Блок поэмы – Поэмы Блока: полный список

Содержание

Книга Поэмы читать онлайн бесплатно, автор Александр Блок на Fictionbook

«Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!..»

Имя Александра Блока, пожалуй, прежде всего связано у большинства читателей с множеством замечательных лирических стихотворений, подчас – подлинных шедевров, будь то стихи о любви во всей ее великой силе и во всем драматизме (вспомним хотя бы знаменитое «О доблестях, о подвигах, о славе…» или «Приближается звук…») или о родине («Россия», «На поле Куликовом»).

Поэмы Блока, за исключением «Двенадцати», вызвавших бурю разноречивых оценок, даже до сих пор не утихшую, менее известны, хотя едва ли не каждая из них была важной вехой на творческом пути поэта.

Проба себя в этом жанре совпала у Блока с завершением и выходом в свет в конце 1904 года его первой книги «Стихи о Прекрасной Даме». В ней роман с будущей женой Л. Д. Менделеевой осмыслен в духе не только романтически-рыцарского преклонения перед возлюбленной, но и увлекшей молодого поэта мистической философией Владимира Соловьева, пророчившего преображение мира Красотой, Вечной Женственностью.

«Туго, гладкими стихами старательно пишу поэму», – сообщал Блок 13 декабря 1904 года другому соловьевцу – Андрею Белому. В рукописи она носила название «Прибытие Прекрасной Дамы». Как и в сборнике стихов, туманно-мистические образы сочетались в ней с чутким ощущением назревающих в реальной действительности перемен.

Занятые «тяжелым», «медленным» трудом люди в «душном порту» неясно мечтают о каком-то чуде. Наконец гроза поет им «веселую песню», предвещая скорое прибытие «больших кораблей» из далекой страны.

А уж там – за той косою —
Неожиданно светла,
С затуманенной красою
Их красавица ждала…

То – земля…

Тут, пожалуй, впервые появляется в поэзии Блока образ родины (сходный образ впоследствии возникнет в знаменитом стихотворении «Россия»: «И лишь забота затуманит твои прекрасные черты»).

В упомянутом письме Белому говорится, что автор «дошел наконец до части, где должна появиться Она». Однако остановился и затем, публикуя эти семь глав незавершенной поэмы, озаглавил ее просто «Ее прибытие», уклонившись от прямого отождествления «Ее» с Прекрасной Дамой. А один из ближайших друзей Блока, Евгений Иванов, обычно посвящаемый им в самые сокровенные переживания, писал в черновых набросках своих воспоминаний, что таинственная Она – это революция.

В то время революция рисовалась Блоку в самых светлых тонах, почти как Тузенбаху в чеховской пьесе «Три сестры», который, говоря о «здоровой сильной буре», радуется тому, что она «сдует (странный глагол применительно к буре! – А. Т.) с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку». Вот и у Блока «буйные толпы» ведут себя самым мирным образом:

…в предчувствии счастья
Вышли на берег встречать корабли.

Кто-то гирлянду цветочную бросил,
Лодки помчались от пестрой земли.
Сильные юноши сели у весел,
Скромные девушки взяли рули.

Плыли и пели, и море пьянело…

И если в одном из вариантов этой, последней из написанных глав упоминается «гребень кровавый» морской волны, то это всего лишь зрительное впечатление – отблеск солнечных «пурпуровых стрел».

Далекий путь лежит отсюда до «Двенадцати»! И первым шагом на этом пути стало решение автора не продолжать свою первую поэму как продиктованную «разными несбывшимися надеждами», как пояснит он позже, помещая ее главы в собрание сочинений. О желании «бросить поэму» сказано уже в том же письме Андрею Белому, а наступившее вскоре, 9 января 1905 года, Кровавое воскресенье могло только окончательно похоронить мечты о скором и триумфальном пришествии «кораблей свободы».

В трагическом стихотворении «Девушка пела в церковном хоре…» (1905) очарованным ее «сладким» голосом людям «казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли», –

И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Здесь вероятны как скорбный отголосок гибели русского флота в недавнем Цусимском бою, так и символический мотив несбывшихся надежд. В пору поражения первой русской революции он вновь и вновь возникал в более поздней книге Блока «Снежная маска» (1907), в тех же, знакомых нам, образах: «Там, где… В дали невозвратные Повернули корабли. Не видать ни мачт, ни паруса…», «И за тучей снеговой Задремали корабли…», «На вьюжном море тонут Корабли…» и т. п.

Впрочем, новый и совсем особый драматический поворот приобретает эта тема уже в поэме «Ночная Фиалка» (1906). В отличие от пьесы «Балаганчик» (1906), где Блок весьма саркастически высмеял мистические «предчувствия» и «ожидания» своих недавних единомышленников (да и свои собственные!), поэма выдержана в иной тональности.

Говоря об одном персонаже «Балаганчика» – рыцаре, автор в письме к постановщику пьесы В. Э. Мейерхольду высказал примечательное пожелание, выраженное в метафорической форме: пусть меч его будет «матово-серым, как будто сталь его покрылась инеем скорби, влюбленности, сказки – вуалью безвозвратно прошедшего, невоплотимого, но и навеки несказанного» (то есть невыразимо дорогого).

Эти слова – как будто музыкальный ключ, в котором выдержано все повествование в «Ночной Фиалке». Герой во сне попадает в странный сказочный мир, где уже бывал раньше, когда вместе с «товарищами прежними» поклонялся «королевне забытой страны, что зовется Ночною Фиалкой». Теперь же он видит, как собравшиеся всё глубже погружаются в сонное оцепенение, «и проходят, быть может, мгновенья, А быть может, – столетья». Подурнела королевна, потускнели королевские венцы, рассыпаются в прах мечи, сквозь истлевший пол пробивается травка. Все овеяно «стариной бездыханной», а настоящая жизнь – где-то далеко отсюда:

Слышу, слышу сквозь сон
За стенами раскаты,
Отдаленные всплески,
Будто дальний прибой,
Будто голос из родины новой…

Или гонит играющий ветер
Корабли из веселой страны.

На сей раз символический образ кораблей – жизненных перемен – возникает как решительный, динамический контраст блекнущему сказочному королевству. И сам герой, похоже, испытывает мучительное раздвоение между верностью когда-то дорогому прошедшему и тягой на простор. Мы еще припомним эту драматическую коллизию, когда будем читать более поздние поэмы Блока, в особенности – «Соловьиный сад».

Если в своей лирике Блок вскоре декларировал: «Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!», то в цикле небольших поэм «Вольные мысли» (1907) возникает реальная панорама окружающего мира. Чрезвычайная конкретность, зримость рисуемых здесь картин повседневности даже побуждала некоторых критиков видеть в «Вольных мыслях» стихотворные очерки. Но конечно же это прежде всего «спокойные, строгие, простые и величавые стихи», как восторженно охарактеризовал их один современник, почувствовавший их явственное родство со знаменитыми пушкинскими белыми стихами.

Скитания лирического героя очерчены со всей бытовой достоверностью («Я проходил вдоль скачек по шоссе…», «Однажды брел по набережной я…»), но за ними проступают и его духовные метания и томления, острое неприятие «сытого» существования (описание «гуляющих модниц и франтов» живо перекликается со строками знаменитого стихотворения «Незнакомка»: «Среди канав гуляют с дамами испытанные остряки»), тоска по «соленому воздуху» морских просторов и естественной народной жизни (у блоковских тружеников почти иконные лики: «…Светлые глаза привольной Руси Блестели строго с почерневших лиц»).

Пройдет несколько лет, и поэт сделает следующий шаг на пути приятия жизни не только во всей ее живой конкретности, но и во всей драматической масштабности ее исторического течения, становления, смены и в то же время преемственности, связи поколений, когда «в каждом дышит дух народа, сыны отражены в отцах».

«Современная поэзия чужда крупных замыслов», – сетовал один из ее ярких представителей – Иннокентий Анненский в предсмертной статье 1909 года. Сходного мнения придерживался и Блок. Как «недостаток… современной талантливости» отмечает он в записной книжке «короткость, отсутствие longue haleine^».

Перечитывание пушкинской и толстовской прозы не только утверждает его в этих мыслях, в мечтах о «большом стиле», но и как бы исподволь создает атмосферу некоей духовной «предрасположенности» к возникновению «крупных замыслов». «Волнение идет от „Войны и мира“ (сейчас кончил II том), – записывает он однажды ночью, – потом распространяется вширь и захватывает всю мою жизнь и жизнь близких и близкого мне».

Смерть отца в конце 1909 года, незаурядного ученого со сложной, несложившейся судьбой, способствует окончательной «кристаллизации» дотоле еще смутных мыслей.

Первоначально этому событию была посвящена преимущественно лирическая «Варшавская поэма». Впоследствии блоковский замысел расширяется и предполагает создание большого эпического полотна, запечатлевающего уже не только «жизнь близких», но и панораму русской и даже мировой истории конца XIX – начала XX века. «Варшавская поэма» становится лишь отдельной главой в этом новом произведении, где и отцовская биография, и эпизоды семейной хроники Бекетовых, родни поэта с материнской стороны, проецируются на широчайший исторический фон. Поэт стремится отыскать и выявить скрытые связи между личными драмами персонажей и нараставшим в мире предгрозовым напряжением.

