Западничество и славянофильство в русской философии

Двойственность классической культуры России в XIX веке была многоликой. Непреодолимые культурные противоречия на протяжении столетия попеременно проявлялись в самых разных антитезах: разночинцы и дворяне, сторонники культурного прогресса и нигилизма и охранители традиционности, приверженцы позитивизма и сторонники идеализма.

Одним из ключевых воплощений этого противостояния были споры между славянофилами и западниками, направленные на выяснение истинного исторического пути для России.

«Философские» письма П.Чаадаева 

Идеологическим истоком противостояния послужили «Философские письма», созданные П.Чаадаевым, в которых и проявилась отчётливее всего данная амбивалентность.

Автор, глядевший на Запад как на определённый культурный центр, отводил России место лишь на задворках мировой культуры. Можно утверждать, что в трудах мыслителя была преподнесена квинтэссенция той культурной проблемы, которая впоследствии переросла в масштабное идеологическое противостояние западников и славянофилов.

• Чаадаев утверждает, что русским предстоит «дать миру какой-то важный урок», настаивает на их «исключительности» и отказывает им в принадлежности к Западу, Востоку, да и к «человечеству» в целом;
• автор отмечает полное отсутствие традиций, которое обрекает Россию на жизнь без прошлого или будущего;
• создатель «Писем» обвиняет русский народ в «духовном кочевничестве» и «культуре подражания», которая сводит на нет любые попытки формирования собственного опыта и ведёт лишь к бесследному вытеснению старых идей новыми;
• Чаадаев решительно лишает героического ореола пресловутую русскую «бесшабашную отвагу» и «равнодушие к опасностям», объясняя это лишь таким же безразличием русского к добру или злу и неумением проявить последовательность и настойчивость;
• на основании этого философ заключает, что русская культура и вовсе находится вне логики мирового цивилизационного развития и вне общих законов исторического процесса, поскольку она враждебно чужда любым прогрессивным изменениям.

В своих характеристиках он проявляет очевидную склонность к культурному компаративизму. В чаадаевских сопоставлениях, пускай и не в пользу России, проявляется попытка найти место для русской культуры в общей схеме культур мировых, указать на её особенности и своеобразность.

Славянофилы и западники — основные положения

Культурная концепция Чаадаева таила в себе внутреннее противоречие, поскольку основывалась одновременно и на идее «избранности», и на мысли о «национальной неполноценности». Именно поэтому, подхваченная другими авторами, в 40-е годы она распадается на западническое и славянофильское течение. В основу новой антитезы легли попытки сравнения России с Западом и размышления всё о той же русской «неполноценности» или «избранности». Невзирая на различия в риторике западников, настаивавших на «вливании» в мировую культуру, и славянофилов, говоривших об исключительности, налицо были и явные сходства. Оппоненты единогласно отмечали «выделенность» отечественной культуры в общем культурном многообразии, хотя и усматривали её причины в разных вещах – в прогрессе, отсталости, традиционности или самобытности. Представители враждующих лагерей были едины и в стремлении избавиться от культурного разрыва с Западом. Любовь к русскому была одной, но не одинаковой, как писал А. Герцен.

 Идеализм был ещё одним обстоятельством, роднившим западников со славянофилами (идеалом для первых был Запад, для вторых – Россия), а рецепты решения проблем, поступавшие с обеих сторон, были одинаково близки к утопии.

Западники, развивая собственные концепции, опирались на образ Запада, выстроенный ими самостоятельно лишь по принципу контраста с отечественной действительностью. Он имел очень мало общего с реальностью. Славянофилы же, в свою очередь, были оторваны от отечественной действительности. Знакомство многих мыслителей с реальным положением дел влекло за собой горькое разочарование в собственных идеалах.

Вместе с тем, поскольку оба течения в паре являлись проявлением упомянутой культурной бинарности, они, в известной степени, были взаимозависимы – они могли существовать в отечественной культуре лишь постольку, поскольку могла продолжаться их взаимная идеологическая борьба.

Данная культурная антитеза оставалась актуальной на протяжении всего XIX века, поскольку не была преодолена извечная культурная раздвоенность. Однозначного ответа на вопрос «Восток или Запад?» не было дано ни в либеральную александровскую эпоху, ни в авторитарную николаевскую. Во второй половине столетия проблема была подхвачена уже представителями философской мысли. Идея «цветущей сложности» Леонтьева была противопоставлена «всеединству» Соловьёва, вызвав к жизни новый виток извечной бинарности. А в XX веке о «поляризированности» ментальных запросов русского человека писал уже Н. Бердяев. Противоречие получило своеобразный статус философской парадигмы, однако снято не было. Шагнув в новое столетие, русская классическая культура так и не сделала окончательный выбор между Западом и Востоком.

Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость — поделитесь

3. Западники и славянофилы — История России XIX век

За́падничество — сложившееся в 1830-х—1850-х направление русской общественной и философской мысли, представители которого, в отличие от почвенников, отрицали идею своеобразия и уникальности исторических судеб России.

Особенности культурного, бытового и общественно-политического уклада России рассматривались западниками как следствие задержек и отставания в развитии. Западники полагали, что имеется единственный путь развития человечества, на котором Россия вынуждена догонять развитые страны Западной Европы.

В менее строгом понимании к западникам относят всех, ориентированных на западноевропейские культурные и идеологические ценности.

Западники, представители одного из направлений русской общественной мысли 40—50-х гг. 19 в., выступавшие за ликвидацию крепостничества и признававшие необходимость развития России по западно-европейскому пути. Большинство З. по происхождению и положению принадлежали к дворянам-помещикам, были среди них разночинцы и выходцы из среды богатого купечества, ставшие впоследствии преимущественно учёными и литераторами. Идеи З. выражали и пропагандировали публицисты и литераторы — П. Я. Чаадаев, И. С. Тургенев, Н. А. Мельгунов, В. П. Боткин, П. В. Анненков, М. Н. Катков, Е. Ф. Корш, А. В. Никитенко и др.; профессора истории, права и политической экономии — Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин, П. Г. Редкий, И. К. Бабст, И. В. Вернадский и др. Примыкали к З. писатели и публицисты — Д. В. Григорович, И. А. Гончаров, А. В. Дружинин, А. П. Заблоцкий-Десятовский, В. Н. Майков, В. А. Милютин, Н. А. Некрасов, И. И. Панаев, А. Ф. Писемский, М. Е. Салтыков-Щедрин.

Славянофи́льство — сложившееся в 1830-е—1850-е националистическое направление русской общественной и философской мысли, представители которого выступали за культурное и политическое единение славянских народов под руководством России и под знаменем православия. Течение возникло в противовес западничеству, сторонники которого выступали за ориентацию России на западноевропейские культурные и идеологические ценности.

Сторонники славянофильства (славянофилы, или славянолюбы) верили в наличие у России собственного, самобытного пути исторического развития, принципиально отличного от западноевропейского пути. Основоположником кружка славянофилов и главным его идеологом был литератор А. С. Хомяков, деятельную роль в движении играли И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин. Среди наиболее известных славянофилов числились также Ф. И. Тютчев, В. И. Даль, Н. М. Языков.

В каком-то смысле противостояние двух идеологий, ориентированных соответственно на особость российского пути и на единство России с западным миром, существовало на протяжении многих веков и сохраняется в настоящее время.

Не договорились… – Огонек № 38 (5633) от 28.09.2020

Спору Запада и России на внешнем контуре и дискуссиям западников и славянофилов в самом Отечестве очень много лет. И все эти годы было почти как в песне: «Мы выбираем, нас выбирают», только с приставкой «не» — мы не понимаем, нас не понимают… Так и жили с этим вечным, как казалось, сюжетом. Разве что накал страстей менялся вместе с эпохами, и интенсивность выяснения отношений была разной в разные времена. Но вот пришел новый век с переменами настолько стремительными, что от привычного и даже уютного в чем-то взаимного препирательства с «западными партнерами» не осталось и следа — вместо традиционного многоточия в отношениях возникает точка, а разговор о «конце истории» выглядит уже не схоластикой, а констатацией неизбежной перспективы. Что мы потеряли и что приобрели при этом? Историк и политолог дают разные ответы.

Беседовала Ольга Филина

Диалогу России с Европой уже несколько сотен лет. Готовящийся к изданию четырехтомник историка Андрея Тесли «Русские беседы» рассказывает об изменчивости этого диалога и заставляет по-новому взглянуть на старый спор славянофилов и западников. «Огонек» поговорил с автором о «европейском векторе» и об «особом пути» России.

— Вы не раз упоминали, что современный спор России и Запада — совсем не то же, что спор России и Запада XIX века. Что всерьез изменилось?

Андрей Тесля, историк

— В XIX веке мы вели разговоры с большой Европой изнутри нее же, но что еще существеннее: в оптике той эпохи Европа и есть все человечество. Остальные народы, которые не входят в эту ойкумену, считаются либо неисторическими вовсе (существовал такой устойчивый термин), либо теми, кто выпал во внеисторическое существование. Поэтому, когда Погодин говорит о противопоставлении Востока и Запада, речь идет о востоке и западе Европы. Славянофилы и западники существуют в общеисторической рамке эпохи романтизма, когда всякая история народа интересна ровно настолько, насколько она совмещается с историей всемирной (то есть историей Европы). Быть народом историческим означает иметь свой голос во всемирной истории.

— Таким образом, славянофилы, отделяясь от европейского Запада, все равно претендуют на место в общеевропейской истории?

— Да, национальная история славянофилов — это не история про особость саму по себе, не про то, что мы другие и не трогайте нас больше. Это не про отделение.

Притязания славянофилов гораздо больше: мы другие, потому что призваны сказать свое новое слово в мировой истории, причем такое, которое станет общим (французским, английским, немецким — общеевропейским) наследием.

Если всерьез относиться к славянофильским идеям, то они имеют эсхатологическую перспективу: именно Россия православна, именно она может выразить дух Европы. История творится через разные исторические народы на своих разных этапах, и вот в финале она обретает истину через русских. С течением времени этот строй рассуждений меняется, романтизм отходит на второй план, и возникает мысль о конкуренции исторических типов между собой, но это уже, в строгом смысле, не спор славянофилов и западников.

— Как Запад реагировал на такие притязания Востока, то есть России?

— Почти сразу речь шла о вполне заметной негативной реакции: с 1840-х годов западная публицистика пишет об угрозе панславизма, то есть опасного усиления славянского мира. Славянофилов слышали. Тем более что здесь с ними сближался Герцен, думающий о таком призвании России, которое имело бы универсальную рамку: русский социализм заинтересован не только в развитии русского крестьянского хозяйства, а в том, чтобы через русскую крестьянскую общину явилось новое начало, принцип мировой истории. Он не телеологичен, то есть допускает разные варианты развития событий и «конца истории», но сама возможность такого исхода Герцену важна. Поэтому его идеи большим числом интеллектуалов были расшифрованы как «панславистские», а сам Герцен имел репутацию скрытого проводника российских амбиций. С другой стороны, на Западе были и те, кто ему симпатизировал: скажем, свое видение Герцен изложил в публичном письме знаменитому французскому историку Жюлю Мишле, и для последнего переписка с русским мыслителем будет важным сюжетом (не центральным, но важным). Подытоживая: в XIX веке западноевропейский ответ на русскую мысль являлся чаще всего фиксацией ничем не подтвержденных амбиций. За нашими амбициями видели либо силовую, имперскую претензию, либо утопические, необоснованные фантазии оригиналов.

— Звучит обидно: и тогда нас не принимали…

— Ну почему же? Это был нормальный спор с попыткой поставить под сомнение позицию оппонента. Главное, что это был спор между своими. И уже в конце XIX века Россия начинает одерживать интеллектуальные победы: в 1880-е годы произойдет первое европейское признание Достоевского, который становится, например, значимой частью французского литературного пространства. Потом возникает Толстой и толстовство: западная элита уже с интересом рассуждает об особой русской душе, о русском взгляде на мир и так далее. Не случайно после 1917 года столько европейских интеллектуалов предприняли свои задумчиво-мечтательные путешествия в молодую Советскую Россию: они хотели посмотреть, осуществилось ли то, что уже стало привычной идеей,— пришествие новых исторических смыслов от русских? Беньямин, Драйзер, Жид и многие другие искали у нас альтернативу в действии. В каком-то смысле мы действительно внесли новое начало в мировую историю, другое дело, что совсем не то, о котором мечтали славянофилы, и совсем не то, которое сблизило бы нас с Европой, позволило с силою войти в орбиту ее истории.

— Видимо, после 1917 года Россия вошла в мировую историю, минуя европейскую.

— Отчасти да, отчасти нет. 1917 год был частью общеевропейского кризиса; до сих пор большой вопрос, осталась ли после великой войны та Европа. Пафос времени, который был присущ и большевикам, и евразийцам, оказался связан с отрицанием самой концепции исторических-неисторических народов, с тем чтобы «дать голос другим». На старте ХХ века выяснилось, что Европа и человечество — не одно и то же. Россия решила быть с человечеством, передовым отрядом человечества и благодаря этому — более чем Европой. Для первых поколений революционеров это было серьезным убеждением, во что оно вылилось — известно.

— Как-то так выходит, что русская интеллектуальная элита все время хотела быть где-то вовне — с Европой, с человечеством,— а интересно ли ей было то, что творилось дома?

— Славянофилу очень интересно. В первой славянофильской газете «День» Аксакова главным отделом был областной: издание прямо сообщало, что вся наша публицистика — это публицистика двух столиц, а задача в том, чтобы узнать Россию, ее устройство. Несомненно, что интеллектуал-славянофил желает быть европейцем, но он, в отличие от большинства западников, хорошо образован и не понаслышке знаком с Европой. Поэтому знает: в Европе нет просто европейцев. Чтобы увидеть европейца как такового, нужно поехать в Россию или Турцию, то есть в страны периферии, стыдящиеся своего происхождения. А в Европе вы обнаружите англичан, французов, итальянцев и так далее — людей с наследством. В стремлении славянофилов быть русскими как раз и проявляется их европейскость, их желание не эпигонствовать, а находить ценное у себя для разговора с другими (не для обособления, конечно!). И тут Герцен им снова близок. Его всю жизнь будет оскорблять и беспокоить высокомерный взгляд представителей других народов на себя и одновременно возмущать позиция эмигрантов, которые встраиваются в чужую дискуссию благодаря полному отсутствию собственного голоса. Он хочет быть русским собеседником француза Прудона, немца Лассаля и так далее. Что значит быть европейцем? Это значит иметь свой собственный вопрос, свою проблему. А их нужно различить в национальной истории. То есть не придумывать проблему, не повторять чужие вопросы, а исходить из проблем и вопросов своей страны, которые могут явиться общечеловеческими.

