19 ноября 1917 года (102 года назад) были освобождены «быховские узники»«Быховское сидение» (иногда – пленение, заключение) генералов — события, связанные с арестом и содержанием под стражей властями Временного правительства генералов и офицеров Русской армии за участие и поддержку Корниловского выступления (август – сентябрь 1917 г.). Состав арестованныхАрестованы по данному делу вместе с Верховным главнокомандующим Русской армии генералом Корниловым в Ставке были следующие лица:
Указанные лица содержались с 11 сентября по 19 ноября 1917 года в тюрьме города Быхов (Могилёвская губерния). Вторая группа арестованных по делу Корнилова первоначально содержалась в тюрьме города Бердичев. В литературе эта группа часто называется «бердичевской». В неё входили в основном чины штаба Юго-Западного фронта:
Кроме чинов штаба Юго-Западного фронта, были арестованы князь Крапоткин – штаб-ротмистр, комендант поезда главнокомандующего и поручик чешских войск В.В. Клецанда (за ранение солдата 28 августа). Также под арест попали члены Главного комитета Союза офицеров армии и флота: Л.Н.Новосильцев, подполковник В.М.Пронин, подполковник И.Г. Соотс, подполковник И.И. Гринцевич, есаул И.А. Родионов, капитаны В.Е. Роженко, С.Н. Ряснянский, штабс-капитаны Н.Х.Андерсен, Г.Л.Чухнин и прапорщики С.Ф.Никитин и А.В. Иванов. «Бердичевская группа» была переведена в Быхов 28 сентября 1917 года. Согласно воспоминаниям А.И.Деникина, арестованные в Бердичеве офицеры постоянно подвергались унижениям и издевательствам. Во время пешего этапирования на вокзал для отправки в Быхов толпа едва не растерзала заключённых. Только грамотные действия начальника конвоя В.Э. Бетлинга позволили избежать расправы и самосуда.  «Быховское сидение»В Быхове узники содержались в лучших условиях, чем в Бердичеве. Тюрьму охранял верный генералу Корнилову Текинский полк, что исключало возможность как несанкционированной, так и намеренной расправы над арестованными генералами. Камеры не запирались, внутри тюрьмы заключённым разрешалось общаться между собой, получать и писать личные письма, к ним допускались родственники. Адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев имел беспрепятственный вход в тюрьму, исполнял поручения офицеров и приносил вести с воли. Таким образом, «быховские сидельцы» были в курсе происходивших в стране событий и стремительно менявшейся в стране политической обстановки. Они отлично понимали, что их заключение не будет долгим, а потому намечали новые пути для борьбы, которая, по их мнению, должна быть продолжена. Кому и зачем в столь сложной, взрывоопасной политической обстановке понадобилось создавать сей «клуб обиженных генералов» — остаётся загадкой до сих пор. Керенский, находясь в здравом уме, не мог не понимать, что, подвергая моральным и физическим унижениям таких людей, как Корнилов, Деникин, Марков и других, он наживает себе смертельных врагов. А в случае их освобождения – создаёт реальную «правую» оппозицию, которая не остановится ни перед какими жертвами, чтобы взять реванш за свои недавние ошибки и отомстить за пережитые оскорбления. Подобные действия председателя Временного правительства можно расценить только как намеренное разжигание гражданской распри в воюющей стране. Возможно, именно этим объясняется и постоянное откладывание суда над «мятежниками». «Быховские узники» были нужны живыми, очень злыми и сплочёнными совместным заключением. Тогда они смогли бы возглавить реальное сопротивление левым радикалам в лице Ленина и большевиков. Но 25 октября 1917 года большевики обыграли Керенского, и случилось то, что случилось… Освобождение25 октября (7 ноября) 1917 года большевики взяли власть в Петрограде. Председатель следственной комиссии по делу Корнилова И.С. Шабловский скрылся. Его место занял военный следователь полковник Р.Р. фон Раупах, который в сентябре 1917 года опубликовал телеграфную ленту переговоров Керенского и Корнилова во время так называемого «корниловского мятежа». Эта публикация, безусловно, дискредитировала Керенского и представила Корнилова в выгодном свете в глазах общественности. Утром 17 ноября 1917 года фон Раупах через капитана Чунихина получил записку от Л.Г.Корнилова, в которой говорилось, что быховские узники могут стать жертвами расправы солдат, покидающих фронт, если не будут освобождены из-под ареста. Фон Раупах взял бланк комиссии и напечатал на нём вымышленный приказ об освобождении быховских узников в связи с внесением за них залога. Документ был зарегистрирован и снабжён печатью Высшей следственной комиссии, однако своей подписи на нём фон Раупах не поставил. По одной из версий, его подпись была подделана в Ставке в Могилёве. Приказ был передан Чунихину и 19 ноября (2 декабря) 1917 года доставлен в Быхов. На основании фиктивного приказа фон Раупаха исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Н.Н. Духонин отдал распоряжение (оказавшееся для него последним) об освобождении всех арестованных в связи с Корниловским выступлением в августе 1917 года. Для выполнения распоряжения он командировал в Быхов полковника генерального штаба П.А. Кусонского. Кусонский передал приказ коменданту тюрьмы полковнику Эрхардту. Эрхардт поначалу усомнился в подлинности бумаги, но под давлением узнавших о приказе текинцев, охранявших Корнилова, выпустил арестованных. Вечером 19 ноября 1917 года все находившиеся в быховской тюрьме генералы и офицеры покинули Быхов. 20 ноября (3 декабря) назначенный советскими властями Верховный главнокомандующий Н.В.Крыленко арестовал генерала Духонина. В тот же день Духонин был зверски убит революционными матросами на станции Могилёв. 21 ноября (4 декабря) к полковнику фон Раупаху явился большевистский народный комиссар юстиции Пётр Стучка и потребовал от него объяснений по Быховскому делу. Раупах ответил, что никакого приказа об освобождении генералов комиссия официально не издавала, а держать под арестом людей, совершивших преступление против власти, которой уже нет, с юридической точки зрения — неправомерно. Благодаря личному знакомству со Стучкой, военный следователь фон Раупах избежал ареста, эмигрировал в Финляндию, где умер в 1943 году. Освобождённые генералы Деникин, Марков, Лукомский, Романовский разными путями через несколько дней оказались на Дону в районе формирования Добровольческой армии. Генерал Корнилов, вышедший из Быхова во главе отряда с личным конвоем текинцев добрался на Дон на несколько дней позже, распустив конвой по дороге. ПоследствияГлавным последствием освобождения «быховских сидельцев», безусловно, стало организованное и возглавленное ими сопротивление советской власти, которое привело к самой кровопролитной в истории России Гражданской войне (1918-1920). Большинство быховских заключённых стали основателями Добровольческой армии, образовав ядро её командного состава. Это были люди, сознательно возложившие на себя миссию «спасения России» от большевистской чумы. Они создали Белое дело и служили ему, как умели. Но так уж повелось, что добравшиеся до власти «силовики» под «спасением» страны обычно подразумевают только победу в вооружённом противостоянии, не задумываясь о том, что же будет после их предполагаемой победы. Выдвигая лозунги непредрешенчества в вопросе будущего государственного устройства, проявляя полнейшую неспособность идти на компромиссы и решать назревшие вопросы о земле, мире, сословных привилегиях и т.д., утратив свою первоначальную сплочённость, лидеры белого движения сами пали жертвой собственных заблуждений и роковых ошибок. Суд истории суров: проигравшие, всегда остаются проигравшими, несмотря на самые благие цели и героические поступки. Елена Широкова |
ptiburdukov.ru
|
19 ноября 102 года назад (в 1917 г.) были освобождены «быховские узники»«Быховское сидение» (иногда – пленение, заключение) генералов — события, связанные с арестом и содержанием под стражей властями Временного правительства генералов и офицеров Русской армии за участие и поддержку Корниловского выступления (август – сентябрь 1917 г.). Состав арестованныхАрестованы по данному делу вместе с Верховным главнокомандующим Русской армии генералом Корниловым в Ставке были следующие лица:
Указанные лица содержались с 11 сентября по 19 ноября 1917 года в тюрьме города Быхов (Могилёвская губерния). Вторая группа арестованных по делу Корнилова первоначально содержалась в тюрьме города Бердичев. В литературе эта группа часто называется «бердичевской». В неё входили в основном чины штаба Юго-Западного фронта:
Кроме чинов штаба Юго-Западного фронта, были арестованы князь Крапоткин – штаб-ротмистр, комендант поезда главнокомандующего и поручик чешских войск В.В. Клецанда (за ранение солдата 28 августа). Также под арест попали члены Главного комитета Союза офицеров армии и флота: Л.Н.Новосильцев, подполковник В.М.Пронин, подполковник И.Г. Соотс, подполковник И.И. Гринцевич, есаул И.А. Родионов, капитаны В.Е. Роженко, С.Н. Ряснянский, штабс-капитаны Н.Х.Андерсен, Г.Л.Чухнин и прапорщики С.Ф.Никитин и А.В. Иванов. «Бердичевская группа» была переведена в Быхов 28 сентября 1917 года. Согласно воспоминаниям А.И.Деникина, арестованные в Бердичеве офицеры постоянно подвергались унижениям и издевательствам. Во время пешего этапирования на вокзал для отправки в Быхов толпа едва не растерзала заключённых. Только грамотные действия начальника конвоя В.Э. Бетлинга позволили избежать расправы и самосуда. «Быховское сидение»В Быхове узники содержались в лучших условиях, чем в Бердичеве. Тюрьму охранял верный генералу Корнилову Текинский полк, что исключало возможность как несанкционированной, так и намеренной расправы над арестованными генералами. Камеры не запирались, внутри тюрьмы заключённым разрешалось общаться между собой, получать и писать личные письма, к ним допускались родственники. Адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев имел беспрепятственный вход в тюрьму, исполнял поручения офицеров и приносил вести с воли. Таким образом, «быховские сидельцы» были в курсе происходивших в стране событий и стремительно менявшейся в стране политической обстановки. Они отлично понимали, что их заключение не будет долгим, а потому намечали новые пути для борьбы, которая, по их мнению, должна быть продолжена. Кому и зачем в столь сложной, взрывоопасной политической обстановке понадобилось создавать сей «клуб обиженных генералов» — остаётся загадкой до сих пор. Керенский, находясь в здравом уме, не мог не понимать, что, подвергая моральным и физическим унижениям таких людей, как Корнилов, Деникин, Марков и других, он наживает себе смертельных врагов. А в случае их освобождения – создаёт реальную «правую» оппозицию, которая не остановится ни перед какими жертвами, чтобы взять реванш за свои недавние ошибки и отомстить за пережитые оскорбления. Подобные действия председателя Временного правительства можно расценить только как намеренное разжигание гражданской распри в воюющей стране. Возможно, именно этим объясняется и постоянное откладывание суда над «мятежниками». «Быховские узники» были нужны живыми, очень злыми и сплочёнными совместным заключением. Тогда они смогли бы возглавить реальное сопротивление левым радикалам в лице Ленина и большевиков. Но 25 октября 1917 года большевики обыграли Керенского, и случилось то, что случилось… Освобождение25 октября (7 ноября) 1917 года большевики взяли власть в Петрограде. Председатель следственной комиссии по делу Корнилова И.С. Шабловский скрылся. Его место занял военный следователь полковник Р.Р. фон Раупах, который в сентябре 1917 года опубликовал телеграфную ленту переговоров Керенского и Корнилова во время так называемого «корниловского мятежа». Эта публикация, безусловно, дискредитировала Керенского и представила Корнилова в выгодном свете в глазах общественности. Утром 17 ноября 1917 года фон Раупах через капитана Чунихина получил записку от Л.Г.Корнилова, в которой говорилось, что быховские узники могут стать жертвами расправы солдат, покидающих фронт, если не будут освобождены из-под ареста. Фон Раупах взял бланк комиссии и напечатал на нём вымышленный приказ об освобождении быховских узников в связи с внесением за них залога. Документ был зарегистрирован и снабжён печатью Высшей следственной комиссии, однако своей подписи на нём фон Раупах не поставил. По одной из версий, его подпись была подделана в Ставке в Могилёве. Приказ был передан Чунихину и 19 ноября (2 декабря) 1917 года доставлен в Быхов. На основании фиктивного приказа фон Раупаха исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Н.Н. Духонин отдал распоряжение (оказавшееся для него последним) об освобождении всех арестованных в связи с Корниловским выступлением в августе 1917 года. Для выполнения распоряжения он командировал в Быхов полковника генерального штаба П.А. Кусонского. Кусонский передал приказ коменданту тюрьмы полковнику Эрхардту. Эрхардт поначалу усомнился в подлинности бумаги, но под давлением узнавших о приказе текинцев, охранявших Корнилова, выпустил арестованных. Вечером 19 ноября 1917 года все находившиеся в быховской тюрьме генералы и офицеры покинули Быхов. 