Поэма «Возмездие» начинается триумфальной картиной возвращения русской армии в Петербург с русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Ликование, «толпа глазеющих зевак», все еще вроде бы благополучно… И, лишь как внезапно взметнувшийся язык подземного вулканического огня, возникает сцена тайного сборища революционеров, будущих участников цареубийства.

Столь же обманчивой оказывается и идиллическая жизнь изображенной далее петербургской дворянской семьи. Объективность, с которой описывает и оценивает поэт породившую его самого среду, – одно из его замечательных достижений. О конце русского дворянства говорит, как охарактеризовал себя однажды сам Блок, «тот, кто любил его нежно, чья благодарная память сохранила все чудесные дары его русскому искусству и русской общественности в прошлом столетии», но «кто ясно понял, что уже пора перестать плакать о том, что его благодатные соки ушли в родную землю безвозвратно…». (Не напоминает ли это отчасти грустную интонацию «Ночной Фиалки», где о персонажах говорилось, что «над старыми их головами Больше нет королевских венцов»?)

Одно только появление «незнакомца странного» (во многом похожего на отца поэта), нарушившего семейный покой, подобно грозовой зарнице на дотоле мирном небе. Впереди же «сию старинную ладью» ждут новые небывалые бури, зарождающиеся в русской жизни, поистине пророчески охарактеризованной Блоком:

Так неожиданно сурова
И вечных перемен полна,
Как вешняя река, она
Внезапно тронуться готова,
На льдины льдины громоздить
И на пути своем крушить
Виновных, как и невиновных,
И нечиновных, как чиновных.

К сожалению, автору не суждено было довести поэму до конца. Завершена лишь «отцовская» линия сюжета. Судьба сына (фигуры во многом автобиографической) остается неясной, но, несомненно, трагической. Возникающие в последней из завершенных, «варшавской», главе образы вьюги, ветра, который «ломится в окно, взывая к совести и к жизни», «Пана-Мороза», который «во все концы Свирепо рыщет на раздольи», в чем-то близки атмосфере будущей «октябрьской» поэмы Блока с ее сквозным мотивом метельной бури, сотрясающей мир.

Рядом с грандиозным по замыслу «Возмездием» «Соловьиный сад» выглядит очень скромно, и сам автор улыбчиво называл его «поэмкой». Однако, читая «поэмку» и рассматривая ее в перспективе всего творчества Блока, вспоминаешь давние строки Фета:

Но муза, правду соблюдая,
Глядит – а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.

В предельно сжатом и четко организованном сюжете «Соловьиного сада» воплощены издавна волновавшие Блока мысли и чувства. Уже в «Ночной Фиалке» герой тяготился пребыванием в сказочном королевстве, прислушиваясь к зову жизни за стенами. С годами этот мотив становится все отчетливее. Близкий будущей поэме сюжет возникает в стихотворении «В сыром ночном тумане…», где перед усталым путником возникает манящий огонек:

И показалось мне:
Изба, окно, герани
Алеют на окне…

И сладко в очи глянул
Неведомый огонь,
И над бурьяном прянул
Испуганный мой конь…
«О, друг, здесь цел не будешь,
Скорей отсюда прочь!
Доедешь – всё забудешь,
Забудешь – канешь в ночь!
В тумане да в бурьяне,
Гляди, – продашь Христа
За жадные герани,
За алые уста!»

Волнующая автора тема развита с поразительной смелостью и искренностью в сюжете «Соловьиного сада», где сказочность сочетается с величайшей простотой. Сердце героя разрывается между окружившей его в волшебном саду красотой и суровым долгом, связанным с «низким», прозаическим образом осла, спутника самого будничного труда.

В литературе о Блоке существует версия, согласно которой соловьиный сад – нечто дьявольское, соблазн, созданный на погибель человеку. Однако думается, что это скорее образ счастья, еще недостижимого для людей и поэтому морально невозможного даже для того, который, казалось бы, мог им спокойно наслаждаться. Эта же мысль постоянно возникает и в лирике поэта:

Пускай зовут: Забудь, поэт,
Вернись в красивые уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет. Покоя – нет.

Случилось так, что отдельным изданием «Соловьиный сад» был выпущен уже после революции, почти одновременно с «Двенадцатью», и демонстративно противопоставлялся некоторыми критиками этой новой поэме. Однако при всех внешне разительных отличиях оба произведения роднит самоотверженное приятие реальной жизни – в облике ли тяжелого будничного труда или грозно «двинувшейся» и крушащей на своем пути «виновных, как и невиновных» (вроде бедной «толстоморденькой Кати» в «Двенадцати») стихии народного мятежа.

Грозная, неостановимая поступь двенадцати героев явно ассоциировалась у поэта с его давним драматическим истолкованием знаменитого гоголевского образа-символа. «Что, если тройка, вокруг которой „гремит и становится ветром разорванный воздух“, – летит прямо на нас?» – писал он ранее, в статье «Народ и интеллигенция» (1908).

Блок чутко и верно понял, что «многопенный вал» (слова из его стихотворного послания «3. Гиппиус») революции возник из неисчислимого множества самых разных «капель» – от возвышенной мечты о справедливости до «черной злобы» и мстительных упований («Уж я ножичком полосну, полосну!..» – слышится в разноголосом «хоре» двенадцати красногвардейцев). По выражению чуткого современника, поэма осветила «и правду и неправду того, что совершалось». Ее герои нисколько не идеализированы, и тем не менее она, по словам поэта Максимилиана Волошина, «оказалась милосердной предстательницей (заступницей. – А. Т.) за темную и заблудшую душу русской разиновщины». С величайшим состраданием и сочувствием написан образ «бедного убийцы» Катьки – Петрухи. И появление в финале поэмы Христа как бы во главе красногвардейцев, пусть и невидимого им, говорило о надежде автора на то, что правда и справедливость все-таки живут в глубине этих яростных душ и в конце концов восторжествуют.

Подобным стремлением защитить, отстоять «правду того, что совершалось», продиктованы и написанные сразу после «Двенадцати» «Скифы». Непосредственные впечатления от происходящего (в первую очередь – от немецкого наступления на новорожденную и неокрепшую Советскую Республику) претворились в этой маленькой поэме в грандиозные трагические картины.

Еще в «Итальянских стихах» (1909) и других, более ранних произведениях Блок проводил резкую грань между ценностями великой европейской культуры и тем, что он называл «всеевропейской желтой пылью», цивилизацией, где «машина раздавила человека» (как это происходит в пьесе «Песня Судьбы»), гнетущей бездуховностью; между тем, что он впоследствии, в дни создания «Скифов», назовет «лицом» Европы и ее все явственней обозначающейся хищной «мордой».

Он и в «Скифах» по-прежнему признается в любви к европейской культуре:

Нам внятно все – и острый галльский смысл
И сумрачный германский гений.

Однако все нараставшая в душе поэта с первых дней мировой войны боль за Россию, которой, по его убеждению, всех тяжелее (что и подтвердил происшедший в ней революционный взрыв), до крайности обострила его гневное неприятие «цивилизации дредноутов»:

Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!

И пусть картины страшного возмездия, которое постигнет «пригожую» Европу, если она не «опомнится», крайне фантастичны, но поразительно и по-прежнему современно вещее предчувствие поэтом катастрофичности, заложенной в мировой жизни и ныне проявляющейся в опасном противостоянии разных цивилизаций: сытого Севера и бедствующего Юга, «золотого миллиарда» обитателей процветающих стран и остальных жителей Земли!

Трудно поверить, что в начале своего творческого пути Александр Блок, дебютировавший как «чистый» лирик, сомневался в возможности поэмы открыть «простор для творчества». Ведь именно в этом жанре были им впоследствии созданы такие выдающиеся произведения, без которых его творчество, его поэтический облик попросту непредставимы.

А. Турков

1. Широкое дыхание (фр.).

fictionbook.ru

Александр Блок – Поэмы – стр 1

В книгу величайшего лирика конца XIX – начала XX в. вошли его эпические произведения: поэмы “Ночная фиалка”, “Возмездие”, “Двенадцать”, “Вольные мысли”, “Скифы”.

Для старшего школьного возраста.

Содержание:

Александр Александрович Блок
Поэмы

“Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!..”

Имя Александра Блока, пожалуй, прежде всего связано у большинства читателей с множеством замечательных лирических стихотворений, подчас – подлинных шедевров, будь то стихи о любви во всей ее великой силе и во всем драматизме (вспомним хотя бы знаменитое “О доблестях, о подвигах, о славе…” или “Приближается звук…”) или о родине (“Россия”, “На поле Куликовом”).

Поэмы Блока, за исключением “Двенадцати”, вызвавших бурю разноречивых оценок, даже до сих пор не утихшую, менее известны, хотя едва ли не каждая из них была важной вехой на творческом пути поэта.

Проба себя в этом жанре совпала у Блока с завершением и выходом в свет в конце 1904 года его первой книги “Стихи о Прекрасной Даме”. В ней роман с будущей женой Л. Д. Менделеевой осмыслен в духе не только романтически-рыцарского преклонения перед возлюбленной, но и увлекшей молодого поэта мистической философией Владимира Соловьева, пророчившего преображение мира Красотой, Вечной Женственностью.

