Дом писателя и поэта Андрея Белого

В Балашихе есть маленький дачный домик с большими окнами – глядя на такой, сложно поверить, что он пережил весь 20-й век со всеми его войнами и революциями.

С 1925 по 1931 гг. здесь жил известный поэт, писатель,литературовед, мистик, теоретик символизма, философ Серебряного века Андрей Белый (а по паспорту – Борис Николаевич Бугаев). В гости к Андрею Белому приезжали известные писатели и поэты, были шумные застолья, споры о литературе, музыка, а теперь – тихий и скромный музей с приветливыми экскурсоводами и небольшой, но интересной экспозицией.

В Кучино литератор и философ прожил всего 6 лет. Затем он с супругой был вынужден покинуть дом.

Когда жители Балашихи узнали о том, что именитый поэт несколько лет жизни провел на их земле, было приняли решение воссоздать тот быт, ту обстановку и атмосферу, которые царили здесь при Андрее Белом.

«В Кучине — тихо, пустынно, прекрасный воздух;
и всё располагающее к тихим вечерним беседам…», — писал как-то Андрей Белый.

Последнюю субботу каждого месяца здесь проходят занятия литературного объединения «Кучинский Парнас» совместно с «Клубом знатоков и любителей творчества А. Белого» — «Чайные мистерии». Начало в 12:00.

«Кучинская тишина меня с необходимостью ввергает
в 10-часовую умственную работу.
Я в Кучине уже не умею не работать…», — писал поэт. 

 

Воспоминание

Декабрь… Сугробы на дворе…
Я помню вас и ваши речи;
Я помню в снежном серебре
Стыдливо дрогнувшие плечи.
В марсельских белых кружевах
Вы замечтались у портьеры:
Кругом на низеньких софах
Почтительные кавалеры.
Лакей разносит пряный чай…

Играет кто-то на рояли…
Но бросили вы невзначай
Мне взгляд, исполненный печали.
И мягко вытянулись — вся
Воображенье, вдохновенье
В моих мечтаньях воскреся
Невыразимые томленья;
И чистая меж нами связь
Под звуки гайдновских мелодий
Рождалась…
Но ваш муж, косясь,
Свой бакен теребил в проходе…
Один — в потоке снеговом…
Но реет над душою бедной
Воспоминание о том,
Что пролетело так бесследно.

Темы экскурсий в доме-музее Андрея Белого в Кучино:

• КУЧИНСКИЙ ПЕРИОД В ЖИЗНИ АНДРЕЯ БЕЛОГО.
• «МОСКОВСКИЙ ЧУДАК» И КРАСАВИЦА (Детство А.Белого).
• «ВАШ РЫЦАРЬ»: АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И М.К.МОРОЗОВА (Начало литературной деятельности).
• АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И АЛЕКСАНДР БЛОК: ДРУЖБА-ВРАЖДА.
• АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ (История отношений).
• «…И ЖЕНЫ, ЛЮБИВШИЕ НАС» (Ася Тургенева и Клавдия Николаевна Васильева).
• ПОСЛЕ КУЧИНО (Последние годы жизни А.Белого).

Впечатления Балашиха

1. Главная
2. Места

Юродивый, анархист, декадент и шут: жизнь Андрея Белого

Андрей Белый никогда не выбирал прямого пути. Если ему случалось выйти из дома в Москве за спичками, он мог вдруг обнаружить себя пляшущим фокстрот в берлинском кафе. Новатор стиля и революционер формы, духовидец и герой-любовник — ни за одну из ролей он не держался, от всего бежал и не причалил ни к чему. Эта стратегия блуждания применима и к его философским исканиям, и к личной жизни, и к творчеству. «Думой века измерил, а жизнь прожить не сумел» — такую эпитафию поэт невольно сочинил сам для себя, а ее повадились цитировать вспоминающие о нем.

«Экстаз живет на квартире, а не на даче»

Белый обладал неслыханной способностью очаровывать. В пору, когда всякой мелочи и всякому всхлипу придавали значение трагически-символическое, Белый назывался «огненным ангелом», считался ницшеанским сверхчеловеком, демоном-обольстителем, да и Андрей Белый не просто имя, но символ, а сам он — Борис Бугаев. Но даже полученное при рождении имя не давало ему покоя, потому что напоминало о детстве и трагической разорванности между умницей-отцом и ветреной красавицей-матерью.

«В человеке, о котором я говорю, экстаз живет как на квартире, а не на даче. И в углу комнаты лежит, в кожаный чемодан завязанный, вихрь. Фамилия его Андрей Белый», — пишет Шкловский в книге «Zoo, или Письма не о любви».

Филолог Леонид Долгополов пишет, что, может быть, самые важные особенности натуры поэта проявили себя в его судьбе, как и в творчестве. Белый писал мистерии, а не жанровые тексты. Все его творчество, как замечал переводчик «Улисса» Сергей Хоружий, пронизывает стремление вырваться из плена «грубой коры вещества» к иной реальности, к царству духа.

В эпоху, когда народился целый цветник, где каждый стремился быть богочеловеком, Белый блистал особенно. Как личность он был выразителем своего времени: символист, мистик-искатель, автор модернистского романа, теоретик искусства; и в том же лице, в ту же пору — предельный одиночка, вращающийся среди людей, хватающийся за них как утопающий и не могущий их разглядеть в упор.

Два рыцаря

Вероятно, единственным человеком, которого Белый не просто узнавал, но жизнь которого мучительно проживал сам, был Александр Блок.

В третьем томе своих воспоминаний «Между двух революций» Белый с дотошностью следователя сопоставляет себя с Блоком: «Боренька рос „гадким утенком“; „Сашенька“ — „лебеденочком“; из „Бореньки“ выколотили все жесты; в „Сашеньке“ выращивали каждый „пик“; искусственно сделанный „Боренька“ прошелся-таки по жизни „Андрея Белого“; прошелся-таки „самодур“ по жизни Александра Блока; „Сашеньку“ ублаготворяли до… поощрения в нем вспышек чувственности; „Боренька“ до того жил в отказе от себя, что…» Ну и так далее. Даже после смерти своего заклятого друга Белый не мог успокоиться — несколько раз перекраивал его образ в воспоминаниях, жаловался Владиславу Ходасевичу, что Блок почему-то получается «вычищен, как самовар».

Сначала Белый услышал стихи Блока. Их читали вслух в доме поэта Сергея Соловьева, племянника знаменитого философа Владимира Соловьева. Он сразу назначил Блока истинным выразителем мистических идей соловьевского всеединства. Блок тоже заочно знал Белого — с восторгом читал его статью «Формы искусства», которая позже вошла в сборник «Символизм».

Поэты будут переписываться 17 лет, переписка пережила и дружбу, и несколько отчаянных разрывов. Написали они друг другу еще до очного знакомства и почти одновременно, так что их письма даже встретились где-то на станции Бологое, как предположил Белый.

Их дружба быстро стала остросюжетной, весь ее ход можно отследить по письмам. В своих Белый жонглирует интонациями, содрогается от отчаяния, то нападает как коршун, то падает на колени и клянется, то сухо отстраняется — это не было лицедейством, поэт всего себя тратил на каждую судорогу. В 1906 году отношения Белого с Блоком добрались до пика. Белый затевал скандалы, потом винился и клялся: «Я готов на позор и унижение: я смирился духом: бичуйте меня; гоните меня, бейте меня, бегите от меня, а я буду везде и всегда с Вами и буду все, все, все переносить». Клятв становилось больше с каждым письмом: «Клянусь, что Люба — это я, но лучший». Почти сразу же после клятв Белый вызвал Блока на дуэль — прислал в Шахматово секунданта с письмом.

Потом повинился, после чего опубликовал рассказ «Куст», «бессильный пасквиль», как назвала его тетка Блока Бекетова, отразивший отношения между Любовью Дмитриевной, Блоком и самим Белым.

Он снова винился: «Обнажения в последней правде не было между нами». «Шлю Тебе свою фотокарточку в знак примирения», — не унимается Белый. Еще присовокупляет стихотворение: «Тебе ль ничего я не значу? / И мне ль Ты противник и враг? / Ты видишь — зову я и плачу. / Ты видишь — я беден и наг». Блок отвечает холодно: «Совершенно могу так же, как ты, прислать карточку (только у меня нет теперь) и написать стихи тебе. Но для меня это еще не настоящее. И вот сейчас я тебя люблю так же, как любил, но и это еще не то. <…> Пожалуйста, пиши мне „ты“ с маленькой буквы, я думаю, так лучше».

После обмена письмами, в которых корреспонденты выясняли, кто что имел в виду в той или иной критической статье, Белый с Блоком перешли на обращение «Милостивый Государь» и решили окончательно расплеваться. В письме от августа 1908 года Блок припомнил Белому «сплетнические намеки в печати» и заявления о том, что «только вы один на всем свете „страдаете“, и никто, кроме Вас, не умеет страдать», и сам вызвал Белого на дуэль. Дальше слов и в этот раз дело не пошло, но для брата-символиста простых слов не бывало.

Столкновение с Прекрасной Дамой (Лучезарной Девой)

Такими вот не просто словами едва не была разрушена семья Блока и Любови Менделеевой. Младосимволисты жену поэта сразу же нарекли Прекрасной Дамой и Лучезарной Девой: сами инициалы Любови Дмитриевны (ЛДМ) считались сакральными. Малейшую перемену в ее настроении разгадывали как тайные знаки. «Я была превознесена без толку и на все лады, помимо моей человеческой сущности», — вспоминала жена Блока. Брак виделся младосимволистам совсем не личным делом Блоков, но «всемирно исторической задачей» по «воплощению». «Мы должны воплощать Христа, как и Христос воплотился», — настаивал Белый в статье «Священные цветы».

Такие представления о браке взяты из «Апокалипсиса», отмечает литературовед Ольга Матич. В последней драме Христос предстает в образе Жениха, а Новый Иерусалим — в образе невесты. «В апокалиптическом воображении Белого и Сергея Соловьева юная пара воплощала или предвосхищала духовный брак Откровения. Соединяясь в браке, подобно Христу и Его Невесте, Блок и Любовь Дмитриевна становились знамением конца истории и началом преображения жизни», — пишет Матич.

Любовь Блок с Александром Блоком в любительском спектакле / ru.wikipedia.org

«Долгие, иногда четырех- или шестичасовые его монологи, отвлеченные, научные, очень интересные нам, заканчивались неизбежно каким-нибудь сведением ко мне; или прямо или косвенно выходило так, что смысл всего — в моем существовании и в том, какая я», — простодушно рассказывала Любовь Дмитриевна о Белом в своих воспоминаниях «И быль, и небылицы о Блоке и о себе».

Культ супруги Блока жил среди всех младосимволистов, но его хранителями были Соловьев-младший, Белый, а немного и сам Блок. Азартнее всего выступал Белый, он закружил голову Любови Дмитриевне и сбежал, когда пришло время физической близости. Издалека он продолжал требовать внимания к себе, поливал семейство Блоков письмами, атаковал и мать поэта, и его тетку.

«Моя медитация: переживание человеческого убийства, переживание до мельчайших подробностей террористического поступка. <…> Да, я был ненормальным в те дни; я нашел среди старых вещей маскарадную черную маску: надел на себя и неделю сидел с утра до ночи в маске… мне хотелось одеться в кровавое домино: и — так бегать по улицам», — писал он в «Воспоминаниях о Блоке». В этой маске страдающий Белый, бывало, разгуливал по Москве, а однажды пришел в редакцию «Весов». Сотрудник журнала поэт Борис Садовской вспоминал: «Вхожу в кабинет. Ликиардопуло за столом тихо беседует с человеком в черной маске. Немного пугаюсь, но тут же узнаю в незнакомце Андрея Белого. Здороваюсь, сажусь. Говорят о самых обыкновенных вещах, о новостях, о книгах, но Белый маски упорно не снимает. — Зачем это, Борис Николаевич? — Не хочу, чтобы видели мое лицо».

Возможно, маска взялась благодаря пьесе Блока «Балаганчик», где поэт вывел себя в образе Пьеро, свою жену сделал Коломбиной, а Белого — Арлекином. Белому не понравилась ни пьеса, ни сборник «Нечаянная радость», куда она вошла. В своей рецензии он назвал новые тексты Блока «идиотничаньем» и «подделкой под детское», сквозь которое, впрочем, прорывается «надрыв души глубокой и чистой».

Белый мог потерять покой от мельком пойманного взгляда прохожей дамы — и так было с Маргаритой Морозовой, вдовой известного московского мецената, которой поэт потом посылал караваны писем с подписью «Ваш Рыцарь». В этих письмах он рекомендует себя как «человека, давно заснувшего для жизни живой», а Морозову убеждает: «Вы — туманная сказка, а не действительность. Разрешите мне одну только милость: позвольте мне смотреть на Вас и мечтать о Вас, как о сказке». Под именем Сказки Белый выводит Морозову во второй части своих «Симфоний» — новаторского текста поэтизированных фрагментов, структура которых сделана как музыкальное произведение. Именно с «Симфониями» и сборником «Золото в лазури» Белый прогремел среди младосимволистов и, положив их в основу, организовал в 1903 году кружок «Аргонавты». А дружеская переписка с Морозовой продлилась до конца его жизни.

«Я часто к ней стал приходить; и — поучать ее»

Любовь Дмитриевна признавалась, что ее всегда больше влекло земное и телесное, чем мистическое и духовное, а в Прекрасные Дамы ее записали через колено. Другая же муза Серебряного века и возлюбленная Белого, Нина Петровская, страстно желала священнодействовать в роковой роли.

Ходасевич оставил исчерпывающий протокол угасания Петровской в «Некрополе» — она восприняла из символизма только декадентство и сразу решила «свою жизнь сыграть». Известный своим желчным скептицизмом Ходасевич потешается над символистами: они всегда были «влюблены», потому что любовь обеспечивала их «предметами первой лирической необходимости»: «Страстью, Отчаянием, Ликованием, Безумием, Пороком, Грехом, Ненавистью».

В 1904 году Белый был суперзвездой младосимволизма. Он очаровывал всех, все были в него «немножко влюблены», пишет Ходасевич. В таком сиянии всеобщей влюбленности Белый впервые и предстал перед Петровской.

Русская поэтесса Нина Петровская / ru.wikipedia.org

«Я в себе ощущал в то время потенции к творчеству „ритуала“, обряда; но мне нужен был помощник или, вернее говоря, помощница; ее надо было найти; и соответственно подготовить; мне стало казаться, что такая родственная душа — есть: Нина Ивановна Петровская. Она с какой-то особою чуткостью относилась ко мне. Я часто к ней стал приходить; и — поучать ее», — писал Белый.

Связь между ними быстро усложнилась — поэт смекнул, что его помощница в него влюбилась, влюбленность он пытался было «превратить в мистерию», но не успел. Их отношения стали напоминать «просто роман»: «Я ведь так старался пояснить Нине Ивановне, что между нами — Христос; она — соглашалась; и — потом, вдруг, — „такое“». От «такого» Белый снова бежал.

Ходасевич едко описал эту механику чар Белого: женщинам поэт являлся в мистическом ореоле, как будто исключающем всякую чувственность. Когда он давал этой чувственности волю, женщины могли оскорбиться, а если принимали его ухаживания, тогда оскорблялся он. «Случалось и так, что в последнюю минуту перед „падением“ ему удавалось бежать, как прекрасному Иосифу, — но тут он негодовал уже вдвое: и за то, что его соблазнили, и за то, что все-таки недособлазнили».

Трезвого расчета в Белом не было, бежал он, вероятно, суматошно и потом еще долго мучился. Вспоминающие о Белом отмечают его ветреность, подвижность, постоянно танцующую фигуру и рассредоточенное внимание. Вот он говорит с кем-то, забывает, с чего начал, и, уже унесенный шквалом своих собственных умозаключений, приплясывает в полном одиночестве, заходясь от восторга.

Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминала эпизод столкновения с Белым из уже 1920-х годов:

«— Как хорошо, что вы пришли! Я здесь погибал на скамье. Я бы умер на ней, если бы вы не пришли. У-у-умер!

Я сбита с толку. За кого он меня принимает? Ведь он, наверно, даже не помнит, где он меня видел и кто я такая. А он уже радостно:

— Я тут погибал от одиночества и тоски. Я в оцепенение впал. А вы пришли и расколдовали меня. Сразу. Позвали по имени, назвали — Борис Николаевич! И я снова ожил, восстал из праха и хаоса. Вот — я весь тут. Могу двигаться. Видите?

Да, я вижу. Он, не выпуская моего локтя, притоптывает и пританцовывает».

Холодным и расчетливым «темным магом» был Валерий Брюсов, пригревший разбитую горем Петровскую. Мэтр символистов старой школы, мудрец, знаток алхимии, предельно рациональный, с бюрократическим умом, Брюсов воспользовался трагедией Петровской для вдохновения в работе. Он, деловито кряхтя, погрузился во «влюбленность»: стал допытывать Петровскую об ее отношениях с Белым и переносил услышанное в книгу, над которой тогда работал.

«И я однажды сказала В. Брюсову: „Я хочу упасть в Вашу тьму, бесповоротно и навсегда“», — вспоминала Петровская. Брюсов увлек ее столоверчением и пристрастил к черной магии, с помощью которой она хотела вернуть предмет обожания. И Брюсов же подарил Петровской браунинг, из которого она потом стреляла в Белого — пистолет дал осечку. В ответ она позже, спустя годы, сделает мэтра морфинистом.

«Это Ваш роман!» — писал Брюсов Петровской, работая над «Огненным ангелом». Книга будет опубликована в 1908 году. Для Белого это уже было слишком другое время, он страдал от разрыва с Любовью Дмитриевной, Петровская же продолжала мучиться из-за их разрыва ежедневно. «Огненный ангел» — символистский текст, в котором зашифрованы отношения внутри треугольника Брюсов (рыцарь Рупрехт) — Петровская (ведьма Рената) — Белый (граф Генрих). Это текст-прощание «черного мага» со своей музой. Как отмечал Ходасевич: «Что для Нины еще было жизнью, для Брюсова стало использованным сюжетом».

С ролью Ренаты Петровская так и не рассталась. Несколько лет она интриговала и закатывала сцены, чтобы удерживать внимание Брюсова. В 1911 году, после нескольких срывов и пережитой передозировки морфием, она уехала из России. В нищете скиталась по Европе, пока не осела в Берлине, а в последние годы перебралась в Париж, где и покончила с собой в 1928 году. «С темным, в бородавках, лицом, коротким и широким телом, грубыми руками, одетая в длинное шумящее платье с вырезом, в огромной черной шляпе со страусовым пером и букетом черных вишен, Нина мне показалась очень старой и старомодной», — вспоминала видевшая ее в последние дни жизни Нина Берберова в книге «Курсив мой».

Ницшеанский сверхчеловек и гофмановский юродивый

Трагическая влюбленность в Любовь Дмитриевну открыла для Белого мир подлинных страданий. В закрывающем тему этой привязанности сборнике «Урна» доминирует мотив ледяного одиночества, герой этого сборника — ницшеанский сверхчеловек, превозмогающий тяготы судьбы.

И ежели тебя со мной
Любовь не связывает боле, —
Уйду, сокрытый мглой ночной,
В ночное, в ледяное поле:
Пусть ризы снежные в ночи
Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я,
И ветра черные мечи
Прохладный свистом взрежут клочья.

Еще в 1903 году Белый писал Блоку о себе: «Роль юродивого, анархиста, декадента, шута мне послана свыше. С покорностью принимаю ее». В его пляску уже проникает надрыв, в нем самом нарождается гофмановский — страшный, странный, колдовской персонаж. Но, чтобы тому окончательно проявиться, понадобилась еще одна болезненная связь. В 1909 году он встретил Асю Тургеневу, внучатую племянницу писателя Ивана Тургенева. Они сблизились, когда Тургенева писала портрет поэта.

В 1910 году вместе с новой возлюбленной Белый уехал в швейцарский Дорнах и влился там в общину антропософов. Они строили храм Гётеанум, названный в честь Гёте, выглядящий как модернистский космический корабль и по замыслу представляющий модель Вселенной. В это же время Белый написал о Тургеневой своему другу искусствоведу Эмилию Метнеру: «Бережно, тихо должен я созидать путь к ней. Мы близки друг другу. <…> Все мое безумие прошлого года с Л. Д. и ее реминисценцией провалилось как соблазн».

Первый Гётеанум / http://fostinum.org/

Работать на строительстве храма поэту нравилось, он постиг удовольствие общего дела и физического труда. В письме Иванову-Разумнику Белый хвалился: «Тело ноет, руки окоченевают, но кровь пульсирует какими-то небывалыми ритмами, и эта новая пульсация крови отдается в тебе новою какою-то песнью». Ходасевич, получивший от него письмо когда-то в ту пору, подумал, что Белый наконец-то счастлив. Белого притягивала идея, с юности пленившая поэта: «проживаемый человеком на земле период от „рождения“ до „смерти“ есть лишь незначительный отрезок его вечного существования, которое может быть постигнуто лишь интуитивным путем», полагает Долгополов.

Но не столько учение увлекало Белого, сколько возможность быть сопричастным великому проекту. По его собственному признанию, в нем всегда жила тоска общего дела. Позже, в разговоре с Мариной Цветаевой, поминая ее мужа-офицера, Белый откровенничал: «Как я хотел бы быть офицером! Даже солдатом! Противник, свои, черное, белое — какой покой. Ведь я этого искал у Доктора, этого не нашел».

Доктором называли Роберта Штейнера, основоположника антропософии. Учение это сам его автор выводил из понимания науки Гёте, из гётевского природоведения. Интуитивистский, романтический способ познания подходил, считали штейнерианцы, не только для мира искусства, но и для физического мира. Такое неосознанное знание можно развивать — помогает медитация, которая окунает в состояние между сном и бодрствованием. А через это можно прозревать в мире преходящем мир вечный.

Белый, толком не зная немецкого, прилежно посещал лекции Штейнера, выполнял все задания. Большого успеха он достиг в медитации: научился выходить за пределы сознания. Впрочем, последнее удавалось Белому всегда легко. Когда поэт, например, соприкоснулся с пирамидами во время своего путешествия в Египет вместе с Тургеневой, он немедленно заблудился в бездне времен. «И вот — завалилась на плечи моя голова; и я вижу огромный овал бредового и серого эллипса, телом ушедшего в землю; когда он упал, оборвал за собой атмосферу нездешних миров, проницающих ныне меня; я кажусь себе гаснущим контуром выпуклин жизни; меж нею и мною — провалы веков», — описывал он свое состояние в «Африканском дневнике».

Белый и Тургенева поженились в 1914 году в Берне, но супруга поэта очень быстро растворилась в антропософии. Она сказала Белому, что осознала свой путь как аскетический и не может быть ему женой, а будет только сестрой. Не возражала она против романа поэта с ее собственной сестрой Наташей. Был ли этот роман в реальности или остался плодом фантазий Белого, неизвестно. Но поэт описывал его в своем дневнике: «В этот же месяц, во время мучительной бессонницы, вызванной переутомлением, меня стали посещать эротические кошмары: я чувствовал, как невидимо ко мне появляется Наташа и зовет меня за собой на какие-то страшные шабаши; сладострастие разыгрывалось во мне до крайности; эта болезнь приняла столь сериозные формы, что я стал порою воображать, будто Наташа — суккуб, посещающий меня».

Сестры Тургеневы, Ася, Наталья и Татьяна, считались красивейшими светскими дамами Москвы. Эмилий Метнер писал о них: «В Тургеневых сидит бес. Внешность очень хороша, но в существе что-то отрицательное». На Татьяне потом женился поэт Сергей Соловьев, а Асе очарованная ею Марина Цветаева посвятила добрую половину своих воспоминаний об Андрее Белом.

«Легкость, с которой Ася предложила мне „увлекаться“ Наташей, не соответствовала ни моему серьезному взгляду на мою жизнь с Асей, ни на глубину моей болезни в отношении к Наташе. Я показал Асе на гангрену моей души, предложил ей совместными усилиями оперировать эту гангрену; а вместо этого она кидала меня от себя — опять-таки к Наташе», — негодовал Белый.

Андрей Белый с Асей Тургеневой / m24.ru

Во время Первой мировой поэт отправился в Россию, а Ася осталась в Дорнахе. Они встретились в 1921 году в Германии и развелись. Это Белого совершенно доконало, не помогло и чувство воодушевления, которое он пережил из-за революции в России. Ходасевич описывает поэта в состоянии «истерики», которую тот выражал, танцуя фокстрот в барах: «То был не просто танец пьяного человека: то было, конечно, символическое попрание лучшего в самом себе, кощунство над собой, дьявольская гримаса себе самому — чтобы через себя показать ее Дорнаху». «Выплясывал» Белый свое несчастье и дома — ночами, раздеваясь догола. Как-то он признался Ходасевичу, что хочет встретить Штейнера, чтобы крикнуть своему бывшему духовному учителю: «Господин доктор, вы — старая обезьяна!» Он впадал в исступление из-за своего горя, то писал стихи и воспоминания «Начало века», то приходил в гости к Ходасевичу и по пять раз рассказывал одну и ту же историю, и, когда хозяин дома, не в силах больше слушать, уходил в свою комнату и там падал в обморок, Белый ломился в дверь с мольбой: «Пустите же, я хочу вам рассказать…»

Это состояние утопающего в собственном одиночестве приметила и Марина Цветаева. В каком-то берлинском кафе она, чтобы подбодрить Белого, рассказала, как ее племянница однажды звонила поэту узнать, какого цвета у него глаза, потому что поспорила с подругами. Белый тогда якобы ответил, что серые, и положил трубку — он был главной звездой поэтической Москвы, и многие девушки мечтали заглянуть ему в глаза. В 1922 году в Берлине Белый — безумный седой старик, выделывающий сумасшедшие кренделя в барах. Так что он очень воодушевился услышанной историей, принялся всем в заведении ее пересказывать: «Представляете! звонила мне!.. девушка! с козьими глазами! которая была на моем чтении…» Вяло отреагировал берлинский издатель Белого: «Что, здесь?» «Конечно, здесь, — обрадовался Белый, — потому что я сейчас там, потому что там сейчас здесь, и никакого здесь, кроме там! Никакого сейчас, кроме тогда, потому что тогда вечно, вечно, вечно!..» Бросился рассказывать другому: «Соломон Гитманович, слушайте и вы. Девушка. Четырнадцать лет назад. Bichette (козочка — фр.), с козьими глазами, которая вот так от радости, что я ей ответил по телефону, какие у меня глаза… Четырнадцать лет назад. Она сейчас — Валькирия… Вернее, она была бы Валькирия… Я знаю, что она умерла…»

Роман-мистерия

Над «Петербургом» Белый работал в короткий период отдыха и активного штейнерианства — в 1912–1914 годы. Поэт в своем творчестве не обходился без воображаемой опоры в русской литературе прошлого, пребывая одновременно в двух мирах: «естественно-реальном и вымышленно-фантастическом», отмечает Долгополов. В сборнике «Пепел» такой опорой был Некрасов, в «Урне» — Баратынский, в романе «Серебряный голубь» — Гоголь, а в «Петербурге» — и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и особенно Рудольф Штейнер.

Чьей-то «мозговой игрой» объяснит Белый существование города Петербурга, да и «подлинным местом действия» романа назовет «душу не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой». Эти умозаключения, очевидно, вдохновлены антропософской идеей о всемогуществе подсознательного как инструмента познания мира. Не только ей одной: «самым умышленным городом в мире» называл Петербург и Федор Достоевский.

В романе масса и биографических реминисценций. В маске и красном домино бегает главный герой «Петербурга», сын сенатора Николай Аблеухов, замысливший убить своего отца. Возможно, эту трагическую маску на своего героя Белый пересадил с самого себя, а эдипов мотив присутствовал в его жизни тоже, если верить Ходасевичу: «Папу он боялся и втайне ненавидел до очень сильных степеней ненависти».

Белый пытался уместить все 200 лет истории Петербурга в сюжет романа. Городские мифы и ужасы встают перед героями один за другим, каждый из них живет в мареве своего собственного страха. Над всеми властвует «Медный всадник», как фараон Рамзес. Белый в «Африканском дневнике» писал: «То, что увидено мной в „Петербурге“ (романе), увидено мной впервые в Египте». Провокация, отцеубийство, предательство, несчастная любовь — такие мотивы фигурируют в романе.

Белый приветствовал революцию, сам себя он называл социал-символистом. Его же геополитические и историософские воззрения, которые тоже получили воплощение в «Петербурге», сложнее стандартного социалистского прогрессизма, они сильно родственны Достоевскому и «скифству». «Утверждать, что вычищенные зубы лучше невычищенных, — полезно; но когда на основании этого утверждения провозглашается культ зубочисток, в пику исканию последней правды, то хочется воскликнуть: „Чистые слова, произносимые немытыми устами, все-таки несоизмеримы с грязными словами, произносимыми умытым свиным рылом; а европеец — слишком часто умытая свинья в котелке с гигиенической зубочисткой в руке…“» — рассуждал он в письме Маргарите Морозовой.

Борис Пастернак и Борис Пильняк в некрологе Белому ставили автора «Петербурга» выше Марселя Пруста и Джеймса Джойса. «Надо помнить, что Джойс — ученик Андрея Белого», — говорилось в тексте. Владимир Набоков помещал «Петербург» среди шедевров мирового модернизма.

Он первым ввел ананас в русскую поэзию

Хватает заслуг Белому и в отечественной словесности. Одним из своих учителей его называл Сергей Есенин: «Белый научил меня форме». Манера чтения стихов, как можно понять из сохранившихся записей, у поэтов тоже схожая: оба делали это экспрессивно, напевно растягивая гласные. Увековечившие образ ананаса в русской поэзии Владимир Маяковский и Игорь Северянин позаимствовали его, скорее всего, у Белого. В одном из самых знаменитых своих стихотворений, ритмом предвосхитившем эксперименты того же Маяковского, «На горах», Белый выписывал такой головокружительный образ:

Вот ко мне на утес
притащился горбун седовласый.
Мне в подарок принес
из подземных теплиц ананасы. <…>

Голосил
низким басом.
В небеса запустил
ананасом.

И, дугу описав,
озаряя окрестность,
ананас ниспадал, просияв,
в неизвестность.

На преемственность Маяковским строфы Белого указывает и Михаил Гаспаров в «Поэтике Серебряного века»: «Стихотворные строки начинают дробиться, смещаться, отдельные слова — самые неожиданные — выделяться»: это как бы указание читателю на особую эмоциональную значимость этих слов. В поздних стихах Белого игра такими сдвигами строк доходит до фантастической изощренности — по замыслу автора, она должна была внушать читателю игру интонацией («мелодией»). Сам Белый писал, что стихи ему приходят сначала как мелодия — во время ходьбы, а иногда он останавливается и «вытанцовывает», вытаптывает каблуками мелодию стиха.

Русские писатели в Берлине, 1923 год: (сидят) Н. Берберова, П. Муратов, Андрей Белый; (стоят) Б. Зайцев, В. Ходасевич, М. Осоргин, А. Бахрах, А. Ремизов / nasledie-rus.ru

Влияние Белого на русскую прозу было неоценимым. Текст Белого в широком смысле считался эталоном модернистской прозы. Среди вдохновленных этим текстом можно назвать упомянутого Пильняка, Исаака Бабеля, Артема Веселого, Илью Эренбурга.

Антибуржуазная программа Белого

Близко знавший Белого философ Федор Степун замечал, что поэту присуще «имманентное», самозамкнутое «я». Всякая же полемика и борьба с мнимыми или реальными оппонентами сводится к «борьбе Белого с самим собой за себя самого». «Наиболее характерной чертой внутреннего мира Андрея Белого представляется мне его абсолютная безбрежность. Он всю жизнь носился по океанским далям своего собственного „я“, не находя берега, к которому можно было бы причалить. <…> В творчестве Белого и прежде всего в его языке, есть нечто явно жонглирующее. Мышление Белого — упражнение на летящих трапециях, под куполом его одинокого „я“», — писал Степун в своих воспоминаниях.

Дружившая с Белым Марина Цветаева признавалась, что рядом с ним ощущает себя собакой, а его — слепцом. «Он одинокое существо. В быту он еще беспомощнее меня, совсем безумен», — сообщала она в письме писателю Александру Бахраху. В своих воспоминаниях она указывает, что Белый не ощущал себя ни «нареченным Андреем», ни «сотворенным Борисом», всегда было только одинокое «я». Подтверждала это и Берберова, вспоминая, как Белый аттестовал себя: «Вы говорили мне когда-то, что у меня небесные глаза, что я — Логос. Но для Андрея Белого не оказалось в мире женщины! Я — Микеланджело. Я — апостол Иоанн. Я — князь мира. Меня зарыли живым при закладке Иоганнесбау. Судьбы Европы зависят от меня. Штейнер ищет меня. Штейнер боится меня».

Одинокого и расхристанного Белого подхватила Клавдия Васильева, соратница по антропософскому сообществу. Она же пробудила в нем «волю к жизни», которую она называет «постоянным, солнечным центром его существа». Белый женился на Васильевой в 1931 году, за три года до смерти. В письме Морозовой поэт называл свою супругу «солнцем своей жизни», «солнцем, вставшим именно тогда, когда я думал, что для меня все кончено, и оттуда, где, казалось, были погашены все огни».

В последние годы Белый работал над воспоминаниями «Начало века» и «Между двух революций». В это время он жил под риском ареста по делу антропософов — его соратников арестовали еще в 1931 году, а документы по самому поэту выделили отдельно. Советская власть запретила Русское антропософское общество еще в начале 1920-х, а с учетом того, какой манией преследования страдал Белый как раз с этих пор, удивительно, как он мог жить публичной жизнью: не только общался со своими близкими коллегами вроде Пастернака или Мандельштама, но и выступал на пленуме оргкомитета Союза советских писателей и на заседаниях научной секции московского Горкома писателей. Умер поэт в 1934 году от последствий солнечного удара, полученного им на отдыхе в Коктебеле.

Россия переоткрывала для себя Белого с 1980–1990-х годов. В перестроечный книжный бум выходили комментированные тексты «Петербурга», стихов, поэм и статей писателя. В 1978 году группа поэтов петербургского самиздата учредила премию имени Андрея Белого, материальный эквивалент которой составил один рубль, одно яблоко и одна бутылка водки. Премия получила славу самой маргинальной и наиболее эстетской в российском литературном сообществе, ее лауреатами стали, например, поэты Борис Дубин, Михаил Гронас, Виктор Соснора, писатели Владимир Сорокин, Эдуард Лимонов и другие.

Белый, вне всякого сомнения, был эстетом-маргиналом. Он прожил долгую жизнь, пережив своего ближайшего друга Блока на 13 лет, но так и не получил славу заслуженного поэта. Во многих сферах он был первооткрывателем, но не заседал потом под табличкой с каким-либо титулом. Его образ, экзальтированная манера жизни, авантюрный нрав и непримиримая мечтательность делали его органически неприемлемым для барской традиции русской словесности, не прижился он и в новой, начинавшей закостеневать советской литературе.

«Весь мой упор против Тебя невыразим логически: мне претит весь строй Твоей жизни — эгоистический, комфортабельный; мне претит Твоя жизнь, поскольку я извне ее созерцаю; без Любви, без Жертвы все Твои духовные алкания кажутся мне утонченной деталью к „ананасу в шампанском“. Где подвиг Твой? Где жертва Твоя?.. Нет у Вас пути, нет у Вас правды, нет у Вас подвига! Мне очень трудно выразить это Тебе в глаза, ибо Ты всегда очаровываешь душевным богатством и блеском таланта, и душевной добротой; но я знаю, что Ты духовно нищ, духовно не добр», — писал Белый в 1917 году корифею символизма Вячеславу Иванову. Эти слова можно одновременно считать и антибуржуазным манифестом поэта, и его напутствием к потомкам.

Книги Андрея Белого

Белый, Андрей — ПЕРСОНА ТАСС

Родился 26 октября 1880 г. в Москве в семье Николая Васильевича Бугаева (1837-1903) и Александры Дмитриевны Егоровой (1858-1922). Его отец был математиком, членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук (ныне Российская академия наук). Мать происходила из обедневшей купеческой семьи.

Настоящее имя — Борис Николаевич Бугаев.

Образование
В 1891-1899 гг. Борис Бугаев учился в частной московской гимназии Льва Поливанова. По настоянию отца занимался точными науками, в 1903 г. окончил физико-математический факультет Московского университета. В 1904-1906 гг. учился там же на историко-филологическом факультете, был отчислен по собственному прошению.

Жизненный и творческий путь
Формирование творческой личности литератора проходило во второй половине 1890-х гг. в значительной степени под влиянием семьи Соловьевых — Михаила (брат известного философа Владимира Соловьева), его жены Ольги и сына Сергея (впоследствии стал поэтом-символистом). Он приобщился к новейшему европейскому искусству и философии, в 1901 г. познакомился с поэтами-символистами Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус и Валерием Брюсовым.
В 1901-1903 гг. входил в общество московских символистов, группировавшихся вокруг издательств «Скорпион» и «Гриф».
В 1902 г. дебютировал в печати, выпустив в издательстве «Скорпион» новаторское произведение «Вторая драматическая симфония» (повествование в прозе, выстроенное по правилам симфонической музыкальной формы). Оно было подписано псевдонимом «Андрей Белый» (предложен Михаилом Соловьевым), который автор продолжил использовать в дальнейшем творчестве.
В 1903 г. стал одним из организаторов литературного кружка «Аргонавты», объединившего молодых поэтов-символистов Московского университета. В том же году началась его переписка с поэтом Александром Блоком, которая длилась более 15 лет и является одним из наиболее примечательных объектов эпистолярного наследия Серебряного века (личные отношения литераторов складывались противоречиво, в них чередовались периоды взаимного уважения и неприязни, вплоть до вызовов на дуэль).
В 1903 г. Андрей Белый опубликовал «Северную симфонию (Первую героическую)», в 1904 г. — поэтический сборник «Золото в лазури». Выступал в печати со статьями о теории символизма.
В 1904 г. стал сотрудником основного журнала символистов — «Весы».
В 1905 г. Андрей Белый выпустил «Третью симфонию. Возврат», через три года — «Четвертую симфонию. Кубок метелей».
В 1909 г. он издал поэтические сборники «Пепел» и «Урна». В том же году стал одним из основателей московского символистского издательства «Мусагет». Выпустил в нем сборники «Символизм» (1910) и «Арабески» (1911), содержавшие философские и литературные статьи.
В 1910 г. отдельной книгой был издан роман Андрея Белого «Серебряный голубь», ставший одним из наиболее заметных произведений символистской прозы.
В 1912 г., познакомившись в Берлине (Германия) с основоположником антропософии Рудольфом Штейнером, стал приверженцем его учения о самосовершенствовании.
В 1913-1914 гг. частями выходил роман Андрея Белого «Петербург» (отдельное издание — 1916 г.). Это произведение сочетало символистскую образность и философское осмысление исторического пути России между Западом и Востоком. О романе «Петербург» высоко отзывался известный писатель Владимир Набоков (в письме поэту Владиславу Ходасевичу сообщал, что четыре раза читал его «в упоении»). Литературовед Леонид Долгополов отмечал, что «без учета новаторских приемов Белого трудно будет понять возникновение» ряда «значительных явлений европейской прозы XX века», в т. ч. романа Джеймса Джойса «Улисс».
С 1914 по 1916 г. проживал в г. Дорнах (Швейцария). Работал резчиком по дереву на строительстве первого здания антропософского центра «Гётеанум» (сгорело в 1923 г., перестроено по новому проекту). В 1915 г. написал статью «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности».
Осенью 1916 г. в связи с призывом на военную службу вернулся в Россию (путь проходил через Францию, Великобританию, Норвегию и Швецию), однако затем несколько раз получал отсрочку.
Андрей Белый принял Октябрьскую революцию 1917 г. В 1918 г. написал поэму «Христос воскрес», идейно близкую произведению Александра Блока «Двенадцать».
В 1918-1919 гг. участвовал в деятельности литературной студии московского Пролеткульта. В 1920 г. являлся председателем Вольной философской ассоциации в Петрограде (ныне Санкт-Петербург). В 1921 г. выпустил автобиографическую поэму «Первое свидание».
С 1921 по 1923 г. Андрей Белый проживал в Берлине. В этот период произошел временный кризис его антропософских убеждений. В 1922 г. выпустил поэтический сборник «После разлуки». В 1922-1923 гг. издавал журнал «Эпопея», значительное место на страницах которого было отведено воспоминаниям об Александре Блоке.
В 1923 г. Андрей Белый вернулся в СССР. С 1925 до 1931 г. преимущественно проживал в пос. Кучино (ныне микрорайон г. Балашиха Московской области). В ноябре 1925 г. во МХАТе 2-м (драматический театр, существовавший в Москве в 1924-1936 гг.) была инсценирована его пьеса «Петербург», написанная на сюжет одноименного романа.
В 1926 г. выпустил две первые части романной трилогии «Москва» («Московский чудак» и «Москва под ударом»; третья часть, «Маски», вышла в 1933 г.).
В 1928 г. написал автобиографический очерк «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть на всех фазах моего идейного и художественного развития».
В первой половине 1930-х гг. была издана его мемуарная трилогия, включившая произведения «На рубеже двух столетий» (1930), «Начало века» (1933) и «Между двух революций» (1934).
Андрей Белый скончался 8 января 1934 г. в Москве на 54-м году жизни. Его мозг был извлечен и передан для исследования в Институт мозга в Москве. Прах писателя захоронен на столичном Новодевичьем кладбище.
Личные сведения
Андрей Белый был дважды женат. Первая супруга — Анна Тургенева (1880-1966, художница и философ, внучатая племянница писателя Ивана Тургенева). Второй женой была Клавдия Васильева (1886-1970, литературный работник).
Память, признание
В Москве расположена мемориальная квартира Андрея Белого (ул. Арбат, д. 55; филиал Государственного музея А. С. Пушкина).
В Балашихе работают дом-музей Андрея Белого и муниципальное бюджетное учреждение культуры «Централизованная библиотечная система имени Андрея Белого». В этом же городе есть улица, названная в его честь. В 2015 г. в Балашихе был открыт первый в России памятник Андрею Белому (скульпторы Сергей Ялоза и Наталия Базюк).
С 1978 г. вручается премия Андрея Белого — старейшая независимая литературная премия в России.
Жизни и творчеству литератора посвящены книги «Андрей Белый» (2007, автор Валерий Демин), «Одинокий гений Серебряного века. Андрей Белый» (2010, Зинаида Голощапова) и «Андрей Белый. В поисках будущего» (2020, Марина Самарина), документальные фильмы «Андрей Белый. Охота на ангела, или Четыре любви поэта и прорицателя» (2002, режиссер Андрей Осипов) и «Белый камень души. Андрей Белый» (2005, Александр Шувиков).

Белый Андрей (настоящее имя – Бугаев Борис Николаевич)

Борис Николаевич Бугаев, более известный читателям под псевдонимом Андрей Белый – это известный русский писатель, критик и поэт. Именно он считается одним из ведущих деятелей русского символизма. А цвет, выбранный для фамилии своего псевдонима, стал олицетворением духовной чистоты и успокоения.

Родился будущий писатель в 1880 году в Москве в семье профессора. Свои первые годы жизни провел в столице. На протяжении 8 лет, в период с 1891 по 1899 годы учился в гимназии Поливанова, где уже начал проявлять свои первые творческие способности, а также увлекся буддизмом.

В 1902 году писатель вместе с друзьями организует собственный литературный кружок, который получил название «Аргонавты». В 1904 году весь состав кружка собрался в квартире у Астрова. На заседании все члены кружка решили, что займутся изданием литературно-философского сборника «Свободная совесть» и ещё спустя два года две книги из этого сборника увидели свет. В это же время Белый знакомится с Александром Блоком. Чуть ранее заканчивает университет. Позже поступает на историко-филологический факультет, но образование так и не получает, так как решил посвятить себя работе, начав сотрудничество в «Весах».

Позже в жизни писателя случилось ещё одно событие, которое просто нельзя не упомянуть в биографии. Он близко познакомился с семьей Блока, а впоследствии жена Александра признается ему в любви. С этого момента влюбленные становятся любовниками, но их отношения продолжаются недолго. В 1906 году Блок публикует свою знаменитую пьесу «Балаганчик», посвященную любовному треугольнику. С тех пор отношения между Андреем и супругой Блока Любовью Менделеевой прекратились. После этого события Андрей покидает Петербург и на какое-то время уезжает за границу.

За рубежом писатель проводит порядка двух лет, где за это время успевает выпустить два своих новых сборника стихов, которые были посвящены его другу Блоку и Любови Менделеевой. После возвращения в Россию, писатель женится на Асе Тургеневой, с которой уже в 1910 году совершает длительное путешествие в Сицилию, Египет и Палестину. Впоследствии, впечатления от этой поездки будут отражены в «Путевых заметках». В 1912 знакомится с Рудольфом Штейнером, став его учеников и продолжая работать над прозаическими произведениями. В 1921 году вновь покидает Россию, и, поселившись в Берлине, продолжает работать в журнале «Беседа» Максима Горького. Затем вновь возвращается в Москву, где поселяется в деревне, и продолжает усердно работать.

Одной из главных работ Андрея Белого является его теоретическая книга «Символизм»./1077791.jpg’ /> При этом писатель написал и ряд других книг, которые тоже оказались весьма значительны и гениальны.

Последние годы жизни писатель провел вместе с Клавдией Николаевой, которая стала его последней подругой. Писатель умер у нее на руках в январе 1934 года, а спустя пять лет умерла и Любовь Менделеева.

← Предыдущая		Следующая →

Дом-музей Андрея Белого

13 янв. 2020 г., 12:43

Только два адреса, где проживал поэт и писатель, один из ярчайших представителей Серебряного века Андрей Белый, на сегодняшний день имеют отношение к мировому музееведению.

Во-первых, это самый центр Москвы – Арбат. До двадцати шести лет прожил здесь Андрей Белый (26.10.1880 – 08.01.1934). Именно там, в квартире на третьем этаже 4-этажного многоквартирного дома, где родился Борис Николаевич Бугаев (А. Белый – его литературный псевдоним), находится с 2000 года «Мемориальная квартира Андрея Белого» – филиал государственного музея А. С. Пушкина.

Во-вторых, это один из зеленых уголков Подмосковья, где поэт жил и плодотворно работал с сентября 1925 года в течение пяти с половиной лет. Нынешний адрес: улица Пушкинская, 48А, в микрорайоне Кучино городского округа Балашиха. В небольшом двухэтажном деревянном доме, в маленьких по нынешним меркам комнатах второго этажа, 18 ноября 2005 года был открыт музей Андрея Белого. Это тихое дачное место среди лиственных и хвойных деревьев сам поэт называл: «место моего всяческого выздоровления».

К 135-летию со дня рождения Андрея Белого 27 октября 2015 года был установлен первый в России памятник поэту. Вдохновенный, порывистый, устремленный к небесным сферам образ Андрея Белого создали московские скульпторы Сергей Ялоза и Наталия Базюк. Бронзовая скульптура высотой около двух с половиной метров и весом порядка четырехсот килограммов установлена напротив дома-музея поэта в микрорайоне Кучино.

Время работы дома-музея А. Белого: среда – 14.00–17. 00; четверг – воскресенье – 10.00 -– 17.00.

Справки по телефону: +7 (495) 522 65-90, +7 (903) 686 20-68.

Музей находится в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции Кучино, рядом с которой расположено уютное кафе Zdoba Микс на ул. Центральная, 37, телефон: +7 (905) 570-00-11.

Источник: http://inbalashikha.ru/specproekty/kulturnaya-sfera/dom-muzey-andreya-belogo

130 лет со дня рождения писателя Андрея Белого

130 лет со дня рождения одного из самых ярких представителей русского «Серебряного века», поэта и прозаика Андрея Белого отмечают в Москве. Накануне юбилея открылась пятидневная научная конференции «Андрей Белый в изменяющемся мире», в которой принимают участие исследователи его творчества со всего мира, а во вторник, 26 октября, в музее А. С. Пушкина на Пречистенке пройдет вернисаж грандиозной выставки «Андрей Белый: объединенный архив». На ней представлены самые интересные материалы, связанные с именем писателя из архивов, музеев и частных коллекций. Большая часть предметов происходит из архива писателя, который в 1932 году у него купило государство.

На выставке можно увидеть десятки экспонатов: рукописи произведений автора, дневники, документы разных лет, в том числе выпускное гимназическое сочинение Андрея Белого, его университетский диплом с оценками, разрешение на возвращение из эмиграции в Советскую Россию, детские письма родителям, письма к матери из путешествий по Европе, афиши публичных выступлений, книги из личной библиотеки с автографами и пометками.

Максимально полно отражена и еще одна грань таланта Андрея Белого — его рисунки, карикатуры, эскизы книжных обложек, авторские иллюстрации к поэме «Христос Воскрес», романам «Петербург» и «Москва», пейзажи, выполненные в период путешествия по Кавказу, архитектурные орнаменты.

Отдельное место занимает фотораздел, где, помимо снимков с изображением самого писателя, можно увидеть фотографии его родителей, родных, друзей юности, мест, где прошли детские и юношеские годы. Представлены в экспозиции и личные вещи Андрея Белого — его трость, саквояж, письменные и курительные принадлежности, нательный крест, иконки и медальоны, одежда и другие раритеты.

Андрей Белый — литературный псевдоним автора. Настоящее имя писателя — Борис Николаевич Бугаев. Он родился в 1880 году в Москве, где жил в особняке на Арбате. Дебютировал писатель книгой «Симфония», написанной в жанре лирической ритмизованной прозы с мистическими мотивами и гротескным восприятием действительности.

Андрей Белый — автор сборников стихов «Золото в лазури», «Пепел», «Урна», романов «Серебряный голубь», «Петербург», «Котик Летаев», «Крещеный китаец», «Маски», дилогии «Москва» и других. Он выступал как теоретик символизма, оказав большее влияние на развитие этого направления литературы, а также был автором целого ряда статей и очерков о Блоке, Гоголе, Достоевском.Андрей Белый скончался в 1934 году, он похоронен на Новодевичьем кладбище, напоминает ИТАР-ТАСС.

Мобильный гид к выставке «“Мы храним наши белые сны”.

Другой Восток и сверхчувственное познание в русском искусстве. 1905–1969»: Анна (Ася) Тургенева

В 1910 году Тургенева с Белым уехали в длительное свадебное путешествие (хотя женаты не были). «Гравировальным штрихом на сверкающей медной доске вырезает она утонченный рисунок, напоминающий мне гравюры Рембрандта; и в поведении ее все решения выгравированы, четки, ясны; с тех пор, как с ней встретился, внешняя жизнь отчеканилась: определился мой стиль как писателя <…>, прошлась по нему четким штрихом»¹, — благодарно вспоминал писатель.

В 1912 году Белый и Ася познакомились с Рудольфом Штайнером, в 1913-м стали его учениками, а в 1914-м — поселились в Дорнахе и заключили гражданский брак в мэрии Берна (без этой справки трудно было в швей- царской деревне снимать одну квартиру). Их отношения начали портиться уже в 1915 году и были разорваны (по инициативе Аси), когда они встретились в Берлине в 1922 году.

В Дорнахе, где Ася жила до самой смерти, она полностью реализовала свой творческий потенциал. Сначала руководила бригадой резчиков по дереву, потом перешла в стекольную мастерскую и посвятила себя работе над окнами-витражами (как Первого, так и Второго Гётеанума). Параллельно увлекалась эвритмией: участвовала в представлении «Фауста» Гёте, ездила по Европе с гастролями в составе дорнахской группы эвритмисток. Тургенева пользовалась авторитетом в антропософской среде. Занималась книжной графикой, иллюстрировала произведения Гёте, Штайнера, «Сказание о Парсифале» и другие антропософские издания. Автор мемуаров об Андрее Белом, о Рудольфе Штайнере и строительстве Первого Гётеанума. В последние годы жизни серьезно болела — деревянная стружка и стекольная пыль сказались на состоянии легких.

В истории русской культуры Ася осталась как самая страстная и трагическая любовь Андрея Белого (писатель очень болезненно переживал расставание). Асе посвящены счастливые «Путевые заметки» (о совместном путешествии по Италии и Африке) и отчаянные стихи из сборника «После разлуки», написанные после разрыва. Она послужила прототипом целого ряда героинь прозы Белого: Кати в романе «Серебряный голубь», Нелли в «Записках чудака», Лизаши в трилогии «Москва». Чарующий портрет Аси нарисовала Марина Цветаева в очерке «Пленный дух»: «Пряменькая, с от природы занесенной головкой в обрамлении гравюрных ламартиновских anglaises (локонов. — Примеч. ред.), с вечно дымящей из точеных пальцев папироской <…>.

Красивее из рук не видала. Кудри и шейка и руки, — вся она была с англий- ской гравюры, и сама была гравер <…>, а главное, Ася Тургенева — тургеневская Ася <…>. Да не влюбиться было нельзя»².

М. С.

1. Белый А. Записки чудака // Белый А. Собрание сочинений: Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. М., 1997. — С. 293.

2. Цветаева М. Пленный дух // Смерть Андрея Белого (1880–1834). М., 2013. — С. 563.

Эндрю Диксон Уайт (1884) | АГА

Президент Ассоциации, 1884–1885 гг.

Доклад, зачитанный Американской исторической ассоциацией на ее первом публичном собрании, Саратога, Нью-Йорк, 9 сентября 1884 г. Опубликовано в Papers of the American Historical Association, vol. I (1886 г.), 49–72 .

Об исследованиях по всеобщей истории и истории цивилизации

При основании ассоциации развития исторических исследований в Соединенных Штатах естественно, что мы осматриваем поле, чтобы увидеть, в каких направлениях и через какие каналы лучше всего направить деятельность американских ученых-историков.

В каждой области знаний есть области, в которые все ученые всех наций могут вступать на равных условиях и с равными шансами на успех; но есть и особые области, в которых каждая национальная группа ученых работает с выгодой и в которых ученые других наций должны, как правило, отдавать максимум труда при минимуме результата; и это ни в коем случае не в последнюю очередь верно в изучении истории.

Очевидно, например, что ученые каждой нации имеют особые преимущества в отношении исследования истории своей страны: имея более близкий доступ к ее документам и более тонкое понимание ее образа мыслей, они легче погружаются в исторический поток, протекающий через их нацию, чем обычно может ученый со стороны. Правда, из этого правила есть исключения. Такие люди, как Ранке, Бокль, фон Сибель, сэр Джеймс Стивен, Паркман, Бэрд и Чарльз Кендалл Адамс, пишущие об истории Франции; Гизо, Паули и Гнейст — об общей и конституционной истории Англии; Пестрый, по истории Голландии; Прескотт, Тикнор и Данэм по истории Испании; Робертсон, Брайс, Карлайл и Герберт Таттл по истории Германии; Гакстхаузен и Уоллес по истории России; Де Токвиль, Лабулайе и фон Хольст на примере истории Соединенных Штатов показывают, что общее правило имеет много поразительных исключений, причем так много исключений, что они указывают на существование подчиненного правила, которое, если просто сформулировать, состоит в том, что человек, находящийся за пределами страны, может быть настолько отстранен и распутан, что сможет более ясно взглянуть на вопросы, в которые вовлечены религиозные или патриотические предрассудки, чем большинство ученых внутри страны.Тем не менее, большое правило, несомненно, состоит в том, что основная работа по развитию исторических знаний о какой-либо стране должна выполняться учеными этой страны.

Но помимо этих специальных полей есть общие поля. Они связаны с эволюцией человека и общества в человеческих событиях на больших пространствах времени и пространства, с философским синтезом человеческих дел или с тем, что можно назвать «подведением итогов» истории.

Эти поля открыты для думающих людей всех стран одинаково; они могут быть изучены с довольно равными шансами на успех людьми во всех частях света, где человеческая мысль не находится под каким-либо обузой и где любовь к истине как истине и вера в истину как истину преобладают над верностью какой-либо системе, государственной, церковный, философский или научный.

Признавая огромную ценность специальных исследований и вклада в историческое знание отдельных народов, не будет преувеличением сказать, что высшим усилием и благороднейшим результатом, к которому ведут эти специальные исторические исследования, является философский синтез всех частных результатов в большой, любящий правду, любящий справедливость дух.

Опираясь на эту точку, Бокль в отрывке, достойном размышления, поместил наблюдение у подножия лестницы, открытие над ней и философский метод на вершине.Он показал, что без подлинного философского синтеза специальные исследования и открытия часто уводят нас далеко от каких-либо ценных плодов и что такие специальные исследования могут быть хуже, чем отсутствие исследований вообще.

К этим общим соображениям о полях можно добавить кое-что о мотивах обучения. Ученый действительно может найти мотив для любого специального исследования в любопытстве, или гордыне, или желании укрепиться в своей профессии, или возвысить славу своих соседей или страны.Из таких побуждений действительно могут вырасти хорошие вещи, и эти ростки могут стать прекрасным цветением и плодами; но даже лучшие из них должны быть особенными и частичными. Великая, глубокая почва, из которой могут вырасти большие исторические исследования, есть этическая почва, — простая этическая необходимость совершенствования, во-первых, человека как человека, во-вторых, человека как члена общества; или, другими словами, необходимость развития человечества, с одной стороны, и общества, с другой. Отсюда может показаться, что как бы ни были драгоценны специальные исследования, наиболее драгоценным является синтез, сделанный просвещенными людьми, рассматривающими обширные области в свете наилучших результатов специальных исторических исследований, чтобы показать нам, через какие циклы рождения, рост и упадок различных народов прошли; какие законы развития можно справедливо считать установленными и в соответствии с ними какие законы религиозного, морального, интеллектуального, социального и политического здоровья или болезни; какие разработки были хорошими, способствовавшими развитию того лучшего, что есть в человеке и в обществе; какие события были дурными, приводящими к регрессу человека и общества; как различные народы спотыкались и впадали в страшные заблуждения, и какими процессами они были выведены из этих заблуждений; насколько масса людей в целом, воздействуя друг на друга по общим законам развития в живой природе, стремилась к совершенствованию человека и общества; и какой вклад в эту эволюцию внесли определенные индивидуальные умы, которые возникли либо в результате мысли в свое время, либо вопреки ей — вопреки любому закону, который мы можем сформулировать. Что касается результатов, то мы имеем подтверждение этой содержательной линии Публия Сира, Discipulus est prioris posterior dies.

Это изучение истории, либо в целом, либо в больших частях, имеет огромную ценность как в качестве метода, так и в качестве проверки специальных исследований, с одной стороны, и как удовлетворение высших потребностей человека, с другой. Мы действительно можем рассматривать его как ствол, живыми ветвями которого являются особые истории и биографии, дающие им и получающие от них рост и симметрию, черпающие из них жизнь, посылающие в них жизнь.

В том, что такая связь между общим и специальным исследованием, между критическим анализом явлений, с одной стороны, и синтезом результатов, с другой, есть не теория, а многозначительный факт, легко убедиться, взглянув на ход исторической работы. в наше время.

Сначала захватите Францию. Широкая трактовка во «Всеобщей истории» Боссюэ, в «Опыте о жизни» Вольтера и в очерках Кондорсе и Тюрго была причиной и до некоторой степени результатом замечательного роста специальных историй в прошлом столетии. Великий философский трактат Гизо об истории цивилизации в Европе, монументальный труд профессора Лорана из Гента об истории человечества, прослеживаемой по линии международного права, и труды Дауну, Ру-Феррана, Мишле и Анри Мартен, были причинами и результатами большого нового роста специальных исторических исследований в этом столетии. Здесь нет времени останавливаться на отдельных лицах, но я могу, по крайней мере, упомянуть работы Тьерри, Минье, Кине и Ланфри как примеры драгоценных частных историй, которые никогда не были бы написаны иначе как в свете этих общих философских историй.Если скажут, что Тьер — исключение из правил, я отвечу, что его карьера — лишь доказательство этого и что причина, по которой он был самым пагубным специальным адвокатом среди французских историков и величайшим архитектором разорения среди современных французов государственных деятелей, можно обнаружить в его решительном отрицании какой бы то ни было философской основы истории.

Возьмите следующую Англию. Мы видим такие шедевры общеисторической работы, как работы Гиббона и Робертсона в прошлом столетии и Гроте, Бокля, Уэвелла и Леки в этом, которые мощно действуют как причины и результаты частных историй.

Возьмите нашу собственную страну. Работы Бэнкрофта и Хилдрета, «История международного права» Генри Уитона, фрагментарные лекции президента Дью, Колледжа Уильяма и Мэри, вводные главы «Фердинанда и Изабеллы» Прескотта и Голландской республики Мотли, «История интеллектуального развития Европы». Дрейпера — хотя это и искажено его взглядом на аналогию между национальным и индивидуальным развитием — и такими недавними работами, как работы Леа, Чарльза Кендалла Адамса, Макмастера, Койта Тайлера, Лоджа, Паркмана и других, работа над которыми в настоящее время продолжается. в Кембридже, в университетах штата Мичиган и Висконсин, в университетах Джонса Хопкинса и Корнелла тот же самый закон проявляется в полной мере.

А если мы отправимся в более отдаленные области, мы найдем в Италии великие философские обобщения Вико, проработанные через сочинения Сисмонди, Коллетты, Виллари, Канту, Бонги, Сеттембрини и множества других. Даже в Испании мы находим, что Бальмес, каким бы вдумчивым он ни был, обладая просто мыслью и глубиной особого адвоката, стимулирует людей с такими же недостатками в особых областях.

Но величайшее доказательство того, что эти два направления исторической мысли тесно связаны между собой, можно найти даже в самом беглом обзоре работ, происходящих в Германии.Об огромном количестве особых наростов у меня нет времени делать ни малейшего наброска; их тщательность и масштабы представлены в Monumenta Germaniae , проведенном Вайтцем, Ваттенбахом и их коллегами. Но работа по изучению всеобщей всемирной истории и истории цивилизации развилась и как причина, и как результат этой специальной работы. Из обширных и философских трактатов у нас есть такие всемирные истории разного достоинства, как сочинения Лео, Шлоссера, Вебера и Ранке; и, охватывая части большого поля, но в том же общем духе, такие работы, как работы Ранке, Моммзена, Эрнста Курциуса, Дройзена, Гизебрехта, Грегоровиуса и множества других; и в историях цивилизаций, таких как истории Ваксмута, Дюбуа Реймонда, Бидермана, Карьера, Хенне-Ам Рюна, Кольба, Хеллвальда, Онеггера, Грюн, Лазаря, Прутца и других, — список, простирающийся на всю гамму возможностей . Я привожу эти факты, и в особенности этот буйный рост немецких общих исторических исследований, просто для того, чтобы показать, что такой общий рост связан со специальными историческими исследованиями и что, сколько бы мы ни делали и должны были делать в этой стране в отношении специальных исследований, признаки здорового роста можно найти в общей и синтетической работе, даже если некоторые из них будут неадекватными.

И здесь позвольте мне обратить ваше внимание на использование термина «расследование». Часто возникает идея, что это слово может быть справедливо применено только для исследования мельчайших материальных фактов и документов; но разве не так же верно, что можно исследовать отношения и законы фактов? То же самое и в отношении фразы, которую мы постоянно слышим, «продвижение знания».Но продвигается ли знание только путем изучения мельчайших фактов и событий? Не может ли она также быть усовершенствована изучением отношений и методов, а также законов, управляющих такими фактами и явлениями? Исследование является таким же средством продвижения знаний в руках историка-философа, занимающегося всеобщей историей, как и в руках самого тщательного летописца, имеющего дело с какой-нибудь забытой частью дипломатии или стратегии. Разве не потребовалось столь же оригинальных исследований и не столь ли расширилась область познания, когда Гизо дал нам свои глубокие и плодотворные обобщения относительно закономерностей и следствий, вытекающих из национального развития в цивилизации под влиянием одного или многих элементы, как, например, когда Гашар обнаружил факты, касающиеся монастырской жизни Карла V, или когда г-нПул показал связь Манассии Катлера с Северо-Западным территориальным указом? Оба — общее и специальное расследование — должны идти вместе. Так было и в случае с Гизо; так и должно быть во всех случаях.

Но давайте теперь несколько подробнее рассмотрим этот вопрос исследования исторических фактов, особенно в том, что касается преследуемых целей и требуемых качеств. Несомненно, искомая цель — это точная истина, а первое требуемое качество — правдивость. Но тогда возникает вопрос: какая правда и правдивость в каких строках? Возьми кейс.Двое мужчин исследуют формирование конституции одного из наших штатов. Мало что известно о конституционном развитии других наших штатов, или наций, или зарубежных стран. Он дает нам ясное, сухое изложение фактов, которые он видит, которые, конечно, в основном являются поверхностными фактами. Он особо сообщает нам даты заседаний, имена председателей, глав комитетов, составителей и содержание речей. Другой, столь же правдивый, много знает о развитии конституционной истории в нашей стране и в других странах.Он тоже дает нам то, что видит; и поэтому он заставляет фундаментальные факты сиять сквозь поверхностные анналы. Здесь мы имеем просто различие между историей зарождения американского государства, написанной проницательным сельским юристом — столь же проницательным, как Тьер, — с одной стороны, и рассказом Кули, с другой, или Стаббс. Возьмем другой случай. Двое мужчин исследуют историю народного правления в одном из наших великих городов — возможно, в Нью-Йорке. Один — тщательный, кропотливый летописец, и не более того.Он владеет поверхностными фактами в той мере, в какой они содержатся в различных хрониках, от Стайвесанта и хартии губернатора Донгана до свержения Твида и верховенства Келли. Другой такой же осторожный и правдивый, но нечто большее. Он изучал и размышлял о других городах; возможно, он сделал то, на чем, как настаивает Рескин, должен поступить каждый ученый: изучил историю пяти великих городов мира, размышлял о росте коммерческого духа в итальянских городских республиках, в Ганзейском союзе и в больших английских морских портах, о росте городских фракций со времен Клавдия и Милона в Риме, через Синих и Зеленых в Константинополе, Бьянки и Нери во Флоренции, Ремонстрантов и Контр-Ремонстрантов в городах Голландии и о нью-йоркских «залах», о вспышках гражданского общественного духа, подобных тем, которые породили Парфенон в Афинах, Дуомо во Флоренции и ратуши Нидерландов, о добрых и злых наклонностях накопленного гражданского богатства от Красса, Жака Кера и Медичи, до Пибоди, Купера и Вандербильта; о тенденциях гражданского пролетарского класса, типичных для таких примеров, как предписания Марии в Риме, действия толпы в средневековом Лаоне и Льеге. с их епископами, террором и коммуной в Париже, бунтами Незнайки в Филадельфии и бунтами в Нью-Йорке. Кто не видит, что последний ученый обнаружит массу важных фактов и отношений, которые другой никогда не сможет найти?

И снова двое мужчин отправились исследовать рост какой-то фазы веры. Оба правдивы, но один просто мелкий, кропотливый, ограниченный сектантскими путями, с небольшим количеством света извне истории; другой провел обширные исследования в области сравнительной филологии и религии. Который, вероятно, даст нам что-то, что, даже рассматриваемое как чистое исследование, представляет реальную ценность?

Но не надо допускать случаев.Всякий читатель истории может припомнить реальные случаи «расследования», «расширения границ познания», показывающие громадную разницу между летописцем и историком. Возьмите один из самых последних. Профессор Ине в своей замечательной «Истории Рима» провел новое исследование истории Публия Эбутия и панического преследования вакхических фанатиков. Тот, кто читает его отчет, не видит, что самый важный элемент в его расследовании исходит из его общих знаний и что он проливает мощный свет на глубины истории благодаря своему знанию сокровенного духа панических гонений первых христиан. , евреев в средние века и римских католиков в Англии при Карле II?

А теперь позвольте мне обратить внимание на некоторые второстепенные указания относительно метода, данные общей историей специальной истории.Как бы я ни восхищался основным направлением аргументации г-на Герберта Спенсера об исторических исследованиях в его трактате об образовании, некоторые из его утверждений кажутся мне нуждающимися в ограничении. Иногда кажется, что он смешивает изучение истории с изучением статистики и, таким образом, требует научного доказательства, когда природа материала может дать только моральное доказательство. Аналогия между изучением истории и путешествиями справедливо поразила многих и проливает некоторый свет на замешательство мистера Спенсера. Проследим эту аналогию при рассмотрении дела.Двое молодых американцев едут в Англию на год. Один посвящает себя, в строгом соответствии с теорией г-на Спенсера, «дескриптивной социологии», которая по правилам, установленным г-ном Спенсером, приводит к статистическому табулированию огромного множества фактов; другой занят тем, чтобы получить представление о времени, господствующем или воинственном, читая лучшие книги, беседуя с лучшими людьми в каждой области, отмечая цели и методы в работе всех видов, изучая, сравнительно, различные пути решения политических и социальных проблем, наблюдая за обществом во всех его отраслях, даже прислушиваясь к текущей болтовне и болтовне, в различных социальных слоях. Оба могут вернуться полезными людьми; но я думаю, что никто из нас не будет отрицать, что как человек второй — историк — будет гораздо лучше развит, а как мыслитель, писатель или деятель — гораздо лучше подготовлен, чем первый — статистик. Г-н Спенсер может многое сказать о бесполезных источниках и бесполезных фактах. Правда в том, что факт, который кажется очень мелким, может иметь огромную ценность, если он беременен, а факт, который кажется очень важным, ничего не стоит, если он бесплоден. Людовик XIV принимал Конде на большой лестнице Версаля, что было в то время громадным фактом; для нас, в свете общей истории, это мало или ничего не стоит.Людовик XVI, требующий хлеба и сыра, когда его арестовали в Варенне, и заявляя, что это лучший хлеб и сыр, которые он когда-либо ел, представляет собой факт, на первый взгляд бесполезный, но на самом деле важный, поскольку он показывает легкомысленную беспомощность, которая была столь важным фактором в крушение старой французской монархии — тот самый дух, причины и результаты которого Томас Джефферсон так забавно обобщил в своем письме губернатору Лэнгдону.

Тот факт, что Руфус Чоут наполнил эту республику своим сладкозвучным красноречием в качестве специального адвоката и был послан в Сенат Соединенных Штатов, каким бы великим он ни казался тогда, теперь, как это проверено законами всеобщей истории, не имеет никакой ценности.С другой стороны, тот факт, что Уильям Ллойд Гаррисон редактировал в Бостоне мелкую газету, которая тогда казалась недостойной внимания, теперь оказывается одним из величайших фактов в американской истории — по сути, самым поучительным фактом во всей истории. .

Этот критерий, примененный общей историей к частным, выявляет в истинном свете большую часть распространенного нынче бреда о бесполезности сведений о сражениях, осадах и договорах и о высшей ценности фактов, касающихся народной жизни.

Мистер Спенсер пренебрежительно отзывается об историческом внимании к сражениям; тем не менее сражения могут быть важными, и маленькое сражение может иметь огромное значение, а большое сражение может не иметь никакого значения. Маленькая битва при Саратоге имеет большое значение как поворотный момент в истории человечества; великое сражение при Аустерлице имеет сравнительно небольшое значение, потому что оно представляет собой просто результат столкновения двух временных событий в европейской политике. Мистер Спенсер мало читает мемуары; тем не менее, небольшие мемуары баронессы Ридезель проливают свет на дух, в котором велась эта маленькая битва при Саратоге и в которой эта американская колониальная империя была потеряна британскими наемниками и завоевана американскими мальчишками; действительно, он проливает свет на глубины философской истории, ибо показывает силу свободолюбия против служения деспотизму.

Г-н Спенсер говорит нам, что «знакомство с придворными интригами, заговорами, узурпациями и т. п. и со всеми сопровождающими их личностями очень мало помогает в выяснении причин национального прогресса». Это в основном справедливо, но несколько слишком широко. Немногие темы в современной истории более плодотворны для ценных размышлений, чем подъем, слава и упадок абсолютной монархии во Франции от Ришелье до Неккера. Каждый ученый-историк, независимо от того, согласен он с теорией Бокля или нет, должен признать, что он мастерски использует этот предмет, преподнося некоторые из наиболее важных моральных и политических уроков нашему нынешнему миру.Но насколько меньшими были бы знания Бокля о внутренних механизмах того времени, если бы ему и нам не были открыты мемуары и дневники Сен-Симона, Данжо, Барбье и им подобных. Очень сомнительно, что самый тщательный сбор статистики компенсирует их потерю.

Мистер Спенсер также с пренебрежением относится к деталям сражений. И все же, в значительной степени сочувствуя его заявлению в этом отношении, внимательный историк должен признать, что есть детали сражений, которые вдумчивый исследователь может хорошо запомнить.Например, когда в начале нашей недавней гражданской войны наши северные войска уступили при Булл-Ране и в других местах первому наступлению неприятеля, при оценке значения такой отступления имело смысл помнить, что в первую сражения Французской революции с Европой, войска, впоследствии столь успешные, не раз разбивались таким же образом. Есть те из нас, кто помнит, как ценно было для нас тогда знание этого маленького исторического факта, и один, насколько мне известно, использовал его перед большой аудиторией, чтобы поддержать мужество своих сограждан в то опасное время. .

Мистер Спенсер спрашивает: «Предположим, что вы внимательно прочитаете отчеты обо всех сражениях, упоминаемых в истории, насколько разумнее будет ваш голос на следующих выборах?» У думающих американцев того возраста, которого достигло большинство из нас, ответ на этот вопрос ярко запечатлелся в нашей памяти. В страшном кризисе нашей Гражданской войны были некоторые истории, большую часть которых составляли сражения, которые были драгоценны. Я помню, как в одном из наших величайших университетов ко мне в аудиторию пришли студенты и спросили: «Что будем читать?» мой ответ был: «Читайте историю Рима сразу после битвы при Каннах; прочтите историю Голландской республики у Мотли и особенно историю осады Лейдена; прочитайте рассказ Маколея об осаде Лондондерри; прочтите брошюру ректора Стилле «Как великий народ вел долгую войну». Все мы знаем, что на многих выборах, может быть, на большинстве из них, вопрос не в знании, а в поведении; то есть не «Что мне делать?» но «Хватит ли у меня смелости сделать то, что я должен?» Иногда исторические факты, которые не могут быть оформлены в виде социологических таблиц, помогают нам ответить на один или оба этих вопроса. Упомянутый выше факт, что другая ведущая нация, хотя ее войска сначала два или три раза в панике разбегались, но довела обширную войну до окончательной победы, был использован в начале нашей Гражданской войны как раз для просвещения граждан как к их долгу «голосовать на следующих выборах» — используется для того, чтобы показать им, что они не должны голосовать за кандидатов, которые олицетворяют общественное разочарование и тенденцию к компромиссу, предполагающему либо разъединение, либо сохранение рабства навсегда в Конституции Соединенные Штаты.

Так же я припоминаю еще один исторический факт, который был эффективно использован в то время, чтобы поддержать мужество нашего народа в голосовании людей и средств для войны и голосовании за кандидатов, решивших сопротивляться разъединению и увековечиванию рабства. Это был факт, который, вероятно, никогда никому не придет в голову как подходящий для социологической таблицы, и тем не менее для американского народа это был важный акт. Просто в начале великой английской гражданской войны, в середине семнадцатого века, первая раса генералов на стороне народа — люди вроде Манчестера и Эссекса — потерпели неудачу, потому что они не могли полностью разобраться в обсуждаемых вопросах. и этот успех пришел только тогда, когда командовали люди с более решительными целями.Этот исторический факт, как в своем развитии, так и в результатах, полностью аналогичен нашей собственной истории.

То же и относительно договоров. Парижский договор после Крымской войны имеет лишь временный интерес; Вестфальский договор был активен в развитии Европы, политическом, интеллектуальном и нравственном, вплоть до этого часа.

То же самое и с фактами, видимо, засохшими и увядшими. Брошюра такого забытого софиста, как Руайе, и речь такого презренного демагога, как Гуи, в начале Французской революции, обосновывающая неограниченный тогда выпуск бумажных денег, — это факты, которые не войдут ни в одну таблицу описательной социологии; и тем не менее, когда этой республике недавно пришлось решать самый важный вопрос со времен Гражданской войны — вопрос о бешеных финансах и валютной инфляции, — аргументы в брошюре Руайе, в речи Гуи и им подобные, которые когда-то использовались для ввергнуть Францию ​​в бездну банкротства и разорения неограниченным выпуском бумажных денег, были выставлены в нашей стране с решительным эффектом перед комитетами в Вашингтоне, перед собраниями деловых людей в Нью-Йорке и в предвыборных памфлетах. Это, безусловно, были факты огромной важности в отношении «голосования на следующих выборах» — голосования, которое должно было решить, должна ли эта республика, посредством подобных аргументов и политики, погрузиться в нищету и позор.

То же и в отношении фактов, касающихся индивидуальной деятельности: Аристотель в аптеке, Платон в роще, Эригена и Фома Аквинский в школах, Коперник в своей келье, Ньютон в саду, кардинал Д’Айи пишет свой Imago Mundi. , Гроций пишет свой De Jure Belli ac Pacis , Коменский пишет свой маленький Orbis Pictus , Вольта в своем университете, Ватт в своей рабочей комнате, Декарт переходит от естественных наук к философии, Паоло Сарпи советует Венецианской республике, как интердикт, и написал свою «Историю Тридентского собора», Томасиус, опубликовавший свой трактат против колдовства от имени студента, Беккариа, написавший свою небольшую книгу «Преступления и наказания», Адам Смит, написавший «Богатство народов», Кант, написавший «Критику Чистый и практический разум, Бомарше, пишущий свою «Свадьбу Фигаро » , Гарриет Бичер-Стоу, пишущую «Хижину своего дяди Тома», Дарвин на «Бигле», Кавур, встречающий Наполеона III в Пломе. Бьер, Бисмарк встречается с Фридрихом-Вильгельмом IV в Венеции, Линкольн останавливается в Иллинойсе — что это за факты!

Простая истина в том, что есть факты и факты.В начале этого века Меттерних, направляющий политику Европы, считался великим; Штейну в его бюро не придавали большого значения. В наше время Наполеон III на троне был, по-видимому, великим фактом; но насколько большим фактом был Пастер в своей лаборатории! В Англии глупый лорд Джон Рассел, читавший проповеди европейским кабинетам и чуть не вляпавшийся в большую войну с Соединенными Штатами, назывался государственным деятелем и казался контролирующей личностью; но как ничтожно его реальное влияние на Англию или мир в целом по сравнению с влиянием довольно заброшенного принца-консорта, который, несмотря на свое происхождение и окружение, а также ограничения, наложенные насмешливым двором и завистливыми людьми, так успешно трудился для развития искусство и наука во всем мире, и использовал свое влияние против войны, которую так много вызвало безумие лорда Джона Рассела.

Простое правило и проверка, которые общая история и история цивилизации дают специальному исследованию, состоят в том, что если близкое знание битвы, интриги или человека важно для нашего знания великих линий исторической эволюции, то эти факты важные; если нет, то они не важны.

Итак, на утверждение, что история слишком много занималась королями, дворами и завоевателями и что она должна «заниматься народом», истинный исторический синтез дает ответ, что история должна заниматься людьми и событиями, которые означают что-то.Люди могут быть святыми или злодеями, папами или монахами, королями или крестьянами, завоевателями или заговорщиками, строителями соборов или ткачами стихов, железнодорожными королями или поденщиками, публицистами или сатириками, филантропами или демагогами, государственными деятелями или ораторами толпы, философами или фразерами. торговцы Событием может быть поэма или конституция, битва или дебаты, договор или драма, картина или железная дорога, путешествие или книга, закон или изобретение, возвышение нации или падение клика.

Удовлетворение нашей этической потребности в историческом знании с помощью статистики и табулированной социологии полностью или в основном похоже на удовлетворение нашей потребности в еде постоянным приемом концентрированной говяжьей эссенции.

Опять же, можно ли свести необходимые исторические знания к такой концентрированной и табличной форме? Есть статистика и статистика; некоторые увеличивают наше восприятие истины, некоторые уменьшают его. В качестве примера обоих этих фактов возьмем утверждение Монтескье в «Величии и закате римлян» с превосходными примечаниями мистера Бейкера. Монтескье статистически и очень убедительно допускает, что в ранние дни Рима соотношение солдат к населению составляло один к восьми, тогда как в Европе во времена Монтескье оно составляло примерно один к ста; и что это последнее является наивысшей нормой, которую можно безопасно поддерживать в современном государстве.Г-н Бейкер подтверждает это самым поразительным образом, показывая, что число лиц, служащих в армиях и флотах великих современных европейских государств, остается примерно один к ста. Итак, на данный момент эти статистические данные увеличивают наше восприятие истины. Они просто, но убедительно показывают, насколько сильнее воинственное чувство лелеялось в Риме, когда вместо одного солдата или матроса на сотню, как в современных государствах, был один на восемь.

Но, с другой стороны, возьмем другое статистическое утверждение, а именно то, что в Римской империи, во времена ее наибольшего расширения, на 266 человек населения приходилось только один солдат и матрос, т. е. отношение немногим более одного третье по величине, как в семи великих военных государствах Европы сегодня.Это статистическое утверждение, помимо других знаний, неизбежно привело бы к заключению, что Римская империя перестала вести войну; что, по сравнению с великими современными государствами Европы, оно мало думало о самообороне и мало думало о ней; между тем дело в том, что Рим в то самое время постоянно находился в состоянии войны, что война была его величайшей заботой, — фактически, что его государственные деятели ни о чем другом в широком масштабе не думали, кроме войны.

Опять же, есть статистика материальная и статистика моральная, и каждой должно быть отведено надлежащее место.Коррупция и упадок Рима — одна из самых важных и наводящих на размышления вещей в человеческих анналах. Это разложение и упадок столь же реальны, как и существование самого Рима. Но как нам это понять? Материальные статистические данные о размерах завоеванных территорий, богатстве, перенесенном в Рим после карфагенских и восточных войн, обнищании земледельческого населения, замещении йоменов рабами, латифундий замещении крестьянских ферм и т. использования.Но есть не менее ценная моральная статистика. Поэма Лукреция, показывающая, что мыслящие люди пережили старую веру и что между разумом и религиозными установлениями открылась великая пропасть; колеблющееся отношение Цицерона к процессу пыток; диалог Лукиана, показывающий, что старая религия совершенно рухнула; бросок у Ювенала к истерическим суевериям, возникающим, особенно среди женщин; предложение Тацита, одобряющее казнь четырехсот рабов Педания Секунда за то, что один из них, неизвестный другим, убил своего хозяина; картина гладиаторского боя Жерома и картина Альмы Тадемы, где преторианцы влекут Клавдия на трон, — в каждый из этих фактов включена целая колонка моральной статистики, которая позволяет нам проникнуть далеко в дух времени и причины этого имперского упадка, чего не могут сделать столбцы материальной статистики.

Возьмем другое поле — моральное разложение Франции в преддверии революции. Это был факт огромной важности для Европы. Несомненные заявления можно было бы свести в таблицу, чтобы показать это ухудшение, но какие статистические данные могли бы пролить на это столько света, как простой факт, что святой Фенелон унаследовал архиепископство Камбре от печально известного кардинала Дюбуа; что правительство, опозорив Фенелона, возложило на Дюбуа почести; и что, хотя духовенство безропотно позволило сокрушить Фенелона, они пригласили Дюбуа председательствовать в своем Национальном собрании.

Возьмите совсем другую тему. Дикое партизанское безумие Англии по отношению к Франции, подтолкнувшее к войне против первой Французской республики, преподает философский и практический урок каждой современной нации. Какое утверждение можно свести в таблицу, чтобы показать это? Тем не менее, одна-единственная карикатура на Гилрея, прославляющая печально известное убийство австрийцами Боннье и Робержо, французских посланников на Конгрессе в Раштадте, с каламбурной надписью, восхваляющей это худшее нарушение международного права в наше время, рассказывает всю историю.

Возьмите еще более свежее поле. Материальные статистические данные об уменьшении роста солдат во французской армии во время позднейших наполеоновских войн имеют большую ценность, поскольку они показывают не только ужасное состояние истощения, до которого была доведена империя, но и цену, которую приходится платить нации. плата за «славу». Посмотрите теперь на моральную статистику, показывающую то же самое. Один из мемуаристов рассказывает нам, что, когда Наполеон, бросив в Московской кампании свою пятисоттысячную армию, поспешил обратно во Францию ​​и почти один вошел в Тюильри, он потер руки перед огнем и просто сказал: : «Решительно здесь удобнее, чем в Москве», — без дальнейшего упоминания о потерях, понесенных Францией, и, очевидно, без сочувствия к миллионам, которых он потерял.Вот моральная статистика, имеющая тот же эффект, что и только что приведенная материальная статистика, и столь же ценная для того, чтобы показать дух, в котором действовал наполеонизм, и, с точки зрения общей истории, дух, который необходимо порождает военный деспотизм.

Опять же, возьмите историю, которая сейчас происходит между нами. Будущий историк Соединенных Штатов, несомненно, уделит особое внимание воссоединению Северных и Южных штатов в качестве однородной нации после Гражданской войны — этот процесс происходит в настоящий момент.Какие материальные факты, которые могут быть сведены в таблицу дескриптивной социологии, проливают на нее свет? Я ничего не вижу. Если вы скажете о статистике голосов в Коллегии выборщиков, поданных на последних президентских выборах, я отвечу, что они, безусловно, введут в заблуждение будущего историка, если он не будет очень внимателен, ибо они, казалось бы, показывают абсолютный и полный разрыв между и Юг — разделение больше, чем до войны. Но не есть ли в данном случае гораздо более реальная моральная статистика, показывающая прямо противоположное этому? Я так думаю.Возьмите тот простой факт, что стихотворение судьи Финча «Синее и серое» читается в День награждения на Севере и на Юге; возьмем тот факт, что г-н Аткинсон выступил на выставке в Джорджии и нашел самую уважительную аудиторию для своих очень простых заявлений о недостатках Юга, которые до войны, вероятно, стоили бы ему жизни; принять гостеприимный прием северных военных отрядов на юге, несущих флаг, против которого южане рисковали своей жизнью с храбростью, весьма заметной в человеческих анналах; это виды множества фактов, которые не могут быть приведены ни в одной таблице материальной статистики. , но которые являются моральными указаниями наибольшей ценности.

А теперь о некоторых ограничениях в методах исследования, наложенных на нас обстоятельствами, свойственными нам самим. Я помню, как несколько лет назад я слышал, как один джентльмен, временно выдающийся политик (один из hommes alors célèbres Карлейля) в речи перед руководством одного из американских университетов заявил, что вся история должна быть переписана с американской точки зрения. Это утверждение в то время, казалось, отдавало той расплывчатостью и раздутостью, которые часто отмечались в высказываниях американского политика во время его путешествий, которые на нашем просторечии удачно именуются «пустыми разговорами»; но так как с тех пор это утверждение не раз возвращалось мне на ум, мне показалось, что наш политический друг выразился более мудро, чем он думал.Ибо не правда ли, что мы, в этой республике, призваны помочь построить новую цивилизацию, с политической и социальной историей, развивающейся перед нами, последствия которой к добру или злу должны стоять в одном ряду с теми, которые вытекают из жизни? Рима и Британской империи — не правда ли, что для нас изменилась перспектива огромной части истории; что история, которая для различных европейских народов была написана с мельчайшим вниманием к деталям, должна быть написана для нас более широко и философски?

И не правда ли, что история, так быстро развивающаяся здесь, проливает новый свет на многое, уже развитое в истории? Какой законодатель не видит, что история наших американских муниципалитетов проливает свет на республики средневековья и черпает из них свет? Какой государственный деятель не может лучше понять проблему британского правительства в Ирландии в свете нашей собственной проблемы в Нью-Йорке? Какой ученый-классик не может лучше понять Клеона-продавца кожи, когда мы смеемся над инерциями некоего американского политика, который сейчас «засветился в провинции»? Какой публицист не может более справедливо взвесить непосредственный предреволюционный период во Франции, отмечая некую тонкую, рыхлую гуманность наших дней, делающую нашу землю раем для убийц? Какой историк, изучающий историю, не может более правильно оценить ценность некоего беспечного оптимизма, который не видит в будущем ничего возможного, кроме хорошего, когда он вспоминает самодовольное общественное мнение, высказанное итальянским историком незадолго до 1789 года, что отныне мир править в Европе, так как великие войны стали невозможны? Кто изучающий социальные науки не может лучше оценить самое ужасное антиобщественное зло среди нас, отметив бесплодие брака в закате Рима и в затмении Франции?

В этом смысле я думаю, что утверждение о переписывании истории с американской точки зрения содержит великую истину; и именно этот видоизмененный взгляд на эволюцию человеческих дел, на развитие человека как человека и человека в обществе открывает перед американскими историками-философами широкое поле для рассмотрения того, будут ли они стремиться охватить весь круг человеческого опыта, или просто представить некоторую ее дугу.

Желание такой работы видно со всех сторон. Никто из нас не читает текущих дискуссий по общественным делам в Конгрессе, в законодательных собраниях штатов или в газетах, кто не видит, насколько сильными и острыми являются многие из них, что огромное количество ценного света закрыто незнанием поворотных моментов в истории человеческой цивилизации. Никогда эта нехватка широких исторических взглядов у лидеров американского общественного мнения не ощущалась так остро, как сейчас. Подумайте о слепоте к одной из величайших вещей, которая дает славу нациям, вовлеченным в обязанность, возложенную Конгрессом на произведения искусства.Подумайте также о слепоте по отношению к одному из главных факторов разрушения каждой великой республики до сих пор, проявляющемся в пренебрежении принятием поправки к конституции, которая избавит нас от опасности государственных переворотов при подсчете голосов. избирательное голосование. Подумайте о хладнокровном игнорировании самых простых учений всеобщей истории, связанном с небрежностью законодательства или доктринерским противодействием мерам по борьбе с неграмотностью в наших южных штатах. Никогда в нашем законодательстве это отсутствие широкого исторического взгляда не было так очевидно, как теперь.В ранней истории этой республики мы постоянно находим, что такие люди, как Джон Адамс и Томас Джефферсон, не говоря уже о меньших светилах, очень широко и эффективно черпали из своих исследований человеческой истории. В переходный период такие люди, как Кэлхун, Джон Куинси Адамс, Эверетт и Вебстер черпали большую часть своей силы из этого источника. И в великий период, через который мы недавно прошли, два государственных деятеля, которые самым могущественным образом претворили смутные надежды в великие события, — Уильям Генри Сьюард и Чарльз Самнер — были двумя из всех американских государственных деятелей своего времени, которые черпали вдохновение и силу в знание общей истории человечества.Ничто, кроме этого, не могло поддержать веру Сьюарда или цель Самнера. Отсутствие такого рода света среди наших общественных деятелей в настоящее время, несомненно, проистекает из необходимости нашего материального развития после гражданской войны и требования точных арифметических доказательств в области финансов, а не моральных доказательств в общих вопросах государственной политики; но по мере того, как мы все больше и больше приближаемся к нормальному положению вещей, потребность в таких общих исследованиях должна становиться все сильнее и сильнее.

Что касается работы наших американских университетов и колледжей в области истории, то мы должны признать, что она крайне ущербна; но есть признаки, особенно среди тех институтов, которые превращаются из массы колледжей в университеты, что грядут лучшие времена.Они действительно должны уступить течению, пронесшемуся сквозь века. Это эпоха исторических исследований. Дело в том, просто и легко проверяемо, что если в прошлом столетии государственные и мировые проблемы, как правило, решались философией, и даже такие историки, как Вольтер, Гиббон ​​и Робертсон, считались скорее философами, чем историками, в этом столетии такие проблемы изучаются чаще всего в свете истории.

Еще один обнадеживающий факт состоит в том, что передовые исследования всякого рода все более и более отбрасываются в историческую форму; рост исторической школы в политической экономии — лишь один из многих примеров этого.Все больше и больше ощущается, что «должным изучением человечества является человек»; все более и более ясной становится идея, отстаиваемая Дрейпером, что к величайшим проблемам человечества нужно подходить не столько путем изучения отдельного человека, сколько путем изучения человека вообще и исторически.

Этой тенденции уже приспособились великие университеты старого мира, и ей должны соответствовать и институты повышения квалификации в нашей собственной стране, прежде чем они смогут занять какое-либо должное место в системе высшего образования и быть достойными того, чтобы называться даже зачатками университеты.

Именно в этих учебных заведениях должна начаться та работа по изучению истории, которую я особенно отстаиваю, — это соединение тщательного научного анализа с большим философским синтезом. Несомненно, количество профессоров, занимающихся историческими исследованиями в немецких университетах, является великой причиной того, что Германия превзошла другие современные нации не только в специальных исследованиях, но и в общеисторических исследованиях. Важные исследования действительно были проведены за пределами ее университетов, но подавляющее большинство из них, безусловно, было проведено университетскими мужчинами; и это указывает направления, по которым исторические исследования должны лучше всего развиваться в нашей собственной стране. Каждый профессор истории в университете должен стараться досконально изложить какую-либо специальную область; расширять, углублять или ускорять специальные знания в этой области; привести своих учеников к исследованиям в нем. Несомненно, что из всех таких областей те, которые, как правило, принесут наибольшие плоды специальному и оригинальному исследованию американскими исследователями, можно найти в английской и американской политической, социальной и конституционной истории. Но пока профессор в американском университете занимается специальными исследованиями, он должен трудиться над чем-то вроде конспекта человеческой истории, если не всей человеческой истории, то, по крайней мере, какой-то значительной ее части.Так он не позволит своим обобщениям стать расплывчатыми, а его исследования — тривиальными.

Во время недавнего пребывания в Германии я не раз заставал самых способных исследователей, людей мирового уровня, сетующих на относительную нехватку этого большого философского труда. Ректор одного из передовых университетов сказал мне: «Мне грустно видеть, как многие из моих лучших молодых людей полностью ограничиваются простыми специальностями и тонкостями. Результатом всего этого является чрезмерная специализация обучения, которая, если пойти дальше, сделает университет невозможным.

Преждевременно и главным образом вовлекать американских студентов в наши университеты и колледжи в специальные и оригинальные исследования, значит просто закреплять за ними характер мелких летописцев. С такой специальной работой следует идти, pari passu , вдумчивое изучение великих связанных событий.

Среди многих примеров, доказывающих эту необходимость для университетского профессора больших общих занятий в связи с лучшей специальной работой, мы имеем несколько особенно поразительных в наше время.Кто не видит, что замечательные исследования профессора Фримена в области средневековой истории, возможно, большей частью своей убедительности проистекают из очень широкого круга его исследований времени и пространства? Кто не чувствует, что даже когда он исследует мельчайшие детали того, что Мильтон сравнивал с «войнами коршунов и ворон», привычка ума, порожденная этим общим исследованием, значительно увеличивает ценность его специального исследования, позволяя ему видеть что здесь скрывается за поверхностной историей, а там — переломный момент? То же самое и с профессором Голдвином Смитом. Кто из нас не чувствует во время обсуждения самого простого вопроса, даже местной истории Канады, что мы находимся в руках человека, который привносит в предмет обширные знания, которые позволяют ему освещать самое мелкое местное событие как простой летописец и простой специальный исследователь никогда не могли сделать? Кто из тех, кто имел удовольствие слушать таких профессоров, как Эрнст Курциус в Берлине или Онкен в Гиссене, не видел, что секрет силы немецкого профессора кроется, как обычно полагают, не только в его тщательном исследовании, но в значительной степени в его освещение специальных исследований широкими общими исследованиями? Таковы специальные занятия в сочетании с общими занятиями.Но кто не видел их, когда они не были соединены таким образом?

Так я знавал краеведа, занимавшегося заумным изучением таких вопросов истории провинциального города, как стояла ли пожарная машина первоначально по соседству с деревенской школой или с городским насосом, и был ли мелкий чиновник Недавно ушедший в ранний период своей жизни симпатизировал пресвитерианам или методистам.

Следует надеяться, что на будущих собраниях Ассоциации, подобных тем, которые мы сейчас предполагаем, могут часто представляться доклады, дающие результаты не только хорошей специальной работы по истории и биографии, работы, требующей острого критического анализа, но и хорошей работы в большая область, требующая философского синтеза.Несомненно, в американской истории должен быть раздел или разделы, общие и местные, а может быть, и в других специальных областях; но должен быть также раздел или разделы, посвященные всеобщей истории, истории цивилизации и философии истории.

Конечно, в таком разделе есть свои опасности. Как в разделе, посвященном специальной истории, будет опасность мелочности и тривиальности, так и в разделе, посвященном общей истории, будет опасность расплывчатости и неясности, опасность попыток приблизиться к теневым результатам Гегеля.Но с этими трудностями в обеих областях Ассоциация должна справляться по мере их возникновения. Конечно, подобная конфедерация ученых-историков со всех концов страны, побуждающих друг друга к новой деятельности, должна была бы привести к ценнейшей работе в обеих областях и, с одной стороны, внести мощный вклад в здоровое развитие человека как человека, а с другой — к открытию лучшего политического и социального будущего для нации в целом.

Никто не может чувствовать это сильнее, чем небольшая группа ученых-историков, которые, разбросанные по разным частям страны, вдали от крупных библиотек и обособленные друг от друга, в течение последней четверти века трудились над тем, чтобы сохранить жизнь в этой стране пламя философского исследования истории как средства для большего просвещения своей страны и лучшего развития человечества.

Эндрю Д. Уайт (7 ноября 1832 г. – 4 ноября 1918 г.) несколько лет преподавал в Мичиганском университете, а затем стал первым президентом Корнельского университета. Он также был автором книг «История войны науки с теологией в христианском мире » и «Инфляция бумажных денег во Франции».

Примечания

1. См. «History of Civilizations of England», English edition, vol. II, с. 387.

2. См. «Consulat et l’Empire» Тьера, vol.XII., Предисловие.

3. См. «Историю Рима» Ине, гл. XIII.

4. См. Герберта Спенсера о «Образовании», гл. И.

5. См. Монтескье «Величие и упадок римлян», гл. III и XV, с примечаниями Бейкера.

6. См. Монтескье, см. выше, гл. XV.

7. Бурьен, кажется.

8. См. Cantù, «Histoire des Italiens».