20 ноября (3 декабря) назначенный советскими властями Верховный главнокомандующий Н.В.Крыленко арестовал генерала Духонина. В тот же день Духонин был зверски убит революционными матросами на станции Могилёв. 21 ноября (4 декабря) к полковнику фон Раупаху явился большевистский народный комиссар юстиции Пётр Стучка и потребовал от него объяснений по Быховскому делу. Раупах ответил, что никакого приказа об освобождении генералов комиссия официально не издавала, а держать под арестом людей, совершивших преступление против власти, которой уже нет, с юридической точки зрения — неправомерно. Благодаря личному знакомству со Стучкой, военный следователь фон Раупах избежал ареста, эмигрировал в Финляндию, где умер в 1943 году. Освобождённые генералы Деникин, Марков, Лукомский, Романовский разными путями через несколько дней оказались на Дону в районе формирования Добровольческой армии. Генерал Корнилов, вышедший из Быхова во главе отряда с личным конвоем текинцев добрался на Дон на несколько дней позже, распустив конвой по дороге. ПоследствияГлавным последствием освобождения «быховских сидельцев», безусловно, стало организованное и возглавленное ими сопротивление советской власти, которое привело к самой кровопролитной в истории России Гражданской войне (1918-1920). Большинство быховских заключённых стали основателями Добровольческой армии, образовав ядро её командного состава. Это были люди, сознательно возложившие на себя миссию «спасения России» от большевистской чумы. Они создали Белое дело и служили ему, как умели. Но так уж повелось, что добравшиеся до власти «силовики» под «спасением» страны обычно подразумевают только победу в вооружённом противостоянии, не задумываясь о том, что же будет после их предполагаемой победы. Выдвигая лозунги непредрешенчества в вопросе будущего государственного устройства, проявляя полнейшую неспособность идти на компромиссы и решать назревшие вопросы о земле, мире, сословных привилегиях и т.д., утратив свою первоначальную сплочённость, лидеры белого движения сами пали жертвой собственных заблуждений и роковых ошибок. Суд истории суров: проигравшие, всегда остаются проигравшими, несмотря на самые благие цели и героические поступки. Елена Широкова |
ptiburdukov.ru
|
19 ноября 102 года назад (в 1917 г.) были освобождены «быховские узники»«Быховское сидение» (иногда – пленение, заключение) генералов — события, связанные с арестом и содержанием под стражей властями Временного правительства генералов и офицеров Русской армии за участие и поддержку Корниловского выступления (август – сентябрь 1917 г.). Состав арестованныхАрестованы по данному делу вместе с Верховным главнокомандующим Русской армии генералом Корниловым в Ставке были следующие лица:
Указанные лица содержались с 11 сентября по 19 ноября 1917 года в тюрьме города Быхов (Могилёвская губерния). Вторая группа арестованных по делу Корнилова первоначально содержалась в тюрьме города Бердичев. В литературе эта группа часто называется «бердичевской». В неё входили в основном чины штаба Юго-Западного фронта:
Кроме чинов штаба Юго-Западного фронта, были арестованы князь Крапоткин – штаб-ротмистр, комендант поезда главнокомандующего и поручик чешских войск В.В. Клецанда (за ранение солдата 28 августа). Также под арест попали члены Главного комитета Союза офицеров армии и флота: Л.Н.Новосильцев, подполковник В.М.Пронин, подполковник И.Г. Соотс, подполковник И.И. Гринцевич, есаул И.А. Родионов, капитаны В.Е. Роженко, С.Н. Ряснянский, штабс-капитаны Н.Х.Андерсен, Г.Л.Чухнин и прапорщики С.Ф.Никитин и А.В. Иванов. «Бердичевская группа» была переведена в Быхов 28 сентября 1917 года. Согласно воспоминаниям А.И.Деникина, арестованные в Бердичеве офицеры постоянно подвергались унижениям и издевательствам. Во время пешего этапирования на вокзал для отправки в Быхов толпа едва не растерзала заключённых. Только грамотные действия начальника конвоя В.Э. Бетлинга позволили избежать расправы и самосуда. «Быховское сидение»В Быхове узники содержались в лучших условиях, чем в Бердичеве. Тюрьму охранял верный генералу Корнилову Текинский полк, что исключало возможность как несанкционированной, так и намеренной расправы над арестованными генералами. Камеры не запирались, внутри тюрьмы заключённым разрешалось общаться между собой, получать и писать личные письма, к ним допускались родственники. Адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев имел беспрепятственный вход в тюрьму, исполнял поручения офицеров и приносил вести с воли. Таким образом, «быховские сидельцы» были в курсе происходивших в стране событий и стремительно менявшейся в стране политической обстановки. Они отлично понимали, что их заключение не будет долгим, а потому намечали новые пути для борьбы, которая, по их мнению, должна быть продолжена. Кому и зачем в столь сложной, взрывоопасной политической обстановке понадобилось создавать сей «клуб обиженных генералов» — остаётся загадкой до сих пор. Керенский, находясь в здравом уме, не мог не понимать, что, подвергая моральным и физическим унижениям таких людей, как Корнилов, Деникин, Марков и других, он наживает себе смертельных врагов. А в случае их освобождения – создаёт реальную «правую» оппозицию, которая не остановится ни перед какими жертвами, чтобы взять реванш за свои недавние ошибки и отомстить за пережитые оскорбления. Подобные действия председателя Временного правительства можно расценить только как намеренное разжигание гражданской распри в воюющей стране. Возможно, именно этим объясняется и постоянное откладывание суда над «мятежниками». «Быховские узники» были нужны живыми, очень злыми и сплочёнными совместным заключением. Тогда они смогли бы возглавить реальное сопротивление левым радикалам в лице Ленина и большевиков. Но 25 октября 1917 года большевики обыграли Керенского, и случилось то, что случилось… Освобождение25 октября (7 ноября) 1917 года большевики взяли власть в Петрограде. Председатель следственной комиссии по делу Корнилова И.С. Шабловский скрылся. Его место занял военный следователь полковник Р.Р. фон Раупах, который в сентябре 1917 года опубликовал телеграфную ленту переговоров Керенского и Корнилова во время так называемого «корниловского мятежа». Эта публикация, безусловно, дискредитировала Керенского и представила Корнилова в выгодном свете в глазах общественности. Утром 17 ноября 1917 года фон Раупах через капитана Чунихина получил записку от Л.Г.Корнилова, в которой говорилось, что быховские узники могут стать жертвами расправы солдат, покидающих фронт, если не будут освобождены из-под ареста. Фон Раупах взял бланк комиссии и напечатал на нём вымышленный приказ об освобождении быховских узников в связи с внесением за них залога. Документ был зарегистрирован и снабжён печатью Высшей следственной комиссии, однако своей подписи на нём фон Раупах не поставил. По одной из версий, его подпись была подделана в Ставке в Могилёве. Приказ был передан Чунихину и 19 ноября (2 декабря) 1917 года доставлен в Быхов. На основании фиктивного приказа фон Раупаха исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Н.Н. Духонин отдал распоряжение (оказавшееся для него последним) об освобождении всех арестованных в связи с Корниловским выступлением в августе 1917 года. Для выполнения распоряжения он командировал в Быхов полковника генерального штаба П.А. Кусонского. Кусонский передал приказ коменданту тюрьмы полковнику Эрхардту. Эрхардт поначалу усомнился в подлинности бумаги, но под давлением узнавших о приказе текинцев, охранявших Корнилова, выпустил арестованных. Вечером 19 ноября 1917 года все находившиеся в быховской тюрьме генералы и офицеры покинули Быхов. 20 ноября (3 декабря) назначенный советскими властями Верховный главнокомандующий Н.В.Крыленко арестовал генерала Духонина. В тот же день Духонин был зверски убит революционными матросами на станции Могилёв. 21 ноября (4 декабря) к полковнику фон Раупаху явился большевистский народный комиссар юстиции Пётр Стучка и потребовал от него объяснений по Быховскому делу. Раупах ответил, что никакого приказа об освобождении генералов комиссия официально не издавала, а держать под арестом людей, совершивших преступление против власти, которой уже нет, с юридической точки зрения — неправомерно. Благодаря личному знакомству со Стучкой, военный следователь фон Раупах избежал ареста, эмигрировал в Финляндию, где умер в 1943 году. Освобождённые генералы Деникин, Марков, Лукомский, Романовский разными путями через несколько дней оказались на Дону в районе формирования Добровольческой армии. Генерал Корнилов, вышедший из Быхова во главе отряда с личным конвоем текинцев добрался на Дон на несколько дней позже, распустив конвой по дороге. ПоследствияГлавным последствием освобождения «быховских сидельцев», безусловно, стало организованное и возглавленное ими сопротивление советской власти, которое привело к самой кровопролитной в истории России Гражданской войне (1918-1920). Большинство быховских заключённых стали основателями Добровольческой армии, образовав ядро её командного состава. Это были люди, сознательно возложившие на себя миссию «спасения России» от большевистской чумы. Они создали Белое дело и служили ему, как умели. Но так уж повелось, что добравшиеся до власти «силовики» под «спасением» страны обычно подразумевают только победу в вооружённом противостоянии, не задумываясь о том, что же будет после их предполагаемой победы. Выдвигая лозунги непредрешенчества в вопросе будущего государственного устройства, проявляя полнейшую неспособность идти на компромиссы и решать назревшие вопросы о земле, мире, сословных привилегиях и т.д., утратив свою первоначальную сплочённость, лидеры белого движения сами пали жертвой собственных заблуждений и роковых ошибок. Суд истории суров: проигравшие, всегда остаются проигравшими, несмотря на самые благие цели и героические поступки. Елена Широкова |
ptiburdukov.ru
|
19 ноября 102 года назад (в 1917 г.) были освобождены «быховские узники»«Быховское сидение» (иногда – пленение, заключение) генералов — события, связанные с арестом и содержанием под стражей властями Временного правительства генералов и офицеров Русской армии за участие и поддержку Корниловского выступления (август – сентябрь 1917 г.). Состав арестованныхАрестованы по данному делу вместе с Верховным главнокомандующим Русской армии генералом Корниловым в Ставке были следующие лица:
Указанные лица содержались с 11 сентября по 19 ноября 1917 года в тюрьме города Быхов (Могилёвская губерния). Вторая группа арестованных по делу Корнилова первоначально содержалась в тюрьме города Бердичев. В литературе эта группа часто называется «бердичевской». В неё входили в основном чины штаба Юго-Западного фронта:
Кроме чинов штаба Юго-Западного фронта, были арестованы князь Крапоткин – штаб-ротмистр, комендант поезда главнокомандующего и поручик чешских войск В.В. Клецанда (за ранение солдата 28 августа). Также под арест попали члены Главного комитета Союза офицеров армии и флота: Л.Н.Новосильцев, подполковник В.М.Пронин, подполковник И.Г. Соотс, подполковник И.И. Гринцевич, есаул И.А. Родионов, капитаны В.Е. Роженко, С.Н. Ряснянский, штабс-капитаны Н.Х.Андерсен, Г.Л.Чухнин и прапорщики С.Ф.Никитин и А.В. Иванов. «Бердичевская группа» была переведена в Быхов 28 сентября 1917 года. Согласно воспоминаниям А.И.Деникина, арестованные в Бердичеве офицеры постоянно подвергались унижениям и издевательствам. Во время пешего этапирования на вокзал для отправки в Быхов толпа едва не растерзала заключённых. Только грамотные действия начальника конвоя В.Э. Бетлинга позволили избежать расправы и самосуда. «Быховское сидение»В Быхове узники содержались в лучших условиях, чем в Бердичеве. Тюрьму охранял верный генералу Корнилову Текинский полк, что исключало возможность как несанкционированной, так и намеренной расправы над арестованными генералами. Камеры не запирались, внутри тюрьмы заключённым разрешалось общаться между собой, получать и писать личные письма, к ним допускались родственники. Адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев имел беспрепятственный вход в тюрьму, исполнял поручения офицеров и приносил вести с воли. Таким образом, «быховские сидельцы» были в курсе происходивших в стране событий и стремительно менявшейся в стране политической обстановки. Они отлично понимали, что их заключение не будет долгим, а потому намечали новые пути для борьбы, которая, по их мнению, должна быть продолжена. Кому и зачем в столь сложной, взрывоопасной политической обстановке понадобилось создавать сей «клуб обиженных генералов» — остаётся загадкой до сих пор. Керенский, находясь в здравом уме, не мог не понимать, что, подвергая моральным и физическим унижениям таких людей, как Корнилов, Деникин, Марков и других, он наживает себе смертельных врагов. А в случае их освобождения – создаёт реальную «правую» оппозицию, которая не остановится ни перед какими жертвами, чтобы взять реванш за свои недавние ошибки и отомстить за пережитые оскорбления. Подобные действия председателя Временного правительства можно расценить только как намеренное разжигание гражданской распри в воюющей стране. Возможно, именно этим объясняется и постоянное откладывание суда над «мятежниками». «Быховские узники» были нужны живыми, очень злыми и сплочёнными совместным заключением. Тогда они смогли бы возглавить реальное сопротивление левым радикалам в лице Ленина и большевиков. Но 25 октября 1917 года большевики обыграли Керенского, и случилось то, что случилось… Освобождение25 октября (7 ноября) 1917 года большевики взяли власть в Петрограде. Председатель следственной комиссии по делу Корнилова И.