“Туго, гладкими стихами старательно пишу поэму”, – сообщал Блок 13 декабря 1904 года другому соловьевцу – Андрею Белому. В рукописи она носила название “Прибытие Прекрасной Дамы”. Как и в сборнике стихов, туманно-мистические образы сочетались в ней с чутким ощущением назревающих в реальной действительности перемен.

Занятые “тяжелым”, “медленным” трудом люди в “душном порту” неясно мечтают о каком-то чуде. Наконец гроза поет им “веселую песню”, предвещая скорое прибытие “больших кораблей” из далекой страны.

А уж там – за той косою –
Неожиданно светла,
С затуманенной красою
Их красавица ждала…
То – земля…

Тут, пожалуй, впервые появляется в поэзии Блока образ родины (сходный образ впоследствии возникнет в знаменитом стихотворении “Россия”: “И лишь забота затуманит твои прекрасные черты”).

В упомянутом письме Белому говорится, что автор “дошел наконец до части, где должна появиться Она”. Однако остановился и затем, публикуя эти семь глав незавершенной поэмы, озаглавил ее просто “Ее прибытие”, уклонившись от прямого отождествления “Ее” с Прекрасной Дамой. А один из ближайших друзей Блока, Евгений Иванов, обычно посвящаемый им в самые сокровенные переживания, писал в черновых набросках своих воспоминаний, что таинственная Она – это революция.

В то время революция рисовалась Блоку в самых светлых тонах, почти как Тузенбаху в чеховской пьесе “Три сестры”, который, говоря о “здоровой сильной буре”, радуется тому, что она “сдует (странный глагол применительно к буре! – А. Т.) с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку”. Вот и у Блока “буйные толпы” ведут себя самым мирным образом:

…в предчувствии счастья
Вышли на берег встречать корабли.
Кто-то гирлянду цветочную бросил,
Лодки помчались от пестрой земли.
Сильные юноши сели у весел,
Скромные девушки взяли рули.
Плыли и пели, и море пьянело…

И если в одном из вариантов этой, последней из написанных глав упоминается “гребень кровавый” морской волны, то это всего лишь зрительное впечатление – отблеск солнечных “пурпуровых стрел”.

Далекий путь лежит отсюда до “Двенадцати”! И первым шагом на этом пути стало решение автора не продолжать свою первую поэму как продиктованную “разными несбывшимися надеждами”, как пояснит он позже, помещая ее главы в собрание сочинений. О желании “бросить поэму” сказано уже в том же письме Андрею Белому, а наступившее вскоре, 9 января 1905 года, Кровавое воскресенье могло только окончательно похоронить мечты о скором и триумфальном пришествии “кораблей свободы”.

В трагическом стихотворении “Девушка пела в церковном хоре…” (1905) очарованным ее “сладким” голосом людям “казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли”, –

И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Здесь вероятны как скорбный отголосок гибели русского флота в недавнем Цусимском бою, так и символический мотив несбывшихся надежд. В пору поражения первой русской революции он вновь и вновь возникал в более поздней книге Блока “Снежная маска” (1907), в тех же, знакомых нам, образах: “Там, где… В дали невозвратные Повернули корабли. Не видать ни мачт, ни паруса…”, “И за тучей снеговой Задремали корабли…”, “На вьюжном море тонут Корабли…” и т. п.

Впрочем, новый и совсем особый драматический поворот приобретает эта тема уже в поэме “Ночная Фиалка” (1906). В отличие от пьесы “Балаганчик” (1906), где Блок весьма саркастически высмеял мистические “предчувствия” и “ожидания” своих недавних единомышленников (да и свои собственные!), поэма выдержана в иной тональности.

Говоря об одном персонаже “Балаганчика” – рыцаре, автор в письме к постановщику пьесы В. Э. Мейерхольду высказал примечательное пожелание, выраженное в метафорической форме: пусть меч его будет “матово-серым, как будто сталь его покрылась инеем скорби, влюбленности, сказки – вуалью безвозвратно прошедшего, невоплотимого, но и навеки несказанного” (то есть невыразимо дорогого).

Эти слова – как будто музыкальный ключ, в котором выдержано все повествование в “Ночной Фиалке”. Герой во сне попадает в странный сказочный мир, где уже бывал раньше, когда вместе с “товарищами прежними” поклонялся “королевне забытой страны, что зовется Ночною Фиалкой”. Теперь же он видит, как собравшиеся всё глубже погружаются в сонное оцепенение, “и проходят, быть может, мгновенья, А быть может, – столетья”. Подурнела королевна, потускнели королевские венцы, рассыпаются в прах мечи, сквозь истлевший пол пробивается травка. Все овеяно “стариной бездыханной”, а настоящая жизнь – где-то далеко отсюда:

Слышу, слышу сквозь сон
За стенами раскаты,
Отдаленные всплески,
Будто дальний прибой,
Будто голос из родины новой…
Или гонит играющий ветер
Корабли из веселой страны.

Если в своей лирике Блок вскоре декларировал: “Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!”, то в цикле небольших поэм “Вольные мысли” (1907) возникает реальная панорама окружающего мира. Чрезвычайная конкретность, зримость рисуемых здесь картин повседневности даже побуждала некоторых критиков видеть в “Вольных мыслях” стихотворные очерки. Но конечно же это прежде всего “спокойные, строгие, простые и величавые стихи”, как восторженно охарактеризовал их один современник, почувствовавший их явственное родство со знаменитыми пушкинскими белыми стихами.

Скитания лирического героя очерчены со всей бытовой достоверностью (“Я проходил вдоль скачек по шоссе…”, “Однажды брел по набережной я…”), но за ними проступают и его духовные метания и томления, острое неприятие “сытого” существования (описание “гуляющих модниц и франтов” живо перекликается со строками знаменитого стихотворения “Незнакомка”: “Среди канав гуляют с дамами испытанные остряки”), тоска по “соленому воздуху” морских просторов и естественной народной жизни (у блоковских тружеников почти иконные лики: “…Светлые глаза привольной Руси Блестели строго с почерневших лиц”).

Пройдет несколько лет, и поэт сделает следующий шаг на пути приятия жизни не только во всей ее живой конкретности, но и во всей драматической масштабности ее исторического течения, становления, смены и в то же время преемственности, связи поколений, когда “в каждом дышит дух народа, сыны отражены в отцах”.

“Современная поэзия чужда крупных замыслов”, – сетовал один из ее ярких представителей – Иннокентий Анненский в предсмертной статье 1909 года. Сходного мнения придерживался и Блок. Как “недостаток… современной талантливости” отмечает он в записной книжке “короткость, отсутствие longue haleine[1]”.

Перечитывание пушкинской и толстовской прозы не только утверждает его в этих мыслях, в мечтах о “большом стиле”, но и как бы исподволь создает атмосферу некоей духовной “предрасположенности” к возникновению “крупных замыслов”. “Волнение идет от “Войны и мира” (сейчас кончил II том), – записывает он однажды ночью, – потом распространяется вширь и захватывает всю мою жизнь и жизнь близких и близкого мне”.

profilib.org

Александр Блок – Поэмы – стр 2

Смерть отца в конце 1909 года, незаурядного ученого со сложной, несложившейся судьбой, способствует окончательной “кристаллизации” дотоле еще смутных мыслей.

Первоначально этому событию была посвящена преимущественно лирическая “Варшавская поэма”. Впоследствии блоковский замысел расширяется и предполагает создание большого эпического полотна, запечатлевающего уже не только “жизнь близких”, но и панораму русской и даже мировой истории конца XIX – начала XX века. “Варшавская поэма” становится лишь отдельной главой в этом новом произведении, где и отцовская биография, и эпизоды семейной хроники Бекетовых, родни поэта с материнской стороны, проецируются на широчайший исторический фон. Поэт стремится отыскать и выявить скрытые связи между личными драмами персонажей и нараставшим в мире предгрозовым напряжением.

Поэма “Возмездие” начинается триумфальной картиной возвращения русской армии в Петербург с русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Ликование, “толпа глазеющих зевак”, все еще вроде бы благополучно… И, лишь как внезапно взметнувшийся язык подземного вулканического огня, возникает сцена тайного сборища революционеров, будущих участников цареубийства.

Столь же обманчивой оказывается и идиллическая жизнь изображенной далее петербургской дворянской семьи. Объективность, с которой описывает и оценивает поэт породившую его самого среду, – одно из его замечательных достижений. О конце русского дворянства говорит, как охарактеризовал себя однажды сам Блок, “тот, кто любил его нежно, чья благодарная память сохранила все чудесные дары его русскому искусству и русской общественности в прошлом столетии”, но “кто ясно понял, что уже пора перестать плакать о том, что его благодатные соки ушли в родную землю безвозвратно…”. (Не напоминает ли это отчасти грустную интонацию “Ночной Фиалки”, где о персонажах говорилось, что “над старыми их головами Больше нет королевских венцов”?)

Одно только появление “незнакомца странного” (во многом похожего на отца поэта), нарушившего семейный покой, подобно грозовой зарнице на дотоле мирном небе. Впереди же “сию старинную ладью” ждут новые небывалые бури, зарождающиеся в русской жизни, поистине пророчески охарактеризованной Блоком:

Так неожиданно сурова
И вечных перемен полна,
Как вешняя река, она
Внезапно тронуться готова,
На льдины льдины громоздить
И на пути своем крушить
Виновных, как и невиновных,
И нечиновных, как чиновных.

К сожалению, автору не суждено было довести поэму до конца. Завершена лишь “отцовская” линия сюжета. Судьба сына (фигуры во многом автобиографической) остается неясной, но, несомненно, трагической. Возникающие в последней из завершенных, “варшавской”, главе образы вьюги, ветра, который “ломится в окно, взывая к совести и к жизни”, “Пана-Мороза”, который “во все концы Свирепо рыщет на раздольи”, в чем-то близки атмосфере будущей “октябрьской” поэмы Блока с ее сквозным мотивом метельной бури, сотрясающей мир.

Рядом с грандиозным по замыслу “Возмездием” “Соловьиный сад” выглядит очень скромно, и сам автор улыбчиво называл его “поэмкой”. Однако, читая “поэмку” и рассматривая ее в перспективе всего творчества Блока, вспоминаешь давние строки Фета:

Но муза, правду соблюдая,
Глядит – а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.

В предельно сжатом и четко организованном сюжете “Соловьиного сада” воплощены издавна волновавшие Блока мысли и чувства. Уже в “Ночной Фиалке” герой тяготился пребыванием в сказочном королевстве, прислушиваясь к зову жизни за стенами. С годами этот мотив становится все отчетливее. Близкий будущей поэме сюжет возникает в стихотворении “В сыром ночном тумане…”, где перед усталым путником возникает манящий огонек:

И показалось мне:
Изба, окно, герани
Алеют на окне…
И сладко в очи глянул
Неведомый огонь,
И над бурьяном прянул
Испуганный мой конь…
“О, друг, здесь цел не будешь,
Скорей отсюда прочь!
Доедешь – всё забудешь,
Забудешь – канешь в ночь!
В тумане да в бурьяне,
Гляди, – продашь Христа
За жадные герани,
За алые уста!”

Волнующая автора тема развита с поразительной смелостью и искренностью в сюжете “Соловьиного сада”, где сказочность сочетается с величайшей простотой. Сердце героя разрывается между окружившей его в волшебном саду красотой и суровым долгом, связанным с “низким”, прозаическим образом осла, спутника самого будничного труда.

Пускай зовут: Забудь, поэт,
Вернись в красивые уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет. Покоя – нет.

Случилось так, что отдельным изданием “Соловьиный сад” был выпущен уже после революции, почти одновременно с “Двенадцатью”, и демонстративно противопоставлялся некоторыми критиками этой новой поэме. Однако при всех внешне разительных отличиях оба произведения роднит самоотверженное приятие реальной жизни – в облике ли тяжелого будничного труда или грозно “двинувшейся” и крушащей на своем пути “виновных, как и невиновных” (вроде бедной “толстоморденькой Кати” в “Двенадцати”) стихии народного мятежа.

Грозная, неостановимая поступь двенадцати героев явно ассоциировалась у поэта с его давним драматическим истолкованием знаменитого гоголевского образа-символа. “Что, если тройка, вокруг которой “гремит и становится ветром разорванный воздух”, – летит прямо на нас?” – писал он ранее, в статье “Народ и интеллигенция” (1908).

Блок чутко и верно понял, что “многопенный вал” (слова из его стихотворного послания “3. Гиппиус”) революции возник из неисчислимого множества самых разных “капель” – от возвышенной мечты о справедливости до “черной злобы” и мстительных упований (“Уж я ножичком полосну, полосну!..” – слышится в разноголосом “хоре” двенадцати красногвардейцев). По выражению чуткого современника, поэма осветила “и правду и неправду того, что совершалось”. Ее герои нисколько не идеализированы, и тем не менее она, по словам поэта Максимилиана Волошина, “оказалась милосердной предстательницей (заступницей. – А. Т.) за темную и заблудшую душу русской разиновщины”. С величайшим состраданием и сочувствием написан образ “бедного убийцы” Катьки – Петрухи. И появление в финале поэмы Христа как бы во главе красногвардейцев, пусть и невидимого им, говорило о надежде автора на то, что правда и справедливость все-таки живут в глубине этих яростных душ и в конце концов восторжествуют.

Подобным стремлением защитить, отстоять “правду того, что совершалось”, продиктованы и написанные сразу после “Двенадцати” “Скифы”. Непосредственные впечатления от происходящего (в первую очередь – от немецкого наступления на новорожденную и неокрепшую Советскую Республику) претворились в этой маленькой поэме в грандиозные трагические картины.

Еще в “Итальянских стихах” (1909) и других, более ранних произведениях Блок проводил резкую грань между ценностями великой европейской культуры и тем, что он называл “всеевропейской желтой пылью”, цивилизацией, где “машина раздавила человека” (как это происходит в пьесе “Песня Судьбы”), гнетущей бездуховностью; между тем, что он впоследствии, в дни создания “Скифов”, назовет “лицом” Европы и ее все явственней обозначающейся хищной “мордой”.

Он и в “Скифах” по-прежнему признается в любви к европейской культуре:

Нам внятно все – и острый галльский смысл
И сумрачный германский гений.

Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!

И пусть картины страшного возмездия, которое постигнет “пригожую” Европу, если она не “опомнится”, крайне фантастичны, но поразительно и по-прежнему современно вещее предчувствие поэтом катастрофичности, заложенной в мировой жизни и ныне проявляющейся в опасном противостоянии разных цивилизаций: сытого Севера и бедствующего Юга, “золотого миллиарда” обитателей процветающих стран и остальных жителей Земли!

Трудно поверить, что в начале своего творческого пути Александр Блок, дебютировавший как “чистый” лирик, сомневался в возможности поэмы открыть “простор для творчества”. Ведь именно в этом жанре были им впоследствии созданы такие выдающиеся произведения, без которых его творчество, его поэтический облик попросту непредставимы.

А. Турков

Поэмы

profilib.org

Поэма Двенадцать (12) – Блок: читать онлайн текст полностью Александра Блока

Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!

Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком — ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит — ах, бедняжка!

От здания к зданию
Протянут канат.
На канате — плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут…

Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
— Ох, Матушка-Заступница!
— Ох, большевики загонят в гроб!

Ветер хлесткий!
Не отстает и мороз!
И буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос.

А это кто?— Длинные волосы
И говорит в полголоса:
— Предатели!
— Погибла Россия!
Должно быть, писатель —
Вития…

А вон и долгополый —
Стороночкой и за сугроб…
Что нынче не веселый,
Товарищ поп?

Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?

Вон барыня в каракуле
К другой подвернулась:
— Уж мы плакали, плакали…
Поскользнулась
И — бац — растянулась!

Ай, ай!
Тяни, подымай!

Ветер весёлый.
И зол и рад.

Крутит подолы,
Прохожих косит.
Рвет, мнет и носит
Большой плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
И слова доносит:

…И у нас было собрание…
…Вот в этом здании…
…Обсудили —
Постановили:
На время — десять, на ночь — двадцать пять…
…И меньше ни с кого не брать…
…Пойдем спать…

Поздний вечер.
Пустеет улица.
Один бродяга
Сутулится,
Да свищет ветер…

Эй, бедняга!
Подходи —
Поцелуемся…

Хлеба!
Что впереди?
Проходи!

Черное, черное небо.

Злоба, грустная злоба
Кипит в груди…
Черная злоба, святая злоба…

Товарищ! Гляди
В оба!

Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни
Кругом — огни, огни, огни…

В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!

Тра-та-та!

Холодно, товарищи, холодно!

— А Ванька с Катькой в кабаке…
— У ей керенки есть в чулке!

— Ванюшка сам теперь богат…
— Был Ванька наш, а стал солдат!

— Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою, попробуй, поцелуй!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята —
Чем, чем занята?..

Тра-та-та!

Кругом — огни, огни, огни…
Оплечь — ружейные ремни…

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь —

В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!

Как пошли наши ребята
В Красной Армии служить —
В Красной Армии служить —
Буйну голову сложить!

Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житьё!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружьё!

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи благослови!

Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит —
Елекстрический фонарик
На оглобельках…
Ах, ах, пади!

н в шинелишке солдатской
С физиономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает,
Да пошучивает…

Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает…

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом…
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая…

У тебя на шее, Катя,
Шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя,
Та царапина свежа!

Эх, эх, попляши!
Больно ножки хороши!

В кружевном белье ходила —
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила —
Поблуди-ка, поблуди!

Эх, эх, поблуди!
Сердце ёкнуло в груди!

Помнишь, Катя, офицера —
Не ушел он от ножа…
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?

Эх, эх, освежи,
Спать с собою положи!

Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала.
С юнкерьем гулять ходила —
С солдатьем теперь пошла?

Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!

…Опять навстречу несётся вскач,
Летит, вопит, орет лихач…

Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..

Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах!
Вскрутился к небу снежный прах!..

