Герой нашего времени

«Вообще женские образы не удавались Лермонтову. Мери — типичная барышня из романов, напрочь лишённая индивидуальных черт, если не считать её «бархатных» глаз, которые, впрочем, к концу романа забываются. Вера совсем уже придуманная со столь же придуманной родинкой на щеке; Бэла — восточная красавица с коробки рахат-лукума» — так, в обычной своей манере, аттестует героинь романа Набоков. Вера не нравилась и Белинскому: «Лицо Веры особенно неуловимо и неопределённо. Это скорее сатира на женщину, чем женщина. Только что начинаете вы ею заинтересовываться и очаровываться, как автор тотчас же и разрушает ваше участие и очарование какою-нибудь совершенно произвольною выходкою».

Эта «произвольная выходка» — знаменательная проговорка: Белинский не готов видеть в «произволе» женщины сознательное решение автора. Между тем Вера — самая «субъектная» героиня Лермонтова. Именно она «ведёт» во взаимоотношениях с Печориным, именно она помогает запуститься интриге с Мери, наконец, именно она — одна из всех — поняла Печорина «совершенно, со всеми… слабостями, дурными страстями».

Вера жертвует собой, надеясь, что Печорин когда-нибудь поймёт, что её любовь к нему «не зависела ни от каких условий»; потеряв Веру, Печорин выходит из себя, почти сходит с ума, моментально расстаётся со своим блестящим хладнокровием.

Другие женщины в «Герое нашего времени» гораздо «объектнее». Исследовательница Жеанн Гайт называет героиню, которую отвергает «лишний человек» в романтическом произведении, «обязательной женщиной»: она непременно присутствует возле героя и определяет его качества. В таком случае Бэла и Мери необходимы сюжету, чтобы показать неспособность Печорина к любви и . «Я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. <…> Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это дело!..» — хвалится Печорин; «не стараясь» — это, положим, неправда, но отношение героя к женщинам из этих фраз ясно. Посмотрим, как оно реализуется.

Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чём-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами

Михаил Лермонтов

Описание Бэлы входит в «полный стандартный  романтических штампов о Кавказе: перед нами «высокая, тоненькая» дикарка, чьи «глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу». Нельзя сказать, что Бэла совершенно пассивна: она сама пропевает Печорину нечто «вроде комплимента», в минуту гордости и гнева на Печорина она вспоминает: «Я не раба его — я княжеская дочь!..»; она готова мстить за отца. «И в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!» — думает Максим Максимыч — единственный человек, чьими глазами мы видим Бэлу. «Мы не знаем, как воспринимают Бэлу Азамат или Печорин… — напоминает Александр Архангельский, — мы не допущены в её внутренний мир и можем лишь догадываться о глубине её радости и силе её страдания». Характерно, что единственный раз, когда покорённая Бэла совершает нечто по собственной воле, — ослушавшись Печорина, выходит из крепости, — заканчивается её гибелью.

Впрочем, если бы Бэла не ослушалась, то погибла бы всё равно, окончательно наскучив Печорину, который её так добивался. Сегодня уговоры Печорина могли бы войти в феминистский учебник как примеры виктимблейминга От английского victim — «жертва» и blame — «обвинять». Под виктимблеймингом понимают ситуацию, когда ответственность за насилие, физическое или психологическое, возлагается не на насильника, а на жертву. ⁠ и газлайтинга Психологическое манипулирование, призванное заставить жертву сомневаться в собственной адекватности. Происхождение термина связано с голливудским фильмом «Газовый свет» (1944), в котором изображён этот вид психологического насилия. ⁠ : «…Ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею, — отчего же только мучишь меня? <…> Поверь мне, аллах для всех племён один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? <…> …Я хочу, чтоб ты была счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру»; наконец, он предлагает ей свободу, но в то же время сообщает, что едет подставить себя под пулю или удар шашки. Бедной Бэле ничего не остаётся, кроме как сдаться.

Так же объективируется поначалу и княжна Мери («Если бы можно было слить Бэлу и Мери в одно лицо: вот был бы идеал женщины!» — восклицает критик Шевырёв). Замечания Печорина о ней циничны — даже пустой Грушницкий замечает: «Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади». Ничего необычного в этом нет: Печорин и в «Тамани» заявляет, что «порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело». Ещё циничнее та игра, которую он ведёт с Мери. Но когда эта игра подходит к финалу, Мери удаётся перерасти назначенную ей роль:

— …Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?

Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза её чудесно сверкали.

— Я вас ненавижу… — сказала она.

А вот в «Тамани» уверенность Печорина в том, что ему покорится любая женщина, играет с ним злую шутку. Печорин не просто уверен в своей победе — он и странности в поведении контрабандистки, которые могли бы внушить ему сомнения, трактует в духе романтической литературы: «дикая» девушка кажется ему то Ундиной из баллады Жуковского, то гётевской Миньоной. Крах любовного приключения подан, как обычно у Лермонтова, иронически, но кажется, что эта ирония маскирует здесь разочарование.

Автор и герой в романе Лермонтова «Герой нашего времени» ❤️| Лермонтов Михаил

В предисловии ко второму изданию романа Лермонтов называет Печорина «портретом, составленным из пороков всего нашего поколения». Автор не отделяет себя от своего поколения, и между ним и Печориным действительно есть сходства, и их немало. Тем не менее, Печорин – это не Лермонтов, и чтобы в этом убедиться, обратимся к лирике Лермонтова, а точнее – к его лирическому герою.

Известно, что Лермонтов на протяжении всей своей жизни оставался романтиком. И хотя в поздней лирике много стихотворений сугубо реалистических (например,

«Бородино» 1837 г.), очевидно, что романтическое восприятие мира так или иначе повлияло на все, что создавал поэт. И, соответственно, его лирический герой несет в себе романтические настроения, с которыми связаны мотивы, характерные для романтического творчества.

Характер лирического героя Лермонтова, одинокого и гордого, незаурядного человека, определился уже в ранней лирике. Ему нет места в обществе, он не находит понимания среди друзей, любовь приносит ему лишь одни страдания. С этим связан основной мотив в поэзии Лермонтова – мотив трагического одиночества:

Как странно жизни сей оковы

Нам в одиночестве

влачить.

Делить веселье – все готовы –

Никто не хочет грусть делить.

Эти слова перекликаются со словами Печорина: «Вот люди! Все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, – а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности».

Мотив одиночества в полной мере проявился в любовной лирике. Примечательно, что у Лермонтова практически нет стихотворений, посвященных взаимному чувству, тогда как Печорин сам не в состоянии любить: «Как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, – прости любовь! Мое сердце превращается в камень и ничто его не разогреет снова».

Лирический герой Лермонтова чаще всего человек, страстно желающий любви, но ее не получающий. Показательно в этом отношении стихотворение «Нищий»:

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою.

Однако невозможно до конца понять Печорина, который, несмотря ни на что, ничуть не меньше хочет быть любимым: ведь о его прошлом практически ничего не известно. Можно лишь предположить, что он подавил в себе способность любить, подобно лирическому герою Лермонтова в стихотворении «Я не унижусь пред тобою…». Там это определяется как ответ на измену:

Начну обманывать безбожно,

Чтоб не любить, как я любил, –

Иль женщин уважать возможно,

Когда мне ангел изменил?

Мотив одиночества звучит и в лирике, посвященной дружбе. Дружеские отношения кажутся Лермонтову чем-то ненадежным, недолговечным:

«До лучших дней!» – перед прощаньем,

Пожав мне руку, ты сказал;

И долго эти дни я ждал,

Но был обманут ожиданьем.

Тем не менее, он страстно желает настоящей дружбы так же, как и любви: встретив человека достойного, он вновь готов верить:

Я думал: в свете нет друзей!

Нет дружбы нежно-постоянной,

И бескорыстной, и простой;

Но ты явился, гость незваный,

И вновь мне возвратил покой.

В этом и состоит различие между ним и Печориным, которому незачем верить, потому что он давно уже «разгадал» формулу дружбы: «Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается…». Подобное скептическое отношение к дружбе свойственно людям, уже совершенно в ней разочаровавшимся, к коим и принадлежит Печорин. Однако нельзя сказать наверняка, что подобная участь не ждет и лирического героя Лермонтова.

Мотив одиночества у поэта часто по-разному интерпретируется. Так, например, он может проявиться как мотив тюрьмы. Существует целый «тюремный цикл», в который входят такие стихотворения, как «Узник», «Сосед», «Соседка», «Пленный рыцарь» и другие. Стихотворения «тюремного цикла» часто перекликаются с социальной лирикой. Чувство несвободы, духоты и одиночества – вот, что их объединяет. В толпе, где «некому руку подать», ничуть не лучше, чем в тюрьме. Ведь там

При шуме музыки и пляски

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски.

Конфликт Печорина с обществом также очевиден. Его одиночество в социальной среде связано в первую очередь с тем его особым положением, которое он в ней занял: в «Герое нашего времени», пожалуй, нет ни одного человека, который мог бы встать на один уровень с Печориным. Все кажутся слабее, мельче его; он парирует любые замечания, с достоинством отвечает на самые неожиданные угрозы, выглядит человеком решительным, способным отвечать за свои поступки, чего многим из других персонажей явно не хватает.

Это и не удивительно: Печорин изображен как истинный романтик, то есть в какой-то мере «сверхчеловек». Но именно это и осложняет взаимоотношения героя с другими людьми, они оказываются просто не в состоянии его понять. Впрочем, и ему самому далеко не все в себе понятно: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?»

Но в любом случае, превосходство Печорина над другими имеет непосредственное отношение к одному из основных романтических мотивов – мотиву избранности, который также находит свое выражение в лирике Лермонтова. По сути, все остальные романтические мотивы являются следствием именно этого качества личности романтика. Например, одиночество лирического героя Лермонтова вполне закономерно объяснить его ощущением своей избранности, о чем сам он неоднократно говорит:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Это стихотворение 1832 года примечательно во многих отношениях. Во-первых, в нем мотив одиночества сопрягается еще и с мотивом странничества, также характерным для романтизма в целом и для Печорина, в частности. Во-вторых, из этого стихотворения видно, что у лирического героя Лермонтова есть то, что напрочь отсутствует у Печорина, а именно чувство Родины.

Патриотическое начало есть одно из основных отличий между Лермонтовым и Печориным. «Странная любовь» поэта к Отчизне – это все-таки любовь, тогда как Печорин вообще не произносит этого слова. Для него характерно всеобъемлющее, поистине демоническое отрицание всего, а потому положительное отношение к чему бы то ни было просто невозможно.

Для Лермонтова демонизм – одна из постоянных доминант его творчества, недаром над поэмой «Демон» он работал почти всю жизнь. И все же в позднем творчестве он «от него отделался – стихами», как сказано в незаконченной «Сказке для детей», что и дало возможность для появления новых мотивов, таких, как мотив примирения, согласия с мирозданием:

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, –

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога…

Ничего этого не дано Печорину, а потому его мятущаяся душа нигде не находит себе места. Для Лермонтова же мотив странничества имеет ярко выраженную связь с патриотическим мотивом и мотивом изгнанничества, вынужденного разрыва с Родиной, как в стихотворениях «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…», «Тучи» и других.

И все же Печорин «бешено гонится за жизнью», как сказал о нем Белинский, и потому мотив действия – это еще одно связующее звено между автором и героем. Лермонтовский «деятельный гений» не раз проявлялся в его стихах:

Мне нужно действовать, я каждый день

Бессмертным сделать бы желал, как тень

Великого героя, и понять

Я не могу, что значит отдыхать.

