Личность и общество в комедии «Горе от ума».

Лучшие экзаменационные сочинения: 400 золотых страниц.

Пьеса «Горе от ума», написанная А.С. Грибоедовым в 1824 г., отразила современные общественные проблемы 20-х ходов ХIХ в. Автор хорошо знал ту среду, которую изобразил в комедии. Действующие лица в ней принадлежат к одному обществу — это дворянский московский круг.

Жизнь Грибоедова была связана с Москвой и ее барством. Дворянское происхождение и типичное образование определили круг интересов Грибоедова. Однако он был не просто типичным московским интеллигентом, художником слова, блестящим дипломатом. Его личность, сформированная под влиянием обычных норм дворянской жизни, намного переросла интеллектуальный уровень дворянского общества, поэтому в пьесе отразился достаточно острый, критический взгляд автора на хорошо известную и привычную ему общественную среду.

Почти за год до восстания декабристов Грибоедов воссоздал, а своей пьесе их основные идеалы.

Выразителем революционной идеи стал А.А.Чацкий. На первый взгляд кажется, что он — классический герой-резонер. Действительно, не успев появиться в Москве, в доме Фамусова, он обрушивает на собеседников меткие замечания о том образе жизни, который они ведут. В диалоге с Софьей, едва признавшись в своей симпатия к ней, он высмеивает тетушек, учителей, пустоту московского света. Дальнейшее драматургическое действие неоднократно в эпизодах подтверждает это страстное желание героя высказать истину, заставить прислушаться к его словам.

Однако образ Чацкого — гораздо более глубокий и многосторонний, нежели образ привычного положительного героя в пьесах классицистов. И у Фонвизина есть Правдин, но он добивается своего — урезонивает Скотининых и выходит победителем. Чацкий же терпит поражение, одерживая при этом победу нравственную.

Грибоедов изображает Чацкого вполне сложившейся личностью. Даже при жанровом дефиците в комедии появляются сведения об образовании, интересах и деятельности героя.

Таким образом, Грибоедов изображает просто сильную, неординарную личность, но указывает и причинным её появления.

Чацкий – это продукт либеральных течений русской общественной мысли 20-х годов XIX столетия Грибоедов поставил проблему полярного раздела русского общества 1820 годов. Дворянская среда перестала быть монолитной, под влиянием исторических условий обозначились консервативная и прогрессивная части общества. Грибоедов расширяет временной и исторический промежутки, вспоминая о «временах Очакова и покорены Крыма», правлении Екатерины II. В речи Фамусова прозвучало слово «карбонарий». Речь идет об итальянских революционерах первой четверти ХIХ в.

Главная проблема пьесы — идейная борьба между «веком нынешним» и «веком минувшим». Эта борьба не выходит за рамки одной социальной среды, в одни она показана в противопоставлении Чацкого фамусовскому кругу.

Дерзкий ум Чацкого сразу настораживает привыкшее к стабильности и спокойствию московское общество. «Отцы» и «судьи» не привыкли ни к возражениям, ни к резкой оппозиции. Фамусов характерно говорит о себе:

«Да, барин». И Фамусов, и его круг не хотят никаких перемен. Даже в своей семье Фамусов показан довольно деспотичным человеком. В ответ на робкие признания Софьи он категорически заявляет: «Ах, матушка, не довершай удара, кто беден, тот тебе не пара». Такие, как он, выработали жизненные взгляд еще под влиянием золотого для них века Екатерины П. Так, для Чацкого крепостник Нестор — негодяй, а для Фамусова он такой же значительный и великий, как его дядя Максим Петрович.

Гончаров в статье «Мильон терзаний» отметил общность взглядов и интересов фамусовского круга. Все его представители — как карты в привычной колоде. Это общество живет очень высокими, по их представлениям, нормами. Они считают себя тузами общества, оценивают человека по его положению и богатству. Грибоедов подвергает критике пошлость и узкий круг этих людей. Они находятся на грани общественного презрения, но крепко цепляются за свое положение, поэтому борьба нового, передового с отсталым и косным очень напряженная и сложная.

