доставили на Усольский солеваренный завод до: особого распоряжения. Оно не задержалось. Уже 23 июля, через 12 дней, Н.Г. Чернышевский вновь проехал по пыльным улицам Иркутска, направляясь на Нерчинские рудники.

Два года Н.Г. Чернышевский томился в Кадаинской тюрьме, а потом пять лет — на Александровском заводе.

Каторга не сломила Чернышевского. Он воспользовался огромным авторитетом среди политических ссыльных, не терял революционной бодрости, занимался литературной деятельностью.

В мае 1865 года в Иркутск приехала жена Чернышевского — Ольга Сократовна с сыном Михаилом. Она добивалась разрешения на встречу с мужем. Наконец в сопровождении жандарма она прибыла в Кадаю. Там, в присутствии охранника, произошло их долгожданное свидание.

10 августа 1871 года истек срок пребывания Н.Г. Чернышевского на каторге. Он писал жене: «10 августа кончается мой срок оставаться праздным, бесполезным для тебя и для детей. К осени, думаю, устроюсь где-нибудь в Иркутске или около Иркутска и буду уж иметь возможность работать по-прежнему».

18 декабря 1871 года Чернышевского в третий раз тайно привезли в Иркутск. В Петербург он дал родственникам успокоительную телеграмму: «Еду на север жить. Поездка очень удобно устроена. Я совершенно здоров».

20 декабря Чернышевский в сопровождении трех жандармов направился в долгий путь — в Вилюйск. Это был для него страшный удар, так как обрекал его на полное духовное одиночество. 12 лет он прожил в ледяной пустыне, окруженный тайгой, болотами, топями и жандармами.

В январе 1871 года в Иркутск нелегально приехал видный революционный деятель, член Генерального Совета I Интернационала Г.А. Лопатин с целью организовать побег Чернышевского, но его опознали и арестовали. В 1975 году Николая Гавриловича пытается освободить революционер-народник И.Н.Мышкин. Ему удается раздобыть казенные бумаги с печатью и штампом, а также мундир жандарма, но его тоже арестовали. Таким образом, все попытки освободить Н.Г. Чернышевского кончались неудачей.

Н. Г. Чернышевский дважды кратковременно останавливался в Чите. Жандармам было дано указание отправить в «Нерчинские Заводы в установленном порядке ссыльнокаторжного государственного преступника Николая Чернышевского с, жандармами без малейшей остановки в г. Иркутске». Этой малейшей остановки не было разрешено Чернышевскому и в Чите, куда он был доставлен в конце июля 1864 года (предположительно 29 — 30 числа). Забайкальский военный губернатор Дитмар не разрешил заболевшему в дороге Чернышевскому даже суточную днёвку на читинском этапе, и его сразу же повезли дальше, в Нерчинский Завод, куда он был доставлен 3 августа 1864 года совершенно больной и разбитый. 4 августа Чернышевский был привезён в Кадаю и помещён под караулом в тюремный лазарет.

В 1871 году у Чернышевского кончился официально установленный срок каторжных работ, он находился в это время в Александровском Заводе. Непосредственный начальник над Н. Г. Чернышевским полковник А. Е. Кноблох запросил вышестоящие инстанции о дальнейших мерах до отношений Чернышевскому. 22 июня 1871 года пришел ответ, разъяснивший, что Высочайшая милость по отношению к некоторым политическим каторжанам «об обращении сих преступников в разряд сосланных на житьё, не должна быть распространена на преступников: Николая Чернышевского и Николая Ишутина, как по важности совершенных им преступлений, так и ввиду их неблагонадежности».

7 декабря 1871 года под конвоем жандармов Чернышевский был отправлен из Александровского Завода в далекий Вилюйск, к полюсу холода. В Чите он останавливался, по-видимому, 10 декабря 1871 года.

Ссылки

1. Чернышевский, Николай Гаврилович // Википедия
2. Килессо Г. Т. «Улица имени…» Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1989.

3. Николай Гаврилович Чернышевский // Путеводитель по Чите, 1951.

«Н.Г.Чернышевский-писатель, который родился и жил в Саратове»

 

 

 

 

 

 

 

 «Н .Г.Чернышевский – писатель, который родился и жил в Саратове»

 

 

 

Подготовила:

преподаватель русского языка

 и литературы

Сячинова Людмила Васильевна

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Н . Г.Чернышевский – писатель, который родился и жил в Саратове

 «В деревню, в глушь, в Саратов!» — строки из бессмертной комедии  А. Грибоедова  «Горе  от ума». А между тем, в Саратове родился русский национальный цирк, распахнули свои двери для ценителей  прекрасного одна из первых консерваторий  и первый общедоступный музей . По Саратовской набережной прогуливался  А. Дюма. Вельможа  Екатерины II  и известный поэт Г.Р. Державин разыскивал  в наших краях Емельяна Пугачева  и писал, а еще  здесь родился революционный демократ, критик, философ, публицист, идейный лидер «Земли и воли», создатель  «Эстетических отношений искусства к действительности» и романа «Что делать?» Н.Г. Чернышевский.

   Сюда, в родной город, он всегда мог вернуться  в различные моменты своей мятежной жизни , здесь он нашел свою любовь, здесь жили его дети .В Саратове завершился земной путь писателя, здесь же находится его прах и многое хранит память о нем…

   Н.Г. Чернышевский  родился в Саратове 12 (24) июля 1828 г. в семье священника. Атмосфера  в семье  способствовала его духовному развитию. Семья Чернышевских отличалась любовью к чтению, в доме были произведения Жуковского, Пушкина , Гоголя, систематически приобретались  периодические издания. За любовь к   чтению маленький Николай получил прозвище «пожиратель книг». Под руководством отца Николай  Гаврилович  изучил латынь, греческий, математику, историю, географию. Позже дополнил  копилку своих знаний «французским, немецким, арабским, персидским». Всего Чернышевский знал 9 языков.

   Воспоминания  «минувших  дней» формировали  мысли и характер великого волжанина. С раннего детства  Чернышевский наблюдал ужасы крепостничества. Он  видел бурлаков, тянувших по Волге  тяжелые баржи, закованных  в цепи рекрутов, несших службу четверть века, долго помнил про столб позора , где жестоко избивали плетьми непокорных крестьян .Тогда, будучи  «плодом недозрелым недолгой науки» ,он  еще не знал ,что у подобного столба ему предстоит стоять позже, минут 15, «поплевывая» в  разные стороны и изображать, а , может, ощущать мертвое безразличие к своему   будущему…

   В 1836  Николай поступил в духовное училище, которое располагалось на Бабушкином взвозе. По свидетельству современника, «на занятиях близорукий Чернышевский  садился за первую парту. В  классе  было более  ста человек, и всякий раз не менее половины обращались к его помощи…, научные сведения его были необыкновенно велики …,сам  он был чуть более среднего роста, с необыкновенно нежным женственным лицом, волосы светло-желтые, но волнистые, мягкие и красивые, голос  его был тихий, вообще это был юноша, как самая скромная, симпатичная и располагающая к  себе девушка …»

   Годы учебы в Петербургском университете на историко-филологическом факультете называют «временем становления  революционно-демократических взглядов». Именно в университете Чернышевский развивал волю и  физическую выносливость: «выучился» голодать, жить в холодной квартире,  ходить пешком в любую погоду. Незаурядная  выдержка  и закалка, сформированные во времена студенчества, очень помогут  нашему земляку в Сибири.

   После учебы, вернувшись в Саратов, Чернышевский преподает словесность в гимназии , не скрывая от молодых людей своих  бунтарских настроений, а наоборот воодушевляя  их своими идеями . Позже 30 его учеников станут участникам нелегальных кружков, а самого Чернышевского  назовут в служебной переписке «врагом Российской империи номер один».

   «Любовь долго продолжаться не может…», — говорил Н.Г. Чернышевский, но у него все вышло иначе. Всю жизнь он любил ту, которой посвятил романы «Что делать ?» и «Пролог», которая подарила ему двух сыновей, которой  экономя копейки на питании, умудрился накопить на лисий мех, находясь в ссылке. С  Ольгой Сократовной  Васильевой Чернышевский познакомился в своем родном Саратове  на приеме у дальних родственников. Многие отмечали ее красоту, изысканность манер, своеобразие характера, называли порою «гусаром в юбке». «Она увлекала его всем тем, что он так ценил: и независимой индивидуальностью, неиссякаемыми порывами удали, тем нервом протеста, который он ощущал и в себе, – совершенно в другую область направленного, но родственного по интенсивности порыва и самозабвения», — вспоминала его племянница. Ольга  Сократовна не страдала от недостатка  мужского внимания, но выбор ее пал на тихого, скромного, слегка  зажатого, но неумолимо любящего Чернышевского. Он звал ее «милый мой друг, радость моя, единственная любовь и мысль моя,  Лялечка ». Венчались молодые   в апреле 1855, в той же церквушке, где крестили маленького Николеньку.

   А после — Петербург. Довольно скоро  Чернышевский стал  одним из ведущих публицистов  «Современника». Параллельно  работал над диссертацией  «Эстетические отношения искусства к действительности», в которой развенчивает принципы «чистого искусства», занимался рецензированием. 7 июля 1862 года  Чернышевского обвиняли в составлении прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» и отправлен  в Петропавловскую крепость. Все это время  писатель яростно   боролся , объявил голодовку на  9 дней. Именно в это время создавался роман «Что делать?». Чернышевского приговорили к 14 годам каторжных работ,  но Александр II лично сократил срок каторги до 7 лет. В общей сложности в заключении  наш земляк провел более 20 лет.  Нерчинский острог, Кадаинская и Акатуйская  тюрьмы, Александрийский  Завод, где   до сих пор сохранился дом-музей писателя, Вилюйск — все это было в жизни писателя.  В  1883 году, автор романа  «Пролог»  был отправлен в Сибирь. На каторге  Чернышевский читал Новый завет  и Библию на французском.  

   За 4 месяца  до смерти, в июне 1889 года писатель, задавший вопрос «что делать?», возвращается в родные пенаты. Здоровье его было окончательно подорвано, а желания создавать, творить, жить – хоть отбавляй! Много  проводил времени  в библиотеке, находившейся в то время в здании музея Радищева. Тяжелобольной Николай Гаврилович прогуливался  по Липкам. В память о нем одну аллейку  прозвали «Аллея радикалов». Удивительные чувства испытываешь, гуляя  по этому парку: остановишься, вдохнешь  желтовато-нежного  воздуха  и на миг  вдруг увидеть можно  справа от себя размытый мужской силуэт  и почувствовать пронзительный взгляд .Секунда…Будто и не было ничего. Определенно, Николай Гаврилович  решил напомнить о себе.

   Чернышевский  скончался в ночь с 16 на 17 октября 1899 года.

   Саратовцы чтят память известного земляка. В городе, где родился, его именем названы улица, площадь, университет. Памятником рукотворным  ему стал музей ,  открытый в 1920 году в доме, где  он родился. На площади Чернышевского и на здании гимназии, где преподавал  «саратовский вождь демократии» имеются барельефы. В Аркадаке-городе, где я учусь, тоже  есть улица Н.Г. Чернышевского.

    «Наша жизнь принадлежит истории, пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут милы людям… надо же нам не уронить себя со стороны бодрости характера перед людьми, которые будут изучать нашу жизнь » ,-писал наш земляк в письме любимой Лялечке .Сбылось завещание выдающегося волжанина, ярого борца за справедливость и демократию, сохранившего имя , честь и достоинство гражданина и прославившего землю саратовскую.

 

 

Чжоу Ян, Чернышевский и «Жизнь»

Во времена кризиса, когда написана эта статья, политическая эстетика «жизни» вернулась на передний план социальной критики. Использование новых возможностей государственного надзора и вмешательства в Китае и за его пределами основывается на реальной и насущной потребности защитить граждан от серьезной медицинской угрозы. Но политический язык никогда не бывает невинным. Поэтому китайская пресса изобилует ссылками на проблему жизни как shengming (生命), обозначая биологизированную, экзистенциальную концепцию жизни, которая позволяет смещаться между жизнью отдельного гражданина и жизнью расизированного национального государства. как юридическое лицо.Распространение этих отсылок указывает на то, что мы выходим за рамки нашего непосредственного политического контекста и напоминаем о более широком наборе политических призывов к жизни в современной китайской истории, включая, помимо прочего, формирование нации как биологического организма на фоне китайских интеллектуальных инвестиций в социальный дарвинизм в fin-de-siècle и фашистская политическая эстетика корпоративистской нации, вовлеченной в борьбу за выживание в 1930-е годы.