С. Шабловский скрылся. Его место занял военный следователь полковник Р.Р. фон Раупах, который в сентябре 1917 года опубликовал телеграфную ленту переговоров Керенского и Корнилова во время так называемого «корниловского мятежа». Эта публикация, безусловно, дискредитировала Керенского и представила Корнилова в выгодном свете в глазах общественности. Утром 17 ноября 1917 года фон Раупах через капитана Чунихина получил записку от Л.Г.Корнилова, в которой говорилось, что быховские узники могут стать жертвами расправы солдат, покидающих фронт, если не будут освобождены из-под ареста. Фон Раупах взял бланк комиссии и напечатал на нём вымышленный приказ об освобождении быховских узников в связи с внесением за них залога. Документ был зарегистрирован и снабжён печатью Высшей следственной комиссии, однако своей подписи на нём фон Раупах не поставил. По одной из версий, его подпись была подделана в Ставке в Могилёве. Приказ был передан Чунихину и 19 ноября (2 декабря) 1917 года доставлен в Быхов. На основании фиктивного приказа фон Раупаха исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Н.Н. Духонин отдал распоряжение (оказавшееся для него последним) об освобождении всех арестованных в связи с Корниловским выступлением в августе 1917 года. Для выполнения распоряжения он командировал в Быхов полковника генерального штаба П.А. Кусонского. Кусонский передал приказ коменданту тюрьмы полковнику Эрхардту. Эрхардт поначалу усомнился в подлинности бумаги, но под давлением узнавших о приказе текинцев, охранявших Корнилова, выпустил арестованных. Вечером 19 ноября 1917 года все находившиеся в быховской тюрьме генералы и офицеры покинули Быхов. 20 ноября (3 декабря) назначенный советскими властями Верховный главнокомандующий Н.В.Крыленко арестовал генерала Духонина. В тот же день Духонин был зверски убит революционными матросами на станции Могилёв. 21 ноября (4 декабря) к полковнику фон Раупаху явился большевистский народный комиссар юстиции Пётр Стучка и потребовал от него объяснений по Быховскому делу. Раупах ответил, что никакого приказа об освобождении генералов комиссия официально не издавала, а держать под арестом людей, совершивших преступление против власти, которой уже нет, с юридической точки зрения — неправомерно. Благодаря личному знакомству со Стучкой, военный следователь фон Раупах избежал ареста, эмигрировал в Финляндию, где умер в 1943 году. Освобождённые генералы Деникин, Марков, Лукомский, Романовский разными путями через несколько дней оказались на Дону в районе формирования Добровольческой армии. Генерал Корнилов, вышедший из Быхова во главе отряда с личным конвоем текинцев добрался на Дон на несколько дней позже, распустив конвой по дороге. ПоследствияГлавным последствием освобождения «быховских сидельцев», безусловно, стало организованное и возглавленное ими сопротивление советской власти, которое привело к самой кровопролитной в истории России Гражданской войне (1918-1920). Большинство быховских заключённых стали основателями Добровольческой армии, образовав ядро её командного состава. Это были люди, сознательно возложившие на себя миссию «спасения России» от большевистской чумы. Они создали Белое дело и служили ему, как умели. Но так уж повелось, что добравшиеся до власти «силовики» под «спасением» страны обычно подразумевают только победу в вооружённом противостоянии, не задумываясь о том, что же будет после их предполагаемой победы. Выдвигая лозунги непредрешенчества в вопросе будущего государственного устройства, проявляя полнейшую неспособность идти на компромиссы и решать назревшие вопросы о земле, мире, сословных привилегиях и т.д., утратив свою первоначальную сплочённость, лидеры белого движения сами пали жертвой собственных заблуждений и роковых ошибок. Суд истории суров: проигравшие, всегда остаются проигравшими, несмотря на самые благие цели и героические поступки. Елена Широкова |
xn--90acfomyckpmc.xn--p1ai
19 ноября 1917 года (102 года назад) были освобождены «быховские узники»«Быховское сидение» (иногда – пленение, заключение) генералов — события, связанные с арестом и содержанием под стражей властями Временного правительства генералов и офицеров Русской армии за участие и поддержку Корниловского выступления (август – сентябрь 1917 г.). Состав арестованныхАрестованы по данному делу вместе с Верховным главнокомандующим Русской армии генералом Корниловым в Ставке были следующие лица:
Указанные лица содержались с 11 сентября по 19 ноября 1917 года в тюрьме города Быхов (Могилёвская губерния). Вторая группа арестованных по делу Корнилова первоначально содержалась в тюрьме города Бердичев. В литературе эта группа часто называется «бердичевской». В неё входили в основном чины штаба Юго-Западного фронта:
Кроме чинов штаба Юго-Западного фронта, были арестованы князь Крапоткин – штаб-ротмистр, комендант поезда главнокомандующего и поручик чешских войск В.В. Клецанда (за ранение солдата 28 августа). Также под арест попали члены Главного комитета Союза офицеров армии и флота: Л.Н.Новосильцев, подполковник В.М.Пронин, подполковник И.Г. Соотс, подполковник И.И. Гринцевич, есаул И.А. Родионов, капитаны В.Е. Роженко, С.Н. Ряснянский, штабс-капитаны Н.Х.Андерсен, Г.Л.Чухнин и прапорщики С.Ф.Никитин и А.В. Иванов. «Бердичевская группа» была переведена в Быхов 28 сентября 1917 года. Согласно воспоминаниям А.И.Деникина, арестованные в Бердичеве офицеры постоянно подвергались унижениям и издевательствам. Во время пешего этапирования на вокзал для отправки в Быхов толпа едва не растерзала заключённых. Только грамотные действия начальника конвоя В.Э. Бетлинга позволили избежать расправы и самосуда. «Быховское сидение»В Быхове узники содержались в лучших условиях, чем в Бердичеве. Тюрьму охранял верный генералу Корнилову Текинский полк, что исключало возможность как несанкционированной, так и намеренной расправы над арестованными генералами. Камеры не запирались, внутри тюрьмы заключённым разрешалось общаться между собой, получать и писать личные письма, к ним допускались родственники. Адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев имел беспрепятственный вход в тюрьму, исполнял поручения офицеров и приносил вести с воли. Таким образом, «быховские сидельцы» были в курсе происходивших в стране событий и стремительно менявшейся в стране политической обстановки. Они отлично понимали, что их заключение не будет долгим, а потому намечали новые пути для борьбы, которая, по их мнению, должна быть продолжена. Кому и зачем в столь сложной, взрывоопасной политической обстановке понадобилось создавать сей «клуб обиженных генералов» — остаётся загадкой до сих пор. Керенский, находясь в здравом уме, не мог не понимать, что, подвергая моральным и физическим унижениям таких людей, как Корнилов, Деникин, Марков и других, он наживает себе смертельных врагов. А в случае их освобождения – создаёт реальную «правую» оппозицию, которая не остановится ни перед какими жертвами, чтобы взять реванш за свои недавние ошибки и отомстить за пережитые оскорбления. Подобные действия председателя Временного правительства можно расценить только как намеренное разжигание гражданской распри в воюющей стране. Возможно, именно этим объясняется и постоянное откладывание суда над «мятежниками». «Быховские узники» были нужны живыми, очень злыми и сплочёнными совместным заключением. Тогда они смогли бы возглавить реальное сопротивление левым радикалам в лице Ленина и большевиков. Но 25 октября 1917 года большевики обыграли Керенского, и случилось то, что случилось… Освобождение25 октября (7 ноября) 1917 года большевики взяли власть в Петрограде. Председатель следственной комиссии по делу Корнилова И.С. Шабловский скрылся. Его место занял военный следователь полковник Р.Р. фон Раупах, который в сентябре 1917 года опубликовал телеграфную ленту переговоров Керенского и Корнилова во время так называемого «корниловского мятежа». Эта публикация, безусловно, дискредитировала Керенского и представила Корнилова в выгодном свете в глазах общественности. Утром 17 ноября 1917 года фон Раупах через капитана Чунихина получил записку от Л.Г.Корнилова, в которой говорилось, что быховские узники могут стать жертвами расправы солдат, покидающих фронт, если не будут освобождены из-под ареста. Фон Раупах взял бланк комиссии и напечатал на нём вымышленный приказ об освобождении быховских узников в связи с внесением за них залога. Документ был зарегистрирован и снабжён печатью Высшей следственной комиссии, однако своей подписи на нём фон Раупах не поставил. По одной из версий, его подпись была подделана в Ставке в Могилёве. Приказ был передан Чунихину и 19 ноября (2 декабря) 1917 года доставлен в Быхов. На основании фиктивного приказа фон Раупаха исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Н.Н. Духонин отдал распоряжение (оказавшееся для него последним) об освобождении всех арестованных в связи с Корниловским выступлением в августе 1917 года. Для выполнения распоряжения он командировал в Быхов полковника генерального штаба П.А. Кусонского. Кусонский передал приказ коменданту тюрьмы полковнику Эрхардту. Эрхардт поначалу усомнился в подлинности бумаги, но под давлением узнавших о приказе текинцев, охранявших Корнилова, выпустил арестованных. Вечером 19 ноября 1917 года все находившиеся в быховской тюрьме генералы и офицеры покинули Быхов. 20 ноября (3 декабря) назначенный советскими властями Верховный главнокомандующий Н.В.Крыленко арестовал генерала Духонина. В тот же день Духонин был зверски убит революционными матросами на станции Могилёв. 21 ноября (4 декабря) к полковнику фон Раупаху явился большевистский народный комиссар юстиции Пётр Стучка и потребовал от него объяснений по Быховскому делу. Раупах ответил, что никакого приказа об освобождении генералов комиссия официально не издавала, а держать под арестом людей, совершивших преступление против власти, которой уже нет, с юридической точки зрения — неправомерно. Благодаря личному знакомству со Стучкой, военный следователь фон Раупах избежал ареста, эмигрировал в Финляндию, где умер в 1943 году. Освобождённые генералы Деникин, Марков, Лукомский, Романовский разными путями через несколько дней оказались на Дону в районе формирования Добровольческой армии. Генерал Корнилов, вышедший из Быхова во главе отряда с личным конвоем текинцев добрался на Дон на несколько дней позже, распустив конвой по дороге. ПоследствияГлавным последствием освобождения «быховских сидельцев», безусловно, стало организованное и возглавленное ими сопротивление советской власти, которое привело к самой кровопролитной в истории России Гражданской войне (1918-1920). Большинство быховских заключённых стали основателями Добровольческой армии, образовав ядро её командного состава. Это были люди, сознательно возложившие на себя миссию «спасения России» от большевистской чумы. Они создали Белое дело и служили ему, как умели. Но так уж повелось, что добравшиеся до власти «силовики» под «спасением» страны обычно подразумевают только победу в вооружённом противостоянии, не задумываясь о том, что же будет после их предполагаемой победы. Выдвигая лозунги непредрешенчества в вопросе будущего государственного устройства, проявляя полнейшую неспособность идти на компромиссы и решать назревшие вопросы о земле, мире, сословных привилегиях и т.д., утратив свою первоначальную сплочённость, лидеры белого движения сами пали жертвой собственных заблуждений и роковых ошибок. Суд истории суров: проигравшие, всегда остаются проигравшими, несмотря на самые благие цели и героические поступки. Елена Широкова |
xn--90acfomyckpmc.xn--p1ai
rulibs.com : Проза : Историческая проза : Глава 15. Быховские узники : Сергей Максимов : читать онлайн : читать бесплатно
Глава 15. Быховские узники
1917 год. Октябрь – ноябрь. Быхов. МогилевПо всей России ходили смутные слухи о свершившемся в Петрограде перевороте. Кто-то считал его новой, еще одной революцией, а кто-то очередными беспорядками, которыми был богат завершающийся 1917 год. Накрапывал холодный дождь, из-за которого и без того темная ноябрьская ночь казалась еще темнее. У ворот бывшего католического монастыря, у наспех сколоченной из грубо отесанных досок сторожевой будки разговаривали двое солдат караула.