Старуха Хлестова, обидевшаяся на Чацкого за громкий смех, пытается найти оправдание столь дерзкому поведению молодого человека Она почти жалеет Чацкого, рано лишившегося родителей и «переучившегося» в университете. Такое воспитание выходит за рамки светских норм. Однако ее влиятельный родственник Фамусов говорит о Чацком еще более определенно: «Он вольность хочет проповедать».

Такие столпы общества, как Скалозуб, «созвездие маневров и мазурки», всеми доступными средствами хочет заставить подчиняться команде «ать-два». И для Скалозуба, и для всего общества очень желателен фельдфебель вместо Вольтера. Никакими силами уже не изменять ни Горича, ни Репетилова, ни Загорецкого. У всех у них общие жизненные интересы и критерии оценки человека.

Таким образом, в пьесе Грибоедов показал столкновение личности и общества. Противостояние «одного из молодых людей» «всем прочим лицам» составляет сущность конфликта пьесы. Чацкий обрушивается на «судей», обличает крепостников, зло насмехается над «французом из Бордо», в то время как фамусовское общество рукоплещет Кузьме Петровичу и Максиму Петровичу. Это дает им основания для благополучия, продвижения по службе. Молчалин прекрасно усвоил эти нравственные критерии Он поучает Чацкого «и награжденья брать, и весело пожить». Он «дойдет до степеней известных» благодаря своей бессловесности, но эти высоты по достоинству ценит только такое общество.

Дворянская среда 2бх годов ХIХ в претерпела серьезные изменения. Передовая часть ее, указывая на социальные недостатки, решительно вступила в борьбу за свои убеждения. Сам Грибоедов обижался с будущими декабристами, был передовым человеком своего времени. Соглашаясь с необходимостью коренных преобразований в русском обществе, он не разделял мнение декабристов о необходимости восстания. Известна его фраза о том, что «сто прапорщиков хотят изменять государственный быт России». Его герой Чацкий, полный политического романтизма, хочет убедить фамусовское общество в его косности и неподвижности. Однако эта борьба одного со всеми оканчивается его поражением. Он «сломлен количеством старой силы», по замечанию Гончарова. Как личность он благороден, целеустремлен. Но как представитель того же дворянского круга, на  который он обрушивается, Чацкий часто попадает в смешные и нелепые ситуации.

Такая обрисовка образа Чацкого делает его многогранным, реалистическим, жизненно правдивым.

< Предыдущая		Следующая >

Личность и общество в «Горе от ума» Грибоедова

«Горе от ума» (см. краткое содержание, анализ и полный текст) было произведением, над которым Грибоедов (см. краткую и подробную биографии) трудился, можно сказать, всю свою жизнь, – в этой комедии выразил он трагизм своей собственной личной жизни и жизни многих выдающихся русских людей той эпохи. Оттого герой комедии близок его духу, рос и развивался вместе с ним самим. Оттого в этом произведении он сумел уловить и воплотить тот момент в жизни русского общества, когда обострилась борьба отживавшего XVIII века с новой жизнью, – обнаружилась первая у нас борьба «отцов» и «детей».

 

Горе от ума. Спектакль Малого театра, 1977

 

Момент этот был тем интереснее, что в эпоху Александра I, когда у нас окончательно определились политические и общественные группы и выяснились идеалы этих групп, – «личность» получила возможность высказываться в такой степени, в какой не высказывалась у нас никогда ранее, – Жуковский, Батюшков, Чаадаев, Н. Тургенев, Рылеев, Пестель, Пушкин, наконец, Грибоедов, – все это образы, с чертами резко индивидуальными, все это – яркие «личности», с глубоким внутренним миром, выделившиеся из «толпы». Таких «личностей» в тогдашнем русском обществе можно было насчитывать десятками, быть может, даже сотнями. Но «толпа» еще была у нас сильна, и всякой такой определившейся «личности» немалых усилий стоило отстаивать свою самобытность в борьбе со стадными чувствами массы.