Лихач — и с Ванькой — наутёк…
Ещё разок! Взводи курок!..

Трах-тарарах! Ты будешь знать,
. . . . . . . . . . . . . . .
Как с девочкой чужой гулять!..

Утек, подлец! Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!

А Катька где?— Мертва, мертва!
Простреленная голова!

Что, Катька, рада?— Ни гу-гу…
Лежи ты, падаль, на снегу!

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

И опять идут двенадцать,
За плечами — ружьеца.
Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица…

Всё быстрее и быстрее
Уторапливает шаг.
Замотал платок на шее —
Не оправится никак…

— Что, товарищ, ты не весел?
— Что, дружок, оторопел?
— Что, Петруха, нос повесил,
Или Катьку пожалел?

— Ох, товарищи, родные,
Эту девку я любил…
Ночки черные, хмельные
С этой девкой проводил…

— Из-за удали бедовой
В огневых её очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча… ах!

— Ишь, стервец, завел шарманку,
Что ты, Петька, баба, что ль?
— Верно душу наизнанку
Вздумал вывернуть? Изволь!
— Поддержи свою осанку!
— Над собой держи контроль!

— Не такое нынче время,
Что бы нянчиться с тобой!
Потяжеле будет бремя
Нам, товарищ дорогой!

И Петруха замедляет
Торопливые шаги…

Он головку вскидавает,
Он опять повеселел…

Эх, эх!
Позабавиться не грех!

Запирайти етажи,
Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!

Ох ты горе-горькое!
Скука скучная,
Смертная!

Ужь я времячко
Проведу, проведу…

Ужь я темячко
Почешу, почешу…

Ужь я семячки
Полущу, полущу…

Ужь я ножичком
Полосну, полосну!..

Ты лети, буржуй, воронышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку,
Чернобровушку…

Упокойся, господи, душу рабы твоея…

Скучно!

Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового —
Гуляй, ребята, без вина!

Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.

Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.

Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга!
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага!

Снег воронкой завился,
Снег столбушкой поднялся…

— Ох, пурга какая, спасе!
— Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво —
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?
— Шаг держи революционный!
Близок враг неугомонный!

Вперед, вперед, вперед,
Рабочий народ!

…И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…

Их винтовочки стальные
На незримого врага…
В переулочки глухие,
Где одна пылит пурга…
Да в сугробы пуховые —
Не утянешь сапога…

В очи бьется
Красный флаг.

Раздается
Мерный шаг.

Вот — проснётся
Лютый враг…

И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет!…

Вперёд, вперёд,
Рабочий народ!

…Вдаль идут державным шагом…
— Кто ещё там? Выходи!
Это — ветер с красным флагом
Разыгрался впереди…

Впереди — сугроб холодный.
— Кто в сугробе — выходи!
Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади…

— Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались — поколочу!

…Скалит зубы — волк голодный —
Хвост поджал — не отстаёт —
Пёс холодный — пёс безродный…
— Эй, откликнись, кто идет?

— Кто там машет красным флагом?
— Приглядись-ка, эка тьма!
— Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?

— Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
— Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!

Трах-тах-тах!— И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…

Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах!
…Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс.
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой неведим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.

Анализ поэмы «Двенадцать» Блока

Многие считают поэму «Двенадцать» главным произведением в творчестве Блока. Она была написана поэтом в начале 1918 г. и отражает его взгляд на российскую революцию.

Поэма 12 – оригинальное стихотворение. Она написана в новаторском стиле. Язык поэмы максимально приближен к малограмотному «солдату революции». Высокообразованного человека приводят в недоумение некоторые фрагменты стихотворения. Крайний цинизм и откровенность «двенадцати апостолов революции» — характерная особенность стиха.

Сюжет основан на обходе красноармейского патруля, состоящего из двенадцати человек. Люди, представляющие собой рождение нового мира, — хладнокровные преступники и убийцы, для которых нет ничего святого. Ими движет крайняя ненависть ко всему, что символизирует собой старое общество. До сих пор до конца не ясно подлинное отношение Блока к созданным персонажам. В воспоминаниях и произведениях советских писателей главные герои подвергались излишней идеализации. Борьба за строительство коммунизма ассоциировалась только со светлыми и справедливыми идеями. Для персонажей Блока одна из главных целей – «пальнуть пулей в Святую Русь».

Стихотворение перенасыщено кровожадными садистскими лозунгами и фразами: «мировой пожар в крови», «простреленная голова», «выпью кровушку» и мн. др. Речь главных героев изобилует грубостью и ругательствами.

Сам патрульный обход выглядит совершенно бессмысленным действием. У красноармейцев нет какой-нибудь определенной цели. Они, как стервятники, хотят найти любой предлог для грабежа или убийства.

С каким-то нездоровым упорством Блок постоянно вводит в текст своего произведения христианские образы. Число «героев» равно количеству апостолов. «Черная злоба» приравнивается к «святой злобе». Все чудовищные деяния революционеров сопровождаются пожеланием «Господи, благослови!». Наконец, предводителем опьяненной кровью шайки убийц и головорезов становится главный символ христианства – Иисус Христос. Сам Блок утверждал, что просто не смог подобрать более значимой фигуры на эту роль.

Поэма «Двенадцать» оставляет после себя неоднозначные чувства. Считать ее произведением, прославляющим рождение нового мира, может только неисправимый борец за всеобщую революцию или психически ненормальный человек. Не подпадает она и под категорию «суровой правды жизни» хотя бы потому, что «ножичком полосну, полосну» как-то не сочетается с «упокой, Господи, душу рабы Твоея». Есть мнения, что Блок попросту издевался над новым строем, но сам он этого не подтверждал. Известно, что у поэта возникало желание сжечь свою поэму.

rustih.ru

Читать книгу Поэмы Александра Александровича Блока : онлайн чтение

Александр Александрович Блок
Поэмы

«Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!..»

А уж там – за той косою —
Неожиданно светла,
С затуманенной красою
Их красавица ждала…

То – земля…

…в предчувствии счастья
Вышли на берег встречать корабли.

Кто-то гирлянду цветочную бросил,
Лодки помчались от пестрой земли.
Сильные юноши сели у весел,
Скромные девушки взяли рули.

Плыли и пели, и море пьянело…

И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Слышу, слышу сквозь сон
За стенами раскаты,
Отдаленные всплески,
Будто дальний прибой,
Будто голос из родины новой…

Или гонит играющий ветер
Корабли из веселой страны.

[Закрыть]».

Так неожиданно сурова
И вечных перемен полна,
Как вешняя река, она
Внезапно тронуться готова,
На льдины льдины громоздить
И на пути своем крушить
Виновных, как и невиновных,
И нечиновных, как чиновных.

Но муза, правду соблюдая,
Глядит – а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.

И показалось мне:
Изба, окно, герани
Алеют на окне…

И сладко в очи глянул
Неведомый огонь,
И над бурьяном прянул
Испуганный мой конь…
«О, друг, здесь цел не будешь,
Скорей отсюда прочь!
Доедешь – всё забудешь,
Забудешь – канешь в ночь!
В тумане да в бурьяне,
Гляди, – продашь Христа
За жадные герани,
За алые уста!»

Пускай зовут: Забудь, поэт,
Вернись в красивые уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет. Покоя – нет.

Он и в «Скифах» по-прежнему признается в любви к европейской культуре:

Нам внятно все – и острый галльский смысл
И сумрачный германский гений.

Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!

А. Турков

Поэмы

Ночная фиалка2

Впервые напечатана в сборнике стихов Блока «Нечаянная Радость» (1907). В собрании сочинений поэт сопроводил ее примечанием: «…почти точное описание виденного мною сна» (в записной книжке Блока он был подробно зафиксирован). Однако «сюжет» сна в поэме значительно дополнен и переработан, введен мотив расставания с «товарищами прежними», что вызывает ассоциации с конфликтом между Блоком и его недавними друзьями, такими же почитателями В. С. Соловьева – Андреем Белым (псевдоним Б. Н. Бугаева) и Сергеем Соловьевым. Последний тем не менее нашел поэму «прелестной», напоминающей белые стихи В. А. Жуковского по «насмешливо-добродушным тонам повествования». Белый же отзывался о поэме крайне раздраженно и язвительно.
[Закрыть]
Сон

Миновали случайные дни
И равнодушные ночи,
И, однако, памятно мне
То, что хочу рассказать вам,
То, что случилось во сне.

Город вечерний остался за мною.
Дождь начинал моросить.
Далеко, у самого края,
Там, где небо, устав прикрывать
Поступки и мысли сограждан моих,
Упало в болото, —
Там краснела полоска зари.

Город покинув,
Я медленно шел по уклону
Малозастроенной улицы,
И, кажется, друг мой со мной.
Но если и шел он,
То молчал всю дорогу.
Я ли просил помолчать,
Или сам он был грустно настроен,
Только, друг другу чужие,
Разное видели мы:
Он видел извощичьи дрожки,
Где молодые и лысые франты
Обнимали раскрашенных женщин.
Также не были чужды ему
Девицы, смотревшие в окна
Сквозь желтые бархатцы…
Но все посерело, померкло,
И зренье у спутника – также,
И, верно, другие желанья
Его одолели,
Когда он исчез за углом,
Нахлобучив картуз,
И оставил меня одного.
(Чем я был несказáнно доволен,
Ибо что же приятней на свете,
Чем утрата лучших друзей?)