– А что, Ванька, будешь стрелять, коль их благородия тикать вздумают? – спросил один из солдат, сворачивая самокрутку.
– Хотели бы тикать, уже тиканули бы, – отвечал другой. – Ты погодил бы курить. Какой-никакой, а караул все ж…
– Да какой тут караул – смех один…
– Смех смехом, а сдается мне, что мы наших офицеров от своих же солдат охраняем. Стой! Стрелять буду! – срывая с плеча винтовку, вдруг выкрикнул он.
Второй часовой выронил уже прикуренную самокрутку и, сорвав с плеча оружие, с опозданием в секунду крикнул в темноту:
– Стой! Кто идет?
– Свои! – ответили из тьмы.
– Пароль…
– Сибирь.
– Проходи.
Из темноты вышел Суровцев, в солдатском обмундировании, с небритым несколько дней лицом. Поверх солдатской шинели был приколот красный революционный бант.
– Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
– Здравствуйте, братцы, – устало поздоровался офицер. – Что нового?
– Все по-старому у нас. А вы, часом, не из Ставки? – спросил тот, которого звали Иваном.
– Из нее, родимой, – в манере, соответствующей солдатскому обмундированию, ответил офицер.
– Ну и что в Ставке деется? – развязно поинтересовался другой солдат.
Не ответив, офицер прошел мимо и скрылся за дверью монастырских ворот.
– В другое время уже по зубам получил бы, – склонившись к земле в поисках цигарки, проговорил солдат.
– И правильно получил бы. Хотя наши-то офицеры не драчливые.
– Это теперь они мирными стали, а дай им прежнюю волю, они быстро бы нас подравняли, а о генералах и говорить нечего… Пока последнего солдата не израсходуют – войну не кончат.
С сентября по ноябрь 1917 года в среде арестованных Временным правительством генералов и офицеров – участников так называемого Корниловского мятежа, окончательно вызревала идея Белого движения. Точно зная, какие тяжелые дни им предстоят, судьба подарила, как потом выяснилось, два месяца вынужденного отпуска. Атмосферу в стенах бывшего католического монастыря, приспособленного под тюрьму, вряд ли можно назвать тюремной. Охраняли мятежников солдаты полуроты Георгиевского батальона. Сформированный из георгиевских кавалеров, личный состав батальона откровенно сочувствовал заключенным. Внутреннюю охрану несли кавалеристы Текинского полка, лично преданные Корнилову. Было что-то трогательное в этой взаимной привязанности туркменских всадников к Корнилову и искренней к ним любви со стороны бывшего главнокомандующего русской армии.
Кельи-камеры не закрывались, и арестованные генералы и офицеры беспрепятственно передвигались по монастырю. При желании можно было выйти в город, но никто этого желания осуществлять не хотел. Сам арест был произведен с целью оградить офицерский состав от возможного самосуда. И лишь один Мирк-Суровцев покидал стены монастыря, переодеваясь то в солдатскую форму, то в костюм студента. Никто не мог даже предположить, что этот молодой человек является полковником Генерального штаба и бывшим старшим адъютантом Разведывательного отделения 8-й армии Северо-Западного фронта. Той самой армии, которой до недавнего времени командовал Лавр Георгиевич Корнилов.
Суровцев выходил в город ежедневно. За два месяца заключения он установил надежную связь быховцев с Петроградом в лице генерала Степанова, со ставкой в Могилеве и ее главой генералом Духониным, а также с Новочеркасском, где генерал Алексеев приступил к формированию добровольческих отрядов, которые должны были составить костяк будущей Добровольческой армии. Он с первых дней заключения в Быхове справедливо посчитал, что связь с внешним миром только через Ставку – вещь ненадежная. К тому же о деятельности Степанова в Петрограде и Алексеева в Новочеркасске до времени лучше не распространяться. После вечернего возвращения в монастырские стены он докладывал Корнилову о своих встречах со связными. Лично, если это требовалось, Суровцев также расшифровывал послания и часто оставался на совещаниях арестованных генералов. К тому же Корнилов, следуя старинной военной традиции, взял за правило спрашивать его мнение, как младшего по чину, об обсуждаемых делах. Нужно отметить, что Суровцев был и здесь генеральским любимчиком. И если Корнилов, также сибиряк и выпускник Омского кадетского корпуса, изначально относился к нему с симпатией, то другие генералы отмечали скромность молодого полковника и светлую голову. Даже генерал Марков, чрезвычайно требовательный к подчиненным, был необычайно для него мягок и доброжелателен. Антон Иванович Деникин, сам известный в армии не только как боевой генерал, но и как литератор, говорил Суровцеву, что он напрасно так легкомысленно относится к своему поэтическому дару. Остальные офицеры, и старшие и младшие, так же хорошо относились к Сергею Георгиевичу. Для всех он положительно был «голубчик». Личная переписка всех арестантов велась тоже через него. Именно она и была официальным прикрытием ежедневных выходов в город. Мало того, отличный музыкант, он был желанным гостем в любом кружке скучающих по вечерам офицеров. Награжденный почти всеми крестами русских орденов, Суровцев носил на груди только один, Георгиевский, четвертой степени. По слухам, ходившим среди арестованных, этот крест был получен за необычайные храбрость и отвагу, проявленные им в первые дни войны.
Октябрьские ветра в полночный час
за окнами играют проводами.
Что хочешь ты, Отечество, от нас?
О ком твой плач осенними дождями? —
напевал вечерами Суровцев, аккомпанируя себе на семиструнной гитаре. Случалось, что из своих отдельных камер-келий приходили генералы. Слушали. Иногда даже подпевали. Пели романсы. Русские народные песни. И снова просили Суровцева спеть свои песенки. И он пел:
Я страсти не рву – сам себя приучаю
беду проживать бессловесно, бесслезно.
Я просто скучаю. Я просто скучаю.
Я просто скучаю, и это серьезно…
В нескромности чувств сам себя уличаю.
Признаний в любви уже было довольно.
Я просто скучаю. Я просто скучаю.
Я просто скучаю, но мне очень больно.
Я просто скучаю, в сознанье вращая
Грядущих потерь ледяные торосы.
Я просто скучаю. Я просто скучаю.
Я просто скучаю. Вот так все не просто…
Последнее совещание в Быхове стало решающим. Происходило это уже после свержения Временного правительства большевиками в ночь с 24-го на 25 октября по старому стилю. Ночь клонилась к утру. На улице было ветрено. Шел дождь. Полковник Суровцев только что вернулся из Ставки. Пять генералов, передавая друг другу листки только что расшифрованных им писем, молча их читали. Первое письмо было привезено связным из Новочеркасска от генерала Алексеева. Бывший руководитель царской Ставки сообщал, что дела с созданием Добровольческой армии идут неважно. Казачество, на которое изначально рассчитывали мятежники, занимает местническую позицию. Генерал Каледин, исполняющий должность атамана Донского казачьего войска, относится с пониманием к идее создания Добровольческой армии, но бессилен что-либо сделать. Практически лишенный власти войсковым кругом и многочисленными казачьими комитетами, атаман – заложник обстоятельств, а создаваемая самим Калединым Донская армия поражена большевистской агитацией.
Второе секретное письмо было из Петрограда. Степанов сообщал, что, по его сведениям, на днях из Петрограда в Могилев отправляются отряды матросов под командованием назначенного большевиками главнокомандующего русской армии прапорщика Крыленко. По сведениям Степанова, Крыленко имеет приказ арестовать главнокомандующего Духонина и вместе с уже арестованными быховцами сопроводить всех в столицу для суда. Из агентурных источников Степанову стало известно, что большевики собираются спровоцировать солдатский самосуд со скорой расправой, чтобы не доводить дело до какого-нибудь иного суда. Также, сообщал Степанов, большевики готовят роспуск Петроградского совета казачьих депутатов. До сих пор только этот совет просил Ставку отпустить быховцев на поруки Донского казачьего войска. Кроме того, они готовят разгон Учредительного собрания народов России.
– Как вы понимаете, господа, мой приказ текинцам готовиться к выступлению был совсем не преждевременен, – нарушил воцарившееся молчание Корнилов.
– Ваше превосходительство, Лавр Георгиевич, я еще раз повторю. Мы выполним любой ваш приказ. Но неужели вы считаете, что время пришло? – спросил Корнилова Деникин.
– Антон Иванович! – раздраженно поднялся Корнилов, и, по своему обыкновению, стал расхаживать по своей камере, самой большой из всех, но все же тесной для его нервных проходок. – Вы просили меня повременить два дня. Два дня минуло. Скажите по совести: разве у вас нет ощущения, что мы все время опаздываем?
– Не знаю, не знаю, – отвечал более уравновешенный Деникин.
Среди всех присутствующих генералов он выглядел более гражданским, более интеллигентным.
– Мы еще ничего не знаем о новом правительстве, – продолжал Деникин. – Скорее всего мы вынуждены будем встать к нему в оппозицию. Но пока существует законная власть Ставки и генерала Духонина. А Ставка считает, что наш побег вызовет падение фронта. Неужели вы не чувствуете ответственности?
– Последний год я только и слышу об ответственности. И пока мы рассуждаем об ответственности, безответственное Временное правительство, а теперь вот безответственные большевики распоряжаются Россией, – все больше раздражался Корнилов. – Кто мешал нам выступить не в июне, а в апреле или мае? – сказал генерал и осекся, встретившись взглядом с Суровцевым, который знал, что помешало Корнилову выступить в апреле или мае.
Весной военная ложа впервые столкнулась с ложей гражданской, целиком представленной Временным правительством. Военные осознали, что их дурачат. Корнилов, зная осведомленность полковника в этом вопросе, переключил свое внимание на других присутствующих.
– А вы что отмалчиваетесь? – обратился Корнилов к остальным трем генералам.
– Я разделяю позицию Антона Ивановича, – сказал генерал Александр Сергеевич Лукомский.
Он и внешне был похож с Деникиным. Он тоже был склонен к полноте, которая лишала его резкости и порывистости, отмечавшей худощавого Корнилова. Лукомский, так же как Деникин, принадлежал к той части генералитета, которую принято называть военной интеллигенцией.
Два молодцеватых красавца генерала Романовский и Марков, к тому же и по годам младше Деникина, Лукомского и Корнилова, переглянулись. Тридцатисемилетний Марков сказал:
– Я все больше утверждаюсь во мнении, что судьба опять нам подает руку. Если мы ее отвергнем – она потащит нас за волосы. Так уже случалось.
Герой обороны Порт-Артура Романовский поддержал Маркова:
– Я за скорейшее выступление на Дон. Над нами как проклятие до сих пор висело это словосочетание – «обрушение фронта». Как явствует из письма генерала Степанова, Крыленко едет сюда с целью этот фронт именно обрушить. И помешать ему сейчас никто не сможет. Большевики будут отрабатывать деньги, полученные он немцев.
Нужно сказать, что все присутствующие доподлинно знали историю с возвращением Ленина в Россию из Германии в пломбированном вагоне. Также знали до деталей схему финансирования большевиков. Знали, какие немалые средства текли сначала через немецкие, затем через другие банки в Россию на нужды революции.
– Господи, неужели наш солдат до такой степени равнодушен к судьбе Отечества, что пойдет за большевиками? – риторически спросил Лукомский.
– Александр Сергеевич, трагедия в том, что петроградский гарнизон и русские солдаты – это не одно и то же. Они и летом столь единодушно выступили против нас только потому, что не хотели отправляться на фронт, трясясь за свою шкуру, – необычно длинной для него фразой обратился к Лукомскому Корнилов. – Ну что вы на меня так смотрите, полковник? – переметнулся он к Суровцеву. – Хотите что-то сказать? Так говорите, черт вас побери! Желаете говорить?
– Никак нет, ваше превосходительство. Разрешите идти? – встав из-за стола, спросил Суровцев.