«Борьба личности с обществом» и есть та ось, на которой вращается все действие комедии Грибоедова. Эта борьба обострена в произведении Грибоедова непримиримой враждой, клеветой, ненавистничеством с одной стороны, – и мучительной тоской, с другой. «Миллион терзаний» в груди, «душа каким-то горем сжата», «во многолюдстве потерян, сам не свой!» – вот, состояние духа этого «борца» за «личность» после одного только дня борьбы с Москвой!

Кто победит в борьбе? Конечно, Москва: в комедии Грибоедова она – олицетворение непросвещенной толпы,которая безжалостно раздавила много светлых умов и смелых сердец. Она всегда была непримиримым врагом «личности»!

«Личность» в истории – это летопись человеческого самосознания, это – «трудная повесть» о выделении индивидуума из толпы, об освобождении человека от её массовых верований, религиозных, нравственных, эстетических. Это рассказ о «миллионе» тех «терзаний», которые ждут всякую пробуждающуюся личность, несущую с собой протест и обличение.

Главной мишенью в сатире Грибоедова выставлена роль «общественного мнения»; основой содержания комедии – история борьбы личности, прояснившейся от столкновения с этой грузной силой – «общественным мнением» непросвещенной толпы. Не раз в комедии поднимается жгучий вопрос о правах личности; не раз намечаются особенности складывания общественного мнения. Тонко-художественно изображено, например, как из искры, брошенной Софьей (легкий намек о сумасшествии Чацкого), разгорается целый пожар – и, в результате, складывается общая вера в безумие Чацкого. Софья знает, как в Москве создается «общественное мнение», и вот, пользуясь своим знанием, она сознательно бросает зерно сплетни какому-то «господину N.», тот – «господину D.», этот – Загорецкому, – и «пошла писать губерния»!

Именно, все эти маленькие, незаметные гг. N. и D., быть может, а честненькие, но серенькие людишки – лучшая среда, для развития сплетни, – зерна «общественного мнения»… Загорецкие и Ноздревы внесут в сплетню «шумиху» лжи, почтенные люди станут скромно фантазировать по поводу слышанного и сами себе поверят, а княгиня Марья Алексевна произнесет свой приговор:

 

И вот, общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир,
И вот, на чем вертится мир!

 

Таким образом, борьба «личности» с обществом послужила Грибоедову основанием его комедии. Этой борьбой был ознаменован тогдашний момент русской истории. Когда, после тяжелого павловского режима, у нас в России наступило, наконец, «дней Александровых прекрасное начало», – русское общество рванулось вперед, «прогрессисты» опять подняли голову, – недавно торжествовавший консерватизм сжался, ушел из шумного, нервного Петербурга в Москву, чтобы здесь, в озлоблении негодовать втихомолку… Старички, «канцлеры в отставке по уму», Фамусовы, с их еще живыми воспоминаниями о порядках двора Екатерины II, – все это представители «старого общества», пошлого и темного, но опасного своею сплоченностью, своею озлобленностью. А в это время молодежь, идеально настроенная, беззаботно создавала свои кабинетные утопии, собираясь тесным дружеским кружком во дворце «молодого якобинца», как звали Александра за границей.

Что было общего между этими юными утопистами и старой Москвой? Решительно ничего! Чацкий и Фамусов – люди разных планет, говорившее разными языками. Старое «фамусовское» общество, изображенное Грибоедовым в его комедии, было давно понято и оценено и русской сатирой, и реалистической литературой.