Эндрю Уайт – Розенбах

загрузка…

Народный ужас! Я думаю о старых каштанах, таких как «Плетеный человек», или о новых фильмах Ари Астера, таких как «Середина солнцестояния» и «Наследие».Но до того, как народный ужас стал жанром кино, он был литературным жанром: народный ужас процветает на полках библиотек Розенбаха в ранних шекспировских изданиях «Макбета» и «Зимней сказки», первых изданиях завораживающего романа Кристины Россетти…

Я всегда думал о Д. Х. Лоуренсе как о писателе пахнущих плесенью романов, которые можно найти в гараже вашего дяди рядом со стопкой журналов «Горизонт» и банкой растворителя для краски, на обложке которых может быть изображена дама в плетеном кресле у горшка в горшке. растение носило только шелковый шарф.А потому, что Лоуренс…

Оставив в стороне другие его многочисленные достижения, давайте посмотрим на Уильяма Морриса в тот момент, когда человек эпохи Возрождения и викторианский овод стал печатником. Это было в 1891 году, когда Моррису было пятьдесят пять. Между 1891 и 1896 годами издательство Морриса, Kelmscott, названное в честь его дома в Оксфордшире, напечатало шестьдесят шесть книг. Книги – предметы коллекционирования, славящиеся своей красотой …

Стоя у парадной и задней дверей дома братьев Розенбах на Деланси-плейс, эти сапоги боялись дождливых дней, когда их использовали как подставку для зонтов.Филипп и А.С.В. Розенбахи — основатели нашего музея — жили на Деланси-плейс с 1926 года до своей смерти в начале 1950-х годов. Одно утешение для сапог …

То, что победители художественного конкурса, посвященного «Улиссу» Джеймса Джойса, должны использовать текст и коллаж, вполне уместно, учитывая приземленность образов Джойса и центральную роль коллажа в модернизме в целом. 2021 год — это второй год, когда Розенбах проводит художественный конкурс, вдохновленный Джойсом, в рамках празднования Дня цветения.Это клише…

Что бы вы сказали, глядя на некоторые нежные и романтичные любовные письма от Марлен Дитрих, немецко-американской актрисы и певицы 20-го века, чья жизнь и искусство продолжают вдохновлять? Это седьмая неделя социального дистанцирования — считая с мартовских ид, когда Розенбах стал исключительно цифровым, — и мы все могли бы использовать…

Поскольку мы не знаем, когда родился Шекспир, а знаем только то, что он был крещен 26 апреля 1564 года, мы согласны предположить, что он родился за несколько дней до этого, 23 апреля.У нас есть лучшее представление о том, как выглядел Шекспир. Обе гравюры в Первом фолио, собрании его пьес, изданном через семь лет после …

Прекрасная дама, к которой здесь обращается Гарри Белафонте, — поэтесса-модернистка Марианна Мур, чей архив хранится у нас в Розенбахе. В течение одной недели в феврале 1968 года Гарри Белафонте вел The Tonight Show, и Мур был одним из его гостей. У Розенбаха есть рукописные благодарственные письма Белафонте Муру, черновик…

С письмами, фотографиями, первыми изданиями и рукописями Оскара Уайльда в наших коллекциях, многие грани Уайльда и его жизни можно увидеть в Розенбахе.Настолько, что я иногда борюсь с тем, что именно выдвинуть на первый план: его впечатляющий дар слова, его головокружительный успех или его трагическое падение. Хотя мы не можем посетить Розенбах …

Отец Александра Дюма был одним из генералов Наполеона, прозванным императором «Геркулесом», а враги Франции «Черным дьяволом»; Фамилия Дюма произошла от бабушки по отцовской линии, Мари-Сессет Дюма, афро-карибской женщины, которую держали в рабстве на территории нынешнего Гаити. В своей писательской карьере колоссально плодовитый Дюма использовал бумагу разного цвета для каждого …

Эндрю Диксон Уайт | Офис президента

Президент: с 1866 по 1885 год

Радикальная идея в американском образовании родилась, когда Эндрю Диксон Уайт и Эзра Корнелл пересеклись в Сенате штата Нью-Йорк. Уайт был светским интеллектуалом, мечтавшим создать «поистине великий университет», который «предоставил бы убежище для Науки, где истина будет преподаваться ради истины…» Он и Корнелл, фермер и изобретатель, сколотивший состояние на разработке телеграфа. система с Сэмюэлем Ф. Б. Морсом и Хирамом Сибли согласились, что новое учреждение будет несектантским, что было спорной позицией для того времени.

Уайт и Корнелл успешно вели политику, чтобы получить преимущества Закона Моррилла о земельных грантах 1862 года для своего нового университета.7 февраля 1865 года Уайт внес в сенат штата законопроект, согласно которому Корнельский университет был создан как учреждение для «развития искусств, наук и литературы, обучения сельскому хозяйству, механике, военной тактике и всем остальным». знание.» Два месяца спустя, 27 апреля, губернатор Рубен Э. Фентон подписал законопроект, составляющий устав Корнелла.

Уайт в значительной степени отвечал за привлечение преподавателей в новое учебное заведение, а в качестве президента он сыграл важную роль в развитии университетской библиотеки и других ее коллекций за счет собственных покупок и поощрения даров других. Он путешествовал по Европе, чтобы приобрести коллекции и узнать о новейших инновациях в области технического образования. Он инициировал другие образовательные разработки. Он предложил создать механические лаборатории и мастерские для машиностроительного факультета и купил первое оборудование — токарный станок. Он продвигал первый факультет электротехники в Соединенных Штатах, преподавал и поощрял исторические исследования и основал факультет политических наук «для практического обучения».

Уайт родился в 1832 году в Гомере, штат Нью-Йорк, учился в Женевском колледже (позже ставшим Хобартом), а затем окончил Йельский университет. Он был избран в Сенат штата Нью-Йорк в январе 1864 года.

Уайт был выдающимся ученым, лектором и писателем. Его основная работа, 90 219 История войны науки с теологией в христианском мире, 90 220 , была опубликована как минимум на шести языках при его жизни. Он был первым президентом Американской исторической ассоциации и президентом Американской ассоциации социальных наук.

После того, как Уайт ушел с поста президента в 1885 году, он продолжал жить в Итаке до своей смерти в 1918 году. Его влияние на развитие университета, который он помог создать, продолжалось на протяжении всей его жизни и истории университета. Он умер в Итаке 4 ноября 1918 года.

Действительно ли Эндрю Дэвис является наиболее подходящим сценаристом для «Подходящего мальчика»?

Автор: Туфаэль Ахмед

Что-то не так с новой высокобюджетной драмой BBC «Подходящий мальчик», премьера трейлера которой состоялась в субботу.

Сериал из шести частей, который выйдет в эфир на BBC One позже в этом месяце, основан на известном одноименном романе индийского писателя Викрама Сета 1993 года и был назван Vogue «первой исторической драмой BBC с полностью небелым актерским составом». » – что похвально, если запоздало в 2020 году.

Кроме того, режиссером драмы является Мира Наир, отмеченный наградами режиссер, снявший такие фильмы, как «Свадьба в сезон дождей», «Тезка» и, совсем недавно, «Королева Катве» Диснея с Лупитой Нионг в главной роли. о. Наир — мудрый выбор, чтобы вывести на экран Индию после раздела 1951 года, учитывая ее послужной список, и ее работа, безусловно, заслуживает места в прайм-тайм на BBC One.

Итак, с мощной прозой Сета, служащей исходным материалом, большинством актеров из Южной Азии и Наиром за камерой, «Подходящий мальчик» должен стать победой для таких зрителей, как я, которые редко видели наши истории, представленные в драмах в прайм-тайм на британском телевидении. . Но узнав, что сериал был написан белым человеком, этот новаторский проект немного омрачается.

Сценарист Эндрю Дэвис, несомненно, мастер старинного жанра — среди его заслуг — экранизация романов Остин «Гордость и предубеждение» и «Сэндитон», а также недавние сериалы «Война и мир» и «Отверженные» на BBC — так что это не удар по его каллиграфии. .Однако я не могу не думать, что сценарий сериала должен был быть написан азиатским сценаристом, которых много в Британии, и многим из которых редко выпадает возможность написать столь заметный проект, как этот.

Я еще не видел «Подходящего мальчика», поэтому конкретно сценарий Дэвиса прокомментировать не могу, но, пожалуй, историю — о волевой молодой индианке, которая хочет сама выбирать себе спутника жизни, а не иметь избранного для нее ее мать — и обстановка после раздела могла бы выиграть от сценариста или соавтора, которые могут иметь отношение к исходному материалу.Любой, кого коснулся раздел, независимо от того, пережили ли они его или слышали истории о членах семьи, рассказанные из поколения в поколение, сможет рассказать вам, насколько эмоционально травматична эта тема для людей из Индии, Пакистана, но не ограничиваясь ими. и Бангладеш. Некоторый жизненный опыт мог бы добавить дополнительный слой нюансов и аутентичности «Подходящему мальчику».

В целом, в прошлом месяце мы стали свидетелями возобновления призывов к разнообразию в британской кино- и телеиндустрии после смерти Джорджа Флойда и протестов Black Lives Matter, которые она спровоцировала.Для крупных продюсерских компаний и вещательных компаний вполне нормально подтверждать свою приверженность разнообразию и более сознательно представлять мультикультурную Великобританию, но реальность телевидения — и многих других отраслей — такова, что в настоящее время ведется игра, чтобы удерживать белых писателей и цветных писателей. вне.

Цветные люди сталкиваются с гораздо более сложными барьерами для входа в творческие области, как отмечает писатель Никеш Шукла в Твиттере: «Каждую неделю я слышу, как южноазиатских писателей отвергают из-за того, что их шоу «слишком маленькие» или им не хватает опыта.Но как нам получить опыт, если наши шоу делаются для того, чтобы мы могли получить опыт?»

Более того, снова указывает Шукла, от цветных писателей часто ожидают или нанимают только для того, чтобы они писали сценарии конкретно о расе. , что вы делаете, когда вас не могут нанять для написания сценария детективной драмы, которая неотличима от всех остальных, и вас также не могут нанять для написания сценария о вашем собственном сообществе? и служит только для поддержания статус-кво системного угнетения.Это нужно остановить.

Недавно более 5000 чернокожих и темнокожих британских кино- и телевизионщиков во главе с продюсером Нишей Парти подписали письмо, призывающее руководителей индустрии рассказывать более разнообразные истории и нанимать цветных людей по всем направлениям, от актеров до режиссеров, писателей и производители.

«Хотя сообщения, осуждающие расизм и выступающие за солидарность в социальных сетях, могут вселять надежду, британская промышленность должна вкладывать свои деньги и методы в то, что говорит», — справедливо говорится в письме.

Еще неизвестно, вдохновят ли эти усилия системные изменения в кино и на телевидении, но я надеюсь, что индустрия примет это к сведению, учитывая, что среди подписантов есть такие тяжеловесы, как Гуриндер Чадха, Идрис Эльба и Микаэла Коэль, а также такие союзники, как Эмма. Режиссер Томпсон и Гарри Поттер Дэвид Йейтс.

В последнее время индустрия заговорила о большой игре, в частности BBC и ITV, выделяя больше ресурсов и средств для представления людей из разных и маргинализированных слоев общества.Теперь нам нужно привлечь их к этому и привлечь к ответственности, если они не справятся.

Подходящий мальчик начинается в воскресенье, 26 июля, в 9 вечера на BBC One. Узнайте, что еще идет, с нашим телегидом.

Борьба: Эндрю Хорнинг — Автор час

Белые люди на протяжении столетий укоренялись в привилегированном статус-кво, но все меняется, и наш мир развивается. Мы боремся с расизмом и сексизмом, а белая мужественность, какой мы ее знаем, находится в разгаре революции.

В своей новой книге « Борьба » Эндрю Хорнинг помогает вам определить лучшего человека, которым вы могли бы быть в быстро меняющемся мире. Сосредоточив внимание на внутриличностных и межличностных элементах, он предоставляет вам практические инструменты для решения сложных проблем сегодняшнего дня и балансирования мужественности с ответственностью. Научитесь использовать сострадание и мужество, чтобы переписать свою историю, понять свои истинные сильные стороны и осознать свободу, которая приходит с самопознанием.

Дрю Аппельбаум: Привет, слушатели.Меня зовут Дрю Аппельбаум, и я очень рад быть здесь сегодня с Эндрю Хорнингом, автором книги «Борьба : путь белых мужчин от хрупкого к ловкому ». Андрей, спасибо за участие. Добро пожаловать на подкаст Авторский час.

Эндрю Хорнинг: Добро пожаловать. Приятно быть здесь, Дрю.

Дрю Аппельбаум: Давайте начнем. Не могли бы вы рассказать нам немного о своем прошлом и о том, кто вы?

Эндрю Хорнинг: Я преподаватель процесса Хоффмана.Я занимаюсь этим всего около 10 лет. До этого я был терапевтом и консультантом, работая в частной практике, занимаясь психотерапией. Я тренировал баскетбол в старшей школе и работаю волонтером в Intercambio.

Я папа двоих детей, женат около 20 лет. Я, видимо, автор. Я очень рад добавить это.

Дрю Аппельбаум: Почему пришло время стать писателем?

Эндрю Хорнинг: Кажется, я писал эту книгу около пяти лет.Так что, по сути, я всегда был очарован внутренним миром, миром чувств. Я был средним ребенком и проводил довольно много времени в размышлениях и чувствах. А потом я стал терапевтом. Я был очарован парами, потому что мне было интересно, как люди взаимодействуют. Динамика в терапевтической комнате, в отношениях была очень убедительной.

А потом во внешнем мире столько всего стало происходить. Движение «Я тоже», убийство Джорджа Флойда — 25 мая будет годовщина его смерти, его убийства.

То, что я увидел, было связующим звеном между внутренним миром, отношениями и тем, что происходило вокруг нас в социальном, политическом, сексистском и расистском мире.

Эта книга на самом деле является попыткой установить эту связь для людей — то, что происходит внутри нас, связано с тем, что происходит между нами, и очень фундаментально связано с тем, что происходит вокруг нас в мире.

Дрю Аппельбаум: Были ли у вас какие-то прорывы и уроки во время писательского пути?

Эндрю Хорнинг: Да, думаю, пара.Во-первых, если мы можем обращать внимание на то, что происходит внутри нас, мы можем научиться ориентироваться в мире вокруг нас. Итак, в этой книге есть много того, что помогает людям набраться сил, чтобы ориентироваться в сложных, нюансированных, провокационных темах.

Мир меняется. Я думаю, что COVID меняет его с еще большей скоростью.

Мы должны научиться управлять своими чувствами и научиться быть с ними. В частности, белые мужчины не так хороши в этом, не были хороши в этом.

Итак, я усвоил идею о том, что белые мужчины — это люди, которые могут лучше руководить и слушать, а не пытаться предотвратить изменения.

Мы должны быть проводниками перемен, а не их препятствовать.

Дрю Аппельбаум: Для кого вы пишете эту книгу? Это только для белых мужчин, или женщины и цветные люди тоже могут извлечь уроки из книги?

Эндрю Хорнинг: Безусловно, я думаю, что каждый найдет что-то для себя.Это также касается изменений — как вы ориентируетесь в изменениях?

Я думаю, мы все можем ответить на этот вопрос: каково ваше отношение к изменению? Вы наслаждаетесь этим, наслаждаетесь этим и ищете его? Или вы тот человек, который избегает перемен, любит то, что знает, и живет по привычке? Эта книга на самом деле является приглашением для всех сделать шаг к переменам и чувствовать себя более комфортно в дискомфорте, который так важен для перемен.

Дрю Аппельбаум: Исходя из этого привилегированного положения, почему вы чувствовали, что имеете право написать эту книгу?

Эндрю Хорнинг: Много лет назад у меня был приятель, который пришел с собрания, он глава некоммерческой организации, и он один из немногих белых людей на собрании.В конце встречи они поворачиваются к нему и говорят: «Ты должен говорить. Ты должен использовать свой голос. Когда мы говорим, люди не так много слушают нас. И как белый человек, ты должен говорить». Он позвонил мне после той встречи и сказал: «Я этого не осознавал».

Это было много лет назад, и мы оба по-новому поняли, насколько важен наш голос в разговоре. Как, когда говорят женщины или черные и коричневые люди, их голос становится маргинальным. Люди думают: «Ну, конечно, они так говорят, потому что просто пытаются отстаивать свою точку зрения.

Но когда говорит белый человек, это видится по-другому. Это одна из причин, по которой я пишу книгу, как человек, который имеет такие привилегии и, следовательно, может говорить это и говорить, возможно, по-другому.

Дрю Аппельбаум: Некоторые люди назвали бы эту привилегию благословением. Должны ли люди чувствовать вину за свое благословение?

Эндрю Хорнинг: Нет, я так не думаю. Я думаю, что это ключевой момент книги. Есть чувства, в частности чувство вины, и может быть что-то столь же сильное, как стыд.

Когда мы видим, как белый мужчина без выражения кладет колено на шею чернокожего мужчины более чем на девять минут, и этот мужчина взывает к своей маме, взывает к кислороду, воздуху, дыханию, это может вызвать любое количество чувства.

Суть Борьба в том, что мы должны лучше ориентироваться в этих чувствах, чувствовать их, а не отвергать. Потому что, если мы не позволим им существовать внутри нас, мы не будем знать, как быть в мире, который стремительно меняется вокруг нас.

Дрю Аппельбаум: Вы говорите, что лично боролись с некоторыми побочными эффектами вашей привилегированной жизни. Были ли они теми же самыми, что вы только что упомянули? Или у вас были и другие ощущения и побочные эффекты?

Эндрю Хорнинг: Я думаю, что одна из особенностей терапии и моей психологической подготовки заключается в том, что наиболее фундаментальным аспектом является бессознательное. Цель выполнения работы состоит в том, чтобы сделать бессознательное сознательным. Чтобы осознать то, чего мы не осознаем.

Часть книги посвящена тому, как помогать людям учиться.

Думаю, всем нам нравится узнавать что-то новое. К сожалению, то, что мы помним об обучении, — это знание, и мы застреваем в знании. Чего мы не осознаем, так это того, что до обучения было незнание.

Часть того, что книга помогает людям делать и помогает им понять, заключается в том, что мы должны учиться. И частью того, чтобы быть учеником, является то, что есть вещи, которых мы не знаем. Некоторые из них могут быть неосознанными, а некоторые могут быть слепыми пятнами.У всех нас есть слепые пятна.

Итак, один из моих выводов состоит в том, что моя белизна и мужественность во многом влияют на мое поведение и мое мышление, и я должен смириться с тем, как это формирует меня каждый день.