Возвращение политического языка, одновременно далёкого и знакомого, не случайно.Он отмечает историческую структуру повторения, которая связывает китайское неолиберальное авторитарное настоящее с предыдущим историческим моментом, в котором доминируют дискурсы национального самоукрепления и консолидации формы нации-государства. Между настоящим и порогом двадцатого века лежит траектория революционного опыта, который все чаще подвергается стиранию как дискурсивное условие идеологической согласованности современного китайского государства. Гиперавторитарные карантинные меры Китая обеспечивают еще одно алиби для поражения революционных экспериментов двадцатого века.

Выбор слов не исчерпывает всю политику, но слова имеют значение. Опыт китайского социализма стремился предложить альтернативный словарь жизни, отправной точкой которого было не мифологизированное национальное государство или жизнь как биология, а, скорее, жизнь как проблема социальных отношений, которая предлагала возможность трансформации отношений. между интеллигенцией и массами. Это тоже была эстетическая концепция жизни и, в частности, жизни как shenghuo (生活) в рамках более широкого процесса политической революции, когда писатели должны были погрузиться в условия массовой жизни, чтобы подготовиться к задаче производства. литература для широких масс. Таким образом, восстановление этой генеалогии важно не только как упражнение в революционной истории, но и как предостережение против государственной монополизации и биологизации жизни в нынешней политической конъюнктуре. Восстановление этой генеалогии может помочь ответить на современный вопрос: что значит жить нефашистской жизнью во времена кризиса?

Нефашистская или маоистская жизнь

«Жизнь народа — это всегда кладезь сырья для литературы и искусства, материалов в их естественной форме, материалов грубых, но наиболее жизненно важных, богатых и фундаментальных», — утверждал Мао в своих знаменитых «Яньаньских беседах в 1942 г.Эти Беседы должны были стать основой культурной политики на оставшуюся часть социалистического периода, и тем не менее их развитие также включало в себя наследие теоретических исследований, сосредоточенных вокруг проблемы «жизни», обозначенной как shenghuo , как истоков литературного творчества. созидание и как площадка для трансформации интеллектуалов. На самом деле этот термин получил широкое распространение в 1940-е годы в разгар интеллектуальных дебатов о китайском коммунизме. Проблема жизни, например, также занимает центральное место в вмешательствах Ай Сыци, касающихся проблем философии.Ай послужил источником вдохновения для собственных философских текстов Мао «О противоречии» (矛盾论) и «О практике» (实践论), а его народные сочинения пользовались широкой популярностью с 1930-х годов. В своем знаменитом букваре «Философия для масс » (1936) он постулирует философию как имманентную сфере повседневной жизни, утверждая, что «в нашей повседневной жизни можно найти следы философии в любом месте и в любое время». Ай 2012, 3). Понимание жизни как материи повседневного повседневного опыта, а не экзистенциальной биологии, уже подчеркивает особую значимость маоистской теоретизации жизни.

Однако в своей эстетической перестановке введение жизни в качестве центральной категории маоистской теории культуры не было нововведением только Ай Сыци или Мао, но во многом было обязано его помощнику по культуре Чжоу Яну, который в остальном получил признание только за его сложную роль культурного чиновника в Народной Республике. В частности, Чжоу Ян служил посредником в процессе глубоких теоретических заимствований между Мао и русским эстетиком XIX века Николаем Чернышевским.Если вне китайского контекста Чернышевский, возможно, наиболее известен своим бессвязным революционным романом « Что делать?». (1863 г.), а также за его влияние на поколение русских революционеров, произведения Чжоу Яна за 1936–1942 годы демонстрируют постоянную заботу об эстетике Чернышевского, особенно его теоретический трактат «Эстетическое отношение искусства к реальности» , который Чжоу Ян в конечном итоге перевел на китайский язык в 1942 г. после появления в советском англоязычном журнале International Literature в 1935 г.Значение Чернышевского для Чжоу Яна, как и для других, заключается в том, что Чернышевский дал последовательное теоретическое обоснование решительно реалистической эстетики, возникшей в оппозиции господству неогегельянских идеалистических модусов эстетики в России 1940-х гг. девятнадцатый век. Если для эстетистов-идеалистов красота существовала как перестановка абсолютного духа, то Чернышевский обращался к категории «жизнь», чтобы указать на реалистическую, материалистическую эстетику, утверждая, что «прекрасно то, в чем мы видим жизнь такой, какой она должна быть по нашим представлениям; прекрасно то, что выражает собой жизнь или напоминает о жизни».Тем не менее для Чернышевского его категория жизни была не экзистенциальным понятием, оторванным от сложностей социальных отношений, а, скорее, решительно политическим, в том смысле, что понятие «жизни», наполняющее красоту, само расколото различными эстетическими горизонтами красоты, связанными с разные классы. Поэтому Чернышевский противопоставляет эстетический кругозор крестьян и господствующего класса, утверждая, что для первых «описание красоты в народных песнях не будет содержать ни одного признака красоты, который не был бы признаком цветущего здоровья и уравновешенной силы тела, всегда является следствием жизни в изобилии с постоянным тяжелым, хотя и не чрезмерным трудом», тогда как для буржуазии их представление о красоте является эфирным, возникающим и подтверждающим «жизнь без физического труда».

Таким образом, текст Чернышевского предлагает концепцию партийной эстетики — эстетики, данной в материальных отношениях общественной жизни, — которая должна была наполнить весь китайский социалистический проект, особенно с точки зрения того, как жизненная проблематика привела к решению того, как писатели интеллектуальные фоны должны были писать на службе масс. Встреча Чжоу Яна с Чернышевским через Интернациональную литературу повлияла на его теоретические занятия в 1930-е и 1940-е годы, а категория «жизнь» Чернышевского также послужила основным теоретическим фундаментом маоистского проекта.Но между абстрактным текстом Чернышевского и «Беседами» Мао лежит ряд посредничества, связанного с проблемами перевода, и именно здесь Чжоу Ян становится центральным значимым теоретиком, который выступал посредником между Чернышевским и Мао и в процессе этого также трансформировал теоретическое значение самой жизни.

Рендеринг «Жизнь»

Проблема языка и концептуальной точности, с которой столкнулся Чжоу Ян, заключалась в том, как передать «жизнь» таким образом, чтобы она могла артикулировать проблему социальных отношений и трансформации субъекта письма, будучи, следовательно, адекватной богатое теоретическое положение такого понятия в изложении Чернышевского. О значимости социальной и исторической концепции жизни, которая включала бы зарождающееся понимание труда как основы социальных и социальных отношений, можно судить по многочисленным переводам английского термина «жизнь», которые пронизывали последовательное творчество Чжоу Яна. переводы и ответы на Чернышевского.

В своих первых двух очерках, в которых он прямо ссылается на Чернышевского и довольно подробно цитирует трактаты Чернышевского «Искусство и жизнь» (艺术与人生) и «Нам нужна новая эстетика» (我们需要新的美学), оба опубликованный в 1937 году, Чжоу Ян перевел «жизнь» как rensheng (人 生).Только позже он изменил перевод на более точный shenghuo (生活) в своих трактовках 1941 и 1942 годов, в том числе в предисловии к своему переводу Чернышевского 1942 года. Эти два перевода или способа транслингвальной практики несут свои собственные коннотации и нюансы. Rensheng перекликается с гораздо более ранним набором дебатов, возникших в рамках Движения четвертого мая 1919 года, в котором либеральные интеллектуалы посвятили себя проекту «литература для жизни» (文学为人生). Таким образом, в этом регистре rensheng сохраняли фундаментально метафизическую валентность. Тем не менее, даже в этот более ранний момент детали текста Чжоу обнаруживают понимание классового содержания эстетики, которое радикально предвосхищает теоретические проблемы 1940-х годов и выступления Мао. В жесте, который безошибочно восходит к Чернышевскому, в его «Нам нужна новая эстетика» Чжоу утверждает, что из-за тесной связи между эстетикой и социальными условиями возможность эстетических горизонтов, характерных для конкретных классовых образований, таких, что «в в любую данную эпоху представления о красоте у разных социальных слоев коренным образом отличаются друг от друга и даже прямо противоположны» (Чжоу, 1937а, 218).Только в конце этого эссе Чжоу прямо упоминает Чернышевского как одного из теоретиков, которых можно привлечь к задаче построения новой эстетической науки. Чжоу признает, что русский писатель получил свой теоретический импульс от Фейербаха, и цитирует его формулировку «красота есть жизнь» (人生即美) как центр своего теоретического проекта.

В то время как эти ранние знакомства с Чернышевским возникли вне шанхайской литературной сцены, переезд Чжоу в Яньань во время войны в составе более крупного контингента интеллектуалов придал новую остроту проблеме культурного субъекта в сельских условиях и в условиях остроты жизни. мобилизация военного времени.Эта безотлагательность дала о себе знать в продолжающихся раскопках Чжоу Яна Чернышевского прежде всего благодаря сдвигу в переводе к shenghuo , в котором «жизнь» рассматривалась как проблема социальных отношений, которая не только составляла эстетический кругозор масс, но и, что особенно важно, , протянул возможность трансформации интеллектуала. Это особенно верно в отношении эссе Чжоу Яна 1941 года «Случайная дискуссия о литературе и жизни» (文艺与生活漫谈), которое можно рассматривать как исключительно важный документ в поднятии центральных категорий выступлений Мао, предшествующих самим переговорам.Проблема, которую затрагивает Чжоу, — это отношение между искусством и жизнью, и он делает явными истоки этой проблематики, заявляя, что «в отношении эстетики я — верный последователь Чернышевского. Его знаменитая формула «красота — это жизнь» несет в себе фундаментальную истину» (Чжоу 1941, 325).

Дискуссия Чжоу Яна ни в коем случае не является механическим превращением литературы в жизнь, а скорее исследованием сложных диалектических отношений между ними. Важность жизни заключается в том, что она предоставляет автору материалы и опыт, которые являются конечным источником культурного производства, и все же нельзя провести простого эквивалента между тем, что Чжоу Ян описывает как «жизненную практику» (生活实践) и «практика творения» (创作实践).Скорее, проблема автора состоит в опосредовании, в том, как автор опосредует материальную субстанцию ​​социальных отношений и жизни, и превращение жизни в произведение искусства. Формирование отношений между автором и жизнью масс, способных дать художественное творчество, для Чжоу — процесс долгий и мучительный. Его образы предвосхищают «Беседы Мао» и поэтому заслуживают подробного цитирования:

‘Подходить [к жизни] — это не то, что можно сделать за мгновение. Это требует относительного периода времени среди этой жизни. Ездить повсюду и наблюдать за цветами верхом довольно легко, но реальных результатов это не даст. Нужно участвовать в какой-то реальной работе, а для этого не надо бояться никаких трудностей… Слиться воедино с окружающими людьми, учиться у них, просить у них руководства. Не обвиняйте их в том, что они вас не понимают, вместо этого вы должны стремиться их понять». (Чжоу 1941, 330)

В этом случае значение жизни для литературного творчества становится иным, чем просто тем, что отражается в художественном произведении, пусть даже в весьма опосредованной или технической форме, а становится основанием для преобразования субъектной позиции произведения. писатель.Эта трансформация основывается на новом наборе социальных отношений, в котором интеллектуал перестает быть поставщиком интеллектуального просвещения для масс и делает его возможным. Так, далее Чжоу утверждает, что «творец должен широко, во многом и глубоко сливаться с людьми в быту, с ними надо дружить, говорить о делах семейных, о делах интимных сердечных, чтобы между вами была больше никакой психологической выдержки или дистанции» (Zhou 1941, 333). Сделав это, «в это время вам станут видны истинные массы, то, что вы понимаете, будет уже не абстрактным понятием масс, а конкретными индивидуумами из плоти и крови» (Чжоу 1941, 333).