Грибоедов первый поставил лицом к лицу с этим обществом «нового человека», – одного из тех красноречивых застрельщиков прогресса, которых было немало в первую половину царствования Александра I. Почему же Чацкий оказался побежденным, почему он постыдно бежал после одного дня пребывания в удушливой атмосфере Москвы?.. Потому что сам Грибоедов не верил ему, потому что он сам был человек вне партий, был до избытка наделен несчастным даром ко всему относиться скептически, и способностью не подчиняться кружковщине, стоять вне партийности… У него не было веры в декабристов, презрение чувствовал он к старой Москве, ораторы вроде Чацкого были, в его глазах, и беспомощны, и смешны, – а, в результате, тоска и «миллион терзаний»…

 

Франкенштейн: Глава 9 | SparkNotes

Нет ничего более болезненного для человеческого разума, чем после того, как чувства были возбуждены быстрой чередой событий, мертвое спокойствие бездействия и уверенности, которое следует и лишает душу надежды и страха. Жюстин умерла, она почила, а я остался жив. Кровь свободно текла в моих жилах, но тяжесть отчаяния и угрызений совести давила на сердце, которое ничто не могло снять. Сон бежал из глаз моих; Я бродил, как злой дух, ибо совершил злодеяния, не поддающиеся описанию, ужасные, и еще, многое еще (убеждал я себя) еще позади. Но сердце мое переполнялось добротой и любовью к добродетели. Я начал жизнь с благими намерениями и жаждал того момента, когда смогу воплотить их в жизнь и сделать себя полезным для своих ближних. Теперь все было взорвано; вместо того спокойствия совести, которое позволяло мне с самодовольством оглянуться на прошлое и оттуда почерпнуть обещание новых надежд, мною овладели угрызения совести и чувство пытки, которые не может описать ни один язык.

Такое состояние ума подорвало мое здоровье, которое, возможно, так и не оправилось от первого пережитого потрясения. Я избегал лица человека; всякий звук радости или самодовольства был для меня пыткой; одиночество было моим единственным утешением — глубокое, темное, похожее на смерть одиночество.

Мой отец с болью наблюдал перемену, заметную в моем характере и привычках, и пытался аргументами, выведенными из чувств его спокойной совести и непорочной жизни, вселить во меня мужество и пробудить во мне мужество рассеять темную тучу, нависшую надо мной. . — Ты думаешь, Виктор, — сказал он, — что и я не страдаю? Никто не мог бы любить ребенка больше, чем я любил твоего брата, — слезы выступили у него на глазах, когда он говорил, — но разве это не обязанность оставшиеся в живых, что мы должны воздерживаться от усугубления их несчастья видимостью неумеренной печали? Это также долг перед самим собой, ибо чрезмерная скорбь мешает улучшению или наслаждению или даже осуществлению повседневной полезности, без которой ни один человек не годится для общества .»

Этот совет, хоть и хороший, но совершенно неприменим в моем случае; Я был бы первым, кто скрыл бы свое горе и утешил бы моих друзей, если бы угрызения совести не смешали свою горечь и ужас с тревогой с другими моими ощущениями. Теперь я мог только ответить отцу отчаянным взглядом и постараться спрятаться от его взгляда.

Примерно в это же время мы удалились в наш дом в Белриве. Это изменение было особенно приятно для меня. Регулярное запирание ворот в десять часов и невозможность оставаться на озере после этого часа сделали наше пребывание в стенах Женевы очень утомительным для меня. Теперь я был свободен. Часто после того, как остальные члены семьи уходили спать, я брал лодку и проводил много часов на воде. Иногда с поднятыми парусами меня нес ветер; а иногда, проплыв на середину озера, я оставлял лодку следовать своим курсом и предавался своим несчастным размышлениям. Я часто испытывал искушение, когда вокруг меня все было спокойно, и я был единственным беспокойным существом, беспокойно бродившим по этой прекрасной и небесной картине, если не считать какой-нибудь летучей мыши или лягушек, чье резкое и прерывистое кваканье было слышно только тогда, когда я подходил к берегу — часто, говорю, мне хотелось нырнуть в безмолвное озеро, чтобы воды сомкнулись надо мною и моими бедствиями навеки. Но я сдерживался, когда думал о героической и страдающей Элизабет, которую я нежно любил и чье существование было связано со мной. Я думал также о своем отце и о выжившем брате; Должен ли я из-за моего подлого дезертирства оставить их открытыми и незащищенными от злобы дьявола, которого я выпустил среди них?

В эти минуты я горько плакал и желал, чтобы покой снова посетил мой разум только для того, чтобы я мог дать им утешение и счастье. Но этого не могло быть. Угрызения совести погасили все надежды. Я был виновником непоправимого зла и жил в ежедневном страхе, как бы чудовище, которого я создал, не совершит нового злодеяния. У меня было смутное ощущение, что все еще не кончено и что он еще совершит какое-нибудь громкое преступление, которое своей чудовищностью должно почти стереть воспоминание о прошлом. Всегда был простор для страха, пока все, что я любил, оставалось позади. Мое отвращение к этому демону невозможно понять. Когда я думал о нем, я скрежетал зубами, у меня воспалялись глаза, и я горячо хотел погасить ту жизнь, которую так бездумно даровал. Когда я размышлял о его злодеяниях и злодеяниях, моя ненависть и месть выходили за все границы умеренности. Я бы совершил паломничество к самой высокой вершине Анд, если бы я, находясь там, поторопил его к их подножию. Я хотел увидеть его снова, чтобы навлечь на него величайшее отвращение и отомстить за смерть Уильяма и Жюстин.

Наш дом был домом траура. Здоровье моего отца было глубоко подорвано ужасом последних событий. Элизабет была печальна и уныла; она больше не получала удовольствия от своих обычных занятий; все удовольствия казались ей святотатством по отношению к мертвым; вечное горе и слезы, которые она тогда считала справедливой данью, которую она должна отдать невинности, столь разоренной и уничтоженной. Она уже не была тем счастливым существом, которое в прежней юности бродило со мной по берегу озера и с упоением говорило о наших будущих перспективах. Ее посетила первая из тех печалей, которые посылаются отлучить нас от земли, и ее тусклое влияние погасило ее самые дорогие улыбки.

— Когда я размышляю, моя дорогая кузина, — сказала она, — о несчастной смерти Юстины Мориц, я больше не вижу мир и его творения такими, какими они представлялись мне прежде. Прежде я просматривала рассказы о пороках и несправедливость, которую я читал в книгах или слышал от других, как рассказы о древних временах или воображаемые бедствия; по крайней мере, они были далеки и более знакомы разуму, чем воображению; крови друг друга. И все же я, конечно, несправедлив. Все считали эту бедную девушку виновной, и если бы она могла совершить преступление, за которое она пострадала, она, несомненно, была бы самым развратным из человеческих существ. драгоценности, убить сына своего благодетеля и друга, ребенка, которого она кормила грудью с самого рождения и, по-видимому, любила, как своего собственного! следовало бы подумать, что такое существо не может оставаться в общество мужчин. Но она была невинна. Я знаю, я чувствую, что она была невинна; вы того же мнения, и это подтверждает меня. Увы! Виктор, когда ложь может быть так похожа на правду, кто может гарантировать себе определенное счастье? Я чувствую себя так, как будто иду по краю пропасти, к которой толпятся тысячи и пытаются ввергнуть меня в пропасть. Уильям и Жюстин были убиты, а убийца убегает; он ходит по миру свободным и, может быть, уважаемым. Но даже если бы меня осудили на эшафот за те же преступления, я бы не поменялся местами с таким негодяем».0003

Я слушал эту речь с величайшей агонией. Я не на деле, а на деле был истинным убийцей. Елизавета прочитала на моем лице страдание и, ласково взяв меня за руку, сказала: «Мой дорогой друг, ты должен успокоиться. Эти события потрясли меня, Бог знает, как глубоко; но я не так несчастен, как ты. выражение отчаяния, а иногда мести на твоем лице, которое заставляет меня трепетать. Дорогой Виктор, прогони эти темные страсти. Вспомни друзей вокруг тебя, которые возлагают на тебя все свои надежды. Неужели мы потеряли силу осчастливить тебя? Ах Пока мы любим, пока мы верны друг другу, здесь, в этой стране мира и красоты, в твоей родной стране, мы можем пожинать все безмятежные блага — что может нарушить наш покой?»