– Нет уж, останьтесь. Я понимаю причину ваших выразительных взглядов в мою сторону. Но да будет вам известно, что в военную ложу я вступил с рекомендации вашего непосредственного начальника генерала Степанова. Я думаю, и он, желая как можно больше знать о планах наших гражданских масонов, переоценил себя. Как, впрочем, и все мы. Первым это понял Крымов. Александр Михайлович потому и застрелился, что осознал невозможность совмещать присягу царю и Отечеству с масонской клятвой.
– Да, положительно нам сейчас недостает Крымова, – желая выручить Корнилова и увести разговор от неприятной для него темы, заговорил Деникин.
Корнилов понял Деникина, но прямой и сильный его характер противился сочувствию и поддержке, от кого бы она ни исходила.
– И я, и генерал Алексеев вышли из военной ложи. Мы подверглись «радиации». Вы, вероятно, это знаете. Вы до последней минуты были рядом с Крымовым и, надо полагать, слышали от него достаточно такого, что оглашать не желаете, – продолжал говорить Корнилов, глядя на Суровцева. – Или вам известно то, что скрыто от присутствующих?
– Так точно, ваше превосходительство, – ответил Суровцев. Сам же взглянул на Романовского. Он не располагал сведениями о том, является ли Иван Павлович Романовский членом военной ложи, но знал о членстве в тайном обществе некоторых людей, близких к нему. Романовский не отвел взгляда, но это ни о чем не могло свидетельствовать. Так или иначе 5 апреля 1920 года он погибнет от рук члена тайной монархической организации поручика М. А. Харузина, абсолютно уверенного, что Иван Павлович Романовский – масон и главный виновник поражений Вооруженных сил Юга России. Но о его гибели было суждено узнать не всем участникам совещания. Трагическая судьба генералов с этого дня была предрешена.
– Говорите, я приказываю, – не на шутку разошелся Лавр Георгиевич.
– Вы только что изволили сетовать на качественный состав столичного гарнизона. Александр Михайлович Крымов объяснил мне причину такого положения дел, – спокойно докладывал Мирк-Суровцев. – Я был поражен, когда узнал, что в течение целого года части, расположенные в столице, не отправлялись на фронт с той единственной целью, чтоб поддержать антиправительственный заговор силой оружия. Виновниками такого положения в столице, в его наводнении неблагонадежными частями Крымов называл генералов Алексеева и Гурко и всю военную ложу. Винил он и себя.
– Бог нам судья. Все мы сильны задним умом. Но сейчас я убежден в том, что нужно действовать, – подвел черту под разговором Лавр Георгиевич. – Кроваво-красному знамени революции мы просто обязаны противопоставить белое знамя очищения от всякой скверны, заполонившей страну.
В дверь кельи-камеры постучали. Взгляды присутствующих тревожно обратились ко входу.
– Ну вот, – тихо произнес Марков. – По-моему, это и пришла судьба, чтоб тащить нас за волосы.
– Войдите, – решительно сказал Корнилов.
На пороге возник полковник Генерального штаба Кусонский. Суровцев виделся с ним сегодня утром в ставке. Они обсуждали секретные донесения агентов. О предстоящей поездке в Быхов Кусонский не упоминал. Вид у полковника был встревоженный. Шинель и фуражка промокли от дождя. Концы башлыка, точно грязные осенние лопухи, лежали на погонах.
– Через четыре часа Крыленко приедет в Могилев, который будет сдан Ставкой без боя. Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключенным необходимо тотчас же покинуть Быхов, – без обиняков выпалил полковник.
– Что ж, свершилось, – перекрестился Корнилов. – Голубчик, – обратился он к Мирку-Суровцеву, – разбудите подполковника Эргардта и позовите его сюда вместе с комендантом.
– Слушаюсь!
– И не сердитесь на меня за резкость, – напутствовал вспыльчивый, но отходчивый Корнилов. – Вы же знаете, как я вас ценю и по-отечески люблю.
Мирк-Суровцев разбудил коменданта тюрьмы и подполковника Текинского полка Эргардта.
– Что, Сережа? Да-да, – сонно бормотал Эргардт, который спал не раздеваясь, – сейчас иду, только умоюсь.
Когда они вошли в келью Корнилова, тот уже отдавал приказание коменданту:
– Немедленно освободите генералов.
Увидев вошедшего Эргардта, Корнилов уже приказывал ему:
– Текинцам изготовиться к выступлению к двенадцати часам ночи. Я иду с полком.
Суровцев протянул коменданту запечатанный сургучом пакет.
– Что это? – спросил Корнилов.
– Как было условлено, я сфабриковал поддельные приказы следственной комиссии Шабловского об освобождении пяти генералов.
– Это вам, – передавая пакет коменданту, сказал Корнилов, – на тот случай, если вас начнут спрашивать, на основании чего вы действовали, освобождая нас. А также для того, чтоб не подводить солдат Георгиевского батальона. У вас что-то еще? – обратился Лавр Георгиевич к Мирку.
– Маршруты движения. А также документы для всех, кто едет на Дон нелегально, – ответил офицер и выложил на стол из служебного портфеля несколько запечатанных пакетов.
– Благодарю вас, голубчик. Что еще?
– Ваше превосходительство, мне необходимо выехать в Могилев. Нужно свернуть всю конспиративную деятельность. Оставить инструкции. На Дон я буду пробираться после посещения столицы.
– Автомобиль ждет меня. Так что охотно возьму вас с собой, полковник, – вмешался в разговор Кусонский, так и не снявший мокрой от дождя шинели.
– Ну что ж, с Богом! – подвел черту под разговором Корнилов.
Суровцев тепло попрощался с генералами. Все по очереди его обнимали, жали руку.
– Ждем вас в Новочеркасске, – последним из генералов, заключая Суровцева в объятия, сказал Марков.
– Храни вас Бог, – отвечал полковник, в солдатской гимнастерке, без орденов и аксельбанта и непохожий-то на полковника из-за молодых своих лет.
В этот день, 20 ноября 1917, года Суровцев увидел предательство во всей своей отвратительной и неприкрытой сути, он понял душой и телом характер Гражданской войны – войны на полное уничтожение. Войны, которая напрочь отвергала всякое перемирие и милосердие к побежденным врагам.
Поезд из Петрограда опоздал на несколько часов. Встречать эшелон с Крыленко последний законный главнокомандующий русской армии Николай Николаевич Духонин вышел один. Не желая рисковать жизнями адъютанта и личного конвоя, он стоял один на перроне Могилевского вокзала, окруженный толпой агрессивно настроенных солдат. Бежал в Киев верховный комиссар Станкевич. Где-то в городе укрылся генерал-квартирмейстер Дитерихс, который, если верить тому же Станкевичу, и уговорил Духонина остаться в Ставке.
Когда поезд остановился, из всех вагонов на тесный перрон вокзала посыпались приехавшие матросы. Абсолютное большинство прибывших были пьяны. Многие имели характерный мутный взгляд заядлых кокаинистов. Привыкшие к кокаину, заботливо поставляемому в Россию кайзером, и особенно на Балтийский флот, за девять месяцев власти Временного правительства многие из этих «альбатросов русской революции» стали законченными наркоманами.
Точно в издевательство оркестр заиграл славный марш «Гренадер».
– Где? Где? – полетело над толпой, ставшей еще более тесной и агрессивной. Несколько приехавших матросов оказались рядом с Духониным. Грубо схватив генерала, они потащили его к вагону первого класса, в тамбуре которого стоял сам Крыленко. Вооруженная толпа, почти полностью состоявшая из солдат запасных частей, стала еще более плотной. Матросские черные бушлаты и бескозырки, как угольные вкрапления, проникали в серо-зеленую массу шинелей, папах и фуражек. Они, как муравьи из муравьиных нор, лезли и лезли из вагонов, сея агрессивность и раздражение.
Офицеры, члены самораспустившегося общеармейского комитета, стали первыми жертвами революционного разгула. Красные банты поверх шинелей не спасали. Приезжие стали срывать с них погоны.
– Ты морду не вороти, в глаза гляди, говно свинячье! – брызгая слюной, пыхтя перегаром, кричал какой-то бородатый матрос в лицо подполковнику из числа комитетчиков. – Сымай погоны свои поганые, пока я тебе башку не снял! А вы куда смотрели? – обращался он к солдатам. – Вы, сучьи дети, поди, и честь им до сих пор отдаете?
– Ты нас не сучи, – отвечал матросу какой-то солдат. – А вы, ваше высокоблагородие, и правда, сняли бы свои цацки.
И подполковник торопливо принялся срывать с себя погоны под смех и улюлюканье толпы. Рядом избивали поручика, посмевшего сопротивляться произволу. Между тем Духонина, раздвигая толпу, несколько матросов, перепоясанных по новой революционной моде пулеметными лентами, дотащили до главного вагона. Крыленко, не сходя на перрон, близоруко смотрел на толпу. Оркестр, теснимый со всех сторон, играл все хуже и хуже, пока, наконец, не был окончательно сжат до невозможности взять дыхание для дальнейшей игры. Сдавленный звук одинокой трубы, точно крик погибающего животного, хрипло взлетел над вокзалом и замолк. Толпа кричала «ура!», как будто радуясь гибели последнего признака воинской дисциплины.
Когда Духонина сбили с ног и уронили на перрон перед Крыленко, толпа чуть подалась назад. От поверженного генерала шарахнулись как от прокаженного. Волей судьбы Суровцев, в солдатской шинели, небритый, чтоб не слишком отличаться от других, оказался в двух шагах от генерала.
Духонин неуклюже поднялся на колени и тяжело встал. Без генеральской папахи, с испачканными в грязи руками он застыл перед Крыленко. Ворот шинели был расстегнут, и Георгиевский крест, чуть сдвинутый в сторону, виднелся в прорези воротника мундира. Белая эмаль креста была не намного белее бледного лица генерала. Он что-то хотел сказать, но не успел. Один из матросов решил сорвать с него погоны.
– Дай-ка я тебя демократизирую, гражданин генерал, – сказал матрос, протягивая руку к золотому генеральскому погону.
Духонин вяло попытался отстраниться, но тут же чья-то рука с хрустом оторвала погон с плеча. И уже было не разобрать, кто ткнул генерала в спину. И уже какой-то истеричный солдат бросился на генерала с кулаками, протяжно заорав:
– Ля-а-рва!
Матросы отошли в сторону. Дело было сделано. Уже солдаты, а не только моряки, принялись вершить расправу над генералом. По всему пространству перрона избивали офицеров. Подполковник, за минуту до этого сорвавший с себя погоны, лежал на земле, закрывая голову от ударов.
– Господа, товарищи, прошу вас! – выкрикивал он, вздрагивая от ударов многочисленных ног, обутых в сапоги, в солдатские и матросские ботинки. – Прошу вас…
Он так и не успел сказать, о чем просит избивавших его людей. Рядом с проломленной прикладом головой лежал бездыханный поручик, так и не позволивший сорвать с себя погоны. О его мертвое тело, грязно матерясь, постоянно спотыкались. На него наступали, его топтали, когда шарахались из стороны в сторону в поисках новой жертвы. Мало кто из офицеров, пришедших в тот день на вокзал встречать поезд из революционного Петрограда, уцелел. Сухие хлопки выстрелов то и дело обрывали крики и вопли.
С Духонина сорвали шинель. Непрестанно его избивая, сорвали погоны с мундира. Сорвали кресты с шеи и груди. Рвали в клочья сам мундир. Генерал не сопротивлялся и молча сносил побои. А его били и били, с каким-то остервенением, молча и целенаправленно. Желая только одного – медленно убить.
Сжимая в кармане рукоятку «нагана», Суровцев приблизился к Крыленко. Уравновешенный и сдержанный офицер, он, наверное, впервые в жизни потерял самообладание. Глядя снизу вверх на Крыленко, так и оставшегося в тамбуре вагона, он совсем не по-солдатски, сквозь зубы процедил:
– Прапорщик, прекратите…
Еще одна секунда, и револьверная пуля разнесла бы вдребезги пенсне на переносице бывшего прапорщика, но бдительная охрана из матросов, опомнившись, схватила Суровцева за руки. Рука с «наганом» была извлечена из кармана и вывернута.
– Ах ты, мой белый хлеб, – ухмыляясь, произнес огромного роста матрос. – Да ты не иначе как ряженый!
И сразу же последовал ужасной силы удар кулаком по лицу отчего полковник сразу потерял сознание. Он не чувствовал, как на нем расстегнули шинель. Как его обыскивали. Офицерские сапоги при солдатском обмундировании ясно указывали на принадлежность Суровцева к их благородиям. Один из матросов отстегивал цепочку золотых часов от петельки брючного ремня, когда толпа в очередной раз надавила всей своей массой на вагон. Суровцев левым боком попал в узкую щель между вагоном и перроном. Один из обыскивавших его, отчаянно матерясь, разогнулся, а затем, прижатый к стенке вагона, сам того не желая, наступил на бесчувственного полковника. Суровцев упал вниз, в узкое пространство между дощатым перроном и вагоном. Только это на короткое время и спасло ему жизнь.