Это требует большого смирения, большого мужества, и, в конце концов, одна из самых сложных вещей для человека — это сострадание к себе, доброта. Что у меня не получится. Я собираюсь много испортить. Но я все еще должен вмешаться, учиться, слушать и быть союзником и усилителем маргинализированных людей, чтобы мы могли помочь миру стать лучше для всех нас, а не только для людей, которые похожи на меня.

Дрю Аппельбаум: Не могли бы вы рассказать о том, что именно вы подразумеваете под борьбой?

Эндрю Хорнинг: Конечно. Это определение «вступает в ближний бой без оружия». И часто наша привилегия, эта мощная и в то же время проблематичная привилегия быть и мужчиной, и белым дает нам привилегию не иметь дело с неудобными вещами.

Мы можем маневрировать в течение дня, не сталкиваясь с неудобными вещами, неудобными проблемами, сложными темами в мире, вызовом чувствам внутри нас, вызовом отношений между нами.

Борьба — это идея, что вы действительно можете искать борьбу.

Большинство людей говорят: «Ради бога, зачем мне бороться?» Ну, это важная часть появления в мире, потому что есть борьба. Мы можем внести немного мужества и сострадания в борьбу, которая существует внутри нас, между нами и вокруг нас, и мы получаем от этого выгоду. Мы развиваемся.

Мы говорим о «от хрупкого к гибкому». Мы представляем себя немного жесткими, стойкими и упорными, но, если мы сможем двигаться под этими защитными механизмами, этими защитными движениями, мы сможем нарастить мышцу, которая является нашей внутренней борцовской мышцей.Мы становимся сильнее в навигации по нашему внутреннему миру, нашему внешнему миру. Нам от этого лучше, и миру от этого лучше.

Дрю Аппельбаум: Не могли бы вы копнуть немного глубже в свою личную борьбу со своей белой мужской идентичностью?

Эндрю Хорнинг: Да, совсем недавно, буквально в прошлые выходные, мне позвонил коллега и сказал: «Эй, могу я дать вам отзыв о семинаре, который мы посетили пару недель назад?»

Я сказал: «Конечно». Я перевел дух и такой: «Ладно, что я собираюсь…»

Сначала мне немного страшно. Тогда я чувствую себя в обороне, а потом чувствую себя как бы праведником. Все эти чувства проходят сквозь меня с молниеносной скоростью. И тогда я могу прийти к мысли, что есть что-то, о чем я не знал, и я собираюсь научиться.

Итак, я принимаю чувство смирения, смирения, и у нас есть разговор. И она дает мне обратную связь о том, как я появился как белый человек, что влияние того, что я сказал, оказало на нее негативное влияние. Я понял.

Тогда я этого не видел.Я так благодарна, что она дала мне этот отзыв, потому что теперь я это вижу именно так.

Такое часто случается, когда меня зовут с любовью, и я учусь в этом процессе. Это происходит профессионально. Это происходит в моем браке, когда моя жена иногда дает мне отзывы о том, как я выгляжу. Мои дети сейчас подростки, поэтому их голос очень сильный. Я являюсь частью некоторых близких друзей, где я делаю ошибки.

Должно быть, я из тех парней, которые либо совершают много ошибок, либо культивируют много дружеских отношений, когда люди чувствуют себя комфортно, рассказывая о влиянии моего поведения на них, потому что такие смелые разговоры случаются часто и непросты. Но я всегда, всегда благодарен за них с другой стороны.

Дрю Аппельбаум: Можете ли вы рассказать больше о том, что на самом деле представляет собой процесс Хоффмана?

Эндрю Хорнинг: Конечно. Итак, я написал это независимо от моей работы в качестве преподавателя Процесса Хоффмана. Я скажу, что, будучи терапевтом в течение 15 лет, я любил свою работу. Работа один на один, работа в парах. Но потом друг порекомендовал процесс.

В частности, это недельный захватывающий опыт. Это не для людей, которые борются с зависимостью.Вы должны быть трезвыми, чтобы принять его. Вы не находитесь в психиатрическом учреждении. Это действительно для людей, которые хотят больше радости, больше счастья, больше смысла, меньше депрессии, печали или борьбы в своей жизни.

И это захватывающий опыт. Есть что-то в этом опыте, когда вы попадаете в среду, где вы находитесь все вместе. Ваша работа очень независима, но в ней присутствует общий дух сотрудничества для людей, выполняющих свою работу в среде, где другие люди также выполняют свою работу.

Это очень эмпирический, в дополнение к иммерсивному, где вам не нужно отвечать на электронные письма, готовить еду, мыть посуду или даже застилать постель. Ты в этом полностью.

Итак, мы так заняты своим интеллектом, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, анализируя вещи, используя свой интеллект. И ценность эмпирического процесса в том, что он позволяет вам проникнуть в свое тело, в свое сердце.

Эти упражнения позволяют глубже понять суть того, кто они есть. Это довольно глубокий и духовный опыт — соединиться с самим собой на таком фундаментальном уровне, что внешние слои того, кто вы есть, роли, которые вы играете, работа, которую вы имеете, титулы — все это отпадает, и вы получаете более глубокое чувство и более глубокая связь со своей сущностью.

Это довольно мощное путешествие, через которое проходят люди, достаточно мужественные, поскольку они проходят через повседневные переживания в течение семи дней.

Дрю Аппельбаум: Помимо личной борьбы, это способ улучшения расизма и сексизма? Это один за другим, или как коллективно мы могли бы действительно улучшить то, что происходит в обществе сегодня?

Эндрю Хорнинг: Отличный вопрос. Что это? Вступаем ли мы в путешествие один на один и делаем ли работу внутри себя? Или это своего рода коллективный опыт, когда белые люди собираются вместе?

Я имею в виду, честно говоря, должно быть и то, и другое.Меняться тяжело. Трансформация не из легких.

Не проходит и дня, чтобы события происходящего в окружающем нас мире не бросали нам вызов. Я просто думаю, что мы живем в новую эру, когда мы, белые люди, должны перестать бороться с переменами.

Мы должны перестать воздевать руки и говорить: «Я ничего не могу с этим поделать». Мы должны перестать чувствовать, что это не наша проблема.

Мы должны перестать обвинять женщин, чернокожих и коричневых людей, и мы должны взять на себя ответственность.

Точно так же, как мы несем ответственность за то, что происходит в нашей личной и профессиональной жизни, почему мы не можем считать себя ответственными за то, что происходит в нашем обществе? Это требует чертовски большого мужества, потому что требует от нас трансформироваться.

Один из моментов, которые я подчеркиваю в этой книге, заключается в том, что люди любят говорить о компаниях как о поворотных и о компаниях как о изменяющихся и удовлетворяющих рыночный спрос. Черт, если мы можем ценить гибкие компании, которые появляются и идут навстречу меняющемуся рынку, почему мы не можем ценить тот внутренний навык, который позволяет всем нам разворачиваться, трансформироваться, меняться, расти и учиться? Разве это не отличное умение, которое должно быть внутри нас?

После  Борьба

Дрю Аппельбаум: Есть ли у вас какие-либо шаги, которые, как вы надеетесь, читатели предпримут после прочтения книги?

Эндрю Хорнинг: Да, я думаю, что первым делом нужно увидеть связь.Я говорил это пару раз, но чтобы увидеть связь между внутренним, межличностным и общественным. Т

здесь многое происходит, чтобы соединить точки, увидеть сквозную линию и узнать, что, поступая так, видя такой треугольник борьбы из этих трех, мы действительно можем расти более высокими темпами. Мы можем стать сильнее, меньше бояться и не обращать внимания на то, что происходит в мире вокруг нас.

Во-вторых, мы можем сделать несколько шагов. Мы можем принять мужество и сострадание.Я называю это ключевыми эмоциями. Все эмоции имеют ценность, но эти две эмоции в особенности — принятие мужества и позволение сострадания, особенно сострадания к себе — это отличный путь вперед.

Наконец, нужно понять, что жизнь — это практика. Я называю это мышцей момента, каждый момент нашего дня, прямо сейчас, у нас с вами есть момент, тот разговор с коллегой, который дал мне обратную связь, я сделал вдох и сказал: «Это мышца момента. ” Я должен хотеть нарастить эту мышцу и согнуть ее, чтобы она не атрофировалась.

Я никогда не буду прав. Но я научусь делать это правильно.

Я буду расти, и тогда я смогу перестать пытаться быть совершенным или пытаться быть продуктивным союзником. Вместо этого я могу принять тот факт, что я буду совершать ошибки. Я собираюсь сказать неправильную вещь.

Как белого человека люди будут видеть меня определенным образом, и это нормально. Но если я смогу смириться с тем фактом, что я постоянно учусь и расту, жизнь становится намного проще и здоровее.

Дрю Аппельбаум: Помимо книги, где читатели или слушатели могут найти другие ресурсы по этому вопросу?

Эндрю Хорнинг: Я думаю, что Кристин Нефф прекрасно говорит о сострадании к себе. Selfcompassion.org — ее сайт. Вся идея сострадания к себе несколько маргинализирована. Это как: «Ты мягок к себе, если сострадателен». Таким образом, это помогает развеять некоторые мифы о сострадании к себе.

Я также думаю, что процесс Хоффмана, институт Хоффмана.org — это место, где можно ознакомиться с их недельным опытом. У нас длинный список ожидания, но поездка в Калифорнию или Коннектикут того стоит. У нас есть два сайта. Итак, это два хороших места для начала.

Дрю Аппельбаум: Где люди могут связаться с вами?

Эндрю Хорнинг: Они могут зайти на сайт andrewhorning. co или grappling.org. Любой из них.

Спасибо, что присоединились к нам в этом выпуске «Часа автора». Вы можете получить новую книгу Эндрю Хорнинга, Grappling , на Amazon.Чтобы узнать больше об авторском часе, подпишитесь на этот подкаст в своем любимом сервисе подписки. Спасибо, что присоединился к нам. Увидимся в следующий раз, в том же месте, с другим автором.

 

без файлов cookie | Австралийский

У вас отключены файлы cookie

Для использования этого веб-сайта в вашем браузере должны быть включены файлы cookie. Чтобы включить файлы cookie, следуйте приведенным ниже инструкциям для вашего браузера.

Приложение Facebook: открытие ссылок во внешнем браузере

Существует определенная проблема, связанная с тем, что встроенный в приложение Facebook браузер периодически отправляет запросы на веб-сайты без ранее установленных файлов cookie. Похоже, это дефект браузера, который скоро будет устранен. Самый простой способ избежать этой проблемы — продолжать использовать приложение Facebook, но не использовать браузер в приложении. Это можно сделать с помощью следующих шагов:

1. Откройте меню настроек, щелкнув меню гамбургера в правом верхнем углу
2. Выберите «Настройки приложения» в меню
3. Включите параметр «Ссылки открываются извне» (при этом будет использоваться браузер устройства по умолчанию)

Windows

Включение файлов cookie в Internet Explorer 9

1. Откройте Интернет-браузер
2. Нажмите «Инструменты» (или значок «шестеренка» в правом верхнем углу) > «Свойства обозревателя» > «Конфиденциальность» > «Дополнительно».
3. Check Override автоматическая обработка файлов cookie
4. Для основных файлов cookie и сторонних файлов cookie нажмите Принять
5. Нажмите OK и OK

Включение файлов cookie в Internet Explorer 10, 11

1. Откройте Интернет-браузер
2. Нажмите кнопку «Инструменты» и выберите «Свойства обозревателя».
3. Перейдите на вкладку «Конфиденциальность», затем в разделе «Настройки» переместите ползунок вниз, чтобы разрешить все файлы cookie, и нажмите «ОК».
4. Нажмите «ОК»

Включение файлов cookie в Firefox

1. Откройте браузер Firefox
2. Щелкните Инструменты > Параметры > Конфиденциальность < Использовать пользовательские настройки для истории
3. Установите флажок Принимать куки с сайтов
4. Отметьте Принять сторонние файлы cookie
5. Выберите «Сохранить до: срок их действия»
6. Нажмите «ОК»

Включение файлов cookie в Google Chrome

1. Откройте браузер Google Chrome
2. Щелкните значок «Инструменты» или введите «Перейти к chrome://settings/» в окно URL-адреса, нажмите «Ввод»
3. Нажмите «Дополнительные настройки» > выберите «Конфиденциальность» > «Настройки содержимого».
4. Установите флажок «Разрешить установку локальных данных (рекомендуется)»
5. Нажмите «Готово»

Mac

Включение файлов cookie в Firefox

1. Откройте браузер Firefox
2. Firefox > Настройки
3. Перейдите на вкладку «Конфиденциальность»
4. В разделе «История» выберите Firefox: «Использовать пользовательские настройки для истории»
5. Установите флажок «Принимать файлы cookie с сайтов», а затем установите флажок «Принимать сторонние файлы cookie»
6. Нажмите «ОК»

Включение файлов cookie в Google Chrome

1. Откройте браузер Google Chrome
2. Chrome > Настройки
3. Нажмите «Показать дополнительные настройки…» внизу.
4. В разделе «Конфиденциальность» выберите «Настройки контента…»
5. В разделе «Файлы cookie» выберите «Разрешить установку локальных данных (рекомендуется)».
6. Нажмите «ОК»

Включение файлов cookie в Safari

1. В Сафари
2. Safari > Настройки
3. Перейдите на вкладку «Конфиденциальность»
4. В разделе «Блокировать файлы cookie» установите флажок «Никогда»

Включение файлов cookie в мобильном Safari (iPhone, iPad)

1. Перейдите на главный экран, нажав кнопку «Домой» или разблокировав телефон/iPad
2. Выберите значок настроек.
3. Выберите Safari в меню настроек.
4. Выберите «принимать файлы cookie» в меню Safari.
5. Выберите «из посещенных» в меню «Принять файлы cookie».
6. Нажмите кнопку «Домой», чтобы вернуться на главный экран iPhone.
7. Выберите значок Safari, чтобы вернуться в Safari.
8. Прежде чем изменение настроек файлов cookie вступит в силу, необходимо перезапустить Safari. Чтобы перезапустить Safari, нажмите и удерживайте кнопку «Домой» (около пяти секунд), пока дисплей iPhone/iPad не погаснет и не появится главный экран.
9. Выберите значок Safari, чтобы вернуться в Safari.

Эндрю Пайпер — Официальный сайт

Только что посмотрел статистику Audible Canada за 2021 год, и мой роман Oracle в исполнении Джошуа Джексона стал номером 1 года!

Продолжайте удивляться — в лучшем случае — тем, как эта история и (я думаю, что более важно) ее главный герой, Нейт Руссо, взаимодействуют с людьми.

Спасибо за внимание!

Рады сообщить, что полнометражный документальный фильм (с выдуманными — и страшными! — инсценировками) появится на Discovery +, где он выйдет 26 ноября.

Демон в Белом доме вдохновлено исследованием, которое я провел для Резиденция истории сверхъестественных встреч в президентском доме. Я также выступаю исполнительным продюсером проекта.

Честно говоря, я в шоке от этого.

Мой аудио-роман, Oracle , третью неделю подряд входит в десятку лучших аудиокниг США (5-е место).

Искренне благодарен, и удивлен, и обрадован — а я упоминал о благодарности?

Я так взволнован — и, честно говоря, немного ошеломлен, — увидев, что мой новый эксклюзивный аудиотриллер «ОРАКУЛ» занял 6-е место в национальном списке бестселлеров аудиокниг США в первую же неделю после выхода! Большое спасибо всем, кто выслушал.

Посмотрите это закулисное видео «Making Of», в котором Джошуа Джексон исполняет ORACLE!

Мой новый аудио-триллер, ORACLE, уже вышел! Мало того, я могу сообщить, что его рассказчик (и звезда предстоящей аудиодрамы, которую я также написал, ORACLE: THE DREAMLAND MURDERS) — блестящий Джошуа Джексон.

Как вы увидите — то есть услышите — Джош — идеальный Нейт Руссо. Я так доволен тем, что он привнес в этот проект.Надеюсь, ты послушаешь.

(ORACLE доступен исключительно для Audible).

Я ВЛЮБЛЕН в дизайн обложки Skybound/Gallery Books US в мягкой обложке для The Residence ! В продаже 28 сентября.

Резиденция рекомендуется для чтения на Хэллоуин USA Today!

«Пересеките историю Белого дома с «Сияние », и вы получите наполненный оккультизмом роман Пайпера… Там есть много удовлетворительного ужаса, хотя «Резиденция » также представляет интересную историю любви и красиво переплетается с борьбой Америки с войной. и рабство.

— USA Today

Я написал новый роман, доступный исключительно в аудиоформате ( Oracle ) И десятисерийную аудиодраму с участием тех же главных героев ( Oracle: Убийства в стране грез ) для Audible. Оба выйдут в 2021 году. Подробности по ссылке.

Не могу дождаться встречи с Нейтом Руссо…

 

Пресс-релиз Audible

.