И неужели этих слов той, которую я нежно ценил выше всех других даров судьбы, было достаточно, чтобы прогнать дьявола, который таился в моем сердце? Пока она говорила, я приблизился к ней, как будто в ужасе, как бы в эту самую минуту губитель не был рядом, чтобы отнять у меня ее.

Так ни нежность дружбы, ни красота земли, ни небес не могли избавить душу мою от горя; самые акценты любви были неэффективны. Я был окутан облаком, через которое никакое благотворное влияние не могло проникнуть. Раненый олень, тянущий свои обессилевшие конечности к какой-то непротоптанной лощине, чтобы посмотреть на пронзившую его стрелу и умереть, был всего лишь прообразом меня.

Иногда я мог совладать с угрюмым отчаянием, охватившим меня, но иногда вихри душевных страстей заставляли меня искать телесными упражнениями и переменой места хоть какое-то облегчение от моих невыносимых ощущений. Именно во время такого приезда я внезапно покинул свой дом и, направив свои стопы к ближним альпийским долинам, искал в великолепии, вечности таких картин забыть себя и свои эфемерные, потому что человеческие, печали. Мои странствия были направлены в сторону долины Шамуни. Я часто посещал его в детстве. С тех пор прошло шесть лет:  I  было крушение, но ничего не изменилось в этих диких и продолжительных сценах.

Первую часть путешествия я совершил верхом. Впоследствии я нанял мула, как более устойчивого и наименее подверженного травмам на этих неровных дорогах. Погода была хорошая; это было примерно в середине августа, почти через два месяца после смерти Жюстины, той жалкой эпохи, с которой я датировал все свои несчастья. Тяжесть на моем духе заметно уменьшилась, когда я еще глубже погрузился в ущелье Арве. Огромные горы и пропасти, нависавшие надо мной со всех сторон, шум реки, бушующей среди скал, и плеск водопадов вокруг говорили о силе могущественной, как Всемогущество, — и я перестал бояться или преклоняться перед кем-либо менее всемогущим. чем то, что создало и управляло стихиями, предстающими здесь в их самом ужасающем обличии. Однако по мере того, как я поднимался выше, долина приобретала более величественный и удивительный вид. Разрушенные замки, висящие на обрывах сосновых гор, стремительный Арв и домики, то тут, то там выглядывавшие из-за деревьев, представляли собой картину необыкновенной красоты. Но оно было увеличено и возвеличено могучими Альпами, чьи белые и сияющие пирамиды и купола возвышались над всем, как принадлежащие другой земле, жилища другой расы существ.

Я миновал мост Пелисье, где передо мной открылся овраг, образуемый рекой, и начал подниматься на нависшую над ним гору. Вскоре после этого я вошел в долину Шамуни. Эта долина более чудесна и возвышенна, но не так прекрасна и живописна, как долина Сервокса, через которую я только что прошел. Высокие и заснеженные горы были его непосредственными границами, но разрушенных замков и плодородных полей я больше не видел. Огромные ледники подошли к дороге; Я слышал раскатистый гром падающей лавины и отмечал дым от ее прохождения. Монблан, высочайший и великолепный Монблан, возвышался над окружающими aiguilles , а его огромный купол возвышался над долиной.

В этом путешествии меня часто охватывало покалывание давно утраченного чувства удовольствия. Какой-нибудь поворот на дороге, какой-нибудь новый предмет, внезапно воспринятый и узнаваемый, напомнил мне о давно минувших днях и ассоциировался с беззаботным весельем детства. Сам ветер шептал с успокаивающими акцентами, и мать-природа велела мне больше не плакать. Потом опять перестало действовать благосклонное влияние — я снова оказался прикован к печали и предавался всем страданиям размышлений. Тогда я пришпорил свое животное, стремясь так забыть мир, свои страхи и, более всего, самого себя, — или, в более отчаянном случае, я соскочил и бросился на траву, отягченный ужасом и отчаянием.