Он не видел, как растерзали Духонина. Обезображенное окровавленное голое тело генерала до утра следующего дня так и лежало на перроне. Надругались и над трупом последнего законного главнокомандующего русской армии. А сам Сергей Георгиевич пришел в себя от знакомого голоса матроса-гиганта, который, присев на корточки с обратной стороны вагона, улыбаясь смотрел на него между колесных пар.
– Ползи сюда, мой белый хлеб, – кивая стволом «маузера», говорил он.
Мирк-Суровцев, осознав, где он и как мог попасть сюда, попробовал пошевелиться. Тело болело, все его лицо было залито кровью из разбитых носа и губ. Но переломов, кажется, не было. Он стал выбираться из-под вагона. С трудом на четвереньках перебрался через один рельс, стал было переползать через другой, как могучая рука одним рывком вырвала его из-под вагона.
– Потерпи, ваше благородие, не долго мучиться осталось. А часики свои ты мне подари на добрую память, – говорил могучий моряк. – А я уж порешу тебя как родного. Рука у меня легкая. Никто не обижался, – издевался он. – Давай, давай часики. Тебе они теперь ни к чему.
– Да-да. Сейчас. Извольте, – едва шевеля разбитыми губами, произнес офицер и стал отстегивать карманные часы. – Вот, возьмите.
Он было протянул часы матросу, но вдруг отдернул руку с часами и другой, свободной рукой схватился за «маузер» моряка. Гигант выстрелил. Пуля ушла куда-то в сторону. Он намеревался ударом ноги сбить этого офицерика с ног, но не успел. Оттопыренными в виде рогатки пальцами Суровцев, не выпустив из ладони часы, нанес один из самых ужасных ударов восточной борьбы. Матрос, видимо, в прямом смысле слова не успел даже моргнуть. Пальцы офицера до третьих фаланг вошли в глазницы матроса. Против ожидания Суровцев нанес удар без всякой подготовки. Видимо, состояние, которое необходимо для того, чтоб решиться на такой удар, у него возникло само собой и было вызвано смертельной опасностью. А опасность смертельную он за три года войны отличал безошибочно от любой другой.
Вопль, вырвавшийся из могучей груди матроса, был ужасен. Его было слышно даже с обратной стороны состава. Но там никто особенно не заинтересовался причиной этого крика. Выхватив из руки матроса «маузер», Сергей Георгиевич не более трех секунд размышлял: выстрелить ему или нет. Он не стал стрелять и, качаясь, с «маузером», зажатым в руке, пошел, насколько мог быстро, прочь. За его спиной только что здоровый, молодой и сильный человек, бессильно упав на колени и держась за окровавленное лицо, продолжал издавать вопли. Но вдруг, последний раз огласив своим страшным криком окрестности, он свалился на бок и больше не издал ни звука.
Два железнодорожника с сундучками в руках, видимо, локомотивная бригада паровоза, увидев окровавленного человека с «маузером», испуганно метнулись в сторону. Плохо соображая, качаясь точно пьяный, он неизвестно сколько еще шел прочь от станции, пугая редких прохожих. И лишь подходя к конспиративной квартире, находящейся недалеко от вокзала, спрятал в карманы шинели «маузер» и окровавленные золотые часы. Вопли изуродованного и, вероятно, смертельно раненного им человека до сих пор отчетливо звучали в голове. Его подташнивало от сотрясения мозга и от омерзения к себе и к поверженному им моряку. Русский офицер изуродовал, а может быть, и убил, русского человека. Сознание отказывалось принимать этот очевидный факт.
* * *На конспиративной квартире он так и не смог прийти в себя. Половина лица заплыла густым лиловым отеком. Болели опухшие губы и нос, болела и кружилась голова. Болели выбитые пальцы правой руки. Постоянно подташнивало. Было что-то унизительное и противное в этой боли. Он постоянно боролся с желанием в очередной раз пойти и вымыть руки, точно чужая кровь по-прежнему была на его опухшей руке. В конце концов он отправил хозяйку – пожилую одинокую женщину, жившую за счет сдаваемой внаем комнаты, – на рынок с просьбой купить чего-нибудь спиртного. И побольше спиртного. Не понимая, как другие люди все болезни души и тела лечат вином, он решил, что сейчас и ему непременно нужно выпить, если не напиться до беспамятства.
Пришедшая с улицы хозяйка была взволнована и встревожена одновременно.
– Вы себе представить не можете, что творится в городе, – с порога начала она рассказывать.
И, точно иллюстрируя ее рассказ, с улицы донеслись звуки беспорядочной стрельбы и такие же беспорядочные крики. Было слышно, как рядом разбили окно и стекла со звоном разлетелись по мостовой.
– Не стоит подходить к окнам, – сказал он хозяйке, предупреждая ее порыв выглянуть в окно.
– Боже мой! Боже мой, – беспрестанно повторяла женщина. – На улице хватают офицеров. Куда-то их уводят. На рынке какой-то ваших лет прапорщик застрелился, когда его хотели арестовать.
Он уже не слушал ее. Раскупорив одну из двух принесенных бутылок коньяка, он, как горький пьяница, пил из горлышка бутылки. Пил большими глотками коньяк, вкус которого в тот момент абсолютно не чувствовал. Ошеломленная происходящими событиями и его необычным поведением, хозяйка что-то говорила и говорила еще, но он ее не слышал.
Сидя за столом, бессмысленно глядя на бутылки коньяка и на принесенные заботливой женщиной закуски, он размышлял. Опьянения он не чувствовал, но коньяк вернул способность думать. Не так чувствовалась боль во всем теле. Он представлял себе, как по лесам, обходя крупные населенные пункты, пытаются пробраться на Дон четыреста всадников Текинского полка со своим командиром полковником Кюгельгеном, с приятелем Суровцева – Эртгардтом и самим Корниловым.
В том, что они будут разгромлены и рассеяны многочисленными отрядами Красной гвардии, Суровцев не сомневался. Сам вид этого отряда, облаченного в восточные желто-синие полосатые халаты, с белыми черкесками на головах, настолько экзотичен в русском пейзаже, что, кажется, сама природа против них. Меньше беспокоила судьба других генералов. Мирк-Суровцев, конечно, знал, что лучше бы пробираться поодиночке, но в отличие от него самого почти все генералы напрочь лишены навыков конспирации. Парами они себя чувствовали бы увереннее. Легенды и документы он готовил, исходя из совокупности личных качеств и внешности каждого. Исходя из того, что в более поздние годы специалисты стали называть «психотипом личности». Молодцеватые Марков и Романовский стали один солдатом, другой прапорщиком из запасных. Маркову даже понравилась такая роль. Еще в Быхове, примерив солдатскую шинель, он продемонстрировал такую матерщинную лексику, что генералы покатились со смеху.
– Погодь, не так еще поржете, кады мы вас за храп возьмем, – уже совсем не смешным замечанием закончил он свою речь «сознательного товарища».
Генерал Лукомский по легенде превратился в добропорядочного и пугливого немецкого колониста и отправился в Петроград один, навстречу эшелонам Крыленко. Знание польского языка Деникиным сделало его польским помещиком. Антон Иванович отказался от предложения Кусонского, выполнявшего специальное поручение, ехать с ним на паровозе. Вместо него укатили Марков и Романовский, в дороге исполнявшие обязанности кочегаров. А затем уже в обычном поезде «денщик» Марков бегал за кипятком для «своего офицера». А сам Деникин уже в Новочеркасске признался Суровцеву:
– Поражаюсь вам, полковник! У меня для конспирации положительно не хватает игры воображения. Можете себе представить? Разговаривал со своим попутчиком на польском языке, а на вопрос какого-то солдата: «Вы какой губернии?» – машинально отвечаю: «Саратовской». Потом пришлось сбивчиво объяснять, как поляк попал в Саратовскую губернию.
Они еще не раз вспоминали это путешествие, которое не без заслуги полковника Мирка-Суровцева закончилось благополучно. И даже не склонный смеяться Корнилов улыбался, вспоминая, как он в изношенных валенках и в рваном крестьянском армяке вышел из поезда в Новочеркасске с паспортом на имя беженца из Румынии Лариона Иванова и объявил патрулю:
– Я генерал Корнилов. Мне необходимо видеть генерала Алексеева.
— Хорошо хоть узнали, – со смехом заметил ему Марков.
Еще один забавный случай с узнаванием произошел с тем же Корниловым раньше. В ночь на 3 декабря на станции Конотоп один из арестованных офицеров Текинского полка в сопровождении караульного офицера направлялся в буфет за провизией для арестантов. На перроне его окликнул хромой старик в старенькой заношенной одежде и в тех же, теперь легендарных, стоптанных валенках и простуженным голосом генерала Корнилова произнес:
– Здорово, товарищ! А Гришин с вами?
Пораженный арестант чуть было не гаркнул: «Здравия желаю ваше превосходительство!» Вместо этого получилось неуклюжее:
– Здравия… здравствуйте, да…
Довольный ответом старик кивнул и исчез в толпе.
– Послушайте, да ведь это генерал Корнилов! – воскликнул караульный офицер.
– Да вы с ума сошли! – рассмеялся в ответ арестованный. – Просто знакомый один…
Они были честными и бескорыстными людьми – эти генералы. Изучая их судьбы, невольно поражаешься некой их наивности. Противники их по Гражданской войне были циниками и прагматиками. Греховность братоубийственной войны преследовала белогвардейских генералов до конца жизни, когда их противники и голову-то себе не забивали всякими «антимониями» вроде «раскаяние» и «покаяние». Даже вступив в Гражданскую войну, белые генералы продолжали покупать, а не отбирать у населения продукты и все необходимое для снабжения армии. Противная же сторона пошла дальше самого Наполеона, в свое время ликвидировавшего в армии институт маркитантов. Вместо наполеоновских реквизиций в революционной Франции население России познало продразверстку. И уже не реквизировалась часть чего-то, а отнималось все подчистую. А появление заградительных отрядов? А показательные расстрелы, которые устроил Троцкий на Волге? В истории такого не было со времен существования монгольской империи, когда за бегство с поля боя убивали каждого пятого или десятого. Говорят, Корнилов тоже обещал украсить повешенными рабочими фонари на столичных улицах, но обещание свое не выполнил.
В.В. Шульгин, с которым за свою жизнь Суровцев встречался много раз, писал: «Начинали войну почти святые. Закончили ее почти бандиты».
– Это про быховских узников и про меня, Василий Витальевич, – сказал много лет спустя генерал Суровцев Шульгину.
В тот день ноября 1917 года он осознал, что вступил в войну совершенно другую. В любой из войн человеческое желание выжить приводится в соответствие с уничтожением себе подобных. И развитие военного дела не что иное, как совершенствование этого убийства. Но война Гражданская – всегда массовое самоубийство народа, ее допустившего. По большому счету, независимо от того, кто победит, поражение терпит нация. А интернационализм, как выяснилось в двадцатом веке, хорош в любой другой стране, кроме страны собственной. Если она у вас, конечно, есть.
На другой день, попрощавшись с хозяйкой, которая начинала догадываться, что квартирант ее не только офицер, но и офицер особенный, щедро с ней расплатившись, он навсегда покинул свое временное жилье. Женщина, поднявшись в комнату постояльца, чтобы произвести уборку, обнаружила на туалетном столике золотые часы квартиранта. Она было бросилась вслед за офицером, чтобы вернуть дорогую вещь, но увидела короткую записку: «Примите на память. А лучше продайте. Прощайте». Почему-то молодой человек хотел расстаться с этими часами – поняла хозяйка. И причина этого поступка, очевидно, была серьезной. Это показалось ей тем более странным, что на крышечке была выгравирована дарственная надпись: «Любушке штабсъ-капитану Мирку-Суровцеву от казаковъ-кубанцовъ. Восточная Пруссия. 1914 год».
rulibs.com
Д.В. Лехович. Заключение в Быхове. Белые против красных. История России. Библиотека.
Мы расстались с генералом Деникиным в тот момент, когда его с офицерами препроводили в Быхов для общего суда над всеми участниками корниловского выступления.
Заключенные в Быхове находились в старом, угрюмом двухэтажном здании, когда-то католическом монастыре, потом женской гимназии, превращенной в тюрьму. Забор и железные ворота рядом со старым костелом отделяли внешний мир от тюремного двора. По краям его был деревянный тротуар. Он был необходим, так как в дождливые дни грязь во дворе стояла непролазная. Дальше окна в глубоких впадинах с решетками, тяжелая деревянная дверь, темная лестница, низкие комнаты со сводчатым потолком. И в этой неприветливой обстановке арестованные, которых уже несколько недель назад перевезли сюда из Ставки, ждали с тревогой и волнением приезда генерала Деникина. Они знали, что творилось в Бердичеве, и мысль о возможном самосуде над Деникиным не давала им покоя. При свидании вздох облегчения вырвался у всех: слава Богу, уцелел!
Очень сердитесь на меня за то, что я вас так подвел? обнимая Антона Ивановича, говорил ему генерал Корнилов.
Полноте, Лавр Георгиевич, в таком деле личные невзгоды ни при чем.
Весь мучительный период бердичевского заключения генерал Деникин перенес с поразительной стойкостью. Но по приезде в Быхов после всего пережитого наступила сильная реакция. Однако он ее скоро преодолел. Начальник штаба и верный друг Сергей Леонидович Марков, самый молодой из арестованных генералов, как ни в чем не бывало проявлял необычайную бодрость. «Нет, жизнь хороша, писал он, и хороша во всех своих проявлениях».
В первый раз с середины августа увидел Антон Иванович свою невесту. Она стремилась к нему в Бердичев. Но, ограждая ее от опасности, он строго запретил ей там появляться. Жила она в Киеве в квартире покойной Елизаветы Федоровны Деникиной. В ужасе от того, что случилось с Антоном Ивановичем, она помимо него очень толково и дельно организовала в Киеве защиту. Привлечен был В. А. Маклаков, известный юрист и оратор, член Государственной думы, защитник в процессе Бейлиса. Но Маклаков был в Москве, и ввиду той поспешности, которую проявлял комиссар Юго-Западного фронта Иорданский, судить генерала Деникина военно-революционным судом Ксения Васильевна привлекла группу известных киевских адвокатов, которые взяли на себя защиту генерала Деникина, образовав коллегию. Состояла она из присяжных поверенных разных политических партий. Входили в нее Григорович-Барский, Калачевский и Лещ. Последнему Ксенией Васильевной были переданы отобранные из архива Антона Ивановича письма, рукописи, печатные статьи, дававшие характеристику его общественно-политических взглядов. Кроме того, в Киеве наготове находился автомобиль: коллегия опасалась, что «суд» и расстрел могут произойти скоропалительно. Нужно было не опоздать с юридическим вмешательством. К счастью, эти предосторожности оказались излишними. И вот настал день встречи.
Вошла в камеру и… смутилась, рассказывала Ксения Васильевна. Там много народу, и все на меня смотрят. Улыбается своей милой, смущенной улыбкой мой генерал. А мне хочется целовать его руки и плакать.
Условия заключения в Быхове были отличны от тюремной жизни в Бердичеве. В пределах здания арестованные в Быхове пользовались полной свободой. Внутри их охраняли преданные и верные генералу Корнилову текинцы. Наружную охрану несла рота Георгиевского полка.
«Официально, писал генерал А. С. Лукомский, мы все время, кроме необходимого на пищу и предоставляемого для прогулки, должны были сидеть по своим комнатам, но в действительности внутри здания мы пользовались полной свободой и ходили, когда хотели, один к другому. Денежного содержания лишили, но пищу нам разрешено было готовить на казенный счет такую же, как давали в офицерских собраниях. Из Ставки в Быхов был прислан повар, и нас кормили вполне удовлетворительно…Прогулка нам разрешалась два раза в день во дворе, вокруг костела. Впоследствии для наших прогулок отвели большой сад, примыкавший к дому, в котором мы помещались».
Женам заключенных дали разрешение поселиться в Быхове. Они посещали тюрьму ежедневно. Приемные часы были от 10 часов утра до 6 часов вечера. Одним словом, после тюремного режима в Бердичеве ограничения в Быхове казались чистой формальностью.
Создалось такое впечатление, говорил Антон Иванович, будто всем было очень неловко играть роль наших «тюремщиков».
Генералов Деникина и Маркова вселили в комнату, где уже находился Иван Павлович Романовский, бывший генерал-квартирмейстер Ставки. Дружба между ним и Деникиным, начавшаяся в Быхове, сохранилась в гражданскую войну и оборвалась лишь с убийством генерала Романовского неопознанным злоумышленником 5 апреля 1920 года в бильярдной комнате русского посольства в Константинополе.
Комнату трех генералов описала в своей неопубликованной рукописи Ксения Васильевна:
«Два окна. Между ними единственный столик; на нем маленькая, корявая, закоптелая керосиновая лампа. Два стула. Так что все сидят на своих кроватях. Я сажусь рядом с Антоном Ивановичем на жесткую кровать, прикрытую солдатским одеялом, и мы потихоньку начинаем разговор под шум голосов. С тех пор больше месяца я каждый день по два раза приходила в тюрьму. В сущности, проводила в ней весь день.Утром после чая шла туда, возвращаясь к обеду, после обеда опять и приходила (домой) к ужину. Познакомилась и присмотрелась ко всем быховцам… Рядом с нашей камерой жил генерал Корнилов… Против Корнилова через коридор помещались Лукомский и Эрдели, рядом с ними Эльснер и Ванновский, дальше Кисляков и Орлов. Потом молодые офицеры, часть которых помещалась в нижнем этаже, где была столовая. Все генералы собирались всегда в нашей комнате, отчасти потому, что она была больше других и «женский элемент» вносил оживление. Особенно жена генерала Романовского, Елена Михайловна, очень оживленная и остроумная. Из дам была еще жена генерала Лукомского. Сидели на кроватях, на сундучках и чемоданах, выдвинутых из-под кровати.
Сергей Леонидович Марков обыкновенно шагал из угла в угол, на ходу споря и разговаривая, или клал пасьянс на колченогом столике. Иногда к нему подсаживался Орлов и давал советы. И если пасьянс не выходил, Марков посылал его к черту, бросал карты и вскакивал. Первое время меня немного пугал Сергей Леонидович своей шумной резкостью. Зато с первого же дня удивительно понравился И. П. Романовский. Фигура у него несколько массивная, широкоплечая, хотя без всякой полноты. Одет как-то изысканнее других. Говорит немного. Как будто не любит двигаться, все больше сидит на своей кровати, слушает постоянные споры. Лицо умное, а улыбка очень добрая… Наблюдая их всех изо дня в день, я заметила, что он часто знает больше других. И, вступая в разговор, старался так деликатно вести его, чтобы не дать почувствовать, что он сведущее своего собеседника. Тогда еще он не был так близок с Антоном Ивановичем. Они присматривались друг к другу, чувствуя взаимную большую симпатию, но оба не обладали ни экспансивным нравом, ни разговорчивостью. Связующим звеном служил Марков. Он был дружен и с Иваном Павловичем с ранней юности, а за войну очень привязался к Антону Ивановичу.
Удивлял меня немножко А. С. Лукомский своим самоуверенным тоном. Говорил резко, отчетливо, внушительно… Меня он подкупил тем, что искренне любил покушать и делал это как-то особенно аппетитно и вкусно. Жена его, дочь знаменитого генерала Драгомирова прямо очаровала меня. Представительная, умная, тактичная, она этим подкупала людей. Подмечала замечательно чутко слабые и чувствительные места и говорила каждому, что ему приятно.
…В первый раз я увидала Корнилова во дворе. Мы возвращались после прогулки с Антоном Ивановичем, и почти у дверей мимо нас прошел небольшого роста генерал, с желтым лицом и немного кривыми ногами, помахивая палкой или хлыстиком. Антон Иванович сжал мне руку и показал глазами ему вслед:
Корнилов.
Неужели?!
В этом слове было разочарование. Я себе его представляла совершенно иначе, хотя и видела его портреты в газетах и журналах. Ничего величественного, ничего такого героического…
В тот же день после обеда Корнилов пришел в нашу камеру. При его входе все встали и вытянулись. Здесь, в Быхове, или, как его шутя называли, «пол-Ставке», он был по-прежнему Верховным, так его и звали за глаза, так к нему и относились.
…Корнилов принимал участие в разговоре с большим интересом и искренне смеялся над тихими замечаниями Кислякова и громкими Маркова. Вообще он приходил в нашу камеру не очень часто… Ко мне он относился хорошо, но говорил со мной таким слегка шутливым, слегка покровительственным тоном, как говорят с детьми. Может быть, потому что я была самая молодая в их обществе. Раз я взбегала быстро по темной лестнице тюрьмы и вынимала по дороге из муфты бутылку водки, которую я почти ежедневно приносила. На площадке натыкаюсь на Корнилова.
А ну, что это у вас, покажите.
Он взял бутылку, посмотрел и, улыбаясь, возвратил мне.
Вот попадетесь когда-нибудь, профессиональная спиртоноша…
Я вообще не особенно робкая, но перед Корниловым всегда как-то робела. А с водкой действительно мог быть скандал…
…По субботам местный батюшка приходил служить всенощную в тюрьму. Служил внизу в столовой. Составили свой хор, и Антон Иванович очень гордился, что пел в нем. Это его старое «ремесло». Еще в реальном училище во Влоцлавске он пел мальчиком в хоре все шесть лет и носил батюшке кадило.
Я стояла у стены. Как раз передо мной стоял Корнилов. Меня он удивлял и восхищал. Как станет, заложив руку за кушак и выставив слегка одну ногу, так и стоит целый час, не шелохнется. С ноги на ногу не переступит, не повернется. А у него рана в ноге была и иногда так болела, что он не мог из своей комнаты выходить».
Генерал Деникин составил список офицеров, находившихся в Быховской тюрьме ко 2 октября: всего 24 человека. Все они, как говорил Антон Иванович, были «люди самых разнообразных взглядов, в преобладающем большинстве совершенно чуждые политике и объединенные только большим или меньшим соучастием в корниловском выступлении и безусловным сочувствием ему».
На смену генералу Алексееву начальником штаба Верховного Главнокомандующего назначен был генерал Н. Н. Духонин. Честный и благородный человек, он так же, как Алексеев, готов был жертвовать своим именем, чтобы сохранить аппарат военного руководства. Заключенные в Быхове перенесли на него свое критическое отношение ко всем, кто тогда продолжал сотрудничать с Керенским. И, невзирая на это, Духонин сделал все от него зависевшее, чтобы облегчить их участь и оградить от возможного самосуда.
С этой целью Ставка расквартировала в Быхове (кроме роты Георгиевского полка и текинцев) польские воинские части, входившие в состав недавно образованного Польского корпуса под начальством генерала Довбор-Мусницкого. И генерал, и все офицеры, и солдаты были уроженцами той части Польши, которая входила в состав Российской империи.
«Отношение поляков к быховским узникам, писал А. И. Деникин в одной из своих неопубликованных рукописей, было поистине рыцарское. Фамилию начальника польской дивизии я забыл, а бригадным был Желиговский».
Подчиняясь распоряжениям Ставки, но считая свои войска на положении иностранных, генерал Довбор-Мусницкий отдал приказ польским частям, расположенным в Быхове, не вмешиваться во внутренние распри России, но в то же время не допускать насилия над арестованными русскими генералами, защищать их, а в случае надобности вступить в бой.
«Действительно, писал генерал Деникин, два-три раза, ввиду выступления проходивших (воинских) эшелонов, поляки выставляли сильные дежурные части с пулеметами, начальник дивизии и командир бригады приходили к нам уславливаться с Корниловым относительно порядка обороны».
Трудно представить себе глубину душевной драмы и чувства одиночества этой кучки русских патриотов, которых от угрозы своих же разнузданных солдат должны были охранять инородные воинские части поляки и текинцы.
Связь Быхова со Ставкой регулярно поддерживали два офицера, в разное время служившие под началом генерала Деникина и глубоко ему преданные. Это были полковники Квашнин-Самарин и Тимановский. Первый занимал должность коменданта Ставки, а до войны был адъютантом Архангелогородского полка, которым тогда командовал Антон Иванович. Второй командир Георгиевского батальона, а перед тем доблестно сражался в рядах Железной дивизии. Имя полковника Тимановского уже упоминалось в связи со вторичным взятием русскими войсками города Луцка в мае 1916 года, когда, опираясь на палку, он вел свой батальон в атаку на укрепленные позиции австрийцев. Итальянский военный агент, наблюдавший это зрелище, в восторге кричал: браво! браво!