Перевод Чжоу Яном эстетического трактата Чернышевского в целом и сопровождающего его эссе в Liberation Daily знаменует собой как кульминацию процесса теоретического развития, так и текст теоретического значения, который был непосредственно связан с Яньаньскими переговорами.В этой статье, первоначально вышедшей под заголовком «Материалистическая эстетика: введение в эстетику Чернышевского», Чжоу повторил некоторые основные акценты, возникшие еще в 1937 году, в том числе ориентацию между социальным классом и горизонтами эстетической красоты. Более важно то, что Чжоу также критически освещает пределы концепции реализма Чернышевского, утверждая, таким образом, что русский писатель придерживается пассивной концепции процесса, посредством которого искусство, можно сказать, отражает реальность, и что, следовательно, он игнорирует активную функцию искусства в преобразовании общества (Чжоу 1942, 371–372). Если серьезно отнестись к ответам Чжоу Яна Чернышевскому на протяжении всего периода 1930-х и 1940-х годов, то проблематика жизни приобретает большую теоретическую сложность. «Жизнь» становится маркировкой материального набора социальных отношений между массами, которые также определяют классовые эстетические предпочтения. Принципиально важно, что для маоистского проекта, включая «Яньаньские беседы» Мао, жизнь также создает условия для трансформации интеллектуала, трансформации, которая ощущается прежде всего на уровне эстетического опыта, посредством чего интеллектуал приходит к восприятию эстетического опыта массы как свои собственные.Однако они должны сделать это также для того, чтобы искусство и литература могли изменить условия жизни масс. Эта сложная диалектика занимает центральное место в «Беседах» Мао, и она в значительной степени опирается на концептуальный словарь жизни, созданный Чжоу Яном благодаря его взаимодействию с Чернышевским, мощную интеллектуальную генеалогию, которая была упущена из виду. Таким образом, жить по-маоистски означало переделывать интеллектуала среди повседневной жизни масс, чьи условия повседневного труда также обеспечили бы условия для новой, партийной эстетики.

Жизнь после социализма

Теоретическое требование о том, чтобы писатели вошли в жизнь, вскоре было институционализировано в Народной Республике посредством продолжающейся отправки писателей жить среди масс, что обозначалось терминами «переживание жизни» (体验生活) и «вхождение в жизнь» (深入生活). Контуры «жизни» и условия, при которых жизнь оставалась бы основой литературного творчества, оставались основой разнообразных дебатов по проблемам эстетики и культурного производства в социалистический период, причем русская линия этого словаря была более или менее видимым в зависимости от меняющейся политической конъюнктуры.Теоретическое богатство маоистской жизни, однако, не могло быть поддержано Культурной революцией, которая, в дополнение к свержению Чжоу Яна и других от власти, также стала свидетелем опустошения жизни как набора повседневных социальных отношений и ее замена гиперэстетизированными героями и злодеями образцовых произведений как в конечном счете неудачная попытка инсценировать новый набор коммунистических социальных отношений посредством буквальной борьбы не на жизнь, а на смерть между революцией и контрреволюцией. Сокращение и обнищание «жизни» в ходе Культурной революции предвещало повторную биологизацию жизни, которая поднимает голову в настоящем.

Здесь тоже важны слова. В ранний период реформ экзистенциальная концепция жизни как жэньшэн вновь появилась как часть обновленного гуманистического дискурса, который в свои самые рефлексивные моменты предлагал меланхолический ответ на затмение социалистического проекта. Такое отражение можно найти в романе 1982 года « Жизнь » (人生) знаменитого писателя Лу Яо, недавно переведенном в превосходном переводе Хлоей Эстеп.Роман отмечает зарождающийся экзистенциалистский скептицизм в отношении возможностей трансформации в послереволюционный период, рассказанный через совершенно случайную встречу учителя с условиями ручного труда. Эта степень интроспекции отсутствует в нашем современном моменте. Внешний вид жизни как shenghuo в современном политическом языке в подавляющем большинстве случаев перекодируется в деполитизированном, эволюционистском дискурсе как «уровень жизни» (生活水平) или как классовые «цивилизованные привычки жизни» (文明生活习惯). которые являются подходящим дополнением к обновленному биологическому понятию shengming .Жизнь как shenghuo лишилась своего трансформирующего измерения.

Политический и медицинский кризис, подобный нынешнему, открывает разные пути. Новая фашистская политика, определяемая биологизацией национального государства под рубрикой жизни как shengming , манит. Альтернатива, если она есть, состоит в том, чтобы возобновить наши узы солидарности и социальной жизни друг с другом. Политическая и эстетическая линия маоистской жизни дает некоторые советы относительно того, как в наше время вести нефашистскую жизнь.

Фото на обложке:

Доброе руководство (Председатель Мао преподает теорию в Яньани), 1975 г. ПК: Chineseposters.net

Библиография:

Ай, Сики 艾思奇. 2012. 大众哲学 [

Философия для масс ]. Пекин: Санлянь Шудянь.

Чернышевский, Николай Г. 1935. «Жизнь и эстетика».

Международная литература , №№. 6–10.

Лу, Яо (перевод Хлои Эстеп).

2019. Жизнь . Пересечение Амазонки.

Мао, Цзэдун 1942.‘Talks at the Yan’an Conference on Literature and Art.’ In

Selected Works of Mao Tse-Tung Volume Three , 69–98. Beijing: Foreign Languages Press.

Zhou, Yang 周扬. 1937 [1984]. ‘艺术与人生 [Art and Life].’ In 周扬文集第一卷 [

Zhou Yang Selected Works First Volume ], 192–97. Beijing: Renmin Wenxue Chubanshe.

Zhou, Yang 周扬. 1937 [1984]. ‘我们需要新的美学 [We Need a New Aesthetics)]. In 周扬文集第一卷 [

Zhou Yang Selected Works First Volume ], 210–25. Beijing: Renmin Wenxue Chubanshe.

Zhou, Yang 周扬. 1941 [1984]. ‘文艺与生活漫谈 [A Casual Discussion on Literature and Life].’ In 周扬文集第一卷 [

Zhou Yang Selected Works First Volume ], 325–37. Beijing: Renmin Wenxue Chubanshe.

Zhou, Yang 周扬. 1942 [1984]. ‘关于车尔尼雪夫斯基和他的美学 [Concerning Chernyshevsky and his Aesthetics].’ In 周扬文集第一卷 [

Zhou Yang Selected Works First Volume ], 359–79. Beijing: Renmin Wenxue Chubanshe.

Zhou, Yang 周扬.

1984. 周扬文集第一卷 [ Zhou Yang Selected Works First Volume ].Beijing: Renmin Wenxue Chubanshe.

A Proletarian Nora: Discussing Fan Yusu (FEDERICO PICERNI)

Accornero, Aris. 2000.

Era il secolo del Lavoro [It Was the Century of Labour]. Bologna: Il Mulino.

Fan, Yusu 范雨素. 2015. ‘一个农民工母亲的自白 [Confession of a Migrant Mother].’ 尖椒部落 [

Chilli Pepper Tribe ], 15 October. www.jianjiaobuluo.com/content/3349.

Fan, Yusu 范雨素. 2016. ‘农民大哥 [Peasant Big Brother].’ 界面 [

Jiemian ], 20 May.www.jiemian.com/article/658963.html.

Fan, Yusu 范雨素. 2017a. ‘我是范雨素 [I Am Fan Yusu].’ 腾讯新闻 [

Tencent News ], 25 April. 
news.qq.com/a/20170425/063100.htm.

Fan, Yusu 范雨素. 2017b. ‘家政女工 [Domestic Worker].’ 文艺批评 [

Literature and Art Critique ], 30 April. mp.weixin.qq.com/s/6J1MvLsFoRixeElfGiys-g.

Fan, Yusu 范雨素. 2018a. ‘我还是范雨素 [I Am Still Fan Yusu].’ 新浪教儿 [

Sina Baby ], 5 January. 
baby.sina.com.cn/wemedia/edu/2018-01-05/doc-ifyqincu3148619.shtml.

Fan, Yusu 范雨素. 2018b. ‘2017，我采访了11个记者 [I Interviewed 11 Journalists in 2017].’ In 2018劳动者的诗与歌——工友之家皮村文学小组作品集 (2017—2018) [

Workers’ Poems and Songs 2018: Collected Works of the Migrant Workers’ Home Picun Literature Group (2017–2018) ], 2–5. Beijing: Gongyou Zhi Jia (for internal distribution).

Fan, Yusu 范雨素. 2018c. ‘我们没什么不同 [Nothing Divides Us].’ In 劳动者的诗与歌——工友之家皮村文学小组作品集（2017—2018）[

Workers’ Poems and Songs 2018: Collected Works of the Migrant Workers’ Home Picun Literature Group (2017–2018) ], 5–8.Пекин: Gongyou Zhi Jia (для внутреннего распространения).

Фанат, Юсу 范雨素. 2019. Интервью с автором в Пекине, 2 ноября.

Го, Тин. 2017. «Как Фан Юсу вернул достоинство в жизнь мигрантов».

Los Angeles Review of Books , 7 июня. blog.lareviewofbooks.org/chinablog/fan-yusu-wrote-dignity-back-migrations-lives.

Хуан, Чуньхуэй. 2016.

Трудящиеся-мигранты и город: поколение сейчас . Галифакс: Издательство Фернвуд.

Ли, Мэн 李萌.2017. ‘当代中国底层妇女体悟书写及言说中的离格——林白、余秀华与范雨素作品初探 [Deviation in the Experience Writing and Language of Contemporary Chinese Subaltern Women: a Preliminary Inquiry Into the Works of Lin Bai, Yu Xiuhua, and Fan Yusu].’ 中华女子学院学报 [

Journal of China Women’s University ], no. 6: 28–35.

Lu, Xun 鲁迅. 1981. ‘狂人日记 [A Madman’s Diary].’ In 鲁迅全集 (

Lu Xun Collected Works ), 1: 422–33. Beijing: Renmin Wenxue Chubanshe.

Lu, Xun. 2017. ‘What Happens After Nora Walks Out.В

Jottings Under Lamplight , под редакцией Эйлин Дж. Ченг и Кирка А. Дентона, 256–62. Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Поццана, Клаудия. 2019. «Поэзия». В

загробной жизни китайского коммунизма. Политические концепции от Мао до Си г., под редакцией Кристиана Сораса, Ивана Франческини и Николаса Лубера, 189–96. Канберра и Лондон: ANU Press и Verso Books.

Цинь, Сяоюй 秦晓宇. 2017. «也谈范雨素 [Подробнее о Фане Юсу]».

我的诗篇 [ The Verse of Us ] (личный блог), 2 мая.mp.weixin.qq.com/s/FjFZl9YEujvcWVdGctLOJQ.

ван Кревель, Магиэль. 2017. «Культурный перевод поэзии воинов (

Dagong shige )». Журнал современной литературы на китайском языке 15, вып. 1: 245–86.

ван Кревель, Магиэль. 2019. «Неудачник: Сюй Личжи и поэзия воинов (

Дагонг шиге )». Призма: теория и современная китайская литература 16, № 1: 85–114.

Ван, Хуэй. 2006. «Деполитизированная политика, множественные компоненты гегемонии и затмение шестидесятых.’

Inter-Asia Cultural Studies 7, no. 4: 683–700.

Wang, Jiaxin 王家新. 2017. ‘范雨素与文学性  [Fan Yusu and Literary Quality].’ 文学教育 [

Literary Education ], no. 8: 4–6.

Xi, Zhiwu 席志武. 2018. ‘城乡、底层与私人化：论范雨素文学书写的空间意蕴 [City/country, Subalternity and Individualisation: On the Implications of Space in Fan Yusu’s Literary Writing].’ 社会科学论坛 [

Social Science Forum ], no. 2: 221–28.

Xinhua.

2015. ‘贵州毕节４名儿童集体喝农药自杀事件调查 [Inquiry into the Collective Suicide of Four Children in Bije, Guizhou].’ 新华社 [ Xinhua News Agency ], 12 June. www.xinhuanet.com/politics/2015-06/12/c_127

8.htm.

Xu, Lizhi 许立志. 2015. ‘流水上的兵马俑 [The Assembly Line Terracotta Army].’ In 新的一天 [

A New Day ], edited by Xiaoyu Qin  晓宇秦, 224–25. Beijing: Zuojia Chubanshe.

Zhang, Huiyu 张慧瑜. 2017. ‘如何让范雨素们享受充分的文化关爱 [How to Allow ‘Fan Yusus’ to Enjoy Ample Cultural Care].’ 中国文化报 [

China Culture Daily ], 19 May: 3.

Zheng, Xiaoqiong 郑小琼. 2012. 女工记 [

Women Workers ].Гуанчжоу: Хуачэн Чубаньше.

«Записки Достоевского из подполья»

Стивена Миллера и Томаса Джонсона, редакция Джо Фелана

Введение

 Возможно, неудивительно, что Федор Достоевский известен как один из величайших писателей-психологов всех времен, учитывая его собственную драматическую историю страданий. После того, как он был спасен от царского расстрела в последнюю минуту, после нескольких лет в сибирском ГУЛАГе и жизни, страдающей от эпилепсии, он написал одни из величайших психологических и экзистенциальных романов во всей мировой литературе, в том числе «Преступление и наказание». и Братья Карамазовы.

Что может удивить читателей « Заметок из подполья », написанных в 1864 году, так это его сардоническая острота и философская острота. Просвещение с его обещанием, что современная наука победит природу, а также представление о совершенстве человеческой природы завоевали преданность молодых русских радикалов того периода. Они верили, что прогресс просвещения решит мировые проблемы раз и навсегда. Именно этой воображаемой аудитории безымянный рассказчик «Записок », , один из самых удивительных антигероев во всей литературе, читает лекцию: «Я только в своей жизни довел до крайности то, что вы не осмелились донести до половины.

Высмеивая гиперрационализм и утопические настроения своего времени, русский писатель заставляет нас противостоять некоторым наиболее неудобным тенденциям современности. Критика Достоевским утопического мышления предсказала многие ужасы тоталитаризма ХХ века. Сталинский Советский Союз, гитлеровская Германия и маоистский Китай пытались систематически направлять и изменять человеческое поведение посредством рационального контроля над тем, кто мы есть и что для нас хорошо.

Совсем недавно и ближе к дому научные разработки, такие как клонирование, робототехника, искусственный интеллект и генная инженерия, кажутся неудержимыми и поднимают многие из тех же этических и философских вопросов.Хотя романы Достоевского никогда не дают нам окончательных ответов, они показывают, что вопрос о том, кто мы и что для нас хорошо, никогда не может быть решен простой формулой и должен переосмысливаться каждым поколением.

Исторический контекст

Хотя « Записки из подполья » можно рассматривать как критику прогрессивного взгляда на историю, правительство и совершенствование человека в целом, текст также является прямой сатирой на русский роман « Что делать » Николая Чернышевского. В этом романе бедную, необразованную девушку спасает от разорения ряд просвещенных благотворителей. Эта девушка, Вера, сама основывает ряд мастерских, где благодаря просвещенной благотворительности она может превратить немало других бедных женщин в образованных предпринимателей.

В романе прямо говорится, что благодаря просвещенному эгоизму мы все придем к одному и тому же выводу: совместная работа в духе гармонии и открытости в сочетании с научными методами может привести к полной трансформации человеческого общества.Чернышевский утверждает: «…вы знаете, каким будет будущее. Оно светлое и прекрасное. Скажите всем, что будущее будет светлым и прекрасным. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его… в меру». если тебе это удастся, твоя жизнь будет светлой и доброй, богатой радостью и наслаждением».

Вопросы для размышления:

1. Зачем Достоевскому высмеивать этот, казалось бы, красивый и прогрессивный взгляд на будущее? Каким образом идеализация человеческой природы может привести к ее деформации? Почему и как произведения Достоевского как бы послужили корректору этой тенденции?
2. Чем может быть опасен утопический взгляд на людей и их будущее для политики и общества? Объясните, как утопизм может скрывать недостатки человеческой природы. Насколько это может быть опасно на макро- и микроуровне (как для отдельных лиц, так и для общества)?
3. Как, на Ваш взгляд, мировоззрение Чернышевского соотносится с более поздней советской и фашистской идеологиями?

Экзистенциализм и Достоевский

Движение, названное Жан-Полем Сартром экзистенциализмом, имеет глубокие корни в девятнадцатом веке в произведениях трех писателей, особенно чувствительных к потрясениям нового мышления о религии, политике и философии: Серена Кьеркегора, Федора Достоевского, и Фридрих Ницше.Отношения Достоевского с этим движением, как главного романиста из трех, сложны и амбивалентны.

Сам Достоевский, явно озабоченный такими экзистенциалистскими проблемами, как подлинность, вера, смерть, смысл, бюрократизация общества и научный детерминизм, отверг бы экзистенциалистскую точку зрения; как член Русской православной церкви, он определял веру как решение экзистенциальной тревоги. Но его величие как писателя позволило ему сформулировать экзистенциалистское видение мира убедительно и неотразимо.

Резюме

В первых строках безымянный рассказчик говорит своей воображаемой аудитории: «Я больной человек, я злобный человек, я непривлекательный мужчина». Казалось бы, бесперспективное начало для романа, даже короткого; тем не менее, мы продолжаем читать, потому что рассказчик — блестящий, противный болтун.

В первой части рассказчик непосредственно вовлекает читателя в описание своего экзистенциального мировоззрения, ставит под сомнение научные утверждения о том, что человечество как разумное существо всегда следует корыстным интересам.В противовес этим утверждениям рассказчик заявляет: «Иногда мы хотим чистой чепухи именно потому, что по собственной глупости видим в этой чепухе самый легкий путь к достижению какой-то предвзятой выгоды».

Во второй части рассказчик вспоминает свою раннюю зрелость. Руководствуясь своим самонадеянным тщеславием и воображением, питаемым прекрасными чувствами романтической литературы, он портит самые простые человеческие отношения и живет жизнью, отмеченной жестокостью и унижением.

Указания для внимательного чтения

В этом LaunchPad используется общедоступный перевод Констанс Гарнетт.

При первом чтении отметьте отрывки, которые кажутся важными или загадочными. При втором чтении используйте следующие вопросы, чтобы направить свой анализ.

Часть первая

Вступительная сноска

Что мы узнаем из авторской сноски о характере рассказчика? Как эта заметка предупреждает нас о более широком культурном и философском значении этой истории?

Секция 1.

Какие внутренние конфликты есть у рассказчика? Есть ли у него «характер» в традиционном литературном смысле? Почему офицерская сабля так его оскорбляет? К какому убеждению он пришел в течение своей жизни?

Раздел 2.

Что не так с городом Санкт-Петербург, по словам рассказчика? Он выделяет два типа людей. Что представляет каждый тип? Кем он восхищается? Какая болезнь у рассказчика? Что вызвало это? Почему он взялся за перо, чтобы писать?

Секция 3.

Как рассказчик понимает умение «постоять за себя»? Что означает метафора «стены»? Что подразумевает рассказчик под «законами природы»? О какой «боли» он упоминает в последнем предложении?

Раздел 4.

Почему, по его мнению, «образованный человек девятнадцатого века… затронутый прогрессом и европейской цивилизацией» получает удовольствие, причиняя страдания своей семье, когда у него болит зуб?

Раздел 5.

Что он имеет в виду, говоря, что «законы природы постоянно всю мою жизнь обижали меня?» Какова связь между местью и правосудием в этом разделе? Как рассказчик объясняет свою неспособность действовать? Может ли он злиться? Почему или почему нет? Какая связь между злобой и гневом?

Раздел 6.

Рассказчик настаивает в этом разделе, что его инерция не то же самое, что лень, но он уважал бы себя больше, если бы это был просто ленивый гедонист. Почему?

Раздел 7.

В этом разделе рассказчик вводит доктрину просвещенного личного интереса. Как он критикует это учение? Какие доказательства он использует? Что его противники подразумевают под «наиболее выгодным преимуществом»? Что он имеет в виду? Что может быть выгодного в том, чтобы отрицать, что два плюс два четыре?

Раздел 8.

Что такое «учение науки» о выборе и свободе воли? Обсудите метафору клавиши пианино. Какое определение человека отвергает рассказчик? Каким определением он его заменяет? Каковы его доказательства? Насколько серьезно мы должны относиться к этому аргументу?

Раздел 9.

Какой аргумент он приводит против тех, кто хочет «излечить людей от их старых привычек и преобразовать их волю в соответствии с наукой и здравым смыслом?» Зачем сознанию нужно страдание?

Раздел 10.

Что рассказывает рассказчик об истинных желаниях или реальных потребностях в этом разделе?

Раздел 11.

Почему рассказчик пишет это произведение? Что он имеет в виду, говоря, что в том, что он пишет, есть «целая психология»?

Часть вторая

Раздел 1.
Рассказчик говорит, что «каждый порядочный человек нашего века должен быть трусом и рабом». Является ли это просто самооправданием со стороны рассказчика или он прав? Как рассказчик отличает русских «романтиков» от французской и немецкой разновидности? Проанализируйте инцидент с офицером.

Секция 2.

Рассказчик признается, что хочет «доминировать» даже над своими одноклассниками и другими. Почему его желание приводит к его унижению? К чему приводит Достоевский?

Секция 3.

Зачем рассказчику навязываться группе друзей, которые не приветствуют его присутствие?

Раздел 4.

Проанализируйте сцену в ресторане. Чего хочет добиться рассказчик и чего он добивается?

Раздел 5.
Что заставляет рассказчика жестоко обращаться с Лизой? В чем заключается его жестокость?

Раздел 9 .
Почему он не может простить Лизе то, что она услышала его признание о себе?

Раздел 10.
Что имеет в виду рассказчик, когда говорит: «Простите, господа, я не оправдываюсь этим «все мы». Что до меня в особенности, то я только в своей жизни доводил до крайности то, что вы не осмелились довести до половины, и сверх того, вы приняли свою трусость за здравый смысл и находили утешение в обмане самих себя.

Размышление над текстом

1. Как вы думаете, почему часть 1, действие которой происходит в 1860-х годах, предшествует части 2, действие которой происходит в 1840-х годах? Как вы думаете, эти более ранние эпизоды из жизни рассказчика сформировали его представления о человеческой природе, выраженные в части I? Если да, то зачем менять порядок? Каковы преимущества?
2. Недавно критик Дэвид Денби в статье «Может ли Достоевский дать вам под дых?» ( New Yorker , 11 июня 2012 г. ) отметил заметное влияние Notes на культуру 20-го века.«Конечно, сочинения Ницше, теория невроза Фрейда, Метаморфоза Кафки, Герцог Беллоу, Жалоба Портного Филипа Рота, возможно, Таксист Скорсезе, и половина Вуди Аллена. существования этого злобного, нестабильного, неуправляемого текста». Выберите произведение художественной или документальной литературы по своему выбору, которое показывает влияние Notes from Underground . Обсудите, как используется Notes .В своем аргументе обязательно процитируйте несколько фактов из текста.

Рекомендуемые веб-сайты и печатная библиография

Достоевский, Федор. Записки из подполья . Шампейн, Иллинойс: Проект Гутенберг, 1996.

.

Кроуэлл, Стивен, «Экзистенциализм», Стэнфордская философская энциклопедия (зимнее издание 2010 г.), Эдвард Н. Залта (ред.)

Печатные издания

Чернышевский Николай Гаврилович и Михаил Р. Кац. Что делать? Итака: Издательство Корнельского университета, 1989.

Достоевский, Федор. Записки из подполья . Перевод Ричарда Пивера и Ларисы Волохонской. Нью-Йорк: винтажная классика. 1994.

Общие основные государственные стандарты

CCSS.ELA-LITERACY.RL.11-12.1: приведите убедительные и подробные текстовые доказательства в поддержку анализа того, что в тексте говорится явно, а также выводов, сделанных из текста, включая определение того, где текст оставляет вопросы неопределенными.

CCSS.ELA-LITERACY.RL.11-12.2: Определить две или более тем или центральных идей текста и проанализировать их развитие по ходу текста, в том числе то, как они взаимодействуют и опираются друг на друга для создания сложного описания; дать объективное изложение текста.

CCSS.ELA-LITERACY.RL.11-12.3: Анализ влияния выбора автора в отношении того, как развивать и связывать элементы истории или драмы (например, где происходит действие истории, как упорядочены действия, как персонажи вводятся и развиваются).

Михаил Эпштейн

 

«Том Вулф и социалистический реализм»,

Общеизвестно, 1992, Т.1, № 2, 1992, 147-160

.

Как два человека, стоящих лицом к противоположным сторонам стены, восточная и западная культуры имеют противоположные представления о левом и правом. Идею свободной рыночной экономики, установившуюся реальность в Соединенных Штатах, стойко защищают «консервативные» экономисты и политики. В Советском Союзе эту же идею отстаивают «радикальные» силы.Точно так же ошеломляющее впечатление на читателя из Советского Союза или Восточной Европы производит книга Тома Вулфа «Преследование миллиардноногого зверя. Литературный манифест нового социального романа». Вульф склоняется к «литературному истеблишменту» модернистской литературы, предлагая взамен своего рода «классовый подход», который служил литературному истеблишменту в Советском Союзе. Когда-то выпущенный Лениным и Сталиным зверь по имени социалистический реализм преследовал русское художественное сознание и держал его в плену многие десятилетия.

Поскольку сам Вулф ставит русских романистов в пример американским писателям, уместно подвергнуть аргументы Вулфа тщательному анализу русской литературной традиции. Железный занавес упал; стена, отделяющая Восток от Запада, разрушена. Возобновление диалога между восточной и западной литературами порождает необходимость поиска нового понятийного аппарата, в котором одинаковые вещи могут называться одним именем.

Вулф утверждал, что реалистический роман был оставлен умирать в 1960 году, и только он сам воскресил его в «Костре тщеславия».Многие критики и даже писатели показали, что Вулф недооценил роль, которую реализм сыграл в американской литературе после 1960-х годов. Однако немногие рецензенты поставили под сомнение саму предпосылку ценности манифеста Вулфа, а именно эстетические качества этого типа письма, который он называет наиболее желательным и продуктивным для современной литературы: «…Будущее художественного романа было бы в очень подробный реализм, основанный на репортаже. ..» (50) .

Я не собираюсь останавливаться на отрицательной оценке Вульфом американской литературы последних тридцати лет, так как этот момент уже был разработан.Я хотел бы обсудить его положительные идеи, которые выражены в двух ключевых словах его манифеста: «социальный» и «реализм».

 

1. СОЦИАЛЬНАЯ…

Личность и класс

Из множества измерений реальности Том Вулф считает социальное наиболее важным для современной литературы. Он ссылается на оценку Лайонелом Триллингом европейского романа девятнадцатого века: его наивысшим успехом было создание великих персонажей посредством изображения «классовых черт, измененных личностью».В то время как Триллинг утверждает, что эта старая классовая структура к настоящему времени распалась, особенно в Соединенных Штатах, Вулф считает, что социальная активность литературы может и должна быть продолжена: «Опять же, я бы сказал, что дело обстоит как раз наоборот. Если мы заменим класс более широким термином «статус», то этот прием как никогда важен для изображения сокровенной жизни индивидуума» (51)

.

Мысль о том, что персонажи в литературном произведении определяются их классовой природой и социальной средой, была аксиомой советской эстетики, по определению Энгельса: «Реализм предполагает, кроме достоверности деталей, правдивое воспроизведение типических характеров в типичных обстоятельствах.Характер считался прежде всего проявлением социального типа, будь то помещик или крепостной, ударник или партийный деятель. Даже «сокровенная жизнь личности», личные чувства и дела сердечные должны определяться потрясениями классовой борьбы и производительности труда.

Что касается модели Вулфа, классической литературы девятнадцатого века, великие персонажи не пассивно формируются обстоятельствами; эти фигуры поднимаются, чтобы бросить им вызов или убежать от них.Такие литературные герои, как Евгений Онегин, Раскольников, князь Мишкин или Пьер Безухов, знаменательны тем, что каждый из них ведет как внутреннюю, так и внешнюю борьбу со своим социальным положением. Именно сопротивление персонажа обстоятельствам делает его подлинной личностью.

Михаил Бахтин, выдающийся русский мыслитель, определил сущность романа как жанра: «В романе человек либо выше своей судьбы, либо ниже своей человечности». Человек не может быть ограничен узкими рамками своей социальной роли или судьбы.Именно несоответствие личного и социального придает динамику сюжету романа. Художественная литература сосредотачивается на человеке в отличие от его классовых черт, а не просто на их изменении.

Документальная литература — совсем другое дело. Общественные нравы могут быть представлены в виде характеров, являющихся не чем иным, как проявлением некоторого общего типа. Такая журналистская характеристика может быть яркой и красочной, но ни в коем случае не должна отождествляться с выдумкой.В противном случае художественная литература свелась бы к социальным обобщениям, в которых индивидуумы служат примером для более широких моделей или функций. Так случилось с советской литературой, которая оказалась собранием образцовых способов мышления и поведения.

 

 

«Одинокий остров» и «Узкий мир»

 

Что же касается других измерений реальности: психологического, эстетического, мистического, метафизического, то все они Вулф видит отвлекающими литературу от ее социального предназначения.Дескать, литературе недостаточно быть «хорошей литературой», она должна охотно отвечать требованиям исторических обстоятельств. Критикуя модернистские и минималистские школы письма, Вулф признает литературные достижения их членов: «Многие из этих писателей были блестящими. Они были виртуозами» (50). Разве всех этих качеств недостаточно для того, чтобы писатель совершил свое литературное предназначение? Вовсе нет, поскольку Вульф обнажает вопиющее несоответствие между художественными талантами и ошибочным направлением их творческих усилий.«Но что это был за одинокий остров, на который они перебрались?»

В советской критике было принято различать «талант» и «направление» писателя. Даже гениальный автор, выбрав неподходящее социальное или идеологическое направление, рисковал растратить свой талант и поставить под угрозу свою карьеру. Согласно советской «материалистической» методологии, так было со всеми авангардистами и модернистами, которые растрачивали свой талант, отворачиваясь от реальности и углубляясь в сферы фантазии и субъективизма.Любопытно, что цели манифеста Вулфа и советской канонической эстетики совпадают: «авангардная позиция по ту сторону реализма…, романы абсурда, романы магического реализма» и т.п. (49)

Именно так главный идеолог Сталина Андрей Жданов оправдывал свои нападки на двух из немногих оставшихся в Советском Союзе независимых писателей — Ахматову и Зощенко. «Эти произведения могут лишь сеять грусть, депрессию, пессимизм, попытки уйти от важных вопросов общественной жизни, свернуть с широкого пути общественной жизни и деятельности в узкий мир личного опыта…. жалкие личные чувства и копание в своих мелких личностях».

Через континенты и десятилетия между Вулфом и Ждановым происходит поразительный обмен мнениями. «Быть ​​инженером человеческих душ — значит стоять обеими ногами на почве реальной жизни. А это, в свою очередь, означает разрыв с романтизмом старого типа, с тем романтизмом, который представлял несуществующую жизнь и не- существующих характеров и увела читателя далеко от противоречий и тягот жизни в мир невозможного, в утопический мир.»

Это суровое обвинение легко дополнить словами Тома Вульфа, обращенными к современным неоромантикам, или «необаснописцам»: фон. Они пришли из ниоткуда. Они не использовали реалистичную речь. Ничто из того, что они говорили, делали или обладали, не указывало на какое-либо классовое или этническое происхождение». (49)

Со своей стороны социал-соцреализм готов бороться с такими непростительными ошибками, как «несуществующие» персонажи «из ниоткуда», давая этим персонажам явное классовое происхождение: «В нашей стране литературные герои являются активными строителями нового жизнь: рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, члены партии, хозяйственники, инженеры, комсомольцы, пионеры.Таковы главные типы и главные характеры нашей советской литературы». Конечно, вследствие этих строгих требований соц/социалистического реализма те писатели, которые им не соответствовали, были сосланы «в никуда», были обречены на такое же «небытие». существование», которое они, к сожалению, пытались изобразить в своих стихах и романах.

 

 

«Самая могучая сила» и «великолепные качества»

 

Пассаж Вульфа продолжается в манере, знакомой тем, кто знаком со стилем советской литературной полемики: «Но что это был за одинокий остров, на который они переселились? столетие, в котором мы стали самой могущественной военной державой во всей истории… Мы были живы в первый момент с незапамятных времен, когда человек смог, наконец, разорвать оковы земного притяжения и исследовать остальную вселенную … Какой пир расстилается перед каждым писателем в Америке! (50).

Попробуйте заменить на «советский» на «американский», а на «советский» — на «Америка» — и получится типичный фрагмент из чего-то вроде антологии «Советская литература на страже великих достижений», которая могла быть издана в Москве Политиздат, партийное издательство. Конечно, этот «пир перед каждым писателем» вынес бы суровый приговор тем писателям, которые безответственно противопоставляют себя праздничному духу великой эпохи и великой страны. Они должны были быть вне себя от радости жить в «обществе изобилия, которое достигло уровня механиков и торговцев в масштабах, которые заставили бы Короля-Солнце моргнуть». Почему они неблагодарно отвернулись от дивной социальной действительности и предались самокопанию «в тех узких пределах, которые сами для себя поставили»? (50).

Исследователь советской культуры мог бы приписать эти дидактические пассажи какому-нибудь назойливому критику 30-х или 50-х годов, если бы не тот факт, что Вулф вместо «рабочих и крестьян» упоминает «механиков и торговцев». Это было бы честной ошибкой. Между тем, что писал Вулф, и тем, что писали советские литературоведы и прокуроры тридцать и пятьдесят лет назад, бросается в глаза сходство.

Любопытную параллель можно провести с аргументами, выдвинутыми Ждановым в 1946 году против Ахматовой и Зощенко. «Наши люди ждут, чтобы советские писатели поняли и обобщили тот огромный опыт, который приобрел народ в Великой Отечественной войне, изобразили и обобщили тот героизм, с которым трудятся теперь люди для восстановления народного хозяйства после изгнания врагов… Где найдёте ли вы такой народ и такую ​​страну как у нас?Где вы найдёте такие великолепные качества, какие проявил советский человек в Великой Отечественной войне и которые он проявляет повседневно в своей работе с работой по переходу к мирному строительству и восстановление экономики и культуры!Каждый день поднимает наш народ все выше и выше… Изобразить эти новые качества советских людей… вот задача каждого добросовестного советского писателя. »

Трудно поверить, чтобы социальный заказ — «требование, сформулированное социальным классом», — господствовавшее в советской литературе 20-40-х годов, возродился в современной американской литературе. Сомневаюсь, что Том Вулф мог себе представить, по чьему пути он идет в своем «преследовании миллиардоногого зверя»; но у идей есть своя логика, которая часто бросает вызов добрым намерениям автора. Общая посылка манифестов Жданова и Вульфа состоит в том, что писатель обязан делать то или иное, потому что он живет в таком обществе, в таком веке или среди такого народа. У них одинаковый нормативный подход: оба стремятся предписать писателям обязанности и обязательства перед обществом. Разница лишь в том, что Вулф гордится «самой мощной военной мощью» Америки, а Жданов, искусный политический демагог, прославляет «мирное развитие».

 

Метафоры письма

Интересно отметить, что Вульф использует даже те же критические метафоры, что и Жданов.Утверждая, что реализм был не просто формальным приемом, а беспрецедентным достижением, которое не может быть превзойдено последовательным литературным развитием, он сравнивает его с технологическим прорывом: «Введение реализма в литературу в восемнадцатом веке Ричардсоном, Филдингом и Смоллеттом было как введение электричества в технику… Для писателей отказаться от этой силы в поисках более современной фантастики — это все равно, что инженер должен сначала разработать более сложную машину. всего отбрасывая принцип электричества…» (50-51).

Эта инженерная метафора — излюбленное клише сталинской литературной теории. Сам Сталин придумал изречение, которое непременно должно было быть использовано в каждой критической статье: «Писатели — инженеры человеческих душ». Собственно, такое использование механических метафор Ленин инициировал в своей статье «Партийная организация и партийная литература» (1905 г.): «Литература должна стать частью общего дела пролетариата, «винтиком и винтиком» одной-единственной великой социал-демократии. Демократический механизм…» Однако Ленин, получивший классическое образование, уточнил этот грубый образ: «Все сравнения хромы», — говорит немецкая пословица. Так и я сравниваю литературу с винтиком, живое движение с механизмом». К середине 30-х годов усилия по механизации литературы оказались настолько успешными, что Сталин и Жданов уже не чувствовали необходимости делать подобные оговорки

.

Выбор метафоры не может быть иным, как выражением некоторого общего мировоззрения. Технический образ неизбежно напрашивается, когда нужно манипулировать литературой. Аналогия Вулфа между литературой и инженерией является естественным следствием его концепции литературы как репортажа: и то, и другое сводит написание художественной литературы к некоторой управляемой и механической работе.

К сожалению, идея Вулфа о прогрессе в литературе восходит не только к позитивистскому повороту девятнадцатого века. Это также намекает на гораздо более опасные заблуждения начала ХХ века, предполагавшие, что эффективность литературного труда может быть обеспечена социальными и политическими средствами как чисто технологическим процессом.

Тогда уже неудивительно, что такую ​​же работу могут выполнять целые бригады писателей, как это делалось в Советском Союзе в 30-е годы или в Северной Корее и сегодня. Несомненно, если башню из слоновой кости (в которой «высоколобый модернист» находит себе оторванность от реальности) превратить в фабричный цех, то бригада может выполнять работу эффективнее, чем одиночка.

Это приводит к следующей метафоре Вульфа: «В этот слабый, бледный, вялый момент в истории американской литературы нам нужен батальон, бригада Зола, чтобы отправиться в эту дикую, причудливую, непредсказуемую, барочную страну барокко. нашего и вернуть его как литературную собственность.(55). Не примечательно ли, что Вульф просит своих коллег следовать образцу, установленному в Советском Союзе в 30-е годы, когда бригады писателей посылались на строительство великих каналов, чтобы представить труды репрессированных и осужденных как примеров «взаимного социалистического преобразования человека и природы?»

В то дивное новое время считалось, что коллективистский способ производства может массово выпускать Пушкиных и Гоголей. Уникальные в прошлом, они естественным образом размножались бы при разумном покровительстве партии.Литература ближайшего будущего представлялась, по выражению Вульфа, батальоном или бригадой Толстых, энергично сочиняющих сотни «Войн и мира», посвященных Отечественной войне и социалистическому строительству.

Все советские люди знают наизусть следующее изречение из ленинской «Партийной организации и партийной литературы»: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества». Эта знаменитая цитата с готовностью использовалась для подавления свободного художественного мышления и осуждения инакомыслящих.Однако именно горький и мучительный опыт русской литературы, от Пушкина и Достоевского до Солженицына и Бродского, состоит в том, что жить в обществе и быть свободным от общества и есть настоящая литература.

 

 

 

2. …РЕАЛИЗМ

Реализм и барокко: о Гоголе

Термином «реализм» злоупотребляют настолько, что для того, чтобы он что-то обозначал, его нужно применять к конкретным объектам, которые сами требуют реалистического способа описания.Вулф называет Соединенные Штаты страной барокко, но советует своим коллегам подходить к этому реалистически. Не логичнее ли было бы подойти к барочной по своей сути стране теми художественными средствами, которые свойственны барокко, литературным методом, наименее совместимым с публицистической техникой?

Вульф напрасно пытается отождествить Гоголя со своим предшественником в соцреализме, достойным просторов России/Америки. Идея Гоголя как столпа реализма когда-то была популярной советской концепцией.Но большинство современных советских критиков сходятся во мнении, что Гоголь представляет собой не что иное, как творчество типа барокко с его нарочитым преувеличением мелких деталей и двойной игрой, а также его фантастичностью, чрезмерной выразительностью и витиеватостью, или как раз то, что сам Вульф осуждает как «магический реализм». . Вероятно, необъятность, разделяемая Россией и Америкой, может быть более достоверно изображена не в репортажах, а в дикой фантазии. Только свободное воображение может охватить в микрокосме романа такой великий макрокосм, какой представлен многонациональными и многокультурными обществами.

 

Фантазии и реальность: о Достоевском

Том Вулф ссылается на заявление Филипа Рота от 1961 года, которое якобы оказалось роковым для американского реализма в последние десятилетия. «Он сделал заявление, которое оказало огромное влияние на других молодых писателей. «Сейчас мы живем в эпоху, — сказал он, — когда воображение писателя беспомощно перед тем, что, как он знает, он прочитает в завтрашней утренней газете». Действительность постоянно превосходит наши таланты, а культура ежедневно подбрасывает цифры, которым может позавидовать любой романист»….Урок, который поколение серьезных молодых писателей извлекло из плача Рота, заключался в том, что пора отводить глаза». (48)

Веком раньше тот же урок преподал Достоевский. Он одним из первых в русской литературе оценил газетную хронику как источник романа, утверждая, что обыденные факты по своей невероятной логике превосходят всякую фантазию. Возможно, было бы более уместно сослаться непосредственно на Достоевского, но для схемы Вульфа такая ссылка была бы губительна.Я также понимаю, почему Достоевский (в отличие от Толстого) не входит в число любимых писателей Вульфа. Для Достоевского фантастичность действительности не препятствовала, а выступала за самую дикую фантазию, проникающую в субстанцию ​​вымысла. В его переписке можно найти следующее известное высказывание: «У меня свой специфический взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, составляет для меня иногда… самую сущность реального». Достоевский не сомневался в том, что сама действительность создается человеческой фантазией, и в этом смысле называл св.Петербург (тогда столица России) самый вымышленный город в мире, потому что он возник из фантазии Петра Великого.

Другими словами, вымышленный элемент является составной частью действительности, и писатель тем более реалист, чем больше он дает свободы своему воображению. В том же письме Достоевский писал: «На мой взгляд, повседневность и общепринятое представление о ней вовсе не реализм, а даже противоположность реализма». В теории Достоевского, как и в практике, реализм включает в себя безграничную игру воображения, поскольку сама реальность далека от обыденности, поддающейся репортажным приемам.

Таким образом, «потрясающее» обольщение молодых писателей произошло задолго до того, как они прочли эссе Рота. Конечно, жанр литературного манифеста не обязывает к строгим ссылкам на первоисточники при условии, что манифест выполняет свою задачу: провозглашает нечто абсолютно новое. В случае с выслеживанием миллиардноногого зверя высказывания Вулфа выдают жанр манифеста. Скорее, они укладываются в рамки меморандума, почти в каждой детали напоминая о прошлых литературных дискуссиях.Возможно, именно теория литературного прогресса заставляет Тома Вулфа предпочитать Рота и его современников более ранним авторам в качестве источников цитирования.

 

 

Прогресс в литературе?

Придерживаясь этой теории литературного прогресса, Вулф наивно полагает, что писатели-предреалисты, такие как Гомер и Шекспир, менее успешно занимали публику, чем писатели-реалисты. «Никто никогда не растрогался до слез, читая о несчастных судьбах героев и героинь у Гомера, Софокла, Мольера, Расина, Сиднея, Спенсера или Шекспира.(50). Многие наши современники, не говоря уже о древних греках и елизаветинских англичанах, согласятся, что по накалу читательской реакции Шекспир и Софокл остаются выше Синклера Льюиса или даже Золя, которых Вулф называет высшими образцами репортажного реализма.

Утверждение Вульфа о том, что «влияние на эмоции повседневного реализма, такого как у Ричардсона, было чем-то, о чем никогда раньше не думали» (50), также весьма сомнительно. Именно замысел и сила древнего эпоса заключалась в том, чтобы слушатель отождествлял себя с рапсодами, бардами и трубадурами и разделял все эмоции героя.И если усмотреть в литературе какой-либо «прогресс», а точнее просто какое-то направление изменений, то это не рост читательского сопереживания героям, а скорее растущая аналитическая дистанция, позволяющая читателю, поглощенному повествованием , в то же время осмотрите и исследуйте его снаружи. Это ключевое качество, отличающее литературный сюжет от обыденной жизни, где участники настолько поглощены ситуацией, что лишены всякой критической дистанции от нее.Литература — это уникальный инструмент самосознания, позволяющий читателю быть, но не быть личностью, представленной ему в воображаемом царстве.

Зачем заниматься фантастикой?

Подавляющая часть статьи Вулфа посвящена важности репортажа для писателя. «Я говорю как журналист, с некоторым энтузиазмом, как вы можете заметить, журналист, который пытался запечатлеть зверя в длинных повествованиях как документальной, так и художественной литературы». (56). Удивительное качество этого «захватывающего» подхода состоит в том, что он не позволяет провести различие между вымыслом и документальной литературой.Более того, несмотря на все уверения автора, что он имеет в виду «литературный манифест нового социального романа», у читателя складывается впечатление, что Вулф имеет в виду только документальную литературу.

Если бы это намерение было заявлено более явно, это спасло бы — и одновременно разрушило бы — все дело, сделав бесполезным спорить с таким тривиальным предположением: репортажи — это то, что придает ценность документальной литературе. Но тогда зачем возиться с литературным манифестом? Зачем провозглашать репортажи светлым будущим художественного романа?

Только в предпоследнем абзаце Вулф поднимает другой, гораздо более важный вопрос: что придает репортажам качество литературы? Допуская на данный момент, что художественная литература очень много выигрывает от репортажей, следует задаться вопросом, что репортажи могут выиграть от вымысла. Почему писатель или читатель должен предпочесть реалистический роман хорошо написанному журналистскому репортажу? Вульф уделяет этому вопросу не более полутора предложений: «Экономия, с которой реалистическая литература может объединить множество течений города в одну довольно простую историю, была чем-то, что я в конце концов нашел воодушевляющим. журналисту недоступна…» (56).

Забавно и ужасно предполагать, как предполагает Вульф, что художественная литература была необходима Бальзаку только для того, чтобы свести воедино различные течения французского общества, которые в действительности существовали обособленно.Вульф подразумевает, что Бальзак был всего лишь журналистом, когда он описал старого Горио, честолюбивого Растиньяка и Вотрена-преступника, и что он стал настоящим писателем только тогда, когда соединил их всех вместе в своем знаменитом Отце Горио. В «Анне Карениной» Лев Толстой был хорошим репортером петербургского аристократического общества и русского крестьянства, но в великого романиста он превращается только тогда, когда соединяет эти картины.

 

русских предшественника американского реалиста

 

Эту теорию фантастики как соединения журналистских материалов, монтажа фотографических образов действительности изложил русский писатель и революционер XIX века Николай Чернышевский.Его диссертация «Эстетическое отношение искусства к действительности» (1855) стала манифестом русского соцреализма середины 19 века и существенно определила эстетику социалистического реализма 20 века. Чернышевский утверждал, что литература вторична по отношению к действительности, и приводил ряд примеров, когда красота в искусстве оказывалась уступающей красоте в природе. Но затем, победоносно завершив свое рассуждение, он вдруг вынужден был озадачить себя и читателя вопросом: зачем существует искусство, если оно во всех отношениях уступает действительности и имеет только лучшую судьбу в своем правдивом изображении?

Сомневаюсь, чтобы наивный ответ Чернышевского понравился Тому Вулфу, но отец русского соцреализма заявил, что литература нужна просто потому, что она может заменить более непосредственное и очевидное знание, трудно достижимое для некоторых людей. По мнению Чернышевского, никто не предпочел бы смотреть на картину, изображающую бурное море, если бы он мог позволить себе пойти на берег и посмотреть на него воочию. «Но не все люди живут рядом с морем, многие никогда не имеют возможности увидеть его хотя бы раз в жизни, но очень хотят его увидеть и полюбоваться, поэтому морские пейзажи им интересны и приятны». Сообщить, сфотографировать, чтобы заменить какие-то далекие или отсутствующие аспекты реальности — это лучшее, что искусство может сделать для зрителя.Но в чем же тогда состоит эстетическая специфика искусства?

«Ничего!» предложил русский критик Писарев, последователь Чернышевского. В своей знаменитой статье «Разрушение эстетики» Писарев справедливо заключил, что Чернышевский вовсе не конструировал новую эстетику, а уничтожал возможность всякой будущей эстетики. Литература утратила свою специфическую ценность и оказалась достоверным воспроизведением жизни: тогда эстетика умирает раз и навсегда, присоединяясь к таким лженаукам, как алхимия и астрология, и уступая место надежным социально-историческим подходам к реальности.

По мнению Писарева, Чернышевский вошел в эстетическую область только для того, чтобы разрушить ее изнутри. Истинным следствием такой реалистической эстетики может быть лишь разрушение самой эстетики в пользу иных подходов к действительности. «Учение об эстетическом отношении… замечательно тем, что, разрывая оковы всех эстетических теорий, оно не просто заменяет их новыми оковами. Это учение решительно говорит, что право окончательного суждения о художественных произведениях принадлежит не эстетикам. , который может судить только о форме, но мыслящий человек, который судит содержание, то есть явления жизни.«Отныне литературоведы во всей своей дискуссии «будут вынуждены развивать свое миросозерцание; им придется вникать в естествознание, историю, обществоведение, политику и нравственную философию, но об искусстве между ними не будет сказано ни единого слова, ибо смысл всей дискуссии будет заключаться в содержании, а не в вид художественного произведения.»

Сам Чернышевский очень близок к такому деструктивному выводу. Возможно, все, что удержало его от осуждения эстетики in toto, было простое соображение, что он писал диссертацию на степень магистра гуманитарных наук.Тем не менее ему удалось всячески очернить это самое «искусство»: «Защита действительности от фантазии, стремление доказать, что произведения искусства ни в коем случае не выдерживают сравнения с живой действительностью, — такова суть этого очерка… Образы воображения суть лишь бледное и почти всегда неудачное подражание действительности… Воспроизведение жизни есть общая характеристика искусства и составляет его сущность… Искусство своими воспроизведениями лишь напоминает нам то, что в жизни интересует человека. нас и стремится до некоторой степени познакомить нас с теми интересными сторонами жизни, которые нам не довелось испытать или увидеть в действительности.»

Что остается для воображения? Само слово «воображение» Чернышевский предпочитает брать в кавычки, потому что сомневается, что оно имеет какой-либо разумный смысл. «Сила «творческого воображения» очень ограничена: оно может лишь соединять впечатления, полученные из опыта… Одно мог сделать художник: он мог соединить в своем идеале лоб одной красавицы, нос другой, рот и подбородок третьего…» Чернышевский рассуждает здесь точно так же, как Агафья Тихоновна из гоголевской «Женитьбы», мечтавшая приложить подбородок одного жениха к бороде другого — и по этой причине, между прочим, не могла привести сама выйти замуж за кого-нибудь.

Пренебрежительно относясь к «творческому воображению», Чернышевский неизменно сопровождает его словами «сочетание», «сочетание»: «…вмешательство воображения как способность видоизменять (посредством сочетания) впечатления чувств…» ; «вмешательство объединения воображения кажется наименее необходимым…»; «предоставляется еще более широкий простор для вмешательства комбинирующего воображения…» По теории Чернышевского, воображение способно лишь соединять то, что уже существовало в реальности, подобно тому, как, по мнению Тома Вулфа, «вымысел может принести многие течения воображения». город вместе…»

«Сочетать», «сопоставлять», сопоставлять различные куски действительности, существующие сами по себе при правдивом «воспроизведении» или «сообщении» — это для обоих глашатаев реализма признак воображения. К тому же, как мог заметить читатель, воображение обязательно означает для Чернышевского «вмешательство», подразумевая некую чуждую и враждебную силу. Воображение — не врожденное свойство искусства, а дерзкий захватчик, осмеливающийся вторгнуться в священную область искусства как «верного воспроизведения жизни».Точно так же и Том Вулф, после того как он писал свой роман по меньшей мере год, вдруг понял, что это не что иное, как «беллетристика», которую он «в конце концов находит воодушевляющей». природа романа, но что-то найдено «в конце концов».

Разрушение искусства — наивная, но весьма последовательная (анти)эстетическая позиция. Чтобы быть таким же сплоченным, как Чернышевский и Писарев, Вулфу нужно было бы закончить свой манифест о социальном романе, сводя на нет жанр художественного романа. Может быть, единственная причина, по которой автор не перешел эту последнюю грань и оставил место в самом конце для восхваления литературы, состоит в том, что он писал литературный манифест.

 

Логика идей

Возможно, я слишком резок в своей критике рекомендаций Тома Вулфа: по-видимому, он предлагает достойную альтернативу высокому модернизму в то время, когда его общественная привлекательность кажется близкой к исчерпанию. Я хочу только сказать, что такие концепции периодически возникают в истории литературы и с той же неизбежностью уступают место другим концепциям.На мой взгляд, манифест Тома Вулфа играет ту же роль, что и манифест Чернышевского во второй половине XIX века. Он был полезен как суровый обличитель тех подражателей романтизма, которые доживали свои последние дни в 1850-х годах. Однако лучшей литературой, которая могла быть создана в соответствии с этим манифестом, оказалась та, которую написал сам Чернышевский. Большинство людей согласны с тем, что даже его величайшее достижение «Что делать?» занимает скромное место среди достижений русского художественного гения. Ни Достоевский, ни Толстой не следовали заветам Чернышевского при написании своих романов, хотя создавали действительно новые отношения искусства к действительности.

Но опять же Ленин, архитектор и партийной организации, и партийной литературы, оказался верным учеником Чернышевского. Ленин гневно отвергал пренебрежительные замечания о литературных достоинствах романа Чернышевского. Он признавал ее огромное влияние на все свое мировоззрение: «…Она пленила меня. Она меня полностью переделала…. Это то, что заряжает на всю жизнь.»

Наконец, Жданов претендовал на правопреемство этой «великой традиции»: «Поэтому лучшая традиция советской литературы есть продолжение лучших традиций русской литературы XIX века, тех традиций, которые были созданы нашими великими революционными демократами — Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин…» Конечно, Чернышевский лично не несет ответственности за травлю Мандельштама и Бабеля, Ахматовой и Зощенко, за успешную охоту и обезглавливание этого чудесного миллиардного зверя художественного воображения. Однако у идей есть не только своя логика, но и своя ответственность. Когда произносится лозунг «соцреализма», как можно гарантировать от легкого продолжения: логика «социальной активности» так быстро добавляет три недостающие буквы, чтобы дать «соцреализму» его полное буквальное и духовное значение.

 

Постскриптум. Гласность дает волю воображению

Я бы сказал, что еще недавно манифест Вульфа мог найти много приверженцев в Советском Союзе.Значительная часть интеллигенции считала критический реализм XIX века визитной карточкой и ценнейшим наследием русской литературы. Пример Александра Солженицына вдохновил многих поклонников этой классической традиции, но этот писатель является, пожалуй, самым убедительным аргументом против критического реализма как метода современного искусства. Когда Солженицын написал правдивое расследование о сталинских лагерях «Архипелаг ГУЛАГ», он потряс мир силой своей художественной документальной литературы.Однако многотомная серия романов Солженицына, посвященная дореволюционной России, «Красное колесо» не находит большого числа читателей даже среди его поклонников в Советском Союзе — именно по той причине, что это великая публицистика, искусственно оформленная в беллетристику.

Такие произведения, как «Дети Арбата» Рыбакова или «Белые одежды» Дудунцева, были очень популярны в Советском Союзе и даже за рубежом до тех пор, пока политическая и социальная информация, которую они несли о сталинском окружении или деле Лысенко, не могла быть представлена ​​только в художественных формах.Теперь журналистика и наука свободны выполнять эту работу гораздо более основательно, чем могли мечтать писатели пять или десять лет назад.

Репортаж как основа художественной литературы теряет свою привлекательность даже для советского читателя, который семьдесят лет жаждал достоверной информации. Новые перспективы в художественной литературе открываются для тех авторов, которые избегают публицистики и предаются «диким фантазиям», не сводящимся к подлинным фактам и прототипам. Современные литературные произведения должны соперничать за внимание читателя на основе их художественного качества, а не содержащейся в них информации.Время цензуры, когда литература была вынуждена служить единственным форумом общественного мнения в России, закончилось. Теперь философы, экономисты, журналисты, демографы, историки — все соревнуются с писателями в овладении читательской аудиторией. Единственным преимуществом литературы в этом соревновании являются не ее философские обобщения, историческая основательность или публицистичность, а сила ее художественного воображения.

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

 

См. «Письма романистов о манифесте Вулфа» в журнале Harper’s Magazine, февраль 1990 г.; также см. Роберт Тауэрс.Падение над Томом Вулфом: насколько реально отступление от реализма? Книжное обозрение New York Times. 28 января 1990 г., стр. 15-16.

Выслеживание миллиардоногого зверя. Литературный манифест нового социального романа. Автор Том Вулф. Журнал Харпер. Ноябрь 1989 г. Номера страниц будут указаны в тексте.

Доклад т. н. Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». Сокращенная и обобщенная стенограмма документов т. 1, с. Жданова на собрание партийного актива и на собрание писателей в Ленинграде.ОГИЗ. Государственное издание политической литературы. [Москва], 1946, с. 12, 16-17. Все произведения, цитируемые из русских источников, переведены автором.

А. Жданов. Советская литература — самая идея, самая передовая литература в мире. Речь на Первом Всесоюзном выезде советских писателей 17 августа 1934 года. Государственное издание политической литературы, 1953, с.9.

Там же, с.8.

 

Доклад т. н. Жданова…, с.19,36.

Антология Ленина. Под редакцией Роберта К. Такера. WWNorton & Company. Нью-Йорк, Лондон, 1975, стр. 149.

Там же, 151.

В последнем абзаце своего манифеста Вульф ссылается на лирико-патриотическое завершение гоголевского шедевра: «В конце «Мертвых душ» Гоголь спрашивает: «Куда же ты улетаешь, в Россию? Дай мне ответ!» Россия ничего не дает, а только быстрее идет, и «воздух, разорванный на куски, гремит и обращается ветром», а Гоголь держится, затаив дыхание, его глаза полны удивления.Америка сегодня, в своей безудержной спешке, может действительно нуждаться, а может и не нуждаться в литературе, достойной ее необъятности. Но американским романистам, без всякого сомнения, в этот неврастенический час действительно нужен дух, чтобы отправиться в эту дикую поездку». (56)

Федор Достоевский. Письма (т. 1-4. Москва — Ленинград, 1928-1959), т. 2, 1930, с.169.

Там же.

Н.Г.Чернышевский. Избранные философские очерки. Москва, Иностранные языки, 1953, с.364.

«…Надо было полностью уничтожить эстетику, надо было отправить ее туда же, куда мы отодвинули алхимию и астрологию.» Д.И.Писарев, Сочинения в 4 томах. М., Государственное издательство художественной литературы, 1956, с.419.

Там же, стр. 434.

Там же.

Н.Г.Чернышевский, оп. соч., стр. 379, 381.

Там же, стр. 340.

Там же, стр. 377, 378.

Антология Ленина, с.хххi.

Доклад т. н. Жданова…, с.26.

 

Каталог виртуальной библиотеки М. Эпштейна

Поездка в Америку: зарубежная дружба, внутренние волнения и США в 1860-е годы Русская литература

---

В этом посте опубликована работа, занявшая второе место во втором Всероссийском конкурсе сочинений для выпускников .

Луиза Р. Брандт, доктор философии. студент исторического факультета Калифорнийского университета в Дэвисе, изучающий У. девятнадцатого века.С. история.

Ни реформатор Николай Чернышевский, ни его литературный враг Федор Достоевский не посещали Соединенные Штаты во время написания своих романов. Что делать? (1863 г.) и Преступление и наказание (1866 г.). Тем не менее, оба автора освещали политические и культурные проблемы Америки и ожидали, что их читатели поймут. Помещение их ссылок на США, которые тогда были вовлечены в гражданскую войну, в исторический контекст предлагает новую линзу для понимания расходящихся видений Чернышевского и Достоевского о будущем России.

К середине девятнадцатого века у России были прочные узы с США, которые насчитывали почти сто лет и только усилились к тому времени, когда в 1861 году началась Гражданская война в США. В том году царь Александр II уже начал свою Великие реформы, освободив крепостных, тогда как президент Авраам Линкольн освободил афроамериканских рабов только в 1863 году гораздо менее односторонней Прокламацией об освобождении.

Обе страны столкнулись с восстаниями внутри своих границ. В западных польских губерниях России Январское восстание 1863-1864 годов было жестоко подавлено путем убийства или ссылки тысяч поляков.Точно так же правительство США не приняло попытку отделения одиннадцати южных штатов в 1860–1861 годах и начало четырехлетнюю военную борьбу за объединение нации. Россия, со своей стороны, не потворствовала разобщению в США и поэтому поддержала штаты Северного Союза.

«Встреча крайностей», Punch Magazine , 24 октября 1863 г. Источник: Wikimedia Commons.

Самым ярким выражением просоюзной принадлежности России было проведение двух эскадрилий русского флота зимой 1863–1864 годов в Соединенных Штатах.Одна группа отправилась из Санкт-Петербурга в Нью-Йорк, а другая отплыла из Владивостока в Сан-Франциско. Обе группы посещали грандиозные балы в их честь и в целом весело проводили время. Даже несмотря на то, что, судя по фанфарам моряков, некоторые элитные жители Сан-Франциско и Нью-Йорка одновременно поддерживали независимость Польши — различие во мнениях, которое не разрушило дружественности визитов, но, несомненно, добавило напряженности и сделало позицию юнионистов в отношении сепаратистских государств более двусмысленной.

Однако представители Российского государства явно пренебрегали Южной Конфедерацией. Комиссар Конфедерации в России даже не посетил Санкт-Петербург во время поездки в Европу в 1862 году, потому что понял, что не получит дипломатического подтверждения. Тем временем в США командующий Тихоокеанским флотом адмирал Андрей Попов опрометчиво заявил, что целью пребывания в Сан-Франциско является помощь в разгроме любых кораблей Конфедерации, атаковавших город, но отказался от этого заявления, чтобы сохранить официальный нейтралитет.

Таким образом, Гражданская война в США была хорошо знакома российскому государству и военным. Российские авторы также использовали информацию об этой внешней войне, чтобы прокомментировать кипящее недовольство статус-кво со стороны нигилистически настроенных молодых интеллектуалов в их собственной стране. Путеводитель Чернышевского по коммуналистской жизни, как и первая реакция Достоевского на их тревожно непочтительное и деструктивное поведение, использовал намеки на нынешнюю ситуацию в Америке, чтобы выразить их разные позиции по поводу политической и культурной гражданской войны в России.

Титульный лист романа Николая Чернышевского « Что делать?» , издание 1905 года. Источник: Викисклад.

Чернышевского Что делать? ( WITBD? ), который автор написал, находясь в заточении в Петропавловской крепости в 1862-1863 годах, неоднократно упоминает Америку. Восхваление США, особенно Севера, проступает через книгу: Чернышевский называет Конфедерацию не представителем настоящей Америки, утверждает, что американские женщины «эмансипированы», подчеркивает интеллект «неграмотных цветных людей против их цивилизованных хозяев», упоминает « гражданская война в Канзасе» 1850-х годов и дважды намекает на важность «миссис.Бичер-Стоу». Действительно, антирабовладельческая мелодрама «Хижина дяди Тома » была впервые опубликована на русском языке в 1858 году, всего через шесть лет после выхода на английском языке. По словам историка Джона Маккея, он был популярен в России еще раньше из-за французских и немецких переводов, что беспокоило российское правительство, которое еще не взяло на себя обязательство положить конец крепостному праву.

Двое героев Чернышевского даже едут в Америку. Известно, что рассказчик раскрывает начальную сцену романа как фальшивое самоубийство материалиста-идеалиста Дмитрия Лопухова, который вместо этого уезжает из России в Америку.Подобно реальному опыту Карла Маркса публикации своих мыслей о Гражданской войне в США в нью-йоркской газете Tribune, Лопухов под вымышленным именем Чарльз Бомонт пишет для той же газеты о том, как «влияние рабства на все состояние общества в России … было неплохим [аргументом] для аболиционистов против рабства в южных штатах».

Самый диковинный персонаж романа, «необыкновенный», аскет-революционер Рахметов, тоже едет в Америку.Он утверждает, что пребывание в «штатах Северной Америки… было более «необходимо», чем в любой другой стране» для «учебы». Рассказчик Чернышевского подразумевает, что Рахметов остается в Америке в конце романа (в 1865 году) и вернется в Россию только тогда, когда это будет «необходимо» для содействия дальнейшим политическим преобразованиям. Такой финал предполагает, что Чернышевский рассматривал продолжающуюся Гражданскую войну в Америке как тренировочную площадку для радикализма в своей собственной стране. Его убеждения соответствовали собственным взглядам Маркса: действительно, письма между Марксом и Фридрихом Энгельсом показывают, что они рассматривали гражданскую войну как первый шаг на пути к межклассовой революции.

Негласно такие как Чернышевский поддерживали польских повстанцев, а ВИТБД? вдохновил на первое из многих покушений на царя Александра II. Любопытно, однако, что некоторые позиции книги в отношении Соединенных Штатов совпадали с собственной позицией государства: в частности, его поддержка освобождения рабов и очернение Юга.

Напротив, Достоевский придавал отрицательное значение идее «Америки» в рамках своей последовательной критики WITBD? В первом отзыве Достоевского , повести 1864 года Записки из подполья, он саркастически именует «Северную Америку — вечный союз» в ряду «цивилизаций», которые «находят удовольствие в пролитии крови. В отличие от комментариев Чернышевского о праведности Севера, Достоевский отмахивался от всего «союза» как от аморального поведения.

Титульный лист романа Федора Достоевского « Преступление и наказание », первое издание. Источник: Викисклад.

Преступление и наказание, , изданные серийно в 1866 году, послужили очередным объяснением Достоевского того, почему рекомендации Чернышевского об изменении человеческой природы были идеалистичны и опасны. Америка Достоевского из пристанища становится метонимом бегства от своих проступков.Главный герой-нигилист Родион Раскольников лихорадочно решает «сбежать… далеко … в Америку», чтобы избежать дальнейших расследований после убийства им двух женщин. Другими словами, Раскольников хочет пересечь Атлантику не для того, чтобы продвигать свои социальные теории, а чтобы обрести анонимность в месте, заполненном обычными людьми, такими же, как он сам, которые так же бесцельно убивали.

Злодей Аркадий Свидригайлов продвигает ассоциацию с побегом на шаг дальше. В жутком отголоске «самоубийства» Лопухова Свидригайлов сообщает солдату, что «если кто-нибудь спросит вас… ну, скажите им, что я уехал в Америку», прежде чем покончить с собой.Таким образом, Достоевский углубил свою ассоциацию Америки с насилием и не видел в «идти» туда, физически или метафорически, нечто большее, чем попытку избежать расплаты со своими грехами.

Хотя Достоевский был далек от поддержки русского крепостного права, он глубоко скептически относился к энтузиазму Чернышевского в отношении Америки. Он признал, что очернение возможно революционизирующих США было еще одним способом напасть на нигилизм в России.

В 1860-х годах США и Россия сделали удачное сравнение.Точно так же, как юнионисты разделились в своем отношении к подавлению Россией польских повстанцев, российские писатели разошлись в интерпретации Гражданской войны в Америке либо как образец для их собственной страны, либо как страшное предупреждение. Чернышевский представлял США как маяк просвещения и дальнейшего революционного развития, в то время как Достоевский высмеивал лживые обещания Америки и далее осуждал ее привлекательность для преступников в « Демоны » (1871 г. ) и «Братья Карамазовы » (1880 г.).Оглядываясь назад, можно сказать, что Россия, похоже, разделила противоборствующие взгляды двух авторов, свергнув монархию и приняв номинально коммунистическую идеологию, при этом продолжая критиковать американское общество.

КАК СИБИРЬ КОНЦЕНТРИРОВАЛА ЕГО РАЗУМ

Многочисленные беллетристические и публицистические реплики Достоевского на Чернышевского (особенно «Записки из подполья» и «Зимние заметки о летних впечатлениях») демонстрируют, насколько современной была его чувствительность.Пророчески разоблачая подводные камни чрезмерной опоры на рациональность и научные принципы, характерной для индустриального общества, он одним из первых понял устрашающую силу тоталитарных правительств в эпоху машин и ужасные последствия, к которым может привести слепое следование какой-либо идеологии. . И Достоевский с мессианской яростью доказывал, что человек всегда будет восставать против жизни, устроенной на вполне рациональных, утопических началах, как бы совершенно эта жизнь ни была устроена. Он предвидел антиутопии, которые позже так пугающе описали Евгений Замятин в «Мы», Олдос Хаксли в «О дивный новый мир» и Джордж Оруэлл в «1984». Если бы он был жив сегодня, Достоевский вероятно, укажут на взрыв космического корабля «Челленджер» и ядерную аварию в Чернобыле в Советском Союзе как на отрезвляющие напоминания о том, что люди никогда не будут — и не должны пытаться быть — машинами, даже если они живут в самодовольном веке великолепное техническое совершенство.

Темп Достоевского был головокружительным.Между 1860 и 1865 годами он много писал, совершил несколько поездок в Европу, наблюдал, как его жена медленно умирает от туберкулеза, вступил в мазохистские отношения с Аполлинарией Сусловой, много играл в азартные игры и страдал от регулярных и изнурительных приступов эпилепсии. После десятилетнего отсутствия на литературной сцене он блестяще вернулся, выпустив один за другим мелодраматический роман «Оскорбленные и оскорбленные»; его задумчивые полувымышленные тюремные мемуары «Записки из мертвого дома»; злобный и насмешливо антизападный отчет о его европейском турне «Зимние заметки о летних впечатлениях»; и «Записки из подполья». Как говорит г-н Франк, «немногие произведения в современной литературе читаются так широко, как «Записки из подполья» или так часто цитируются как ключевой текст, открывающий скрытые глубины чувственности нашего времени». Но это извращенно. гимн от первого лица человеческой иррациональности, который впоследствии стал евангелием (среди прочих) сюрреалистов и экзистенциалистов, оставался почти незамеченным в течение почти 20 лет после публикации в 1864 году. ФРАНК признает, что то, что он написал, не совсем биография. Это интеллектуальный историк-портрет эпохи Достоевского и описание того, как идеологическая и политическая среда, в которой действовал Достоевский, влияла на то, что он писал.Мы узнаем здесь о Достоевском-человеке меньше, чем о его психологии, дружбе и романтических отношениях, чем где-либо еще из груды вторичной литературы размером с Эверест; даже более убедительный и сфокусированный второй том мистера Франка рассказал нам больше. (Возможно, бесплодный сибирский интеллектуальный ландшафт сделал Достоевского еще более рельефным. ) Г-н Франк, почетный профессор Принстонского университета и профессор Стэнфордского университета, действительно тратит много полезных страниц, описывая происхождение и анализ важных работ, в частности «Заметок из Метро.Хотя его анализ текстов не содержит каких-либо поразительных новых открытий и отвергает модный подход советского ученого Михаила Бахтина как «сильно преувеличенный», он представляет собой взвешенную и разумную интерпретацию.

Несмотря на резкое несогласие Владимира Набокова, Достоевский — один из величайших романистов всех времен, и ценность продолжающегося исследования г-на Франка заключается в исчерпывающем синтезе исторических, политических и литературных факторов, которые помогли ему сформироваться.Огромный объем данных здесь может показаться ошеломляющим для тех, кто не знаком с русской историей или произведениями Достоевского, а стиль г-на Франка может быть немного суетливым и неясным (фразы вроде «должны быть процитированы полностью» и слова вроде « слишком часто всплывают критические »). Но «Достоевский: Движение за освобождение 1860-1865 гг.» — это важное и добросовестное исследование, которое вряд ли будет дублироваться. «БОЛЕЕ СОВРЕМЕННО СЕГОДНЯ»

Хотя в то время он еще не знал об этом, в 1957 году Йозеф Франк собирался отправиться в 30-летнее путешествие с Федором Достоевским.Это началось с изучения «Записок из подполья» в рамках подготовки к лекции об экзистенциализме; он был очарован тем, как творчество Достоевского функционирует как связующее звено между литературой и социальными проблемами. «Для меня, — сказал г-н Франк в телефонном интервью из Стэнфорда, штат Калифорния, — другие писатели того времени могут быть интересны, но они — часть прошлого. Творчество Достоевского — вход в историю, психологию и богословие. Чем больше я его изучаю, тем больше восхищаюсь его пониманием, которое делает его сегодня чуть ли не более современным, чем в его время.»

С 1957 года он занимается исследованием и анализом социальной и культурной среды Достоевского в связи с его работой для пятитомного исследования его жизни и произведений. «Достоевский: Движение за освобождение 1860–1865 годов», только что изданный, является третьим томом. «Я не могу вспомнить время, — сказал 67-летний ученый, — когда я не писал».

Николай Чернышевский перевалочный пункт Томск | Культура России в достопримечательностях

Это сооружение в Томске практически не выделяется на фоне других.Хотя часто возникают неразрешимые проблемы, связанные с сохранением старых деревянных домов, жители этого великого города лучше других сдерживают неумолимое движение времени и разрушения. Таким образом, никто не стал бы останавливаться и думать об этом слегка обветшавшем, не особенно декоративном старом здании на бывшей окраине Томска. Однако благодаря большому путеводителю ( Томск. Иллюстрированный путеводитель даиджест ) я знаю, что русскому критику, философу, экономисту, писателю и общественно-политическому деятелю Николаю Чернышевскому довелось провести в этой обители около 90 минут в 1864 году.Почему только 90 минут? Потому что его переводили из Европейской России в 19-летнюю ссылку в Сибирь, и Томск был одной из важнейших остановок на этом пути. Это здание, теперь имеющее адрес ул. Пушкина, 21, было старой почтовой станцией, где путешественники, включая заключенных, ненадолго останавливались (или останавливались) по любым необходимым причинам. Я не знаю этого точно, но могу себе представить, что это был пункт регистрации, где те, кому доверено сопровождать важного политзаключенного, подавали отчет о том, что они завершили один этап своего путешествия и готовы отправиться в путь. следующий.

Чернышевский занимает теперь довольно странное место в истории русской литературы. Он был одним из любимых писателей Ленина и его романа-утопии Что делать? оказал большое влияние на этого политического мыслителя и активиста. Я читал роман (на английском языке) еще тогда, когда еще самостоятельно занимался русской литературой; до того, как я вернулся в школу, а затем в аспирантуру, чтобы сделать это со всеми необходимыми инструкциями, дипломами и всем остальным. Должен сказать, что, прочитав Толстого, Достоевского, Гоголя, Чехова, Тургенева и других, я не был особенно впечатлен, когда нашел свой путь к Что делать? На самом деле, это довольно грустная книга.Я думаю, что могу назвать это первым русским романом, который я прочитал и который мне не понравился. До этого для меня это было чем-то вроде поездки на ковре-самолете. Как и многие романы философов-политиков, « Что делать?»  написан с определенной целью, чтобы высказать политические соображения и продвигать определенную точку зрения (в данном случае либеральную, даже радикальную точку зрения на свободу). Как бы ни хотелось аплодировать автору за его точку зрения, жесткая, деревянная природа романа не позволяет аплодисментам длиться долго.А еще есть клеймо Ленина, назвавшего это одним из самых важных произведений русского XIX века… Как бы то ни было, вот что Фрэнсис Б. Рэндалл говорит о Чернышевском в биографической статье в превосходном справочнике Виктора Терраса . русской литературы : «[Чернышевский] больше, чем кто-либо, сформулировал идеалы и цели молодых радикалов, вызвал к жизни «поколение 1860-х годов» и одновременно выразил их побуждения и вел их дальше, вплоть до своей длительной ссылки в Сибирь в 1864.