Прохожих стало все меньше.
Только тощие псы попадались навстречу,
Только пьяные бабы ругались вдали.
Над равниною мокрой торчали
Кочерыжки капусты, березки и вербы,
И пахло болотом.

И пока прояснялось сознанье,
Умолкали шаги, голоса,
Разговоры о тайнах различных религий,
И заботы о плате за строчку, —
Становилось ясней и ясней,
Что когда-то я был здесь и видел
Все, что вижу во сне, – наяву.

Опустилась дорога,
И не стало видно строений.
На болоте, от кочки до кочки,
Над стоячей и ржавой водой
Перекинуты мостики были,
И тропинка вилась
Сквозь лилово-зеленые сумерки
В сон, и в дрему, и в лень,
Где внизу и вверху,
И над кочкою чахлой,
И под красной полоской зари, —
Затаил ожидание воздух
И как будто на страже стоял,
Ожидая расцвета
Нежной дочери струй
Водяных и воздушных.

И недаром все было спокойно
И торжественной встречей полнó:
Ведь никто не слыхал никогда
От родителей смертных,
От наставников школьных,
Да и в книгах никто не читал,
Что вблизи от столицы,
На болоте глухом и пустом,
В час фабричных гудков и журфиксов,
В час забвенья о зле и добре,
В час разгула родственных чувств
И развратно длинных бесед
О дурном состояньи желудка
И о новом совете министров,
В час презренья к лучшим из нас,
Кто, падений своих не скрывая,
Без стыда продает свое тело
И на пыльно-трескучих троттуарах
С наглой скромностью смотрит в глаза, —
Что в такой оскорбительный час
Всем доступны виденья.
Что такой же бродяга, как я,
Или, может быть, ты, кто читаешь
Эти строки, с любовью иль злобой, —
Может видеть лилово-зеленый
Безмятежный и чистый цветок,
Что зовется Ночною Фиалкой.

Так я знал про себя,
Проходя по болоту,
И увидел сквозь сетку дождя
Небольшую избушку.
Сам не зная, куда я забрел,
Приоткрыл я тяжелую дверь
И смущенно встал на пороге.

В длинной, низкой избе по стенам
Неуклюжие лавки стояли.
На одной – перед длинным столом —
Молчаливо сидела за пряжей,
Опустив над работой пробор,
Некрасивая девушка
С неприметным лицом.
Я не знаю, была ли она
Молода иль стара,
И какого цвета волосы были,
И какие черты и глаза.
Знаю только, что тихую пряжу пряла,
И потом, отрываясь от пряжи,
Долго, долго сидела, не глядя,
Без забот и без дум.
И еще я, наверное, знаю,
Что когда-то уж видел ее,
И была она, может быть, краше
И, пожалуй, стройней и моложе,
И, быть может, грустили когда-то,
Припадая к подножьям ее,
Короли в сединáх голубых.

И запомнилось мне,
Что в избе этой низкой
Веял сладкий дурман,
Оттого, что болотная дрема
За плечами моими текла,
Оттого, что пронизан был воздух
Зацветаньем Фиалки Ночной,
Оттого, что на праздник вечерний
Я не в брачной одежде пришел.
Был я нищий бродяга,
Посетитель ночных ресторанов,
А в избе собрались короли;
Но запомнилось ясно,
Что когда-то я был в их кругу
И устами касался их чаши
Где-то в скалах, на фьордах,
Где уж нет ни морей, ни земли,
Только в сумерках снежных
Чуть блестят золотые венцы
Скандинавских владык.

Было тяжко опять приступить
К исполненью сурового долга,
К поклоненью забытым венцам,
Но они дожидались,
И, грустя, засмеялась душа
Запоздалому их ожиданью.

Обходил я избу,
Руки жал я товарищам прежним,
Но они не узнали меня.
Наконец, за огромною бочкой
(Верно, с пивом), на узкой скамье
Я заметил сидящих
Старика и старуху.
И глаза различили венцы,
Потускневшие в воздухе ржавом,
На зеленых и древних кудрях.
Здесь сидели веками они,
Дожидаясь привычных поклонов,
Чуть кивая пришельцам в ответ.
Обойдя всех сидевших на лавках,
Я отвесил поклон королям;
И по старым, глубоким морщинам
Пробежала усталая тень;
И привычно торжественным жестом
Короли мне велели остаться.
И тогда, обернувшись,
Я увидел последнюю лавку
В самом темном углу.

Там, на лавке неровной и шаткой,
Неподвижно сидел человек,
Опершись на колени локтями,
Подпирая руками лицо.
Было видно, что он, не старея,
Не меняясь, и думая думу одну,
Прогрустил здесь века,
Так что члены одеревенели,
И теперь, обреченный, сидит
За одною и тою же думой
И за тою же кружкой пивной,
Что стоит рядом с ним на скамейке.

И когда я к нему подошел,
Он не поднял лица, не ответил
На поклон и не двинул рукой.
Только понял я, тихо вглядевшись
В глубину его тусклых очей,
Что и мне, как ему, суждено
Здесь сидеть – у недопитой кружки,
В самом темном углу.
Суждена мне такая же дума,
Так же руки мне надо сложить,
Так же тусклые очи направить
В дальний угол избы,
Где сидит под мерцающим светом,
За дремотой четы королевской,
За уснувшей дружиной,
За бесцельною пряжей —
Королевна забытой страны,
Что зовется Ночною Фиалкой.

Так сижу я в избе.
Рядом – кружка пивная
И печальный владелец ее.
Понемногу лицо его никнет,
Скоро тихо коснется колен,
Да и руки, не в силах согнуться,
Только брякнут костями,
Упадут и повиснут.
Этот нищий, как я, – в старину
Был, как я, благородного рода,
Стройным юношей, храбрым героем,
Обольстителем северных дев
И певцом скандинавских сказаний.
Вот обрывки одежды его:
Разноцветные полосы тканей,
Шитых золотом красным
И поблекших.

Дальше вижу дружину
На огромных скамьях:
Кто владеет в забвеньи
Рукоятью меча;
Кто, к щиту прислонясь,
Увязил долговязую шпору
Под скамьей;
Кто свой шлем уронил, – и у шлема,
На истлевшем полу,
Пробивается бледная травка,
Обреченная жить без весны
И дышать стариной бездыханной.

Дальше – чинно, у бочки пивной,
Восседают старик и старуха,
И на них догорают венцы,
Озаренные узкой полоской
Отдаленной зари.
И струятся зеленые кудри,
Обрамляя морщин глубину,
И глаза под навесом бровей
Огоньками болотными дремлют.

Дальше, дальше – беззвучно прядет,
И прядет, и прядет королевна,
Опустив над работой пробор.
Сладким сном одурманила нас,
Опоила нас зельем болотным,
Окружила нас сказкой ночной,
А сама все цветет и цветет,
И болотами дышит Фиалка,
И беззвучная кружится прялка,
И прядет, и прядет, и прядет.

Цепенею, и сплю, и грущу,
И таю мою долгую думу,
И смотрю на полоску зари.
И проходят, быть может, мгновенья,
А быть может, – столетья.
Слышу, слышу сквозь сон
За стенами раскаты,
Отдаленные всплески,
Будто дальний прибой,
Будто голос из родины новой,
Будто чайки кричат,
Или стонут глухие сирены,
Или гонит играющий ветер
Корабли из веселой страны.
И нечаянно Радость приходит,
И далекая пена бушует,
Зацветают далёко огни.

Вот сосед мой склонился на кружку,
Тихо брякнули руки,
И приникла к скамье голова.
Вот рассыпался меч, дребезжа.
Щит упал. Из-под шлема
Побежала веселая мышка.
А старик и старуха на лавке
Прислонились тихонько друг к другу,
И над старыми их головами
Больше нет королевских венцов.

И сижу на болоте.
Над болотом цветет,
Не старея, не зная измены,
Мой лиловый цветок,
Что зову я – Ночною Фиалкой.

За болотом остался мой город,
Тот же вечер и та же заря.
И, наверное, друг мой, шатаясь,
Не однажды домой приходил
И ругался, меня проклиная,
И мертвецким сном засыпал.

Но столетья прошли,
И продумал я думу столетий.
Я у самого края земли,
Одинокий и мудрый, как дети.
Так же тих догорающий свод,
Тот же мир меня тягостный встретил.
Но Ночная Фиалка цветет,
И лиловый цветок ее светел.
И в зеленой ласкающей мгле
Слышу волн круговое движенье,
И больших кораблей приближенье,
Будто вести о новой земле.
Так заветная прялка прядет
Сон живой и мгновенный,
Что нечаянно Радость придет
И пребудет она совершенной.

И Ночная Фиалка цветет.