Наконец я прибыл в деревню Шамуни. Изнеможение сменилось чрезвычайной усталостью как тела, так и духа, которую я перенес. Некоторое время я оставался у окна, наблюдая за бледными молниями, играющими над Монбланом, и прислушиваясь к журчанию Арве, которая с шумом продолжала свой путь внизу. Те же убаюкивающие звуки служили колыбельной моим слишком острым ощущениям; когда я положил голову на подушку, меня охватил сон; Я почувствовал, как оно пришло, и благословил подателя забвения.

Письмо-Джон Робинсон — MayflowerHistory.com

Любящие и христианские друзья, 

Я сердечно и в Господе приветствую вас всех как тех, с кем я присутствую, испытывая самые искренние чувства и тоску по вам. Хотя я вынужден некоторое время физически отсутствовать с вами. Я говорю вынужденный, Бог знает, как охотно и гораздо лучше, чем иначе, я бы вынес свою часть с вами в этом первом ударе, где я не по сильной необходимости сдерживался в настоящее время. Между тем прими во внимание меня как человека, разделенного в себе великой болью, и как (оставив естественные узы) имеющую с тобой лучшую часть. И хотя я не сомневаюсь, что в вашей благочестивой мудрости вы и предвидите, и принимаете решение относительно того, что касается вашего нынешнего состояния и состояния, как по отдельности, так и вместе, тем не менее я счел своим долгом подстегнуть еще больше провокаций тем, кто уже бежит. ; если не потому, что тебе это нужно, то потому, что я обязан этим из любви и долга. И во-первых, так как мы должны ежедневно обновлять свое покаяние перед нашим Богом, особенно за наши известные грехи и вообще за наши неизвестные прегрешения; так Господь особым образом призывает нас в случаях таких трудностей и опасностей, которые лежат на вас, как к более тщательному исследованию, так и к тщательному исправлению ваших путей в Его глазах; пусть Он, призывая на память забытые нами или нераскаянные грехи наши, воспользуется против нас и на суде оставит нас на то, чтобы те же были поглощены той или иной опасностью.

В то время как, напротив, грех, удаленный искренним покаянием и прощением его от Господа, запечатленный в совести человека Его Духом, велика будет его безопасность и мир во всех опасностях, сладки его утешения во всех бедствиях, счастливое избавление от всякого зла, будь то в жизни или в смерти.

Теперь, после этого небесного мира с Богом и нашей собственной совестью, мы должны тщательно обеспечить мир со всеми людьми, что в нас есть, особенно с нашими сообщниками. А для этого надо иметь бдительность, чтобы мы ни в себе совсем не давали, ни легко не обижались на данность другими. Горе миру от соблазнов, ибо хотя необходимо (принимая во внимание злобу сатаны и человеческую испорченность), чтобы соблазны пришли, но горе тому мужчине, или женщине, от которых соблазн приходит, говорит Христос, Мф. 18:7 . И если проступки в несвоевременном употреблении вещей, сами по себе безразличные, страшнее самой смерти, как учит Апостол, 1 Коринфянам 9:15), насколько больше в вещах просто зла, в которых ни честь Бога, ни любовь к человеку не считаются достойными внимания.

Недостаточно также и того, что мы по благодати Божией удерживаем себя от оскорблений, кроме того, что мы вооружены против того, чтобы брать их, когда они даются другими. Ибо как несовершенно и хромает дело благодати у того, кто хочет милостыни, чтобы покрыть множество проступков, как говорит Писание!

И вас не следует призывать к этой благодати только на общих основаниях христианства, а именно, что люди, готовые обидеться, хотят либо милосердия, чтобы покрыть обиды, либо мудрости, должным образом взвешивающей человеческую слабость; или, наконец, грубы, хотя и близки к лицемерам, как учит Христос, Господь наш (Мф. 7:1, 2, 3), поскольку, по моему собственному опыту, мало или совсем не было найдено таких, которые скорее оскорбляют, чем те, которые легко принимают это. Они также никогда не оказывались полноценными и полезными членами обществ, которые питали этот обидчивый юмор.