И может быть, главное отличие автора от его героя в том, что поэт находит свое дело, свой способ действовать – это и есть его творчество. У Печорина такого дела в жизни не оказывается, а потому возникает чувство обреченности, неизбежности бесславного конца, того, что жизнь его проходит зря: «Зачем я жил? Для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения».

Для ранней лирики Лермонтова тоже очень характерен мотив обреченности, ощущение неразгаданности своего предназначения. Но в зрелом творчестве его жизненный путь определяется темой пророческого служения, продолжающей пушкинскую линию в раскрытии темы поэта и поэзии. Лермонтовский Пророк уверен в своем предназначении, но он слишком хорошо знает, как тяжела эта миссия, а потому трагизм его существования в мире остается неразрешенным:

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Трагизм существования в мире определяет и судьбу Печорина, и это объединяет не только автора и героя, но и является характерной чертой всего поколения 30-х годов ХIХ века в России. Это черта времени, героем которого стал Печорин, а наиболее ярким воплощением в жизни – Лермонтов.

Таким образом, мы видим, что, нарисовав в лице Печорина портрет всего поколения, Лермонтов, являясь его частью, имеет много общего со своим героем. Однако между ними нет и не может быть знака равенства, поскольку личность автора богаче и шире, и ему было дано во многом определить дальнейшие пути не только русской литературы, но русского общественного сознания.

Е.Л. Демиденко. Автор и герой в романе Лермонтова. Печорин как герой своего времени

Екатерина Демиденко. Автор и герой в романе Лермонтова. Печорин как герой своего времени.

«В публике существует мнение,  будто в «Герое нашего времени» Лермонтов хотел изобразить себя…»,  —  пишет  в  своих воспоминаниях А.П. Шан-Гирей;  «.. в лице Печорина он изобразил самого себя..»,  — подтверждает это высказывание обиженная равнодушием дальнего родственника Вера Анненкова; в своей гневной критической статье, посвященной роману, отождествляет Печорина с Лермонтовым редактор журнала «Маяк» С.О. Бурачок, и даже проницательный Белинский,  рассказывая  в  письме  к  В.П. Боткину 16—21  апреля 1840 года о своей встрече с арестованным поэтом, восклицает: «Печорин — это он сам, как есть».

Однако сам  автор  решительно  опроверг это мнение в Предисловии ко второму изданию романа.  Этот публичный отклик  на критику — единственный в творческой биографии Лермонтова и, по всей видимости, обусловлен принципиальностью авторской позиции в этом вопросе:  несовпадение автора и героя неоднократно подчеркивается в романе. Вводится фигура повествователя — издателя Журнала Печорина,  которая, при всей близости к Лермонтову, вряд ли тождественна ему:  и в самом деле,  стоит ли принимать на  веру,  что Михаил Юрьевич «для развлечения вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле,  не воображая,  что  он будет первым звеном длинной цепи повестей…»?

Таким образом, как и всякий литературный персонаж,  повествователь, в отличие от автора, обладает определенной долей условности. Более того, при сравнении двух Предисловий можно отметить и некоторые  отличия в отношении издателя Журнала и автора романа к его главному герою:  «Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нем говорится,  вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли  человека,  уже  не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем» — это мнение повествователя.

Автор же в Предисловии к роману не пытается оправдать героя, разрушает иллюзию подлинности событий: «.. другие  же  очень  тонко замечали,  что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых…  Старая и жалкая шутка!.. Герой Нашего Времени…  это портрет,  составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии».

Правда, в романе наблюдается некоторая общность повествователя и Печорина:  оба они  странствующие  офицеры  (исключая хронологически последнее появление героя),  оба владеют пером, и стиль их повествования схож:  в противовес романтической напыщенности он лаконичен, физиологически точен, совмещает в себе иронию и лиризм,  сближаясь до определенной степени с  пушкинским  «Путешествием  в Арзрум».  «Какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что  я так высоко над миром — чувство детское,  не спорю,  но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе,  мы  невольно  становимся  детьми», — так пишет повествователь,  а вот строки из печоринского дневника:  «Весело жить в такой  земле! Какое-то  отрадное чувство разлито во всех моих жилах.

  Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо синё — чего бы,  кажется, больше?..»

Характерно, что заканчивается эта отрадная картина именно тогда, когда речь заходит об обществе:«Однако пора. Пойду к Елисаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается всё водяное общество».  В.В. Виноградов  в статье   «Стиль   прозы   Лермонтова»   («Литературное наследство,  т.  43—44) подчеркивал сходный метод  изображения портрета у повествователя и Печорина: «от более внешнего и физиологического к психологическому, характеристическому, от типического к индивидуальному,  личностному» (ср. портреты Печорина в «Максим Максимыче» и ундины в «Тамани»). Порой издатель Журнала  и его автор обнаруживают общность восприятия действительности: «Как это скучно!» — восклицает повествователь после слов штабс-капитана о том,  что Печорин и Бэла были счастливы; похожая идея —  в  дневнике  Печорина:  «..я  часто,  пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь,  открытый мне судьбою,  где меня ожидали тихие  радости и спокойствие душевное?.

. Нет, я бы не ужился с этой долею!..»

Другой пример: Печорин «довольно холодно,  хотя с  приветливой улыбкой, протянул руку» Максиму Максимычу, вместо того,  чтобы,  как ожидал штабс-капитан, распахнуть ему объятья; повествователь  замечает  о  нем же: «Мы встретились как старые приятели. Он не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!»

Общность этих сцен даже в «статусе» Максима Максимыча:  «если вы захотите еще  немного подождать,  —  сказал  я,  — то будете иметь удовольствие увидаться  с   старым  приятелем» …  Исследователями  отмечалась  и сходство  размышлений о дружбе в Предисловии к Журналу и в записи самого Печорина от 13 мая. Наверное, справедливо было бы предположить,  что сходство этих образов  подтверждает авторскую мысль о том,  что Печорин действительно воплощает в себе черты своего поколения («… это тип, —  пишет Лермонтов в черновике Предисловия ко второму изданию, — вы знаете, что такое тип? Я вас поздравляю»). Нельзя поставить  знак равенства между образами повествователя и Печорина: скептицизм и эгоизм Печорина гораздо сильнее, ибо пороки эти взяты «в полном их развитии». Так, еще раз возвращаясь к описанию чувств, испытываемых повествователем на Крестовом  перевале,  можно  отметить строки,  которые вряд ли могли бы, наверное, занять место в дневнике Печорина: «… всё приобретенное  отпадает  от души,  и она делается вновь такою, какой была некогда и,  верно,  будет когда-нибудь опять».  Сочувственно,  с пониманием относится повествователь и к Максиму Максимовичу:  «Грустно видеть,  когда юноша теряет лучшие свои надежды  и мечты,  когда перед ним отдергивается розовый флёр, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть  надежда,  что он заменит старые заблуждения новыми.  Но чем их заменить в  лета  Максима  Максимыча?  Поневоле  сердце очерствеет  и  душа  закроется…»  Печорин же страдания других воспринимает только в отношении к самому себе: «…слепой мальчик точно плакал,  и долго, долго… Мне стало грустно. И  зачем было судьбе кинуть  меня   в  мирный  круг  честных  контрабандистов…»  А  в последней строчке «Тамани»:  «Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих…» Даже  потеря  Веры, чувство  отчаяния  и  горя,  когда  всё его «хладнокровие» и «твердость» «исчезают как дым»,  его слезы обернутся в дневнике циничным замечанием:  «Всё к лучшему! это новое страдание, говоря военным словом, сделало во мне счастливую диверсию…».

Полному слиянию автора и героя, характерному для романтических произведений,  противопоставлена в «Герое нашего  времени» огромная дистанция между Лермонтовым и Печориным, отдаленность повествователя и  героя.  Отделившись  от  героя,  автор использует  возможность  объективной оценки его.  Не случайно, нарушая хронологию происходящих событий,  Лермонтов  подчиняет композицию  главной идее — постепенному раскрытию образа Печорина. Не случайно  впервые читатель узнает о нем даже не из уст повествователя,  а от простодушного и  бесхитростного  Максима Максимыча,  не  склонного к анализу внутреннего мира Печорина: «Такой уж был человек»,  — так всякий раз комментирует он противоречивость поведения своего сослуживца. Будущий издатель Журнала Печорина,  совершающий следующий шаг в раскрытии образа,  тоже человек «посторонний» — не друг, подобно повествователю в «Рыцаре нашего времени» Карамзина,  и даже не приятель.  Он пытается дать беспристрастный (насколько это возможно после услышанной истории) и подробный портрет героя,  сопровождая его почти лафатеровскими «физиогномическими» замечаниями и подчеркивая, тем не менее, индивидуальность своего восприятия:  «Все эти замечания пришли мне  на  ум,  может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни,  и,  может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление…».

Начиная с «Тамани», наблюдение «извне» сменяется самораскрытием Печорина,  но ни одна из повестей не дает исчерпывающей характеристики образа: они дополняют друг друга, создавая психологический портрет героя.  «История души человеческой,  хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и полезнее истории целого народа». Жанр дневниковых  записей,  ассоциирующийся  у   читателя прежде всего с сентиментальной литературой,  служит не для передачи чувствительных порывов,  а для глубокого самоанализа.  Романтических героев с пламенными страстями заменяет рефлектирующий Печорин.  Всего четыре года отделяет «Героя нашего времени»  от  незаконченного лермонтовского романа «Вадим»,  но как далек Печорин от «неистового» горбуна («Вадим ломал руки, скрежетал зубами…»,  «его волосы стояли дыбом,  глаза разгорались как уголья,  и рука,  простертая к Ольге,  дрожала  на  воздухе…»)!

Несмотря на  типологическую связь с героями ранних произведений Лермонтова («Странный человек»,  «Маскарад», «Два брата»,  «Люди  и  страсти»),  которым  свойственно разочарование, усталость от жизни,  горькие раздумья о несбывшемся предназначении, сменившие «исполинские замыслы», Печорин — принципиально новый герой.  Переосмысление метода художественного изображения связано прежде всего с новой художественной задачей Лермонтова. Романтические ситуации  снижаются,  наполняются  бытовыми деталями.  Так,  например,  единственная мотивировка похищения Бэлы — реплика Печорина:  «Да когда она мне нравится?..»;  романтическое приключение в «Тамани» заканчивается тем, что слепой  мальчик  обокрал  героя,  «а  восемнадцатилетняя   девушка чуть-чуть не утопила». «Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую  жизнь  ими  волноваться».  Поколение страстных мечтателей сменяется разочарованным,  склонным  к рефлексии поколением («Я давно уже живу не сердцем,  а головою.  Я взвешиваю,  разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия.  Во мне два человека;  один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…»). О том же идет речь в «Думе». Поколение Печорина  унаследовало от предков непоколебимую волю (не случайно в романе нет человека, способного нравственно  противостоять Печорину) и жажду действия («Я,  как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига;  его  душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится»). Необъятные силы и пустые страсти… 

В «Герое нашего времени показана трагедия человека вообще,  не нашедшего применения своему уму,  способности,  энергии,  и в этом смысле он  — вневременной  герой.  Но  Лермонтов не показывает возможностей применения этих сил. Напротив, чем бы ни был увлечен герой, он обречен  на разочарование:  не оправдывает себя «экзотический» сюжет романтической литературы — любовь цивилизованного  человека и «дикой» горянки («..любовь дикарки не многим лучше любви знатной барыни;  невежество и простосердечие одной  так  же надоедают,  как и кокетство другой»), таинственная ундина оказывается контрабандисткой, неоправданно жестокой и бесполезной оказывается дуэль с Грушницким:  «У меня на сердце был камень. Солнце казалось мне тускло,  лучи его меня не грели». Героя не спасают ни «перемена мест»,  ни «перемена личностей». И в этом смысле чрезвычайно важным в заглавии становится  слово  «нашего». Можно ли быть героем в то время, когда героика в принципе невозможна?  Не случайно  Лермонтов  противопоставляет  своему времени  героическое  прошлое:  в стихотворении «Бородино»,  в «Песне .. про купца Калашникова»; не случайно в Предисловии ко второму изданию говорит о «болезни» общества.

О подобной участи молодых людей 40-х годов 19 века — эпохи безвременья после подавления восстания  декабристов —  говорится в «Былом и думах» Герцена, письмах В.Г. Белинского Боткину. Охлажденной душе, лишенной страстей и не находящей применения  своим  внутренним  силам,  необходимы сильные жизненные впечатления, которых ищет Печорин:  «Завязка есть! — закричал я в восхищении,  — об развязке этой комедии мы похлопочем.  Явно судьба заботится о том,  чтоб мне было не скучно».  Каждого, с кем сталкивает Печорина судьба, он вольно или невольно испытывает,  испытывая при этом себя самого.  Каждый раз он подчиняется собственной игре, как будто готовый поверить в истинность ее, и каждый новый эксперимент приносит ему страдание: «если я сам причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив»… Протест Печорина выражается в том, что он, стремясь к самоутверждению,  к свободе собственной личности,  бросает вызов миру, переставая считаться с ним, его индивидуализм — ответ на «давление обстоятельств».  «Столкновение воли одного с правами многих»  ставит,  по  мнению Е. Михайловой («Проза Лермонтова»), в романе проблему индивидуализма и гуманизма. Связи с миром рвутся,  смешиваются понятия  добра  и  зла («ни в ком зло не бывает так привлекательно»,  — говорит о Печорине Вера).  «Наш век…  это век… разъединения, индивидуальности, век личных страстей и интересов»,  — пишет Белинский в 1842 году. Печорин одинок.  Не случайна  противопоставленность его Грушницкому — герою-двойнику,  пародии,  порожденной временем.

Обреченность на бездействие ставит проблему предопределения,  фатализма,  которой  посвящена последняя повесть романа. Особое значение в ней приобретает размышление Печорина о судьбе  своего поколения — о потере веры и тщетных поисках «назначения высокого».  Проблема фатализма так и не решена до конца, и  рассуждения Печорина отражают еще одну важную черту поколения — сомнение («Я люблю сомневаться во всем…») как  отголосок «бремени познанья и сомненья» в «Думе». Шевырев в своем отклике на «Героя..» обвинял Лермонтова в ориентации на западноевропейский роман Виньи, Мюссе, Бернара, Констана,  героев которых,  безусловно можно считать предшественниками Печорина (об этом см. Родзевич С.И. «Предшественники Печорина во французской литературе»),  однако, как убедительно доказал  Ю.М. Лотман,  Печорин воплощает в себе черты « русского европейца»:  «Однако Печорин — не человек Запада,  он  человек русской европеизированной культуры <…> Он совмещает в себе обе культурные модели». Образ «сына века», почерпнутый Лермонтовым из европейской литературы, обогатил образ Печорина, подчеркивая в то же время его типичность.  В  отличие  от  «психологически близкого  к  простонародному» типу Максима Максимыча или «типа европеизированной черни «водяного  общества»  и  Грушницкого», «европеизация» «печоринского типа» проявилась «в приобщении…к ушедшей в прошлое исторической эпохе, полной деятельного героизма».  Поэтому Печорин «в ссоре со своим временем», — пишет Лотман. Неудовлетворенность действительностью,   отразившаяся   в лермонтовском романе,  черты реализма в художественном  методе Лермонтова усилили его общественное звучание:  полемика вокруг«Героя нашего времени»,  возникшая сразу после выхода  романа, вспыхивает с новой силой в 60-е годы. Именно в это время Печорин («лишний» человек) сближается в глазах народнической  критики  с  образом  пушкинского Онегина.  Однако еще Белинский в статье,  посвященной «Герою..», говорил о несходстве этих образов.  Конечно, можно отметить духовное родство Печорина и Онегина; их общая черта — резкий охлажденный ум , но если для Онегина допустима «мечтам невольная преданность», то Печорин оставил мечтательность в далекой поре своей  ранней  молодости.  Мысль:  «уж  не  пародия ли он», —  по отношению к Печорину вряд ли может возникнуть у какой-нибудь героини лермонтовского романа. Это скорее можно сказать о Грушницком. По наблюдению Б.М. Эйхенбаума, «от  Онегина  Печорин  отличается глубиной мысли, силой воли, степенью осознанности себя, своего отношения к миру… Сама по себе рефлексия не недуг, а необходимая  форма  самопознания,  болезненные формы она принимает в эпоху безвременья…»  Назвав своего героя Печориным, Лермонтов одновременно подчеркивал связь его с литературной традицией и в известной степени полемизировал с  Пушкиным,  показывая человека «совсем другой эпохи».

 

 

«Литература», 1997, № 10

Композиция романа «Герой нашего времени»: хронология глав (порядок повестей)

Главы в романе «Герой нашего времени» расположены в «неправильном» порядке. И эта особенность романа вызывает много вопросов у читателей.

К счастью, внимательный читатель сам может восстановить «правильный» хронологический порядок.

Ниже представлена таблица с «неправильным» и «правильным» порядком повестей «Героя нашего времени»:

1. «Тамань» (начало путешествия Печорина на Кавказ; по пути герой останавливается в Тамани)
2. «Княжна Мери» (после участия в военной экспедиции Печорин едет на воды и живет в Пятигорске и Кисловодске)
3. «Фаталист» (после дуэли Печорина ссылают в крепость к Максиму Максимычу; служа в крепости, Григорий отлучается в казачью станицу, где знакомится с Вуличем)
4. «Бэла» (служа в крепости, Печорин крадет красавицу Бэлу из семьи; их роман длится несколько месяцев)
5. «Максим Максимыч» (спустя 5 лет; уйдя в отставку, Печорин едет из Петербурга в Персию; по пути во Владикавказе он встречает старого знакомого Максима Максимыча)
6. Предисловие к «Журналу Печорина» (смерть Печорина по дороге из Персии)

В таком порядке происходят события в жизни Григория Печорина, в частности по мнению таких исследователей, как В. А. Мнуйлов, Б. Т. Удотов и др.

«Фаталист» или «Бэла» — что случается раньше?

Важно понимать, что действие обеих глав — «Фаталист» и «Бэла» — пересекается между собой по времени: в обеих главах Печорин служит в крепости под начальством Максима Максимыча. Разногласие среди исследователей заключается в том, какая из этих двух глав идет первой в хронологическом порядке.

Некоторые литераторы ставят главу «Бэла» перед главой «Фаталист», то есть Печорин знакомится с Вуличем уже после гибели Бэлы. Данная версия имеет право на существование, но, на наш взгляд, она не является достаточно аргументированной. В пользу другой версии есть куда больше аргументов.

Почему сначала «Фаталист», потом «Бэла»?

Учитывая детали из текста, мы смеем утверждать, что хронологически глава «Фаталист» идет перед главой «Бэла». Вот какие аргументы на этот счет приводит профессор Б. Т. Удодов:

1. Состояние Печорина после смерти Бэли

«…Смерть Бэлы произвела на Печорина очень сильное впечатление, по свидетельству Максима Максимыча, он долго был нездоров, исхудал. Трудно поверить, что вскоре, оказавшись в казачьей станице, он утешался любовью хорошенькой дочки урядника Насти («Она по обыкновению дожидалась меня у калитки»).»

2. Совпадение времени года

«Судя по целому ряду деталей, похищение Бэлы произошло где-то в апреле — мае. Печорин прибыл в крепость осенью предыдущего года. Следовательно, наиболее вероятное пребывание Печорина в станице — зима, конец одного, начало другого года. О зиме (южной, разумеется) говорят и некоторые детали. Настя дожидается Печорина у калитки, «завернувшись в шубку, луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода».»

3. Настроение Печорина в дневнике

«…«Фаталист» был записан [Печориным в дневник], очевидно, раньше истории с Бэлой. Об этом косвенно, но убедительно свидетельствует характер записей в «Фаталисте». В нем у Печорина есть еще искры надежды, он полон энергии и способен бросить дерзкий вызов жизни, бороться и страдать («еще не осушил чаши страданий»), не сдаваясь ни скуке, ни судьбе («Я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает»). <…>

Совершенно иная тональность в «исповеди» Печорина Максиму Максимычу в конце истории с Бэлой. Именно здесь духовно хоронит себя Печорин: «Мне осталось одно средство: путешествовать… авось где-нибудь умру на дороге!»…»

4. Внимание Лермонтова к деталям

«Принимая во внимание заботу Лермонтова о тщательности всех реально-психологических мотивировок и деталей в романе, можно подумать, что все это не могло не учитываться писателем в его композиционно-хронологических построениях.»

(Источник: Б. Т. Удодов, «»Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Книга для учителя»», Москва, изд-во «Просвещение», 1989 г.; http://feb-web.ru/feb/lermont/critics/udo/udo-001-.htm?cmd=p)  

Почему нарушена хронология в романе «Герой нашего времени»?

Хронология в романе «Герой нашего времени» нарушена не случайно. Зачем же автор делает это?

Поверхностное знакомство с Печориным

В первых главах романа («Бэла» и «Максим Максимыч») Лермонтов знакомит читателя с Печориным. Мы видим образ главного героя глазами Максима Максимка и наши знания пока поверхностны. Со слов Максима Максимыча у читателей формируется не самое лестное мнение о Печорине.

Близкое знакомство с Печориным

В следующих главах («Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист») читатели узнают внутренний мир Печорина через его дневники. Здесь сам Григорий откровенно рассказывает о себе, своих недостатках, страхах и печалях. Эта откровенность подкупает и располагает к себе читателей. Характер Печорина со своими плюсами и минусами становится ближе и понятней, и мнение о герое несколько меняется.

200-летие М. Ю. Лермонтова: «Герой нашего времени» и мировая культура — Культура

15 октября исполняется 200 лет со дня рождения русского поэта и писателя Михаила Лермонтова. Его роман «Герой нашего времени» определил традиции психологического реализма в литературе почти на два века вперед, а главный герой стал образцом для множества «лишних людей», вышедших из-под пера в том числе таких мастеров, как Альбер Камю и Джером Сэлинджер.

На эту тему

«Герой нашего времени» был неоднократно экранизирован и поставлен на сцене, роман продолжает находить отклики в работах современных режиссеров: в 2015 году в Большом театре ожидается премьера балета «Герой нашего времени».

Ссылки на «Героя» можно найти у писателей и классиков кино XX века. Черты Печорина угадываются, например, в Холдене Колфилде из «Над пропастью во ржи». Эта повесть, написанная Сэлинджером в 1951 году, до сих пор имеет огромную популярность среди молодежи.

Вот лишь некоторые произведения, которым дал жизнь классический роман Лермонтова.

«Герой нашего времени» — самое известное произведение Михаила Лермонтова, работу над которым он начал под впечатлением первой ссылки на Кавказ в 1837 году, когда ему было 23 года. Роман впервые издан в в 1840 году. Произведение первоначально не задумывалось как роман — выходили отдельные повести, печатавшиеся в журнале «Отечественные записки».

Продолжение

Игорь Петренко в роли Печорина в фильме «Герой нашего времени»

© ИТАР-ТАСС/Аркадий Кирнос

Дэннис Хоппер, 1991 год

© AP Photo/Julie Markes

Кадр из фильма «Самая одинокая планета» (2011)

© filmpro.ru

Народный артист СССР Николай Мордвинов читает «Парус» Лермонтова, 1960 год, аудиозапись предоставлена ФГУП «Фирма Мелодия»

В 2010 году Кирилл Серебренников поставил спектакль «Герой нашего времени», в котором были задействованы актеры Школы-студии МХАТ. Спектакль был показан на «Винзаводе» в Москве. В июне 2015 года в Большом театре состоится премьера балета «Герой нашего времени» в постановке Серебренникова, который также является художником-постановщиком и автором либретто.

В СССР по роману Лермонтова была написана опера «Печорин» (композитор Александр Мелик-Пашаев, 1938 год), а в 1939 году оперу «Бэла» написал композитор и музыкальный педагог Анатолий Александров.

В 2011 году британский актер и режиссер Александр Максуини адаптировал роман Лермонтова для сцены. Официальная премьера спектакля состоялась в августе того же года в рамках Эдинбургского фестиваля. Критики положительно отозвались о постановке. В 2013 году нью-йоркская группа Six Windows, входящая в состав созданного в 2011 году экспериментального театрального проекта Calliope, представила современную интерпретацию «Героя нашего времени».

За пределами бывшего СССР именем Михаила Лермонтова названы улицы в Праге и Черношице (Чехия), Братиславе (Словакия), Скопье (Македония), деревне Ново-Село (Видинская область, Болгария). Его имя носят Бразильско-российский институт культуры в Рио-де-Жанейро, а также расположенные в Неаполе (Италия) Институт русской культуры и Фонд Лермонтова.

В странах дальнего зарубежья Михаилу Лермонтову установлены три памятника.

• Шотландскому городу Эрлстон, откуда, по мнения некоторых историков, происходят предки Лермонтова, в октябре 2014 года потомками поэта был подарен памятник работы скульптора Владимира Тишина;
• В Китае в Сямэньском университете (провинция Фуцзянь, Восточный Китай) в апреле 2014 года установлен бронзовый бюст русского поэта работы скульптора Григория Потоцкого;
• В Парке славы на территории Русского дома «Родина» в городе Хауэлл (США, штат Нью-Джерси) на парковых аллеях установлено 28 памятников выдающимся личностям, в том числе Михаилу Лермонтову.

Продолжение

Космические тела, названные в честь Лермонтова

В честь Лермонтова названы астероид главного пояса Лермонтов (открыт 19 сентября 1977 года советским астрономом Николаем Черных в Крымской обсерватории) и кратер имени М. Ю. Лермонтова на Меркурии диаметром 160 км (впервые наблюдался американской автоматической межпланетной станцией «Маринер-10» в 2008 году).

На эту тему

Глава 12. Экранная жизнь Г. А. Печорина и Максима Максимыча — «знаковых» героев прозы М.Ю. Лермонтова.

 

При экранизации прозы М.Ю. Лермонтова встают те же проблемы, что и в случае с переносом на экран произведений А.С. Пушкина. А именно: невыраженность в диалоге с классикой личностного отношения кинематографиста к авторскому взгляду на содержание мировоззрения ХVIII — ХIХ вв. Но только при наличии такого, отчетливо индивидуального прочтения классики может воплотиться на экране мировоззренческая доминанта вещи как полноценное высказывание ушедшей в прошлое эпохи.

 

Обратимся вначале к широко популярной в свое время в среде массового зрителя экранизации центральной новеллы лермонтовского романа «Герой нашего времени» («Княжна Мери», 1955, реж. И. Анненский). В ней хорошо проявляются основные тенденции в экранном освоении хрестоматийного произведения Лермонтова. Фильм, со всей очевидностью, укладывается в рамки авантюрной мелодрамы, но с претензией на постижение «революционного» мировоззрения автора.

 

Режиссер вводит в свою картину эпизод с исполнением княжной Лиговской романса… на стихи Лермонтова «Парус». С какой целью режиссер так неожиданно расширяет рамки романа? Связано ли это с попыткой показать особое отношение княжны к главному герою, поскольку именно в его присутствии исполняется произведение? Или сам автор экранизации решился провести параллель между героем и его создателем?

 

Если бросить беглый взгляд на творчество этого режиссера, то станет ясно, что картины его – это, главным образом, экранизации литературной классики и экранизации довольно известные и признанные в зрительской среде: упомянутый Лермонтов, Чехов («Медведь», 1938; «Человек в футляре», 1939; «Свадьба», 1944; «Анна на шее», 1954), Островский («Таланты и поклонники», 1973), Горький («Трое», 1970) и др.

 

Однако всякий раз, перенося классическое произведение на экран, режиссер как бы адаптирует его к восприятию массового зрителя, дидактически подчеркивая какие-то его стороны в рамках определений, отстоявшихся в советском литературоведении. Это хорошо видно даже на примере такого, едва ли не общепризнанного шедевра, как «Свадьба», поставленного по рассказам Чехова. Фильм увлекает зрителя ансамблем блистательных актерских соло З. Федоровой, Ф. Раневской, Э. Гарина, А. Грибова, С. Мартинсона, В. Марецкой и др. Но при этом режиссер не хочет до конца сюжета оставаться в комедийных рамках. К финалу картины возникает совершенно чуждый Чехову мелодраматический пафос, звучащий из уст «униженного и оскорбленного» «свадебного генерала»: «Человек! выведи меня отсюда!». Прямолинейная аллегория произнесенной реплики, в духе школьного учебника тогдашних лет разоблачающей мещанский быт самодержавной России, естественно, влияет на целостность восприятия вполне укладывающейся в водевильные рамки картины.

 

Эта искусственная тенденциозность режиссера, воспитанная советским образом жизни, полной мерой проявляется и в его «Княжне Мери», где образ Печорина превращается в открыточный дубликат портрета его создателя Лермонтова. По этой причине возникает не только романс на стихи поэта, но и портрет Байрона на квартире Печорина, и соответствующий грим актера А. Вербицкого, исполняющего роль героя. И. Анненский всеми средствами хочет подчеркнуть некую мятежность, даже революционность натуры своего героя, свойственную, как ему кажется, и самому создателю романа. И это есть, если хотите, особая мировоззренческая позиция советского режиссера, продиктованная ему государственными нормами и весьма далекая от личностного прочтения классического произведения.

 

Роман «Герой нашего времени» весьма далек, как мы пытались показать выше, от такого толкования, потому хотя бы что в нем заявлена вполне зримая дистанция между Автором, Повествователем и Героем. К тому же, вычленяя из целостного в идейно-содержательном смысле произведения одну из его частей (в данном случае, «Княжну Мери»), режиссер заведомо нарушал единство и целостность вещи и должен был, естественно, озаботиться мыслью, как удержать в части идеи целого. Таким путем, между прочим, шел создатель глубокого телеспектакля, поставленного по тому же материалу, режиссер А. Эфрос. Попутно мы бы хотели отметить, что работы отечественного телетеатра, созданные на основе русской классической словесности, по своему содержательному наполнению, по раскрытию мировоззренческой проблематики ушли далеко вперед в сравнении с кинотрактовками того же материала.

 

Совершенно очевидно, что экранное воспроизведение части романа как содержательно и композиционно завершенного целого, не нуждающегося в идейно-художественной «поддержке» других частей, приводит к серьезным потерям. Тем не менее, насколько нам известно, роман Лермонтова никогда не переводился на экран во всей его изначальной сюжетной целостности. Известна, правда, «немая» кинотрилогия В. Барского: «Княжна Мери» (1926), «Бэла»(1927), «Максим Максимыч» (1927, на основе «Тамани» и «Фаталиста»). Но, по свидетельству историков кино в произведении Лермонтова «Барского привлекла лишь любовная линия и заманчивая возможность показать экзотический быт горцев»[1]. Те же авторы отмечают остро построенный сюжет картин Барского, динамичный монтаж, интересно сделанный эпизод дуэли в «Княжне Мери», эффектные этнографические подробности в кадрах черкесской свадьбы («Бэла»). Но все затемняется «мещанской сущностью этих кинопроизведений, упакованной в старую привычную обертку коммерческого кинематографа»[2].

 

Так, рецензия известного в те годы критика и сценариста Х. Херсонского называлась очень показательно: «О «Княжне Мери» и красивой жизни». Рецензент писал, в частности: «… Психология Печорина поблекла, и от нее осталась только любовная игра. Он выглядит на экране… как какой-нибудь позерствующий под «сверхчеловека» провинциальный гимназист из иронических рассказов Чехова. Его изречения порой напоминают пошлый «флирт богов», которым тешились перед революцией скучающие мещанские барышни и купеческие дочки… Нужно ли говорить, насколько вся эта воображаемая красивость далека от радостей и красоты жизни, раскрывать которые глубоко и чутко могут наши авторы и режиссеры»[3].

 

 Мы умышленно даем здесь развернутые цитаты из «старых» критиков. Нам представляется, что и последующие экранизации лермонтовского романа грешили теми недостатками, которые отмечает в «немых» прочтениях Лермонтова критик Херсонский. Таков фильм И. Анненского, но такова во многом и более поздняя экранизация Лермонтова, выполненная С. Ростоцким («Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», 1967).

 

В фильме С. Ростоцкого наиболее примечателен, с точки зрения актуализации в нем каких-то черт русского миросознания, образ Максима Максимыча, особенно во второй части кинотрилогии — в экранизации новеллы «Максим Максимыч». Здесь экранный персонаж, в соответствии с романной идейно-художественной «нагрузкой», выглядит тем самым пожилым служакой-ветераном, не обремененным искусственными философскими рефлексиями, привычно равнодушным к малокомфортным условиям кавказской службы, но человеком в то же время чувствующим, верным в дружбе, способным глубоко страдать и, в конечном счете, одиноким. Сама среда, в которой разворачивается действие новеллы, ее зрительный образ подчеркивает драму жизни штабс-капитана, как, может быть, и драму отечественного бытия в целом. Зритель видит забытый Богом постоялый двор, непролазную грязь его окружающую. Здесь, в этом неуютном пространстве, и происходят все события новеллы. И кажется, что это пространство есть пространство жизни вообще, из которого никогда не вырваться бедному Максиму Максимычу, как не дождаться ему сочувствия и дружеского понимания от этой куклы, по имени Григорий Александрович Печорин.

 

   Нужно сказать, что в этой новелле актер В.Ивашов, исполняющий роль Печорина в трехчастном фильме С. Ростоцкого, как раз и изображает ту восковую неподвижность красивой, но безжизненной маски, которая обнажает драму российского бытия. А драма эта состоит в том, что никогда не сойтись, никогда не понять друг друга, как не сойтись в известной балладе Киплинга Востоку и Западу, Печорину и Максиму Максимычу – двум сторонам разорванной общенациональной жизни России.

 

Если бы картина Ростоцкого в целом была решена в стилистике новеллы «Максим Максимыч», она могла бы быть, в определенном смысле, победой в деле перенесения на экран реалистической прозы Лермонтова. Однако произошло иначе. И первая часть фильма «Бэла», как впрочем, и ее завершающая часть – «Тамань» не достигают стилевой целостности. В «Бэле» авторы фильма соблазняются экзотикой романтической «горской повести», изобильно уснащая такого рода приметами жизни горцев свою картину. Здесь зритель не увидит тех прозаических деталей их быта, какие рисует Лермонтов, но будет долго следить за умелой джигитовкой цирковых артистов, изображающих горских воинов.

 

В финале новеллы, которая превращается в душераздирающую мелодраму, отодвигающую далеко на задний план фигуру Максима Максимыча, вместе с тем прозаическим пластом жизни, который он олицетворяет, — в финале новеллы зритель видит и слышит демонический смех Печорина, а затем и выразительный «довесок» в виде скачущего по ущелью героя. Скачет он среди украшенных какими-то ледяными сталактитами скал, которые должны, вероятно, символизировать мертвый холод души Печорина. А затем видим его красиво распластанным на гальке берега горной речки, при этом за кадром звучит красивый же голос актера В. Тихонова, который дублирует в фильме В. Ивашова, докладывающий зрителю о трагизме душевных потерь героя.

 

 Здесь, как видим, своеобразная экзотика природных условий Кавказа, акцентированная изображением, служит, на наш взгляд, дурную службу авторам картины, поскольку   уводит от содержания реалистического романа Лермонтова в область преодоленных им расхожих романтических сюжетов. В то же время пред нами является важная, с точки зрения адекватности экранизации оригиналу, проблема отражения в кинообразе природы, предстающей в экранизируемом произведении.

 

 Образы природы в отечественной литературной классике прямо связаны с воплощением особенностей русского мирочувствования, миросознания и особых мировоззренческих черт русского человека. Так, например, герои романа в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» проживают не только события социальной жизни, но и находятся внутри природного цикла – в произведении предельно четко и достоверно разворачивается сюжет смены времен года. Начинается роман летом, когда герой катит «в пыли на почтовых» в имение своего так кстати захворавшего дядюшки. Дуэль между Ленским и Онегиным происходит зимой и т.д. Природный цикл есть то пространство и то время, в которых и формируется и заявляет о себе специфическое миросознание русского человека. Со школьных лет мы помним, что Татьяна, русская душою, любила русскую зиму. А буран у Пушкина, угрожающая человеку зимняя непогода есть всегдашнее отражение душевных и общественных волнений.

 

В романе Пушкина «Евгений Онегин» природное время представлено более богатым, более разумным и более естественным, нежели социальное. В известном смысле, пороки социальной жизни есть одновременно и нарушение разумности годового или суточного природного круга. Достаточно вспомнить распорядок жизни молодого повесы Онегина, который в «санки садится» и мчится к Talon, когда «уж темно». Всю ночь он проводит в увеселениях и «полусонный в постелю с бала едет», когда начинается естественная жизнь искусственного Петербурга. Но Евгений ничего этого не видит, поскольку утомленный шумом бала, превращает утро в полночь.

                     

                      … Проснется за полдень и снова

                      До утра жизнь его готова,

                      Однообразна и пестра…[4]

 

Бессмысленная однообразная пестрота жизни Евгения противостоит осмысленному естественному однообразию существования занятых трудом людей. И от автора как героя произведения Онегин отличается тем, что не в состоянии наслаждаться природой, которой автор «предан душой». Онегин недолго ощущает себя «сельским жителем», оказавшись в поместье скончавшегося дяди. На третий день «роща, холм и поле Его не занимали боле»[5]. А вот жизнь и миросозерцание Татьяны во многом определяется не только (а может быть, и не столько) французскими романами, а и природным циклом, который она гораздо глубже переживает в деревне, чем Онегин, воспитанный, по-европейски, городской суетой. В конце концов, и Евгений, живя в деревне, должен был подчиниться логике природной (и народной!) жизни.

 

 В романе особое место занимают картины народных празднеств, обрядов, которые провоцируют пророческий сон Татьяны, уводящий ее в тайны зимнего леса. Поскольку обряд есть своеобразный договор человека с природой, своеобразное ее народное введение в обиход повседневной своей жизни, то сопряжение с обрядом чувств и мыслей Татьяны делает ее воистину народной, мы бы сказали, фольклорной героиней, выразительницей положительных сторон жизни русского человека, связанных, например, с семьей и домом.

 

Итак, картины природы в пушкинском «Евгении Онегина» – это прежде всего демонстрация естественной логики бытия, противостоящей неразумности социальной суеты человека. В таком качестве она является своеобразным комментарием поворотных событий сюжетного существования героя. Проза Пушкина скупа на литературные пейзажи, но русская природа, ее присутствие всегда угадывается в глубине сюжета и «Повестей Белкина», и «Дубровского», и «Капитанской дочки», иногда проступая на поверхности повествования, чтобы герой обратил свой взор к природному, вступив с ним в неслышный диалог.

 

 Лермонтов наследует традиции Пушкина в изображении природы. Вот, например, пейзаж, возникающий на первых же страницах романа «Герой нашего времени» в поле видения Повествователя: «До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что они гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и нервное побрякивание русского колокольчика.

 

—                Завтра будет славная погода! – сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

— Что ж это? – спросил я.

—                Гуд-Гора.

—                Ну так что ж?

—                Посмотрите, как курится.

 И в самом деле, гуд-Гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.

 

Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь, едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана…

— Нам придется здесь ночевать, — сказал он с досадою: — В такую метель через горы не переедешь…»[6]

 

   Процитированный фрагмент содержит коллизию, существенную для сюжета романа. Кавказ для Повествователя, как и вообще для всех русских, попадающих туда, «сторона незнакомая», как «киргиз-кайсацкая» степь для Петра Гринева. Природа Кавказа, с одной стороны, предстает как экзотический миф, который ожидает встретить здесь глаз европеизированного русского. А с другой стороны, это или изнурительная проза повседневного существования, или грозящая чужая стихия, неизвестность. 

 

Почти документальный объективизм Лермонтова в описании природы подчеркнут. Там, где спадают одежды романтических мифов, природа Кавказа для русских скитальцев предстает в своем натуральном виде и является для них серьезным испытанием, поскольку чужда им и к ним равнодушна. Не случайно повествователь в местной метели хочет, но никак не может расслышать голос родной вьюги и переводит свои ощущения в область романтических метафор. Читатель невольно задумывается над тем, что делает в этих чужих для него местах русский человек, так неуютно и опасно в них расположившийся, часто не понимающий и не воспринимающий логику незнакомой ему жизни.

 

В экранизациях прозы Лермонтова конфликта экзотического мифа и реальности природы, как правило, не находим. Напротив, при всяком удобном случае авторы экранизаций готовы, скорее, подчиниться мифу, почерпнутому большей частью из «Журнала Печорина» («Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка…» и т.п.). Таковы пейзажи в картине И. Анненского «Княжна Мери», той же экзотической красивостью грешат они, как мы видели, и в трилогии С. Ростоцкого, красивостью до пародийности.

 

 

 

 

 

[1] История советского кино. 1917-1967. В четырех томах. М., Искусство, 1969. Т.1, 1917-1931, с. 618-619.

[2] Там же, с. 619.

[3] Там же.

[4] Пушкин А.С. Полн. собр. соч., т. 5, с. 25.

[5] Там же, с. 32.

[6] Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч., т. 4, с. 11.

---

 

Михаил Лермонтов «Герой нашего времени»

О, проза, Классическая Русская Проза! Русская Классика, на удивление небольшой и монолитный свод текстов, надолго (как бы не навсегда…) определивший матрицу российской если не жизни, то уж культуры точно!

Правда за двести ( с позже вышедшими книгами 150-120 лет) условный цикл «Русская Классика» так прилежно изучали, преподавали и «проходили», что читать, воспринимать как просто художественную литературу, разучились начисто.

«Герой нашего времени» один из знаковых романов в культурном феномене Русской Классики.

В своем отзыве я постараюсь максимально далеко отойти и от «школьного» и от «антишкольного» понимания книги и отношения к ней.

Начну издалека, но по древу не буду растекаться.

Есть любопытный феномен (частью которого являюсь и я сам, чего уж…), это фанатские сообщества.

Люди проводят огромное количество времени, и тратят много душевных сил, разбирая, анализируя, вгоняя в систему и выискивая тонкие связи, в книгах, относящихся к беспримесно развлекательному жанру, которые сами авторы часто воспринимают намного легче, чем поклонники.

То есть тончайшие анализы психологии, мотиваций, интертекстуальных связей, культурных отсылок и тп., а в основе — натуральная космоопера с лучевыми мечами, или фэнтези про мужика с вооот такееенной секирой.

Комментарии давно уже по глубине и осмысленности превысили послуживший им основой текст (фильм), но остаются по-прежнему вторичны относительно сделанного на тяп-ляп, чтобы денег зашибить (или в порыве неотрефлесированного полета фантазии) произведения, их вдохновившего.

Теперь же представим, что «Звездные войны» как объект исчезли, а фанатские сайты остались…

Роман Лермонтова лично мне предстает таким же блестящим, тонким, исполненным психологической глубины, социологической наблюдательности и философской мысли, комментарием к подзабытой, и уже при жизни Лермонтова устаревшей эстетике классического Романтизма.

Молодой русский писатель (романтично искавший у себя шотландские корни и не менее романтично видевший своими духовными братьями кавказцев, с которыми воевал), взял Романтизм с его выспренностью, неестественным накалом страстей, фактурными (сейчас сказали бы «комиксовыми») героями, непременным их противопоставлением «мелкому«обществу.

Взял и изложил романтические сюжеты (а каждая глава «Героя» препарирует какой-либо романтический штамп) средствами психологического, реалистичного романа. В романе все — из Романтизма. И только Печорин — настоящий. А еще Печорин — честный. Рисовке он не чужд, но он же еще так молод, так что большей рисовкой было бы полное ее отсутствие. В «обдирании» внутренней жизни от всевозможных клише, которыми мы обычно себя оправдываем в своих же глазах, и себе же рассказываем истории про себя, Лермонтов достиг такой степени откровенности, какой и не все французские романисты достигали…

Печорин человек плохой, отрицательный персонаж?

Пожалуй, но теперь представьте, если бы автор написал те же самые сюжеты, но без внутренних монологов циничного манипулятора, каким Печорин вне сомнений, является?

Вышел бы даже не Вальтер Скотт (которого читал сам Печорин, и которого спасало от впадения в позерство лишь ироническое снижение пафоса), а скорее Марлинский.

Хотя, конечно, к пародии на Романтизм роман не сводим.

Иначе вышел бы Теккерей…

Для этого в «Герое» слишком заметна символическая нагрузка.

По иронии судьбы, несмотря на популярность, роман Лермонтова оставил в российской словесности не такой уж большой след.

Трезвость взгляда, переходящая в цинизм, не отменяла трагичного тона книги.

Романтизм Лермонтов деконструировал, а к «натуральной школе» не пристал.

Он написал о том, как мечется в клетке Жизни, сильная личность, столкнувшись с экзистенциальным тупиком, из которого пожалуй, что нет выхода.

Да, ходульны романтические образы вроде орла летящего в свете Луны.

Но свет табели о рангах тоже не слишком согревает.

Смешны доморощенные байрониты, нелепы в своей театральности, и много зла несут окружающим.

А земные, «нормальные», практические люди как будто лучше?

Все это было слишком страшно.

Такое сочетание оказалось не под силу ни читателю, ни писателям следующих поколений.

В Русской Классике возобладал «теплый» вариант реализма, безгранично предвзятый, и скрывающий свою предвзятость под элементами физиологического очерка.

А «Герой нашего времени» остался стоять холодной, величественной вершиной, подобно Грапианам, или Кавказским горам.

Герой нашего времени Михаил Лермонтов

(Художественная литература; Doubleday Anchor Books, 1958)

Владимир Набоков сказал, что решил перевести A Hero of Our Time , чтобы исправить то, что он считал плохими предыдущими переводами, но другими интересными для него, возможно, были неотразимый герой романа и его спорная литературная история. Царь Николай I прочитал книгу вскоре после того, как она была опубликована в 1840 году, и, по словам лермонтовского ученого Эммы Герштейн, объявил «сочинение Лермонтова» произведением «жалкого таланта», указав на автора с отвратительным умом.Группа консервативных критиков согласилась с этим, однако книгу с нетерпением поглотила вся Европа и впоследствии ее назвали первым крупным русским романом. Злоключения аристократического офицера Григория Печорина, борющегося за поддержание порядка среди хриплых солдат, неудачников и местных жителей в горной глуши между Черным и Каспийским морями, достигли английских читателей в 1854 году, и даже недоброжелатели романа согласились, что двадцать Пятилетний писатель Михаил Лермонтов создал эмоционально сложное и волнующее произведение.

Герой нашего времени разворачивается в пяти историях. В «Бела» и «Максим Максимич» неназванный рассказчик встречает Максимича, который описывает Григория Печорина как полного уверенности, страсти и страсти, а также цинизма и загадочности — человека, достаточно безрассудного, чтобы схватить и посадить в тюрьму местную принцессу. Остальные три истории — «Тамань», «Княжна Марья» и «Фаталист» — рассказываются в дневниках Печорина о его приключениях, включая любовные романы и предсмертные стычки. Стилистически Лермонтов оживил устаревшие рассказы о путешествиях, песни и персонажей девятнадцатого века в сложное повествование, которое, по словам Набокова, «развивается с огромной скоростью.”

Говорят, что царь Николай был разочарован тем, что Печорин оказался главным героем, и многие читатели пытались понять персонажа. Идеализм или скука подталкивают юного аристократа к смелости? Мотивирует ли он желание осуществить социальную реформу? Разочарован ли он неудачной попыткой свергнуть царя в 1825 году? Или он просто ищет острых ощущений во времена относительной стабильности и процветания? Гениальный замысел романа затемняет характер Печорина.При каждой встрече с читателем он предлагает частички себя, но остается непознаваемым и очаровательным.

– Джеффри Колвин

Лошади уже были запряжены; то и дело звенел колокольчик, и уже дважды камердинер приходил к Печорину доложить, что все готово, но Максим Максимич все не появлялся. К счастью, Печорин погрузился в медитацию, глядя на голубые зубцы Кавказского хребта, и, видимо, не спешил отправляться в путь.Я подошел к нему. «Если вы подождете еще немного, — сказал я, — вы получите удовольствие увидеть своего старого товарища».

«О, верно!» он ответил быстро. «Они сказали мне это вчера вечером; но где он? » Я повернулся к площади и увидел Максима Максимича, который бежал изо всех сил. Несколько мгновений спустя он был рядом с нами; он едва мог дышать; по лицу стекал пот; мокрые пряди седых волос, выскользнувшие из-под чепца, приклеились ко лбу; колени у него дрожали, он собирался упасть на шею Печорину, но тот довольно хладнокровно, хотя и с дружеской улыбкой протянул руку.Какое-то время капитан стоял ошеломленный, но затем жадно схватил эту руку обеими своими; он не мог говорить.

«Как я рад, дорогой Максим Максимич! Ну, как ты?» — сказал Печорин.

«А ты? . . . И ты?» — пробормотал старик со слезами на глазах. «Все эти годы. . . все эти дни. . . но куда вы идете? »

«Я еду в Персию, а потом дальше. . . »

«Не сейчас? . . . Ой, но подожди, мой дорогой друг! . .. Мы ведь не собираемся сейчас расставаться? Мы не виделись так давно ».

«Мне надо идти, Максим Максимич», — был ответ.

«О Господи! К чему все это спешить? Я так много хочу тебе сказать, так много спросить. . . Ну, как ты? на пенсии? как все? что ты делал с собой? »

«Мне было скучно!» — с улыбкой ответил Печорин.

«Помните наши дни в форте? Прекрасная страна для охоты! Раньше вы были заядлым спортсменом.. . И помните Белу?

Печорин побледнел и слегка отвернулся.

«О да, я помню», — сказал он, почти сразу изображая зевоту.

Система рассказчиков в части I Героя нашего времени на JSTOR

Abstract

L’efficacité d’Un Héros de notre temps depend de la crédibilité des narrateurs (l’éditeur voyageur, qui est relié à Lermontov pour des raisons aussi methods que stylistiques, Максим Максимитч, et Pétchorine lui-même).La fonction première des notes de voyage est d’établir la crédibilité du narrateur qui, à son tour, établit celle de Maxime Maximitch et de Pétchorine: il démontre que Maxime Maximitch est un homme d’expérience, de sens commun et de bonté, mais aux Capacités Bornées; et il nous donne une préface au Journal de Pétchorine où il se déclare convaincu de sa sincérité. II y a ici quelques inconséquences; notamment, le caractère de Lermontov semble transparaître dans ceux de son héros et de ses narrateurs.В стиле déjà remarqué les singularités de Tamagne, mais la manière narrative de ce récit ressemble à celle du narrateur aussi bien qu’à celle de Pétchorine; selon toute probabilité, il était à l’origine narré par un auteur qui est devenu plus tard mais très facilement Pétchorine. Nous завершает que les числа formellement de l’auteur, du narrateur et du héros sont brouillées: Lermontov n’a pas réussi à éliminer sa subjectivité extravagante.

Информация журнала

Canadian Slavonic Papers / Revue canadienne des slavistes (CSP) была основана в 1956 году.В 1967 году он стал выходить дважды в год, а в 1968 году стал ежеквартально. Журнал является официальным изданием Канадской ассоциации славистов (CAS). CSP — это рецензируемый многопрофильный журнал, публикующий оригинальные исследования на английском и французском языках по Центральной и Восточной Европе. Он привлекает читателей со всего мира и ученых из различных областей: язык и лингвистика, литература, история, политология, социология, экономика, антропология, география, фольклор и искусство.Журнал особенно силен в славянском языкознании; Русская литература и история; Украинская литература и история; Польская и балканская история и культура. Статьи хорошо сбалансированы между темами модерна, раннего модерна и средневековья. Специальные тематические выпуски (или разделы) выходят регулярно и проходят сложную рецензию журнала.

Информация об издателе

Основываясь на двухвековом опыте, Taylor & Francis за последние два десятилетия быстро выросла и стала ведущим международным академическим издателем.Группа издает более 800 журналов и более 1800 новых книг каждый год, охватывающих широкий спектр предметных областей и включая журнальные оттиски Routledge, Carfax, Spon Press, Psychology Press, Martin Dunitz и Taylor & Francis. Тейлор и Фрэнсис полностью привержены делу. на публикацию и распространение научной информации высочайшего качества, и сегодня это остается первоочередной задачей.

9781480173552: Герой нашего времени — AbeBooks

Герой нашего времени — роман Михаила Лермонтова, написанный в 1839 году и переработанный в 1841 году.Это пример романа о лишних людях, известного своим неотразимым байроническим героем (или антигероем) Печориным и прекрасными описаниями Кавказа. Михаил Лермонтов написал также «Княжну Лиговскую», «Два брата», «Странный человек» и «Маскарад».

«синопсис» может принадлежать другой редакции этого названия.

От издателя :

Основана в 1906 г.М. Дент, Библиотека обывателя всегда старалась сделать лучшие книги, когда-либо написанные, доступными как можно большему числу людей по минимально возможной цене. Уникальные редакционные особенности, которые помогают каждому классику в мягкой обложке выделиться из толпы, включают: введение ведущего ученого или литературного критика к тексту, биографию автора, хронологию ее или его жизни и времен, историческую подборку критических замечаний и краткое изложение сюжета. Все книги, издаваемые с 1993 года, также были полностью переработаны: все шрифты были сброшены, чтобы обеспечить ясность и легкость чтения, уникальную среди классических изданий; Яркий, полноцветный дизайн обложки теперь дополняет эти замечательные тексты прекрасными произведениями современного искусства.Но лучшей особенностью должна быть уникально низкая цена для каждого. Каждое издание Everyman предлагает эти обширные материалы по цене, которая конкурирует с самыми недорогими изданиями на рынке, но книги Everyman в мягкой обложке имеют прочный переплет, качественную бумагу и самые высокие редакционные и научные стандарты.

С задней стороны обложки :

В своих приключенческих событиях — похищениях, дуэлях и сексуальных интригах — «Герой нашего времени» обращается к сказкам сэра Вальтера Скотта и лорда Байрона, столь любимых российским обществом 1820–30-х годов.

«Об этом заглавии» может принадлежать другой редакции этого заглавия.

Прочтите «Герой нашего времени в Интернете» Михаила Лермонтова

Библиографическая справка

9780486120942

Это Дуврское издание, впервые опубликованное в 2006 году, представляет собой полную переиздание английского перевода 1916 года работы, опубликованного Альфредом А.Кнопф, Нью-Йорк.

Международный стандартный номер книги: 0-486-45129-1

Изготовлено в Соединенных Штатах Америки

Dover Publications, Inc., 31 East 2nd Street, Mineola, NY 11501

Содержание

Титульная страница

Авторское право Страница

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

КНИГА I — BÈLA

960

ГЛАВА III

ГЛАВА IV

ГЛАВА V

ГЛАВА VI

ГЛАВА VII

ГЛАВА VIII

0 ГЛАВА

0

XI

КНИГА II — МАКСИМ МАКСИМЫЧ

ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГАМ III, IV и V, КАСАЮЩИЕСЯ ДНЕВНИКА ПЕЧОРИНА

КНИГА III — ПЕРВЫЙ ВЫДЕРЖКА ИЗ ДНЕВНИКА ПЕЧОРИНА ТАМАЖ

ЗАПИСЬ ОТДЕЛЕНИЯ ЗАПЧАСТИ КНИГА IV — ЗАПИСЬ ОТРАСЛИ

КНИГА V — ТРЕТИЙ ВЫПУСК ИЗ ДНЕВНИКА ПЕЧОРИНА ПРИНЦЕССА МЭРИ

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

960 960 ГЛАВА IV ГЛАВА VI

ГЛАВА VII

ГЛАВА VIII

ГЛАВА IX

ГЛАВА X

ГЛАВА XI

ГЛАВА XII

ГЛАВА XII

ГЛАВА XV 90 005

ГЛАВА XVI

ГЛАВА XVII

ГЛАВА XVIII

ГЛАВА XIX

ГЛАВА XX

ГЛАВА XXI

1

ГЛАВА XXI

1

8 Роман, известный как один из шедевров русской литературы, под названием A Hero of our Time, и уже переведенный как минимум на девять европейских языков, теперь впервые помещен перед общеанглийским читателем.

Работа представляет исключительный интерес для изучающих английскую литературу, написана под глубоким влиянием Байрона и сама является исследованием байронического типа персонажей.

Переводчики особенно постарались сохранить как атмосферу рассказа, так и поэтическую красоту, которой поэт-романист наполнил свои страницы.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Предисловие к книге служит двойной цели: пролога и эпилога. Это дает автору возможность объяснить объект работы или оправдать себя и ответить своим критикам.Однако, как правило, читателя не волнует ни моральная цель книги, ни нападки рецензентов, и поэтому предисловие остается непрочитанным. Тем не менее, это очень жаль, особенно с нами, россиянами! Публика в этой стране настолько юна, если не сказать простодушна, что не может понять смысл басни, если мораль не изложена в конце. Неспособный увидеть шутку, нечувствительный к иронии, одним словом, плохо воспитан. Он еще не усвоил, что в приличной книге, как и в приличном обществе, открытой инвективе не может быть места; что наша современная цивилизация изобрела более острое оружие, тем не менее смертоносное из-за того, что оно почти незаметно, которое под прикрытием лести поражает с непреодолимым и непреодолимым эффектом.Российская общественность подобна простодушному человеку из страны, который, случайно подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным судам, уходит с убеждением, что каждый из них обманывает свое правительство в интересах самого любезного частного лица. Дружба.

Печальные последствия чрезмерного буквального восприятия слов некоторыми читателями и даже рецензентами недавно проявились в отношении настоящей книги. Многие из его читателей были ужасно и серьезно потрясены, увидев такого аморального человека, как Печорин, который поставил перед ними в пример.Другие с большой проницательностью заметили, что автор написал свой портрет и портреты своих знакомых! . . . Какая несвежая и гнусная шутка! Но Россия, похоже, устроена таким образом, что нелепости подобного рода никогда не будут искоренены. Сомнительно, чтобы в этой стране самые неземные сказки избежали упрека в покушении на оскорбительных личностей.

Печорин, господа, на самом деле портрет, но не только одного человека: это составной портрет, состоящий из всех пороков, которые процветают, взрослые среди нынешнего поколения.Вы скажете мне, как вы уже говорили мне раньше, что ни один человек не может быть настолько плохим, как этот; и я отвечу: Если вы верите, что такие личности, как злодеи трагедии и романтики, могут существовать в реальной жизни, почему вы не можете поверить в реальность Печорина? Если вы восхищаетесь более ужасными и чудовищными выдумками, почему этот персонаж, даже если его рассматривать просто как творение воображения, не может получить пощады в ваших руках? Разве это не потому, что в нем больше правды, чем может показаться вам в целом приемлемым?

Вы скажете, что эта книга ничего не дает делу нравственности.Прошу прощения. Люди пресытились сладостями, и их пищеварение было нарушено: поэтому необходимы горькие лекарства, острые истины. Однако это не должно означать, что автор когда-либо гордо мечтал стать реформатором человеческих пороков. Небеса хранят его от такой дерзости! Он просто нашел забавным изобразить человека, которого он считает типичным для наших дней и которого он часто встречал в реальной жизни — даже слишком часто, к сожалению как для самого автора, так и для вас.Достаточно указать на болезнь: как ее вылечить — одному Богу известно!

КНИГА I

BÈLA

ГЛАВА I

Я БЫЛ передвижным постом из Тифлиса.

Весь багаж, который у меня был в тележке, состоял из одного маленького чемодана, наполовину заполненного путевыми заметками по Джорджии; к счастью для вас, большая часть из них утеряна; но сам чемодан и остальное его содержимое, к счастью для меня, остались нетронутыми.

Когда я вошел в долину Койшаур, солнце скрылось за заснеженным хребтом гор. Чтобы совершить восхождение на гору Койшаур до наступления темноты, мой погонщик, осетин, неустанно гнал лошадей, усердно напевая при этом во весь голос.

Какое чудесное место эта долина! Повсюду неприступные горы, крутые желтые склоны, изрезанные водными каналами, и красноватые скалы, задрапированные зеленым плющом и увенчанные кустами платанов.Вон там, на огромной высоте, — золотая бахрома снега. Внизу течет река Арагва, которая, шумно вырвавшись из темных и туманных глубин ущелья, с безымянным ручьем, сжавшимся в ее объятиях, тянется, как серебряная нить, ее воды блестят, как змея с блестящей чешуей.

Прибыв к подножию горы Койшаур, мы остановились у духана . ¹ Около десятка грузин и горцев собралось там шумной толпой, а рядом остановился на ночь караван верблюдов.Мне пришлось нанять волов, чтобы тащить мою телегу на эту проклятую гору, так как была уже осень и дороги были скользкими ото льда. К тому же гора имеет длину около двух верст².

Тут ничего не поделаешь, поэтому я нанял шесть волов и несколько осетин. Один из последних взвалил на плечи мой чемодан, а остальные, крича почти в один голос, пошли помогать волам.

За моей шла еще одна повозка, которую я удивился, увидев, что четыре быка тянут ее с величайшей легкостью, несмотря на то, что она была загружена доверху.За ним шел хозяин, покуривая кабардинскую трубку в серебряной оправе. На нем была лохматая черкесская фуражка и офицерская шинель без погон, и на вид ему было около пятидесяти лет. Смуглость его лица показывала, что его лицо давно знакомо с закавказскими солнцами, а преждевременная седина усов не соответствовала его твердой походке и крепкому виду. Я подошел к нему и отсалютовал. Он молча ответил на мое приветствие и выпустил огромное облако дыма.

Оказывается, мы попутчики.

Он снова молча поклонился.

Полагаю, вы едете в Ставрополь?

Да, сэр, именно так — правительственными вещами.

Не могли бы вы сказать мне, как получилось, что эту вашу тяжело груженую телегу без труда тянут четыре вола, в то время как шесть голов скота с трудом могут переместить мою, хотя она и пуста, и со всеми этими осетинами ?

Он хитро улыбнулся и бросил на меня многозначительный взгляд.

Я бы сказал, что вы на Кавказе недолго?

Примерно год Я ответил.

Он улыбнулся второй раз.

Ну?

Именно так, сэр, он ответил. «Они ужасные звери, эти азиаты! Вы думаете, что все эти крики означают, что они помогают волам? Да ведь только дьявол может разобрать, что они делают кричат. Но волы понимают, а если вы если бы они сковали целых двадцать, они все равно не сдвинулись бы с места, пока осетины кричали так же, как они…. Ужасные негодяи! Но что вы можете с ними поделать? Они любят вымогать деньги у людей, которые случайно здесь путешествуют. Жулики испорчены! Вы ждете и видите: они получат от вас чаевые, а также от их найма. Я их давно знаю, меня не обойти! «

Вы здесь давно служите?

Да, я был здесь при Алексее Петровиче, ³ он ответил с достоинством. Я был младшим лейтенантом, когда он пришел в Линия; и я был дважды повышен в должности за время его командования за действия против горцев.

А теперь…?

Сейчас я в третьем линейном батальоне. А ты сам?

Я ему сказал.

На этом разговор закончился, и мы продолжили молча идти бок о бок. На вершине горы мы нашли снег. Солнце село, и — как это обычно бывает на юге — ночь сменяла день, без перерыва в сумерках. Однако благодаря блеску снега мы смогли легко различить дорогу, которая продолжала подниматься по склону горы, хотя и не так круто, как раньше.Я приказал осетинам положить мой чемодан в телегу, а волов заменить лошадьми. Тогда в последний раз я взглянул на долину; но густой туман, хлынувший волнами из ущелий, полностью покрыл его, и ни один звук теперь не доходил до наших ушей снизу. Осетины шумно окружали меня и требовали чаевых; но штабс-капитан так угрожающе крикнул на них, что они мгновенно разошлись.

Какие они люди! он сказал. Они даже не знают по-русски «хлеб», но усвоили фразу «Офицер, дайте нам чаевые!» На мой взгляд, сами татары лучше, они все равно не пьяницы.. . .

Мы были уже в версте или около того от вокзала. Вокруг нас все было тихо, действительно так тихо, что можно было проследить за полетом комара по жужжанию его крыльев. Слева от нас маячило ущелье, глубокое и черное. Позади него и перед нами возвышались темно-синие вершины гор, все изрезанные бороздами и покрытые слоями снега, выделяющиеся на бледном горизонте, который все еще сохранял последние отблески вечернего сияния. Звезды мерцали на темном небе, и мне как-то странно казалось, что они намного выше, чем в нашей северной стране.По обеим сторонам дороги выступали голые черные камни; кое-где из-под снега выглядывали кусты; но ни один увядший лист не шевелился, и среди мертвого сна природы было радостно слышать фырканье трех усталых почтовых лошадей и беспорядочный звон русского колокола. ⁴

У нас завтра будет отличная погода, Я сказал.

Штабс-капитан не ответил ни слова, а указал пальцем на высокую гору, которая возвышалась прямо напротив нас.

Что это? — спросил я.

Крепление Gùt.

Ну что тогда?

Неужели ты не видишь, как это курит?

Действительно, дым поднимался с горы Гет. По его сторонам ползли нежные течения облаков, а на вершине покоилось одно облако такой густой черноты, что оно казалось пятном на темном небе.

К этому времени мы смогли разглядеть почтовую станцию ​​и крыши окружающих ее хижин; приветливые огни мигали перед нами, когда внезапно поднялся сырой и холодный ветер, ущелье зашумело, и пошел моросящий дождь.Едва успел накинуть войлочный плащ, как пошел снег. Я посмотрел на штабс-капитана с глубоким уважением.

Нам придется здесь переночевать, сказал он с досадой в голосе. В такую ​​пургу через горы не перейти. — Я говорю, а на Крестове сходили лавины? — спросил он водителя.

Нет, сэр, осетин ответил; , но очень многие из них угрожают падением — очень многие.

Из-за отсутствия комнаты для путешественников на вокзале нам назначили ночлег в прокуренной хижине. Я пригласил попутчика выпить со мной стакан чая, так как принес с собой чугунный чайник — единственное утешение во время моих путешествий по Кавказу.

Одна сторона хижины прижалась к обрыву, и к двери вели три мокрые и скользкие ступеньки. Я ощупью пробился внутрь и наткнулся на корову (с этими людьми коровник заменяет комнату для прислуги).Я не знал, в какую сторону повернуть — с одной стороны, овцы блеют, а с другой — рычит собака. К счастью, с одной стороны, я заметил слабый проблеск света и с его помощью смог найти еще один проход в виде двери. И тут открылась отнюдь не неинтересная картина. Широкая хижина, крыша которой покоилась на двух задымленных столбах, была полна людей. В центре пола потрескивал небольшой костер, и дым, отгоняемый ветром от отверстия в крыше, разносился таким толстым саваном, что я долгое время не мог видеть вокруг себя.У костра сидели две старухи, несколько детей и долговязая грузинка — все в лохмотьях. Ничего не поделаешь! Мы укрылись у костра и закурили трубки; и вскоре чайник призывно запел.

Бедные люди эти! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча смотрели на нас в каком-то оцепенении.

И люди до крайности глупые! он ответил. Вы не поверите, они абсолютно невежественны и неспособны ни на какую цивилизацию! Почему даже наши кабардинцы или чеченцы, какие бы они ни были разбойники и оборванцы, при этом обычные смельчаки.А этим другим не нравится оружие, и вы никогда не увидите на одном из них достойного кинжала! Во всем осетины!

Вы давно в стране чеченцев?

«Да, я прожил там около десяти лет вместе со своей компанией в крепости, недалеко от Каменного Брода. ⁵ Вы знаете это место?»

Я слышал это имя.

Могу вам сказать, мальчик мой, нам хватило этих чертовых чеченцев.В настоящее время, слава богу, спокойнее; но в прежние времена вам нужно было всего лишь пройти сотню шагов между вами и валом, и куда бы вы ни пошли, вы обязательно найдете косматого дьявола, подстерегающего вас. Достаточно было позволить своим мыслям блуждать, и в любой момент лассо могло быть у вас на шее или пуля в затылок! Впрочем, смельчаки! . . .

Смею сказать, у вас было много приключений? — сказал я, движимый любопытством.

Конечно! Много одного. . . .

После этого он начал дергать за левый ус, опустил голову на грудь и задумался. У меня был большой ум, чтобы извлечь из него небольшой анекдот — желание, естественное для всех, кто путешествует и делает заметки.

Тем временем чай был готов. Я вынул из чемодана два тумблера и, наполнив один из них, поставил его перед штабс-капитаном. Он отпил чай и сказал, как бы говоря самому себе: Да, много! Это восклицание вселило в меня большие надежды.Ваш старый кавказский офицер, я знаю, любит немного поговорить и проговорить; ему так редко удается это сделать. Возможно, ему выпадет судьба прожить пять лет или около того со своей ротой в каком-нибудь глухом месте, и все это время он не услышит от души доброе утро (потому что сержант говорит хорошее здоровье ). И, действительно, у него были бы веские причины для того, чтобы стать болтливым — вокруг него были дикие и интересные люди, опасность, с которой приходилось сталкиваться каждый день, и множество чудесных происшествий.Именно в таких обстоятельствах мы невольно жалуемся, что так мало наших соотечественников делают заметки.

Не хотите ли добавить рома в чай? Сказал я своему товарищу. У меня с собой белый ром — из Тифлиса; и погода сейчас холодная.

Нет, спасибо, сэр; Я не пью.

В самом деле?

«Именно так. Я поклялся не пить. Однажды, вы знаете, когда я был младшим лейтенантом, некоторые из нас слишком сильно впадали в упадок.В ту же ночь поднялась тревога, и мы вышли на фронт, за полмира! Мы сделали , поймали, могу вам сказать, когда Алексей Петрович приехал послушать нас! Небеса, спаси нас, в какой он ярости! Он был на грани того, чтобы нас предали под трибунал. Вот как все бывает! Вы легко можете провести целый год, не видя ни души; но просто пойди и выпей, и ты заблудший человек! »

Услышав это, я почти потерял надежду.

Возьмите черкесов, , продолжил он:« однажды пусть они выпьют досыта buzá ». ⁶ на свадьбе или похоронах, и вылезут их ножи.Однажды у меня возникли трудности.

Аудиокнига недоступна | Audible.com

• Evvie Drake: более

• Роман
• От: Линда Холмс
• Рассказал: Джулия Уилан, Линда Холмс
• Продолжительность: 9 часов 6 минут
• Несокращенный

В сонном приморском городке в штате Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом почти через год после гибели ее мужа в автокатастрофе.Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее взаперти, а Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих худших кошмарах, называют «ура»: он больше не может бросать прямо, и, что еще хуже, он не может понять почему.

• 3 из 5 звезд

• Что-то заставляло меня слушать….

• От Каролина Девушка на 10-12-19

Герой нашего времени

В исследовании рассматривается роман Михаила Лермонтова «Герой нашего времени». Исследование будет включать рассмотрение источников конфликта, разрешения этих конфликтов, характера Печорина как главного носителя действия во всех пяти рассказах романа, а также будет оценивать запутанные сюжеты автора, захватывающие действия, необычные персонажи и естественные красоты

с точки зрения вклада этих элементов в художественный успех книги.

Роман в основном об одном человеке — Григории Печорине. Книга изложена в сложной форме, с несколькими рассказчиками, задействованными в пяти отдельных разделах, но характер Печорина и его приключения составляют основу всей книги. Все остальные персонажи важны в основном с точки зрения того света, который они проливают на Печорина.

Другая причина сложности книги в том, что Печорин сам очень сложный человек. Он больше антигерой, чем герой, как ясно дает понять сам Лермонтов в своем «Введении к роману»:

Герой нашего времени, господа, это действительно портрет, но не отдельного человека; это портрет, составленный из всех пороков нашего поколения во всей полноте их развития.Вы мне еще раз скажете, что мужчина не может быть таким плохим; и я скажу вам, что если вы поверили в возможность существования стольких трагических и романтических злодеев, почему вы не можете поверить в реальность Печорина? (2).

Печорин, таким образом, был создан автором для того, чтобы показать не только то, что зла в одном человеке, но и в целом обществе. Для автора Печорин — симптом больного общества. Это общество без направления или цели, и Печорин представляет это общество, когда он делает все, что хочет, не беспокоясь о катастрофических результатах своего эгоизма.

Остальные главные герои книги, включая рассказчика, открывающего книгу, старого Максимича, похищенную Печориным девушку, и Вулича, который сражается с Печориным …

Герой нашего времени. (1969, 31 декабря). На LotsofEssays.com. Получено 23:51, 24 мая 2021 г., с https://www.lotsofessays.com/viewpaper/1682128.html.

Много сочинений. «Герой нашего времени». LotsofEssays.com. LotsofEssays.com, (31 декабря 1969 г.). Интернет. 24 мая. 2021 г.

Множество очерков «Герой нашего времени., «LotsofEssays.com, https://www.lotsofessays.com/viewpaper/1682128.html (по состоянию на 24 мая 2021 г.)

Образец резюме «Герой нашего времени» — блог

Краткое изложение «Герой нашего времени», представленное ниже, — это ваш шанс написать качественную статью самостоятельно. К сожалению, не все студенты могут писать статьи такого качества. В образце анализа «Герой нашего времени» вы можете найти идеи, как лучше написать свою статью. С его помощью вы сможете улучшить свои навыки написания эссе.В обзоре «Герой нашего времени» вы найдете ответ на вопрос: почему Михаил Лермонтов называет Печорина «героем нашего времени»? Этот образец может служить руководством по написанию собственной статьи. Прочтите следующий пример, чтобы получить лучшие идеи.

Почему Михаил Лермонтов называет Печорина «героем нашего времени?»

В картине Михаила Лермонтова « Герой нашего времени» представлены различные точки зрения на противоречивого главного героя Печорина.Печорин олицетворяет смесь негативных, антигероических черт, таких как манипулирование эмоциями и судьбами других людей, нарциссизм, высокомерие. Несмотря на такое неприятное сочетание личных качеств, именно Печорина Лермонтов называет «героем» своего времени, вызывая широкие споры о более глубоком смысле и наследии романа. Настоящая причина решения Лермонтова о присвоении имени была ирония. Хотя поначалу читатели могли просто неправильно понять термин «герой», вскоре стало очевидно, что восприятие читателями настоящего антагониста как «героя» лишь подчеркивало прогнившие моральные устои поколения Лермонтова.

В романе представлены разные взгляды на Печорина с позиций разных людей, в том числе и из его дневника. По мере того, как читатель узнает больше о личности Печорина в дальнейшем в романе, становится ясно, что моральная ориентация этого человека не совсем привлекательна. Печорин рассматривается большинством критиков как байронический герой, которому наскучила жизнь и который ищет различные способы восполнить эту экзистенциальную пустоту (Зима). Его друг Максим Максимыч описывает Печорина как импульсивного и манипулятивного человека, хотя ему нравится его компания.Из дневника Печорина видно, что он осознает свои манипулятивные качества. Более того, Печорин знает, что его богатое наследие, красивый внешний вид и способность очаровывать людей в совокупности помогают ему вносить хаос в жизнь других людей. Печорин получает удовольствие от поиска романтических и активных приключений для себя и общения с близкими людьми в своем, казалось бы, хаотичном и диком образе жизни. Другими словами, Печорин кажется деструктивным, эгоистичным и высокомерным человеком, который приносит боль и страдания не только в жизнь других людей, но и в свою жизнь.

Первоначальная идея Лермонтова могла заключаться в изображении персонажа, который воплотил бы пороки и неудачные черты своего поколения, своего времени. Кажется, что даже слово «герой» в названии романа не имело классического, романтического смысла героизма. В русском языке «герой» также может означать «персонаж». Неправильный, «героический» оттенок характера Печорина стал настолько широким, что Лермонтов почувствовал необходимость написать предисловие ко второму изданию романа. В предисловии автор утверждал, что Печорин возник как «совокупность всех пороков нашего поколения в полноте их развития» (Лермонтов, 2).Таким образом, первоначальное значение ярлыка «герой» означало, что Печорин был собранным, типичным персонажем поколения Лермонтова. Хотя роман не является социальным, центральный персонаж действительно обладает символическим изображением проблем всей социальной категории России середины XIX века (Bagby, 121). В данном случае поиск традиционных героических закономерностей в характере Печорина был не более чем результатом того, что читатели ушли, введенные в заблуждение именем. Героический прием Печорина, совершенно антагонистического персонажа, современниками Лермонтова лишь подчеркивает ироничность названия романа.

Мы не можем точно знать, была ли первоначальная ирония Лермонтова за «героической» интерпретацией характера Печорина. Однако в своем предисловии Лермонтов был расстроен тем, что читатели «неудачно верили […] в буквальное значение слов», что привело к предположению, что его первоначальным намерением было встроить иронию в название романа (Лермонтов, 1). . Тем не менее, тот факт, что читатели искренне искали героические атрибуты в антагонисте романа, персонаже, который символизировал прямо противоположное героическим чертам, наполняет название романа ироническим смыслом.Современники Лермонтова видели в Печорине свои пороки и, обращаясь к нему, сочувствовали «герою», искренне искали перспективу, которая сделала бы его героическим персонажем. Этот нарциссизм и нежелание избавиться от своих отрицательных черт, которые Лермонтов видел в своем поколении, только усиливает общественное восприятие характера Печорина. Таким образом, такое неверное толкование современниками Лермонтова означало лишь то, что он зашел очень глубоко, что его персонаж был, по сути, зеркалом для многих людей, которым не хватало способности к саморефлексии, чтобы увидеть, как они пытались оправдать многочисленные и очевидные пороки Печорина. .При этом Лермонтов назвал Печорина «героем» своего времени, чтобы подчеркнуть нелепость и недостойность главного героя называться настоящим героем.

«Герой нашего времени » остается чрезвычайно важным произведением по повышению грамотности в истории мировой литературы. Ценности и идеи, которые он несет, столь же противоречивы, как и его главный герой Печорин. Хотя в названии романа он упоминается как «герой», совершенно очевидно, что в традиционном понимании этого слова не было ничего героического.Вместо этого Лермонтов либо планировал просто изобразить пороки своего поколения в одном персонаже, используя слово «герой» в его «характерном» значении, либо намеренно вводил читателя в заблуждение ради иронии. Ни в одном из этих случаев Лермонтов не воспринимал Печорина как героя. Напротив, он представлял этого антагониста как воплощение отрицательных черт лермонтовского поколения, что делает тот факт, что для многих читателей Печорин был источником героизма, еще более ироничным.