— Здесь некоторое постоянство прослеживается: Россия и сегодня претендует на суверенитет, свой голос, субъектность и прочее в отношениях с Европой.

— В современных разговорах заметно желание России сказать свое слово. Хорошо, но ты же должен сначала обнаружить у себя это слово. Как ты можешь это сделать? Речь ведь не о простом зеркаливании европейского или советского опыта.

Требуется некая рефлексия, культура, самопознание, чтобы претензия страны на оригинальный голос получила оправдание (как это случилось во времена Достоевского — в результате долгого развития публичной и литературной сфер). И где мы видим эту рефлексию? Сколько исследований, изучающих интеллектуальное развитие России последних 20–30 лет, вы знаете? Сколько работ, анализирующих социокультурные процессы в регионах страны, опубликовано? Разговор о неописанности и неузнанности страны постоянно существует у нас с XIX века, но, если сравнить тогдашнюю ситуацию с теперешней, можно с полным правом свидетельствовать о деградации. То, что Аксакову или Хомякову казалось ужасом незнания, отсутствием местных голосов в публичной повестке, нам видится как буйное цветение, сад разномыслия, общественный полилог. Именно поэтому современные попытки России утвердить свой интеллектуальный суверенитет (а от него зависят и другие виды суверенитета) оказываются так часто пустыми.

— Вы считаете, что славянофилы хорошо изучили «русскую проблему», шли от реальности и фактуры?

— Многие их идеи очень умозрительные. Им регулярно говорили, что православие, о котором они пишут, существует только в их голове. Поэтому беседа, которая велась в публичной сфере дореволюционной России, была полезна: оппоненты высвечивали слепые пятна друг друга. У каждого мыслителя есть такие слепые пятна, в их преодолении — развитие интеллектуальной дискуссии. Скажем, князь Трубецкой уже в поздний период будет решать эту проблему «православия в голове», размышляя о духовном опыте иконописи, который сложно аналитически изложить; абстрактные размышления славянофилов об «общинности» русского народа в ХХ веке получат некое подтверждение в опыте церковных общин, живущих вопреки советской системе (а общины Преображенского братства живы и поныне). Часто поиск подтверждений своей точки зрения, попытки ее лучше обосновать — это история про вызов и ответ, на которую требуется время. Но, конечно, позиция славянофилов — это позиция хрупкости, выстраивания своей субъектности между Сциллой государства и Харибдой европейского эпигонства. У тебя есть своя тема, которая не является темой текущей государственной власти и не является простым отражением того, что значимо для других стран. Ты ориентируешься в общей повестке, но всегда задаешь себе вопрос: а что это значит для нас? Не что «в просвещенном мире» об этом думают, а что нам делать с этим? Причем нам — это не государству, а именно нам. Западники в таких разговорах всегда оказывались более поверхностными, но и более решительными, потому что выступали агентами «внешнего мира»: они уже знали, как надо, ответы были даны.

Однако таким образом они часто просто перекладывали проблему обретения Россией своего голоса, суверенитета на более позднее время.

— Поиск своей проблемы и национальной темы непредсказуем: способен натолкнуться на региональный сепаратизм, например. Углубляться в «детали» можно бесконечно.

— Это правда, поэтому в «Русских беседах» для меня были важны все сюжеты с формированием, например, украинского национального движения, которое сначала существовало внутри большой русской нации (малороссы, белороссы и великороссы), а потом обособилось. Очень интересно, что в большинстве споров не было предрешенности, шла конкуренция отдельных проектов друг с другом. Отношения интеллектуалов внутри Российской империи предстают очень непростыми, но они были — был диалог, разговор, перспектива центра в оценке исторической ситуации не являлась единственной. Скажем, рядом с украинским национальным движением встает сибирское областничество и так далее. XIX век не знал той централизации (при всем царизме и самодержавии), в которой живем мы с вами. И речь здесь не столько о политике, сколько об общественной дискуссии: о том, слышим и видим ли мы кого-то, кроме себя и центра. Без такого пространства слышания сложно говорить о формировании оригинальной русской повестки, ведь сам предмет разговора — русская жизнь — отсутствует.

Четыре тома «Русских бесед» Андрея Тесли, научного руководителя центра исследований русской мысли Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта (Калининград), готовятся к выходу в издательстве «Машина времени» в октябре.

западничество и славянофильство 30-50 гг. Оценка исторического прошлого России и разработка славянофильской идеологии.

Поможем написать любую работу на аналогичную тему

Получить выполненную работу или консультацию специалиста по вашему учебному проекту

Узнать стоимость

Русская философия XIX века характеризуется наличием борьбы двух противоположных направлений: западничества и славянофильства.

Западники стремились к европеизации России, к переходу русской жизни на западно-европейские образцы, а славянофилы отстаивали традиционные формы национальной жизни России и боролись за ограждение их от иностранного влияния.

Западники считали, что Россия должна повторить исторический путь стран Западной Европы, а славянофилы, наоборот, полагали, что исторический путь России самобытен и неповторим.

Проблему национальной самобытности России поставил в 20-30-х годах XIX века Петр ЧААДАЕВ.

Россия была определена Чаадаевым в качестве страны, не имеющей достойного прошлого, а ее нынешняя самобытность состоит только в том, что она отчуждена сразу и от прогрессивной Европы, и от дикой Азии, являясь государством-отшельником, страной выпавшей из общей истории человечества.

Отсюда Чаадаев делает вывод, что Россия до сих пор еще не стала необходимой частью человечества, а её историческое назначение состоит только в том, чтобы своей судьбой преподнести остальным народам какой-либо великий назидательный урок отрицательного свойства.

Россия не только не смогла дать что-либо полезное другим народам, но и оказалась неспособной приобрести у них что-либо полезное для себя. Не породив ни одной великой истины, Россия является пробелом в истории народов, в которой даже попытки заимствования лучшего у Европы принимают форму лишь внешней, обманчивой наружности.

Причину сложившегося положения вещей Чаадаев видит в том, что Россия стала наследницей Византии, государства, отколовшегося от Европы и презираемого в своё время всеми западноевропейскими народами. Западное христианство пошло по пути, предначертанному Богом, а русское христианство, по пути, искаженному Византией. Поэтому западное христианство создало европейскую цивилизацию и стало вдохновителем её экономического и политического развития, а Россия плетется в хвосте этого процесса, как неудачливый подражатель.

Кроме того, западное христианство всегда преобразовывало вещественные выгоды прогресса в идейные ценности христианской нравственности и духа, чем вновь стимулировало и продолжает стимулировать Европу на правильное движение в сторону развития. А русское Православие бесплодно, и поэтому Россия превратилась в отсталую, архаичную и мертвенную страну без государственных и духовных достижений.

Эту идеологию поддержали Герцен, Грановский, Огарев, Белинский и Чернышевский.

Александр ГЕРЦЕН на стадии формирования в русском обществе западничества и славянофильства примкнул к западникам и видел будущее России в социализме.

По мнению Герцена, мировая история человечества развивается определенными этапами, и на каждом этапе мировую историю двигает тот или иной народ. Герцен считал, что в настоящее ему время таким народом являются пруссы, но в ближайшем будущем германское лидерство в истории сменится славянским.

По собственному признанию, Герцен испытывал чувство безграничной любви к русскому народу, к русскому складу ума, и предполагал, что будущее европейской цивилизации состоит в социализме на принципах русской общины.

В русской крестьянской общине Герцен усматривал зародыш социалистического общества, а будущий социализм понимал как «русский социализм», где главным в обществе будет крестьянин.

Герцен сознавал, что это приведет к слому действующей в России государственной системы, принимал этот слом, как необходимый, но был сторонником мягких мер на этом пути, среди которых главными считал просвещение и агитацию народа.

Тимофей ГРАНОВСКИЙ был поклонником Петра I и считал Россию духовно единой с Западной Европой.

Исходя из концепции единого исторического пути России и Западной Европы, Грановский напрямую сравнивал крепостничество с деспотизмом и считал его исторически обреченной формой государственного устройства.

Главным же направлением развития России Грановский полагал движение по пути, указанному Петром I: реформы, приближающие страну к Западу, для чего, соответственно, необходимы пропаганда либеральных идей в обществе и просвещение народа.

Герцен и Грановский были представителями направления русского западничества, которое пыталось разместить русское самосознание в системе западноевропейских ценностей.

Их позиция отличалась от антирусской чаадаевской тем, что была формой русского национального самосознания, признающей необходимость перенимания всего лучшего у Европы, но без отрицания значения России и русской культуры для общей истории, как прошлого, так и будущего человечества.

Методы практической реализации своих западнических идей они выдвигали мягкие, направленные, прежде всего, на просветительские мероприятия и, прежде всего, на идейную победу западничества в мировоззрении русского общества.

Более кардинальной позиции в отношении методов реорганизации России по западному образцу придерживался Николай ОГАРЁВ, который прокламировал крестьянскую революцию, как средство, способное, при правильной организации, изменить существующий политический строй в России.

По замыслу Огарёва, для России наибольшую перспективу имел бы путь общинного социализма, основанного на коренных традициях русской крестьянской жизни. Каждая из общин, по этому плану, управляется самостоятельно и вступает в договорные отношения с другими общинами, формируя, таким образом, административно-территориальные образования (волости, области), которые вместе составляют государственное устройство на принципах республики. Частная собственность на землю в будущей республике должна быть запрещена, а крепостничество отменено.

Главным злом русского уклада жизни считал крепостничество и Виссарион БЕЛИНСКИЙ, но он был сторонником реформаторского пути, противником революционного насилия.

Белинский не был и сторонником огульного поклонения всему западному. Приветствуя идею социализма, Белинский видел в социализме конечную цель истории, но не видел бескровных путей к этому ни в программах западных реформаторов, ни в бунтарских программах русского народничества.

Единственное, что Белинский отстаивал последовательно и уверенно – это отрицание ценности русского патриархального уклада и понимание вредности попыток славянофилов вырвать Россию из общего хода человеческой истории.

Николай ЧЕРНЫШЕВСКИЙ, так же, как и другие западники, желал движения России к социализму на основе крестьянской общинности, которую следует сохранить и сделать основным способом производства, отменив крепостничество.

Поскольку самодержавие будет сопротивляться отмене крепостного права, то пришло время выдвинуть царизму ультиматум: или монархия добровольно уйдет от управления Россией, или начнется народная революция.

Крестьянская революция, по мнению Чернышевского, не должна иметь форму стихийного бунта, она должна быть тщательно подготовлена и осуществлена по всей стране, и начаться по общему сигналу.

Чернышевский считал крестьянскую революцию необходимым условием перехода от феодализма сразу к социализму, минуя капитализм. Именно для этого после революции должна восторжествовать крестьянская общинность, которая избавит Россию от появления класса пролетариата.

В дальнейшем общинный способ производства должен замениться коллективным, поскольку коллективный способ производства более производителен. В отличие от русских западников, полагавших, что крестьянская община будет самостоятельно развиваться и разрастется до масштабов государства самоуправлением и трудом общинников, Чернышевский полагал, что путь к крестьянскому социализму в России лежит через помощь индустриально развитых стран Европы.

Общей чертой программы русских западников было требование отмены крепостного права. В остальном же их программа преобразования России на европейский лад не была сформирована в цельном, едином и завершенном виде, а поэтому с отменой крепостного права западничество, как направление общественной мысли, перестало существовать.

В отличие от западников СЛАВЯНОФИЛЫ исходили из тезиса о недейственности в России европейских способов решения политических и социальных проблем из-за самобытности России.

Самобытность России славянофилами выводилась из её особой истории (отсутствие классовой борьбы, наличие общинного уклада) и из её особой религии – Православия.

Православие славянофилы считали единственно истинной религией и поэтому исторический путь России не просто уникален, он единственно правильный и единственно ведущий к успеху. Все же остальные государства и народы будут успешны в истории настолько, насколько смогут приобщиться к Православию.

Богословские основы славянофильства заложил Алексей ХОМЯКОВ. Центральным местом философии Хомякова является понятие «соборности».

Соборность у Хомякова – это всеобщий принцип бытия, поскольку всё бытие есть множество, собранное в единство.

Это единство бытия, его соборность, собирается двумя типами организации:

–          непосредственно соборным типом, где множество образуется внутренней тягой и взаимной любовью элементов множества друг к другу, и

–          формальным типом, где элементы множества не собираются в органическое единство по внутренней устремленности, а лишь ассоциируют друг с другом по внешней необходимости.

Точно также, по этой теории, истоки всех мировых культур и всех религий восходят к двум началам – кушитскому и иранскому.

Кушитский тип культур и религий характеризуется наличием строгих требований к внешней регламентации жизни, слепым поклонением и ограничением самостоятельности в духовной работе. А иранский тип характеризуется свободой духа, творческой активностью и устремленностью к нравственному аспекту.

Кушитский тип цивилизации характеризуется, таким образом, преобладанием необходимости, а иранский тип – преобладанием свободы. Православие наиболее гармонично соединяет в себе лучшие черты обоих типов культур, оптимально совмещая в себе и свободу, и необходимость. Таким образом, Православие духовно олицетворяет собою наилучшее устройство бытия.

Социальным выражением этого наилучшего устройства бытия, то есть его общественной формой, является соборная Церковь – объединение людей, исповедующих православные ценности.

Наилучшим практическим средством реализации соборности, как метафизического принципа бытия, таким образом, является Православие и соборная Церковь.

Гарантом же этого является монархия, в которой высшая задача монарха состоит в удержании им в чистоте истинной Православной веры.