Но, кроме этих, есть разные мотивы, побуждающие вас более других к великой заботе и совести таким образом: Как во-первых, вы многие из вас чужие, как лица, так немощи друг друга, и поэтому нуждаетесь в будьте более бдительны, чтобы, когда с мужчинами и женщинами выпадут такие вещи, о которых вы не подозревали, вы не были чрезмерно затронуты ими; что требует от вас много мудрости и милосердия для покрытия и предотвращения подобных правонарушений. И, наконец, намеченный вами курс гражданского общества будет постоянно служить поводом для оскорблений и будет топливом для этого огня, если вы не будете усердно гасить его с братской терпеливостью. И если так старательно следует избегать беспричинного или легкого оскорбления человеческих поступков, то насколько больше нужно быть внимательным, чтобы не обижаться на Самого Бога, что мы, конечно, делаем так часто, когда ропщем на Его провидение в наши кресты, или с нетерпеньем переносим такие скорби, какие Ему угодно посетить нас. Итак, запаситесь терпением на тот злой день, без которого мы соблазняемся на Самого Господа в Его святых и праведных делах.

В-четвертых, следует тщательно позаботиться о том, чтобы вместе с вашими обычными занятиями вы присоединялись к общим привязанностям, действительно направленным на общее благо, избегая смертельной чумы вашего общего и особого комфорта, всякого уединения ума для надлежащей пользы, и все исключительно затронуты каким-либо образом. Пусть человек всегда подавляет в себе и всем телом в каждом человеке, как многие восстают против общего блага, все частные качества людей, не сортируя с общим удобством. И как люди заботятся о том, чтобы новый дом не был поколеблен с какой-либо силой, прежде чем он будет хорошо устроен и его части прочно скреплены, так и вы, умоляю вас, братья, будьте гораздо более осторожны, чтобы дом Божий, которым вы являетесь и являетесь быть, не трястись излишними новинками или другими противоречиями при первом их урегулировании.

Наконец, поскольку вы стали политическим органом, используя между собой гражданское правительство, и не снабжены какими-либо особенными высокопоставленными лицами над остальными, которые будут избраны вами на правительственную должность; да проявится ваша мудрость и благочестие не только в избрании таких людей, которые всецело любят и будут способствовать общему благу, но и в том, чтобы воздавать им должное почтение и послушание в их законных администрациях, не видя в них заурядности их лиц, но Божье установление для вашего блага; не уподобляясь глупой толпе, которая более чтит пеструю одежду, нежели добродетельный ум человека или славное установление Господне. Но вы лучше знаете, и что образ власти и власти Господа, которую носит магистрат, достоин уважения в любых людях. И эту обязанность вы оба можете и тем более добросовестно выполнять, потому что, по крайней мере, в настоящее время вы должны иметь только их в качестве ваших обычных управляющих, которых вы сами выберете для этой работы.

Я мог бы напомнить вам о многих других важных вещах, а также о тех, о которых я упоминал ранее, но я не настолько сильно оскорблю ваши благочестивые умы, чтобы думать, что вы не обращаете внимания на эти вещи, ведь среди вас есть и такие разные вполне способны увещевать как себя, так и других в том, что их касается. Итак, это немногое и то же самое в немногих словах я усердно предаю вашей заботе и совести, присоединяя к этому мои ежедневные непрестанные молитвы к Господу, дабы Он, сотворивший небо и землю, море и все реки вод, и чье провидение над всеми Его делами, особенно над всеми Его возлюбленными детьми во благо, будет так направлять и охранять вас на ваших путях, как внутренне посредством Его Духа, так и внешне рукой Его силы, так что и вы, и мы также , ибо и с вами, может иметь после дело восхваления Его имени во все дни вашей и нашей жизни.