18 ноября 1905 – 6 мая 1906

iknigi.net

Блок Александр – Стихи и поэмы. Слушать онлайн

А. БЛОК (1880—1921)

К Музе
Демон
Девушка из Spoleto
Холодный ветер от лагуны
Флоренция, ты ирис нежный
Окна ложные на небе черном
Madonna da Settignano
стихотворения

Соловьиный сад
поэма

Возмездие
Вторая глава поэмы
(Вступление)

Двенадцать
поэма

ДМИТРИЙ ЖУРАВЛЕВ

Александр Блок — одно из величайших к сложнейших яв¬лений русской литературы, «целая поэтическая эпоха, эпоха недавнего прошлого», как писал В. Маяковский в статье “Умер Александр Блок». «По стиле дарования, страстности отстаивания своих воззрений и позиции, по глубине проникновения в жизнь, стремлению ответить на самые большие и насущные вопросы современности, по значительности новаторских открытий, ставших неоценимым достоянием русской поэзии, Блок является одним из тех деятелей нашего искусства, которые составляют его гордость и славу.
…Поэзия Блока—не только великолепное мастерство и замечательная школа стиха, но и искусство, устремленное в будущее, пронизанное пафосом великих преобразований, утверждающее все то лучшее и прекрасное, что есть в жизни в людях, в этом его непреходящее значение» (Б. Соловьев).
Творческий путь Блока сложен, трагичен и в то же время полон страстных поисков света, гармонии, радости, противоречий и в то же время целен в самом высоком диалектическим смысле. смысле. Называя свой путь поэта «трилогией очеловечивания» Блок писал: «…от мгновения слишком яркого света — через необходимый болотистый лес к отчаянью, проклятию, «возмездию» — и к рождению человека «общественного». Художника, мужественно глядящего в лицо миру…» (1911 г.). Блок чувствовал и мрачные, трагические черты своей Музы я в то же время непреодолимое стремление к Добру; чувствовал, что вся
жизнь его, все творчество соткано из противоречий, отражающих противоречия «страшного мира», его окружавшего.
Знаменитое;
Простим угрюмство — раразве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь — дитя добра и света,
Он весь— свободы торжество,—

Полная драматизма самохарактеристика, потому что к свету приходилось рваться, принимая на каждом шагу бой — с собою, друзьями, эпохой.
Слова Гейне о трещине, расколовшей мир и прошедший через сердце поэта, как нельзя более подходят к Блоку, обладавшему удивительным и мучительным для него свойством — улавливать «веяния времени», отзываться душой на едва ощутимые колебания политических, социальных, нравственных сил «прозревать дни грядущие». Личное и общественное было для Блока нерасторжимо. «Можно издать свои «песни личные» и «песни объективные» — то-то забавно делить — сам чёрт ногу сломит!», — замечает он в напряженную пору создания цикла «На поле Куликовом». Не случайно он пишет. что Родина для него— «величина лирическая» и соединяется в его представлении, в его стихах с любовью к близким, к жене, ко всему самому дорогому на свете.
Куда бы он ни стремился уехать от крови, грязи, пошлости «страшных лет России», судьба Родины призывает его. И даже надежды на поездку в Италию («Новых стихов нет пока. А вот, я думаю, а Венеции, Флоренции, Равенне и Риме — будут») в конечном счете себя не оправдали. Стихи были! — это прекрасные «Итальянские стихи» (1909 г.). Но в них мотивы светлого упоения красотой, искусством переплелись с картинами скорбными, полными трагических предчувствий. «…Часть мрачности своих впечатлений я беру на себя: ибо русских кошмаров нельзя утопить даже в итальянском солнце».
Примечательно, что именно в « Итальянских стихах» возникает образ Соломеи, несущей на блюде голову поэта-пророка, развитый потом в поэме «Возмездие»:
«Но песня осенью все пребудет.
В толпе всё кто-нибудь поет.
Вот голову его на блюде
Царю плясунья подаёт.
Там он на эшафоте черном
Слагает голову свою.
Здесь — именем клеймят позорным
Его стихи… И я пою, —
Но не за нами суд последний.
Не вам замкнуть мои уста…»

Смертный поэт обретает бессмертие через бессмертие поэзии: Тама ответственности поэта за происходящее в мире, его стремление к подвигу проходит и через поэму «Возмездие», полную тревожных предчувствий, необходимости перемен. «…Я яростно ненавижу русское правительство («Новое время»), и моя поэма этим пропитана», — писал Блок в письме.
По замыслу Блока, «поэма должна была состоять из пролога, трех больших глав и эпилога. Каждая глава обрамлена опи¬санием событий мирового значения: они составляют ее фон». Задумано «Возмездие» было в 1910 году, в главных чертах набросано В 1911, я 1919 году вышло в свет незавершенным. В предисловии к поэме Блок писал, чтоо не чувствует»ни нужды, ни охоты заканчивать поэму полную революционных предчувствий, в года, когда революция ужа произошла». Эта поэма трудно давалась Блоку. Не зря один исследователь его творчества назвал её «полем… битвы за эпос».
Впоследствии современники поражались, что поэму «Двенадцать» как будто писал «новый поэт», с «новым голосом». Но в литературе ничего не случается «вдруг», —пишетА. Турков, исследуя творчество Блока. — И чтобы суметь так «схватить» бурный, пенящийся поток революции и навсегда запечатлеть его в читательских сердцах, нужен был уже выработанный глаз, острое чувство истории, рука мастера, способного создать монументальное полотно, нужна была школа работы над современным эпосом. Такой школой и оказалась в жизни Блока работа над поэмой «Возмездие».
«Страшый мир» обступал поэта. Тяга к красоте, гармонии, счастью не могла быть в нем реализована. Сознание невозможности забыться, уйти от действительности в мир грёз, голос совести, голос долга — все это отразилось в поэме «Соловьиный сад». (1915г)
В революции Блок услышал «отзвук своему давнишнему убеждению: «Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить… в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она— прекрасна».
9 января 1918года он написал известную статью «Интеллигенция и революция», заканчивающуюся словами: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию». 8 января 1918 года начал, а 28 января 1918 года закончил зна¬менитую, небывалую, новаторскую драму «Двенадцать», которую считал главным и высшим своим достижением. «Поэма поразительна такою внутренней широтой, словно вся разгневанно бушующая, только что порвавшая вековые путы, омы¬тая кровью Россия вместилась на ее страницы — со своими стремлениями, раздумьями, героическими порывами в неоглядную даль, и эта Россия — буря. Россия — революция. Россия — новая надежда всего человечества — вот та героиня Блока, ве¬личие которой придает такое огромное значение его Октябрьской поэме» (Б. Соловьев).
В творчестве народного артиста РСФСР Д. Н. Журавлева поэзия Блока — огромная и сложная страница. Блок сопутствует всей жизни артиста, относится к числу его «вечных спутников». Произведения Блока постепенно входили в концертные программы Журавлева.
«С самых ранних лет меня покорил Блок, это удивительное явление нашей поэзии, — говорит артист. — Программа из его произведений все время находится у меня в движении. все время внутренне меняется. Я ищу новой точности, глубины, стремлюсь к строгости в звучании стиха. Известно, что чтение самого Блока было чрезвычайно простым, при всей напряженности ритмичности стихов, которую мы так остро ощущаем. Вся это обязывает исполнителя к бесконечным поискам, преодолениям».
Есть в стихах Блока строка:

«…только влюбленный
Имеет право на звание человека».

Они ощутимо звучат в каждом слове поэта, влюбленного в Родину, искусство, жизнь, любовь, борьбу. Слышны они и в каждом слове артиста, влюбленного в поэзию Александра Блоха.
О.М. Итина

teatr.audio

Поэмы Александра Блока – Блок

Александр Александрович Блок – прямой и законный наследник русской культуры XIX века. Поэт чутко вслушивался в пророческие голоса классиков накануне грозовых лет.
Душа Блока была обвеваема и закружена суровыми вихрями социальных катастроф и общественных потрясений. Блок – современник русско-японской войны и первой мировой войны, трех революций. Он свидетель гибели буржуазно-дворянской России, краха монархической власти и рождения Советской республики.
В каждом слове Блока художественно воплотилась судьба русского человека