Эти офицеры держали быховских генералов в курсе того, что происходило в Ставке и в стране. А события в стране развивались стремительно. Уже с начала сентября руководство Советами перешло к большевикам. Троцкий возглавлял Петроградский Совет и призывал пролетарские и солдатские организации «к сплочению своих рядов». Вдобавок ко всем прочим учреждениям появились по всей России новые «комитеты спасения и охраны революции». Призрачная власть правительства окончательно испарилась. Газеты того времени пестрели заголовками: беспорядки, самосуды, погромы, анархия.
В середине октября только слепые и глухие могли не замечать, что большевики готовятся к захвату власти. Да они этого и не скрывали. 16 октября Троцкий организовал Военно-революционный комитет. Ближайшей его целью было подчинить себе через полковые комитеты Петроградский гарнизон. Днем позже распоряжением Военно-революционного комитета произошла раздача оружия и патронов рабочим Путиловского завода, Охты и Выборгской стороны. Процедура была простая: казенным складам предъявлялся ордер комитета, и служащие складов, без протеста или сопротивления, выдавали рабочим требуемые винтовки и патроны. На глазах у всех пролетариат явно и открыто вооружался.
На этот раз тот же лозунг «Вся власть Советам!»имел гораздо более определенный смысл, чем во время восстания в июле, так как, Советы были уже в цепких лапах большевиков.
И во всей столице лишь один человек не сознавал надвигавшейся опасности. Это был Керенский. Насколько в те дни он жил в каком-то непонятном мире иллюзий, свидетельствует рассказ Владимира Дмитриевича Набокова.
«За четыре-пять дней до октябрьского большевистского восстания, писал он, в одном из наших заседаний в Зимнем дворце, я его (Керенского) прямо спросил, как он относится к возможности большевистского выступления, о котором тогда все говорили. «Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло!» ответил он мне. «А уверены ли вы, что сможете с ним справиться?» «У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно».
Но сил, которых было больше, чем нужно, вообще не оказалось. И члены Временного правительства, за исключением министра-председателя, это отлично понимали.
25 октября, в день большевистского восстания, сознавая свою беспомощность, Временное правительство обратилось к населению с воззванием. Оно возвещало, что Петроградский Совет потребовал передачу ему власти под угрозой бомбардировки Зимнего дворца из пушек Петропавловской крепости и крейсера «Аврора», стоявшего на Неве.
Это было откровенным признанием безнадежности положения. Чувствуя недоброжелательство к себе и боясь быть выданным большевикам, Керенский бежал. Он бесследно пропал, как в воду канул… И в течение восьми месяцев скрывался в России. С этого момента имя его исчезает со страниц истории.
26 октября, вскоре после двух часов утра, все министры Временного правительства (за исключением Керенского и министра продовольствия Прокоповича) были арестованы в Зимнем дворце и под охраной красногвардейцев препровождены в Петропавловскую крепость, где еще с конца февраля месяца томились в заточении министры царского правительства. По сравнению с февральской революцией и восстанием 3 5 июля, захват власти большевиками был относительно бескровным.
Предвидя падение Временного правительства и неминуемый самосуд, быховские узники обдумывали и обсуждали план действий. Дон и казачество казались им единственным убежищем, сулившим возможность борьбы с надвигавшейся анархией.
Побег из тюрьмы не представлял больших трудностей. На этот случай были заготовлены револьверы и фальшивые документы. Вопрос бегства облегчался тем, что комиссия Шабловского и Ставка добились постепенного освобождения из-под ареста большинства заключенных. К концу октября в Быхове оставалось лишь пять генералов: Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков.
С момента захвата власти большевиками всякое промедление было бессмысленно и опасно. Крыленко с эшелоном матросов двигался к Могилеву.
«Утром 19 (ноября), вспоминал генерал Деникин, в тюрьму явился (из Ставки) полковник Генерального штаба Кусонский и доложил генералу Корнилову: «Через четыре часа Крыленко приедет в Могилев, который будет сдан Ставкой без боя. Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключенным необходимо тотчас же покинуть Быхов».
Послав полковника Кусонского к Корнилову, генерал Духонин отлично отдавал отчет в том, что распоряжением освободить быховцев он подписал себе смертный приговор.
Духонин имел возможность скрыться, но он этого не сделал. «Я знаю, говорил он своим приближенным, что меня арестует Крыленко, а может быть, меня даже расстреляют. Но это смерть солдатская».
По старой традиции, как капитан тонущего корабля, он считал долгом разделить с ним свою участь.
«На другой день, писал А. И. Деникин, толпа матросов, диких и озлобленных, на глазах Главковерха Крыленко растерзала генерала Духонина и над трупом его жестоко надругалась.…А бюрократическая Ставка, с укором продолжал Деникин, верная своей традиции «аполитичности»… в тот день, когда терзали Верховного Главнокомандующего, в лице своих старших представителей приветствовала нового Главковерха!..»
Духонинское «непротивление злу» не могло найти отклика в душе Деникина. Он эту черту не понимал и осуждал; считал, что генерал Духонин безнадежно запутался «в пучине всех противоречий, брошенных в жизнь революцией». И тем не менее на Духонина он всегда смотрел как на человека безупречно честного и к памяти его относился с глубоким уважением.
Выслушав доклад полковника Кусонского, генерал Корнилов тут же распорядился, чтобы верный ему текинский конный полк был готов к выступлению из Быхова в полночь с 19 на 20 ноября. Он решил идти с полком. Корнилову было проще и безопаснее, переодевались и изменив свою наружность, двигаться на юг в одиночку. Но он был привязан к текинцам и считал своей обязанностью разделить их участь. Это обстоятельство, как отметил потом Деникин, чуть не стоило ему жизни.
Рота Георгиевского полка приняла известие об освобождении генералов без вопросов и протеста. Наоборот, при прощании солдаты провожали их добрым словом: дай вам Бог, не поминайте лихом…
Остальные генералы, кроме Корнилова, сговорившись между собой встретиться в Новочеркасске на Дону, переоделись и, как говорил Антон Иванович, «изменили свой внешний облик». Это было необходимо: их наружность слишком хорошо была известна в армии, и по дороге их могли легко опознать, Каждый из них в одиночку отправлялся в далекий и опасный путь. Лишь Романовский и Марков решили пробираться на Дон вместе. Они воспользовались предложением полковника Кусонского ехать с ним на паровозе до Киева, куда он командировался с особым поручением. Романовский остался в офицерской форме, заменив лишь погоны генерала погонами прапорщика. Марков же переоделся рядовым солдатом. Играя роль денщика Романовского, он удачно подражал распущенной манере «товарищей».
Генерал Лукомский превратился в немецкого колониста. А генерал Деникин получил удостоверение от начальника штаба польской стрелковой дивизии, что он «есть действительно помощник заведующего 73-м перевязочным польским отрядом Александр Домбровский».
Под видом польского буржуя Александра Домбровского Антон Иванович отправился на быховскую станцию, выяснил, что ближайший поезд, шедший в Ростов-на-Дону, отходил через пять часов, купил билет и, чтобы не обращать на себя внимания на вокзале в Быхове, решил переждать в штабе польской дивизии.
На счастье Деникина, в польском штабе оказался молодой польский офицер Любоконский, который тем же поездом собирался ехать в отпуск к своим родным. «Этот молодой офицер, вспоминал Антон Иванович, оказал мне огромную услугу и своим милым обществом, облегчавшим мое самочувствие, и своими заботами обо мне во все время пути.
Поезд опоздал на шесть часов. После томительного ожидания в 10 1/2 часов (вечера) мы наконец выехали.
Первый раз в жизни в конспирации, в несвойственном виде и с фальшивым паспортом. Убеждаюсь, что положительно не годился для конспиративной работы. Самочувствие подавленное, мнительность, никакой игры воображения. Фамилия польская, разговариваю с Любоконским по-польски, а на вопрос товарища-солдата: вы какой губернии будете? отвечаю машинально: Саратовской. Приходится давать потом сбивчивые объяснения, как поляк попал в Саратовскую губернию».
Здесь следует напомнить, что, хотя Антон Иванович и родился в русской Польше, отец его Иван Ефимович был уроженцем Саратовской губернии. Отсюда у Деникина и вошло в привычку с детства считать себя саратовским.
На следующий день Антон Иванович увидел, что на всех железнодорожных станциях появились огромные объявления о бегстве Корнилова, Деникина и других быховских генералов. Военно-революционный комитет призывал к беспощадному подавлению всякой контрреволюционной попытки, к задержанию и аресту этих генералов. В афише говорилось о том, что Корнилов бежал с отрядом в 400 текинцев.
В поезде, набитом солдатами, красногвардейские патрули несколько раз в пути тщательно проверяли бумаги пассажиров. Они искали. И каждый раз рука Деникина сжимала в кармане рукоятку револьвера. Много позже генерал обнаружил, что револьвер никуда не годился.
Чтобы не вступать в разговоры и не быть случайно опознанным кем-нибудь из солдат, Антон Иванович забрался на верхнюю полку в купе и, повернувшись лицом к стенке, делал вид, что спит.
«Мое долгое лежание на верхней полке, рассказывал он, показалось подозрительным, и внизу заговорили: «Полдня лежит, морды не кажет. Может быть, сам Керенский? Поверни-ка ему шею!»
Кто-то дернул меня за рукав, я повернулся и свесил голову вниз. По-видимому сходства не было никакого. Солдаты рассмеялись, за беспокойство угостили меня чаем».
По дороге, в Харькове, пришлось менять поезд. На харьковском вокзале Антон Иванович увидел в толпе хорошо знакомые ему силуэты Романовского и Маркова. Попали они в тот же поезд, но в разные вагоны. С трудом и опаской, шагая через груду спавших и сидевших на полу солдат, Деникин перебрался, наконец, к своим друзьям. Хотелось обо многом говорить, но приходилось соблюдать конспирацию. Марков, как исправный денщик, бегал на остановках за кипятком для чая. Какой-то поручик, ехавший в Тифлис, все старался припомнить обстоятельства, при которых в конце 1916 года он мог встретить на Румынском фронте Александра Домбровского. «Ваше лицо мне знакомо», говорил он Антону Ивановичу. Но польский гражданин Домбровский упорно отрицал возможность такой встречи. И только при прощании на ростовском вокзале он признался, что действительно хорошо знал 2-ю дивизию, в которой служил поручик, и вместе с ней дрался под Рымником. И тут, поняв наконец, что его собеседник ни кто иной, как генерал Деникин, которого, как и Корнилова, повсюду искали большевики, поручик застыл от изумления.
Тем временем в час ночи 20 ноября текинский полк во главе с генералом Корниловым вышел из Быхова и направился на юго-восток. Быстрыми переходами, стараясь возможно скорее оторваться от района Ставки, повсюду ожидая погони и нападения, полк в течение первой недели прошел около 350 верст. Наступили сильные морозы. Приходилось держаться вдали от железных дорог, двигаться ночью, идти лесом, подмерзшими болотами, пересекать занесенные сугробами поля. Всадники страдали от холода, лошади стали выбиваться из сил. В селениях жители, напуганные солдатскими грабежами, со страхом встречали отряд неведомых инородцев и с изумлением провожали текинцев, которые за все платили и никого не обижали.
Со слов участников этой эпопеи генерал Деникин описал ее следующим образом:
«На седьмой день похода, 26 (ноября)… явившийся добровольно крестьянин-проводник навел текинцев на большевистскую засаду: поравнявшись с опушкой леса, они были встречены почти в упор ружейным огнем… Около двух часов дня подошли к линии Московско-Брестской железной дороги около станции Песчаники. Неожиданно из-за поворота появился поезд и с приспособленных площадок ударил по колонне огнем пулеметов и орудия. Головной эскадрон повернул круто в сторону и ускакал, несколько всадников свалилось, под Корниловым убита лошадь, полк рассыпался…»
Генерал Корнилов понял, что с полком ему до Дона не добраться, а текинцам без него будет легче и безопаснее. Расставшись с полком, он решил пробираться на юг в одиночку. По дороге, на перроне станции Конотоп, какой-то офицер наткнулся в толпе на хромого старика в старой заношенной одежде и в стоптанных валенках. В этом старике он признал Корнилова.
«6 декабря, писал А. И. Деникин, старик по паспорту Ларион Иванов, беженец из Румынии, прибыл в город Новочеркасск, где его ждали с тревожным нетерпением семья и соратники».
Кружным путем, с подложными документами, в чужой одежде, с измененной наружностью будущие руководители белого движения пробирались на Дон.
Вперёд>>
Просмотров: 2604
statehistory.ru