Следовательно, исторический путь России состоит в самодержавии и в Православии, поскольку развитие человеческого общества и его история определяются Богом (провиденциализм), и залогом исторического успеха народа является только исповедание единственно правильной религии, то есть Православия.

Именно отсутствием Православия в западном обществе обосновывал тезис о разложении Европы Иван КИРЕЕВСКИЙ.

Запад, по мнению Киреевского, распадается, теряя свою духовную цельность. Этот распад происходит вследствие отпадения Запада от истинной религии, от Православия.

В отличие от Запада, Православие сохраняет человеку целостность его духа, его внутреннее состояние, направленное на собирание духовных сил в одно цельное стремление любить Бога, помогать ближним, сострадать, видеть красоту и слышать свою совесть. Таков каждый «внутренний человек» в составе каждого человека, но есть еще и «внешний человек», который вступает в резкое противоречие с «внутренним человеком».

Каждый человек, как «внешний человек», вынужден играть социальные роли, которые идут в полное противоречие с его духовным настроем, то есть с тем, каков он в качестве «внутреннего человека». В итоге человек раскалывается и самоотчуждается от самого себя. Такова есть Западная цивилизация, теряющая свое внутреннее единство и внутреннее средоточие, и, вследствие этого, обреченная на историческое поражение.

Поэтому русский исторический путь должен полностью отличаться от западного, и опираться на Православие, которое способствует цельности личности и ее неделимости в результате духовной работы над собой по исповеданию нравственных православных ценностей.

Константин АКСАКОВ также видел самобытность России в нравственном внутреннем законе, который русский народ исповедует больше, чем, писаные законы государства. Поэтому русский народ общинный, то есть признает только общину, как выборную власть, которая занимается вопросами справедливости на нравственных началах, а не на экономических или политических основах.

Отсюда пренебрежение русских людей к политическому устройству своего государства, которое они создали только в качестве средства защиты от воинственных соседей.

Власть в русском государстве была гармоничной, она представляла собой союз народа и власти, где право принуждения было отдано монарху. Но реформы Петра I разрушили гармонию между народом и властью, а сам народ, вследствие западных реформ, раскололся не только имущественно, но и духовно, поскольку дворянство и интеллигенция оторвались от своих национальных корней. Поэтому для выправления исторического пути России необходимо ликвидировать крепостничество, как образец западного подхода к закабалению работников, и вернуться к русской самобытности, которая еще сохранилась в народе, для чего следует изучать народный быт, народный характер и восстанавливать народные начала российского уклада жизни.

Поддерживал идею об отпадении дворянства и интеллигенции от народных корней и Юрий САМАРИН.

Дворянство, утерявшее свой национальный дух, Самарин расценивал как социальную нелепость, и основными стержнями русской государственности признавал только самодержавие и народ, как сельскую общину.

Самарин был сторонником реформирования России на русских корнях, с сохранением её особенностей, но с одновременным заимствованием любых достижений Запада, которые могут оказаться полезными в любой из сфер общественного устройства страны.

Общим для всех славянофилов являлась мысль о великом будущем России, в котором воплотится счастливое завершение всей человеческой истории. Россию они понимали, как страну, несущую особую духовную миссию в истории по сохранению истинной веры.

Вся философия славянофилов базировалась на примате религиозного начала в истории народов, а высшим идеалом для них в этом являлась Православная Церковь, никогда не нарушавшая, в отличие от католичества, заветов первоначального христианства.

Генеральным направлением исторического пути России они считали не политический разрыв с Западом, а выбор собственного пути, основанного на восстановление духовного единства русского народа на его собственных национальных корнях и на Православии, для достижения великого будущего России, как наиболее христианского из всех обществ.

Внимание!

Если вам нужна помощь в написании работы, то рекомендуем обратиться к профессионалам. Более 70 000 авторов готовы помочь вам прямо сейчас. Бесплатные корректировки и доработки. Узнайте стоимость своей работы.

Западничество

 XPOHOC ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ ФОРУМ ХРОНОСА НОВОСТИ ХРОНОСА БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА ЭТНОНИМЫ РЕЛИГИИ МИРА СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ КАРТА САЙТА АВТОРЫ ХРОНОСА Родственные проекты: РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ ПРАВИТЕЛИ МИРА ВОЙНА 1812 ГОДА ПЕРВАЯ МИРОВАЯ СЛАВЯНСТВО ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ АПСУАРА РУССКОЕ ПОЛЕ

Западничество Западничество – течение русской общественной мысли, сложившееся в 40-х годах 19 века. Его объективный смысл заключался в борьбе с крепостничеством и в признании «западного», то есть буржуазного пути развития России. З. представляли В.Г.Белинский, А.И.Герцен, Н.П.Огарев, Т.Н.Грановский, В.П.Боткин, П.В.Анненков, И.С.Тургенев, К.Д.Кавелин, В.А.Милютин, И.И.Панаев, А.Д.Галахов, В.Н.Майков, Е.Ф.Корш, Н.Х.Кетчер, Д.Л.Крюков, П.Г.Редкин, а также петрашевцы (в современной исторической науке существует мнение, согласно которому петрашевцы исключаются из западничества как особое идеологическое явление). Термин «З.» в известной степени ограничен, так как фиксирует лишь одну сторону антикрепостнического течения, которое не было однородным; среди западников были свои противоречия. Это отчетливо показали теоретические споры Герцена (поддержанного Белинским и Огаревым) с Грановским, Коршем и другими в 1845-1846 годах по вопросам атеизма, об отношении к социалистическим идеям. В противовес либеральной тенденции в З. Белинский и Герцен выражали формирующуюся демократическую и революционную тенденцию в русском освободительном движении. Тем не менее, наименование З. по отношению к 40-м годам правомерно, так как в условиях недостаточной дифференциации общественных и идеологических сил того времени обе тенденции еще выступали слитно во многих случаях. Представители З. выступали за «европеизацию» страны – отмену крепостного права, установление буржуазных свобод, прежде свободы печати, за широкое и всестороннее развитие промышленности. В этой связи они высоко оценивали реформы Петра I, подготовившие дальнейшее прогрессивное развитие России. В области литературы западники выступали в поддержку реалистического направления и прежде всего творчества Н.В.Гоголя. Главной трибуной З. были журналы «Отечественные записки» и «Современник». Белинский, наиболее глубоко понимавший современную политическую ситуацию и основные задачи времени, считал главными своими противниками идеологов официальной народности и близкую к ним часть славянофильства. По отношению же к оппозиционным тенденциям внутри З. он выдвигал, как наиболее правильную, тактику объединения. В 1847 году он писал: «У нас большое счастье для журнала, если он успеет соединить труды нескольких людей и с талантом и с образом мыслей, если не совершенно тождественным, то по крайней мере не расходящимся в главных и общих положениях. Поэтому требовать от журнала, чтобы все его сотрудники были совершенно согласны даже в оттенках главного направления, значит требовать невозможного» (Полн. собр. соч., т. 10, 1956, с. 235). По той же причине Белинский не выдвигал на первый план вопросы, вызывающие разногласия среди самих представителей З. Характерно, что аналогичным было его отношение к натуральной школе: критик, хотя и видел ее разнородность, но избегал говорить об этом печатно – «…это значило бы наводить волков на овчарню, вместо того, чтобы отводить их от нее» (там же, т. 12, 1956,с. 432). В журналах, ставших органами З., наряду с научными и научно-популярными статьями, в которых рассказывалось об успехах европейских науки и философии (например, «Германская литература в 1843» Боткина), оспаривалась славянофильская теория общины и проводились идеи общности исторического развития России и других европейских стран (например, «Взгляд на юридический быт древней России» Кавелина), широко культивировался жанр путевых очерков-писем: «Письма из-за границы» (1841-1843) и «Письма из Парижа» (1847-1848) Анненкова, «Письма об Испании» (1847-1849, отд.издание 1857) Боткина, «Письма из Avenue Marigny» (1847) Герцена, «Письма из Берлина» Тургенева (1847) и т.д. Большую роль в распространении идей З. играла также педагогическая деятельность профессоров Московского университета, прежде всего публичные лекции Грановского. Наконец, имела значение и устная пропаганда, особенно полемика западников со славянофилами в Москве в домах П.Я.Чаадаева, Д.Н.Свербеева, А.П.Елагиной. Эта полемика, обострявшаяся с каждым годом, привела в 1844 к резкому расхождению кружка Герцена со «славянами». Наиболее непримиримую позицию в борьбе с о славянофилами занимал живший в Петербурге Белинский, который в письмах москвичам упрекал их в непоследовательности и требовал полного разрыва: «… церемониться со славянофилами нечего» (там же, с. 457). Статьи Белинского «Тарантас» (1845), «Ответ «Москвитянину» (1847), «Взгляд на русскую литературу 1847 года» (1848) и др. сыграли решающую роль в критике славянофильства. Большую помощь в этой борьбе оказали публицистические и художественные произведения Герцена, а также художественные произведения Григоровича, Даля и особенно Гоголя, которые по выражению Белинского, были «…положительно и резко антиславянофильские» (там же, т. 10, с. 227). Идейные споры западников и славянофилов изображены в «Былом и думах» Герцена. Они отразились в «Записках охотника» Тургенева, «Сороке-воровке» Герцена, «Тарантасе» В.А.Соллогуба. в 50-е годы и особенно в начале 60-х годов, в связи с обострением классовой борьбы, либеральная тенденция в З. все более противопоставляла себя революционной демократии, а с другой стороны все более сближалась со славянофильством. «…Между нами с бывшими близкими людьми в Москве – все окончено – …, – писал Герцен в 1862 году. – Поведение Коршей, Кетчера… и всей сволочи таково, что мы поставили над ними крест и считаем их вне существующих» (Собр. соч., т. 27, кн. 1, 1963, с. 214). С переходом в лагерь реакции многие либералы-западники порвали с коренными положениями реалистической эстетики, встали на защиту позиций «чистого искусства». Наименование «западники» («европейцы») возникло в начале 40-х годов в полемических выступлениях славянофилов. В дальнейшем оно прочно вошло в литературный обиход. Так М.Е.Салтыков-Щедрин писал к книге «За рубежом»: «Как известно, в сороковых годах русская литература (а за нею, конечно, и молодая читающая публика) поделилась на два лагеря: западников и славянофилов… Я в то же время только что оставил школьную скамью и, воспитанный на статьях Белинского, естественно, примкнул к западникам» (Полн. собр. соч., т. 14, 1936, с. 161). Применялся термин «З.» и в научной литературе – не только буржуазно-либеральной (А.Н.Пыпин, Чешихин-Ветринский, С.А.Венгеров), но и марксистской (Г.В.Плеханов). Для буржуазно-либеральных исследователей характерен неклассовый, абстрактно-просветительский подход к проблеме З., приводивший к сглаживанию противоречий между западниками и славянофилами в 40-е годы (например, статьи П.Н.Сакулина в «Истории России в XIX веке», ч. 1-4, 1907-1911) и к попытке рассматривать в категориях З. и славянофильства все последующее развитие русской общественной мысли (например, Ф.Нелидов в «Очерках по истории новейшей русской литературы», 1907). Последнюю точку зрения разделял и П.Б.Струве, который видел в споре марксистов с народниками «…естественное продолжение разногласия между славянофильством и западничеством» («Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», СПб, 1894, с. 29). Это вызвало резкое возражение Ленина, подчеркнувшего, что «народничество отразило такой факт русской жизни, который почти еще отсутствовал в ту эпоху, когда складывалось славянофильство и западничество, именно: противоположность интересов труда и капитала» (Соч., т. 1, с. 384). Много ценного в разработку данной проблемы внес Плеханов, который, выделяя в З. различные тенденции, рассматривал его в целом как прогрессивное явление. В конце 40-х годов 20 века в советской исторической и литературной науке была предпринята попытка пересмотреть эту точку зрения, критиковалось сложившееся понимание проблемы З. Рациональный момент этой критики – подчеркивание известной условности понятия З., неоднородности З. как течения. Однако из этого положения делались необоснованные выводы: З., за пределы которого целиком выносились взгляды Белинского, Герцена и отчасти Грановского, трактовались чуть ли не как реакционное явление. Такой подход грешил антиисторизмом, механически перенося на 40-е годы 19 века категории политически более развитой ситуации 60-х годов. Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», т.2, М., 1964. Далее читайте: Тесля А.А. Славянофильство сквозь призму неформальных отношений. Литература: Ленин В.И., Памяти Герцена, Соч., 4 изд., т. 18; Плеханов Г.В., М.П.Погодин и борьба классов, Соч., т. 23, Л.-М., 1926; его же, Виссарион Григорьевич Белинский, там же, его же, О Белинском, там же; Белинский В.Г., Сочинения князя В.Ф.Одоевского, Полн. собр. соч., т. 8, 1955; его же, Взгляд на русскую литературу 1846 года, там же, т. 10, М., 1956; его же, Взгляд на русскую литературу 1847 года, там же; его же, Ответ «Москвитянину, там же; его же, Письмо к Н.В.Гоголю 15 июля н.с. 1847 г., там же; Герцен А.И., Былое и думы, Собр. соч. в 30 тт., т. 8-10, М., 1956; его же, О развитии революционных идей в России, там же, т. 7, М., 1956; Чернышевский Н.Г., Очерки гоголевского периода русской литературы, Полн. собр. соч. в 15 тт., т 3, М., 1947; его же, Сочинения Т.П.Грановского, там же, т. 3-4, М., 1947-1948; Ветринский Ч. (Чешихин В.Е.), Грановский и его время, 2 изд., СПб, 1905; Пыпин А.Н., Характеристика литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов, 4 изд., СПб, 1909, гл. 6. 7, 9; Веселовский А., Западное влияние в новой русской литературе, М., 1916. с. 200-234; Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов, М., 1929; Азадовский М.К., Фольклор в концепциях западников (Грановский), Тезисы докладов на секции филологических наук ЛГУ, Л., 1945, с. 13-18; Нифонтов А.С., Россия в 1848 году, М., 1949; Очерки по истории русской журналистики и критики, т. 1, Л., 1950; Дементьев А., Очерки по истории русской журналистики 1840-1850 годы, М.-Л., 1951; Дмитриев С.С., Русская общественность и семисотлетие Москвы (1847), «Исторические записки», 1951, т. 36; История русской литературы, т. 7, М.-Л., 1955; История русской критики, т. 1, М.-Л., 1958; Кулешов В.И., «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX века, М., 1959; Анненков П.В., Литературные воспоминания, М., 1960; Поляков М.Я., Виссарион Белинский. Личность – идеи – эпоха, М., 1960; Карякин Ю., Плимак Е., Мистер Кон исследует русский дух, М., 1961.