на крутом историческом переломе. Живая совесть поколения, гениальный трагический поэт, он был бесстрашно распахнут навстречу бурям и мятежам, которые, как он предощущал, разрушат старый порядок.
Блок страстно хотел сохранить идейные, нравственные и культурные ценности, выстраданные народом в процессе его исторической жизни, пронести их незапятнанными сквозь испытания и соблазн “попирания святынь”.
Жизнь России в многообразии ее исторического бытия – главная “музыкальная” тема Блока. Необозримые просторы страны и родное Шахматово, нищий крестьянский быт и очаг интеллигентной дворянской семьи – все это вместе образовало для Блока цельный музыкальный мир, в котором народная стихия сопрягалась с дворянской культурой. Между ними сложились чувства любви-ненависти, дружбы-вражды, шел вечный и неугомонный спор. Они тянулись друг к другу, потому что самые смелые идеалы народа близки возвышенным исканиям лучших русских интеллигентов. Но они далеки друг от друга, ибо слишком различны условия их материального и культурного обитания.
Воссоединить народ и интеллигенцию, сделать их жизнь общей и творческой, не отступив от драгоценного культурного наследия, – вот, пожалуй, одна из центральных идей Блока, пронизывающих его творчество. Отсюда проистекает тот необычайный накал лирического чувства, который отличает поэзию Блока.
Громадное лирическое дарование Блока получило эпическую опору. Недаром Блок рассматривал три тома своей лирики как огромный лирический “роман в стихах”, как “трагедию вочеловечения”, подчеркивая тем самым лежащий в ее основе драматизм народной судьбы.
Циклы стихотворений у Блока тяготеют к лирическим поэмам, а поэмы часто строятся как совокупность лирических стихотворений. При этом поэмы, в которых лирическая тема господствует (“Ночная фиалка”, “Ее прибытие”, “Соловьиный сад”), включены Блоком в три тома лирики, за рамки которых вынесены “Возмездие” и “Двенадцать”, возможно, вследствие присущей им эпической широты.
В целом поэмы и лирика не отделены у Блока резкими гранями. Лишь в поэме “Возмездие” сюжет не ослаблен лирикой, но именно она осталась незавершенной.
Первая поэма Блока “Ночная фиалка” написана в 1906 году. Блок уже был автором “Стихов о Прекрасной Даме”. В поэме реальные впечатления и наблюдения слиты с романтическими, книжными. В ту пору Блок весь наполнен заворожившими его снами. Он погружен в сказки, легенды, мифы. Он ждет пришествия чуда, благодаря которому наступит царство красоты и всеобщего счастья. Он упоен этим ожиданьем и славит скорое обновление мира слез и юдоли.
Поэт верит в преображение земли, и в его душе расцветает Нечаянная Радость. Подобно романтикам, он хранит и свято оберегает свою мечту, которая предстает ему в разных символах – Прекрасной Дамы, Ночной фиалки. Образ цветка, а впоследствии сада, некоего райского уголка, никогда не умирающего, обычен у Блока Поэт был убежден, что привычная обыденность не мешает видеть необычное. Мир изначально прекрасен, и всем доступно, “как высоко небо, как широка земля, как глубоки моря и как свободна душа”. Черту между обыденным и необычайным стирает сказка. Один из “героев” ее – голубой цветок немецких романтиков – символ счастья.
Поэма “Ночная фиалка” – тоже сказка. Она носит подзаголовок “Сон” и написана после виденного однажды Блоком сна. Сон аллегоричен. Он преследует поэта наяву и воскрешает одно их приключений средневекового рыцаря Парсифаля. Этот рыцарь по дороге в Камелот находит замок, где живет погруженный в тысячелетний сон король в окружении спящей свиты.
Герой уходит из вечного города вместе с “другом”, его двойником. Сознание героя раздвоилось. Его манит Ночная фиалка, но в большом городе перед ним возникают другие картины: “молодые и лысые франты” обнимают “раскрашенных женщин”. Пошлый буржуазный быт и грязь горда символизированы Блоком в образе болота. Сознание героя уже отравлено мертвящей атмосферой, гнилью и миазмами распада, и он не может освободиться от них.
Королевский замок оказывается “небольшой избушкой”, затерянной среди болота. Даже на Ночную Фиалку падает “лилово-зеленый” отблеск, что в цветовой гамме поэта означало упадок и болезненность. Восторженные идеалы поэта проходят испытания при столкновении с моралью большого города. Но герой остается верным рыцарем Ночной Фиалки:
Суждена мне такая же дума,
Так же руки мне надо сложить,
Так же тусклые очи направить
В дальний угол избы,
Где сидит за мерцающим светом,
За дремотой четы королевской,
За уснувшей дружиной.
За бесцельною пряжей –
Королевна забытой страны,
Что зовется Ночною Фиалкой.
Но в жизнь врываются новые звуки. Приближаются корабли из “веселой страны”. Нечаянная Радость охватывает поэта, так прибытие больших кораблей означает воссоединение мечты и действительности.
После своей первой поэмы Блок создал лирические циклы “Город”, “Снежная маска”, “Фаина”, “Страшный мир”, “Кармен” и др. В стихах поэта снеговая вьюга сбивает с пути, погибельные страсти сжигают душу. Кажется, спор со стихией кончится поражением человека. В итоге раздумий Блок признал правоту народных стихийных сил, возвещающих конец дворянской цивилизации. Он отверг “старый мир” и счел его крушение исторически необходимым. Но он не хотел и не мог расстаться с культурным богатством России. Эти мысли стали содержанием стихов и программных статей 1909 года.
Спустя несколько лет Блок пишет одну из наиболее художественно совершенных своих поэм – “Соловьиный сад” “Сад” и “труд”, “счастье” и “проклятья” станут постоянной антитезой здесь. Поэма соотнесена с образами “пути”, “дороги”, стихии страсти и с мыслями о настоящем и будущем России, с любовью к ней и прозрением собственной участи.
Иносказательный смысл поэмы очевиден. Герой погружен в труды и заботы обыкновенной жизни. Неудовлетворенность своим бытием рождает в нем мысль о покое, гармонии, счастье. Так возникает тема “соловьиного сада”, которая вторгается в сознание героя изящной иллюзией, неземной музыкой и прелестью природы.
Однако, здесь герой не находи уюта и счастья.
И сюда доносятся “жизни проклятья”.
Пусть укрыла от дольнего горя
Утонувшая в розах стена, –
Заглушить рокотание моря
Соловьиная песнь не вольна!
“Рокотание моря”, “шум прилива” – все это на поэтическом языке Блока означало буйство стихийных сил, неостановимых в своем движении. Обыкновенная и прекрасная в своей простоте жизнь напоминает о себе. Герой возвращается в прежнюю обстановку. Но ему нет места в жизни, которая проходит мимо него:
А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Прогоняя чужого осла.
В поэме Блок поведал об иллюзорности всяких попыток найти гармонию в современном ему мире, о неизбежности трагедии вне трудовой жизни. Отсюда вытекает императивный призыв Блока всем сердцем слушать Революцию.
Тема революции вырастала в творчестве Блока из двух мотивов: из ощущения неотвратимой гибели старого мира и предчувствия самодеятельности народных масс. Он осмыслил конец целой эпохи как “возмездие” истории за века рабства, угнетения и позора. Блок задумал поэму “Возмездие”. Он писал ее в течение 12 лет, до самой смерти, но так и не окончил.
В центре поэмы – судьба старинного дворянского рода. История в поэме просматривается через опыт человека. Вся поэма проникнута ожиданием мировой катастрофы. История понимается как рок, фатум, силам которого человек не может противиться. История движется концентрическими кругами. Человек в согласии с ней то поднимается на гребень волны, то низвергается в бездну. Начало и конец слиты воедино. В победной картине петровского торжества таится иная:
Разрешение своим сомнениям и колебаниям, раздумьям о судьбе России Блок нашел в Октябрьской революции. По его словам, он последний раз отдался стихии в поэме “Двенадцать”. На передний план в ней выдвинулось мощное эпическое жизнетворчество народных масс. Но поэта интересовал прежде всего “мировой пожар в крови”, в душах людей.
Державная поступь двенадцать красногвардейцев должна была воплотить блоковское ощущение революции. Поэма была написана в январе 1918 года. Революция отвечала самым радикальным мечтам Блока. “Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью”, – писал поэт.
В “Двенадцати” звучит сама стихия. Здесь – ее музыкальные темы, ее ритмическая игра, диссонансы и контрасты. В основе ритмической структуры поэмы – разговорно-песенный строй русской народной речи. Это и частушки, и лубок, и плач, и причитания. К ним примыкают городской романс и марш “Двенадцать” – самое нетрадиционное произведение Блока.
Снег, ветер становятся символами разбушевавшейся стихии. Поэме присущи реальный и метафорический планы. Шествие двенадцати матросов – это действительно движение по заснеженным улицам, но и символическое – как путь революции и истории.
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер –
На всем божьем свете!
“Старый мир” присутствует в поэме в образе буржуя и образе пса, безродного, одинокого и одичавшего. Двенадцать сплавлены в некий цельный, монолитный образ, ибо через них воплощается стихия. Их слитность выражается в поступи.
Блок не закрывает глаза на разгул стихии. Ее жестокость вызывает в нем внутренний протест. Но иной дороги, как через трагизм, через “грех”, просто нет. Буйная вольница с грабежом и пьянством воспринимается поэтом не личной виной варваров, а их трагической бедой.
Все нити поэмы сходятся в том месте, где появляется Христос. Этот образ у Блока многогранен. Христос несет новый “крест”, он выходит с “кровавым флагом”, под знаменем стихии. Ему посвящены самые искусные по звучанию стихи:
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз…
У Блока не было точного представления о движущих силах революции. Его поэма посвящена не столько реальной Октябрьской революции, сколько “мировому пожару”, очистительной грозе, сжигающей до тла “старый мир” и открывающей человеку подлинное сердце жизни Блок не собирался не воздавать хвалы революции, ни хулить ее. Он выразил то, в чем состояло его убеждение, основанное на наблюдении и изучении жизни. Он понял, как велика в массах народных стихийная жажда истины, добра и света.
Поэт надеялся, что стихия не захлестнет и не поглотит народ, что соловьиные трели сольются с победным маршем новой гармонии. От лица рожденного революцией Блок гордо сказал:
Мы любим все – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно все – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений…