Аристотель называл метафизикой: Метафизика Аристотеля – кратко — Русская историческая библиотека

Содержание

Метафизика Аристотеля – кратко — Русская историческая библиотека

 

Аристотель. Иллюстрированная биография

 

«Теоретическая» философия (отдельная от практической, «поэтической» и логики) состоит у Аристотеля из трёх разделов: 1. Теология или «Первая» (основная) философия», которая именуется также «метафизикой»; 2. Математика; 3. Физика.

Метафизика ­– это учение Аристотеля о причинах и началах бытия и знания, о том, что такое истинное бытие само по себе.

Трактат о метафизике, состоящий из 14 книг, – важнейшее из сочинений Аристотеля по теоретической философии. Это изложение «первой философии» не является одним цельным произведением, оно не закончено самим Аристотелем. Трактат о метафизике представляет собой, скорее всего, компиляцию, составленную после его смерти из разных черновых работ, отрывков и заметок, относившихся к метафизическому отделу его системы. Эта компиляция составлена довольно плохо, порядок её 14 книг слабо систематизирован.

Само название «Метафизика» никак не связано с сущностью данного раздела философии Аристотеля. При составлении собрания его трудов вышеупомянутый трактат был случайно поставлен после сочинений Аристотеля о естествознании – и слово «метафизика» буквально означает просто «трактат, следующий за отделом о физике». Однако это лишённое конкретного философского значения слово затем укоренилось в научной терминологии, став общепринятым обозначением самых общих основ мировоззрения, главных исходных начал системы любого мыслителя.

Одна из главнейших тем «Метафизики» – рассмотрение взаимной связи между идеальным и материальным. Аристотель опровергает учение Платона об идеях, как самостоятельных сущностях, отдельных от чувственных вещей, и доказывает, что «идея» только форма, в которой материя становится отдельным предметом, и что материя принимает форму по действию третьего принципа, который называется у Аристотеля движением.

Согласно «Метафизике» Аристотеля, форма дает предмету действительное существование, а материя предмета заключает в себе лишь возможность его существования. Так например статуя – это действительный предмет, однако пока не была дана форма материалу, из которого сделана статуя, он только имел способность, возможность быть статуей, но не был ею в действительности. Переход от возможности к действительности Аристотель называет в «Метафизике» возникновением. Итак, форма – действительность, материя – возможность. Лишь когда возможное становится действительным, то есть когда бесконечная и бесформенная материя получает определенность, принимает форму, материя становится конкретным явлением, и только тогда мы можем познавать ее. В природе материи лежит влечение принимать форму. Форма – это лежащий в материи принцип, влекущий ее к тому, чтобы приобрести действительное существование, или, по терминологии «Метафизики» Аристотеля, форма – энтелехия материи; переводя материю из возможного существования в действительное, энтелехия становится движением. Движение – та деятельность, посредством которой возможное становится действительным, материя становится определенным предметом с определенными качествами.

Движение, согласно «Метафизике», – процесс непрерывный и бесконечный, но не безначальный; понятие о движении требует, чтобы мыслимо было нечто неподвижное, как начало движения и причина его. Аристотель вводит понятия о трех разных классах существующего: существует нечто движимое, но не движущее, это материя; существует нечто движущее и движимое, это природа; существует нечто движущее, но не движимое, это бог. Первая причина всякого движения – бог, существо нематериальное, не имеющее частей, находящееся вне пространства, неподвижное; словом, он безусловная деятельность, чистая энергия. Но безусловной деятельностью может быть только чистое мышление. Потому в «Метафизике» Аристотеля бог – абсолютно деятельное мышление, он существо абсолютно живое, первый источник всякой жизни. Предметом деятельности этого абсолютного мышления может быть только высочайшее и совершеннейшее, то есть только само оно. Таким образом, в боге совпадают мышление и предмет мышления.

Эта спокойная неизменность мышления, предмет которого оно само, это нераздельное единство мышления и предмета мысли составляет абсолютное блаженство бога. Учение «Метафизики» Аристотеля о божественном мышлении – первая попытка построить теизм на научной аргументации; до Аристотеля представление о боге имело только религиозное основание, а в «Метафизике» мысль о боге, как о самосознательной личности, выводится путем последовательных умозаключений из основных положений философской системы. Аристотель говорит о боге как о личности, имеющей самосознание. Но деятельность этой личности состоит, по учению «Метафизики», только в теоретическом самосозерцании. Никакой практической деятельности эта личность не имеет, потому исчезает и понятие о ней как о личном существе, остается только божественный разум, единственную деятельность которого составляет мышление о самом себе, не оживленное никаким изменением, никаким развитием. Впрочем, бог, по «Метафизике» Аристотеля, все-таки первая причина движения вселенной; находясь вне вселенной, он сообщает ей с её периферии непрерывное равномерное круговое движение. А так как материя имеет влечение получать форму, которая приобретается посредством, движения, то бог – абсолютная цель вселенной. Вселенная стремится к божеству, но оно само относится к этому стремлению бездейственно.

 

Метафизика (Аристотель) — это… Что такое Метафизика (Аристотель)?

«Метафи́зика» (др.-греч. τὰ μετὰ τὰ φυσικά — то, что после физики) — известнейший сборник сочинений Аристотеля и первая основополагающая работа одноимённого раздела философии. Состоит из 14 книг, собранных из различных работ Андроником Родосским, в которых описывается учение о первоначалах, которые и составляют предмет мудрости. Эти 14 книг принято обозначать заглавными буквами греческого алфавита. Исключением является 2-я книга, которая обозначается строчной альфой

[1]. Аристотель насчитывает четыре первоначала, или высшие причины бытия: форма (сущность, суть бытия) («Что это есть?»), материя («Из чего?»), цель («Ради чего?») и перводвижитель («Откуда начало движения?»). Он также проводит различие между возможностью и действительностью. Последние книги Метафизики посвящены критике эйдосов как отдельно существующих от вещей сущностей.

Содержание

1 книга

1 книгу Аристотель начинает с утверждения, что все люди от природы стремятся к знанию. Источником же знания является чувство и память, которые в совокупности образуют опыт (ἐμπειρία). На опыте воздвигается умение — знание общего. Однако практические умения — это еще не высшее знание (ἐπιστήμη), каковым является только знание самоценное — мудрость (σοφία) — знание причин и начал. Аристотель говорит, что обычно мудрыми называли тех, кто много знает, однако все знать нельзя, но можно знать причины всего. Как раз философы с самого начала интересовались причинами: как происхождения Вселенной, так и того, что хорошо. Такое знание он называет божественным. Далее, в 3 главе 1 книги, Аристотель перечисляет четыре причины (αἰτία) всего (983а25-30):

  • Сущность (οὐσία — усиа)
  • Материя (ὕλη — хюле)
  • Начало движения (ἡ ἀρχὴ τῆς κινήσεως — хэ архэ тэс кинэсэос)
  • Благо (ἀγαθόν — агатхон)

Аристотель критикует своих предшественников за особый акцент на материальной причине: на воде (Фалес), воздухе (Анаксимен), огне (Гераклит) или всех элементах сразу (Эмпедокл). К началам движения он относил ум, дружбу и вражду. Далее Аристотель рассматривает учения пифагорейцев (5 гл.) и Платона (6 гл.).

2 книга

Во 2 книге Аристотель определяет философию как знание об истине (φιλοσοφίαν ἐπιστήμην τῆς ἀληθείας), причем истина оказывается целью знания.

3 книга

В 3 книге Аристотель указывает на трудности познания причин: существуют ли сущности и где они пребывают? Он также критикует представление о богах, утверждая, что те, кто едят, не могут быть вечными.

4 книга

4 книга посвящена понятию сущность. Аристотель подчеркивает, что под этим словом могут пониматься тела, элементы или числа.

5 книга

5 книга посвящена началу движения. Аристотель говорит о том, что все причины суть начала. Здесь он также рассуждает об элементах, которые являются неделимыми составными частями; и о природе. Он сообщает, что сущностями могут быть названы и простые тела. Здесь раскрываются понятие возможности как начала движения.

6 книга

В 6 книге Аристотель говорит о трех видах умозрительного знания: математика, философия и теология.

7 книга

В 7 книге Аристотель продолжает разговор о сущности.

8 книга

В 8 книге он переходит к разговору о началах. причинах и элементах сущностей. Аристотель подчеркивает, что наименее спорными считаются чувственновоспринимаемые сущности, которые имеют материю. Он замечает, что форма вещей может быть отделена от самих вещей только мыслью.

9 книга

В 9 книге Аристотель разбирает отношения возможности и действительности (осуществленности). Возможности делятся в свою очередь на врожденные и приобретенные.

10 книга

10 книга начинается с рассмотрения вопроса о едином, которое бывает либо непрерывным, либо целым.

11 книга

11 книга начинается с рассмотрения мудрости как науки о началах. Аристотель противопоставляет единичные вещи общим понятиям и ставит под вопрос реальность последних. Он также рассматривает такие виды изменения как возникновение и уничтожение. В этой главе он перечисляет 7 категорий (1068а): сущность (греч. οὐσίᾳ), качество, место (греч. τόπῳ), действие, страдание, отношение и количество.

12 книга

12 книга посвящена понятию первого двигателя, который есть неподвижной, бесконечной причиной, Богом или Умом (нусом), целью которого есть стремление к Благу и порядку в действительности. Здесь же он приводит свое знаменитое утверждение, что все изменяется из сущего в возможности (ἐκ τοῦ δυνάμει) в сущее в действительности (ἐνεργείᾳ) — 1069b15. Причем все, что подвержено изменению, материально (1069b24).

13-14 книга

13 и 14 книги посвящены критике эйдосов и чисел, якобы существующих помимо вещей. Аристотель подобно Платону разделяет прекрасное (καλὸν) и благо (ἀγαθὸν), ибо первое относится к неподвижному, а второе — к действию (1078а30). Однако в пику своему учителю он противопоставляет общее (καθόλου) сущности (1087а).

Мыслители и школы, упоминаемые в сочинении

Переводы

  • Метафизика. / Пер. П. Первова и В. Розанова. Вып. 1. Кн. 1-5. СПб., 1895. 193 стр. (перевод не завершен)
    • переизд.: М., 2006.
  • Метафизика. / Пер. А. В. Кубицкого. М.-Л.: Соцэкгиз. 1934. 348 стр. 10000 экз.
    • переизд.: Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 1. М., 1975. (перевод пересмотренный)
    • переизд.: Аристотель. Метафизика. — М.: изд-во Эксмо, 2006. — 608 с. — (Антология мысли). (перевод в редакции 1934 г.)
  • Лосев А. Ф. Критика платонизма у Аристотеля (перевод и комментарий XIII-й и XIV-й книги «Метафизики» Аристотеля). М., 1929.
    • переизд. Метафизика. Переводы. Комментарии. Толкования. 2002.

Примечания

Ссылки

Аристотель метафизика и логика основные идеи кратко, учение Аристотеля о метафизике читать

Фотограф Andrea Effulge

Аристотель Стагирский из Фракии – титанический разум античной философии, выдающийся энциклопедист, обобщивший знания современных ему наук, создавший формальную логику, сформулировав понятие аргумент и теорию аргументации, а также многое-многое другое. Но в данной статье нас интересует конкретное произведение – «Метафизика» Аристотеля, эта книга есть собрание сочинений мыслителя, скомпилированных в четырнадцать томов Андроником Родосским и явившаяся первым фундаментальным трудом одноимённого раздела философии – метафизики.

В переводе на русский язык Аристотелевская книга «Метафизика» как собрание сочинений весьма объёмна и составляет два-четыре тома, объёмом, принятым в современности. Метафизику Аристотеля кратко можно выразить в его формулировании и защите учения о первоначалах, то есть Аристотелевское учение о самой метафизике, к которым, первоначалам, мыслитель относит: в-первых, суть бытия или сущностную форму, то есть отвечает на вопрос: «Что это по сути?», в-вторых, материальное воплощение этого нечто (вопрос: «Из чего это?»), в-третьих, предназначение всякого существующего (вопрос: «Зачем это?»), и, в-четвёртых, источник появления всякого существующего (вопрос: «Откуда это?»).

Рассмотрим книгу Метафизика Аристотеля кратко по содержанию оригинальных томов и попытаемся понять основные идеи метафизики Аристотеля. Примечательно, что сам Аристотель назвал свой трактат не «метафизика», а о «первой философии».

Философия метафизики Аристотеля считает, что каждый человек по своей внутренней организации стремится к знанию, а знание мыслитель отожествляет опыту, который в свою очередь получается из ощущения окружающего мира и запоминания, то есть чувств и памяти. А высшим знанием, ценным само по себе – мудростью, Аристотелевское учение о метафизике называет понимание первоначал и основ мира, выведенное из общих знаний, которые получаются умениями чувствовать и запоминать феномены мира. В своём учении о метафизике Аристотель называет первоначалами перечисленные ранее суть бытия, материю как источник, цель как универсальную форму движения и назначение всякого существующего.

В своих сочинениях Аристотель критикует представителей милетской и других концепций философии за концентрацию на каких-либо источниках материи, а также критикует материальных богов древней Греции. А первопричины мыслитель связывает с пониманием сущностей – истинных значений чего-либо, независимо от их состояний и отношений к ним. Он заявляет, что философия — это наука о истине, то есть изучении сущностей, а всякое знание должно служить познанию этих сущностей, то есть, первопричин. А также Аристотелевская метафизика формулирует проблему сущностей, связанную не только с их познанием, но и установлением их наличия вообще; причём сущности он отводит и к физическому, то есть материальному, и к идеальному, в том числе символьному – словам и числам.

Метафизика Аристотеля развивает основные идеи сущностей как основ причинности, то есть причина, это начало чего угодно, читай одна из первооснов, высказанных мыслителем – цель существующего. Классифицируя умозрительное знание, Аристотель делит его на философию, математику и теологию. А самым достоверным знанием называет основанное на чувстве, то есть ощущении материальных объектов, то есть, метафизика Аристотеля — это объективный рационализм в своём исконном учении. А материальные формы сущностей мыслитель делит на отделённые мыслью и познаваемые чувственно как они есть.

Далее Аристотель рассуждает о вопросах единства и частного, где общее, в том числе и сущности, ставит под сомнение. А также размышляет о формах движения, временности и постоянства – бесконечности и конечности. А свои выводы Аристотель сводит к теологической метафизике с понятием «нус», или божественном движителе, который сам остаётся неизменным и статичным, но влияет на каждую первопричину и сущность в организационном стремлении к благу всего и порядку в всём. Далее мыслитель рассуждает о сути уничтожимости, смерти и принципиальной теоретической вечности и возвращается к причинности движения. Сущность Аристотель дополняет понятиями качество и количество, отношение и страдание, место и действие. В ходе этих изысканий Аристотель приходит в своей метафизике к выводу, лежащему в поле логики – имея возможность и положенную всему сущностную причину (цель), всякое становится действительностью, то есть из сущего с возможностью движется в сущее с действительностью. А всё, что подвержено изменению – материально. В последнем томе в связи с недавним выводом Аристотель критикует эйдосы Платона, называя из множащими реальность и аргументируя это тем, что вечные эйдосы не могут нормально отражать суть временного материального.

К счастью, большая часть сочинений Аристотеля, в том числе его метафизика, дошли до нас в оригинальном виде, что позволяет каждому желающему ознакомиться с его учением самостоятельно, как на родном языке Аристотеля, так и в переводе на русский. Надеюсь, эта статья о метафизике Аристотеля кратко помогла создать представление о взглядах античного мыслителя. А для детального изучения лучше обратиться к первоисточнику, собственно к этому чувственному опыту и призывал Аристотель в своей первой философии о сущностях и причинах – метафизике.

(с) Algimantas Sargelas

Другие статьи по философии

Введение в философию #2. Аристотель

Мы продолжаем серию статей по истории философии. В рамках цикла будут обозначены последовательность чтения, краткое введение в философские учения и обстоятельства жизни стоящих за ними мыслителей. В первом выпуске мы поговорили о Платоне, теперь настала очередь его ученика — Аристотеля.

Идея цикла принадлежит Игорю Дмитрову (пишущему в поэтической форме под псевдонимом Гавриил Рудковский), куратору отделов Философия и Академическая музыка «Подписных изданий». Лонгрид подготовлен при поддержке издательства «Умозрение».

***

«Что касается общего характера аристотелевских произведений, мы должны сказать, что они охватывают весь круг человеческих представлений, что ум Аристотеля проник во все стороны и области реального универсума и подчинил понятию их разбросанное богатое многообразие» (Гегель «Лекции по истории философии», кн. 2).

«В лекциях по истории философии Гегель заметил, что ни один философ не пострадал больше Аристотеля от начисто лишённой мысли традиции, веками приписывавшей ему взгляды, противоположные его собственному философскому учению. Под её влиянием, сказавшимся, между прочим, в жестикуляции центральных фигур известной фрески Рафаэля «Афинская школа», немалое число исследователей Аристотеля вплоть до наших дней без тени сомнения трактуют его как противника Платона, т.е. как эмпирика, который считал, что человеческая душа получает все важнейшие сведения из опыта и упорядочивает свои мысли об этих впечатлениях по правилам разработанной им формальной логики. Следует, правда, признать, что сам Гегель, того не желая, дополнил арсенал приверженцев этой старой традиции новым аргументом, назвав в своих лекциях аристотелевскую манеру начинать рассмотрение предмета манерой мыслящего наблюдателя. Насколько же верно укоренившееся представление, что началом познания Аристотель считает опыт? Дадим ответ на этот вопрос, опираясь на его «Метафизику», посвящённую первой философии… » (Муравьев А.Н. «Философия и опыт»).

Введение в первую философию

Пока Платон гостил у Дионисия в надежде построить справедливое государство, в Афины прибыл молодой человек из города Стагиры по имени Аристотель. Его отец был талантливым врачом при македонском дворе и мог себе позволить дать сыну лучшее образование, поэтому юноша был отправлен в центр науки и культуры древнего мира.


Неудовлетворенность бессистемной техникой аргументации софистов в школе Исократа привела Аристотеля на порог Академии, где он встретил учителя, теоретический горизонт которого соответствовал способностям ученика. Более десяти лет Аристотель общался с Платоном и покинул Афины сразу после его смерти, так как главой школы стал племянник философа — Спевсип, старания которого удержать неизменным идейное содержание платоновской мысли похоронили вслед за телом Платона дух его учения. Если другим ученикам Академии было достаточно правдоподобного изображения истины, то Аристотелю

требовалась очищенная от стихии нефилософских способов мышления строгая теоретическая форма, Платон к ней лишь подступился, изображая высвобождение души из «варварской каши» мнений.

Следуя по стопам своего учителя, Аристотель начинает изложение своего учения с определения человеческой природы: «Все люди изначально стремятся к знанию». Чтобы не говорить скопом и о методе познания, и о его предмете, Аристотель начинает введение в философию с разбора способов достижения знания, так как «надо заранее получить подготовку к постижению, ибо нелепо одновременно стараться постичь и предмет, и способ познания» [Метафизика, II, 3, 995a].

«Необходимо продвигаться именно так: от менее ясного по природе, а для нас более ясного к более ясному и понятному по природе. Для нас в первую очередь ясно слитное, а уже затем из него путем различения становятся понятными элементы и начала» [Физика, 184a].

Первой ступенью на этом пути познания являются чувственные восприятия (αισθήσις) — «полезны они или нет, к ним склонны» [Метафизика, I, 1, 980a]. Их содержание определяется обнаружением различий чувствуемого. Таким образом, Аристотель подчеркивает аналитическое движение восприятия, деятельно разлагающего материал чувства, поэтому зрение, обнаруживающее большее количество внешних особенностей своего предмета, мы ценим выше остальных чувственных восприятий.

На почве отражения в душе образов тех качеств, которые были восприняты благодаря анализу, находящему различия, возникает память. Недостаток и внутреннее противоречие этого способа достижения знания заключается в том, что он представляет множество непосредственно связанных между собой образов воспроизводимого памятью предмета. Рассматривая, к примеру, статую Аполлона мы обнаруживаем, что она белая, высокая и. т. д., но в этом многообразии различных качеств мы не находим их единства — произведения скульптора в виде статуи античного бога. Это единство изначально обнаруживается в опыте (՚εμπειρία).

«Множество воспоминаний об одном и том же составляют возможность одного опыта» [Там же, I, 1, 980b], — пишет Аристотель, разрушая все попытки свести его учение к эмпиризму. Чувственное восприятие и память есть лишь потенция опытного знания, актуальность которого есть мышление — деятельность, определяющая предмет. Чтобы подойти к ней, нам необходимо понять ограниченность опыта. Последний есть знание единичного, в связи с чем он способен ответить на вопрос «что?», не зная ответа на вопрос «почему?». На этот вопрос, по Аристотелю, отвечает техника.

«Техника возникает, когда из многих эмпирических замечаний рождается одна мысль, схватывающая всеобщее. Так, например, представлять себе, что Каллию при такой-то болезни помогло такое-то средство, и оно же помогло Сократу и также многим другим единичным, есть опыт, но определить, что это средство при этой болезни помогло всем одного вида, например, флегматикам или холерикам в сильной лихорадке, есть техника» [Там же, I, 1, 981a].

Техника ставит вопрос о причине явлений, обнаруживая благодаря отрицанию непосредственно данного в опыте предмета его виды или всеобщее как особенное единичного. И хотя в практической деятельности опытные преуспевают в большей степени, чем техничные, так как практика всегда связана с единичным, «но наставники более мудры не благодаря практическому навыку, а потому, что они причастны логосу (λόγος) и знают причину» [Там же, I, 1, 981b]. Пребывая в наивном стремлении исчерпать бесконечное многообразие особенного, техника подобна Данаидам, обреченным вечно наполнять дырявые

сосуды. Она не задается вопросом о том, откуда проистекает само познание, ограничиваясь специфическими связями явлений, почему и Агафон остроумно отмечает: «Мила техничность случаю (τύχη), а техника (τέχνη) — случайности». Эта проблема вынуждает обратиться к «познанию необходимого, а значит вечного, ибо все сущее с безусловной необходимостью вечно, вечное же не возникает и не исчезает» [Там же, VI, 4, 1139b].

Познание (՚επιστήμη), в отличие от техники, постигает не явления логоса, а саму логическую необходимость. Занятый подобной деятельностью человек «познает все, насколько это возможно, хотя и не познает каждое единичное в отдельности», а «знание обо всем должно быть у того, кто в наибольшей мере постигает всеобщее: такому человеку некоторым образом известно все подлежащее» [Там же, I, 2, 983a]. Это познание Аристотель называет теорией и отмечает, что это занятие, с одной стороны, наиболее трудное, так как её предмет дальше всего отстоит от чувственных восприятий, с другой стороны — этот предмет наиболее познаваем, ведь нет ничего, в чем бы он себя не являл.

«Таким образом, все другие познания нужнее, нежели оно, но лучше – нет ни одного» [Там же, I, 2, 983a].

История первой философии

Покинув Афины, Аристотель собирался отправиться на остров Лесбос, чтобы продолжить исследования, начатые в Академии, но его планы изменил царь Македонии Филипп II, прислав письмо следующего содержания: «Знай, что у меня родился сын, я благодарю богов не столько за то, что они дозволили ему родиться, сколько за то, что он родился в твое время. Надеюсь, что воспитанный под твоим руководством и в твоей школе, он сделается достойным предназначенного ему трона».


Молодой Александр, имея природное любопытство и живой нрав, воспитывался в спартанских условиях, а его теоретическим образованием занимался платоник Менехм, преподавая основы геометрии и других технических дисциплин. Такая пропедевтика стала плодородной почвой для педагогической деятельности Аристотеля. Он не преподносил молодому царю идею справедливого государства, но лишь раскрыл познавательные способности Александра, продемонстрировав свободу, обретаемую в теоретическом мышлении, так как лишь оно расширяет горизонт свободной практической деятельности.

«То, что произошло на деле, подтверждает это: когда оказалось налицо почти все необходимое и также то, что служит для облегчения жизни и досуга, тогда стали искать такого рода разумное мышление. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой иной нужды. Но как человек, говорим мы, свободен ради себя, а не ради иного, так ищем мы и этого познания, так как оно одно только свободно: оно одно есть ради себя» [Метафизика, I, 2, 982b].

Знание, по Аристотелю, есть знание причины (αιτία) – источника всякого определения. Четыре вида причин обнаруживает философ:

— Первый вид обнаруживается, когда за изменениями предмета стремятся обнаружить некоторое подлежащее (υποκειμένων), из чего все возникает, и во что все исчезает. Будь это вода, атомы или гомеомерии — все они выражают материальную причину. Несовершенство такого знания обнаруживается в том, что движущее остается неизвестным, что и привело философов Элеи к представлению о неподвижности бытия. «В самом деле, пусть всякое возникновение и исчезновение сколько угодно происходит на основе одного или нескольких начал, но почему оно происходит и что — причина этого? Ведь не само подлежащее производит перемену в себе, например, ни дерево, ни медь не есть причина того, почему изменяется каждое из них, и не производит дерево — кровать, а медь — статую, но нечто иное есть причина изменения» [Там же, I, 3, 984a].

— Второй вид непосредственно примыкает к подлежащему, как некоторое сказуемое. Аристотель называет его началом движения (άρχή της κινήσεως). Первые философы находили это начало в противоположностях: в сгущении и разряжении, в любви и раздоре, в полном и пустом. Так как всякое изменение кроме внешней каузальной связи имеет более возвышенную причину, то философское познание не остановилось на естественных причинах.

— Знание того, как что-либо изменяется, не дает ответа на вопрос «зачем?» оно это делает, поэтому третий вид причины — цель (τέλος). Она подчиняет себе подлежащее и направляет его движение к лучшему. Этот путь исследования был открыт Анаксагором, указавшим ум в качестве движущего. «Те, кто стояли на подобной точке зрения, в то же время признавали совершенство первоначалом — единым бытием, а также началом движения» [Там же, I, 3, 984b].

— Все предшествующие виды причин связаны с чем-то иным, поэтому их познание остается в сфере относительного. Эта неудовлетворенность привела мышление в лице Сократа к поиску безусловно сущего в рассудке, которое Платон назвал идеей или сущностью (ουσία) самой по себе. Она отвечает на вопрос «почему то, что есть, есть так, а не иначе». Существенным недостатком платоновского учения Аристотель считает лишь его незаконченность, а критика распространяется только на дуалистические представления «тех, кто говорит об идеях». Это заблуждение развенчивал сам Платон в диалоге Парменид. «Говорить, что идея есть образец (παραδείγματα), которому причастно бытие, значит пустословить и говорить поэтическими иносказаниями. Ведь остается неясным, чтό действует в соответствии с идеей» [Там же, I, 9, 991a].

Познание сущего, по Аристотелю, всегда сводится к знанию сущности, которая в свою очередь имеет двоякое внутреннее отношение: материи и формы, возможности и действительности.

Единство материи (ύλη) и формы (μορφή) возникает:

— либо по природе, где форма и материя непосредственно тождественны, ведь тюлень порождает тюленя, а человек — человека;

— либо посредством деятельности, технически, когда форма содержится в душе творящего, где материя выступает противоположностью последней, как ее лишенность, ведь врач, создавая здоровье, привносит форму в то, что ей не обладает, но, напротив, определено как болезнь.

Будучи всегда связанными, эти определения соотносятся друг с другом, поэтому материя есть не отсутствие всякой формы, иначе она была бы ничем, а форма не определяется вне материи. Как противоположными эти моменты всегда остаются мыслимыми в единстве. И если внешней связи между ними недостаточно, то необходимо обнаружить их внутренний взаимопереход, который Аристотель находит в том, что отношение материи и формы есть отношение возможности (δύναμις) и действительности (ενέργεια).

«Ясно, что, если пользоваться тем способом, каким привыкли давать определения, невозможно дойти до заключения и разрешить указанную трудность, но, если одно — материя, а иное — форма, и одно есть в возможности, а иное — в действительности, тогда, видимо, то, что мы ищем, уже не представляет затруднения» [Там же, VIII, 6, 1045a].

Пониманием высших причин, к знанию которых стремится каждый человек, и занята первая философия, а историю восхождения к этому знанию можно назвать первой историей философии — историей познания единого предмета определенным способом мышления.

Предмет первой философии

Аристотель занимался с Александром до совершеннолетия последнего. За время этого обучения он не просто сообщал фактические знания о мире, но стремился взрастить в молодом юноше философское мышление, свободное от любых абстрактных догм и предубеждений. Именно открытый взгляд на мир позволил Александру распространить греческую культуру до самой Индии.


Всеми своими достижениями и исследованиями Аристотель делился со своим воспитанником, а главное из них — первая философия. Она так поразила Александра, что узнав во время военного похода об издании этого труда, он написал Аристотелю: «Ты поступил неправильно, что обнародовал учение, которое мы обсуждали. Почему ты сделал общим то, что вознесло нас, воспитанных в нем, над остальными? Ведь я хотел бы возвыситься опытом, более чем могуществом. Будь здоров» [Plut. Alex. 7.]

Завершив исторический обзор познания причин, Аристотель начинает рассмотрение отношения возможности и действительности. Возможное различается по способу своего возникновения на то, что есть от природы, подобно чувственному восприятию, и то, что есть через обучение, возникающее путем привычки, навыка и рассудка, например, игра на музыкальных инструментах.

Реализация возможности по природе непосредственна. В ней возможность однообразно производит себя только в тех условиях, при которых она становится действительной. Огонь жжет, а не увлажняет, то, что горюче. Необходимо лишь отличать возможность, непосредственно присутствующую в сущности, от предшествующего ей ряда опосредований, и, соответственно, различать первую материю, которой уже ничего не предшествует — возможности, от ставшей материи — действительности. Например, дерево есть возможность статуи, но не семя или земля, так как они есть возможность дерева, поэтому каждая возможность есть ставшая действительность предшествующей возможности.

Для того, что есть через обучение, необходима предваряющая его деятельность познания, так как возможность содержит в себе различные результаты и только один из них становится действительным. Врач, воздействующий на организм, может привнести в него как болезнь, так и здоровье. Причина этого в том, что действительность неодушевленной природы уже заключена в её возможности, а в одушевленной — в самой же её действительности [См.: Там же, XI, 5, 1047b – 1048a].

В некотором смысле возможность есть действительность, но как неопределенная, поэтому «то, что деление не прекращается, — разъясняет Аристотель противоречие мысли, выраженное в апориях Зенона, — приводит к тому, что действительность беспредельного есть в возможности, но не в действительности» [Там же, IX, 6, 1048b].

Переходя к определению действительности, философ отличает деятельность, заключающую в себе цель, от движения, которое выступает незаконченной деятельностью, а так как она своим источником имеет действительность, то последняя «первична и по определению, и по сущности, а по времени она в одном значении — прежде (в деятельности), а в другом — нет (в движении)» [Там же, IX, 8, 1049b]. Действительность заключена в том, что она есть цель возможности, поэтому сущность последней есть то, к чему она стремится. Так, сущность ребенка состоит в том, чтобы стать человеком — мыслящим существом, и лишь по видимости возможность предшествует действительности.

Отношение этих двух моментов сущности сводится к тому, что действительность отрицает себя как возможность, выступая как таковая, поэтому невозможно мыслить их раздельно. Будучи отделены, они становятся абстракциями, переходящими друг в друга и не удерживающимися в собственной определенности, подобно абстрактной действительности Парменида — бытию, и абстрактной возможности софистов — небытию. Рассматривая же их отношение, Аристотель выделяет два вида единства возможности и действительности: чувственно воспринимаемое и умопостигаемое.

Первый вид сущности как чувственно воспринимаемой признаваем всеми, в нем единство выступает в переходе противоположных определений сущности:

— в бытии как возникновение и исчезновение (γένεσις καί φθορά)

— в особенных определениях качества как превращение (αλλοίωςις)

— в количестве как увеличение и уменьшение (αύξησις καί φθίσις)

— в изменении места как перемещение (φορά)

Во всех этих видах единства сохраняется нечто подлежащее им — материя, которая при этом становится не чем угодно, но той противоположностью, которая в ней содержится, поэтому вода, нагреваясь, испаряется, становясь воздухом, а охлаждаясь, орошает землю дождем, а не камнями или конфетами.

«Так как сущее имеет двоякое определение, все изменяется из того, что есть в возможности, в то, что есть в действительности, например, из бледного в возможности в бледного в действительности, также обстоит дело с увеличением и уменьшением. А потому возникновение не может совершаться привходящим образом из ничего, но все возникает из чего-то, а именно из того, что есть в возможности, а не в действительности» [Там же, XII, 2, 1069b].

Поэтому все предшествующие аристотелевскому учению философы в отношении чувственно воспринимаемой сущности были правы, указывая, что из ничего ничто не происходит, в особенности Анаксагор, обнаруживший основание последней. Его положение можно было бы на аристотелевском языке переформулировать так: «Всё было смешано в возможности, а деятельность ума всё разделила». Опыт и основывающееся на нем мнение имеют своё основание именно в изменчивой чувственно воспринимаемой сущности, поэтому такой вид знания всегда относителен, то есть в одно время он может быть истинным, а в другое — ложным, и зависит от определенности материи в каждом отдельном случае.

«Истинно мнит тот, кто считает разъединенное в данный момент разъединенным, а соединенное соединенным, заблуждается же полагающий обратное. Не потому ты бледен, что мы истинно считаем тебя бледным, а именно потому, что ты бледен, мы говорим истину, утверждая это» [Там же, IX, 10, 1051b].

Умопостигаемое единство заключается в постижении цели как формы, привносимой деятельностью рассудка в мыслимую возможность. Именно об этих формах говорил Платон как об эйдосах – неизменных определениях рассудка. В нем единство действительности и возможности заключено в самой действительности, при этом, с одной стороны, конечный ум воплощает свою форму в любой материи, так как в самой форме содержится то, что должно возникнуть, а, с другой стороны, своей цели он достигает только в определенном материале. Например, форма корабля может быть реализована как в камнях или песке, так и в дереве, но цель корабля как того, на чем плавают по воде, достигается лишь в последнем случае.

Черпая содержание из себя самого как вечного и всеобщего начала, ум, в отличие от изменчивых чувственно воспринимаемых особенностей единичного, формально определяет материю. Подчиняя её своим конечным целям, он указывает суть бытия, а также — ближайшие и средние причины.

Все гипотезы, аксиомы и устанавливаемые положительными науками особенные законы имеют своим источником мышление, которое в познании сути предметов не допускает ошибок. Если определение сущности треугольника заключается в том, что он есть фигура, сумма углов которой равна двум прямым, то невозможно, чтобы в каком-то треугольнике это отношение выступало иначе. В связи с сохраняющимся различием возможности и действительности, по причине которого предмет познания выступает одним из многих, рассудок может заблуждаться в отношении присущих этим предметам свойств, то есть во всеобщем отношении своих вечных предметов, как, например, в познании законов природы всегда остаётся неопределенность в виде темной материи, эфира и т.д.

«Истина в том, чтобы мыслить, в уме нет ложного, как нет и заблуждения, а есть лишь неведение, — при этом не такое, как слепота: ибо слепотой было бы неумение мыслить вообще» [Там же, IX, 10, 1052a].

Обнаруживая в единстве своих идеальных определений суть бытия многих предметов, рассудок тем не менее не сознает, что его определения выражают определения мыслимого, то есть иного, нежели чувственно-воспринимаемое сущее. Поскольку же мысль, по Аристотелю, стремится познать первые начала и конечную причину, условное единство сущего и мыслимого в рассудке есть только срединный момент познания, обнаруживающий себя в физическом и математическом знании. Реальность и понятие выступают в рассудке отличными друг от друга, поэтому рассудочное знание столь же свободно от чувственных определений, сколь и не свободно.

Что же есть источник мыслимых определений рассудка, связующий их в единство и удерживающий в нем все сущее? Если они не происходят из изменчивого чувственного восприятия, так как в нем вообще невозможно обнаружить что-либо единое, то целеполагание конечного ума происходит из него самого, но лишь мысля само мышление как мышление, а не чувственно воспринимаемое, возможно познать первую сущность как сущность всех особенных видов.

«Ибо дело – цель, а действительность дело, поэтому и имя действительности произведено от дела (έργον) и, сверх того, говорит о стремлении к энтелехии (εντελέχια)» [Там же, IX, 8, 1050a].

Если чувственное восприятие лишь следует за движением материи, а рассудок деятельно преобразует её, то энтелехия не имеет материи как чего-то отличного от неё самой, поэтому она недвижима в смысле становления иным, не есть в возможности, но изначально осуществлена в себе как совершенная всеобщая цель, первая причина и причина самой себя, действительность как таковая, движущая свои лишь в возможности совершенные виды: рассудок и чувство.

«Последняя материя и форма тождественны и едины, — поясняет Аристотель, — хотя одна — в возможности, а другая в действительности, так что искать единую причину есть то же самое, что искать причину единого, ибо каждое (и сущее в возможности, и сущее в действительности) некоторым образом едино, чему нет никакой иной причины, кроме той, которая движет из возможного к действительному. А то, что не имеет материи, есть именно просто единое» [Там же, VIII, 6, 1045a].

В чем необходимость бытия первой сущности?

Так как о необходимости говорится в трех значениях: внешней, присущей движимой сущности, внутренней или целеполагающей, свойственной предметам рассудочного знания, — и как о том, что не может быть иначе, то только в последнем смысле необходимость есть единство изменения (κινήσεως) и цели (τέλος), самодвижение энтелехии (έν-τέλος-κινήσεως) [См.: Там же, XII, 7, 1072b]. В этом принципе Аристотель возвышает философию к понятию первой сущности, которая сама для себя есть и подлежащее, и принцип движения, поэтому с момента этого открытия философская мысль знает, что действительное начало есть конечная цель как идея, сама себя реализующая.


Обосновывая бытие первой сущности, философ указывает, что если все сущности преходящи, тогда всё преходяще и подвержено возникновению и уничтожению, однако движение и присущее ему время есть вечно, так как последнее, по определению Аристотеля, есть «до и после». Следовательно, не было такого времени, когда времени не было, и ничто бы не двигалось, если бы не было того, что не может не действовать, т.е. действительного не в возможности, но действительности безусловной, действительной уже в своей возможности [См.: Там же, XII, 6, 1071b].

Первая сущность есть единство понятия и реальности. Если мышление, постигающее себя в изменчивом и чувственно воспринимаемом, есть предмет третьей философии — физики, а мыслящее свои абстрагированные от него определения — предмет второй философии, или математики [См.: Там же, VI, 1, 1026a], то мышление, мыслящее себя как мышление, есть первая философия, предмет которой тождественен методу, в связи с чем в познании его невозможно ошибиться ни по сути, ни в присущем ему.

Энтелехия, по Аристотелю, как совершенная действительность есть причина всего совершенного, каковым, во-первых, является вечное круговое движение, присущее небесной сфере, движущей все иные природные процессы, а, во-вторых — благо, к которому стремятся во всякой деятельности. При этом сама первая сущность, будучи неподвижной, движет как то, к чему стремятся и что мыслят.

«Мы стремимся к чему-либо, конечно, потому, что полагаем это прекрасным, а не потому мы полагаем это прекрасным, что стремимся к нему, ибо начало — мышление. Ум движется мыслимым, причём мыслимое есть иная для себя самой состихия (συστοιχία), а первое в ней есть сущность, и сущность простая и действительная. Единое и простое есть не то же самое: единое означает меру, а простое – каким-то образом принадлежащее единому. Однако прекрасное и из себя самого постижимое – в этой состихии и есть вечно лучшее или аналог первого» [Там же, XII, 7, 1072a].

Это простое единство есть абсолютная цель — альфа и омега, начало и конец всего сущего; оно «движет как любимое», не лишь являющееся таковым для кого-либо и в отношении чего-либо, но в действительности таковое. Представление о наилучшем движет рассудок к его конечным целям, заставляя стихийно реализовывать саму первую сущность, не сознавая того.

Самодвижение энтелехии Аристотель называет разумом (φρόνησις) и по той причине, что для разумного мышления как самого лучшего нет ничего иного, ибо остальное изменило бы его к худшему, единственный предмет, который оно мыслит — само разумное (νοούμενον), относясь к себе и порождая все различия чувственно воспринимаемой и умопостигаемой сущностей, при этом удерживая их в единстве. Представленные в отечественных изданиях варианты перевода «νοούμενον» как «мыслимого», «умопостигаемого мира», либо «предмета мышления» не совсем приемлемы, так как сохраняют различие внутри процесса мышления, постигающего себя как себя, стирая грань, устанавливаемую Аристотелем между конечным рассудком, имеющим иной предмет, и разумом, не имеющим предметом ничего иного себе.

«Стало быть, ум, если только он самый могущественный, мыслит сам себя, и он, конечно, есть мышление, мыслящее мышление» [Там же, XII, 9, 1074b].

Это единство мышления и бытия в разумном мышлении образует трёхтактное движение разума из себя через себя и к себе самому, подобно противовратному движению логоса Гераклита.

«Так вот на какое начало подвешены небо и природа!» — восклицает Аристотель

Созерцание этого первоначала в первой философии, которую он называет теорией или умозрением, философ характеризует как жизнь разума и блаженство. Мы пребываем в нем лишь краткое время, ведь «природа людей во многом рабская» [Там же, I, 2, 982b]. Будучи связанными с материей, а соответственно, будучи конечными существами, люди не имеют возможности пребывать во всеобщем разумном неподвижном движении постоянно, склоняясь к обособлению рассудком мыслимых предметов для удовлетворения конечных потребностей.

Аристотель заключает разбор жизни простого единства следующим положением: «Если бог вечно пребывает в блаженстве, подобно нам, то это достойно изумления, если оно лучше, то это еще изумительней» [Там же, XII, 7, 1072a].

Дальнейшей задачей Аристотель видит рассмотрение всего иного в отношении к открытому им первоначалу, различающему себя и построение системы (σύστημα) знания на его основе, в связи с чем мы имеем огромный корпус сочинений, посвященный множеству особенных предметов, рассмотрение которых происходит методом первой философии.

«Мы должны исследовать, каким образом природа целого имеет внутри себя благое и лучшее; имеет ли она их в себе как нечто отдельное и само по себе сущее, или как порядок, или она имеет их в себе двояким образом, как это мы видим, например, в армии. Ибо в армии благое состоит столько же в порядке, господствующем в ней, сколько и в полководце, и последний является благом армии даже в большей степени, чем первый, ибо не полководец существует благодаря порядку, а порядок существует благодаря ему. Все соотнесено известным образом, но не все соотнесено одинаково. Возьмем, например, плавающих живых существ, летающих живых существ и растения; они не устроены так, что ни одно из них не имеет отношения к другому, а находятся во взаимоотношении. Ибо всё есть одна система, точно так же, как в каком-нибудь доме отнюдь не дозволяется свободным делать все, что угодно, а, наоборот, всё или большая часть того, что они делают, упорядоченно; рабы же и животные, напротив, делают мало из того, что имеет своей целью всеобщее благо, а многое они делают, что и как им вздумается. Ибо принципом всякого существа является его природа. Точно также необходимо, чтобы все вступило в различие (κρίσις), но некоторые вещи так созданы, что всё вместе с ними составляет объединение, действующее для целого» [Там же, XII, 10, 1075a].

Как изучать первую философию Аристотеля?

Наследие Аристотеля для современного читателя представляет серьезный вызов по двум причинам: лаконичность формулировок самого философа и косноязычие переводов, упускающих единство определений, которые исследует Стагирит. Это краткое руководство написано с целью помочь сориентироваться в сочинениях античного классика.

Книги I – II

Главный трактат Аристотеля дошел до нас под названием «Метафизика», хотя речь в нем идет о первой философии (προτὴ φιλοσοφία). Вслед за Платоном уроженец Стагиры понимает, что предмет философского познания требует определенного введения читателя в собственную проблематику, поэтому первые три книги представляют собой пропедевтику, подготавливающую нас к исследованию. Начиная с рассмотрения способов познания, присущих человеческому роду, Аристотель выделяет чувственное восприятие (αἴσθησις), память (μνήμη), опыт (ἐμπειρία), технику (τέχνη) и познание (ἐπιστήμη). Каждый из них заключает в себе возможность последующего, в связи с чем учение Стагирита нельзя свести к эмпиризму, так как даже опыт слагается из множества воспоминаний об одном предмете путем деятельности мышления [Метафизика, I, 1, 980b], поэтому следующее за ним образование — техника. Она устанавливает всеобщее (καθόλου) в многообразии эмпирических фактов [Там же, I, 1, 981a]. Результат такого обобщения единичного выражается в обнаружении особенных законов или ближайших причин, которыми довольствуется умелый рассудок в своей практической деятельности, но никогда не достигает знания самого всеобщего. Этой цели достигает только познание, или теория (θεωρία). В своих устремлениях теоретические занятия противоположны технике, так как сосредоточены не на явлениях, а на их сущности, что делает их совершенно бесполезными, но лучше, согласно Аристотелю, ничего нет [Там же, I, 2, 983a].

Каков же предмет искомого познания, который невозможно обнаружить в явлениях? «Начала и причины» [Там же, I, 3, 983a] — полагает Аристотель, указывая четыре способа их определения в истории философии. Дальнейшее содержание представляет собой попытку изложения теоретической истории философии, сосредоточенной не на разнообразии философских учений, а на единстве их предмета, сводимого к четырем видам — подлежащему (ὑποκείμενον), началу движения (άρχή της κινήσεως), цели (τέλος) и сущности (οὐσία). Стоит заметить, что каждый вид не берется Аристотелем как исторически данный, а выводится из логики самого философского предмета. Представление о всеобщей причине как «подлежащем всему» обнаруживает свое несовершенство в отсутствии начала движения, а последнее оставляет неопределенной свою конечную цель. Эти три способа движения всегда оставляют нечто иное, требующее последующего определения, поэтому только познание сущности заключает все предшествующие виды как «свое иное» через процесс самоопределения [См.: Там же, I, 3, 984a – 991a].

Книга III

Сведя исторические способы постижения предмета философии к четырем видам причин, Аристотель останавливается на затруднениях (ἀπορία), которые испытывает рассудочное познание, занимаясь первой философией. Едины или множественны искомое познание и его предмет? Каково начало доказательства их единства? Есть ли нечто помимо чувственно-воспринимаемой сущности? И если есть, то одно ли и тоже познание исследует эту сущность и присущее ей? Чтобы ответить на последний вопрос, Аристотель анализирует отношение родов (γένη) и их видов (εἴδη) как начал и причин всего единичного. Началами он признает последние, так как «познавать вещи значит познавать их виды» [Там же, III, 3, 998b], ведь даже всеобщий род единого бытия не сказывается в вещах иначе как через свои виды. Таким образом, всеобщее выступает началом лишь для познания, дальнейшее продвижение которого выражено в обнаружении видов единичного. Из этого заключения может быть сделан ошибочный вывод, что нет ничего кроме множества единичных предметов познания, но Аристотель поясняет: «Если помимо единичного ничего нет, тогда, можно сказать, нет ничего, что постигалось бы умом, а все подлежащее чувственно-воспринимаемое, и ни о чем нет познания, если только не называть познанием чувственное восприятие» [Там же, III, 4, 999b]. Следовательно, всякое познание есть познание сущности, которую Платон и его последователи называли идеей — всеобщим и необходимым каждого единичного, — и Аристотель лишь развивает достижение предшественника. Он подводит итог исследования следующим положением: «Вот какие необходимые затруднения, запутывающие [исследование] начал, и почему всеобщее есть, как сказывающееся через единичное. Если всеобщее есть, то для него нет сущностей, так как даже общее значит нечто определенное, а не что-то иное, сущность же есть нечто. Если же для каждого есть нечто общее сказывающееся, то Сократ был бы многим живым – и как он сам, и как человек, и как живое, раз каждое значит нечто и единое. Если же начала [выведены] не из всеобщего, то следует именно это, ведь всеобщего иначе как через единичное не познать, а всеобщего нет до всех познаний. Поэтому подобным началам будут предшествовать начала, сказывающиеся о всеобщем, если только есть их познание» [Там же, III, 4, 1003a].

Книга IV

Очертив круг предварительных затруднений, возникающих при познании всеобщей сущности всего, Аристотель переходит к исследованию метода, которым она может быть познана. Любые заимствования начал из сферы опытных наук, будь то физические законы или математические аксиомы, не годятся для предмета первой философии, так как имеют дело с чем-то данным, а всеобщее не дано как нечто. «Что же до философа, занятого теорией всей сущности, и что заключительные (συλλογιστικών) начала должны быть [им] рассмотрены– это ясно», — пишет Аристотель. Сразу предлагая самое достоверное начало познания — формальное тождество, он поясняет: «невозможно, чтобы одно и то же было и не было присуще одному и тому же в одном и том же значении» [Там же, IV, 3, 1005b]. Вопреки распространенному мнению о том, что способ мышления Стагирита сводится лишь к формальному тождеству, философ не останавливается на этом начале, а развивает его, попутно опровергая представления софистов, опирающихся на учение Гераклита о единстве бытия и небытия. Всякое изменение определений, будучи отрицанием предыдущего, есть вместе с тем последующее утверждение иного [См.: Там же, IV, 4, 1007b], поэтому если мы хотим что-либо серьезно отрицать необходимо определять, а если хотим определить нечто необходимо подвергнуть его отрицанию. «Determinatio est negatio» — простая суть конкретного отрицания. Лишь признание тождества как начала познания позволяет сосредоточить рассудок на предмете философии и излечиться от постыдного невежества, растворяющегося в многообразии мнений. Аристотель заключает исследование крайних учений, не позволяющих что-либо определить рассудком, следующим опровержением: «Похоже, все признают, что имеется некий смысл если не у всего, то там, где речь идет о лучшем и худшем. Если же не потому, что они знают, а потому, что таково их мнение, тогда необходимо еще более заботиться об истине, как и больному нужно много больше заботиться о здоровье, чем здоровому, ибо мнящий, по сравнению со знающим, не может назваться здоровым, поскольку не может здраво различать истину» [Там же, IV, 4, 1009a].

Книга VI

Аристотель отдает должное несовершенным способам познания первой сущности – физике и математике, именуя эти занятия философией, но не первой, ведь физики исходят в размышлениях из чувственно-воспринимаемой природы, а математики движутся в границах аксиом. Стоит заметить, что взгляд Стагирита на математику идёт дальше своей эпохи, полагая последней роль аналитики, то есть исследования фигур заключений (συλλογισμός) рассудка. Только одно познание вполне свободно от всякой данности – познание первой сущности [См.: Там же, VI, 4, 1025b – 1026b].

Книги VII – VIII

Так как рассмотрение сущего сводится к исследованию сущности, ведь только «сущность есть первое во всех отношениях — и по логике, и по познанию, и по времени» [Там же, VI, 1, 1028b], то её исследование Аристотель начинает с рассмотрения единства материи (ὕλη) и формы (μορφή). Для чувственного восприятия оно выступает началом возникновения, а для мышления — заключения. Ни материя, ни форма не могут быть познаны абстрактно друг другу, а их единство не сводится к их совокупности, ведь даже слог уже не сумма звуков, а единство отличное от них, взятых по отдельности [См.: Там же, VII, 17, 1041b]. Рассмотрев сущность со стороны её материи и формы, Аристотель делает следующий вывод: «Последняя материя и форма тождественны и едины, хотя одна — в возможности, а другая в действительности, так что искать единую причину есть то же самое, что искать причину единого, ибо каждое (и сущее в возможности, и сущее в действительности) некоторым образом едино, чему нет никакой иной причины, кроме той, которая движет из возможного к действительному. А то, что не имеет материи, есть именно просто единое» [Там же, VIII, 6, 1045a].

Книга IX

Если простое единство неуловимо как отношение материи и формы, то в дальнейшем рассмотрении первой сущности философ сосредотачивается на взаимопереходе возможности (δύναμις) и действительности (ἐνέργεια). Первая имеет свое бытие только при содействии второй, поэтому, например, о беспредельном ведут речь лишь как о возможном для познания, действительность которого заключена в определенности. Таким образом, эти категории неразрывно связаны в едином движении, но в возможности оно не завершено, а завершившись, становится действительностью, поэтому Аристотель пишет: «Действительность же есть начало вещи, не как оговоренная возможность (сказано же, что возможное есть так, как в дереве есть Гермес, в целом есть половина, которую можно отнять, и в знающем – теория, если теория возможна), а как действительность» [Там же, IX, 6, 1048a]. Следовательно, познание занято возможным лишь постольку, поскольку восходит к действительности, поэтому в познании сущности ошибка может быть совершена лишь по отношению к привходящему, а не к ней самой. В исследованиях особенных предметов рассудок заблуждается лишь при экстраполяции своих принципов на все остальное. Например, попытка Спинозы доказать бытие бога геометрическим методом или объяснение Марксом исторического процесса через экономические законы. «Истина в том, чтобы мыслить, нет ложного, как нет и заблуждения, а есть лишь неведение, – при этом не такое, как слепота: ибо слепотой было бы неумение мыслить вообще» [Там же, IX, 10, 1052a], — заключает Аристотель.

Книга XII

Установив границы познания первой сущности, Аристотель называет её энтелехией, объясняя свое словотворчество так: «Ибо дело – цель (τέλος), а действительность дело, поэтому и имя действительности произведено от дела (ἔργον) и, сверх того, говорит о стремлении к энтелехии (ἐντελέχεια)» [Там же, IX, 8, 1050a]. Первая сущность являет себя в двух видах: чувственно-воспринимаемой, где возможность предшествуют действительности, и противоположной ей умопостигаемой. Сама же энтелехия неподвижна и движет собственные виды. Но в чем же необходимость этой первой сущности? Так как о необходимости говорится в трех значениях: внешней, присущей движимой сущности, внутренней или целеполагающей, свойственной предметам рассудочного знания, и как о том, что не может быть иначе, то только в последнем смысле необходимость есть единство изменения (κινήσεως) и цели (τέλος), или самодвижение энтелехии (ἐν-τέλος-κινήσεως) [См.: Там же, XII, 7, 1072b]. Обосновывая бытие первой сущности, философ указывает, что если все сущности преходящи, тогда всё преходяще и подвержено возникновению и уничтожению, однако движение и присущее ему время есть вечно, так как последнее, по определению Аристотеля, есть «до и после». Следовательно, не было такого времени, когда времени не было, и ничто бы не двигалось, если бы не было того, что не может не действовать, т.е. действительного не в возможности, но действительности безусловной, действительной уже в своей возможности [См.: Там же, XII, 6, 1071b].

Первая сущность есть единство понятия и реальности. Если мышление, постигающее себя в изменчивом и чувственно воспринимаемом, есть предмет третьей философии — физики, а мыслящее свои абстрагированные от него определения — предмет второй философии, или логики [См.: Там же, VI, 1, 1026a], то мышление, мыслящее себя как мышление, есть первая философия, предмет которой тождественен методу, в связи с чем в познании его невозможно ошибиться ни по сути, ни в присущем ему. Энтелехия как совершенная действительность есть причина всего совершенного, каковым, во-первых, является вечное круговое движение, присущее небесной сфере, движущей все иные природные процессы, а во-вторых — благо, к которому стремятся во всякой деятельности. При этом сама первая сущность, будучи неподвижной, движет как то, к чему стремятся и что мыслят. Аристотель пишет: «Мы стремимся к чему-либо, конечно, потому что полагаем это прекрасным, а не потому мы полагаем это прекрасным, что стремимся к нему, ибо начало — мышление. Ум движется мыслимым, причём мыслимое есть иная для себя самой состихия (συστοιχία), а первое в ней есть сущность, и сущность простая и действительная. Единое и простое есть не то же самое: единое означает меру, а простое — каким-то образом принадлежащее единому. Однако прекрасное и из себя самого постижимое — в этой состихии и есть вечно лучшее или аналог первого» [Там же, XII, 7, 1072a].

Это простое единство есть абсолютная цель — альфа и омега, начало и конец всего сущего; оно «движет как любимое», не лишь являющееся таковым для кого-либо и в отношении чего-либо, но в действительности таковое. Представление о наилучшем движет рассудок к его конечным целям, заставляя стихийно реализовывать саму первую сущность, не сознавая того. Самодвижение энтелехии Аристотель называет разумом (φρόνησις) и по той причине, что для разумного мышления как самого лучшего нет ничего иного, ибо остальное изменило бы его к худшему, единственный предмет, который оно мыслит — само разумное (νοούμενον), относясь к себе и порождая все различия чувственно воспринимаемого и умопостигаемого видов, удерживая их в единстве. Представленные в отечественных изданиях варианты перевода «νοούμενον» как «мыслимого», «умопостигаемого мира», либо «предмета мышления» не совсем приемлемы, так как сохраняют различие внутри процесса мышления, постигающего себя как себя, стирая грань, устанавливаемую Аристотелем между конечным рассудком, имеющим иной предмет, и разумом, не имеющим предметом ничего иного себе. «Стало быть, ум, если только он самый могущественный, мыслит сам себя, и он, конечно, есть мышление, мыслящее мышление» [Там же, XII, 9, 1074b], — заключает философ.

Это единство мышления и бытия в разумном мышлении образует трёхактное движение разума из себя, через себя и к себе самому, подобно противовратному движению логоса Гераклита. «Так вот на какое начало подвешены небо и природа!» [Там же, XII, 7, 1072a], — восклицает Аристотель. Созерцание этого первоначала в первой философии, которую он называет теорией, или умозрением, философ характеризует как жизнь разума и блаженство. Мы пребываем в нем лишь краткое время, ведь «природа людей во многом рабская» [Там же, I, 2, 982b]. Будучи связанными с материей, а соответственно, будучи конечными существами, люди не имеют возможности пребывать во всеобщем разумном неподвижном движении постоянно, склоняясь к обособлению рассудком мыслимых предметов для удовлетворения конечных потребностей. Аристотель заключает разбор жизни простого единства следующим положением: «Если бог вечно пребывает в блаженстве, подобно нам, то это достойно изумления, если оно лучше, то это еще изумительней» [Там же, XII, 7, 1072a]. Исследование первой философии завершается цитатой из Илиады: «Нет в многовластии блага, да будет единый правитель».

За помощь в работе над материалом выражается благодарность издательству «Умозрение». Некоторые материалы лонгрида ранее публиковались в телеграм-канале Sub Specie Aeternitatis.

Список литературы:

1) Аристотель. Сочинения в 4-х томах. Том 1. — Москва: Изд. «Мысль», 1976. «Философское наследие».

2) Аристотель. Сочинения в 4-х томах. Том 2. — Москва: Изд. «Мысль», 1978. «Философское наследие».

3) Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии Кн. 2. — СПб.: Изд. «Наука», 2006. Том 4, «Слово о сущем».

4) Муравьёв А. Н. Философия и опыт. — СПб.: «Наука», 2015. Том 114, «Слово о сущем».

***

Для тех, кто решит самостоятельно ознакомиться с произведениями Аристотеля и его интерпретаторов, мы составили подборку книг, которые вы сможете приобрести в нашем магазине или заказать на сайте:

1) Афинская полития

2) Этика

3) Комментарии Фомы Аквинского ко второй аналитике Аристотеля

4) Поль Рикер «Бытие, сущность и субстанция у Платона и Аристотеля»

5) Сергей Мельников «Введение в философию Аристотеля»

6) Риторика. Поэтика

7) Михаил Позднеев «Психология искусства. Учение Аристотеля»

8) Политика

9) Эдит Холл «Счастье по Аристотелю»

10) Я. Слинин «Аристотель и онтологические основания логики»


книги

Преклонение перед авторитетом иногда считается характерной чертой схоластического мышления, а главным авторитетом для схоластов был Аристотель. Действительно, уже Петр Альфонси в приводившемся выше письме называл его Философом, а «перипатетиками» величал, видимо, вообще всех, кто занимался науками, неважно какими. Еще в 1624 г. Галилею приходилось увещевать друга, Франческо Инголи: «Аристотель был человеком: смотрел глазами, слушал ушами, рассуждал умом». В те времена антидогматизм такого высказывания вряд ли кого-то мог удивить: Аристотель был человеком и мог ошибаться. Но Галилей боролся не с ветряными мельницами: схоласты, предпочитавшие авторитетную книжную традицию телескопу, оставались мощной интеллектуальной силой. Не случайно в середине XVII в. Гассенди пришлось писать целый трактат против «аристотеликов».

 

Очевидно, что рационалисты и эмпирики, ниспровергатели авторитетов и острословы целились не в самого Стагирита, а в тех, кто прятался за его авторитет и делал из него идола. Иногда их образец видят в Петрарковом «О невежестве своем собственном и многих других» (1367): «Думаю, Аристотель был великим эрудитом, но все же человеком и, следовательно, кое-чего, даже многого не знавшим». Способность ошибаться, бином umanità/fallibilità, как известно, стал антидогматическим топосом в раннее Новое время, основой всякой критики авторитетов: с одной стороны, гуманистов раздражало разрешение спорных, искренне волновавших их вопросов философии с помощью поклонения идолам, с другой — от греческих и латинских классиков от Еврипида до Квинтилиана они знали, что ошибка и просто право на ошибку представляют собой исключительную особенность человеческого существования.

Однако не будем верить на слово ни Петрарке, ни Галилею, ни Гассенди и зададимся вопросом, так ли уж легко средневековая схоластика сделала себе «идола» из античного ученого, который сам боролся со всяким догматизмом, побуждал к тому же своих слушателей и истину, как известно, ставил выше дружбы и почтения к учителю («Никомахова этика» 1096a 16–17). Как в эпоху активных контактов между Востоком и Западом, в эпоху появления и блестящего роста первых университетов менялись привычные для Европы парадигмы познания? Стал ли Аристотель, философ с большой буквы, такой парадигмой?

В самом начале XIV в. в какой-то итальянской школе, скорее всего францисканской, однажды произошел диспут по вопросу, спасен ли Аристотель, то есть попал ли он в рай. Следуя устоявшемуся к тому времени распорядку, анонимный магистр предложил рассмотреть вопрос следующим образом: «во-первых, выясним, может ли человек естественным образом узнать, что такое возможные для нас спасение и блаженство, на которые мы уповаем в будущем; во-вторых, что о спасении и блаженстве представлял себе Аристотель; в-третьих, наконец, спасен ли он, в чем и состоит предмет обсуждения». Заключительное решение красноречиво: «Сколько бы он ни открыл, по благодати ли, безвозмездно дарованной, или природным своим дарованием, это не помогло: в вопросах, истинный ответ на которые познается не иначе как через откровение, он гордо предпочел то, что представлялось его разумению. В подобных вещах, где вера высказывается противоположно, ему следовало бы подумать над тем, что в недоступном чувственному восприятию ничто не запрещает “ложному” быть правдоподобнее “истинного” и что эти вещи вообще непостижимы для человеческого ума. Нельзя ему было утверждать что-либо о них столь дерзко и горделиво».

Так рассуждает францисканец, обучающий искусству рассуждать и разрешать неразрешимые вопросы. Перед нами типичный quodlibet — особый жанр школьного и университетского диспута, позволявший два раза в год, во время рождественского и Великого постов, тренировать логическое мышление буквально на «всякой всячине», на «чем угодно» (de quolibet). Это небольшой текст, сохранившийся лишь в одной рукописи, отголосок, эхо спора, даже не стенограмма, не протокол, несмотря на видимую стройность и дидактичность плана рассуждения. Сталкивая противоположные позиции, схоластический философ, проводящий дискуссию, оставался ответственным за правильность — и правоверность — окончательного решения (156, 99–102). Отвечал он и за окончательную редакцию текста, записывавшегося по беглым заметкам и вскорости дорабатывавшегося; анонимность здесь ничего не меняет, перед нами именно авторская позиция, пусть и подкрепленная коллективной дискуссией. Насколько велика историческая ценность такого памятника?

Вопрос, однако, не столь праздный для своего времени, каким мог показаться любой quodlibet, скажем, Эразму («Похвала глупости», гл. 53). Веком раньше Стагирит еще не правил умами, но все же именно его, а не Платона уже тогда стали называть Философом. И это несмотря на то, что рецепция его сочинений была далеко не гладкой, не последовательной и не повсеместной, а восхищение — не единодушным. Даже для поколения учеников и последователей Гильома Коншского и Теодориха, например для Иоанна Солсберийского и Алана Лилльского, Аристотель оставался «темным», obscurus, то есть интересным, авторитетным, но требующим разъяснений и — почему нет? — «расчистки». Такой проект адаптации через «просеивание» был предпринят Римской курией около 1230 г., как только начали распространяться физические и метафизические сочинения Аристотеля, libri naturales. 13 апреля 1231 г. Григорий IX издал буллу Parens scientiarum, которую издатель ранних документов истории Парижского университета назвал его «великой хартией». Чтобы поддержать университет, находившийся в упадке после длительной забастовки и беспорядков 1229 г., понтифик предоставил ученому сообществу различные привилегии, в том числе право самим определять «кто, когда и что будет преподавать, …за исключением книг о природе, до тех пор, пока они не будут проверены и очищены от всех ошибок». Оживленные споры о толковании этого важнейшего документа продолжаются по сей день. Перед нами, несомненно, попытка Римской курии контролировать внедрение аристотелевской натурфилософии в важнейшие культурные центры Европы.

Тринадцатое столетие стало поворотным периодом в истории схоластики вообще и в рецепции аристотелизма в частности. Оно началось с процесса против начитавшихся новой физики и закончилось не менее начитанным, но вечно сомневающимся Данте: мы уже не раз сталкивались с этими его сомнениями. Но его Аристотель, «учитель знатоков», maestro di color che sanno, безгрешен, он в лимбе, он — предмет поклонения всех присутствующих при встрече с ним языческих философов древности, включая даже Сократа и Платона. Иерархия выстроена, и поэт, вроде бы наделив своего интеллектуального кумира и четким положением в архитектуре поэмы («Чистилище». III, 45), и «почти божественным» умом («Пир». IV, VI, 8 и 15), все же остается в растерянности, turbato, вместе с Вергилием, видимо, размышляя о res ultimae, о Страшном суде: вдруг у них, языческих властителей дум их далеких христианских потомков, все же есть шанс обрести вечный покой в тот момент, когда исполнится полнота времен? Чистилище, как известно, давало такую надежду не только им.

Вроде бы наш францисканский богослов, отправив Философа в ад, не собирался осуждать философию в целом: ни мракобесом, ни ретроградом его не назовешь. Чтобы лишить «князя философов» трона, он пользуется своими знаниями аристотелевского корпуса с комментариями Авиценны и Аверроэса. Посрамить соперника в диспуте его же собственным оружием — нормальный прием схоластической эпохи. Не удивляет он и у францисканца: «простоту» даже первых учеников св. Франциска не стоит преувеличивать. Уже в середине века поколение св. Бонавентуры, не забывая о том, что «Христос единый всем учитель», многое сделало для реабилитации знаний и философии в христианской духовности и в образовании новициев внутри ордена. Смелый богослов Иоанн Оливи ополчался — и он не был вопиющим в пустыне — против «идолопоклонников», видевших в Стагирите, вслед за Аверроэсом, «безошибочное мерило всякой истины». Францисканцы могли даже видеть в Аристотеле прекрасного «физика», знатока природы, optimus physicus, но смеяться над этим «прескверным метафизиком», pessimus metaphysicus: это обидное прозвище успешно дожило до Возрождения.

Однако если для Бонавентуры «сведение философии к богословию» не означало отказа от философствования, а лишь расставляло акценты так, как казалось правильным ему — главе ордена — и многим его современникам, то для других осуждение Аристотеля действительно означало осуждение философии как типа мышления, как системы ценностей, как стиля жизни, осуждение тяжелое, но необходимое для спасения как свободной от оков разума веры, так и божественного промысла, по сути свободы Бога. Сама структура нашего quodlibet, использованные в нем аргументы pro и contra, трактовка аристотелевских текстов и мыслей, учение о блаженной жизни, — т.е. спасения (для христианина) и философского созерцания (для философа), — все в этом тексте говорит нам о том, что после всех перипетий, сопровождавших «победное шествие» аристотелизма по Европе в XIII в., ни этот тип философствования, ни образ Аристотеля не обрели абсолютной власти над лучшими умами того времени.

Есть в нашем quodlibet еще один интересный аргумент: «Нечего удивляться осуждению Аристотеля: сам Соломон, не только в человеческих науках просиявший, но и в богословии божественно вдохновленный, согласно Писанию, был осужден за идолопоклонство, величайший грех». Типичный образец использования многочисленных противоречий Писания: автор богодухновенных текстов — и тот в аду! Где же еще, если Писание нигде не рассказывает о его раскаянии? Перед нами ни много ни мало «болевые точки» средневековой ментальности, раздраженные и знакомством с новыми текстами, переведенными с нескольких языков в XII–XIII вв., и успехами библейской экзегетики. Напоминание о противоречивости
Писания — не новость, осуждение же мудрого царя, напротив, есть четкая интеллектуальная позиция. Ни экзегеты, ни Церковь, ни художники не знали, куда «поместить» нераскаявшегося грешника, написавшего, согласно преданию, несколько книг Ветхого Завета. Соломон — модель, парадигма, exemp lum, но, возможно, как всякий настоящий, полноценный exemp lum, он амбивалентен и полифоничен. Ветхий Завет знает и других царей, впадавших в грех прелюбодеяния, отдавших человеческую дань сластолюбию: Давид, царь и пророк, несомненно, должен был возникнуть в дискуссии, ведь он, в отличие от сына, вошел в историю именно как образец раскаяния, и любой мало-мальски образованный человек знал наизусть покаянный пятидесятый псалом, по преданию, написанный в связи с историей с Вирсавией, матерью Соломона. Поскольку Давид раскаялся, пусть за великий грех, его место на небесах никем не оспаривалось. Характерно также то, что никому не приходило в голову приписывать Давиду столь неортодоксальные сочинения, какими наградили его мудрого сына иудеи, арабы и вслед за ними христиане. Покаянная молитва, воплощенная в пророческой поэзии псалмов, спасла Давида в глазах потомков, оставив Соломону львиную долю амбивалентности, диалектически связанной с грехами его старости.

Амбивалентность таких моделей, как Аристотель или Соломон, во многом объясняется амбивалентным отношением к человеческому знанию, дискуссиями о его статусе в жизни индивида, общества и, что важнее, о его роли на пути к спасению. Тринадцатое столетие, опираясь как на христианскую экзегезу, так и на недавно пришедшую магическую литературу, любило порассуждать о мудрости демонов. Никто не сомневался, что они делились ею с нечестивцами, готовыми идти на союз со злом ради запретного знания. Граница между поиском знания ради стяжания мудрости и праздным любопытством, древним пороком, каталогизированным еще Отцами, оставалась размытой. Важно подчеркнуть, что уже знакомое нам противостояние «любопытных» и «аскетов» вовсе не завершилось в 1150-х гг., когда ушли из жизни и Бернард, и Абеляр. «Ступени смирения и гордыни» не курьез из истории морали, не завистливый пасквиль на популярного интеллектуала, но и не догма, не декреталия. Это яркое выражение интеллектуальной и духовной позиции схоластической эпохи, далеко выходящей за рамки жизни одного человека, пусть и очень влиятельного.

Мы уже видели, как Вальтер Шатильонский подготовил Александру Македонскому смерть как бы «в отместку» за его любопытство. Фантазируя на тему смерти завоевателя, не могли не вспомнить и его учителя. Знаменитый энциклопедист XIII в. Винцент из Бове, отнюдь не враг знаний, привел в «Зерцале морали» (Lib. III. Dist. II. Pars III) следующий анекдот: «В греческих книгах рассказывается, что Аристотель оказался как-то на берегу реки, наблюдая за течением, он захотел понять его причину, а поскольку ему это не удавалось, он решил войти в воду, чтобы разобраться в этой проблеме, основываясь на чувственном опыте. С любопытством глядел он по сторонам, а волна подхватила его, и он утонул. Впрочем, иные рассказывают о его смерти иначе». Винцент потому и энциклопедист, пусть и в средневековом смысле слова, что остается как бы безучастным, вне партий и мнений, скрываясь за косвенной речью, «греческими книгами», за тем, что «иные говорят». Заставив нашего «прекрасного физика», optimus physicus, с голыми ногами лезть в Еврипп, он использует одну из античных версий смерти Аристотеля. Но, приводя этот пассаж, стоит проверить, зачем он приводится: вместе со смертью Гомера этот exemplum призван проиллюстрировать читателю «Зерцала морали» ветхий как мир афоризм, хорошо известный христианам из Писания: «мудрость мира сего — глупость пред ликом Бога».

Короткий рассказ Винцента о смерти мудрецов — великого поэта и великого философа — входит в длинную глоссу на тему Бернардовых «Ступеней смирения и гордыни», чтобы показать ущерб, причиняемый христианской морали праздным любопытством. Но важно также то, что для раннехристианских критиков «эллинства», вроде Юстина Мученика, и даже для Отцов, более склонных к диалогу с языческой философией, вроде св. Григория Назианзина, неудачное исследование Евриппа закончилось не случайной смертью, а самоубийством, что совсем не одно и то же с точки зрения христианской морали. Фигура умолчания у Винцента налицо, и она красноречива. Стиль мышления и творческий метод французского энциклопедиста частично снимают драматизм описанной им ситуации. Неопределенность auctoritas и «авторских прав» позволяет ему прийти к постулату, очень важному для того, чтобы понять, как тогда принимали учения явно нехристианского происхождения: языческие философы и учителя, пусть и «третьеразрядные» авторитеты, «пусть и не знали истины христианской веры, сказали много замечательного и ясного о Творце и творениях, о добродетелях и пороках, все это подтверждается католической верой и человеческим разумом». Французский доминиканец, воспитатель отпрысков королевского дома, разделял такой гуманистический энтузиазм с большинством своих современников.

Не секрет, что аристотелизм эпохи схоластики далек от единства — а значит, и догматизма — как в философском, так и в филологическом плане. Это скорее пирог, в котором каждая прослойка выпечена на разной закваске. Характерный пример такого пестрого схоластического «аристотелизма» — Auctoritates Aristotelis, флорилегий разных мыслей и афоризмов, в который вплоть до фиксации этого открытого текста первым изданием 1480 г. переписчики включали чуть ли не все, что звучало умно. Возможность принимать всю эту словесную и интеллектуальную мешанину под одним именем предполагала такой настрой, который Лука Бьянки удачно окрестил «благосклонным прочтением», lectio benevolentior. Оно, в свою очередь, вело к «уважительному изложению», expositio reverentialis, текстов, идей и самого образа языческого автора: если языческий автор, к примеру Аристотель, написал что-нибудь неясное и даже «недозволенное», эта неясность списывалась на счет «бесталанного» переводчика, ленивого переписчика, лакун в корпусе текстов, даже «темного стиля» оригинала или его комментатора (скажем, Авиценны или Аверроэса) — но не самой по себе мысли древнего ученого.

Конечно, со времен Шартра, после переводов Михаила Скота, Вильгельма из Мёрбеке и других, корпус несравнимо расширился и оброс необходимыми для продуманной рецепции комментариями — «подлинными» для оптимистов вроде Роджера Бэкона, подозрительными, достойными расчистки и адаптации, для других. Аверроэса, например, стали называть Комментатором, видимо, за то, что он старался давать слово самому Аристотелю, не переиначивая его мысли и не перемежая их, в отличие от более раннего Авиценны, с собственными, прикрываясь парафразом. И это при том, что и сам великий андалузский философ жаловался, что ему, не знавшему греческого (!), приходилось читать Аристотеля в плохих переводах, испорченных плохими переписчиками. Так или иначе, этот корпус содержал даже в глазах современников много спорного, того, что современные историки текстов называют spuria.

В одной из таких псевдоаристотелевских энциклопедий, «Тайной тайных», Роджер Бэкон мог прочесть, что Аристотеля чуть ли не живьем забрал на небо Всевышний, послав ангела и огненный столп, в котором тот и исчез с глаз человеческих, чтобы вознестись на небеса и поселиться в вышних. История с огненным столпом поставила его в тупик: как христианин, он вынужден отрицать спасение Аристотеля, зато афинский философ у него верит в Троицу и говорит, что «следует почитать бога единого и троичного, прославившегося в своем творении. Сама природа вещей подсказывает число “три”, ибо все совершенное мы воспринимаем через начало, середину и завершение. Отец — начало, Сын — середина, Святой Дух — конец. Он не говорит об отце, сыне и духе святом, но он их имел в виду, надо полагать, согласно его вере, потому что он трижды молился и, следуя своей религии, совершал тройное жертвоприношение в честь Троицы. Платон, если верить святым, имел в виду Отца и разум Отца, объясняя их взаимную любовь, Аристотель же, его ученик и последователь в истине, достиг большего и сильнее верил в Троицу». Такой комментарий ученый францисканец оставил в своем экземпляре «Тайной тайных».

Это — пример «благосклонного прочтения». Там, где Августин видел идолопоклонство, мыслитель, настроенный иначе, — скажем, более дружелюбно, — видит чуть ли не пророчество. Роджер цитирует одного за другим Аристотеля и Дионисия Ареопагита, подразумевая, что единственная причина, по которой Аристотель не спасен, состоит в том, что он, в отличие от Ареопагита, не мог встретить апостола Павла. Нет спасения без веры, но Бэкон тоньше: у языческого философа нет достаточной веры, но он уже в «преддверии веры», preludia fi dei.

Не стоит думать, что Бэкон совершил какую-то революцию в оценке Аристотеля. Его Аристотель, автор «Тайной тайных», образцовый интеллектуал на службе у просвещенной короны, пример для подражания для самого францисканца, постоянно искавшего в папе римском мецената для исполнения его собственных амбициозных натурфилософских, религиозных и политических проектов. И в то же время он выразил определенную интеллектуальную, по сути, гуманистическую позицию своего времени: чтобы стать персонификацией философии, эмпиризма, человеческой мудрости, Аристотель должен был сделаться как бы святым, как бы пророком, сосудом добродетелей, мудрым аскетом и нестяжателем, одним словом, образцовым христианином, только без крещения. Проблема оставалась деликатной для верующего христианина, и ответ нашего quodlibet по-своему логичен. Многие, впрочем, пытались реабилитировать древних перед лицом вечности, переодев их в привычные одежды, собирая разного рода истории, часто в виде полюбившихся всем exempla, которые, во-первых, легко было использовать в дидактике, во-вторых, нетрудно подправить или добавить детали. Такой «макияж» не стоит путать с тем, что задумывал Григорий IX и осуществил в 1277 г. епископ Парижа Стефан Тампье, объявив еретическими 219 философских тезисов, в том числе аристотелевских.

Все эти курьезы из средневековой «жизни» великого мыслителя древности, которые ценителю его настоящего творчества вряд ли особенно интересны, поучительны для историка схоластики, средневековой ментальности и литературы. Приведем напоследок едва ли не самый знаменитый такой курьез: историю о том, как мудреца проучила Филлида, возлюбленная Александра, раздраженная тем, что тот отвадил царя от ее ласки. В отместку Филлида, распалив сластолюбие старца, заставила его голым возить себя на спине, что не укрылось от глаз ученика: человеческая мудрость оказалась посрамленной, и в очередной раз было доказано, что любви все возрасты покорны. На Западе эта история неизвестного происхождения появилась в начале XIII в. в виде exemplum среди проповедей Иакова Витрийского, уже известного нам традиционалиста и авторитетного бичевателя пороков своего времени. В 1230–1240 гг. сюжет был с куртуазным изяществом переработан в стихотворный «Ди об Аристотеле», т.е. буквально «сказ», написанный на старофранцузском неким автором, которым до недавнего времени считали знаменитого нормандского поэта и интеллектуала Анри д’Андели. Здесь Аристотель выступает выразителем недовольства баронов и рыцарей, оставленных без внимания своим государем. Сравнив ученика с упрямым и неразумным вьючным скотом, учитель советует ученику оставить глупости, чему тот покорно следует. Красотка не дала себя в обиду и поклялась отомстить могущественному старику той же монетой: параллелизм между брошенным в лицо возлюбленному обвинением и местью прекрасно продуман как с точки зрения композиции (Аристотель словно заранее «накликал» на себя беду), так и с точки зрения лексики. Взывая к здравомыслию ученика, учитель сам же его теряет, едва завидев поутру полуобнаженную Филлиду пляшущей и поющей в саду у него под окнами: бросив скучные книги, он бросается буквально к ее ногам, готовый исполнить любую прихоть. Даже повеление встать на четвереньки, нахлобучив на спину седло, показалось ему «замечательной выдумкой».

Автор «ди» не склонен глумиться ни над Аристотелем, ни над человеческой мудростью в его лице. Как куртуазному поэту, ему просто важно подчеркнуть силу любви, перед которой ничто не устоит, даже великая ученость. Его юмор — не сарказм. После появления «ди» именно в таком, юмористическом, но не злом ключе, история Аристотеля и Филлиды стала расхожим куртуазным любовным сюжетом; не случайно начиная с конца XIII в. ее стали изображать рядом со «штурмом замка любви», например, на предназначенных для косметики и украшений ларцах из слоновой кости, во множестве изготавливавшихся в Париже и распространявшихся по всей Европе.

Морис Дельбуй, впервые издавший «ди», видел литературные истоки анекдота в известном по поэзии вагантов («Прение Флоры и Филлиды») споре о сравнительных достоинствах клирика (здесь Аристотеля) и рыцаря (Александра). Вполне вероятно, что автору «ди» втайне хотелось насолить философам. Его «ди», как и эротическая сценка в одном ряду со «штурмом замка любви», забавляли, но могли и возмущать. Чтобы остаться в рамках куртуазной учености, приведу в пример «Памфила и Галатею» XIV в. (ст. 1779–1783):

Что Аристотель был конем,
Назвать иначе как враньем
Нельзя, пусть даже и не раз
Он под девицей напоказ
Художниками явлен был.

К Аристотелю относились, как можно видеть по нескольким примерам, очень по-разному. Пытались превратить в квазисвятого, возносили живьем на небо, сажали во главе заседания философского общества в Лимбе, превращали в самоубийцу, смеялись над слабостями его метафизики. Современник Брунетто Латини и Роджера Бэкона, проповедник Сервосанто из Фаэнцы, в своем «Своде примеров о природе против любопытных» приписывает «философам» твердую веру в бессмертие души, в вечное блаженство и «почти христианский образ жизни», но в его списке таких избранников «князя философов» нет. Случайно ли это? Не случайно. Дело в том, что к концу XIII в. Аристотель стал моделью, и, как всякая модель, его образ амбивалентен, его нос из воска, как у всякой auctoritas. Мораль «Ди об Аристотеле» — в утверждении всесилия любви, литературная игра, apocriff e, как тогда говорили французы, но это «глубокая игра» (Гирц). Сама амбивалентность образа Аристотеля, созданная текстами и «благосклонным» их прочтением, объясняет появление на излете Средневековья таких крайних позиций: в конце XV в. в Кельне доминиканец Ламберт Херенбергский уже требует объяснений от всякого, кто сомневается в том, что Стагирит попал в рай. Мнение кучки доминиканцев, пусть и в одной из религиозных столиц Европы, скажем мы, еще не папская булла и не соборное решение. Чуть позже христианский гуманист Эразм Роттердамский увещевал просвещенного короля Англии Генриха VIII: «Своей славой в нынешних школах Аристотель обязан христианам, а не своим, он исчез бы, если б его не сделали товарищем Христа» (Ep. 1381).

УЧЕНИЕ АРИСТОТЕЛЯ О ЧЕТЫРЕХ ВИДАХ ПРИЧИН.



 1. О подлинной сущности  Аристотель вырабатывает собственное решение проблемы теоретического объяснения факта одновременного наличия в мире постоянства и изменчивости, единства и множес­твенности, которое, в отличие от платоновского, считает истинным. Отсюда его знаменитые слова: «Хотя Платон и истина мне дороги, однако долг велит отдать предпочтение истине».Аристотель считает главной ошибкой Платона разделение ми­ра на две противоположности: образцы и их подражания — эйдосы и вещи. Он предлагает совсем другой подход к проблеме: бытие включает в себя небытие. При этом бытие первее небытия. Их слож­ное взаимоотношение следует выразить через целый ряд проме­жуточных понятий. И первым среди них является понятие сущности. Именно с его помощью обосновывается первичность бытия по от­ношению к небытию, первичность единства ко множественности, постоянства к изменчивости. Содержание понятия сущности у Аристотеля очень разнообразно. Сущность — это прежде всего вся­кая вещь, взятая как некоторая целостность. Он пишет: «Всякая сущность, по-видимому, означает некоторую данную вещь». Сущ­ность проявляется через свойства вещи, выражается через ее со­стояния. При этом свойства познаются через ощущения, а сущ­ность (целое свойств) через понятия. Во-вторых, сущность — это то общее, что характеризует все однородные, подобные вещи. Т.е. сущ­ность — это тот род, к которому относится любая конкретная вещь. Так, например, все люди как бы они не различались между собой, имеют некоторые общие, родовые свойства, благодаря которым они отличаются от всех других существ. Это общее и выражается родо­вым понятием «человек». Наконец, сущностью является и тот субстрат, который обра­зует любую вещь, т.е. то, что Платон называл «хиле» и что впос­ледствии будет называться словом латинского происхождения — «материя». Именно Аристотель первый дал более или менее раз­вернутое и систематическое представление о материи, написав, что под материей понимают «то, из чего состоят все вещи, из чего как из первого они возникают и во что как в последующее они, поги­бая, превращаются, причем сущность хотя и остается, но изменяется в своих проявлениях». Как видим, Аристотель в данном случае обобщает те взгляды на первоначало, которые были выдвинуты его предшественниками.       Таким образом, подлинной сущностью, по Аристотелю, является категория сущности, или сути бытия, сущность любой вещи. Выясняя, в какой мере она отвечает двум критериям сущности, следует учитывать различное понимание сущности Аристотелем. В «Категориях» он различает сущности первичную и вторичную. Первичная, или первая, сущность — это единичная вещь, вторичная, или вторая, сущность — виды и роды. В «Метафизике» же, напротив, первая сущность — это не единичная вещь, а о второй сущности вообще не говорится (столь принципиальное отличие между «Метафизикой» и «Категориями» и дает основание некоторым исследователям не считать автором «Категорий» Аристотеля). В «Метафизике» подчеркнуто, что род не может быть сущностью. Однако возникает вопрос, не является ли ею вид, ибо род существует всегда в своих видах. Единичная вещь не может быть сущностью, так как она неопределима, хотя и автономна. Но автономен ли вид? Или он тоже существует лишь в индивидах?          Главное противоречие онтологии Аристотеля. Изучая «Метафизику» Аристотеля, В.И. Ленин заметил об ее авторе, что «путается человек именно в диалектике общего и отдельного, понятия и ощущения etc., сущности и явления etc» 1 /Ленин В. Л. Полн. собр. соч., т. 2Э, с. 327./. Это положение В. И. Ленина важно понять конкретно. У Аристотеля нет никакой путаницы, когда надо выбирать между категорией сущности и другими категориями. Для него несомненно, что все девять категорий, начиная со второй, обозначают то, что самостоятельно вне вещей не существует. Реально же существует только то, что обозначается категорией сущности. Он не «путается» между родами и видами: роды существуют лишь в видах. Для него нет проблемы, следовательно, в том, существует ли прекрасное само по себе (у Платона оно существовало как идея прекрасного), или в том, существует ли мебель как таковая (у Платона могла быть и идея мебели). Как мебель, так и прекрасное сами по себе, по Аристотелю, не существуют. Путаница же Аристотеля начинается тогда, когда ему приходится выбирать между единичной вещью и ее ближайшим видом, между данным столом и столом вообще (или письменным, обеденным, кухонным столом, если их принять за ближайшие виды), между данным человеком и человеком (или мужчиной, женщиной, ребенком, стариком, если это принять за ближайшие виды по отношению к этому человеку). Выше было отмечено, что два критерия сущности у Аристотеля несовместимы, что он ищет компромисса между ними. Такой компромисс состоит в том, что он принимает за сущность не единичную вещь, ибо она неопределима, не род, ибо он самостоятельно не существует, и не качество, количество и т.п., ибо они также самостоятельно не существуют, а то, что уже определимо и что ближе всего к единичному, настолько к нему близко, что почти с ним сливается. Это и будет искомой в «Метафизике» сущностью, названной здесь «сутью вещи», или «сутью бытия вещи».            2.     Формальная причина           «Суть бытия» вещи — ее форма, или ее «первая сущность» (в «Метафизике»). Форма, суть бытия и первая сущность в «Метафизике» — синонимы. «Формою я называю суть бытия каждой вещи и первую сущность»,- подчеркивает Аристотель (VII, 7, с. 121). Конечно, Аристотель не употреблял латинского слова «форма», а употреблял греческое слово «морфэ» (слово это живет в русском языке как «морфология»). Ключом к пониманию формы (морфэ) Аристотеля является отождествление ее с сутью вещи (с первой сущностью, по «Метафизике»), с сущью бытия вещи. Поэтому форма — не всякое общее начало, а минимально общее, и притом такое, которое соответствует самостоятельно существующим вещам, поскольку именно они — существительные.         Понимание сути бытия, а тем самым и формы как минимально общего, такого общего, которое почти сливается с единичным, дабы, как Антей от Земли, черпать у него силу для существования, но все же не слиться до неразличимости, довольно драматично выражено в VII книге «Метафизики», где автор, говоря о сущности и сути бытия, как раз и колеблется между общим (лишь минимально общим) и отдельным. С одной стороны, он говорит, что «суть бытия и сама вещь — одно и то же» (VII, 6, с. 120), что «суть бытия есть основным образом вот эта отдельная вещь» (VII, 4, с. 117). С другой же стороны, он оговаривается, что суть бытия и сама вещь — одно и то же лишь некоторым образом и что, как сказано выше, суть бытия является вот этой отдельной вещью лишь «основным образом». Или более ясно: «Суть бытия признается за сущность отдельной вещи» (VII, 6, с. 119). Сущность Вещи — это последнее видовое отличие и определение вещи (VII, 12, с. 132), определение же вещи — это «формулировка, состоящая из видовых отличий, и притом — из последнего из них» (там же). Окончательный вывод Аристотеля гласит, что «суть бытия не будет находиться ни в чем, что не есть вид рода» (VII, 4, с. 117). Поэтому, когда Аристотель заявляет, что «суть бытия для тебя состоит в том, чем ты являешься сам по себе» (VII, 4, с. 116), то это надо понимать лишь в том смысле, что ты человек, а вовсе не в том, что ты личность.        Таким образом, форма как суть бытия вещи — это тот и иной вид определенного рода. Только он отвечает — с натяжкой — обоим критериям сущности. Но сколь ни мала такая натяжка, в силу ее оказывается, что вид у Аристотеля все же обладает самостоятельной сущностью, вид отрывается от индивидов и превращается в форму как вечную и неизменную — ту самую метафизическую сущность, которая и является предметом философии. Подгоняя вид под второй критерий сущности (ибо первому он заведомо отвечает), Аристотель и срывается в идеализм. Общее все же не трактуется им как часть, сторона, сущность отдельного. Само отдельное оказывается вторичным по отношению к общему. Правда, это минимально обшее, которое первично и по отношению к более широкому общему (в этом главное отличие Аристотеля от Платона).          Форма, по Аристотелю, находится посредине между отдельным и родовым, которые существуют благодаря видовому. Именно оно главное, решающее начало бытия и знания. Форма — не качество, не количество, не отношение, а то, что составляет суть вещи, без чего ее нет. Аристотель, правда допускает, что и другие категории, кроме категории сущности, имеют свою суть бытия, ибо ведь можно спросить: «Что такое белое?», но «не в основном смысле» (VII, 4, с. 118). Форма же — суть бытия в основном смысле, а в этом основном смысле «суть бытия имеется у одних только сущностей» (VII, 5, с. 119).         Форм столько, сколько низших видов, далее не распадающихся ни на какие другие виды. Концентрируя внимание на таких видах, Аристотель способствовал конкретному исследованию природы, невозможному без внимания к единичному, но с точки зрения нахождения в нем общего. Вид, конечно, важнее, чем род, ибо, объединяя индивиды в виды или же дробя на них род, мы глубже поймем природу, чем если бы мы сосредоточились лишь на родах и парили бы над природой в бесплодном умозрении. Но все же виды Аристотеля метафизичны — это вечные и неизменные сущности. Правда, они не сотворены богом. Аристотель говорит, что «форму никто не создает и не производит» (VIII, 3, с. 144). Но все же они существуют сами по себе и, будучи внесенными в материю, как бы творят вещи. К тому же в материю их в конечном счете вносит бог. Поэтому каждая чувственная сущность или отдельное есть нечто составное: она слагается из активной формы и пассивной материи — воспреемницы формы. Здесь Аристотель приближается к своему учителю Платону.                      3.     Материальная причина           Как уже отмечено, материя не может быть сущностью. Как и «форма», «материя» — латинское слово, не известное Аристотелю. Он употреблял здесь греческое слово «хюлэ», означавшего: лес, кустарник, дрова, строевой лес; необработанный материал; тема, предмет исследования или описания; осадок, гуща, муть; наконец, материя в самом общем смысле.        Материя в понимании Аристотеля — вовсе не то, что мы понимаем под материей. Аристотелевская материя двояка. Во-первых, материя — бесформенное и неопределенное вещество, «то, что само по себе не обозначается ни как определенное по существу, ни как определенное по количеству, ни как обладающее каким-либо из других свойств, которыми бывает определено сущее» (VII. 3, с. 115). Такова «первая материя». Во-вторых, материя в более широком смысле — это «то, из чего вещь состоит» (V, 24, с. 111), и то, «из чего вещь возникает» (VII, 7, с. 121). Такая материя включает в себя и «первую материю», из которой состоят и возникают вещи, и притом все вещи, которые состоят из первоматерии, если их лишить всех форм. Непосредственно же вещи состоят и возникают из уже оформленной «последней материи». Такая материя — материя лишь для того, что из нее непосредственно возникает. Так, камни — материя лишь для каменного дома и вообще для того, что из них строят, но сами по себе камни — не просто материя, а неоднократно оформленная материя, это первоматерия, получившая форму земли, которая получила затем, в свою очередь, форму каменности. Такая материя имеет свою суть бытия (в той мере, в какой она оформлена) эта материя и определима, и познаваема. Первая же материя «сама по себе непознаваема» (VII, 10, с. 128).         Аристотелевская материя пассивна, безжизненна, неспособна сама по себе из себя ничего породить. По своей неопределенности она похожа на апейрон Анаксимандра, но сходство на этом и кончается: у Анаксимандра апейрон активен, он обладает движением, он все из себя порождает.       Очень важно и то, что материя Аристотеля вечна, не уступая в этом форме. Материя и форма — два совечных начала. «Нельзя приписать,- сказано в «Метафизике»,- возникновения ни материи, ни форме» (XII, 3, с. 205).         Роль материи в мировоззрении Аристотеля очень велика. Все, что существует в природе, состоит из материи и формы. Без материи не может быть природы и вещей. Выше уже отмечалось, что Аристотель понимал вещь как составное целое, состоящее из субстрата-материи и сути бытия — формы. Вещь как «индивидуальная сущность» (XII, 3, с. 205) вторична по отношению к материи и форме. Вещь возникает в результате того, что в материю вносится форма. Итак, материя — соучастник формы в вещах.          Но хотя материя и вечна, именно она источник преходящности вещей, именно благодаря материи, стоящей на черте бытия и небытия, а может быть, и выходящей за эту черту, вещь способна быть и не быть» (VII, 7, с. 221). Кроме того, материя — источник индивидуализации вещей. Правда, этот вопрос для Аристотеля неразрешим.          Если все люди обладают одной сущностью (а согласно Аристотелю, так и есть), ибо суть бытия людей в том, что они люди, тогда все люди должны были бы обратиться в одного человека, существенная разница между ними исчезает. Допустить же, что каждый человек имеет свою суть бытия, свою сущность, Аристотель не может, ибо такая сущность была бы неопределимой. Поэтому он пишет: «Будет ли сущность одна у всех, например у (всех) людей? Это было бы нелепо: ведь все вещи, у которых сущность одна,- [образуют] одно. А может быть, таких сущностей будет много, и они будут различные? Но и это невозможно» (III, 4, 51) . Здесь Аристотель не находит ничего лучшего, как указать на материю как источник индивидуализации. «И это различные вещи,- говорит он,- благодаря материи, она (вещь. — А. Ч.) в обоих случаях [различная], а вместе с тем — одно и то же по виду (ибо вид неделим) » (VIII, 8, с. 124). Поэтому «то, что по числу образует множество, все имеет материю» (XII, 8, с. 214), и все «предметы различаются по материи» (XII, 2, с. 204), и не только предметы, но и люди: Каллий и Сократ различны «благодаря материи» (VII, 8, с. 124). Однако материя не может придать существенные различия, поэтому люди, в сущности, одинаковы. Эта общефилософская установка не отражается на социальном утверждении Аристотеля о природном неравенстве людей, из которых одни якобы по своей сущности рабы. Философски же остается совершенно неясным, как то, что не содержит в себе никакой определенности, можно индивидуализировать, поскольку в материи нет существенных различий. Именно поэтому материя составляет источник случайности в мире. Выходит, что все различия между вещами случайны (разумеется, вещами одного и того же вида). Если же эти различия не случайны, тогда в этом мнимом уже виде надо искать несколько видов, внутри которых различия между индивидами случайны.                   4.  Возможность и действительность формы           До сих пор отношение между формой и материей мы трактовали статично: форма как суть вещи, как ее сущность — общее, материя — тот материал, в котором это общее неоднократно запечатлено. Но данное отношение Аристотель трактует динамически, вводя в философию эпохальные понятия «возможность» («дюнамис») и «действительность» («энергейа»). Они позволяют представить отношение материи и формы в движении.         Носителем возможности является материя. Оформляясь, она переходит из состояния возможности в состояние действительности: «Материя дается в возможности, потому что она может получить форму, а когда она существует в действительности, тогда Она [уже] определена через форму» (IX, 8, с. 158 — 159). Но полная действительность — это не действительность вещи, а действительность формы, в форме нет примеси возможности [быть и не быть], которая вещи придается материей. Отсюда относительность любой вещи. Вещь действительна лишь в той мере, в какой Она обладает сутью. Говоря, что действительность идет впереди возможности (IX, 8, с. 159), Аристотель отдает приоритет форме перед материей, впадая тем самым в идеализм.          По мере своего оформления материя утрачивает свои возможности стать иной. Но и самая последняя материя сохраняет тем не менее какую-то возможность стать иной, но уже в пределах определенного вида. Когда вещь изменяется, оставаясь, в сущности, той же самой (человек стареет), то это происходит благодаря материи.           Понятие возможности у Аристотеля делает мир диалектичным. Тот закон бытия, о котором говорилось выше, на уровне возможности не действует. Аристотель исключил для вещей возможность содержать в себе противоположности, а тем более противоречия. Но суть возможности состоит в том, что она содержит в себе противоположности. Аристотель и говорит, что «в возможности одно и то же может быть вместе противоположными вещами, но в реальном осуществлении — нет» (IV, 5, с. 70). Поэтому Гераклит был бы прав, если бы все, что он утверждал о единстве противоположностей, он утверждал бы под знаком возможности. В самом деле, человек может быть и живым, и мертвым, и добрым, и злым, и прекрасным, и безобразным, но в действительности он или жив, или мертв и т. п.          Далее, возможность — одна из форм существования относительного небытия. Материя может обладать формой, но может быть и лишена ее, будучи таким образом первоматерией. Даже если материя обладает формой, то она лишена всех остальных. Лишенность («стерезис») — это и есть небытие. Таков второй смысл небытия из тех трех смыслов, которые упоминались выше. Таким относительным небытием и оказывается материя, особенно первая материя, у которой лишенность тотальна. Однако надо отметить, что Аристотель предпочитает видеть в первой материи не столько отсутствие форм, не столько лишенность, сколько способность воспринимать любые формы, богатство возможностей, поэтому его материя — не столько платоновское почти что небытие, сколько именно жизнерадостная возможность стать всем.         Наконец, сама диалектика возможности и действительности позволяет Аристотелю определить в самом общем виде движение (изменение): «Движением надо считать осуществление в действительности возможного, поскольку это — возможно» (XI, 9, с. 195).        5. Энтелехия и телеология. Целевая причина         «Осуществление» выражается у Аристотеля термином «энтелехия». Например, по Аристотелю, яйцо является птенцом в возможности, но не энтелехиально. Аристотелевское мировоззрение телеологично. В его представлении все процессы, имеющие смысл, обладают внутренней целенаправленностью и потенциальной завершенностью. И это тотально. «Обусловленность через цель,- подчеркивает Аристотель, — происходит не только «среди поступков, определяемых мыслью», но и «среди вещей, возникающих естественным путем» (ХI, 8, с.193). Из примера с цыпленком и яйцом видно, что Аристотель называл энтелехией осуществление целенаправленного процесса. Конечно, в то же время он не мог знать, как в действительности в яйце формируется птенец, и был вынужден рассуждать умозрительно. В результате у него получилось, что «формальный» птенец предшествует реальному птенцу, ибо «с точки зрения сущности действительность идет впереди возможности» (IХ, 8, с, 159).          В определенной мере это верно, ибо развитие птенца в яйце — это реализация и развертывание генетического кода, заложенного в зародыше цыпленка. Но это, по-видимому, неверно относительно неорганической природы. Какая программа может быть у галактики? К тому же Аристотель имел в виду не столько некую программу, сколько благо. Для него цель — это стремление к своему благу. Всякая возможность стремится реализовать себя, стать полномерной. Поэтому каждая потенция, стремясь к реализации, стремится тем самым не только к своему благу, но и к благу вообще. Поэтому у Аристотеля понятие цели, которое на уровне науки того времени никак не могло быть раскрыто конкретно, сводится к понятию стремления к благу. Но это благо не потустороннее, как у Платона, не благо вообще, а конкретное благо как завершение и осуществление конкретной потенции, ее энтелехия. В понятии «того, ради чего», в понятии цели как самоосуществления, отождествляемого с благом, и находит Аристотель третью высшую причину, или третье первопачало всего сущего, первоначало, действующее повсюду и всегда.          Движущая причина. Четвертое и последнее первоначало Аристотель находит в движущей причине. Ведь «всякий раз изменяется что-нибудь действием чего-нибудь и во что-нибудь» (XII, 3, с. 205). Говоря об источнике движения как движущей причине, Аристотель исходит при этом из некоей догмы, согласно которой «движущееся [вообще] должно приводиться в движение чем-нибудь» (XII, 8, с.212), что означает отрицание спонтанности движения. Материя у Аристотеля, как уже было сказано, пассивна. Активна форма, она же сущность (неделимый вид): «Сущность и форма, это — деятельность» (IX, 8, с. 159). Однако и эта деятельность имеет внешний источник в некоей высшей сущности, высшей форме, в некоем перводвигателе. В «Метафизике» сказано: «Чем вызывается изменение? Первым двигателем. Что ему подвергается? Материя. К чему приводит изменение? К форме» (XII, 3, с. 205).                        Заключение           Четыре первоначала, или высшие причины. Аристотель так подытоживает свое учение о первых началах и высших причинах в «Метафизике»: «О причинах речь может идти в четырех смыслах: одной такой причиной мы признаем сущность и суть бытия…; другой причиной мы считаем материю и лежащий в основе субстрат; третье — то, откуда идет начало движения; четвертый — причину, противолежащую [только что] названной, а именно — «то, ради чего» [существует вещь] и благо (ибо благо есть цель всего возникновения и движения) » (I,3, с.23). При этом разъясняется, что суть бытия — основание, почему вещь такова, как она есть, основание, восходящее в конечном счете к понятию вещи как некоторой причине и началу. В другой книге «Метафизики» сказано: «Причина в одном смысле обозначает входящий в состав вещи [материал], из которого вещь возникает… В другом смысле так называется форма и образец, иначе говоря — понятие сути бытия… Далее, причина, это — источник, откуда берет свое первое начало изменение или успокоение… Кроме того, о причине говорится в смысле цели, а цель, это — то, ради чего» (V, 2, с. 79).           Вещь обычно обладает всеми четырьмя причинами. Например, причинами статуи являются и ваятельное искусство, и медь: первое — как источник движения, вторая — как материя. Но действуют и формальная причина, и целевая. Скульптор, создавая статую, придает ей форму, которую он имел в голове как цель, определявшую все его действия — не стихийные, а целеустремленные, а в случае успеха при реализации цели в материале — и энтелехиальные.          В деятельности человека присутствуют все четыре разновидности причин. Аристотель это подметил глубоко. Однако он этим не ограничился и уподобил мироздание человеческой деятельности, что стало уже проявлением антропоморфизма. В своем учении о высших причинах и первых началах всего сущего Аристотель отдал дань свойственному всякому идеализму отвлеченному безличному — в отличие от мифологического — философско-идеалистическому антропоморфизму.        Итак, не считая основного закона бытия, или начала всех аксиом, у Аристотеля четыре первоначала: материальная причина, отвечающая на вопрос «Из чего?»; формальная причина, отвечающая на вопрос «Что это есть?»; движущая причина, отвечающая на вопрос «Откуда начало движения?»; целевая причина, отвечающая на вопрос «Ради чего?».         Все четыре причины извечны. В «Метафизике» сказано: «Все причины должны быть вечными» (VI, 1, с. 108). Но сводимы ли они друг к другу? И да, и нет. Материальная причина несводима к другим. А формальная, движущая и целевая причины фактически сводятся к одной. В «Физике» об этом сказано так: «Чтo именно есть» и «ради чего» — одно и то же, а «откуда первое движение» — по виду одинаково с ними» (II 7, с. 34 — 35).          Таким образом, четыре причины распадаются на две группы: на материю и совечную ей формально-движуще-целевую причину.               Список литературы: 1.     Аристотель «Метафизика»//соч. в 4 т. М., 1976, т.12.      Антипенко З.Г. «Диалектика истины и красоты в философском наследии Платона и Аристотеля». М., АН СССР, 1983  3.     Авченко О. А. Прозрение Пьера Шардена // Философия и космология. Винница-Днепропетровск, 2005. Спецвыпуск №24.     Базалук О. Модели мироздания // Философия и космология. Винница; Днепропетровск, 2005. Спецвыпуск №2.5.      Бердяев Н. А. Философия свободы // Бердяев Н. А. Сочинения. М., 1994.6.      Бонна А. «Греческая цивилизация» изд. «Феникс», 1994, т.27.     Бочаров В.А.. «Аристотель и традиционная логика. Анализ
силлогистических теорий.» М., МГУ, 19848.      Борисковский П. И. Древнейшее прошлое человечества. М., 1979.9.     Донских О.А., Кочергин Н. «Античная философия» изд. МГУ, 1993 10.                       Мироненко А. А. Эволюция уровней организации материи. Южно-Сахалинск, 2000. 11.                       Сергеев К.А., Слинин Я.А.. «Диалектика категориальных форм мышления». ЛГУ, 198712.                        Чанышев А.Н. «Аристотель» М., изд. «Мысль» 198113.                         Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. 2. М., 1966.  

…материя конечна
но не вещь.
Иосиф Бродский

«Метафизика» читать бесплатно онлайн книгу📙 автора Аристотеля, ISBN: , в электронной библиотеке MyBook

Трудно, конечно, хотя бы примерно вычислить момент, когда мне стало известно имя Аристотеля, зато я точно помню, что первое его произведение, о котором мне довелось услышать – это именно «Метафизика», самое, на мой взгляд, ускользающее от издателей произведение. Во всяком случаясь, стремясь начать свое знакомство с Аристотелем с этой работы, я перерыла немало его сборников, но «Метафизику» в них чаще всего обделяют вниманием. А отдельные издания и вовсе днем с огнем не сыщешь, так что, считаю, мне повезло наконец приобрести книгу и ознакомиться с оным произведением. Почему с ним? Ответ прост, именно на него чаще всего ссылаются отцы церкви.

Сочинение, что и говорить, заставляет порядком напрячься и поломать мозги. Лично меня оно еще заставляло сдерживать восклицания типа «зачем, прекрати», потому что сколько бы исследователи ни превозносили каждое слово Аристотеля, у меня сохранилось стойкое ощущение, что его частенько несет не в ту степь, как, впрочем, большинство философов. Рассуждения о мудрости, знаниях и человеческой природе пропитаны явным негативом к конкретным личностям. Львиную долю времени Аристотель употребляет на разбор по полочкам известного и давно забавляющего меня вопроса «сущее и не-сущее» (вот чем, значит, упар… то есть вдохновлялся Фома Аквинский), требующего постоянного повторения оных слов, что приводит к построению занятных предложений и где как раз все более или менее ясно. Первоначала и сущности же во всей своей масштабности хоть и вызвали интерес, но требовали мощного вникания. Организм отчаянно сопротивлялся и в какой-то момент, каюсь, уснул в обнимку с Аристотелем. Приятное и несколько угрожающее соседство.

Хотя в целом чтение оказалось любопытным, отрезвляющим и действительно вдохновляющим, впечатления у меня остались смазанными из-за Аквинского и компании, о которых, читая Аристотеля, невозможно было не думать, ибо многие прямо-таки говорили его словами. и не краснели

Излишне, думаю, говорить о том, что книга исключительно для интересующихся – об легком развлекательном чтиве здесь речи нет.

Метафизика Аристотеля

«Мета-» или μετὰ- — это греческий префикс, означающий «за пределами»; Таким образом, «метафизика» буквально означает выход «за пределы физики». Действительно? В самом деле? Когда я начинаю читать «Метафизику Аристотеля» , я обязуюсь выйти на за рамки физики ? И я подумал, что читать книгу Аристотеля Physics было трудно. Но несмотря на все трудности или даже противоречия, связанные с Metaphysics , он оказался одним из самых богатых и самых полезных опытов чтения во всей классической философии.

Как указывает Хью Лоусон-Танкред из Лондонского университета в полезном предисловии к изданию Penguin Books книги Аристотеля «Метафизика », текст «Метафизика » сам по себе проблематичен. В то время как Аристотель говорит об идеях, собранных здесь, как о продолжении идей, ранее обсуждавшихся в Физика и Категории , Лоусон-Танкред предполагает, что Метафизика на самом деле может быть чем-то вроде разрозненного собрания текстов, которые не всегда могут быть примирились друг с другом.

Каким бы ни был случай с «Метафизика » и процессом, посредством которого эти аристотелевские тексты были объединены в том виде, в каком они есть сегодня, мы все можем согласиться с тем, что Аристотеля здесь интересуют самые фундаментальные философские вопросы о том, что это означает. быть — «быть qua быть», поскольку здесь неоднократно переводится один ключевой термин, хотя qua — это латинский предлог, а не греческий.

Аристотель начинает Метафизику с того, что пишет: «По природе все люди хотят знать» (стр.4). Обновите его, чтобы сказать «все люди», и я полностью согласен. На протяжении Метафизика , как и Физика и Категории , Аристотель следует этому стремлению знать, действуя в соответствии со строгой логикой предикации: может ли одно за другим с полной логической последовательностью следовать как за сказуемое следует за своим подлежащим в предложении, которое выражает согласованную истину? В этом отношении характерны отрывки, в которых Аристотель в качестве принципа заявляет, что «невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время одновременно находилось и не находилось в одном и том же в одном и том же отношении» (стр. .88), и когда он впоследствии пишет, что «не может быть ничего промежуточного между утверждением и отрицанием. Мы должны либо утверждать, либо отрицать любой предикат любого отдельного субъекта »(стр. 106).

С его интересом к идее «сущности как субстанции» как ключевого элемента «бытия как бытия», Аристотель предлагает читателю: «[L] и мы делаем дальнейшие предположения, что у нас есть три вещи на нашем пути. руки — материя, форма и составные части — и эта материя, форма и состав — каждая субстанция .Тогда: (i) в некотором смысле даже материя будет считаться частью части чего-либо, но (ii) иным образом материя не будет рассматриваться как часть, поскольку части предмета будут только теми, которые составляют счет формы »(стр. 201; курсив оригинала).

Читатели работ Аристотеля помнят его изложение в «Никомахова этика » идеи о том, что каждая добродетель является желательным средством между двумя противоположными и одинаково нежелательными крайностями. Этот интерес к созданию всеобъемлющей и всеобъемлющей системы категоризации аналогично формулирует утверждение Аристотеля в «Метафизика », что противоположности всегда приходят парами:

«Если предположить, что одна вещь имеет единственное противоположное, Возможный вопрос: , каким образом единство и множественность противоположны, а — каким образом равенство противоположно величию и малости.Ключ к разгадке — использование вопросительного «ли». В конце концов, мы используем этот термин только в случаях возражения. Мы спрашиваем, «является ли что-то белым или черным и« белым »это или нет, но не спрашиваем« является ли что-то человеком или белым »(стр. 300).

Ученые-религиоведы и богословы могут проявить особый интерес к постулату Аристотеля о существовании «первопроходца», который предшествует всему остальному и не движется ничем другим, как, например, когда Аристотель предполагает, что «должна быть некая вечная неподвижная субстанция. » (п.368). Впоследствии Аристотель исследует эту идею более подробно, написав, что «существует своего рода вечная, неподвижная субстанция, которая отделена от чувственных вещей … [Она] не имеет частей и неделима. Причина в том, что это источник движения в течение бесконечного времени … [I] t не подвержен влиянию или изменению, поскольку все другие движения следуют за движениями в пространстве »(стр. 375).

Сразу чувствуется, как эта линия рассуждений могла повлиять на богословов и церковных лидеров во время зарождения христианства, спустя столетия после смерти Аристотеля.Всегда желательно иметь поддержку аристотелевской логики в любом состязании идей. Или, перефразируя одну из песен из мюзикла Лин-Мануэля Миранды Гамильтон (2015): Это должно быть хорошо, должно быть приятно, иметь Аристотеля на вашей стороне …

Последующие части Метафизика , я должен признаться, мне было не так интересно. Здесь видны проблемы, присущие книге, которая в основном содержит огромную массу конспектов лекций, собранных студентами и составленных по своему усмотрению.Может быть немного утомительно слышать еще больше рассуждений (и нападок) Аристотеля на утверждения платоников о связи между математическими концепциями и платоническими формами, например, когда Аристотель пишет: «В любом случае, все методы, используемые [платониками] для демонстрации форм провал. Есть некоторые, которым нельзя придать логическую форму. Другие создают Формы даже для тех вещей, для которых они не предполагают существования Форм. Возьмите аргумент от наук. Это даст Форму для каждого возможного объекта науки! » (п.402) А обширные нумерологические размышления к концу, вероятно, будут интересны только изучающим нумерологию.

И все же я очень рад, что прочитал The Metaphysics . В конце концов, Аристотель стоит в начале стольких научных дискуссий — об этике, логике, физике, политике, риторике, естествознании. Так и с метафизикой. Весь этот грандиозный разговор, выходящий за рамки физики, на самые фундаментальные вопросы бытия и реальности — этот разговор, который теперь включает работы Лейбница, Декарта, Спинозы, Милля, Локка, Канта, Шопенгауэра, Гегеля, Рассела, — начался с Аристотеля. Метафизика возвращает нас к тому месту, где началась эта беседа.

Аристотель: Метафизика | Интернет-энциклопедия философии

Когда Аристотель сформулировал центральный вопрос группы работ, известных нам как его Метафизика , он сказал, что это вопрос, который никогда не перестанет подниматься. Он был прав. Он также считал свой вклад в решение этого вопроса частью последней фазы ответа на него. Думаю, в этом он тоже был прав. Метафизика — одна из самых полезных книг для решения вопроса, ответ на который является одной из вещей, которые делают нас людьми. В наше время этот вопрос по большей части скрыт за стеной софистики, а книга, которая могла бы привести нас к его открытию заново, еще более тщательно спрятана за лабиринтом недоразумений.

Пол Шори, ученый, чей неплохой перевод Republic является Гамильтонским изданием Собрание сочинений Платона , назвал «Метафизику » «безнадежной путаницей», которую никто не понимает. «Изобретательность домысла.«Я думаю, можно с уверенностью сказать, что больше людей узнали важные вещи от Аристотеля, чем от профессора Шори, но к какому выводу, кроме его, можно прийти по поводу работы, в которой две книги пронумерованы одной, которая происходит от возвышенного описания жизни божественного интеллекта в его двенадцатой книге, которая заканчивается двумя книгами, полными бесконечных споров по второстепенным деталям платоновского учения о формах, доктрины, которую Аристотель уже решительно опроверг в ранних частях книги, тех частях, в которых он это не защищает? Книга определенно не была написана как единое целое; он был составлен, и, если допустить это, нельзя ли признать, что он был составлен плохо, что кристаллизовало бессвязную амбивалентность по отношению к учению Платона? После трех столетий, в течение которых никто не проявлял к ней особого интереса, «Метафизика » становится интересной для ученых девятнадцатого века как историческая загадка: как можно было собрать такую ​​неразбериху?

Я узнал больше всего из чтения книги Метафизика в тех случаях, когда я принимал рабочую гипотезу о том, что она была составлена ​​кем-то, кто понимал Аристотеля лучше, чем я или ученые, и этим кем-то (почему бы не назвать его Аристотелем? ) думал, что части составляют понятное целое, которое лучше всего понимается при чтении в таком порядке.Моя основная задача здесь — дать вам некоторое представление о том, как Metaphysics выглядит в целом, но картина, которую я нарисую, зависит от нескольких гипотез, независимых от основной. Невозможно начать читать «Метафизику » без двух устройств: один — это набор решений о том, как переводить центральные слова Аристотеля. Ни один из известных мне переводчиков Аристотеля здесь не поможет; все они будут сбивать вас с толку, особенно в «Метафизике » , даже чем в других работах Аристотеля.Другая часть оборудования, и я думаю, столь же незаменимая, — это некоторая перспектива отношения Метафизики к платоническим диалогам. В этом вопросе ученые, даже лучшие из них, вообще не проявили никакого воображения. В диалогах, по их мнению, Платон излагает «теорию», вкладывая ее в уста Сократа. Есть место для интерпретации, но в целом предполагается, что мы все знаем эту теорию. Аристотель должен принять эту теорию или отвергнуть ее. Если он, кажется, делает и то, и другое, то это потому, что отрывки, написанные каким-то платоником, были вставлены в его текст, или потому, что вещи, которые он написал, когда он был молод, и то, что он писал, когда он был молод, и то, что платоник, было объединено с другими вещами на похожие темы, которые он написал, когда он был старше и его мысли были другими и его собственными.

Содержание

  1. Аристотель и Платон
  2. Перевод Аристотеля
  3. Значение Ousia (Бытие) у Платона
  4. Усия по Аристотелю
  5. Доктрина категорий
  6. Центральный вопрос метафизики
  7. Мир как космос
  8. Формы, целостность и сущность
  9. Бытие разумных вещей
  10. Материя и форма у Аристотеля
  11. Ссылки и дополнительная литература

1.Аристотель и Платон

Платон, которого мы должны знать из его диалогов, — это тот, кто постулировал, что на каждое имя, которое мы даем телам в этом мире, есть бестелесное существо в другом мире, одно, пока их много, статичное, пока они меняются, совершенное, пока они вообще неприятны. Неудивительно, что те, для кого это Платон, находят его доктрину абсурдной и приветствуют Аристотеля, который, как они находят, говорит, что бытие в его высшей форме находится в отдельном человеке или лошади, что математические вещи являются абстракциями от чувственных тел и что, если есть идеальный мужчина помимо людей, в силу которого все они называются людьми, тогда должен быть еще третий вид людей, в силу которого форма и люди могут иметь одно и то же имя, и все же четвертый, и так далее.Вы не можете перестать добавлять новых идеальных мужчин, пока не согласитесь, что было абсурдно добавлять первого или что-то еще, кроме простых мужчин. Это упрямый, упрямый Аристотель, которого не следует бояться вымыслов, мистических разговоров, живущих в мире, в котором мы живем, и зная, что это единственный мир, который существует. К сожалению, этот Аристотель — фикция, проекция нашей нефилософской сущности. Он живет лишь в горстке предложений, вырванных из контекста. Истинный Аристотель действительно принимает за чистую монету мир, который мы находим, и все наши обычные мнения о нем — берет их, исследует и находит их недостающими.Именно мир, каким мы его находим, для Аристотеля постоянно показывает, что наши обычные, материалистические предрассудки ошибочны, а отказ от этих предрассудков показывает, в свою очередь, что мир, который мы нашли, не был возможным миром, что мир как мы должны задуматься о том, что это гораздо более богатый мир, загадочный и захватывающий.

Те из вас, для кого чтение платоновских диалогов было битвой, которую вы выиграли, проиграв, открывающим глаза опытом, из которого, если нет движения вперед, нет пути назад, следует познакомиться с этим Аристотелем.Но вы найдете на своем пути все те отрывки, в которых Аристотель, кажется, обсуждает диалоги и делает это поверхностно. У каждого диалога есть поверхность, на которой Сократ говорит загадками, формулирует полуправду, которая требует уточнений и исправлений, аргументирует ответы, данные другими, как если бы он разделял их мнение, и притворяется, что ничего не понимает. Платон никогда не поправляет своих читателей, как и Сократ для своих слушателей. Это означало бы успокоить нас, убаюкивать нас, как только мы начинаем беспокоиться из-за того, что мы чувствуем, когда бодрствуем.Платоническое письмо, как и сократическая речь, призвано пробудить и направить философское мышление путем представления, защиты и критики правдоподобных ответов на важные вопросы. Платоновско-сократовские слова сделали свою работу только тогда, когда мы вышли за их пределы, но они остаются в диалогах как совокупность того, чем они были задуманы — неудовлетворительных утверждений. Апостол Гиппократ находит 81 место в «Метафизике » , где Аристотель не согласен с Платоном. Неудивительно, что сам Аристотель почти ни в одном из этих мест не использует имя Платона.Аристотель обращается к аудитории студентов, которые прочитали диалоги и продолжает работу над диалогами. Многие, возможно, большинство учеников Аристотеля, как и современные ученые, нашли бы теории и ответы в диалогах Платона. Аристотель не заработал бы себе как преподаватель философии, если бы не заставил своих учеников выйти за пределы этого положения. Аристотель постоянно ссылается на диалоги, потому что это лучшие и наиболее полные тексты, которыми он и его ученики делятся. Аристотель не согласен с Платоном в некоторых вопросах, но менее широко и менее глубоко, чем он не согласен со всеми другими авторами, которых он называет.Метафизика неизбежно выглядит как атака на Платона только потому, что книги Платона намного лучше, чем все, что осталось от Фалеса, Эмпедокла или кого-либо еще.

Итак, мое первое предположение заключалось в том, что «Метафизика », — это одна книга с одним сложным аргументом, а второе — то, что, связавшись внутри себя, «Метафизика » может быть согласована с диалогами Платона. Я предполагаю, что дискуссии в диалогах могут быть восприняты как воплощение формулировок Аристотеля, а они, в свою очередь, могут быть приняты как формулировки этих дискуссий.Достаточно попробовать очень немного из этого, чтобы обнаружить, что многое начинает становиться на свои места. Например, послушайте Аристотеля в Книге I, главе 9 Метафизики : «Формы… не являются причинами движения или каких-либо других изменений… И они никоим образом не помогают ни в познании других вещей. … или к их существованию … Более того, все остальное не происходит из Форм в любом из обычных смыслов «от». И сказать, что Формы являются паттернами и что в них участвуют другие вещи, означает пустые слова и поэтические метафоры.«Разрушительное нападение на Платона, не так ли? Либо это? Аристотель говорит, что постулирование форм не объясняет ни одной единственной вещи, которую хотелось бы знать. Но разве Сократ не говорит в « Phaedo », что называть красоту самой причиной красоты прекрасных вещей — это «безопасный, но глупый ответ» — что нужно начинать с нее, но также нужно выходить за ее рамки? Опять же, всем известно, что Платонический Сократ утверждал, что формы были отделены от вещей в чувственном мире, отдельно друг от друга, в то время как Аристотель настаивал на том, что формы находятся в вещах.Вспомните только что упомянутый отрывок Phaedo . Разве Сократ не говорит, что причиной жара горячего предмета является не само тепло, а огонь? Где же тогда форма Сократа? Аристотель учил, что причины характеристик вещей следует искать не в отдельном мире форм, а в первичных примерах этих характеристик прямо здесь, в этом мире. Это учение может показаться отрицанием главного постулата Платона, но послушайте, как сам Аристотель объясняет его в книге II, главе 1 «Метафизики » : «О вещах, к которым принадлежит один и тот же предикат, к которому он принадлежит в высшая степень — это то, в силу чего оно принадлежит и другим.Например, огонь — самое горячее из того, что на самом деле называется «горячим», потому что огонь является причиной горячего в других ». Вы слышите эхо? Опять же, Аристотель учит, что форму следует понимать как всегда действующую, а не статичную, как платоническую форму, или это так? Разве Незнакомец и Теэтет не согласны в «Софисте», что было бы «чудовищно и абсурдно» отрицать принадлежность жизни, движения и души к понятным вещам? Разве они действительно не определяют быть как способность действовать или быть затронутым? Разве Сократ в «Теэтете » не придерживается того же определения, когда истолковывает мир как состоящий из бесконечности сил действовать и подвергаться влиянию? Диалоги Платона не излагают теорию форм.Они предложили способ начать работу по философскому исследованию, и Аристотель полностью движется в этом направлении. Многое в его сочинениях, которое является закрытой книгой для тех, кто настаивает на том, чтобы видеть в нем оппонента Платона, открывается, когда кто-то позволяет диалогам служить ключом.

2. Перевод Аристотеля

Тогда мы, не колеблясь, возьмем любой свет, который мы можем найти в диалогах, и направим его на текст Аристотеля, по крайней мере, чтобы увидеть, выйдет ли что-нибудь в свет. И это подводит меня к третьему предположению: английское слово «субстанция» не помогает понять слово Аристотеля ousia .Центральный вопрос Metaphysics : что такое ousia ? Аристотель утверждает, что это то же самое, что и вопрос: что есть бытие? и что это фактически вопрос, который задавал каждый, кто когда-либо занимался философией или физикой. Поскольку мы не разделяем язык Аристотеля, мы не можем знать, что он утверждает, пока не найдем способ перевести ousia . Переводчики дают нам слово «субстанция» только потому, что это делали более ранние переводчики и комментаторы, а они, в свою очередь, сделали это потому, что еще более ранние переводчики на латынь передали его как « субстанция ».Философия раннего Нового времени на всех европейских языках полна дискуссий по существу, которые восходят к латинским версиям Аристотеля. Хотя устные традиции сохраняют значения, эта письменная традиция безвозвратно похоронила смысл Аристотеля. Мы должны игнорировать его и получить доступ к значению ousia из его использования Платоном, но прежде чем мы это сделаем, беглый взгляд на происхождение слова «субстанция» может помочь нам похоронить его.

Первые латинские переводы Аристотеля пытались разными способами перевести ousia , но к четвертому веку нашей эры, когда св.Августин жил, только два оставались в употреблении: essentia была образована как формальная параллель с ousia , от причастия женского рода единственного числа глагола to be плюс абстрактное окончание существительного, так что целое было примерно эквивалентно английскому переводческая сущность; второй перевод, субстанция , был попыткой приблизиться к ousia , интерпретируя его использование Аристотелем как нечто вроде «стойкого субстрата». Августин, который не интересовался интерпретацией Аристотеля, думал, что, хотя все в мире обладает субстанцией , сохраняющейся лежащей в основе идентичностью, полнота того, что предполагается словом essentia , может принадлежать не сотворенным вещам, а только их создателю. .Аристотель, который совершенно ясно говорит о том, что творение невозможно, не верил в такие вещи, а Августин не думал, что верит. Но собственное мышление Августина предлагало последовательный способ различить два латинских слова, употребление которых было запутанным. Боэций в своих комментариях к Аристотелю последовал примеру Августина и, следовательно, всегда переводил ousia как субстанцию ​​, и его использование, похоже, решило этот вопрос. И поэтому слово, придуманное антиаристотелевским Августином для обозначения низкого и пустого существа, появляется в наших переводах слова, значение которого Аристотель считал высшим и наиболее полным смыслом бытия.Декарт в своей книге « Размышления » употребляет слово «субстанция» только языком, приставленным к щеке; Локк явно анализирует это как пустое понятие незнаю чего; и вскоре после этого слово высмеивается из словаря серьезного философского начинания. Неудивительно, что «Метафизика » перестала оказывать влияние на живое мышление: ее друзья вырезали из нее сердце.

3. Значение Ousia (бытия) у Платона

Что означает ousia ? Это уже причудливое идиоматическое слово в обычном употреблении, когда Платон овладевает им.По причуде нашего собственного языка можно действительно сказать, что это означает субстанцию, но только, я повторяю только, в том смысле, в котором богатый человек называется человеком субстанциального. Вы можете спокойно позволить своей дочери выйти за него замуж, потому что вы знаете, где он будет и чем он будет заниматься завтра и через двадцать лет. Ousia означало постоянную собственность, недвижимость, непередаваемые товары: не имущество, которое мы всегда используем или потребляем, а то, что остается — землю, дома, богатство, которое никогда не тратится, поскольку оно порождает новое богатство без каких-либо затрат сам.Когда Сократ спрашивает Мено о ousia пчелы, он использует не технический философский термин, а метафору: какое состояние пчелы наследует каждый, просто родившись пчелой? Состоятельный человек, обладающий постоянным богатством, является тем, кем он является, благодаря тому, что ему принадлежит. Пчела относится к его постоянным и переменным характеристикам, как человек — к его постоянным и расходуемым богатствам. Метафора делает второй шаг в применении к добродетели: различные примеры добродетели у мужчины, женщины, раба и остальных должны иметь некую неизменную сердцевину, которая делает их добродетелями.Должно быть какое-то единственное значение, на которое мы всегда ссылаемся, когда объявляем что-либо добродетелью. Это шаг, который Сократ постоянно настаивает на том, чтобы Менон должен был сделать это. Но помните, что в сцене с мальчиком-рабом Сократ дважды соблазняет мальчика-раба дать правдоподобные неправильные ответы о стороне двойного квадрата. Есть ли ousia добродетели? Сократ использует это слово не как результат индукции, абстракции или определения, а как расширение уже натянутой метафоры. У людей есть одноразовые товары, которые приходят и уходят, а мусорные товары остаются; пчелы имеют одни характеристики, которыми они различаются, и другие, которыми они обладают; добродетели различаются, но одинаковы ли они во всем, кроме названия? Даже если да, должно ли это быть определение, которое они разделяют? Не у всех мужчин есть ousia .Обычно это делают всего несколько мужчин. Остальные из нас работают на них, продают им, женятся на них, собираются на холмах, чтобы уничтожить их, но не имеют того, что у них есть. Возможно, добродетелей всего несколько или только одно.

Слово ousia , как его трактует Сократ Платона, кажется обоюдоострым оружием. Он явно отвергает способ Мено сказать, что такое добродетель, но неявно предполагает, что очевидная альтернатива также может потерпеть неудачу. Если добродетель — это не просто бессмысленный ярлык, неоднозначно используемый для многих несвязанных вещей, это не означает, что она должна однозначно называть одно и то же содержание в каждой из вещей, которые она называет.Поскольку ousia — это наша метафора, давайте спросим, ​​что означает богатство . Если у бедняка есть хижина, корова и запасы еды, разве это его богатство? Он, конечно, небогат. С другой стороны, Король Лир говорит, что «наши самые подлые нищие в самых бедных излишни»; Ни одна человеческая жизнь не может быть настолько тонкой, чтобы не было недостатка в чем-либо, кроме удовлетворения голой потребности. У нищего, как и у семьи, получающей пособие, нет средств удовлетворить нужды, но по этой причине нет необходимости отказываться от того имущества, которое придает жизненный комфорт или непрерывность.Его богатство происходит от богатства других. Мелкий фермер может сохранять некоторую степень независимости, которой обладает богатый человек, но один плохой год может его уничтожить. Он либо накопит достаточно, чтобы стать богатым, либо его жизнь останется небольшой аналогией с жизнью богатых. Богатство означает, во-первых, только то, что есть у некоторых людей, а у остальных нет, но потому, что означает, что это также, в то же время, во вторую очередь означает то, чем все мы обладаем.В значении слова «богатство» действует двусмысленность, которая не связана с неправильным словарным запасом и вовсе не с языком: оно выражает то, как обстоят дела. Различное богатство существует путем происхождения от богатства и по аналогии с ним в эмпатическом смысле. В самом деле, Менон, который спонтанно определяет добродетель, перечисляя добродетели, столь же сильно склонен сказать, что власть управлять людьми и имуществом — единственная добродетель, которая существует. Он не может разрешить логические трудности, которые вызывает Сократ в отношении своих ответов, но все они разрешимы.На самом деле Мено считает, что добродетель — это ousia в простом смысле больших денег, и что женщины, дети и рабы могут иметь добродетель только производно и неоднозначно. Вопрос Сократа — одна из тех безумно ироничных игр, в которые он всегда играет. ousia добродетели, согласно Мено и Горгиасу, это ousia .

4. Усия у Аристотеля

Когда слово ousia встречается в текстах Аристотеля, именно скрытая история его использования, а не этимология определяет его значение.Прежде всего, это слово заполняет пробел в языке бытия, поскольку в греческом нет слова для обозначения вещь . Два ближайших эквивалента: для и для chrema . «На» просто означает все, что есть, и включает в себя синий цвет, длину двух футов, ходьбу и все, что можно назвать. Для chrema означает вещь использованная, использованная, потраченная или потребленная; любой вид владения, а именно то, что не ousia . ousia скрепляет, остается и решительно делает своего обладателя кем-то.В словаре денег ousia означает и chremata , поскольку все, что остается постоянным в вещи , относится ко всем onta , которые приходят и уходят. ousia также несет в себе ощущение чего-то, что каким-то образом принадлежит всем, но непосредственно и полностью лишь немногим. Слово готово стать темой исследования бытия Аристотелем, потому что и слово, и исследование были придуманы Платоном. Для Аристотеля исследование природы бытия начинается с наблюдения, что бытие подразумевается во многих смыслах.Это похоже на начало Менона, и его следует подвергнуть тому же сократовскому сомнению.

Предположим, что есть какое-то одно смысловое ядро, на которое мы ссылаемся всякий раз, когда говорим, что что-то есть. В чем его содержание? Гегель говорит о бытии как бытие:

«это не должно чувствоваться, восприниматься чувствами или изображаться в воображении… это просто абстракция… абсолютно негатив… просто Ничего. ».

И разве он не прав, как Парменид до него? Оставьте в стороне все те характеристики, которыми различаются существа, а что осталось позади? Для Аристотеля это означает, что бытие не является универсальным или родовым.Если бытие — это всеобъемлющий класс, к которому все принадлежит, как у него могут быть подклассы? Он должен быть разделен по отношению к чему-то внешнему. Существа следует различать по наличию или отсутствию какой-либо характеристики, но эта характеристика должна быть либо классом внутри существа, уже отделенным от остальных посредством ссылки на что-то предшествующее, либо не-бытием. Поскольку оба невозможны, бытие должно быть уже разделенным: высших родов или высших классов вещей должно быть неснижаемо много.Это учение Аристотеля о категориях, и, по его мнению, бытие означает по крайней мере восемь различных вещей.

5. Доктрина категорий

У категорий есть знакомые названия: качество, количество, отношение, время, место, действие, бытие, на которое воздействуют. Вопрос, который Сократ задал о вещах: «Что это?», Является слишком широким, поскольку на него можно правильно ответить по отношению к любой из применимых категорий, а зачастую и к некоторым из них. Например, я вам кое-что опишу: это сейчас за кулисами; оно красное; это три фута в высоту; он лежит и дышит.Я мог бы продолжать рассказывать вам, что это такое, столько, сколько мне угодно, и вы бы не узнали, что это такое. Ирландский сеттер. Чем отличается этот последний ответ? Быть ирландским сеттером — это не качество, не количество, не время или действие, а целое, которое включает в себя множество способов нахождения в этих категориях, а также много изменений и неопределенности в них. Краснота, трехфутовая высота, дыхание и многое другое присуще существу, которое я назвал в его сущности, назвав его ирландским сеттером.Аристотель называет этот способ существования ousia . Логические работы Аристотеля отражают утверждения, которые наша речь делает о мире. Я думаю, что основным результатом исследования Аристотелем логических категорий бытия является утверждение, что вещность вещей в мире никогда не сводится в нашей речи к какому-либо сочетанию качеств, количеств, отношений, действий и т. Д. ousia или вещь надо выделить в отдельную категорию. Что происходит, когда я пытаюсь сформулировать сущность такого существа, как ирландский сеттер? Я определяю это как собаку с определенными свойствами.Но что тогда такое собака? Это животное с определенными свойствами, и животное — это организм с определенными свойствами, а организм — это вещь со свойством жизни. На каждом уровне я встречаю в виде собаки, животного, организма то, что Аристотель называет вторичным ousia или вторичным вещью.

Я намеревался дать отчет о том, что делает определенную совокупность свойств связной как определенную вещь, и я продолжаю отделять некоторые из них и говорить вам, что остальные согласованы как единое целое. На моем последнем шаге, когда я говорю, что организм — это живая вещь , проблема вторичной вещи присутствует в его наготе.Наша речь, какой бы научной она ни была, всегда должна оставлять вопрос о соединении вещей как вещи в качестве вопроса.

6. Центральный вопрос метафизики

Таким образом, логические исследования передают Метафизику ее центральный вопрос, который мы теперь в состоянии перевести. Вопрос, который задавали в старину и который всегда будет задавать любой, кто достаточно жив, чтобы задаться вопросом о чем-либо, — это то, что есть существо? Что есть вещь? Что такое вещность вещей? Что вообще делает наш мир миром вещей? Мы здесь приходим к самому глубокому постулату аристотелевского философствования: целостность мира как мира и всего в нем, что существует как сам по себе в течение любого времени, не требует пояснений, вызывает удивление, является причиной .

Нас учат, что движущаяся вещь, если ее ничто не беспокоит, будет продолжать двигаться вечно. Ты веришь, что? Несомненно, что тяжелый объект в движении остановить так же трудно, как и привести его в движение, и что мы не можем выйти из движущихся автомобилей, не продолжая какое-то время разделять их движения. Но это свидетельства постоянства движения, а вовсе не то же самое, что инерция движения. Доказательств последнего нет. В принципе не может быть, потому что мы не можем упразднить весь мир, чтобы наблюдать за неподвижным движущимся предметом.Существует мощное и по-своему красивое описание мира, которое обретает инерцию и обращается к тем переживаниям, которые предполагают, что движение с неизменной скоростью — это состояние, не отличное от состояния покоя. Скрытая предпосылка, которая ведет от этого шага к понятию инерции, — это предположение, что покой — это инертное состояние. Если это не так, то те же доказательства могут привести к выводу, что неизменная скорость — вещь хрупкая и уязвимая, такая же маловероятная и трудная для достижения, как и что-либо неизменное.Как воздушный шар может остаться неизменным? Это происходит только до тех пор, пока воздух внутри не выталкивается сильнее и не меньше, чем воздух снаружи. Находится ли воздух внутри шара в состоянии покоя? Может ли он находиться в покое, пока выполняет задание? Может ли воздушный шар находиться в состоянии покоя, если внутри него нет воздуха? Он определенно может оставаться в каком-либо месте, как и другие, казалось бы, инертные предметы, например, стол. Если вытащить ножки из-под стола, верхняя часть упадет, а если снять верхнюю часть, ножки упадут. Оставьте их вместе и оставьте их в покое, и они не двинутся с места, но неподвижен ли стол? Конечно, можно сказать, что пара армрестлеров, напрягая каждую мышцу, но не способных сдвинуть с места друг друга, отдыхает.Но разве нигде в мире нельзя найти инертную вещь? Как насчет одного-единственного камня? Но если я подброшу его в воздух, он вернется, чтобы найти место для отдыха. Кажется, что он отдыхает только тогда, когда что-то блокирует его, и если я позволю ему упереться в руку или голову, что-то вызовет у меня дискомфорт. Может рок ничего не делает? А если мы не можем найти инерцию в скале, где это может быть? Животное либо полно циркулирует и дышит, либо гниет, и то же самое можно сказать и о растениях. Но что в мире не похоже на животное, растение, камень или стол? В мире есть живые и неживые естественные существа, и он содержит продукты, созданные человеком, и все они заняты .С удивительной и чудесной точки зрения Аристотеля, все в мире занято, просто продолжая быть самим собой. Это не «теория» Аристотеля; это способ показать мир с пробужденным вопрошающим интеллектом. Попробуйте взглянуть на размер таким же образом: миру нечего терять, если он перестанет восприниматься как должное. Рассмотрим аналогию. Птолемей довольствуется тем, что Венера и Меркурий имеют такой же долготный период, что и Солнце, и что Марс, Юпитер и Сатурн в любое время отстают от Солнца так же далеко, как и аномальное движение.Коперник в самой страстной и убедительной части своих аргументов показывает, что эти факты можно объяснить . Лукреций (которого мы можем заменить любимого материалиста Аристотеля, Эмпедокла) думал, что кошки, собаки и жирафы просто появились в результате накопления, как песок на пляже. Неспособность Лукреция удивляться жирафу, его сведение живого к слепому и мертвому, с точки зрения Аристотеля, есть неспособность распознать, что действительно едино, что не просто кучу, что действительно есть.

Наименее вдумчивый, наименее бдительный способ существования в этом мире — это рассматривать все, что остается самим собой, как поступающее беспричинно, инертно. Искать причину существования любой вещи как она есть — значит уже быть в тисках вопроса, который, по словам Аристотеля, всегда нужно задавать. Искать причины и источники существования всего сущего как оно есть — значит присоединиться к Аристотелю в его Коперниканской революции, которая рассматривает каждое проявление настойчивости, порядка или повторения как чудо, достижение.Большинство из нас согласится с тем, что все в мире, открываемом нашим чувствам, находится в состоянии непрерывных изменений. Тем не менее, мир достаточно сплочен, чтобы его можно было вообще испытать, — это факт настолько большой, что мы редко обращаем на него внимание. Но оба вместе — изменение и контекст настойчивости, из которого могут возникать изменения — заставляют признать некую нечеловеческую причину в действии: ведь какая бы сторона мира — изменение или покой, порядок или распад — просто беспричинна. , инертным образом, другая сторона должна быть результатом усилия.Что-то должно действовать в мире, сокрытое для нас, видимое только в его эффектах, пронизывающее все сущее, и оно должно быть либо разрушителем, либо хранителем.

7. Мир как космос

Мне это кажется очевидным, но следующий шаг сделать трудно, потому что мир представляет нам два лица: живое и неживое. Вещность живых существ состоит в организованном единстве, поддерживаемом усилием, в различных видах деятельности, характерных для каждого вида; но камень или пламя, или немного воды, или немного грязи, или немного воздуха — это нечто совершенно иное, объединенное только случайными границами, безразличное к разделению или нагромождению вместе, действующее только в каком-то одном локальном движении, вверх или вниз .Что такое аберрация, жизнь или не-жизнь? По мнению Аристотеля, в этом выборе нет необходимости, поскольку различие между двумя формами бытия возникает только из-за смешения. Плоть, кровь, кости и волосы казались бы неорганическими и неодушевленными, если бы они не были организованы и не одушевлены, как, скажем, кошка. Но земля, воздух, огонь и вода — все это всегда организовано и одушевлено как космос. Небеса заключают в себе организованное тело, которое имеет размер, форму и иерархическую структуру, и все это оно поддерживает непрерывной согласованной деятельностью.Вы можете подумать, что, веря в это, Аристотель выдает невиновность, которую мы не можем восстановить. Но не только Аристотель и Птолемей, но также Коперник и Кеплер считали видимое небо космосом, и не только они, но и, что удивительно, сам Ньютон. В наш век Эйнштейн рассчитал объем Вселенной, и космология снова стала уважаемым научным занятием. Современные люди, для которых сферическое движение небес больше не указывает на то, что небеса имеют границы, делают тот же вывод из того факта, что существует тьма.Любой, кто согласится с утверждением, что его мировоззрение является современным, включая отрицание существования космоса, сделает очень поверхностное заявление, имеющее больше отношения к поэтической моде, чем к разумным убеждениям. Вопрос о космосе не устарел, и самое меньшее, что мы должны признать, — это то, что появление неорганической, неодушевленной природы не является окончательным и будет результатом нашей перспективы человеческого роста независимо от того, существует космос или нет.

Если мир — это космос, то это еще один пример того, что принадлежит каждому животному и растению в нем.И если это так, то не остается ничего, что могло бы показать какое-либо другое существо. Попробуйте: проведите инвентаризацию. Что здесь? Красный цвет есть, только если это цвет какой-то вещи. Сам цвет есть, только если это какой-то один цвет, и это цвет вещи. Отношение «выше, чем» есть, только если оно состоит из двух или более вещей. То, что было, но не является вещью, должно зависеть от чего-то в своем существовании. Но с другой стороны, простая вещь, простая материя, как мы ее называем, используя это слово иначе, чем когда-либо делал Аристотель, тоже невозможна.Относительно инертное, похожее на камень существо является частью того, что приходит только в целом — космоса, растения или животного. И все созданные человеком вещи должны заимствовать свой материал у естественных вещей, а саму их скрепление — у естественных тенденций частей космоса. Быть — значит быть живым; все остальное существо заимствовано. Любое исчерпывающее описание вещей должно быть связано с особым существом животных и растений: для Лукреция живые существа — это не чудеса, а проблема, которую он решает, растворяя их в огромном море инертной бесцельности.Для Аристотеля, как и для Платона, чудо — это не состояние, которое нужно растворить, а знак, которому нужно следовать, и для Аристотеля чудесные животные и растения указывают путь к самому себе, к тому существу qua , которое является источником всего сущего. бытие, потому что мы видим это в мире в них и только в них.

Таким образом, когда Аристотель начинает в книге 7 книги «Метафизика » спрашивать, что делает вещь вещью, он сужает вопрос, применяя его только к живым существам. Все остальные существа так или иначе являются их следствием.Он просит их дело. В этот момент его исследование причин и источников самого бытия, просто как бытия, сливается с исследованием в Книге 2 его Physics , где вопрос заключается в том, что такое природа? Ответ тоже должен быть таким же, и так же, как Аристотель заключает, что природа есть форма, он заключает, что бытие есть форма. Делает ли материал животного то, что есть? Да, но это не может быть полной или даже основной причиной. Если и есть что-то, что не является просто суммой его частей, так это животное.Он постоянно создает себя, вырывая подходящий материал из окружающей среды и отбрасывая неподходящий материал. Добавьте достаточно неподходящий материал, например мышьяк, и сумма частей останется, но животное перестанет существовать. Целое, которое не объясняется перечислением его частей, является темой последнего раздела Theaetetus , где Сократ предлагает несколько игривых образов такого рода существ: повозка, мелодия, число шесть и Пример, обсуждаемый наиболее подробно, заимствует Аристотель, слог.

8. Формы, целостность и сущность

Аристотель настаивает, что слог никогда не является суммой букв. Сократ, конечно, возражает против обеих сторон вопроса, и Теэтет соглашается оба раза. Попробуем сами. Возьмите слово «положить», п-у-т. озвучивайте буквы по отдельности, насколько это возможно, и произносите их последовательно, как можно быстрее. Я думаю, вы обнаружите, что, пока вы пытаетесь добавить звук к звуку, у вас будет хрюканье, окруженное двумя взрывами дыхания.Когда вы произносите весь слог как один звук, а уже присутствует, когда вы начинаете произносить р, а звук t уже формирует u. Попробуйте произнести первые две буквы и добавить третью запоздалую мысль, и вы получите два звука. Я пробовал все это и считаю, что это правда, но вы должны решить сами. Аристотель говорит, что слог — это буквы, плюс что-то еще; Сократ называет что-то еще формой, eidos , а Аристотель называет это вещью вещи.Когда я произносю слог «пут», я должен иметь в виду весь слог во всей его целостности, прежде чем я смогу озвучить любую из его частей таким образом, чтобы они вышли из него частями. Слог — это настолько преходящее существо, насколько это можно вообразить: он состоит из дыхания и исчезает, как только он произносится. Но мастер работает так же, как создатель слогов. Если он просто начнет гвоздить и склеивать куски дерева, металла и кожи, у него вряд ли получится повозка; для этого он должен иметь в виду всю форму и работу повозки в каждой из его стыковок и приспособлений.Даже в этом случае, когда он закончил, то, что он произвел, скрепляется только гвоздями и клеем. Как только это сделано, повозка начинает разваливаться, и чем больше, тем больше ее используют. Тем более запутанным становится животное или растение. Его постоянно изготавливают и переделывают в соответствии с формой своего вида, но над ним не работает ни один мастер. Он представляет собой смесь материала и формы, но при этом материал в нем постоянно расходуется и заменяется, в то время как форма остается нетронутой.Форма не находится в воображении художника и не может быть случайным атрибутом его материала. В Physics природа была прослежена до формы, а в первой половине Metaphysics все сущее восходит к одному и тому же источнику. Но что такое форма? Где это находится? Это причина или это вызвано? Самое главное, есть ли у него одиночество, само по себе, отдельно от тел? Возникает ли он из мира тел, или же телом невозможно быть, если уже не существует какой-то формы для того, чтобы оно могло иметь? Или есть что-то обманчивое во всей попытке сделать форму либо вторичной по отношению к материальной, либо первичной? Возможно, они равны и симметричны, неотделимы друг от друга, не имеют рангов? Подобно тому, как не может быть первичного или первого материала без каких-либо характеристик, обеспечиваемых формой, почему бы не рассматривать чистую форму, а не форму чего-либо, как его противоположный полюс и как в равной степени невозможный? Или, может быть, мы наткнулись на кучу вопросов, на которые нет ответа? Если форма является первым принципом науки физики, не может ли это быть просто первым принципом, за которым нельзя добраться, к которому можно обращаться за объяснением, но о котором нельзя спрашивать? Аристотель говорит, что если бы не было вещей помимо тел, физика была бы первой философией.Но он называет физику второй философией, а половина Метафизики лежит по другую сторону поставленных нами вопросов. Он состоит в обнаружении существ, не раскрытых нашим чувствам, существ вне и причинных по отношению к тому, что мы наивно и неизбежно принимаем за весь мир.

Аристотель отмечает центр и поворотный момент Метафизики следующими словами: «Нужно задавать вопросы о (форме), поскольку это величайший тупик.Сейчас принято считать, что некоторые из воспринимаемых вещей — это вещь , и поэтому нужно сначала поискать среди них. Поскольку предпочтительнее перейти от к , что более известно. Ибо обучение происходит во всем таким образом: через то, что по своей природе менее известно по отношению к более известным вещам. И точно так же, как в вопросах действия задача состоит в том, чтобы сделать хорошее полностью хорошим для каждого человека, исходя из того, что каждому кажется хорошим, так и здесь задача состоит из того, что более известно. один, чтобы сделать то, что ему известно от природы.То, что известно и первично для каждого из нас, часто известно немного и имеет мало или совсем ничего; тем не менее, из вещей, которые малоизвестны, но известны кому-то, нужно попытаться узнать то, что известно полностью ». (1029a 33 — b 11) Лес темный, но нельзя выбраться из него, не пройдя через него осторожно, спокойно, внимательно. Не пойдет по кругу. Только что процитированный отрывок связан с сильным первым предложением Метафизики : «Все люди по своей природе стремятся к состоянию знания.«Наше естественное состояние — состояние разочарования, невозможности избежать задачи, цель которой недостижима и вне поля зрения. Здесь Аристотель сравнивает наше разочарование как теоретических существ с нашим состоянием как практических существ: у несчастья есть причины — мы достигаем этого, ища вещи, и если мы сможем обнаружить то, что искали, мы могли бы сделать то, что хорошо, нашим. Точно так же, если мы не можем различить цель мудрости, мы можем, по крайней мере, начать исследовать то, что стоит на нашем пути.

9. Существование разумных вещей

Следующий раздел метафизики , от Книги 7, Главы 4 до Книги 9, является началом интенсивного поступательного движения. Эти книги — тщательное разъяснение сущности того, что открывается нашим чувствам. Именно здесь Аристотель наиболее активно использует свой собственный словарь, и все, что он делает в этих книгах, зависит от самоочевидности значений этих выражений. Именно эти книги переводчики, переводящие на латынь, превращают в тарабарщину.Такие слова, как сущность, индивидуальность и действительность, должны быть расплывчатыми или иметь произвольные определения. Слова, которые использует Аристотель, не являются расплывчатыми и концептуальными конструкциями; они вызывают немедленные, непосредственные переживания, которые нужно иметь под рукой, чтобы понять, о чем говорит Аристотель. Это не те слова, которые можно объяснить в книгах; это те слова, которыми люди должны поделиться, прежде чем могут появиться книги. Вот почему понимание предложения Аристотеля так часто случается внезапно, в озарении, которое кажется оторванным от предшествовавшего ему недоумения.Это просто вопрос направления взгляда. Мы должны попытаться разобраться в Книгах 7–9, потому что они имеют решающее значение для замысла Метафизики . У Аристотеля есть аргумент, независимый от этих книг, который он приводит в Книге 8 из Physics и снова использует в Книге 12 из Метафизики , что должно быть бессмертное, неизменное существо, в конечном счете ответственное за всю целостность и упорядоченность в мире. разумный мир. И он может продолжить в Книге 12, чтобы узнать много нового об этом существе.Тогда можно было бы перейти от третьей главы Книги 7 к Книге 12 и, проследив бытие до формы, проследить форму до ее источника. Аристотель сделал бы это, если бы все его намерения состояли в том, чтобы установить, что чувственный мир имеет божественный источник, но если бы он сделал это, он не оставил бы никаких оснований для изменения диалектического движения своего аргумента, чтобы понять вещи в мире на основе основу их источников. Книги 7–9 обеспечивают эту основу.

Составляющие мира, с которыми мы сталкиваемся своими чувствами, не являются ощущениями.Чувственный мир — это не мозаика чувственных качеств, непрерывных или смежных друг с другом, но встречает наш взор организованными в вещи, которые стоят обособленно, отделены от своего окружения. Я могу указать вам на один из них простым указанием, потому что он имеет свои собственные границы и удерживает их во времени. Мне не нужно очерчивать границы области визуального поля, на которую я обращаю ваше внимание, потому что вещь высовывается наружу, держится в стороне от того, что видно вокруг нее, делая этот видимый остаток просто фоном.Таким образом, мое указание имеет объект, и это объект, потому что он продолжает быть самим собой, не изменяется случайным образом или беспорядочно, как Протей, но достаточно удерживается вместе, чтобы оставаться тем самым предметом, на который я указал. Такой способ существования Аристотель называет «этим». Если я хочу указать вам только на этот красный цвет именно этой области рубашки, мне придется сделать гораздо больше, чем просто указать. «Это», как об этом говорит Аристотель, — это то, что возникает, чтобы встретить акт указания, это то, для чего не нужно указывать и говорить «не то или то или то, а только это», но нужно делать только то, поскольку он производит собственное отделение от того, чем он не является.

Стол, стул, камень, картина — все это это, но живое существо — это по-своему. Он автор своей собственной сущности. Он извлекает из своего окружения, едя, пить и дыша, то, во что он организует и удерживает вместе как себя. Эта работа по самоотделению от окружающей среды никогда не заканчивается, но должна продолжаться без перерыва, чтобы живое существо могло существовать. Рассмотрим в качестве примера живого этого человека. Сегодня его кожа краснее, чем обычно, потому что он был на солнце; на его руке заживает порез, потому что он два дня назад нарезал лук; он хорошо образован, потому что пять лет назад у его родителей хватило денег и вкуса отправить его в Гарвард.Все эти детали и бесчисленное множество других принадлежат этому человеку. Но в манере речи Аристотеля перечисленные мною детали для него второстепенные: он не обгорел на солнце, не ранен в руку и не получил образования в Гарварде, потому что он человек. Он является каждой из этих вещей, потому что его природа столкнулась с природой чего-то другого и оставила ему некий след, более или менее преднамеренный, более или менее временный, но в любом случае, помимо того, чем он является сам по себе, самодостаточный. То, чем он является сам по себе в результате деятельности, которая его вообще заставляет, является двуногим, разумным, дышащим и всем остальным, чем он является просто как человеческое существо.Есть разница между всем, чем он является, и тем, чем он обязательно является, в силу того, кем он является. Аристотель формулирует последнее, вид существа, которое принадлежит вещи не случайно, а неизбежно, как «то, что она продолжала существовать в процессе своего существования» для человека, утки или розового куста. Фраза to en einai — это ответ Аристотеля на вопрос Сократа: ti esti ? Что такое жираф? Найдите способ сформулировать все, чем всегда является каждый жираф, и вы дадите определение жирафу.То, чем каждый из них является на протяжении всей своей жизни, является продуктом в любой момент для любого из них деятельности, которая вызывает его существование. Это означает, что ответ на вопрос «Что такое жираф?» И ответ на вопрос «Что это за жираф?» одинаковы. В общем, утверждение Аристотеля состоит в том, что это, которое существует в мире само по себе, самодостаточно, имеет то, чем оно всегда было, и является просто тем, чем оно всегда было. -быть. Это не банальная мысль, но вполне понятная; сравните это с версией переводчиков: «Сама по себе личность тождественна своей сущности.”

10. Материя и форма у Аристотеля

Живое существо, которое я вижу, кажется богаче, полнее, интереснее, чем это могло бы быть, когда оно сводится к определению в речи, но это путаница. Все, что принадлежит живому существу, что не подразумевается определением его вида, принадлежит ему внешне в результате его случайных взаимодействий с другими вещами в его окружающей среде. Определение пытается проникнуть в то, чем оно является само по себе, посредством своей собственной деятельности по созданию целостности и устойчивости.Нет ничего более полного, чем целое, ничего богаче, чем жизнь, которая является победой и выражением этой целостности, нет ничего более интересного, чем борьба, которую он всегда ведет незамеченной, целый мир приоритетов, более глубокий и серьезный, чем личная история, которую он должен увлекать за собой видовую драму, которую она постоянно разыгрывает. Уменьшение живого существа до того, что его определяет, похоже на уменьшение прямоугольного мраморного блока до формы Гермеса: меньше значит больше. Отбросьте наращивание простых фактов, и останется то, без чего даже эти факты не смогли бы получить доступ в мир: вечно уязвимое основание всего, что есть в мире, формирующая, правящая форма, непрерывное поддержание что является единственным значением фразы самосохранение.В самом деле, даже телесный материал живого существа присутствует в мире только как активный, только как не превращаясь ни в одну из других вещей, которыми он мог бы быть, а только в одно четко определенное животное или растение. И это, наконец, ответ Аристотеля на вопрос: что такое форма? Форма — это материал в действии в соответствии с сохраняющейся определенностью вида. Аристотелевское определение души в De Anima , душа есть бытие-в-работе-остается-то же самое организованного тела, становится определением формы в Книге 8 Метафизики , и на этой стадии исследования, его определение бытия.

Книга 9 разъясняет последствия такого уточнения формы. Форма не может быть производной от материала или эквивалентной ему, потому что материал сам по себе должен быть простой возможностью. Он не может войти в мир, пока не достигнет определенности, приступив к работе каким-либо образом, и о нем нельзя даже думать, кроме как о возможности некоторой формы. Книги 7–9 демонстрируют, что материальность — это подчиненный способ существования. Живое тело не приносит формы в мир, оно должно получить форму, чтобы войти в мир.Форма первична и причинна, и первоисточник всего сущего в чувственном мире должен быть прослежен за пределами чувственного мира, до того, что придает единство самим формам. Если бы формы не имели своей собственной целостности, мир и вещи не могли бы соединяться, и ничто не могло бы быть. В конце Книги 9 вопрос о бытии превратился в вопрос о формальном единстве, вопрос: что делает каждую форму одной? В сплетенной структуре организации Метафизики то, что следует далее, в начале Книги 10, представляет собой изложение всех способов, которыми вещи могут быть единым целым.Клей, гвозди и веревка бесполезны для решения поставленной задачи и, более того, являются естественными формами и движениями, которые, как было показано, имеют производное единство. Все, что осталось в арсенале возможностей Аристотеля, — это единство того, чем является мышление или знание.

Эта ветка исследования, которую мы для удобства можем назвать биологической, в Книге 12 сходится с космологической. Виды животных и растений заботятся о своем собственном сохранении посредством поколения, но то, что родители передают потомству, — это идентичность, которая должна удерживаться вместе благодаря вневременной активности мышления.Космос скрепляется другим способом: он кажется буквально и прямо вечным благодаря непрерывному повторению паттернов передвижения. Вечное движение не может быть результатом какого-либо другого движения, но должно иметь вечную неизменную причину. Опять же, Аристотель излагает все возможности. Что может вызвать движение, не совершая движения? Может желаемое, может и мысль. Вы можете придумать третий? Аристотель говорит, что существуют только эти двое, и, более того, первое сводится ко второму.Когда я хочу яблоко, я двигаюсь к мясистому яблоку, а не к мысли о нем, но именно мысль или воображение о мясистом яблоке перемещает меня к яблоку. Желаемый объект вызывает движение только как объект мысли. Подобно тому, как единственным оставшимся кандидатом на роль источника единства форм среди животных и растений была деятельность мышления, так и снова единственным возможным неизменным источником бесконечных круговоротов звезд является вечная деятельность мышления. Поскольку оно бессмертно и потому что от него зависят небеса, природа и все, что есть, Аристотель называет это действие Богом.Поскольку он всегда целиком работает, ничто из того, что с его помощью мыслится, никогда не бывает вне или отдельно от него: это просто мышление. Опять же, поскольку он всегда работает целиком, ничего от него никогда не остается вне или отдельно от его работы мышления: это просто мышление. Это чистое удержание чистого удерживаемого, активного действия, вызванного причинно-следственной связью. Мир целиком и полностью понятен во всем своем самом глубоком и в самом глубоком своем существе. Аристотель настолько далек от простого предположения об умопостигаемости вещей, что ему требуется двенадцать сборников аргументов, чтобы объяснить это.Все существо зависит от бытия вещей; между прочим, искусственное происходит от природного; поскольку существует космос, все естественные вещи существуют как живые существа; поскольку все живые существа зависят либо от видовой принадлежности, либо от вечного передвижения, должна существовать самодостаточная деятельность мышления.

Тот факт, что существуют Книга 13 и Книга 14 в «Метафизике » , указывает на то, что, с точки зрения Аристотеля, вопрос о бытии еще не претерпел последней трансформации.После завершения Книги 12 вопрос бытия становится следующим: каково определение мира? Какая первичная разумная структура подразумевает все постоянное в мире? В книгах 13 и 14 «Метафизики » исследуются единственные два ответа, которые кто-либо когда-либо предлагал на этот вопрос вне мифов. Они заключаются в том, что божественное мышление — это прямое мышление всех видов животных и растений, и что это мышление математических источников вещей. Выводы этих двух книг полностью отрицательны.Исследование самого бытия не может прекратиться путем передачи божественному источнику видовых идентичностей, составляющих мир, и не может быть выведено из их математических аспектов. Окончательное преобразование Аристотелем вопроса о бытии находится под вопросом. Книги 13 и 14 предназначены для того, чтобы спасти вопрос как вопрос, который не поддается и не может дать решения, но настаивает на том, чтобы столкнуться с ним и подумать напрямую. Неоднократно в «Метафизике » Аристотель говорит, что самые глубокие вещи должны быть простыми.О них нельзя говорить правду или даже задавать вопрос о них, потому что они не состоят из частей. У них нет артикуляции речи, а только контакт с тем, что думает. Главный вопрос Метафизики , который сразу заключается в том, что все есть в ее корнях? и Что такое жизнь Бога? и к чему вся Метафизика была разработана, чтобы расчистить путь, выводит человека за пределы самой речи. Аргумент «Метафизики » начинается с нашей непосредственной встречи с чувственным миром, полностью поглощает этот мир речью и доводит ее речь до порога того, от чего зависят мир и речь.Форма книги зигзагообразная, многократно встречающаяся с невыразимо простыми вещами и уходящая прочь. Поднимаясь к той жизни, которая есть действие мышления, а затем заканчивая демонстрацией того, чем эта жизнь не является, Аристотель оставляет нас, чтобы мы раскрыли эту жизнь самим себе единственно возможным способом, в уединении прожитого мышления. . «Метафизика » — это не неполная работа: это величайший дар, который может дать мастер слова.

11. Ссылки и дополнительная литература

  • Аристотель, Метафизика , Джо Сакс (пер.), Green Lion Press, 1999.
  • .
  • Аристотель, Никомахова этика , Джо Сакс (перевод), Фокус Философская библиотека, Pullins Press, 2002.
  • Аристотель, О душе , Джо Сакс (перевод), Green Lion Press, 2001.
  • Аристотель, Поэтика , Джо Сакс (перевод), Философская библиотека Focus, Pullins Press, 2006.
  • Аристотель, Physics , Joe Sachs (пер.), Rutgers U. P., 1995.

Информация об авторе

Joe Sachs
Электронная почта: [email protected]
Колледж Святого Иоанна
США

Метафизика Аристотеля (Резюме)

Содержание

  • 1 Краткое изложение метафизики Аристотеля
  • 2 Метафизика: анализ книги за книгой
    • 2.1 Книга I (A, Alpha, 980a-993a) Первые причины и принципы
    • 2.2 Книга II (α, «маленькая альфа» , 993a-995a) Принципы физики
    • 2.3 Книга III (B, Beta, 995a-1003) 14 Апорий
    • 2.4 Книга IV (Γ, Gamma, 1003a-1012b) Бытие как логическое и Принципы
    • 2.5 Книга V (Δ, Delta, 1012b-1025a) Книга разных значений
    • 2.6 Книга VI (E, Epsilon, 1025b, 1028a) Бытие, случайность и истина.
    • 2.7 Книга VII (Z, Зета, 1028a, 1041b) Субстанция
    • 2.8 Книга VIII (H, ETA, 1042a-1045A) Материя
    • 2.9 Книга IX (Θ, Theta, 1045A-1052A) Быть как сила и Энтелехия , будучи истинным
    • 2.10 Книга X (I, Iota, 1052a-1059a) Один и многие
    • 2.11 Книга XI (K, Kappa, 1059a-1069a) Краткое изложение существа и становления
    • 2.12 Книга XII (Λ, Lambda, 1059a-1076a) разделенные вещества и Первичный двигатель
    • 2.13 Книга XIV (N, Nu, 1087a, 1093b) Suite
    • 2.14 Связанные статьи по метафизике Аристотеля

Краткое изложение метафизики Аристотеля

Платон в своей теории форм отделяет чувственный мир (видимости) от умопостигаемого мира (идей), и умный мир был единственной реальностью, основой всякой истины. Но в «Метафизике » Аристотеля , лежащей в основе его философии, такое разделение лишает мир всякого понимания и смысла.По его словам, разборчивость присутствует в каждом существе и в каждой вещи. Мир состоит из субстанций. Вещество может быть веществом или формой, либо их соединением. Форма такова, что у каждого существа она общая, такая понятная. Например, форма собаки является общей для всех собак. Дело в том, что особенного, такого непознаваемого.

Была бы иерархия существ, материя, неформально непознаваемая для чистой формы, совершенно понятной (Бог). Эта иерархия оправдывает то, что Аристотель называет рабством по своей природе.

В этой иерархии существ соответствует иерархия миров. Подлунный мир с центром на Земле был бы изменяющимся миром соединений материи и формы, мир был бы миром надлунных, почти неподвижных существ, почти нематериальных, с Богом на его периферии как чистой формой.

Аристотель определяет «первую философию» (первую из наук) как науку о бытии как бытии. Бытие можно сказать с помощью различных классов предикатов: субстанции (Сократ — человек), качества (Сократ уродлив), местоположения (Сократ на агоре) и т. Д.. Короче, как и все категории, список которых нам никогда не приводится. К этим категориям должна обратиться универсальная наука, наука о формах, которую редактор Аристотеля назовет «метафизической».

Аристотель собирает список из десяти основных категорий: сущность, количество, качество, отношение, место, время, положение, обладание, действие, страсть.

Метафизика: анализ книги за книгой

Книга I (A, Alpha, 980a-993a) Первые причины и принципы

(1) Знание ощущений — для науки.Мудрость (софия) — это наука о первопричинах и принципах. (2) Мудрость — это универсальная наука, первые принципы, а ее цель — Высшее Благо. Он рожден из чудес и не имеет другой цели, кроме самого себя. У Бога такая мудрость.

Диалектика ранних философов (3) Науку о первопричинах можно разделить на четыре части, как в Physics II, 3: 1. Вещество (ousia) или quiddity (to ti en einai), 2. Материальное (Hule) или субстрат (hupokeimenon). ) 3. Руководящий принцип 4. Цель (телос). Физические причины искали в этом вопросе дократовской космологии.(4) Первые принципы Эмпедокла и Демокрита как материалистические. (5) Пифагорейцы и элеаты. (6) Платон знал только формальную причину идей и материальную причину. (7) необходимо добавить движущую причину и окончательную причину. Единство с платониками и добром — это «причины» идей. (8) Критика досократиков. (9) Критика теории идей Платона («мы, платоники»), аргумент третьего человека. (10) Четыре причины кажутся завершенными.

Книга II (α, «маленькая альфа», 993a-995a) Принципы физики

(1) Философия — это теоретическая наука об истине.(2) Невозможно, чтобы существует бесконечное множество причин и видов. Должен быть первый принцип поколения, который не может быть уничтожен. (3) В науке не может быть одинаковой строгости, а в физике нет математических методов.

Книга III (B, Beta, 995a-1003) 14 апорий

(1) 14 Список парадоксов (и ответов). (2) первый. Есть ли одна наука о причинах или несколько? (Γ, 1) секунда. Является ли наука принципами демонстрации? (Γ, 3) третье. Есть ли единая наука обо всех веществах? (Γ, 2) четвертый.Y он нечувствительные вещества? (Λ, 6-10) пятая. Это наука о случайностях? (Γ, 2). (3) шестой. Принципы существа добрые? (Z, 10) седьмой. Они добрые или наличные? (Z, 12). (4) 8-й. Есть ли отдельная форма составного индивида? (Z, 8; Λ, 6-10, M, 10) девятый. В чем единство и тождество формальных принципов? (Z, 14; Λ, 4-5) 10-й. Принципы тленных существ такие же, как у нетленных существ? (Z, 7-10; Λ, 1-7) 11-й. Бытие и Единое — они суть вещей или зависят от субстрата? (Z, 16, I, 2, M, 8) (6) 12-й.Принципы бывают универсальные или индивидуальные? (L 13-15) 13-й. Принципы у власти или действуют? (Θ, 1-9) (5) 14-й. Математические объекты (числа и цифры) являются ли они субстанциями? (М-Н).

Книга IV (Γ, Гамма, 1003a-1012b) Бытие как логика и принципы

(1) Наука старалась изучать живое существо (to on he (i)). (2) Существо сказано в нескольких смыслах, но это не просто омоним, как определено относительно единицы (pro hen). Есть первичная философия бытия и Единого, единая наука противоположностей.

Принцип противоречия (3) Философия также должна учитывать аксиомы и принципы демонстрации. (4) Принцип противоречия не может быть доказан, но можно опровергнуть его отрицание. (5-6) Точно так же можно опровергнуть релятивизм Протагора. (7) доказательство принципа исключенного третьего. (8) Критика того, что все неправильно или что все верно.

Книга V (Δ, Delta, 1012b-1025a) Книга разных значений

(1) Принцип (архе).(2) Причина (происхождение). (3) элемент (стоихейон). (4) Природа (физис). (5) Обязательно (анагкайон). (6) Один (курица). (7) Бытие (быть, быть) выраженным в нескольких смыслах. (8). Вещество (ousia) (9). Четное (тауто) Другое (гетерон) Разное (диафорон), подобное (гомоион) (10). Противоположное (antikeimena), в отличие от (Enantia), специфическая инаковость (Hetera tô eidei). (11). Передний и задний (протерон кай хустерон). (12) Мощность (динамика). (13) Количество (Poson). (14) Качество (poion) (15) Относительное (pros ti) (16) Совершенное (téléion) (17) предел (peras) (18) То, с помощью которого (katho) (19) Диспозиция (диатез).(20) образ жизни (гексис). (21) привязанность (пафос). (22) Лишение (стерезис). (23) Собственный капитал (эхеин). (24) из (ek tinos einai). (25) Партия (bers) (26) Тотальность (холон) (27) Фрагментированная (kolobon) (28) Пол (genos) (29) Ложь (псевдо) (30) Несчастный случай (sumbébèkos).

Книга VI (E, Эпсилон, 1025b, 1028a) Бытие, случайность и истина.

(1) К математике и физике добавлена ​​теоретическая наука Богословие (Философия теологии), которая исследует ведущие причины вечности. (2) Существо считается истинным, либо категориями (сущность или значение случайностей), либо потенциальным или актуальным.Науки о случайностях не существует. (3) ДТП, иначе все было бы необходимо.

Книга VII (Z, Зета, 1028a, 1041b) Вещество

(1) Существо в первоначальном смысле слова называется субстанцией (ousia). (2) Что является субстанцией среди чувствительных личностей, элементов, фигур и идей платоников?

(3) Вещество одно. Quiddity (Z, 4-6, 10-12). 2. Универсальный (Z 13-14). 3. Пол. 4. Предмет (или субстрат, хупокейменон). Субъект — это либо материя, либо форма, либо индивидуальное соединение (сунолон).Мы должны запустить чувствительные вещества.

(4) Качество (to ti en einai) состоит в том, что каждый человек находится дома (kath’auto). Несчастные случаи и случайные атрибуты выходят за рамки нормы. Вещества и акциденции суть существа, а у субстанций есть однофамильцы в первоначальном смысле определений как сущности. (5) Мы также можем определить природу вещества, образованного в результате аварии. (6) Каждый человек идентичен своему качеству.

(7) Есть разные виды порождения: порождение природой, искусством и случайностью.(8) Материя и форма не рождаются, это рождение соединения. (9) Аналогично для изменений по категориям, отличным от вещества, по количеству, качеству…

(10) Части формы являются частями определения. (11) Части формы и части соединения. (12) Несмотря на эти части определения, единица должна быть определена (An. Post. II, 3-10).

(13) Универсальное («Животное») не является субстанцией. (14) Идея (само животное) не является субстанцией.

(15) Человек и идея не поддаются определению. (16) Стороны чувствительные вещества не являются веществами. A и be не являются субстанциями. (17) Сущность — это принцип и причина: это суть логической точки зрения, которую можно принять как формальную причину или конечную цель, но также и форму.

Книга VIII (H, ETA, 1042a-1045A) Дело

(1) Дело также в сути. (2) Создание соединения. (3) Определение и число в чувственных вещах.(4) Четыре причины в субстанциях и событии (затмение). (5) Материал подложки наоборот. (6) Существует единство определения (Z, 12), несмотря на различие между формой и материей, действием и потенцией.

Книга IX (Θ, Theta, 1045A-1052A) Быть такой же силой и Энтелехией, как истинная

(1) Мощность активная и пассивная. (2) власть с разумом и без причины. (3) Критика мегариков, снижающих способность действовать. (4) Возможное и невозможное. (5) Власть требует действия.(6) Действие, примеры различий (бесконечность). (7) Переход власти к энтелехии. (8) Действие предшествует возможности. (9) Хотя власть и действует.

(10) Бытие как истина (ср. Е, 4).

Книга X (I, Йота, 1052a-1059a) Один и многие

(1) A говорится в нескольких смыслах: 1. непрерывный, 2. Все, 3. Цифровая единица, 4. Специфическая единица (Универсальная) (2) Единое является универсальным, а не субстанцией, как бытие. (3) и множественный, одинаковый и другие. (4) Раздражение.(5) Равно. (6) Множество. (7) Посредники в конфликте. (8) Специфическая инаковость. (9) Конкретная разница. (10) Тленные и нетленные различаются по роду.

Книга XI (K, Kappa, 1059a-1069a) Краткое изложение существа и становления

Краткое содержание B, Γ, E: (1-2) Апория (B). (3-6) Единица науки о бытии и логических принципах (Γ). (7-8) богословие и наука о бытии, случайном и истинном (Е).

Краткое изложение физики: (9) Движение (Phys.III, 1-3). (10) Бесконечность (Phys. III, 4-7). (11-12) изменить (Phys. V, 1).

Книга XII (Λ, Lambda, 1059a-1076a) разделенные вещества и Первичный двигатель

(1) Есть три вида субстанций: 1. Чувствительные тленные субстанции, 2. Подвижные вечные субстанции, 3. Вещества неподвижные. Физика изучает первые два. (2) Субстанция означает материю, форму и отсутствие. (3) Материал и форма не создаются. Y есть ли отдельные формы? (4) У всех существ должна быть движущаяся причина.(5) Действие и сила, применяемые ко всем существам.

(6) Есть первый неподвижный движитель. (7) Бог столь же хорош, как конечная причина всего сущего.

(8) Есть много Разумов нескольких сфер. (9) Божественный интеллект — это мысль мысли. (10) Высшее Благо отделено и упорядочено вообще.

Книга XIII (M, Mu, 1076a-1087a) Критика платонических идей

(1-3) математика Вещи не субстанции. (4-5) Критика идей. (6-9) Критические представления о числах.(10) Идея — это не субстанция.

Книга XIV (N, Nu, 1087a, 1093b) Люкс

(1) Принципы, один и многие. (2-3) Цифры не разделяются. (4) Числа и идея блага. (5-6) число не является причиной.

Статьи по теме метафизики Аристотеля

Введение в метафизику Аристотеля — философская мысль

Аристотель:

Аристотель рассматривает философию как расширение науки, что означает, что он пытается понять целое — вселенную, человечество и культуру.Он пытается найти основные принципы, которые раскрывают основную закономерность во всех изменяющихся и противоречивых аспектах нашего мира.

Современная наука основана на нескольких основных понятиях: масса, сила, стихия, эволюция и тому подобное. Концепции Аристотеля — это функция, классификация и иерархия; он использует эти концепции для объяснения всего. В то время как современная наука делает упор на законы, Аристотель делает упор на поиск точных определений вещей с точки зрения их основных свойств.Он считал, что философия может находить ответы на вопросы посредством наблюдения. Другое отличие состоит в том, что современная наука видит мир как машину, тогда как Аристотель видит его как организм. У всего есть функция или цель, и его основная природа — расти и достигать своей цели. Это относится к этике, политике, искусству и миру природы (там же).

Платон и Аристотель Родство:

Согласно теории форм Платона, все остальное — несовершенная копия, по сравнению с иллюзией.Аристотель считал, что можно наблюдать физический мир. Он отверг трансцендентализм Платона (то есть его представление о существовании высшей реальности, доступной только разуму).

Объясните возражения Аристотеля относительно форм Платона :

Платоновские формы не могут объяснить отношения между формами и конкретными вещами. В частности, идея о том, что объект «участвует» в Форме, расплывчата и ничего не говорит нам о том, как эти вещи действительно взаимодействуют.

Формы Платона деградируют по сравнению с тем, что мы переживаем в мире

Вечная природа Форм сделала их бесполезными для понимания того, как отдельные вещи могут измениться.

Также Аристотель хотел определить природу реальности, но Платон утверждал, что реальность была чем-то трансцендентным — за пределами нашего опыта. Аристотель считал, что этот мир — это наш мир. Он согласился с Платоном в том, что знание должно быть универсальным и касаться того, что у вещей общего, но он отверг точку зрения Платона о том, что формы могут быть отделены от конкретных вещей.

Что такое метафизика для Аристотеля?

Метафизика для Аристотеля была изучением природы и самих себя. В этом смысле он привносит метафизику в этот мир чувственного опыта — где мы живем, учимся, знаем, думаем и говорим.

Метафизика — это исследование бытия как бытия, которое, во-первых, представляет собой изучение различных способов использования слова «быть».

Первичный тип существа — это «что», которое указывает на сущность вещи.Например, когда я говорю, что человек хороший или что у человека рост 6 футов, мы имеем в виду этого человека. Это суть.

Все остальные вещи называются потому, что они являются количествами или качествами этой субстанции (6 футов, или хорошего). Это вторично.

Следовательно, субстанция — это то, что стоит особняком или первым. Я бы существовал, даже если бы у меня не было волос, но мои волосы не могли бы существовать без меня, поэтому волосы не являются веществом.

Он был учеником Платона, поэтому его отказ от форм Платона был постепенным.Он начал с того, что задал несколько основных вопросов: что реально, какие типы вещей существуют, из чего состоит мир, является ли стол более или менее реальным, чем прямоугольность? Его решение состояло в том, чтобы изучить все, что можно было сказать о таблице, и классифицировать эти утверждения по категориям, которых насчитывается 10:

Рост Джо 6 футов: количество.

У Джо карие глаза и карие глаза: качество.

Джо на 2 года старше Джилл: родственник.

Джо в офисе: место.

Джо 18 лет: время.

Джо стоит: позиция.

Джо в хорошем состоянии.

Другие категории включают действие (порез или сжигание), привязанность (порез или сжигание) и вещество (стол или человек).

Что такое первичное вещество?

Substance — уникальная категория: это базовая. Это то, к чему относятся все остальные категории. Итак, Джо (сущность)… или обладает всеми вышеперечисленными качествами.Джо является первичным или самым основным, а остальные — вторичными (там же). Это означает, что Джо может существовать без других категорий, но другие категории не могут существовать без субстанции. Например, без такого вещества, как Джо, не может быть ничего старшего или здорового.

Вещи, которые мы создаем (артефакты), не являются первичными существами, потому что первичные существа имеют свою собственную природу. То, что мы делаем, не может существовать без человека и, как таковое, имеет низшее существование.

Как материя + форма соотносятся с субстанцией?

Для Аристотеля субстанция — это определенная вещь и ее свойства.Субстанция — это материя, а вторичные категории или свойства — это форма. Вещество состоит из материи и формы. Форма — это не отделимая область, как это было у Платона; он должен существовать с материей.

В то время как Платон считает, что более абстрактные формы являются наиболее реальными, Аристотель полагает, что более конкретные вещи наиболее реальны. Например, индивидуумы более реальны, чем виды.

Аристотель дает четыре определения субстанции. Что это?

Вещество — это вещь, на которую указывает существительное; предмет предложения.Джо высокий. Джо — это субстанция, независимая от всего остального — от всех других качеств.

Вещество — это то, что подчеркивает все свойства и изменения чего-либо. Джо — это Джо, несмотря на изменения, которые он претерпевает.

Вещество можно рассматривать как существенное. «Например, часть сущности Сократа заключается в том, что он человек, что он жил в четвертом веке до нашей эры. и что он мудр. Другие свойства, такие как седые волосы, большой нос и тому подобное, скорее случайны, чем вторичны.

Вещество — это сочетание формы и материи. Форма здесь означает в основном то же, что и Платоновское понятие Формы, но не существует отдельно от материи (то есть не трансцендентно). Это всегда что-то информирующее. Материя — это то, из чего сделана вещь, а форма — это то, что придает вещи ее форму и структуру.

Используйте маленькую букву «f» при обращении к формам Аристотеля.

Сущность не меняется, тогда как случайные свойства могут.

Итак, мы не можем разделить форму и материю, но можем различить их.Глина — это материя, и ей можно придать форму чаши (форма есть форма). Мы можем говорить о материи и форме по отдельности, что позволяет нам понять изменение и стабильность.

Вещество изменяется, но остается стабильным (само).

Если мы пытаемся что-то понять, почему так важна возможность дать определение?

Учитывая, что суть вещи так важна, и тот факт, что Аристотель действительно верил, что знание универсально, важно понимать определений вещей (например, Платон).

Для организации наших наблюдений важно иметь систему. Аристотель классифицировал животных в соответствии с теми, кто откладывал яйца, и тех, кто рождает живых детенышей, по их способам передвижения и т. Д. Этот тип классификации — способ понять природу вещи. Итак, у нас есть конкретное животное, и мы можем определить, к какой группе оно принадлежит.

Цель философии — понять природу вещей, а понимание природы вещи означает способность определять ее.Мы можем попытаться дать определение всем видам вещей: людям, искусству, счастью и т. Д. Мы должны уметь что-то определять, если мы хотим это понять (Уошберн).

Если мы пытаемся понять что-то , чем может быть полезна приоритезация вещей в иерархии?

Еще одно важное понятие для Аристотеля — иерархия. Если мы хотим что-то по-настоящему понять, очень важно понять его отношение и уровень важности по сравнению с другими вещами.

Hiera rchy: Иерархия — это расположение вещей по шкале от наименее к наиболее ценным. Аристотель считал, что природа — это иерархия. Все имеет существенную природу, выраженную в его определении, и самое важное — это его функция или цель. Например, есть четыре типа жизни: 1) питательные в растениях, которые поглощают пищу и размножаются; 2) питательные и чувствительные для простых животных, которые поглощают пищу и размножаются, но также могут ощущать вещи; 3) передвижение высших животных, которые помимо других способностей могут передвигаться; и 4) рациональность для людей, которые делают все, что ниже, но также могут использовать разум.

Он также применил иерархию к физическому миру. По мере того, как человек поднимается по лестнице от растения к животному и к человеку, он видит увеличение силы ума. Высшее развитие на земле — это человеческое мышление или интеллектуальное созерцание. Аристотель считал, что небесные тела были богами с большей способностью к пониманию, чем люди. Они были сделаны из элемента, называемого эфиром, и не ели, не воспроизводили, не воспринимали и не чувствовали удовольствия или боли. Они только думали.

Он считал, что на высшей точке существует бог, который представляет собой чистую мысль, чистую действительность (а не потенциальность) и высшую стадию роста.Всякая деятельность — это попытки достичь чистой реальности Бога (я сохраняю термин «бог» строчными буквами, потому что Аристотель был до монотеистических религий Запада: иудаизма, христианства и ислама).

Все, что делает животное, направлено на максимальное раскрытие его потенциала. Все стремится к этому состоянию чистого сознания. Аристотель называл это неподвижным двигателем: конечной причиной всего, включая движение и изменение. Неподвижный движитель рисует все в том смысле, что это цель всех изменений.Все тянется к нему, и все меняется, потому что они пытаются достичь неподвижного движителя / бога (там же).

Идея о том, что все развивается в соответствии с потенциалом, влечет за собой то, что все имеет цель или цель. Это отличается от нашей современной концепции науки и стремления к причинным объяснениям. Вместо того чтобы спрашивать почему, Аристотель спросил бы, как. Ответ на этот вопрос дается с точки зрения назначения рассматриваемой вещи или детали.

Функция: Все в мире, по Аристотелю, имеет отличительную и важную функцию.Деревья растут определенным образом в зависимости от их видов, здания строятся для определенных целей, у людей есть свои особые искусства. По мнению Аристотеля, эта функция или деятельность определяет превосходные характеристики или достоинства. Например, хорошие плотники — это те, кто строит прочные и красивые вещи. Следовательно, добродетель плотников — это умение соблюдать пропорции, убивать пилой и другими инструментами, а также чувство того, что кусок дерева может и чего не может. В этом смысле достоинство исследуемой вещи означает, что она прекрасно функционирует в соответствии со своим назначением.

Тормоза в автомобиле предназначены для остановки, а аккумулятор — для выработки электроэнергии. Чтобы понять машину, мы должны понять, каковы функции ее частей. Это справедливо также для растений и животных. Чтобы понять животное, нам нужно выйти за рамки описания частей или стадий роста и понять, для чего они нужны. Например, подушечки на руках осьминога — функция всасывания. Корни растения предназначены не только для разветвления; они также поглощают воду и обеспечивают питательные вещества (там же.).

Что означает термин телос или телеологический?

Телос или телеологический: Аристотель считал, что вопрос о функциях чего-либо является основополагающим для объяснения и понимания мира природы. Функция означала естественное развитие. Когда что-то выполняет свою функцию, оно выполняет свою природу. Следовательно, вы можете думать о функции вещи как о ее естественном развитии. Рост универсален для всего живого. Задача желудя — стать дубом, и его рост можно объяснить слепой попыткой осознать свою истинную природу.

В переводе с греческого «телос» означает выполнение, завершение или совершенствование чего-либо. Для Аристотеля у всего есть конечная цель или цель, и все нацелено на какое-то благо. Существуют разные блага (в отличие от Платона), которые соответствуют разным созданиям, искусствам или наукам, и некоторые из этих целей подчинены более конечным целям. Например, цель конкретного закона может заключаться в получении налогов; однако более конечной целью правительства является предоставление услуг, направленных на благополучие граждан (там же.). См. Его Никомахова этика , Книга I, разделы 1-2 и 5-10.

Функции человека: Поскольку растения и животные также испытывают рост, питание и ощущения, эти действия не могут быть репрезентативными для функций человека в частности. Только люди обладают способностью к рациональности, поэтому Аристотель заключает, что функция человеческого существа — это деятельность души в соответствии с разумом. Разум — это то, что делает нас уникальными, и если мы хотим понять, что такое люди, нам нужно понять, что мы разумные существа.

Что значит быть рациональным существом для Аристотеля, включает в себя способности, привычки, мудрость и суждение, которые позволяют нам приводить сложное «я» в порядок по мере его развития — самоактуализации или процветания (Уошберн).

Аристотель объясняет четыре причины. Что это?

В телеологическом изложении Аристотеля он действительно объясняет причину, но не так, как мы сегодня. Для него существует четыре типа причин, каждая из которых в совокупности объясняет, почему вещь такая, какая она есть в любой момент времени.

Материальная причина: глина чаши или серебро ложки

формальная причина: чертеж, модель или план

эффективная причина: человек или событие, из-за которого что-то происходит

Конечная причина

: это его телос

Чем телеологическое понимание мира Аристотелем отличается от того, как мы думаем о мире сегодня?

Одно из основных различий между тем, как мы думаем об этих проблемах, и тем, как это делал Аристотель, заключается в том, что, когда мы думаем о цели, мы обычно имеем в виду человеческую деятельность (цель моих действий).Когда мы обсуждаем природу, мы обычно не думаем о цели. Однако Аристотель считал, что все вещи (природные, человеческие или артефакты) имеют цель. Все, что существует, нужно учитывать с точки зрения внутренней цели и общей цели, которой оно служит в природе. Так было до 17 века и, очевидно, оказало большое влияние на развитие христианских верований (святой Фома Аквинский следовал за Аристотелем).

Что беспокоит Аристотеля бесконечный регресс?

Телеологические объяснения не могут продолжаться вечно.У нас не может быть бесконечного регресса. Итак, если x существует для цели y, а y существует для цели z, должна быть конечная цель, которая объяснит их все (конечная причина). Точно так же, если p вызывает q, а q заставляет r случиться, должен быть конец (эффективная причина). Мы не можем продолжаться вечно или бесконечно. И здесь снова появляется главный двигатель Аристотеля; Бог.

Первичный двигатель Аристотеля, однако, отличается от христианского Бога в нескольких фундаментальных отношениях:

  • Первичный двигатель не создал вселенную и не имеет особой заботы о людях.
  • главный двигатель — это скорее метафизическая необходимость, чем надлежащий объект поклонения
  • конечной целью было созерцание самого себя

Аристотель возвращается Тимом Крейном | Статьи

Неоаристотелевские перспективы современной науки
под редакцией Уильяма М. р. Симпсон, Роберт С. куны и николай дж. teh
routledge, 352 страницы, $ 140

Афинская школа Рафаэля изображает Аристотеля и Платона в центр группы древнегреческих философов по образцу Рафаэля современники.Палец Платона указывает вверх, а рука Аристотеля — держится на уровне талии, вытягивается к земле. Изображение захватывает главное философское различие между двумя великими мыслителями античность: Платон думал, что реальные вещи (то, что он называл «Формы») лежат за пределами нашего опыта, Аристотель считал, что реальные вещи (которые он назвал «субстанциями») присутствуют в повседневном мире вокруг нас. Это почему так много работ Аристотеля затрагивает темы, которые теперь стали бы предмет эмпирической науки (биология животных, погода и т. д.).С его приверженность реальности обычных вещей, которые мы переживаем, и его неустанная потребность в классификации и систематизации, Аристотель в некотором смысле первый систематик западного мира.

Точка зрения Аристотеля о том, что субстанции являются фундаментальными реальностями, была поставлена вперед в своей сложной и влиятельной работе, известной как Метафизика . Самим термином «метафизика» мы обязаны Аристотелю, хотя и довольно косвенным образом. Когда его работы были собраны в издание, сделанное Андроником Родосским в I веке до н.c., сочинения, посвященные субстанции и причинно-следственной связи, были помещены после его теории природы, которая появилась в книге, известной как Physics (из греческое слово «природа», phusis ). Следовательно, работа была описана как «то, что приходит после физики», от которого мы получили слово метафизика . Но в этом слове есть что-то философское. оправдание, поскольку в то время как Аристотель Physics рассматривает вопросы о времени и изменениях, Metaphysics идет дальше (Как бы «после физики») и спрашивает о бытии как таковом.Что это делает значит для чего быть ?

Аристотель подходит к этому вопросу, описывая природу наиболее фундаментальные существа, те, которые он называл «первичными субстанциями». Его парадигма субстанция — это организм: отдельная лошадь или человек. это важно то, что слово Аристотеля «субстанция» не означает «вещество» (поскольку в «деготь — густая, черная, вязкая субстанция»). Это скорее означает фундаментальное существо.

Первичные вещества характеризуются своей сущностью.Все существа могут быть классифицированы по родам и видам: Таким образом, люди относятся к род животное , а вид рациональный . Это из Таким образом, сущность человека в целом состоит в том, чтобы быть разумными животными. Но что будет ли это первичная или индивидуальная субстанция — скажем, отдельная человеческая существование? Аристотель утверждал, что каждая отдельная субстанция была своего рода соединение, состоящее из материи, организованной определенным образом. Путь который что-то организовано, он назвал его формой .Это известно как «Хиломорфный» взгляд на субстанцию, от греческого hyle (материя) и morphe (форма).

Форма индивидуальной субстанции — это сущность вида субстанция, воплощенная в отдельном члене такого рода. Это кардинальное различие между аристотелевской и платонической концепциями форма. Для Платона обычные вещи, которые мы видим вокруг себя, в некотором роде несовершенные версии реальных форм, лежащих вне опыта.В формы не находятся в самих объектах; во всяком случае, объекты приближены к своим формам. Отдельные лошади приближаются к, или участвовать или несовершенно походить на «форму лошади».

Для Аристотеля, напротив, форма субстанции находится в субстанции. сам (в традиционной терминологии это имманентный, а не трансцендентный). Более того, форма объясняет характерную активность вещество, как то, что в конечном итоге соответствует за : Форма — это принцип, регулирующий активность вещества, что объясняет, почему вещество делает то, что делает.Цель человека бытие, например, означает жить жизнью рациональной деятельности; что-то имея сущность разумного животного, будет стремиться к этой цели. Таким образом Теорию субстанции Аристотеля иногда называют «телеологической». теория: описывает субстанцию ​​с точки зрения ее характерной цели ( телос, по-гречески).

Это обычное дело в истории науки и философии, что это Аристотелевская философия, которая доминировала в академической (или схоластической) философия средневековья в монастырях и университетах Европа — была свергнута Научной революцией шестнадцатого и семнадцатый век, революция, воплощенная в творчестве Галилея, Фрэнсис Бэкон и Рене Декарт.Схоластики продумали все в мир как имеющий цели и задачи. Новые философы Научная революция представила мир в терминах математически измеримые механизмы. Галилей хорошо сказал об «этом великом книга вселенная, которая. . . написано на языке математики, и его символы — треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которого по-человечески невозможно понять ни единого слова ». Новая математическая или «механическая» философия презирала аристотелевцев. философия схоластического периода.Фрэнсис Бэкон сказал, что Аристотель «Сделал свою натурфилософию простым рабом своей логики, тем самым делая его спорным и почти бесполезным «. Другими словами, его философия природы была априори (до опыта) и основывалась чисто на понятиях вещей, полученных из логической классификации. Несмотря на искажение собственной приверженности Аристотеля эмпирическим исследованиям, такая критика прижилась. В более широкой культуре отказ от схоластика была увековечена замечанием врача в книге Мольера. играть Ипохондрик , этот опиум усыпляет нас, потому что он «спящая добродетель» ( virtus dormitiva ).

Эта обычная история научной революции и ее отрицания Аристотелевская схоластика во многих отношениях неполна и неточна. Нет все великие философы того времени отвергали аристотелевское мышление в его целостность. Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) критиковал схоластиков. философы, которые «считали, что могут объяснить свойства тел с помощью обращаясь к формам и качествам, не утруждая себя выяснением как они работали: как если бы мы были счастливы сказать, что у часов есть указание времени, проистекающее из его формы, без учета того, что все это составило.Но, несмотря на эту критику, Лейбниц сказал, что Аристотелевские субстанциальные формы «не так уж далеки от истины, нелепо, как полагают наши новые философы ». Вещество и форма могла быть использована для объяснения конечной природы вещей, Лейбниц верили, даже если они не нужны для объяснения обычных, повседневных вещей, например, свойство часов отсчитывать время. Также важно помните, что в рамках католической интеллектуальной традиции аристотелевцы идеи продолжали преподавать в университетах и ​​семинариях на протяжении веков после научной революции.

Тем не менее аристотелевская метафизика в значительной степени отсутствовала в том, что могло быть назвал (с извинениями перед семинариями) господствующую философию из Декарт до наших дней. С тех пор метафизика принимала различные формы. и сейчас, но почти ни одно из них не связано с аристотелевскими представлениями о телосе , форме или субстанции. История философии в ХХ век поучителен. В англоязычных («аналитических») философия, отношение к метафизике, т. е. к абстрактному, ненаучные или неэмпирические рассуждения о природе реальность — преобладала критика логических позитивистов Венский кружок до Второй мировой войны.Эти философы предположили, что проверяемость эмпирической наукой была мерой значимости для претензии о мире. Метафизические утверждения, включая, помимо прочего, традиционные аристотелевские утверждения о субстанции, сущности, форме и т. д. на — были бы примерами непроверяемого. Метафизика была отклонена как устаревшая лженаука.

Некоторые логические позитивисты черпали вдохновение из философии Дэвид Хьюм (1711–1776), который предложил разделить требования на которые являются «фактами», а те, которые касаются только «отношений идеи.«Обычные эмпирические утверждения относятся к первой категории, в то время как математика и логика — во втором. Если немного поинтересоваться — Хьюм, как известно, взял «Богословие или школьная метафизика» в качестве примера — не попадает ни в одну категорию, тогда он посоветовал «бросить его в огонь, потому что он может содержать ничего, кроме софистики и иллюзий ». Это подводит итог логическим позитивистам подход к метафизике (и теологии, если на то пошло).

Тем не менее у Юма была своя собственная метафизика — довольно суровая, но тем не менее, метафизика.Его метафизика отрицала наличие какой-либо необходимости на самом деле: вещи случаются так, как не происходят, потому что любой необходимости, сущности или высшей причины, но потому, что они просто делают. Мир — это обычное место; в целом все происходит неожиданным образом; но это не указание на какую-то более глубокую необходимость в природе. Причинность — то, что Юм называл «цементом Вселенной» — это всего лишь вопрос «постоянное соединение» подобных вещей: дым всегда следует за огонь и так далее.Защитники метафизики Юма называли обобщения эти закономерности «законы» и интерпретировали научные законы как такого рода обобщения. С упадком логического позитивизма в 1950-е и 1960-е годы юмовские теории причины и права легли в основу метафизика в аналитической философии. Действительно, если бы вы покинули мир философии 1970-х, вы могли подумать, что Юм, эмпирик, научная метафизика была единственной метафизикой, к которой стоило серьезно относиться.

Однако все так не оставалось. Аристотелевская метафизика начала возвращаются, а рецензируемый том — одна из многих вышедших книг в последние годы защищая аристотелевские взгляды на причинность, субстанцию, атрибут и даже сущность и форма. Как произошло это изменение? И как может аристотелевская метафизика — которая, если стандартная история считалось, было отвергнуто на основании открытий современной науки — быть часть серьезного научного мировоззрения? Как серьезные мыслители могут предложить «Неоаристотелевские взгляды» на современную науку? Джон Холдейн, в предисловие к Неоаристотелевские перспективы , ставит перед собой задачу спрашивая, почему этот проект не похож на «астрологические взгляды на астрономия.”

Первым фактором возрождения аристотелизма явился неожиданный место: формальная логика, в частности логические теории, разработанные в 1960-е и 1970-е годы Саула Крипке, одного из великих философов позднего периода. двадцатое столетие. Вундеркинд Крипке научился понимать логика возможности и необходимости (так называемая «модальная логика»), которая привело к определенным естественным метафизическим интерпретациям. Философы какое-то время говорил о необходимой истине как истине во всех возможных миры.Крипке представил точную формулировку этой идеи, и преследовал его интерпретацию в метафизике сущности и необходимости. Один основная идея заключалась в том, что если мы хотим иметь смысл, когда говорим что-то обязательно такой-то и такой-то (например, что человек обязательно человека), мы должны думать об этом как об особенностях, которые он имеет во всех возможных миры, в которых он существует. Но если так думать, тогда мы также должны быть в состоянии идентифицировать одного и того же человека в этих разных возможные миры.И для этого должно быть что-то в этом роде. что делает его индивидуальным в каждом из миров, в котором он существует. И что это, как не его суть?

Крипке распространил идею сущности за пределы индивидов на виды вещей, такие как золото и вода. Мы можем представить, что у золота может быть немного другого цвета, например, но почему мы воображаем, что это золото , а не что-то вроде золото в определенных отношениях? Крипке утверждал, что идентифицировать золото в разных возможные ситуации требуют, чтобы золото имело сущность.Он предложил сущность элемента — его атомный номер, поэтому золото — это, по сути, элемент с атомным номером 79. Детали здесь не важны; Что было важной была идея о том, что в мире существует естественный порядок, порядок, который не навязывается ни нашей интерпретацией, ни просто порядком законов Юма природы. Люди обнаружили, что вода H 2 O; мы не сделали выдумать этот факт. Что мы открывали, Крипке и его последователи утверждается, это не просто закон или закономерность: это, скорее, суть натуральная добрая вода.Эти идеи явно вдохновлены Аристотелем.

Сущности, конечно, прокляты для метафизики Юма и постпозитивистская философия В. В. Куайна и его последователей (сам Куайн говорил, что различие между сущностью и случайностью «безусловно неоправданно»). Но вооруженные логическими и метафизическими рамками Крипке, люди могли защищать сущность против критики Куайна. Совсем недавно самоидентифицированные Последователи Аристотеля, такие как Кит Файн, утверждали, что естественный порядок мир требует, чтобы одни вещи были более фундаментальными, чем другие, и что фундаментальные вещи стоят в отношении к нефундаментальным вещам, которые можно назвать «заземлением».”Например, ООН искренне существует; это сущность, но никто не станет утверждать, что это фундаментальная сущность. Организация Объединенных Наций состоит из организаций, наций, у которых, возможно, больше претензии на реальность, а сами эти вещи состоят из сущностей, человеческие существа, которые аристотелисты назвали бы субстанциями. Утверждается что менее фундаментальные сущности могут быть основаны на существе и деятельность более фундаментальных субъектов. (В рецензируемом томе Роберт Кунс обсуждает обоснование в контексте аристотелевской философии физика.)

Вторая область философии, в которую вернулись идеи Аристотеля, — это философия причинности (или причинности): исследование причины и следствия. Согласно влиятельной концепции причинности Юма, «все события кажутся быть полностью свободным и отдельным ». Нет необходимого подключения между разными существованиями. Однако у юмовцев всегда были проблемы с причинно-следственными связями. отношения, которые были результатом так называемых «диспозиционных» свойств: растворимость, хрупкость и т. д.Это свойства, которые описаны с точки зрения последствий, которые их владение «склонно» принести о — растворении, разрыве и т. д. Как могут все события быть «разрозненными и разрозненными» если некоторые события (например, растворение) кажутся по существу или метафизически связаны с их причинами (растворимость)?

Юмисты ответили, утверждая, что такая диспозициональность не является реальной особенность мира, но только артефакт нашего его описания. Что растворение причин — это взаимодействие между определенными событиями (помещенными в вода, скажем) и «структурные» или «категориальные» свойства вещей (молекулярная структура и т. д.).И эти взаимодействия покрываются законы природы согласно обычной теории причинности Юма. Защитники диспозиции противодействуют этому: как мы на самом деле определяем эти предполагаемые «структурные» свойства? Частично структура не охарактеризована в диспозиционные термины (например, с точки зрения способности сопротивляться давление в разных точках)?

Эту мысль можно подтвердить, внимательно изучив то, что законы природы на самом деле говорят. Многие законы природы характеризуют свойства вещи с точки зрения эффектов, которые объект имеет эти свойства привести к.Например, второй закон движения Ньютона определяет силу действующее на тело как произведение его массы и его ускорения (сила равно массе, умноженной на ускорение, или f = ma ). Защитники реальности диспозиций утверждают, что этот закон можно понимать как определение какова, скажем, масса объекта — одно из его свойств — на самом деле это : это склонность к ускорению под действием данной силы в согласуются с этим уравнением. Так что вместо того, чтобы описывать простую закономерность между «свободным и раздельным» существованием, как говорят юмисты, такие законы, как Ньютон следует понимать как определение природы свойств в терминах их характерных эффектов, то есть в диспозиционных терминах.

Такой вызов взглядам Юма привел к развитию сложные теории свойств, понимаемых как «причинные силы». Этот терминология была представлена ​​во влиятельной книге Рома Харре и Э. Мэдден в 1975 году, а основная идея была развита совсем недавно в различными способами Джорджем Молнаром ( Powers , 2003), Стивеном Мамфордом и Рани Лил Анжум ( Получение причин от власти , 2011) и Анна Мармодоро ( Метафизика сил , 2010).Мармодоро — один из недавние философы, которые наиболее ясно выявили Аристотелевские корни взглядов на причинность властно-диспозиционных это к знаменитым рассуждениям Аристотеля о потенциальности и актуальности. Ее Работа хорошо представлена ​​в рецензируемом томе в виде эссе (cowritten с Кристофером Остином), связывая понятие потенциальности с понятие единства организма. В интересном и дополнительном обсуждение, эссе Дженис Чик Брейденбах защищает точку зрения Аристотеля что вещества сами по себе могут быть причинами (это лошадь сбила вниз по воротам, а не просто какое-то событие, связанное, например, с конным ноги).Юмианизм в метафизике в целом обсуждается в Уильяме. Эссе Симпсона о том, почему диспозиции не могут быть полностью или правильно размещены в рамках Юма.

Третий важный фактор возрождения аристотелевской метафизики — от развития самой философии науки. Опять же, решающими непосредственными историческими предшественниками были логические позитивисты и те, на кого они повлияли. Логические позитивисты видели научные теории как нацеленные на утверждение законов природы, которые были столь же общими и по возможности без исключений.Парадигмой была физика: такие законы, как Цель Ньютона изложить самые общие истины о том, как Вселенная ведет себя. По мнению позитивистов, тот факт, что законы Ньютона не на самом деле правда, не следует винить их претензию на общность. Скорее, эти философы стремились заменить эти законы законами, которые в равной степени Общая. Эта идея — наука стремится к законам, а законы следует рассматривать как заявления, которые носят как можно более общий характер и не содержат исключений — подпадают под критический анализ работы 1970-х и 1980-х годов.В этой работе подчеркивается частичный, локальный характер научной теории, важность моделирования в науки, и нереалистичный характер описания позитивистами наука как перечень утверждений универсальных законов. Влиятельная фигура вот Нэнси Картрайт, которая дала альтернативное описание науки в термины измерения «возможностей природы». Вместо того, чтобы быть что-то, о чем можно рассказать одну-единственную научную историю — в «теории всего », — мир, по образу Картрайта, несводимо «Пятнистый.»Он состоит из множества разных вещей, которой нет единой фундаментальной учётной записи, только отдельные учётные записи для отдельные виды вещей и их различные возможности. Это явно Аристотелевская картина, как признает сама Картрайт, с ее акцентом. по способностям (понятие, тесно связанное с властью или расположением) и о вещах разного рода. В Неоаристотелевские перспективы , Хави Ланао и Николас Тех применить некоторые идеи Картрайта, чтобы доказать, что даже классическая механика не соответствует «фундаменталистской» картине науки, критикуемой Картрайт.

К этим факторам следует добавить четвертый фактор, который часто не учитывается. явно считается влиянием на настоящее возрождение Аристотелизм: влияние католической философии и ее собственная стойкость. метафизика. Для читателей этого журнала не будет новостью, что католический семинарии и университеты продолжали преподавать томистскую философию (сама форма аристотелизма) и ведущий томистский (или вдохновленный томизмом) такие философы, как Бернард Лонерган, имели большое влияние, хотя и которые редко контактировали с господствующей метафизикой в ​​двадцатом век.Однако восстание против господствующей метафизики Юма в последнее время десятилетия привели к большему диалогу (и даже сотрудничеству) между католическими и то, что я называю господствующей философией. Настоящая книга — хорошая пример. Многие из авторов — католики, некоторые из них известны независимо за свою работу в области философии религии, а некоторые преподают в католических университетах США. Их католицизм играет мало непосредственной роли в их реальном философском вкладе в это объем, но он обеспечивает интеллектуальную основу, в рамках которой многие из эти мыслители работают.

Один из способов влияния томистской метафизики на остальную философию, например, речь идет о душе и ее отношении к телу. Легко понять, почему это должен быть такой важный вопрос для Католики. Традиционный томистский взгляд, заимствованный у Аристотеля, хиломорфный: душа — это форма материи тела. Для Аристотеля любое субстанция (как и человек) представляет собой соединение формы и материи; причина не может существовать без формы, и форма не может существовать без иметь значение.В текущем томе Уильям Яворски дает четкое интерпретация того, как этот взгляд на человека может «оставить его не загадочно, как мысль, чувство и восприятие могут существовать в естественном Мир.» Еще одна важная область, в которой современные гиломорфисты применяют свои идей — это философия биологии, примером которой являются прекрасные эссе Дэвид Одерберг и Даниэль Де Хаан.

Я надеюсь, что эти в основном исторические соображения помогут прояснить, почему Вернулась аристотелевская философия (в частности, метафизика).Но я надеюсь, что они также покажут, как аристотелевская метафизика может быть научным оправданный. Помните, что беспокоило то, что научная революция шестнадцатый и семнадцатый века рассматривали аристотелевскую философию как ненаучна — в некотором смысле традиционная точка зрения состоит в том, что наука как систематические попытки истинного объяснения начались только с отказа от Аристотелизм и схоластика.

Но следует отметить, что это философские утверждения, а не научные. единицы.Подобно утверждению позитивистов, что только то, что можно проверить, может быть подлинно значимым, или «сциентистское» утверждение, что наука может объяснить все, это не утверждения, сделанные в рамках научных теорий самих себя. Действительно, метафизические утверждения о субстанции, причине, изменении, потенциальность и т. д. — очень редко решаются содержанием научных теории. Если вас интересует, как возможны изменения, вы не будете посмотрите на физику или химию. Физики и химики предполагают, что изменения возможны, а затем переходите к разговору о специфической природе конкретные изменения.Точно так же физика и химия не решают вопрос о том, является ли физический мир всем, что есть; этот вопрос должен оставим метафизике.

Хотя наука сама по себе не является метафизикой, метафизика науки — это неизбежно. Как только мы начнем теоретизировать на определенном уровне общности, мы не может избежать метафизических обязательств. Например, если мы спросим, ​​что за сущностей, которым привержены физические теории, нам, возможно, придется ответить в терминах традиционных категорий, таких как вещество, свойство, объект, процесс или укажите несколько новых категорий.Это не означает, что физики должны метафизики, только то, что если они войдут в метафизические рассуждения, они должны признать, что другие были там до них, и что вопросы не из легких. Например, пытаясь доказать, что причинно-следственная связь существует связь между некоторыми явлениями, это обычное дело для ученых говоря, что «корреляция не является причинно-следственной связью» — и они правы. Но что есть причинность, и чем она отличается от простой корреляции? Отвечая для этого нужна метафизика.Те философы и ученые, которые отвергают метафизика, часто случайно и без особых аргументов, должна демонстрировать как они могут это сделать, не занимаясь метафизикой сами. Я предсказываю, что они не смогут этого сделать. Даже логические позитивисты метафизические предположения.

Урок из этого состоит в том, что наука семнадцатого века не доказала, что Аристотелевская метафизика потерпела неудачу — это было просто заявлением, сделанным философы. Требует ли наука конкретных метафизических допущений или не сам по себе является метафизическим спором, требующим знания науки но этим не исчерпывается.Аристотелевские метафизические категории — субстанция, форма, емкость, сущность — можно доходчиво приложить к находкам наука. По крайней мере, против этого нет научных аргументов. Вот почему Неоаристотелевские перспективы современной науки не аналогичен неоастрологическим взглядам на современные астрономия.

Тим Крейн — профессор философии Центрально-Европейского университета.

Метафизика — по отраслям / доктринам

Введение | Существование и сознание | Разум и материя | Объекты и их свойства | Идентичность и изменение | Пространство и время | Религия и духовность | Необходимость и возможность | Абстрактные предметы и математика | Детерминизм и свобода воли | Космология и космогония | Основные доктрины

Метафизика — это раздел философии, связанный с природой существования , , а — мир .Возможно, метафизика — это фундамент философии: Аристотель называет ее «первой философией» (или иногда просто «мудростью») и говорит, что это предмет, который имеет дело с « первопричинами и принципами вещей ».

Он задает вопросов вроде: «Какова природа реальности?», «Как существует мир и каково его происхождение или источник создания?», «Существует ли мир вне разума?», «Каким образом? может ли бестелесный разум влиять на физическое тело? »,« Если вещи существуют, какова их объективная природа? »,« Есть ли Бог (или много богов, или вообще никакого бога)? »

Первоначально греческое слово «метафизика» (буквально «после физики») просто указывало на ту часть творчества Аристотеля, которая пришла, в своей последовательности, после тех глав, которые имели дело с физикой .Позже средневековые комментаторы классических текстов неверно истолковали его как то, что на выше или на выше , физических , и поэтому со временем метафизика фактически превратилась в изучение того, что выходит за рамки физики.

Изначально Аристотель разделил свою метафизику на три основных раздела , и они остаются основными ветвями метафизики:

  • Онтология (исследование , являющегося и существования , включая определение и классификацию сущностей , физических или психических, характер их свойств и характер изменения )
  • Universal Science (изучение первых принципов логики и рассуждений, таких как закон непротиворечивости )

Метафизика подвергалась нападкам в разные периоды истории как бесполезная и чрезмерно расплывчатая , в частности Дэвид Юм, Иммануил Кант и А.Дж. Айер. Может быть более полезно сказать, что метафизическое утверждение обычно подразумевает идею о мире или вселенной, которая может показаться разумной , но в конечном итоге не поддается эмпирической проверке , проверяемой или доказуемой .

Существование (факт или состояние продолжало быть ) является аксиоматическим (что означает, что оно не опирается ни на что, чтобы быть действительным , и оно не может быть доказано никакими «более основными» предпосылками ), потому что это необходимо для всего знания , и его нельзя отрицать, не признавая его истинности (отрицание чего-либо возможно только в том случае, если существует существование).«Существование существует», следовательно, является аксиомой , которая утверждает, что существует нечто , в отличие от ничего .

Сознание — это способность, которая воспринимает, , а определяет вещей, которые существуют. В своей знаменитой формулировке «Cogito ergo sum» («Я думаю, следовательно, я существую») Рен Декарт утверждал, что сознание аксиоматично , потому что вы не можете логически отрицать существование вашего разума одновременно с , используя ваше ум делать отрицание.

Однако Декарт не прояснил, что сознание — это способность, которая воспринимает то, что существует , поэтому ему требуется что-то вне себя , чтобы функционировать: оно требует и зависит от существования . Примат существования утверждает, что существование — это первичное , а сознание — вторичное , потому что не может быть сознания без чего-то существующего для восприятия.Существование независимо от , делает возможным и является предпосылкой сознания. Сознание не отвечает за создание реальности: оно полностью зависит от реальности.

Ранние дебаты о природе материи были сосредоточены на выявлении единого основного принципа (Монизм): вода была заявлена ​​Фалесом, воздух Анаксименом, Апейрон (что означает «неопределенная бесконечность») Анаксимандром. , и огонь Гераклитом.Демокрит разработал атомную теорию (атомизм) за много веков до того, как она была принята современной наукой.

Природа разума и его связь с телом также тренировали лучшие мозги на протяжении тысячелетий. Здесь есть много общего с философией разума, которая является ветвью философии, изучающей природу ума , психических событий , психических функций , психических свойств и сознания и их отношения к физическое тело.

В 17 веке Декарт предложил дуалистическое решение, названное субстанциальным дуализмом (или декартовым дуализмом ), согласно которому разум и тело полностью разделены на и разных : ментальное не имеет протяженности в пространстве, а материальное не могу думать.

Идеалисты

, такие как епископ Джордж Беркли и немецкая идеалистическая школа, заявляют, что материальные объекты не существуют, если не воспринимает (Идеализм по сути является монистической, а не дуалистической теорией, поскольку существует единой универсальной субстанции или принципа).

Барух Спиноза и Бертран Рассел по-разному приняли двухаспектную теорию , названную Нейтральный монизм , которая утверждает, что существование состоит из единственной субстанции , которая сама по себе ни ментальная, ни физическая , но является способен к умственным и физическим аспектам или атрибутам .

В прошлом веке наука (в частности, атомная теория , эволюция , компьютерные технологии и нейробиология ) продемонстрировали множество способов, которыми разум и мозг взаимодействуют физическим образом , но точная природа отношений еще открыты для обсуждения .Таким образом, доминирующей метафизикой в ​​20 веке были различные версии физикализма (или материализма), монистического решения, которое объясняет материю и разум как всего лишь аспектов друг друга или производных нейтральной субстанции.

Мир содержит множество индивидуальных вещей ( объектов или деталей ), как физических , так и абстрактных , и то, что у этих вещей общего друг с другом, называется универсалиями или свойствами .Метафизиков интересует природа объектов и их свойства, а также отношения между двумя (см. Разделы, посвященные реализму и номинализму).

Проблема универсалий возникает, когда люди начинают задумываться о том, в каком смысле возможно существование собственности в более чем одном месте одновременно (например, красная машина и красная роза). Кажется очевидным, что существует много красных вещей, например, но существует ли существующее свойство «покраснение»? А если есть такое понятие, как «покраснение», что это за вещь? См. Раздел Реализм для дальнейшего обсуждения этого.

Любой объект или сущность — это сумма его частей (см. Холизм). Идентичность объекта , состоящего из других объектов , может быть объяснена посредством ссылки на идентичность строительных блоков и на то, как они взаимодействуют с . Дом можно объяснить, сославшись на дерево, металл и стекло, которые объединены таким особенным образом, чтобы сформировать дом; или это можно объяснить с помощью атомов , которые его образуют (см. разделы, посвященные атомизму и редукционизму).

Идентификатор — это то, что делает объект определяемым и узнаваемым , с точки зрения обладания набором качеств или характеристик, которые отличают его от объектов другого типа (фактически, то, что делает что-то таким же или разные ). Таким образом, согласно Лейбницу, если некоторый объект x на идентичен какому-то объекту y , то любое свойство, которое имеет x , y , также будет иметь, и наоборот (в противном случае они по определению не будет идентичным).

Закон идентичности Аристотеля (или Аксиома идентичности ) гласит, что для существования существующий (то есть сущность, которая существует) должна иметь конкретную идентичность . Вещь не может существовать без как чего-то, иначе это было бы ничто и не существовало бы . Кроме того, иметь идентичность означает иметь единственную идентичность : объект не может иметь две идентичности одновременно или в одном и том же отношении.Концепция идентичности важна, потому что она ясно показывает, что реальность имеет определенную природу , что делает ее познаваемой и, поскольку она существует определенным образом, у нее нет противоречий (когда две идеи каждая составляет другое невозможно).

Изменение — это изменение личности , будь то камень, падающий на землю, или полено, сгоревшее в пепел. Чтобы что-то для изменило (что является эффектом ), должно быть, чтобы действовал на ( вызвал ) предыдущим действием. Причинность — это закон, который гласит, что каждая причина имеет специфический эффект , и что этот эффект зависит от исходных идентичностей задействованных агентов.

Мы интуитивно знаем о изменениях , происходящих с течением времени (например, дерево теряет лист). Древние греки занимали несколько крайних позиций в отношении природы изменений: Парменид отрицал , что изменение вообще происходит, в то время как Гераклит считал, что изменение было повсеместным .

В настоящее время существует три основных теории, которые касаются проблемы изменений:

  • Мереологический эссенциализм предполагает, что части объекта существенны для него , и, следовательно, объект не может сохраниться через какое-либо изменение его частей.
  • Пердурантизм утверждает, что объекты фактически представляют собой 4-мерные сущности, составленные из серии временных частей , как кадры фильма (тогда дерево трактуется как серия из древовидных стадий ).
  • Endurantism , с другой стороны, утверждает, что весь объект — и тот же объект — существует в каждый момент своей истории (так что то же дерево сохраняется независимо от того, сколько листьев оно теряет) .

Традиционная позиция реалистов состоит в том, что время и пространство существуют независимо от человеческого разума. Идеалисты, однако, утверждают, что пространство и время — это ментальных конструкций , используемых для организации восприятий , или, иначе, нереальных .

Декарт и Лейбниц считали, что без физических объектов «пространство» было бы бессмысленным , потому что пространство — это каркас, на котором мы понимаем, как физические объекты связаны друг с другом. Сэр Исаак Ньютон , с другой стороны, утверждал, что абсолютное пространство ( «контейнерное пространство» ), которое может продолжать существовать в отсутствие материи. С работой сэра Альберта Эйнштейна маятник качнулся обратно в реляционное пространство , в котором пространство составлено из отношений между объектами , что подразумевает, что он не может существовать в отсутствие материи.

Хотя Парменид полностью отрицал течение времени в древние времена, позднее его вторил британский идеалист J.M.E. McTaggart (1866-1925), много споров как в философии, так и в физике было сосредоточено на направлении времени ( «стрела времени» ), а также на том, является ли оно обратимым или симметричным . Что касается того, сохраняются ли объекты с течением времени, то применяется описанная выше дихотомия эндурантизм / пердурантизм .

Богословие — это исследование Бога и природы Божественного . Иногда это считают отдельной ветвью философии, философией религии (см. Этот раздел для более подробной информации). Он задает вопросов типа:

В западной философии, философия религии и теология в целом достигли своего пика с средневековыми христианскими школами мысли, такими как схоластика.

необходимый факт истинен для всех возможных миров (то есть мы не могли представить, что это будет иначе). возможных фактов — это тот, который истинен в некотором возможном мире, даже если не в фактическом мире . Эта идея возможных миров была впервые представлена ​​Готфридом Лейбницем, хотя другие исследователи рассмотрели ее гораздо более подробно с тех пор, в частности, американский философ-аналитик Дэвид Льюис (1941 — 2001) в своей теории модального реализма.

Концепция необходимости и непредвиденных обстоятельств (еще один термин, используемый в философии для описания возможности того, что что-то происходит или не происходит) также является центральным элементом некоторых аргументов, используемых для оправдания существования или несуществования Бог , в частности, космологический аргумент из непредвиденных обстоятельств (подробнее см. В разделе «Философия религии»).

Некоторые философы считают, что существует абстрактных объектов, (например, чисел, , математических объектов, и вымышленных, объектов) и универсалий, (свойства, которыми могут обладать несколько объектов, такие как «краснота» или «прямоугольность»). «), оба из которых находятся на вне пространства и времени и / или на причинно инертны .

Реализм

, лучшим примером которого является Платон и его Платонические формы , учит, что универсалии действительно существуют, независимо, и каким-то образом предшествуют миру.

С другой стороны, номинализм утверждает, что на самом деле не существует такой вещи , как абстрактные объекты, которые на самом деле существуют только как имен , потому что один объект не может существовать в нескольких местах одновременно .

Умеренный реализм, поддерживаемый, в частности, Аристотелем, пытается найти некую золотую середину между номинализмом и реализмом и считает, что не существует области как таковой, в которой существуют универсалии, а скорее они расположены в пространстве и времени, где бы они ни находились. они оказались манифестом . Концептуализм , доктрина о том, что универсалии существуют только в сознании и не имеют внешней или субстанциальной реальности , также является промежуточным решением.

Другие позиции, такие как Формализм и Фикционализм , не приписывают какое-либо существование математическим объектам и являются антиреалистическими.

Философия математики частично совпадает с метафизикой в ​​этой области.

Детерминизм — это философское положение, согласно которому каждое событие, включая человеческое познание, решение и действие, причинно детерминировано непрерывной цепочкой предшествующих событий.Таким образом, в любой момент существует только одно физически возможных будущих , и не может произойти случайных , спонтанных , таинственных или чудесных событий.

Это утверждает, что не существует такой вещи, как Свободная воля , где рациональные агенты могут осуществлять контроль над своими собственными действиями и решениями. Инкомпатибилисты (или твердые детерминисты ), такие как Барух Спиноза, рассматривают детерминизм и свободную волю как взаимоисключающие .Другие, обозначенные как компатибилисты (или мягкие детерминисты ), такие как Томас Гоббс, полагают, что эти две идеи могут быть согласованно согласованы.

Следует отметить, что Детерминизм не обязательно означает, что человечество или отдельные люди не имеют никакого влияния на будущее (что известно как фатализм ), просто уровень , на который люди имеют влияние на свое будущее, является сам зависит от настоящего и прошлого .

Космология — ветвь метафизики, которая занимается миром как совокупностью всех явлений в пространстве и времени . Исторически это часто было основано на религии; в современном использовании он отвечает на вопросы о мире и Вселенной, которые выходят за рамки физической науки. Космогония конкретно касается происхождения вселенной , но эти две концепции тесно связаны.

Пантеисты, такие как Спиноза, считают, что Бог и вселенная — одно и то же .Панентеисты, такие как Плотин, считают, что вся вселенная является частью Бога , но что Бог на больше , чем вселенная. Деисты, такие как Вольтер, верят, что Бог создал Вселенную, привел все в движение , а затем не имел к этому никакого отношения. См. Более подробную информацию в разделе «Философия религии».

Под заголовком «Метафизика» основных доктрин или теорий включают:

Происхождение концепции метафизики

Abstract

Концепция метафизики происходит от греческих слов τά μετά τά ϕυσιχά, которые являются названием работы Аристотеля.Существует общепринятое традиционное объяснение этого названия. Основная работа Аристотеля, которая стала называться метафизика , или, точнее говоря, существенная часть этой работы, была названа самим Аристотелем πρωτη ε ϕιγοσοϕία, ϑεογογιϰή), или просто σοϕία. Название «метафизика» возникло позже, а именно. когда Андроник Родосский, перипатетик в первом веке до нашей эры, опубликовал полное собрание сочинений Аристотеля и поместил эту книгу после физических трактатов.Первоначально это не было законченное произведение, написанное непрерывно, а состояло из нескольких лекций, прочитанных в разные периоды, и автор не давал ему определенного названия. Андроник, смущенный отсутствием подходящего названия, назвал его τά μετά τά ϕυιϰί, что означает книги, помещенные после физических трактатов; отсюда появилось слово «метафизика». Теперь, поскольку слово μετά может также означать trans , термин «метафизика» мог означать науку, имеющую отношение к трансцендентной реальности или умопостигаемому существу, и, таким образом, случайно соответствовал содержанию первой философии.Это, казалось бы, разумное объяснение, хотя и некритически принимаемое большинством философов и историков и признанное ортодоксальным, кажется несколько надуманным. Ибо это было бы слишком большим совпадением, чтобы концепция метафизики, которая первоначально указывала на простую редакционную последовательность, была бы успешно адаптирована, чтобы содержать науку о трансцендентной реальности. Кант фактически заявил о своих подозрениях, сказав, что это выражение слишком удачно, чтобы рассматривать его как результат случайности. 1 На самом деле, не будет преувеличением назвать это скандалом, как, как сообщается, сделал Макс Вундт, что современные философы не обратили на это серьезного внимания. Ганс Райнер, 2 , следовательно, заслуживает самой высокой похвалы за то, что недавно указал на это неверное толкование и объяснил истинное происхождение слова «метафизика».

Ключевые слова

Физический трактат Специальная наука Универсальный принцип Натурфилософ Независимый трактат

Эти ключевые слова были добавлены машиной, а не авторами.Это экспериментальный процесс, и ключевые слова могут обновляться по мере улучшения алгоритма обучения.

Это предварительный просмотр содержимого подписки,

войдите в

, чтобы проверить доступ.

Предварительный просмотр

Невозможно отобразить предварительный просмотр. Скачать превью PDF.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *