«Мистический путь Андрея Белого закончился крахом»
Синяя линия в центре — это и есть линия жизни. Это не документ из отдела кадров: линия начинается не с года рождения (1880), а с 1882 года. Белый начинает фиксацию с того момента, как он себя помнит, то есть это линия жизни сознания. Верхний слой — периоды жизни. Все было бы очень просто и понятно: журнал «Весы», издательство «Мусагет», жизнь в Берлине и так далее. Но загадочно самое начало: толчком к пробуждению сознания стал детский кошмар, именно так начался путь от сказки к прозе, из мира мифологического — к прозе жизни. Это кошмар, который сопровождает вхождение духовного существа в физическое тело. Нижний ряд — творческая биография, с какими годами связаны те или иные произведения. Опять же, это не библиография, а то, какие годы повлияли на появление того или иного произведения. Те же «Путевые заметки» помечены 1911 годом, а вышли они в 1922-м. Творчество начинается не с первой публикации, а с мифов, которые бродили в детской голове.
Самое интересное для историка литературы — верхние и нижние полосы. Наверху — духовные влияния, внизу — человеческие. Владимир Соловьев вверху будет как философ и автор книг, а внизу указана единственная судьбоносная встреча с ним. Также и Блок присутствует и там, и там. Белый отмечает не историю знакомства, а духовное влияние. Блок начинается в 1902 году, познакомились они в 1904-м, то есть поэт начинается со знакомства с его стихами, а заканчивается в 1908 году, хотя Блок умер в 1921-м, а общались они и после 1908-го. В числе духовных влияний на Белого, помимо Шопенгауэра и Соловьева, присутствует, например, детская игра в индейца. Или фокстрот, который он танцевал в Берлине в пьяном виде. Об этом писали все: старый, лысоватый, седой и нелепый писатель потряс Берлин. Количество отзывов было запредельным. Но лучше всех о танце Белого написал Ходасевич: его танец был не смешон, а страшен, он вытанцовывал свою трагедию разрыва с Асей Тургеневой, первой женой.
«Он пишет, что Наташа являлась к нему ночью в образе суккуба»
Помимо этой большой линии жизни Белый подробно расписал самые важные этапы, дал названия городов, где переживал тот или иной мистический опыт, срывы, вызванные очень личными причинами.
Один из них — разрыв с Асей Тургеневой и увлечение ее сестрой, Натальей. Трудно сказать, было ли это увлечение следствием ухудшения отношений с женой или наоборот. Белый был трогательно честен, и Ася была первым человеком, которому он рассказал о своих чувствах. Есть разные точки зрения насчет того, был ли у него контакт с Наташей или нет. Но описание этих чувств… Я считаю, это лучшее, что он написал в своей жизни. Недавно в 105 томе «Литературного наследства» был полностью опубликован этот текст: «Материал к биографии (интимный)», где Белый буквально под микроскопом, безжалостно к себе, анализирует свои чувства и переживания. Когда он пишет, что ему казалось, что Наташа являлась к нему ночью в образе суккуба, неизвестно, было это на самом деле или нет. Ему казалось, что все мистические силы собрались, чтобы разобраться в этой истории. С одной стороны, этот разрыв заставил Белого чудовищно страдать, с другой, дал материал для биографии, который можно рассматривать как автобиографическое произведение, написанное с таким драйвом и таким интересом к происходящему в нем самом, что просто невозможно оторваться.
Я считаю, что это шедевр прозы Андрея Белого.
«Белый рассматривает свою жизнь как объект воздействия астральных сил»
Самое любопытное в этих линиях — схема, где он препарирует свою жизнь с точки зрения воздействия сил света и сил тьмы; как их проводники представлены разные персонажи. Особенно интересны женщины с этой точки зрения. Некоторые — силы света, другие — тьмы, а некоторые переходят из одной плоскости в другую, как, например, Ася Тургенева. Клавдия Николаевна, вторая жена, которая его подобрала, — это однозначно светлое начало. Белый рассматривает свою жизнь как объект воздействия астральных сил. Это восходит к антропософской картине мира, но в самой схеме я не вижу ничего специфически антропософского. Над линией проставлены годы, можно видеть подъемы и спады, периоды вдохновения и азарта, периоды депрессии, кульминационные точки. Например, 1901 год — заря московского младосимволизма, с которым связано вхождение Белого в литературу, ощущение преображения мира и так далее.
Второй пик — 1913 год: индивидуальная история Белого, когда он оставляет Иванова и Блока, встречается со Штайнером и вступает на путь антропософского ученичества. В его жизнь приходит мистика. Самый низкий спад — берлинская эмиграция, разрыв с Асей Тургеневой, понимание, что та жизнь кончилась.
«Белый — самый крупный мистик из русских писателей»
Личная история Белого началась с Первой мировой войны и революции, хотя наиболее интересно влияние Русско-японской войны и ее последствий. Тут же маячит Анна Минцлова (известная оккультистка, член теософского общества, — прим. ред.), здесь будет общий поток с Ивановым, Блоком. Белый оказался лучшим учеником Минцловой. Исторические события воспринимаются Белым уже исключительно сквозь философию Штайнера. Кризис мира, кризис человечества, кризис сознания являются причиной того, что случилась мировая бойня, поэтому надо менять сознание человечества, и Россия, разумеется, призвана оказаться в этом смысле впереди всего человечества, потому что Россия склонна к принятию антропософии, а антропософия спасет Россию.
Белый — самый крупный мистик из русских писателей и самый крупный писатель из русских мистиков. Здесь можно было бы вступить в спор, ведь дань мистике отдали Иванов, Блок. Но здесь есть серьезное отличие, потому что Блок был все-таки стихийным мистиком, Иванов и Белый пробовали заниматься с Анной Минцловой, были этим очень увлечены. Брюсову это было не свойственно, он играл в эти игры, потому что модно (с другой стороны, он был наркоманом, поэтому какие-то озарения его все-таки посещали). Но Белый единственный из всех, что называется, имел справку и документ, остальные просто экспериментировали. Штайнер — это четкая школа. В 1913 году Белый поступил в Эзотерическую школу Штайнера, делал там фантастические успехи, ему удавалось выходить в астрал, причем в бодрствующем состоянии. Есть мнение, что Белый не понимал по-немецки, и непонятно, что он выносил из его лекций, во всяком случае, поначалу. Но мы исходим из того, что Белый — гений, и по части ухватчивости он был очень силен. После этих лекций он делал домашнее задание, упражнения с дыханием, мыслью и сознанием.
Антропософская концепция предполагает наличие кармы, работу над своим духовным «я». Главное, что эта концепция предполагает наличие духовного мира, с которым возможен контакт, и духовную природу происхождения мира.
Штайнеру был подарен участок на границе со Швейцарией, где он и его соратники, в том числе и Белый, строили здание антропософского храма. Белый работал резчиком по дереву, справлялся не очень хорошо, поэтому его вежливо отстранили, и он стал сторожем. Ася Тургенева оказалась более востребована, поскольку была художницей и гравером. Для Белого было очень важно, что вокруг бушует Первая мировая война, а здесь, в общине, люди из девятнадцати стран совместно строят здание любви.
Но потом, на пути к посвящению, произошел «облом», и это стало главной темой его позднего творчества. Это опыт не столько мистического озарения, сколько поражения, и важный ключ к пониманию его творчества. Путь мистического продвижения оказался закрыт для Белого. Он писал, что чем больше он медитировал и упорствовал, тем сильнее ощущал свое поражение: у него были кошмары, сердечные приступы.
Мистический мир перестал пускать Белого. Это было самое страшное поражение в его судьбе: то, чему он решил отдать жизнь, оказалось недоступно. У Белого случился бунт против Штайнера, он считал, что тот вовлек его в эту авантюру и, понимая, что происходит, бросил. В «Исповеди» Белый очень страшно про это пишет и винит Штайнера в духовной погибели. Есть и другой документ, менее эмоциональный, где он обвиняет в произошедшем самого себя, поддавшегося недолжным страстям, темным силам, которые с этого высокого пути его сбросили.
Мистический путь Андрея Белого закончился крахом. Выход в тонкие миры стал или невозможен вообще, или невозможен на тот момент, но потом уже у Белого не было ярких экзальтаций. Это не означает, что антропософия в принципе закончилась для него. Белый — как спортсмен, который перестал брать рекорды и перешел на тренерскую работу. Он выбирает не путь личностного совершенствования, а путь социального преобразования действительности. Поэт возвращается из Дорнаха в Россию не как отрешенный мистик, а как пропагандист антропософии, которая, если овладеет массами, спасет их.
В России Белый шел работать во все советские учреждения, в которые его приглашали, использовал печатные органы как трибуну для явной или скрытой пропаганды антропософии. Это заметно и в символистском журнале «Записки мечтателя»: если посмотреть на это издание не блокоцентрично, то мы увидим там пропаганду антропософии. Белый создает трактат «Кризис жизни», где прямо пишет о том, что в обращении к Штайнеру заключается коллективное спасение. Он также пишет продолжение «Кризиса жизни»: «Кризис культуры» и «Записки чудака» — самые антропософские свои тексты. Даже в редакционных вступительных статьях чувствуется эта составляющая. Белый много выступал с лекциями, очень многое из того времени попросту не напечатано, а послереволюционный период — больше лекционный. Он считал себя миссионером и верил в это. Потом он уехал в Берлин и вернулся в 1923 году, и антропософия к тому моменту была уже под запретом.
Свисток, медвежонок и тряпочка Андрея Белого
Когда музей открывался, у нас почти не было мемориальных вещей, и казалось, что собрать ничего нельзя.
Но сформировалась достаточно неожиданная коллекция, и относительно недавно появилась даже не вишенка на торте, а, я бы сказала, гиря, которая перевела музей в другую весовую категорию. Довольно давно ходили слухи о том, что где-то хранится саквояж с личными вещами Белого — этакий призрак, Летучий голландец. И вдруг нам удалось его найти. Это не просто история находки, а призма, через которую можно на многое посмотреть иначе. Я не музейный фетишист, но каждый раз, когда я рассказываю об этом, у меня ком в горле.
Клавдия Николаевна была очень любящей женой и вдовой, она все берегла, хотя это никому было не нужно. Она могла дарить какие-то вещи близким людям и незадолго до своей смерти подарила этот саквояж вместе с частью наследия своему другу, молодому литературоведу Александру Богословскому. Богословский был диссидентом, и, почувствовав в какой-то момент, что дело идет к аресту, он передал этот саквояж во французское посольство, великому человеку — Иву Оману. Честный Оман держал его у себя более тридцати лет, не раскрывая.
Когда мы открыли саквояж, то были совершенно потрясены. Человек, который понимал, что сейчас за ним придут, бросается спасать не свои ценности, а пытается спрятать саквояж с дрянными вещами, которые на тот момент были никому не нужны.
Этот саквояж — послание из прошлого. Клавдия Николаевна знала, что люди, которые откроют его, ничего не поймут, поэтому она сложила туда самые любимые вещи Белого и снабдила каждую вещичку запиской. Когда читаешь эти записки, возникает другое представление о Белом как о человеке. Вот, например, свисток Андрея Белого. С 1925 года Бугаевы жили в деревне Кучино. Это кучинский свисток, на бумажке подписано: «Борису Николаевичу для безопасности». Видимо, он ходил по деревне и носил его с собой на случай если нападут. Есть сувенирчик — мягкая самодельная игрушка, медвежонок, которая стояла у великого писателя на столе. Больше всего я люблю эту тряпочку, потому что если бы не было записки Клавдии Николаевны, то мы посчитали бы ее случайно попавшей, а на самом деле это — «один из кусков материи, с которой Борис Николаевич списывал цвета для романа „Москва“».
Легко ли читать Андрея Белого
Со времен падения советской цензуры произведения Андрея Белого издаются и переиздаются с завидной регулярностью: только за последние годы вышло несколько книг с ранее недоступными или малодоступными текстами, а буквально на днях увидело свет отдельное издание его дневников 1930-х годов (Андрей Белый. «Все мысли для выхода в свет — заперты». Дневники 1930-х годов. М.: Common Place, 2021. Подготовка текста, предисловие и комментарии Моники Спивак). Воспользовавшись этим как формальным поводом, «Горький» попросил Анну Грибоедову поговорить об Андрее Белом со специалистами по его творчеству — Еленой Глуховой, старшим научным сотрудником ИМЛИ РАН, и Дмитрием Торшиловым, доцентом кафедры классической филологии РГГУ.
— На днях вышло отдельное издание дневников Андрея Белого 1930-х годов, подготовленное Моникой Спивак, вашей коллегой (с ней «Горький» уже делал большое интервью несколько лет назад). Какое, на ваш взгляд, место занимают эти тексты в творческом наследии писателя и чем они могут быть интересны широкому читателю?
Елена Глухова: Дневниковых записей Андрея Белого, систематических и подробных, сохранилось не так много, поэтому работа, проделанная Моникой Львовной, — выявление этих записей, огромный труд по атрибуции и сведению в единое целое, — заслуживает отдельной исследовательской похвалы.
Ценность такого издания безусловна. Эгодокументальный нарратив занимает едва ли не самое значительное место в практике Белого, тем более что подневные, а не ретроспективные записи всегда вызывают живой читательский интерес. Но у Белого поле автобиографических рефлексий чрезвычайно обширно, его монументальные хронологические фиксации «для памяти» читаются с трудом и рассчитаны скорее на будущего биографа. Дневник ведь форма легкая, замечательная сиюминутной непосредственной реакцией на событие, без позднейших наслоений ткани испорченного воспоминания, порою зыбкого.
— Уже современники считали Андрея Белого стилистом-новатором и создателем нового художественного языка. Каковы, на ваш взгляд, ключевые особенности его прозы?
Дмитрий Торшилов: Чтобы увидеть своеобразие прозы Андрея Белого, достаточно открыть любую его книгу и прочитать несколько фраз. Некоторые странности даже не воспроизводятся в новых изданиях; например, тексты в первых изданиях «симфоний» Белого были разбиты на короткие нумерованные абзацы, как в философских трактатах его отца, математика Николая Васильевича Бугаева, который в свою очередь ориентировался на некоторые трактаты Лейбница.
Кроме того, это напоминало нумерованные «стихи» Библии (чего не имели в виду Лейбниц и Бугаев, но точно имел в виду молодой Белый).
Проза Белого рассчитана на рецитацию (хоть бы и про себя, а не вслух), а не на быстрое чтение глазами. Она всегда ритмизована, в разные периоды его жизни и в разных жанрах по-разному (можно отослать за деталями к подсчетам американского русиста Джералда Янечека), иногда (как в романе «Москва») — сплошным несбивающимся трехсложником. Сам писатель отмечал, что его последний роман «Маски» — это «не роман, а эпическая поэма, набранная прозой для экономии места». Предложение у Белого никогда не заканчивается, точек можно не встретить целыми страницами, — вместо них будут стоять точки с запятой или комбинация запятой и тире. В результате фразы не следуют одна за другой, а клубятся, как водоворот или смерч (один из любимых образов писателя).
Изучая структурную организацию прозаических текстов Андрея Белого, можно с уверенностью сказать, что он последовательно отражает смысл на всех уровнях: звуковом, затем ритмическом, потом синтаксическом, и даже на уровне архитектоники фразы, иногда «рисуя» буквами (наиболее известный пример — шар на ниточке в романе «Записки чудака»: изображение головы, отделившейся от тела и вспухшей до размеров огромного шара).
Отдельно следует вести речь об особенностях языка Андрея Белого, его идиостиля — этой проблеме посвящен ряд работ современных лингвистов. Его прозаические тексты (причем и те, что мы относим с жанровой точки зрения к критической прозе, публицистике) насыщены тропами, и это важно для понимания их многоуровневой смысловой организации. Белый вслед за лингвистом Потебней понимал метафору как память о первоначальном мифе: например, в «Котике Летаеве» и в «Крещеном китайце» метафора — это способ познания и описания мира детским сознанием.
Пожалуй, прав был Евгений Замятин, проницательно отметивший, что язык книг Белого — это язык Андрея Белого, так же как язык «Улисса» Джойса — это не английский язык, а язык самого Джойса.
— В статье «Дневник писателя» Белый заявлял: «…„статья”, „тема”, „фабула” — аберрация; есть одна только тема — описывать панорамы сознания <…> остается сосредоточиться в „Я”». И далее: «…роман „Я” есть роман всех романов моих…»; «„Я есмь Чело Века” — вот имя невиданной эпопеи, которую мог бы создать; а все прочие темы при всей „интересности” их, — я не вижу: рассеян и болен „единственной темою”: темой всей жизни!» Верно ли, что основной темой творчества Белого был он сам?
ЕГ: Основная тема Белого — это время, эпоха, история, преломленная в реальности человеческого субъекта, в том числе и автора.
Доминанта лирических жанров в литературе русского романтизма вплоть до середины XIX в. получает закономерное продолжение в стихотворной культуре рубежа веков, потому что именно лирика несет в себе отпечаток индивидуального переживания автора и субъекта лирического произведения. Многие символисты, а Белый в особенности, идут от этой точки в обратную сторону: через композицию лирических циклов, затем книг лирики, затем собрания книг лирики как поэтической биографии выстраивается своего рода лирический эпос, в персонаже которого отражается движении времени и истории. Тема эпопеи «Я» — исторический перелом эпохи, который виден в сознании одного конкретного человека; ведь история, согласно Белому или Джойсу, существует в индивидуальном человеческом сознании, и только. Иными словами, в словосочетании «эпопея „Я“» слово «эпопея» не менее важно, чем «Я» (да и само заглавное «Я» отсылает не к Борису Николаевичу Бугаеву, а к общечеловеческому «я»).
С другой стороны, конечно, количество автобиографического материала в книгах Белого чрезвычайно велико.
Однако его автобиографизм часто заставляет вспомнить не столько о декадентском нарциссизме в стиле Дориана Грея, сколько о практике ученых того времени завещать свое тело лаборатории для исследований или ставить на себе медицинский эксперимент и подробно описывать происходящее. По сути, творчество Белого — это отчет об опасных опытах, поставленных на себе.
Недавно вышедший в серии «Литературное наследство» том «Автобиографических сводов» свидетельствует о том, что писатель многие годы, в особенности в послереволюционный и советский период, вел подробные хронологические записи о своей жизни: редко это были подневые записи (в основном — содержание событий по месяцам), в большей мере ретроспективные, позволяющие историку литературы скрупулезно реконструировать круг общения писателя, его «труды и дни». Автобиографизм Андрея Белого — это уникальный творческий метод писателя, фиксирующий место человека на фоне эпохи.
— Пастернак и Пильняк в некрологе Белому ставили автора «Петербурга» выше Марселя Пруста и Джеймса Джойса.
Владимир Набоков называл «Петербург» «дивным полетом воображения», относил его к числу шедевров мировой литературы и считал лучшим романом XX века после «Улисса». Как вы считаете, почему этот роман удостоился столь высокой оценки?
ДТ: Сложный вопрос. Для начала нужно сказать, что многие любят Белого не за «Петербург», а некоторые и несмотря на «Петербург». Читатель 1910-х годов, безусловно, опознавал в романе темы и мотивы первой русской революции 1905 года. Что же касается успеха этого романа, вышедшего в свет отдельным изданием осенью 1916 года, то Белому удалось попасть в резонанс с крушением Российской империи, предсказание которого современники увидели в «Петербурге». По-видимому, здесь сыграли свою роль эсхатологические предчувствия поэта-символиста, определившие визионерский опыт писателя, умение опознавать знаки грядущих политических катаклизмов. Можно изучить восторженные рецензии того времени на роман «Петербург», собранные А. В. Лавровым в книге «Андрей Белый: Pro et contra».
Роман «Петербург», как справедливо отмечала Ольга Форш в своей книге «Сумасшедший корабль», заканчивал петербургский период русской литературы, вобрал в себя все основные параметры «петербургского мифа», одновременно «воплотив и развоплотив их» (А. В. Лавров).
— «Петербург» был излюбленной книгой молодежи 1910-х, однако сегодня число тех, кто в состоянии ее прочитать, ничтожно мало. Как вы думаете, в чем причина? Легко ли было читать «Петербург» в свое время?
Боря Бугаев, 1882
ЕГ: Легко ли было читать? Нелегко, конечно. Однако читатели бывают разные: можно и от наших современников услышать, что чтение произведений Белого не вызывает никаких трудностей и кажется естественным, как дыхание. Вопрос взывает к чрезвычайно любопытному социологическому исследованию реального читательского опыта, но провести его непросто. Как выяснить, многие ли действительно читали роман «Война и мир», который включен в обязательную школьную программу, и какова динамика читательского интереса в зависимости от поколения читателей и в разные эпохи? Зная такие вещи, можно будет увереннее говорить и о причинах этой динамики.
Поэтика «Петербурга» отсылает к «петербургскому тексту» Достоевского и Гоголя, но не только, например, в романе угадываются отголоски «Бесов»: жанр романа, как и у Достоевского, — одновременно и политический триллер, и экзистенциальная драма, и сатирический памфлет. Если распутывать сюжетные линии «Петербурга», можно обнаружить переклички с самыми разными книгами. Например, основной конфликт в романе — тургеневский конфликт «отцов и детей», доведенный до крайности, отцеубийства. Или другая линия: мать Николая Аблеухова уходит от мужа к молодому любовнику, оставив ему сына — это сюжетная линия «Анны Карениной» Толстого. Ну и невозможно, разумеется, не отметить влияние поэмы Пушкина «Медный всадник»; пушкинский подтекст вообще один из наиболее значительных (это обусловлено ранним замыслом написать роман «Адмиралтейская игла» из пушкинской эпохи). Для современников Белого это были хорошо знакомые сюжеты русской классической литературы, а для современного читателя, думается, они не так актуальны.
— При всем своем новаторстве Белый, безусловно, наследник русских классиков. Какие писатели и поэты повлияли на него больше всех?
ЕГ: Трудно переоценить влияние русской классической прозы на поэтику Андрея Белого. Но первое значительное влияние, которое следует отметить, восходит не к русской классике: для «симфоний» характерно сильное воздействие художественной прозы Ницше — книги «Так говорил Заратустра».
Примерно с 1906 года, с замысла повести «Серебряный голубь», начинается, по собственному признанию Белого, его ученичество у Гоголя, а гоголевская линия в его творчестве продолжается до последней исследовательской книги «Мастерство Гоголя». В квартире на знаменитой «Башне» Вячеслав Иванов, выслушивая первые отрывки будущего романа «Петербург» в 1911—1912 гг., ласково называл писателя «наш Гоголёк». Это же именование в стихах Мандельштама на смерть Белого окончательно мифологизирует гоголевское начало в поэтике писателя, одновременно отсылая к свидетельствам современников о похоронах Гоголя:
Откуда привезли? Кого? Который умер?
Где ‹будут хоронить›? Мне что-то невдомек.
Скажите, говорят, какой-то Гоголь умер.
Не Гоголь, так себе, писатель-гоголёк.
Стихи Белого вполне самобытны; как довольно зло, но метко сказал о Белом Николай Гумилев, «это единственный из символистов, который, как кажется, никогда не был в Лувре» (имеется в виду, говоря современным языком, отсутствие культурного бэкграунда и свобода от него). В этом Белый был, пожалуй, настоящим предтечей футуристов, поэтому за стихотворную формулу «в небеса запустил ананасом» его благодарил Маяковский. Однако нужно добавить, что в поэзии Белого сосуществуют две системы стихосложения: его собственная, «мелодическая», и классическая русская силлаботоника. (Кстати, как показывает недавнее исследование фонографических записей, им соответствовали две разные манеры декламации в выступлениях Белого.) Во второй очевидно влияние прежде всего трех поэтов, которых он и сам не раз называл: Пушкина, Тютчева и Боратынского. Нельзя не упомянуть и того, что русские символисты были высокого мнения о самих себе, и для Белого Валерий Брюсов и Александр Блок, с которыми он долго и разнообразно общался и сотрудничал, были едва ли не столь же значительными фигурами, как Тютчев и Боратынский (хотя если говорить об их влиянии, то скорее имело место самоопределение путем отталкивания).
— А творчество самого Белого оказало на кого-то существенное влияние?
ДТ: Непосредственное подражание Белому, воспроизведение его характерных черт было бы комичным, — он слишком своеобразен. Тем не менее «орнаментальную прозу» 1920-х годов, Бориса Пильняка и Артема Веселого, упрекали именно в воспроизведении манеры Белого.
К сожалению, не нашла ни подражателей, ни продолжателей предложенная им реформа стиха, «мелодизм», отличный от верлибра способ нейтрализации границы между классическим стихом и прозой (верлибр сохраняет от стиха нерушимую границу строк, а от прозы — отсутствие явной ритмической и эвфонической организации; Белый предлагал, наоборот, отказаться от статичной границы строки, но сохранить ритм и рифму). Ближе всех здесь к нему оказались Маяковский и Цветаева.
В Москве более сорока лет вручается литературная «Премия Андрея Белого» — любопытно было бы спросить ее учредителей и лауреатов, в чем именно они видят значение Белого и как он повлиял на их творчество.
— В середине творческого пути поэтическая манера Белого и его теоретический подход к стиху изменились. Он настолько ожесточенно перерабатывал свои ранние стихи (подчас до полной неузнаваемости), что это вызывало недоумение у читателей. Согласно Михаилу Гаспарову (статья «Белый-стиховед и Белый-стихотворец»), друзья поэта хотели даже учредить «Общество защиты творений Андрея Белого от жестокого с ними обращения», поскольку полагали, что такие исправления вредят его стихам. Как вы думаете, что им двигало?
Андрей Белый и Ася Тургенева, 1912
ДТ: Тезис Михаила Гаспарова о двух периодах Белого, как и многие другие «периодизации», — это скорее дидактический схематизм, преувеличение, сделанное ради наглядности. Путь Белого един: можно показать, что и в дореволюционные годы в его книгах присутствовало все то, что звучит громче в революционные и в советские годы. Собственно, «два периода» Белого — это два исторических периода, разделенные катастрофой Первой мировой и потом Гражданской войны; погибло или изменилось слишком многое вокруг него, а сам он изменился меньше — tempora mutantur, et nos mutamur in illis [времена меняются, и мы меняемся с ними.
— Прим. ред.].
Что касается принципиально важной для Михаила Леоновича в упомянутой статье разницы между двумя стиховедческими книгами Белого, «Символизмом» и «Ритмом как диалектикой», то нужно учитывать некоторое смещение целей. Дело в том, что те выкладки «Символизма», которые обычно применялись наукой XX века для «объективно-научных» целей, таких как строительство общей истории стиха, были сделаны Белым не для этого; общая история стиха была для него побочным эффектом, а целью — интерпретация произведения в целом, и даже (о чем немыслимо говорить в современной академической науке) поиск наглядного критерия для оценки качества поэзии. Исследуя ритмику стиха, Белый надеялся создать твердую базу для критических высказываний (что показывают некоторые его рецензии) и сделать не стиховедение, но саму литературную критику точной наукой. По всей вероятности, те же цели преследовались и в его стиховедческом анализе позднего периода. В «Ритме как диалектике» (1927) эти тенденции очевиднее, но они были и в «Символизме» (1910), и в особенности в книге «О ритмическом жесте», над которой Белый работал в 1917–1919 гг.
(она не вышла тогда по обстоятельствам времени, и лишь недавно была опубликована ее реконструкция).
Что касается количества переделок собственных текстов, то в этом Белый, по-видимому, действительно уникален. Если говорить о субъективной, биографической стороне дела, то он вполне искренне думал, что в молодости не умел писать, и не менее искренне был убежден в том, что может вернуться к юношескому мировосприятию, чувствам (ибо они не увядают), некогда вызвавшим к жизни определенное стихотворение, и выразить их теперь по-другому, более удачно. По всей видимости, при обращении к ранним сочинениям писателя не удовлетворяло зияние смысла между «переживанием» (как он выражался) и текстом, между «несказáнным» и сказанным; но в то же время он так и не перестал верить, что способен его преодолеть.
С практической стороны из этого следует, что при изучении стихотворного наследия Андрея Белого не работает основное правило текстологии, а именно правило «последней воли автора». Действительно, если следовать его недвусмысленно выраженной авторской воле, то следовало бы забыть и его самую знаменитую стихотворную книгу («Золото в лазури»), и самую знаменитую прозаическую (первую редакцию «Петербурга»).
С точки зрения литературной теории практика Белого проблематизирует понятие «произведение»: с одной стороны, конечно, никто не станет утверждать, что произведение литературы равняется сумме слов его текста, но, с другой стороны, все-таки мало кто согласится считать одним и тем же произведением два текста, в которых не совпадает ни одно слово (как это следует делать, согласно авторской воле Белого, с некоторыми его стихами). Однако этот парадокс, по-видимому, неизбежно следует из основ поэтики символизма, если довести ее принципы до логического конца.
— За Андреем Белым закрепилась слава писателя-мистика — ни для кого не секрет его увлечение антропософией. Как оно сказалось на его творчестве?
ЕГ: Трудно недооценить роль антропософии в жизни Белого, биографическую роль: встреча с Рудольфом Штейнером, годы, проведенные в Дорнахе (1912–1916), круг его антропософских друзей — описывать жизнь писателя начиная с 1912 г. без всего этого бессмысленно (начнем с того, что обе жены Белого были и навсегда остались антропософками).
Уехав от Штейнера, Белый был уверен, что получил своеобразный «патент» для популяризации антропософского учения в России. Это было связано с тем особым местом, которое Штейнер отводил грядущей культуре «славянского периода» человечества.
Однако и переоценивать влияние буквы книг или лекций Рудольфа Штейнера на творчество и мышление Белого не стоит: он называл «Доктора» (как принято было говорить у антропософов) «учителем свободы», а все, что он почерпнул в антропософии и развивал в своих текстах, прямо следовало из его творческих задач и мировоззренческих склонностей. Иными словами, после ученичества у Штейнера Белый стал независимее, чем был, а не наоборот.
Да, разумеется, читателю порой непросто продираться сквозь антропософскую образность его послереволюционной прозы, требующей отдельного подробного комментирования. Вместе с тем, личные медитативные практики писателя отразились скорее в его рисунках, которые требуют отдельного исследования и соотнесения с литературным творчеством.
— Насколько хорошо изучен Белый? Остались ли еще пробелы в летописи его жизни и творчества?
Андрей Белый, 1929
ЕГ: За три десятка лет, прошедших после краха советской цензуры (которая Белого почти полностью запрещала), ситуация радикально изменилась. Сейчас переизданы почти все его книги, издано то, что оставалось ненапечатанным. Однако эта техническая работа еще не завершена — а новые интерпретации уместны всегда.
Что касается творческого наследия писателя, то роль филолога-детектива все еще чрезвычайно актуальна — я имею в виду тот факт, что не так давно на одном из западно-европейских аукционов всплыл довольно солидный массив рукописей и писем Белого, но, к сожалению, лот целиком был выкуплен неизвестным коллекционером. Можно предположить, что это были материалы личного архива Андрея Белого из сундука, оставленного им Ходасевичу в 1923-м, когда писатель вернулся в Советскую Россию из Берлина. Хотелось бы верить, что и эта часть его наследия когда-нибудь увидит свет.
Эта история лишний раз подтверждает непреложный факт: у беловедения есть интересные перспективы.
Search results for «Andrei bely»
From New World Encyclopedia
Jump to:navigation, search
Results 1 – 15 of 15
- Content pages
- Multimedia
- Everything
- Advanced
Возможно, вы имели в виду: Андрей Белой
Заголовок страницы соответствует
Андрей Белый
… .edu/~beyer/cc/index.htm Крещенный китаец, Андрей Белый< -- сгенерированный ботом title --> , community.middlebury.edu Проверено 19 февраля., 2009.
11 КБ (1588 слов) — 15:26, 18 января 2013 г. /community.middlebury.edu/~beyer/gl/intro.html Андрей Белый , Андрей Белый. Проверено 24 февраля 2009 г. 1922 »Первая встреча…
11 КБ (1588 слов) — 15:26, 18 января 2013
Леон Бакст
… 1902 Изображение:Леон Бакст — Model.
jpg Модель, 19 лет05
Изображение:Бакст белый.jpg Андрей Белый , 1905 г.
Изображение: Бакст Гиппиус.JPG Зинаида Гиппиус, 1906 год
Изображение: Бакст…13 Кб (1809 слов) — 20:08, 25 октября 2022
Русский символизм
… . Из нового поколения два молодых поэта, Александр Блок и Андрей Белый, стали самыми известными из всего русского символистского движения…
12 КБ (1842 слова) — 20:59, 20 августа 2022
Марина Цветаева
… У поэтов-символистов, таких как Андрей Белый Белый и Вячеслав Иванович … было двое сводных братьев и сестер, Валерия и Андрей, дети Ивана …
25 КБ (3813 слов) — 16:14, 21 сентября 2016
Символизм (искусство)
… нескольких крупных поэтов, таких как Александр Блок, Андрей Белый и Марина Цветаева. Роман Белого «Петербург» (1912) считается …
23 КБ (3 250 слов) — 07:44, 24 октября 2022
Петр Бернгардович Струве
… и радикальных традиций.
Будучи редактором «Русской Мысли», Струве отверг основополагающий роман Андрея Белого «Петербург (роман) Петербург», который он…14 КБ (2059 слов) — 23:52, 26 мая 2008
Александр Блок
… русского символизма Движение русских символистов вместе с современником Андреем Белым . Эта эпоха была также известна как Серебряный век …
11 КБ (1602 слова) — 09:38, 15 May 2021
Осип Мандельштам
… безумие », пропагандируемое русскими поэтами-символистами, такими как Андрей Белый Белый и Вячеслав Иванович Иванов Иванов К символистам…
14 Кб (1927 слов) — 04:37, 18 ноября 2022
Русская литература
… Федор Сологуб, Алексей Ремизов, Евгений Замятин, Дмитрий Мережковский, Андрей Белый, хотя большинство из них писали стихи как а также…
22 КБ (3103 слова) — 16:24, 31 августа 2019
Федор Тютчев
… поэт русского символизма Русские символисты, такие как Андрей Белый и Александр Блок.
Образец стиха Тютчева
«Силентиум…11 КБ (1742 слова) — 04:17, 23 июня 2021
Глоссолалия
… . http://community.middlebury.edu/~beyer/gl/intro.html «Глоссалолия» Андрея Белого с английским переводом. »community.middlebury…
22 КБ (3240 слов) — 20:17, 23 июня 2017
Федор Сологуб
… в Петербурге, с выступлениями Евгения Замятина, Михаила Кузьмина, Андрея Белого, и Осип Мандельштам, среди прочих. В апреле того же года…
24 КБ (3540 слов) — 10:30, 18 октября 2022
Сергей Есенин
… карьера поэта. Есенин говорил, что Белый дал ему смысл формы во время… движения 1960-х с Андреем Сахаровым и другими. После переезда…
12 КБ (1781 слов) — 20:01, 2 ноября 2019
Москва
… вокруг того, что раньше называлось Белым городом. Иконопись Бульварного… века иконописца Андрея Рублева. Новая Третьяковка…
63 КБ (8 988 слов) — 16:33, 10 ноября 2022 г.
jpg Модель, 19 лет05
Изображение:Бакст белый.jpg Андрей Белый , 1905 г.
Изображение: Бакст Гиппиус.JPG Зинаида Гиппиус, 1906 год
Изображение: Бакст…
Будучи редактором «Русской Мысли», Струве отверг основополагающий роман Андрея Белого «Петербург (роман) Петербург», который он…
Образец стиха Тютчева
«Силентиум…
Андрей Бели: Петербург
Сенатор Аполлон Аполлонов Абсол. карикатура на Победоносцева (1905 г.), по образцу которой был сделан Аполлон Аполлонович, имеет необъяснимые человеческие бабочки, как бы вылетающие из его головы. Сенатор, связанный с основным тропом романа «мозговая игра», описывается как рождающийся из головы, подобно Зевсу: «его череп становился чревом мыслеобразов [теософских мыслеформ], которые сразу же воплощались в жизнь. в этом призрачном мире… Аполлон Аполлонович был подобен Зевсу.. Таким образом, едва из его головы родился Странник-Паллада [Дудкин, также известный как Странник; Паллада относится к богине Афине], как оттуда выползла другая Паллада Эта Паллада была домом сенатора». Другими словами, мозговая игра порождает Дудкина, склонность, которую сенатор разделяет с рассказчиком, провозглашающим, что «Аполлон Аполлонович соткался из нашего мозга». Мозговая игра также порождает нарратив: как очевидный глава петербургской тайной полиции, сенатор связан с нарративом романа о слежке, объектом которой является террористический заговор.
Как следует из имени сенатора, он ассоциируется с Аполлоном и ницшеанским аполлоническим духом порядка и рациональности, ниспровергнутым в ходе романа непокорным дионисийским духом. Его любовь к порядку связана с геометрией: «Более всего он любил прямолинейный [Невский] проспект. Там дома кубом сливались в правильный пятиэтажный ряд. другой симметрией был квадрат. Временами он впадал в бездумное созерцание пирамид, треугольников, параллелепипедов, кубов и трапеций». Но в конце Петербург нам говорят, что он «не бог Аполлон. Он чиновник», распространяя бессмысленные бюрократические циркуляры.
Аполлон Аполлонович в роли Вампира
Аноним, Победносцев в роли Вампира
( нажмите для увеличения )
Аполлон Аполлонович, представитель правящей элиты в романе, ненавидит острова (Петербург состоит из нескольких островов, соединенных мостами.) как очаг рабочего класса и зловещий революционный заговор. Он связывает их с непокорным человеческим роем.
Чувства взаимны. Дудкин, живущий на Васильевском острове, представляет себе его выходящим «из волны облаков… злобным, холодным. Оттуда, из воющего хаоса, кто-то глядел каменным взглядом, высунув в туман череп и уши… незнакомец сжал кулак в кармане». Вспоминая недавний сатирический образ сенатора в антиправительственной тряпке, он сравнивает его с вампиром, нависшим над Россией.
Как это часто бывает в романе, мы видим плавный переход повествования от реальности — Дудкин ходит с бомбой в связке — к фантасмагории. Переход здесь прерывистый, но часто это не так, с плавными переходами от «реальности» к фантазии.
Андрей Белый, сенатор Аблеухов
( нажмите, чтобы увеличить )
Эта карикатура на Победоносева 1905 года, изображенная выше, кажется, является образцом для фантазии Дудкина. Весьма вероятно, что изображение появилось в одном из сатирических журналов, обсуждаемых в другом месте. Череп Аполлона Аполлоновича и гротескно-зеленые уши часто повторяются в связи с его изображением.
Вот рисунок Белого сенатора Аблеухова.
Андрей Белый, Николай Аполлонович и
Эдвард Мунк, Крик (1895)
( нажмите, чтобы увеличить )
Николай Аполлонович и Тревога
Справа рисунок Белого Николая Аполлоновича в тревоге; слева от него черно-белая литография знаменитого протоэкспрессиониста Эдварда Мунка «Крик» (1895). Несмотря на то, что рот Николая, часто описываемый как зияющий, закрыт, извилистое изображение его тела (оно часто принимает такую форму в романе) и толстые штрихи пера, служащие фоном, поразительно похожи на литографию. Более того, изображение Белым беспокойства фигуры напоминает экспрессионистский стиль Мунка.
Николай волнуется, потому что согласился убить своего отца. Однако после одной из своих отцеубийственных фантазий, в которой тело отца разрывается на куски, вместо раскаяния Николай испытывает глубокое отвращение к себе, прослеживая его до своего рождения, основного источника его беспокойства. Он помнит, что в детстве «его называли отродьем отцовским.
Значение слова «отродье» открылось ему потом по его наблюдениям за особенностями жизни животных. И Коленька заплакал. Он перенес позор своего зачатия на отца. »
Андрей Белый, Дьявол и Липпанченко ( нажмите для увеличения )
Петербург пронизан тревогой, а также чувством отвращения и отвращения. Его самый отвратительный персонаж — двойной агент Липпанченко, вдохновитель заговора с целью убийства, который также работает на полицию. Он является основной причиной глубокого беспокойства Дудкина, особенно проявляющегося в его галлюцинациях; онтологически Липпанченко лишил Дудкина смысла и веры в революцию. Когда Дудкин впервые встречает его в ресторане на Миллионной улице, он воспринимает Липпанченко как слизь, стекающую по его воротнику и спине. Он убивает Липпанченко в конце концов, так сказать, зарезает его. Отвратительная съедобность тела Липпанченко вызывается повествовательной ассоциацией: «вот как режут холодного поросенка с соусом из хрена», описанием, которое впервые слово в слово появляется в одной из отцеубийственных фантазий Николая.
В последний раз мы видим обезумевшего Дудкина верхом на трупе Липпанченко с протянутой рукой на манер Медного всадника.
На рисунке Белого «Дьявол и Липпанченко» злой заговорщик сидит слева.
Липпанченко был создан по образцу знаменитого двойного агента Евно Азефа, который руководил убийством Вячеслава фон Плеве, подтекстом петербургского покушения.
Николай Аполлонович Аблеухов в красном
Андрей Белый, Николай Аполлонович в роли Красного домино
( нажмите, чтобы увеличить )
Рисунок Белого, изображающий Николая в красном костюме домино в окружении двух угрожающих фигур в черном, еще раз вызывает тревогу. На балу-маскараде, на котором присутствовало большинство главных героев романа, включая сенатора, Аполлон Аполлонович интерпретирует красный костюм своего сына как символ революции, что, безусловно, так и есть. Но красное домино также играет роль в смехотворно-бешеной погоне Николая за Софьей Петровной, глупой кукольной женой его друга, предлагая пародийную версию восторженного увлечения Белого женой Александра Блока Любовью, что по-русски означает любовь.
Андрей Белый, Медитативный рисунок
( кликните для увеличения )
Красного и малинового в изобилии в Петербурге – не только как цвета костюма Николая, сфер, пятен, крови и революции, но и городских закатов, которые делают мосты и Зимний дворец становятся малиновыми или «слепящий блеск золотой иглы, облака, малиновый луч заката», что отсылает к игле Адмиралтейства. В Эпилоге романа мы встречаемся с Николаем Аполлоновичем в Египте, сидящим на песке перед «огромной тлеющей головой» Сфинкса: «Пламя заката нападает на тебя.