Формирование представлений о субъектах истории в русской философии XIX века в контексте спора славянофилов и западников Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 141:93:94(47).073

ВИНОГРАДОВ А.И. Формирование представлений

о субъектах истории в русской философии XIX века в контексте спора славянофилов и западников

В работе рассматривается возникновение основных вариантов решения проблемы субъектов истории в русской философии XIX века, состоящих в обращении к Богу, человечеству, отдельным народам или людям. Анализируются альтернативные точки зрения по данному вопросу, сформировавшиеся у славянофилов и западников.

Ключевые слова: субъект истории, русская философия, славянофилы, западники.

Начало философскому размышлению о субъектах истории в России XIX века положил П.Я. Чаадаев. В его взглядах на исторический процесс ярко проявилась точка зрения христианского универсализма. Для подобного подхода характерно представление о принципиальном единстве исторической жизни всего человечества. Отдельные народы, рассматриваемые с универсалистской позиции, не могут играть в истории роль ее субъектов, так как они представляют собою лишь части общечеловеческого организма и их жизнь служит не самостоятельным целям, а целям всего человечества. Именно этим объясняется чаадаевская критика российской истории и той действительности, свидетелем которой он являлся.

Тем более не могут претендовать на самостоятельную историческую роль отдельные личности. Их роль, по сути, растворяется Чаадаевым в человечестве, у них нет собственной истории, которую можно было бы понять отдельно от всеобщей истории. Чаадаев выразил свое мнение о задаче человека вполне определенно: «человек не имеет в этом мире иного назначения, как эта работа уничтожения своего личного бытия и замены его бытием вполне социальным или безличным»1. На исторической сцене в его изображении остаются только Бог и человечество,

которые оказываются единственными актерами пьесы под названием «история».

Реакция, вызванная в общественной мысли России того времени на мнение Чаадаева, и сформировала основные варианты решения проблемы субъектов истории, характерные для русской философии. Такими вариантами были придание статуса субъекта истории отдельным народам и признание самостоятельной исторической роли личности.

Оппонентами «басманного философа» обычно принято считать славянофилов (А.С. Хомяков, И.В. Киреевский и др.). Они, действительно, противопоставили чаадаевскому универсализму идею самобытности и ценности каждого народа, в частности формировали представление об особой роли России, которым обосновывали свое стремление противодействовать процессу европеизации страны.

Мировоззрение славянофилов христианское, и в этом оно во многом схоже с мировоззрением Чаадаева. Как всякое христианское мировоззрение, оно прежде всего усматривает в истории действие Провидения и, значит, исходит из деятельности в ней Бога и Его творения — человечества, которые таким образом и должны выступать в качестве субъектов исторического процесса.

Но вместе с тем между представлениями Чаадаева и взглядами славянофилов есть и существенные различия. Например, у истории в трактовке А.С. Хомякова есть провиденциальный план, но его осуществление целиком строится на ведущей роли России. «Всемирное развитие истории … требует от нашей святой Руси, чтобы она выразила те более полные и всесторонние начала, из которых она выросла и на которые она опирается»2, — писал Хомяков. И далее: «История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения, — история дает ей право на это за всесторонность и полноту ее начал»3. Отсюда видно, что представления об истории как общечеловеческом процессе, совершаемом во всемирном масштабе, Хомяков не отрицает. Нигде в его взглядах мы не найдем и прямого отрицания деятельности Провидения в истории. Правда, Хомяков использовал для его обозначения некоторые другие понятия, предпочитая маскировать проявление Провидения фразами типа «всемирное развитие истории требует …», «история призывает …» или «история дает право.» и т.п. Но если бы история была безличным процессом, то она в этом случае не могла бы требовать или призывать. Кроме того, наличие у истории требований и призывов показывает, что у нее в представлении Хомякова должно иметься и какое-то представление о ее наилучшем осуществлении, то есть идеальный план. Можно, конечно, и не именовать подобное представление провиденциальным, но суть провиденциального подхода к истории в нем явно присутствует.

Таким образом, при условии, что субъектом истории, по Хомякову, остается человечество, промыслительно направляемое к цели своего развития, как того и требуетхристианское мировоззрение, представителем и наиболее полным выразителем интересов человечества является Россия. Она, согласно Хомякову, сохранила начала истинной Церкви. Поэтому через понимание ее основ и ее характера можно понять также основы и характер всего человечества, история ко-

торого превращается при таком подходе только в фон или второй план истории России.

И.В. Киреевский, так же как А.С. Хомяков, не полностью принимал идею классической предопределенности истории — его представления лишены абсолютного провиденциализма. Соответственно этому Россия практически замещает собой одного из главных для христианства субъектов истории — человечество. Именно она, согласно Киреевскому, воплотила в себе величайшие идеи, мимо которых прошел Запад со своим рационализмом: «особенность русского быта заключалась в его живом исхожде-нии из чистого христианства», — пишет мыслитель. Одновременно с этой характеристикой Киреевский выражает веру в то, что «когда-нибудь Россия возвратится к тому живительному духу, которым дышит ее церковь»4. Это событие, по Киреевскому, изменит и историю всех других народов.

При этом славянофилы видели сложность и многоплановость истории, они понимали, что осуществление исторической жизни народов зависит от множества элементов, не подчиняющихся логике рассудочного анализа, что она до конца невыразима и непостижима: многое в истории можно только почувствовать, угадать, но не вывести из фактов. Это значительно отличало взгляды славянофилов от рационалистических концепций, в которых действие субъекта истории осуществляется в соответствии со строгой закономерностью. Так, мировой разум у Гегеля осуществляет всеобщее движение, выражая абстрактный принцип, совершенствуясь от одного народа к другому. В отличие от него у Хомякова и Киреевского четко выражена дихотомия между Западом, зашедшим в тупик рассудочного понимания, и Россией, сохранившей полноту жизни и в силу этого имеющей возможность восполнить западную ограниченность полнотой жизни, существующей в ней.

В своих построениях славянофилы в четкой форме выразили те идеи, которые веками формировались в русской фило-

№ 1 2011 г.

софии и русской культуре, — идеи самобытности развития каждого народа, наличия у него собственных оснований и своей роли в общемировом историческом процессе. Данное обстоятельство приобретает особый смысл, если учесть, что в западной философии истории в это время еще господствуют теории, нивелирующие национальные различия, и прежде всего учение Гегеля. В России в силу особенностей ее истории, альтернатива таким теориям появляется раньше, чем на Западе, и имеет более давнюю традицию. В нашей стране гораздо раньше, чем в Европе, осознали, что человечество в качестве субъекта истории имеет многосоставный характер и его нельзя рассматривать как монолит, но следует учитывать, что его части могут развиваться неравномерно, отставая от других или опережая их, в разной степени выражая в своей истории общечеловеческие ценности.

Кроме славянофильства размышление о субъектах истории осуществлялось и представителями такого направления российской общественной мысли, как западничество (В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин и др.). Философия истории западничества была представлена прежде всего взглядами В.Г Белинского. В его творчестве нашла особенно яркое отражение оппозиция личности и общества как двух субъектов исторического процесса. Преодолев увлечение философией истории Гегеля с ее приоритетом метафизической абстрактности абсолютного духа в историческом процессе и в силу этого стремлением объяснять его через всеобщее, Белинский пошел в этом отношении дальше славянофилов и стал защитником личного начала в истории. Оценивая философию Гегеля, он критиковал ее за пренебрежение человеком: «Субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего, а это общее является у него в отношении к субъекту Молохом, ибо, пощеголяв в нем (в субъекте), бросает его, как старые штаны», и затем добавляет: «Судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира»5.

Однако столь высокая оценка значения человека не выливается у Белинского в субъективизм. Мыслитель не рассматривал человека как изолированное и самодостаточное существо, но как личность, становящуюся таковой в результате приобщения к общественному целому, социализации. Правда, если человек у Белинского социализировался, то общество, со своей стороны, антропологи-зировалось. Так, человечество представлялось ему своеобразной личностью. Доказывал он это тем, что у человечества, по его мнению, «есть свое я, есть свое сознание, хотя и выговаривается не одним, а многими лицами; есть свои возрасты, как и у человека, есть развитие, движение вперед»6. Признаваемое в качестве самостоятельной личности, человечество наряду с человеком приобретало статус субъекта истории, но наделялось им только в силу своего «человекообразного» характера.

Судя по трудам Белинского, выделялись им также и субъекты истории, занимающие промежуточное положение между личностью и человечеством — отдельные народы. Каждый народ, согласно его взглядам, наделен некой особой субстанцией — народным духом,который,сам не изменяясь, «выдерживает все изменения, целостно и невредимо проходит через все фазисы исторического развития»7. Эта субстанция не дает народам слиться и потерять свою самобытность.

Таким образом, Белинским, по сути, были выделены три возможных субъекта истории: человек, человечество и народы. Но в силу того, что мыслитель рассуждал о них в разные периоды своей жизни и в разных работах, отношения между перечисленными субъектами истории самим Белинским практически не рассмотрены. У него отсутствует обобщающая работа, в которой эта задача была бы решена. Сделанный же вывод является лишь результатом теоретической реконструкции взглядов Белинского. Кроме того, между субъектами истории в том виде, как они изображены Белинским, имеются противоречия. В частности, не вполне понятно, как единая личность

человечества может состоять из народов, каждый из которых имеет собственную субстанцию, собственный дух.

Довольно близким к Белинскому по своим философско-историческим взглядам был К.Д. Кавелин. В его произведениях можно найти упоминание обо всех трех субъектах истории, присутствовавших и в представлениях Белинского. Кавелин видел, что реальное отношение к личности как к субъекту истории далеко не всегда совпадает с теоретическим признанием ее таковой. В частности, это характерно для российского общества, где с личностью изначально не считались: «у нас история началась с совершенного отсутствия личного начала, которое мало-помалу пробудилось и под влиянием европейской цивилизации начало развиваться»8. Таким образом, оптимизм Кавелина в отношении исторической роли личности обусловлен его западничеством — видением перспектив России во вступлении в общеевропейскую жизнь.

Главное отличие Европы от России, согласно Кавелину, заключается в развитости там личного начала, личной независимости и личной свободы. Между личностью и государством там достигнут определенный баланс. В России же личность, по Кавелину, полностью подавлена, и задача заключается в том, чтобы развить ее. При этом Кавелин предупреждает от бездумного перенесения европейских достижений на российскую почву. Его предложения в отношении личности, по сути, заключаются в том, чтобы придать ей статус субъекта истории, так как он призывает к развитию личной активности, основанной на глубоком личном понимании происходящих событий, что и является отличительной характеристикой именно субъекта деятельности, а не ее пассивного реципиента. Нравственность и умственные усилия — вот два свойства, развитие которых может, по Кавелину, помочь личности выполнить эту задачу.

В своих рассуждениях об историческом значении личности Кавелин старался избежать крайностей. С одной стороны, он видел опасность материалистического понимания истории, заключающую-

ся в том, что оно ведет к детерминизму, к тому, что «самостоятельная и самодеятельная личность отрицается в самом принципе»9. Но Кавелин критикует и противоположную точку зрения, которая все сводит к субъективизму. Мыслитель стремился найти средний вариант, который при изображении исторической роли человека не впадал бы ни в фатализм, ни в субъективизм. Такой вариант он видел в развитии нравственной личности как «основы не только гражданского и общественного, но вообще всякого человеческого существования»10.

Так же как и Белинский, Кавелин признавал в качестве субъектов истории человечество и отдельные народы. Однако соотношение этих субъектов между собой он рассматривал несколько иначе. Каждый народ, по нему, несомненно, имеет свои собственные самобытные характеристики, но по мере исторического развития они все больше сглаживаются и народы приходят к усреднению своей жизни. За их самобытностью с самого начала стоит единство общечеловеческой жизни, которое в конечном счете и одерживает верх. Эта тенденция прослеживается Кавелиным на примере исторической судьбы русского народа: «исчерпавши все свои исключительно национальные элементы, мы вошли в жизнь общечеловеческую»11 .

В результате подлинными субъектами истории, не только сохраняющими, но и упрочивающими свои исторические позиции, согласно Кавелину, являются личность и человечество, отдельные же народы при том, что они сохраняют некоторые отличительные черты, постепенно уступают свои позиции и теряют вместе с ними статус субъектов истории. Отсюда неприязненное отношение Кавелина к славянофильской идее об исключительности русского народа, его особой миссии. История, по нему, это процесс общечеловеческий, идущий в направлении развития и самовыражения личности. Вся специфика Западной Европы виделась ему лишь в том, что она раньше других выразила эту мировую тенденцию, но постепенно остальные народы должны сравняться с ней.

№ 1 2011 г.

Интересна в отношении рассматриваемой темы и позиция А.И. Герцена, который стоит в русской философии истории особняком. В своем творчестве Герцен как бы повторил основные этапы развития философии истории. Он не вписывается целиком ни в одно из ее направлений, но зато последовательно пережил практически каждое из них. После отрицания истории как универсального процесса, происходящего в масштабах всего человечества или хотя бы в рамках определенных народов, Герцен пришел к описанию ее через субъективные характеристики. Начинал он с признания действия в истории Провидения. Затем под очевидным влиянием Гегеля стал рассматривать историю как осуществление Абсолютного духа на земле. Следующим шагом стало практическое признание роли субъекта исторической жизни за каждым народом. И, наконец, Герцен начинает подчеркивать большое значение для истории воли каждого отдельного человека. При том, что будущее, согласно взглядам Герцена, «образуют тысячи условий, необходимых и случайных», наряду с этими условиями он называет человеческую волю, придающую истории «нежданные драматические раз-вязки»12. В результате история Герценом субъективируется, теряет в его изображении какое бы то ни было направление и приобретает характер «растрепанной импровизации». Он пишет о том, что история «редко повторяется, она пользуется всякой нечаянностью, стучится разом в тысячу ворот … которые отопрутся … кто знает»13.

Таким образом, уже в первой половине и середине XIX века в русской философии

наметились принципиальные варианты решения проблемы субъектов истории. Мыслители этого периода говорили о четырех наиболее принципиальных субъектах истории: о Боге, человечестве, отдельных народах и личностях. Велось рассуждение о степени и характере участия этих субъектов в историческом процессе. Поднимался вопрос о взаимодействиях, существующих между всеми субъектами. Философы стремились определить исторические тенденции развития каждого из субъектов. Наконец, определились принципиальные оппозиции в решении проблемы субъектов истории: Бог или человеческая воля, человечество или народы, участие личности в истории или ее отстраненность от исторической жизни. Все это заложило фундамент для дальнейшей разработки проблемы субъектов истории во второй половине XIX — начале ХХ века.

1 Чаадаев П.Я. Статьи и письма. 2-е изд., доп. М.: Современник, 1989. С. 125.

2 Хомяков А.С. О старом и новом: Статьи и очерки. М.: Современник, 1988. С. 217-218.

3 Там же. С. 221.

4 Киреевский И.В. В ответ А.С. Хомякову // Русская идея. М.: Республика, 1992. С. 72.

5 Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 12. С. 22.

6 Там же. Т. 6. С. 93.

7 Там же. Т. 5. С. 123.

8 Кавелин К.Д. Наш умственный строй. М., 1989. С. 168.

9 Там же. С. 308.

10 Там же. С. 310.

11 Там же. С. 66.

12 Герцен А.И. Сочинения в 9-ти т. Т. 3. М.: Госполитиздат, 1956. С. 259.

13 Там же. С. 259.

Исторический пример того, как можно спорить о судьбе России, не оскорбляя друг друга

Нас не завербуешь в невозвращенцы! Фото РИА Новости

Уж сколько лет, десятилетий и веков нас, россиян, периодически посещает трезвая мысль о том, что без открытого выяснения и сопоставления идейных разногласий в спорах о дальнейшем развитии отечества нам трудно представить cвое будущее, не говоря о судьбах потомков.

Между тем исторический пример не смертельно убийственной полемики подают нам некоторые блестящие предки. Мне кажется, таким примером мирного единоборства идей, способных двинуть Россию вперед, был, можно сказать, «поросший мхами внутрироссийский спор между западниками и славянофилами».

Сейчас такое разделение тоже есть. Но славянофилы теперь себя больше считают почвенниками и патриотами, а западников, как самое мягкое, назвали «либеральствующими русофобами».

Западники, в свою очередь, тоже не остаются в долгу. И отвечают неслабой фразой: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Этот афоризм был выдан доктором Самуэлем Джонсоном в Литературном клубе в апреле 1775 года и опубликован Джеймсом Босуэллом в биографии автора этой мудрости, ставшей уже банальностью, но не потерявшей своей остроты.

Да, тогда велись споры о своеобразии русского культурного кода и социокультурных характеристик других народов, о совместимости или несовместимости русской духовности и прагматичности Запада, о том, что полезней для России – идти собственным путем или пытаться перестраивать себя по образу и подобию преуспевших в чем-либо быстрее России западных государств. Но при этом русские западники в XIX веке, в отличие от нынешних, никогда не ставили под сомнение особенность российской государственности. И так же, как их оппоненты, были истинными патриотами. Государственность России, ее независимость и суверенитет тогдашние западники отнюдь не считали препятствием для экономического и социального прогресса.

Их оппоненты – славянофилы позапрошлого века – нынешним нашим почвенникам тоже, как видно, не родня. Те не отвергали с порога, не отрицали заведомо весь западный опыт обустройства жизни, не объявляли априори все западное враждебным России, хотя и отстаивали своеобразие русского менталитета и способствовали развитию национального самосознания.

Главное – это была дискуссия, «домашний спор», как писал Александр Сергеевич Пушкин, а не нынешние жаркие обмены залпами взаимной ненависти…

Читая нынче тексты XIX века, вы не обнаружите, к примеру, чтобы убежденные славянофилы Аксаковы проявили какое-либо презрение к убеждениям ярых западников Киреевских. Братья Киреевские, в свою очередь, ратуя за признание благородными русскими патриотами европейских ценностей, связанных с католицизмом, в то же время публично признавали, что православие помогло становлению русской государственности, и это была весомая помощь развитию национальной культуры и русского языка…

Что же касается нынешних полемистов, то почвенники, конечно же, радуются возрождению мифа о самом великом и успешном руководителе страны. Сегодня им уже не стыдно и не страшно заявлять: «Быть сталинистом – значит быть патриотом». Больше того, один из центральных посылов нынешних почвенников – это сожаление о том, что «великий Сталин» не успел окончательно искоренить всю прозападную, на их языке, «русофобствующую нечисть»…

Что же до западников, то они готовы оспаривать любую, например, экономическую специфику отечества, которая если и упоминается ими, то, как правило, только в отрицательном смысле.

Поэтому они призывают безоговорочно признать превосходство Запада, схватиться за тамошние ценности как за спасательный круг и аккуратно следовать идущим оттуда рекомендациям. Некоторые договариваются до того, что в интересах России ей надо бы каким-то образом избавиться от своих ядерных ракет. И тогда Запад окончательно освободится от остаточного, но все еще немалого страха перед нами и… конечно, завалит Россию столь желанными иностранными инвестициями. А уж про санкции и разговора не будет – они рассеются, как «с белых яблонь дым».

Чуть более серьезно и концентрированно обостряющееся противоборство двух лагерей проявляется в дискуссии о способах модернизации России вообще и ее экономики в частности.

Отдавая себе отчет в остроте ситуации, связанной с угрозой еще большего отставания России от стран – лидеров современного мира, и предчувствуя необратимость такого замедления, почвенники открыто призывают к уже неоднократно испробованному чисто мобилизационному варианту модернизации страны. Это предполагает широкомасштабную национализацию крупной промышленности, доминирование в экономике директивного планирования и централизации ценообразования.

Ясно, что все это может быть реализовано только в рамках жестко авторитарной политической системы, следовательно, требуется окончательный отказ от демократических начал в управлении страной. В общем, нужна система а ля Сталин.

Так что же, тогда вредоносный Запад мы опять догоним и перегоним? Легко заметить, что на первый план здесь выдвигается государство, а интересы личности в соответствии с царско-советской традицией должны подчиниться интересам общества во главе с «лидером нации» и его командой.

Что же западники? Их лагерь менее однороден. Но общая мантра сводится к тому, что «рынок всемогущ, а государство неэффективно по определению». Поэтому чем его меньше, тем лучше для страны и ее экономики. Разногласия обнаруживаются только по проблеме своевременности внедрения в модернизирующейся стране тех или иных демократических институтов западного образца.

Одни считают, что экономическая модернизация России в принципе невозможна без политической. Утверждается, что только при установлении здесь полного набора уже укоренившихся на Западе демократических институтов диверсификация отечественной экономики станет реальной и устойчивой.

Другие же сомневаются в этом, полагая, что в теперешней российской ситуации, якобы требующей ряда непопулярных рыночных реформ, рановато равняться на теперешние демократические стандарты Запада, и, следовательно, нужно пока ориентироваться на жесткий авторитаризм. Подозреваю, что противоборство западников и почвенников, правда, в сильно завуалированном виде, имеет место и в правящем доме страны. Это, разумеется, не может не влиять на конкретную политику власти, которая до поры до времени была вынуждена лавировать между теми и другими. Сегодня же, судя по всему, она перестает быть над схваткой, все больше тяготея к идеям почвенников, что чревато, с одной стороны, обострением конфликта между общественными группами в России, а с другой – усилением авторитарных тенденций в стране.

Думаю, это серьезная ошибка. Даже если так называемый просвещенный авторитаризм и показан России на нынешней стадии ее развития, власть не должна брать чью-либо сторону в соревновании двух рассматриваемых идеологий. Тем более что их носители демонстрируют не только нелепости типа «нас спасет только Сталин» или «Запад нам поможет». Ведь по большому счету изрядная доля истины есть в воззрениях и почвенников, и западников. Если отбросить крайности и дистанцироваться от экстремистов в обоих лагерях, то есть избавиться от агрессивного мракобесия одних и разрушительного подражательства других, то окажется, что обе идеологии не только совместимы, но и взаимодополняемы. Почвенники, в сущности, персонифицируют утраченные в стране равенство и справедливость, а западники – мучительно трудно приживающиеся, но остро необходимые России ценности свободы и демократии.

Едва ли не самая трагическая особенность сознания тех и других – чрезвычайно низкая договороспособность из-за отсутствия чувства относительности собственной правоты. И еще нельзя забывать о том, что «если вы слишком долго спорите о прошлом, то вы рискуете упустить будущее». Так что пора бы нам понять, что культура «все или ничего» пагубна и бесперспективна. На ее место должна прийти культура диалога, компромисса и консенсуса. И вот тогда, можно надеяться, страна наша замечательная перестанет привычно шарахаться из крайности в крайность, страдая то от «произвола власти», то от «власти произвола», и найдет наконец желаемое равновесие между Свободой и Справедливостью…

Аристотель говорил, что эгоизм порицается не за то, что он есть, то есть не за любовь к самому к себе, а за чрезмерность себялюбия. То же относится и к корыстолюбию. Чувство меры решает все!

Но у нас его нет.

Или свободный рынок, или директивный план?

Свобода и справедливость. Привычный для России выбор между ними всегда ложен.

Если вы утрачиваете одно, теряете и то, и другое. Идеал – взаимодополняемость двух великих ценностей. Норма – их реализованное равновесие (страны Западной Европы и Скандинавии).

Сегодняшняя Россия – точная иллюстрация ложности выбора. Именно в результате бездумного отказа от советской справедливости получили изжитую было архаику – как в политике (всесилие квазимонархической бюрократии), так и в экономике (государственно-монополистический капитализм конца XIX – начала XX века).

И как результат – массовая бедность, бесправие большинства и безумное богатство и вседозволенность свежеиспеченного правящего дома (новые аристократические династии). Теснейшее переплетение власти и собственности.

Не хочу быть моралистом. Но мой жизненный опыт показывает, что здесь нужно смотреть через призму триады идеал–норма–практика. Идеал недостижим, так сказать, по определению, а вот норма может совпадать с действительностью, а может и нет. У нас сила личного интереса, похоже, перешла упомянутую меру, что реально угрожает самому существованию социума. На языке современной экономической теории это означает «провал государства». 

Славянофильство — Философская энциклопедия Рутледжа

DOI

10.4324 / 9780415249126-E047-1

DOI: 10.4324 / 9780415249126-E047-1
Версия: v1, опубликовано в Интернете: 1998
Получено 1 октября 2021 г. с https://www.rep.routledge.com/articles/thematic/slavophilism/v-1

---

Краткое содержание статьи

В славянских странах за пределами России термин «славянофильство» является общим названием для всех сторонников «славянской идеи», независимо от их философских взглядов и политических убеждений.В России же этим термином, как правило, обозначают одну конкретную идеологию, выработанную в 1840-х годах бывшими членами шеллингианского кружка «Любителей мудрости»: Иваном Киреевским (1806–56) и Алексеем Хомяковым ( 1804–60). Среди других его последователей наиболее творческими были бывшие гегельянцы — Константин Аксаков (1817–60) и Юрий Самарин (1819–76). Несмотря на некоторые индивидуальные различия, все эти мыслители разделяли целостный взгляд на мир, который выражался в их философских, теологических и исторических идеях.Их важность не сразу была признана, но после Достоевского и Соловьева стало ясно, что они были самой важной частью «философского пробуждения» России в первой половине XIX века.

Слова «славянофилы» и «славянофильство» изначально предназначались для насмешек. То же самое относилось к словам «западники» и «западничество». Однако все эти термины могли быть истолкованы положительно и в конечном итоге были приняты обеими сторонами спора между «славянофилами и западниками».Но в случае славянофилов это было принято очень неохотно: они считали, что термин «славянофильство» не отражает сущности их философской и религиозной позиции. Кроме того, этот термин содержал довольно вводящее в заблуждение предположение об их солидарности с нерусскими славянами: фактически они сосредоточили свое внимание на «истинно христианском» и «чисто славянском» духовном наследии допетровской Руси. Интерес к судьбам нерусских славян стал играть роль в их идеологии только во время Крымской войны.Это смещение фокуса превратило изначальное славянофильство в форму имперского русского панславизма.

Цитирование статьи:
Валицки, Анджей. Славянофильство, 1998, DOI: 10.4324 / 9780415249126-E047-1. Энциклопедия философии Рутледжа, Тейлор и Фрэнсис, https://www.rep.routledge.com/articles/thematic/slavophilism/v-1.
Авторские права © 1998-2021 Routledge.

Интеллигенция — периферия РоссииПериферия России

[Рэйчел Хикс]

Интеллигенция в ее специфически русском смысле была «классом», который держался вместе только узами «сознания», «критического мышления» или моральной страсти »(Malia, 5).Это была группа людей в 19 веке, которые ставили под сомнение проблемы, стоящие перед Россией, в частности, вопрос о крепостном праве и классе. Каждое поколение интеллигенции принадлежало к разным школам мысли, но все они критиковали Россию. Эти люди, отчужденные своим образованием и часто высылаемые из страны, создали абстрактные идеалы, которые посеяли часть недовольства в 1917 году. Начиная с 1920-х годов, революция создала специфически советскую интеллигенцию в виде нового слоя интеллектуальных «рабочих» в России. Советская Россия — совсем другой оттенок, чем интеллигенция XIX века (Малия, 3).

За годы реформ Петра Великого российское дворянство претерпело серьезные изменения. Петр изменил роль дворян, так что «государственная служба стала единственной деятельностью, дающей право на социальные и экономические привилегии и награды» (Raeff, 38). Поступая таким образом, он создал потребность в большем количестве людей, привлеченных к государственной службе, чем могла обеспечить дворянство. Разночинцы (люди разных рангов) новые неблагородные свободные люди, занявшие множество новых должностей, вызвали недовольство многих дворян из-за их успеха в новой системе (Raeff, 53).Изменение состава государственных военнослужащих потребовало переопределения дворянства. Петр фактически переопределил благородство как «качество характера и ума» (Raeff, 54) и к моменту своей смерти превратил государственную службу из выполнения долга перед царем из любви и страха в занятие, которое служило служению государству. людям и стране. С изменением государственной службы изменились и интересы знати. Они не могли достичь той же степени власти и монополии через государственную службу, которую они могли когда-то, и поэтому они обратились к вестернизации, модернизации и возобновлению интереса к местному уровню (Raeff, 111).Знать изучали западную философию, носили западную одежду и даже говорили на западных языках. Набег на Запад, спонсируемый правительством, вызвал разочарование и изоляцию, поскольку навыки, приобретенные там дворянством, были неприменимы в слаборазвитой России.

На этом петровском фундаменте интеллигенция, по мнению большинства историков, действительно сформировалась в 1830-х и 1840-х годах с интеллектуальными «кругами» ( кружки, ) в России (Малия, 2).Они продолжали свою изоляцию и элитарность и находились под сильным влиянием разночинцев в конце 1800-х годов. Декабристы, революционеры, которые в 1825 г. требовали от Александра I идеалов просвещения, некоторые считают ранней интеллигенцией, поскольку они критиковали правительство; однако, поскольку они не были полностью включены в продолжающуюся риторику отцов, они обычно считаются только предшественниками интеллигенции и катализаторами движения. Действия декабристов, вдохновленные наполеоновскими войнами и западным влиянием, помогли мобилизовать тайные общества и задали политический тон для развития интеллигенции при Николае I (Pomper, 20-21).Николай I продолжал процесс радикализации дворянства, пытаясь подвергнуть цензуре доступную литературу и создавая мучеников из своей политики (Pomper, 40-41). Политика Николая также расширила университетское образование, создав студентов, профессоров и представителей интеллигенции, которые присоединялись к другим, чтобы обсуждать литературу, осуждающую крепостное право, а некоторые даже выступали за насильственные действия. Две из этих групп были славянофилами и западниками; в обоих были радикальные элементы. Славянофилов «можно было бы назвать радикальными консерваторами, поскольку они хотели восстановить политическое, социальное и культурное единство, которое, по их мнению, существовало в России в московский период» (Pomper, 43).Западники выступали за немедленное социальное развитие крестьянских масс, обладающих «уникальными социалистическими и революционными качествами» (Pomper, 43).

Эти круги 1830-х и 1840-х годов являются отцами движения. Сыновья, которые доминировали на сцене с 1850-х годов, были радикализованы больше, чем Отцы, из-за провала Крымской войны и подавления восстаний 1848 года по всей Европе. Нигилизм и популизм, которые отличали их от отцов, требовали «демонстрации правильного радикального стиля в одежде, речи и общем отношении», а Сыновья также отличались отсутствием терпения в отношении высшего образования (Pomper, 67 и 88).Популизм последовал в 1860-х годах как «желание пропустить фазу буржуазного капитализма с помощью крестьянской общины» (Pomper, 101). Освобождение крестьян в 1861 г. осложнило отношение крестьян к интеллигенции; крестьяне были убеждены, что царь в конце концов даст им нужную им землю, поэтому интеллигенция не могла «перевоспитать крестьян в соответствии с сознательной революционной социалистической программой» (Pomper, 124). Переход к народу в 1870-х годах привел к некоторым успехам с хорошо организованной популистской группой «Земля и воля» («Земля и воля»).К 1890-м годам в интеллигенции существовало четкое разделение по поводу «роли крестьян в грядущих революциях» и глубокие идеологические разногласия по поводу интерпретации марксизма и его применения (Pomper, 152). В течение 1900-х годов до революции интеллигенция превратилась во многие партии, которые требовали смены царя и обеспечивали основу для революции и гражданской войны, которые последуют за его падением.

Интеллигенция сформировалась в результате изменений, созданных доктриной Петра и радикализировавшейся на протяжении девятнадцатого века во время борьбы царей за переопределение его власти.Интеллигенция как ментальность не может быть сдержана и не может быть определена. Механика революции и русская исключительность были наследием столетних размышлений интеллигенции.

• Кристофер Рид, «Русская интеллигенция и большевистская революция» История сегодня 34, вып.10 (октябрь 1984 г.): 38. Academic Search Complete, EBSCOhost (по состоянию на 20 февраля 2012 г.).
• Марк Рафф, Происхождение русской интеллигенции: дворянство восемнадцатого века (Нью-Йорк: Harcourt, Brace & World, Inc., 1966).
• Мартин Малиа, «Что такое интеллигенция?» в Российская интеллигенция . Под редакцией Ричарда Пайпса (Oxford University Press, 1961).
• Филип Помпер, Российская революционная интеллигенция (Арлингтон-Хайтс: издательство AHM Publishing Corporation, 1970).
• Стюарт Рамзи Томпкинс, Российская интеллигенция (Оклахома: University of Oklahoma Press, 1957).

История славянофилов и западников в России

Славянофилы развили свои взгляды в идеологических спорах, которые обострились после публикации «Философских писем» русского философа Петра Чаадаева. Славянофилы обосновали уникальный путь исторического развития России, полностью отличный от западноевропейской модели.Они считали, что уникальная особенность России подчеркивается отсутствием в ее истории классовой борьбы крестьянских общин и артелей (кооперативных объединений крестьян и рабочих), а также православия, единственной истинной формы христианства.

Писатели, поэты и ученые Алексей Хомяков, Иван Киреевский, Константин Аксаков и Юрий Самарин сыграли ведущую роль в разработке славянофильского учения. Среди других известных славянофилов были Александр Кошелев, Дмитрий Валуев, Федор Чижов, Иван Беляев, Александр Гильфердинг, Владимир Ламанский и Владимир Черкасский.Писатели Владимир Даль, Александр Островский, Аполлон Григорьев, Федор Тютчев и Николай Языков поддержали социально-идеологические аспекты славянофильского учения. Историки и лингвисты Федор Буслаев, Осип Бодянский и Дмитрий Григорович также поддерживали славянофильские концепции.

Москва была средоточием славянофильского движения 1840-х годов. Славянофилы в основном собирались в литературных салонах Елагина, Свербеева и Павлова, дискутируя там с западниками. Славянофильские произведения подвергались жесткой цензуре, а некоторые участники движения находились под наблюдением полиции и даже арестовывались.Из-за цензуры славянофилы долгое время не имели собственных постоянных изданий и в основном публиковали свои произведения в журнале «Москвитянин». После некоторого смягчения цензуры в конце 1850-х гг. Начали издавать журналы «Русская беседа» и «Сельское благоустройство», а также газеты «Молва» и «Парус».

Что касается исторического развития России, то славянофилы не соглашались с западниками, выступая против принятия западноевропейских политических моделей.В то же время они подчеркнули важность торговли и промышленности, создания новых акционерных компаний и банков, строительства железных дорог и использования сельскохозяйственной техники. Славянофилы выступали за отмену крепостного права сверху и передачу земли крестьянам.

Хомяков, Киреевский и Самарин, главные философы-славянофилы, создали собственное философское учение. Славянофилы считали, что истинная восточно-православная вера, заимствованная Русью, предопределяла особую историческую миссию русского народа.Восточное православие ознаменовалось соборностью — термином, обозначающим органическое единство и интеграцию, а также характерной чертой жизни российского общества. Самые сокровенные основы русской души были сформированы православием и традиционными крестьянскими общинами.

Славянофилы идеализировали патриархальный характер русского народа, принципы традиционализма и восприняли его в духе консервативного романтизма. В то же время они призвали интеллектуалов сливаться с людьми и изучать их образ жизни, культуру и язык.

Славянофильские концепции нашли отражение в философских доктринах, выдвинутых Владимиром Соловьевым, Николаем Бердяевым, Сергеем Булгаковым, Львом Карсавиным и Павлом Флоренским в конце XIX — начале XX века.

Западники — это группа русских интеллектуалов XIX века, выступавших против феодализма и славянофилов в 1840-х годах. Писатель Александр Герцен описал их идеологические диспуты в московских литературных салонах в своей книге «Мое прошлое и мысли».В группу московских западников вошли Александр Герцен, Тимофей Грановский, Николай Огарев, Василий Боткин, Николай Кетчер, Евгений Корш, Константин Кавелин и некоторые другие. Белинский, живший в Санкт-Петербурге, поддерживал тесные связи с группой.

Писатель Иван Тургенев тоже был западником. Представители движения отвергали феодализм и крепостное право в экономике, политической жизни и культуре и требовали социально-экономических реформ западного образца. Западники считали возможным установить буржуазно-демократический строй мирным путем.Они считали, что образование и пропаганда могут сформировать общественное мнение в России и заставить царя начать буржуазные реформы. Также они высокого мнения о реформах Петра Великого.

Западники призывали к преодолению социально-экономической отсталости России на основе передового европейского опыта, а не к продвижению уникальных элементов национальной культуры. Они сделали упор на общие аспекты исторической и культурной судьбы Запада и России, а не на взаимные разногласия.

В середине 1840-х годов движение западников раскололось на либеральное и революционно-демократическое крыло после крупного спора между Герценом и историком Тимофеем Грановским. Либеральное крыло состояло из Анненкова, Грановского, Кавелина и некоторых других, а революционно-демократическое крыло — из Герцена, Огарева и Белинского. Обе группы разошлись во мнениях относительно отношения к религии. Грановский и Корш проповедовали бессмертие души, а демократы и Боткин проповедовали атеизм и материализм.Обе группы также обсудили конкретные методы реформ и пореформенное развитие России. Демократы выступали за революционную борьбу и строительство социализма. Эти разногласия нашли отражение и в эстетической, и в философской сферах.

На философию первых западников оказали влияние Иоганн фон Шиллер, Георг Гегель и Фридрих Шеллинг, а затем Людвиг фон Фейербах, Огюст Конт и Анри де Сен-Симон.

Западники перестали существовать как уникальный аспект русской общественной мысли после реформ Александра II, способствовавших капиталистическому развитию.

Взгляды западников излагались русскими либеральными мыслителями конца XIX — начала XX века.

Империя периферии | Транснациональный институт

Борис Кагарлицкий — один из самых известных российских диссидентов-марксистов, который много писал по целому ряду вопросов. Его последнее предложение — одно из лучших. Это история России (и Советского Союза), которая прочно помещает ее в более широкие европейские и мировые рамки. Это знаменует собой разрыв с двумя доминирующими традициями в русской историографии — славянофилами и западниками-либерализаторами, которые рассматривают российскую историю как уникальную или аномальную.Первые воспринимают самобытную сущность, даже «душу», объясняющую историческую траекторию России; вторые пытаются понять, почему Россия отклонилась от европейской «нормы» и, следовательно, как она может вернуться на свои более истинные позиции. Кагарлицкий считает, что Михаил Покровский, один из важнейших историков-большевиков (1868-1932), обеспечивает ключевую аналитическую призму — роль коммерческого капитализма — в понимании эволюции российского государства и общества. Но это остается неполным теоретическим основанием до тех пор, пока его не объединят с разновидностью анализа мировых систем, наиболее важными практиками которого были Фердинанд Бродель, Иммануэль Валлерстайн, Самир Амин и Андре Гундер Франк.Только тогда можно понять, почему сравнительная отсталость России по отношению к крупным европейским странам и ее периферийный статус воспроизводились на протяжении веков. Затем начинается серьезный теоретический спор между марксистскими мыслителями и историками, касающийся самого понимания капитализма как исторически возникающего явления. Один подход (который включает теорию мировых систем) определяет рост капитализма через распространение торговли, городов, денег и рынков, а также через растущее международное разделение труда, которое сопровождает и способствует этому.Напротив, школа, которая сейчас больше всего ассоциируется с работами Роберта Бреннера и его поклонников, настаивала на подъеме стабильного аграрного капитализма сначала в Англии через трансформацию производственных отношений в сельской местности — капитализма в одной стране, чей последующий промышленный и экономический успех и конкурентоспособность Давление вынудило других европейских соперников осуществить сверху (со стороны государства) меры, которые в некоторых случаях стимулировали буржуазные революции снизу (и гражданскую войну в США), чтобы сделать возможным всеобъемлющее капиталистическое преобразование и развитие этих стран.Более промежуточную позицию занимает Перри Андерсон, который говорит о процессе капиталистического развития в Европе и Северной Атлантике с добавленной стоимостью. Обе эти позиции решительно отличаются от Каргалицкого, который твердо прибил свой флаг к мачте анализа мировых систем, заявив (стр. 13), что «капитализм вырос одновременно как мировая экономическая система и как способ производства». (Мой акцент) Хотя эта важнейшая теоретическая позиция серьезно не защищается, а оппозиция Бреннера / Андерсона не опровергается системно, автор принял подход Мировых Систем, поскольку он явно находит его наиболее подходящим для его понимания и изложения русской истории со времен средневековья. в данный момент.Можно не согласиться с его теорией, но все же найти этот обзор увлекательным, глубоко информированным и временами блестящим по своему содержанию. Как это так? Это связано с тем, что подход «центр-периферия» мировых систем также будет проходить во многом по той же территории и прийти к тем же суждениям, что и исследования, основанные на альтернативном теоретическом главном ключе, таком как «неравномерный и комбинированный» процесс экспансии и развития капитализма. различные уровни, будь то географические, социологические, политические или технологические.Опираясь на работы Покровского, Кагарлицкий помещает периферийный характер России с девятнадцатого века и далее в бесконечное воспроизведение конфликтов между промышленным и торговым капитализмом. Это контрастирует с развитым капитализмом Центра, где это напряжение в значительной степени разрешается в пользу промышленного капитализма внутри страны, в то же время позволяя процветающему коммерческому капитализму за границей, который затем действует как конвейерная лента для передачи излишков из колоний и из политически важных стран. независимые периферии, такие как Россия (и Латинская Америка) к Центру.Более того, неизбежные долгосрочные кризисы чрезмерного накопления, с которыми капиталистические страны / регионы должны столкнуться по самой своей природе, в областях развитого капитализма « разрешаются » крупными реконструкциями / реорганизациями, основанными на новых технологических революциях и путем создание новых отношений между государством и частным капиталом, например Кейнсианство / фордизм, а затем неолиберализм. Если это общие рамки, представленные во введении на 25 страницах, две трети оставшегося текста (включая концевые примечания) посвящены обзору России с девятого века до конца девятнадцатого.В этих главах есть увлекательный рассказ о формировании изначального государства Русь, об отношениях России с другими европейскими державами на протяжении веков, о важности балтийской торговли для ее экономики. Здесь Кагарлицкий серьезно возражает против различных школ исторической интерпретации относительно того, как эти и другие факторы лучше всего сочетаются друг с другом, чтобы объяснить формирование российского общества, невзгоды Московского государства, цель и влияние столыпинских реформ в отношении крепостничества, преемственности и изменения в экономической структуре России, где одним из таких ключевых факторов преемственности является роль России (в соперничестве с Польшей) как экспортера зерна в Европейский центр.Попутно автор обсуждает причины возвышения Ивана Грозного и Петра Великого и влияние их политики на развитие социально-экономической и политико-культурной формации России. Очевидно, что в этом отношении между историками ведутся ожесточенные оценочные споры. Если не может не впечатлить глубина и размах исследований, представленных на этих страницах, окончательные суждения о точности сделанных выводов лучше оставить тем, кто гораздо более знаком с российской историей и наукой, чем этот рецензент может когда-либо претендовать.Общий вывод Кагарлицкого ясен. Даже когда царская Россия с течением времени становится расширенной территориальной единицей и достигает значительной степени развития, даже индустриализации, это существенно укрепляет ее статус как «периферийную империю». Поражение в Крымской войне (когда Россия стремилась к расширению за счет османов) из-за того, что Великобритания и Франция не желали поддерживать такое расширение, ускорило поворот России к частичным реформам в сельской местности и процессу индустриализации сверху вниз, который сильно зависел от иностранные инвестиции и иностранный кредит.К чему все это привело в социальном и политическом плане на рубеже двадцатого века? Почему революция 1905 года была облегчена, но не вызвана поражением России от Японии в 1904 году? Почему революция 1917 года? Несмотря на разные теоретические предпосылки, Кагарлицкий мало спорил с Троцким. Неравномерное и комбинированное капиталистическое развитие России создало крайне нестабильную ситуацию — слабую «социологическую смесь» старых сельских элит и новых капиталистов, обязанных как иностранному капиталу, так и имперскому государству, также зависящему от внешнего капитала, перед значительным слоем бедных крестьянских собственников. и большой безземельный слой, неспособный быть полностью поглощенным растущим, но ограниченным по секторам процессом индустриализации, который, в свою очередь, создал быстрорастущий городской пролетариат (и интеллигенцию), все более враждебный господствующим классам и имперскому государству.В отличие от буржуазных революций во Франции и США, где растущая новая элита могла использовать существенную поддержку населения снизу, российские правящие классы, намного более слабые внутренне по сравнению с низшими классами и, следовательно, опасаясь этого, никогда не могли надеяться на радикальную капиталистическую реструктуризацию. только это могло вывести Россию в ряды передовых капиталистических государств. Если объективные условия для революционных изменений назрели, то большевикам и их руководству принадлежит заслуга в создании субъективных условий, которые могли бы воспользоваться этой ситуацией.В главах, в которых прослеживается эволюция Советского Союза с 1917 года до сегодняшней России, автор демонстрирует замечательное чувство равновесия. Кагарлицкий правильно настаивает, в противовес правым и либеральным историкам, что не существует тоталитарной преемственности с 1917 по 1991 год. Период с 1917 по 1919 год был периодом выдающегося политико-демократического расцвета, не имеющего себе равных во многих отношениях ни с чем, когда-либо созданным где-либо еще. С 1919 года до «Великого поворотного момента» принудительной коллективизации (1929-32) — это период авторитарного однопартийного правления, который все еще сильно отличается от сталинского тоталитаризма тридцатых и сороковых годов до его смерти в 1952 году.За этим последовал авторитаризм постсталинского Советского Союза до Горбачева, а затем распад СССР. Кагарлицкий предлагает оригинальное и мощное понимание того, как тесно увязать «Великий поворотный момент» с Великой депрессией. Традиционно считалось, что с тех пор, как Советский Союз избежал затяжной депрессии тридцатых годов, его экономика была явно отключена от мирового рынка. Но после гражданской войны Советский Союз мог осуществить свою программу индустриализации только за счет экспорта зерна для импорта необходимых машин и оборудования.Великая депрессия из-за снижения цен на зерно на мировом рынке сделала для Советского государства более настоятельную необходимость принудительной реквизиции зерна (даже когда общее производство упало) не только для прокормки городов, но и для экспортных целей. Только с 1931 по 1932 год он смог осуществить масштабную программу индустриализации импортозамещения, которая защитила его от Великой депрессии. Россия после 1991 года испытала более серьезный экономический спад, чем во время Первой или Второй мировой войны. В настоящее время рейтинг развитых / развивающихся стран по стране ниже того, что он имел при царском правлении, не говоря уже о том, чего он добился при советской власти.Сегодня из-за неправильного правления Ельцина (олигархический капитализм) и Путина (бюрократический капитализм) Россия политически представляет собой « авторитарную демократию » (разновидность президентской автократии), в то время как экономически она в первую очередь является тем, чем она была на протяжении веков — экспортером сырья ( плюс оружие). Тогда это выражает постоянство периферийного и относительно отсталого капитализма, только теперь он потерял свою «империю». В этом системном переходе от « деформированного социализма » к деформированному капитализму привилегированные и влиятельные (верхние бюрократические слои), наиболее ответственные за угнетение большинства при советской системе, являются именно теми социальными слоями, которые стали крупнейшими собственниками. бенефициары этого огромного структурного изменения.У тех, кто сейчас вступил в ряды глобальной капиталистической элиты, есть все основания приветствовать этот переход и принять ценности и убеждения победителей в холодной войне. Вот почему худшая история неизменно создается победителями и их побежденными бывшими противниками, которые теперь стали их практическими, интеллектуальными и моральными соучастниками. Лучшие и наиболее сбалансированные истории исходят от проигравшей стороны, от тех, кто выступал против правящей элиты прошлого, отказываясь принять их бесчестие и предрассудки; и которые также отказываются поддаться обману и предубеждениям победителей и их интеллектуальных прихвостней.Поэтому нам нужно быть благодарными за то, что дал нам Кагарлицкий, и надеяться, что найдутся или будут другие, которые пробьют такую ​​же независимую и смелую борозду. Борис Кагарлицкий, Империя периферии: Россия и мировая система, Pluto Press, 2008 г., переплет, стр. 364.

МакАртур Игорь Зевелев о будущем России

Первоначально опубликовано в журнале «Россия в глобальной политике», директор российского офиса MacArthur Игорь Зевелев утверждает, что русская идентичность вырастет из существующего исторического наследия и глубоко укоренившихся культурных традиций, которые в то же время адаптируются к новому вектору глобального развития. разработка.

Распад Советского Союза не решил для россиян «национального вопроса». Скорее это событие породило вопрос. Впервые за столетия миллионы людей, считающих себя русскими, оказались разделенными политическими границами и теперь вынуждены жить в нескольких соседних государствах. С 1992 года политика России в отношении этнических русских, проживающих за рубежом, строилась как осторожный и умеренный ответ на этот вызов. Россия не поддерживает ирредентистские настроения в Крыму, Северном Казахстане и других местах компактного проживания этнических русских.Россия предприняла первую попытку защитить своих граждан и соотечественников за рубежом с помощью военной силы в августе 2008 года в Южной Осетии и Абхазии, где этнические русские составляют лишь около двух процентов местного населения. Означает ли это, что этнический фактор не играет значительной роли в восприятии и политике России в отношении постсоветского пространства? Может ли ситуация измениться в будущем?

Отношение к тому, что около четверти россиян проживает за пределами России, из которых более половины — в соседних государствах, может стать важнейшим фактором развития национальной идентичности России и системы международных отношений в Евразии в XXI веке. .

Сейчас в России есть два основных подхода к «русскому вопросу». Первый — это радикальный националистический дискурс о «разделенной нации», который, однако, не оказывает сильного влияния на конкретную политику. Второй подход включает умеренные концепции «диаспоры» и «русского мира», а также государственную политику в отношении «соотечественников». Если поместить эти два подхода в более широкий контекст формирования российской идентичности за последние два столетия, то можно сказать, что они отражают традиционное сосуществование двух принципов — этнонационального и наднационального.

После распада Советского Союза казалось, что многие факторы создали благоприятные условия для усиления этнического самосознания русских и их ведущей роли в формировании новой национальной идентичности России. Русские, которые сейчас составляют около 80 процентов населения страны (по сравнению с 43 процентами в Российской империи в конце 19 века и 50 процентами в Советском Союзе), впервые за всю историю являются абсолютно доминирующей этнической группой в стране. последние два столетия.Русский этнический национализм получил мощный интеллектуальный импульс в работах Александра Солженицына, который был первым великим мыслителем, бросившим вызов наднациональной традиции в ее имперской форме. Глубокий экономический кризис 1990-х годов и трудности, с которыми столкнулись этнические русские в соседних национализированных государствах, создали предпосылки для политической мобилизации вокруг этого вопроса. Приток мигрантов в крупные российские города в последнее десятилетие спровоцировал распространение ксенофобских настроений и экстремистских группировок.

Однако русский этнический национализм еще не стал серьезной силой в России и не оказывает существенного влияния на политику страны в отношении соседних государств. Наднациональные аспекты российской идентичности в различных формах (имперской, советской, цивилизационной и универсалистской) продолжают играть значительную роль. Почему? Может ли ситуация измениться в обозримом будущем? Какие в этом случае могут быть международные последствия?

НЕПРЕРЫВНОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ

Опыт других стран показал, что обычно именно этнонационалисты начинают строить национальное государство на руинах империи.Кемалистская Турция начала свой эксперимент с построения национального государства с геноцида и изгнания армянского, греческого и курдского меньшинств. Австрийцы приветствовали аншлюс, прожив двадцать лет в небольшом постимперском государстве. После распада Югославии Сербия и Хорватия начали проявлять агрессивный национализм и попытались перекроить постюгославскую политическую карту. Во всех бывших советских республиках существовали этнополитические мифы, изображавшие государство как родину коренного народа.Во всех этих случаях такие взгляды выросли из традиций исторического романтизма, которые предполагают, что человечество можно аккуратно разделить на нации, и что нации, предопределенные исторически или этнически, имеют определенные священные права.

В силу ряда исторических факторов Россия возникла на обломках Советского Союза как незрелая нация с удивительно низким уровнем самосознания и без какого-либо массового национального движения. В этом его принципиальное отличие от других бывших советских республик, в частности от стран Балтии, Грузии и Армении.

На протяжении веков в сознании россиян не существовало четких и исторически обоснованных критериев, которые позволили бы им отличить «нас» от «них». Неясная ситуация с границами русского народа была важным фактором, определявшим историческое развитие Евразии на протяжении как минимум трех столетий и способствовавшим построению гигантской империи.

Российская империя и ее преемник Советский Союз были территориально целостными образованиями, как Габсбург или Османская империя: между центром и периферией не существовало естественных границ.В России, а затем и в Советском Союзе функцию центра выполняла не какая-то центральная территория, а столица — сначала Санкт-Петербург, а затем Москва. Именно географический фактор сыграл важную роль в формировании национальной идентичности России. Его главной особенностью было сочетание тесно переплетенных этнической и имперской составляющих. Важно отметить, что Российская империя сформировалась до того, как сформировалась современная российская национальная идентичность. На протяжении веков российская элита была больше заинтересована в расширении границ империи, чем в укреплении национальной идентичности.

Отсутствие четких границ между империей и ее российским ядром позволило некоторым аналитикам сделать вывод об отсутствии доминирующей этнической группы в России: все группы, включая русских, были подданными имперского центра. Эта точка зрения, которая на первый взгляд служит самооправданием для россиян, играет решающую роль в их постсоветском сознании. В сегодняшней России нет политической силы, которая рассматривала бы империю как инструмент продвижения интересов россиян за счет других народов.Этот фактор резко контрастирует с идеологией и официальной историографией других новых независимых государств. Что еще более важно, это отражает глубоко укоренившееся в сознании постсоветских россиян убеждение, что империя была бременем для русских (Александр Солженицын), или что она служила интересам всех народов (Геннадий Зюганов), или что это была империя. зло для всех из-за своей коммунистической природы в советский период (либералы).

Еще одним фактором, который до недавнего времени сдерживал формирование массового русского национализма, является общность культурных, языковых и исторических корней России, Беларуси и Украины и, как следствие, отсутствие четких границ между восточными славянами.Это обстоятельство веками заставляло российскую элиту «смягчать» свой национализм, точно так же, как существование «собственной империи» (Шотландия, Уэльс и Северная Ирландия) в Соединенном Королевстве подавляло английский национализм.

Еще одним фактором, сыгравшим важную роль в ослаблении русского национализма, была концепция «советского народа» и поддерживающие ее реалии. Дети от смешанных браков, люди, живущие вдали от «исторической родины», русские в крупных городах — все эти категории оказались особенно восприимчивыми к данному понятию.Русские восприняли это с большей охотой, чем другие этнические группы, потому что быть «советским» косвенно означало быть русскоязычным и признавать «цивилизаторскую» миссию русской культуры и ее экстерриториальный характер на всей территории Советского Союза.

Теоретически концепция «советских людей» в Советском Союзе и идея «плавильного котла» в США имели много общего. (Американские концепции «мультикультурализма» и «разнообразия» также имели своих идеологических родственников в Советском Союзе — концепцию «свободного союза процветающих наций.”)

Некоторые националисты жаловались, что имперская роль лишает русских их этнической идентичности. Писатели-славянофилы выражали озабоченность тем, что «советский патриотизм» разрушает русское национальное самосознание, и сетовали на то, что жители российских городов все чаще называют себя «советскими людьми». В наши дни стало модным отвергать существование реалий, которые стояли за появлением концепции «советских людей»; Однако эта концепция адекватно отражала некоторые тенденции (такие как объединение народов и формирование нового сообщества), хотя игнорировала некоторые другие явления (например, национальное пробуждение, прежде всего среди нерусских народов).

Государственные институты способствуют построению нации. В 20 веке нации в основном создавались государствами, а не наоборот. Этнические русские считали своей родиной весь Советский Союз, что резко контрастировало с другими этническими группами, для которых родиной была только их собственная этническая республика. Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) в составе Советского Союза не имела многих характеристик, которыми обладали другие советские республики. Имперский центр слился с этническим русским центром.У РСФСР не было ни своей столицы, ни своей коммунистической партии (до 1990 г.), ни своего членства в ООН (в отличие от Украины и Беларуси). Недоразвитость русской национальной идентичности и нечеткие границы русского народа во многом объяснялись институциональной слабостью РСФСР.

На протяжении всей советской истории — от Владимира Ленина до Михаила Горбачева — существовал общий политический знаменатель, который существенно ослаблял формирование русского этнического самосознания, все более стирая его отличие от наднационального сознания; этим знаменателем была борьба, которую вели все советские режимы — хотя и не всегда последовательно — против русского национализма.Систематическое ограничение русского национализма было ценой, которую советское руководство было готово заплатить за сохранение многонационального государства.

Невыразимое русское национальное сознание является ключевым фактором, объясняющим, почему Советский Союз распался так мирно, особенно по сравнению с кровавым распадом другой коммунистической федерации — Югославии, где большинство сербов имело более четкое представление о своей национальной идентичности. Возможно, Россия без четких исторических и культурных границ была единственным мирным решением «русского вопроса» после распада Советского Союза.Как это ни парадоксально звучит, но непоследовательные и запутанные отношения между Москвой и республиками, составляющими Российскую Федерацию, а также умеренная, а иногда и крайне неэффективная политика в отношении этнических русских, проживающих на постсоветском пространстве, оказались благоприятными факторами для обеспечения безопасности в Евразии в период переходный период в первые постсоветские годы. Попытки выработать четкий подход к построению национального государства могли привести к катастрофе, поскольку они неизбежно привели бы к пересмотру политических границ России.Следует добавить, что политическая элита России за последние 18 лет часто вела непонятную политику; однако эта политика оказалась полезной — не из-за мудрости элиты, а из-за ее крайней слабости и неспособности четко сформулировать национальные интересы страны.

НАЦИОНАЛЬНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО В ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ РОССИИ

Массовый национализм обычно следует за национализацией элиты. В течение полутора веков интеллектуальные битвы за будущее России были сосредоточены на ее отношениях с Европой.

Современные дискуссии о русской идентичности уходят корнями в споры XIX века между славянофилами и западниками в России. В те годы, как и сегодня, внимание общественности было сосредоточено на отношениях России с Западом и взаимодействии с ним. Проблемы, связанные с многонациональным составом Российской империи, отношениями русских с другими народами, а также границами русского народа, не играли существенной роли в дискуссиях между славянофилами и западниками, которые впоследствии стали традиционными для дискуссий среди русская интеллигенция.

Характерно, что специфические проблемы национальных меньшинств в России впервые рассматривались с относительно последовательных теоретических позиций не в интеллектуальных салонах Санкт-Петербурга или Москвы, а в киевском Братстве святых Кирилла и Мефодия. Тон в этих дискуссиях, начавшихся в 1846 году, задавали украинский поэт и общественный деятель Тарас Шевченко и русский ученый Николай Костомаров, изучавшие историю Украины. Ни один из них не мог даже представить себе отдельного существования славянских народов.Более того, Шевченко и Костомаров выступали за создание панславянской федерации либеральных государств, в которую вошли бы Россия, Украина, Польша, Богемия, Сербия и Болгария. Тогда никто не рассматривал то, что сейчас является Беларусью, как отдельную страну, даже потенциально.

В 1869 году Николай Данилевский предпринял попытку соединить идеи славянофильства, панславизма и империализма в своем произведении «Россия и Европа». По мнению Данилевского, общая славянская культура могла бы послужить основой для ведущей роли русских в будущей федерации славянских народов со столицей в Константинополе.Эта концепция выявила наднациональную, цивилизационную тенденцию в развитии российской идентичности.

В XIX веке произошло еще одно важное интеллектуальное событие, которое наложило важный отпечаток на более поздние дискуссии: идея «универсального» характера русской идентичности. Эта идея, начатая славянофилами, была развита Достоевским, который написал в своем знаменитом очерке 1880 года о Пушкине: «Ибо в чем еще сила русского национального духа, как не стремление в его конечной цели к универсальности и всеобъемлющему гуманизму? ” В своих рассуждениях Достоевский, как и славянофилы, и западники, ссылался только на Европу: «Да, судьба русских бесспорно общеевропейская и универсальная.Стать настоящим и всесторонним русским означает, может быть (и это вам следует помнить), стать братом всех людей, универсальным человеком, если хотите ». Достоевский с поразительной страстью выразил некоторые важные черты русского национального самосознания своего времени: его открытость, наднациональность и мессианизм. Достоевский восхищался способностью Пушкина понять всю европейскую культуру и вложить ее в русскую душу. Универсализм Достоевского сродни философии «избранного народа» евреев и американцев.Как правило, это легко сочетается с патернализмом по отношению к другим народам.

Между тем политика России в XIX веке определялась не идеями Данилевского или Достоевского, а доктриной «официального национализма», сформулированной графом Сергеем Уваровым. «Православие, самодержавие и народность» были провозглашены столпами империи. Третий принцип триады — «национальность» — был самым расплывчатым. Главный вопрос того времени оставался нерешенным: была ли Российская империя государством русских и для русских или это было наднациональным образованием, требующим от всех одинаковой лояльности к монархии?

Славянофилов и западников, Данилевского, Достоевского, Уварова и других интересовало место России в отношении Европы, славянского единства и вселенной, но не других народов империи.Они считали, что «малоросы» (украинцы), «белоросы» (белорусы) и «великороссы» (этнические русские) были одним русским народом, в то время как все другие этнические группы в империи игнорировались в их теоретических исследованиях. Очевидно, игнорирование развития западных регионов империи, особенно Польши, где в то время росло этническое сознание, было интеллектуальной ошибкой.

Когда во второй половине XIX века формирование наций стало набирать обороты, политика русификации стала приобретать все более заметные очертания, особенно активизировавшись в период правления Александра III.Произошел очевидный сдвиг от деэтнического мышления императорского двора, который был в первую очередь озабочен лояльностью подданных царю, к попыткам этнически окрашенных людей превратить нерусских в русских или, в других случаях, обеспечить верховенство народа. Русские над другими «пробуждающимися» народами. Этот сдвиг создал предпосылки для появления русских как отдельной нации. Тем не менее к 1917 году, когда лояльность россиян к трону была близка к нулю, они все еще не были сплоченной нацией в современном понимании этого слова.

Русский философ Петр Струве писал: «Крах монархии… показал крайнюю слабость национального самосознания в самом сердце Российского государства — среди масс русского народа». Удивительно, но, как и славянофилы семьюдесятью годами ранее, Струве игнорировал проблемы состава населения Российской империи и места этнических русских в государстве как вопросы первостепенной важности. Точно так же лидер Конституционно-демократической партии России Павел Милюков писал о формировании единой русской наднациональной нации, недооценивая при этом национальное пробуждение нерусских народов в империи.

В 1920-х годах, после большевистской революции в России, группа молодых интеллектуалов в изгнании (Петр Савицкий, Николай Трубецкой и другие), которые называли себя евразийцами, внесла важный вклад в дискурс о русской идентичности. В своем поиске истоков русской нации они не ограничивались славянскими корнями и утверждали, что тюркские и угро-финские элементы сыграли важную роль в развитии русской нации. Они первыми включили неславянские народы в теоретические исследования русской идентичности.Согласно их теории, Россия возникла на основе единого географического пространства и самосознания; он не был ни европейским, ни азиатским — он был евроазиатским. Хотя представители евразийской школы имели существенные различия с другими теоретиками, они продолжали традицию наднационального, неэтнического подхода к определению «русскости».

Большевики были партией, которая уделяла «национальному вопросу» наибольшее внимание. Они объявили Российскую империю «тюрьмой народов», осудили «великорусский шовинизм» и провозгласили право всех народов страны на самоопределение.Однако вопреки провозглашенным ими принципам большевики постепенно воссоздали централизованное государство в границах, которые фактически совпадали с границами Российской империи. За это пришлось заплатить подавление этнического русского национализма и создание национально-территориальных административных единиц для других народов бывшей империи, которым была предоставлена ​​различная степень автономии.

Большевики пошли на значительные уступки нерусским этническим группам, предоставив им этнические территории и предоставив им право на самоопределение, чтобы заручиться их поддержкой.Они были уверены, что россияне, как более «продвинутая» нация, разделяют их социальные идеалы и не нуждаются в таких уступках.

Когда стало очевидно, что «мировая революция» будет долгосрочной целью, уступки нерусским этническим группам, населявшим Советский Союз, стали постоянными. Централизованная роль Коммунистической партии Советского Союза служила основным противовесом этнонациональной федеративной системе. Когда к власти пришел Михаил Горбачев, влияние партии стало ослабевать, и государство начало распадаться.

НАЦИОНАЛЬНО-ГОСУДАРСТВЕННОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО КАК ПОТЕНЦИАЛЬНАЯ УГРОЗА БЕЗОПАСНОСТИ

Многие на Западе верят, что Россия перестанет быть источником угрозы для мира и для себя, когда откажется от своих имперских амбиций и станет «нормальным» европейским национальным государством. Они рассматривают расплывчатые границы русского народа как тревожное и угрожающее явление, которое может привести к попыткам восстановления империи. Напротив, они рассматривают национальное государство как проверенную временем, знакомую и мирную альтернативу.Такой подход не учитывает многие серьезные угрозы международной безопасности, которые могут возникнуть в результате механистических попыток поставить Россию в один ряд с ее соседями.

В процессе строительства нации ключевой вопрос состоит в том, кто должен принадлежать нации и каковы должны быть ее границы. Самыми деструктивными чертами любого процесса построения нации были поглощение этнических и религиозных меньшинств или разрушение крупных политических образований (как правило, многонациональных государств).Чувство этнической общности и солидарности слишком часто основывалось на враждебности по отношению к другим. Границы любого западного государства и их наций сформировались в результате многочисленных войн, вспышек внутреннего насилия или сочетания того и другого.

Для России попытка построить национальное государство на руинах империи неизбежно означала бы вызов ее федеративной структуре, включающей множество этнотерриториальных административных единиц, и поставила бы под сомнение ее внешние границы, основанные на искусственно созданных административные границы установлены много лет назад большевиками.Несомненно, такая попытка легко может подорвать всю систему региональной и глобальной безопасности.

Этническая принадлежность русских стала более заметной по мере того, как имперская оболочка упала после распада Советского Союза. Русский этнический национализм в настоящее время не является хорошо организованной политической силой, но он может быстро расти, особенно если цель построения нации станет частью политического дискурса. Термин «нация» традиционно имеет сильный этнический, а не гражданский оттенок в советской и постсоветской академической среде, в общественном мнении и политике.Как это часто случалось в европейской истории, общая культура может в какой-то момент восприниматься как естественная политическая граница, которая может стать плацдармом для требований объединить всех россиян под одной политической крышей.

Переопределение России в более конкретных этнических терминах, как это произошло во многих других государствах-преемниках Советского Союза, может стать самым опасным мероприятием за всю ее историю — главным образом потому, что реализация этого проекта неизбежно повлечет за собой пересмотр постсоветских границ.Суть этнонационалистической программы может заключаться в восстановлении географического соответствия между государством и нацией и создании нового политического образования на территории, где проживают этнические русские и некоторые другие восточные славяне. Это означало бы воссоединение России, Белоруссии, части Украины и северного Казахстана. Интересно, что Александр Солженицын назвал северный Казахстан «Южной Сибирью и Южным Уралом (или Зауральем)».

Нельзя сказать, что подобные идеи пропагандировались только маргинальными политиками.В период с 1998 по 2001 год было несколько попыток воплотить подобные идеи в законодательных инициативах. Государственная Дума обсудила несколько законопроектов, в том числе «О национально-культурном развитии русского народа»; О праве русского народа на самоопределение и суверенитет на всей территории России и на воссоединение в едином государстве; и О русском народе, но ни один из них не был принят. Реальность ставила на повестку дня самые разные задачи, и прагматизм российской элиты каждый раз брал верх над идеологическими построениями отдельных политических групп.

После установления жесткого президентского контроля над парламентом в 2003 году вопрос о разделенной российской нации и ее праве на воссоединение стал маргинальным. Тем не менее, Коммунистическая партия включила тезис о разделенном русском народе в свою программу и подтвердила свою приверженность этой идее на своем недавнем 13-м съезде. В программе Либерально-демократической партии по-прежнему содержится требование признать россиян разделенной нацией. Некоторые члены партии «Единая Россия», особенно депутат Госдумы Константин Затулин, не устают повторять, что русский народ — «самая большая разделенная нация в мире.«Многочисленные сайты и националистическая часть блогосферы активно популяризируют эти идеи.

Гражданская нация — альтернатива этнической нации. Милюков и Струве писали о формировании общероссийской нации до большевистской революции. Сегодня российский ученый Валерий Тишков настаивает на том, что современная российская гражданская нация уже существует. В условиях доминирования этноцентрических подходов этот дискурс весьма полезен. В то же время российская гражданская нация — это скорее проект, вектор возможного развития и одна из тенденций.В стране есть большие группы людей, которые считают себя гражданами Российской Федерации, но принадлежат к другой нации, кроме русской — татарской, осетинской и так далее. Российская Конституция фиксирует эту ситуацию. Кроме того, за рубежом очень много соотечественников, считающих себя частью русской нации. Развитие гражданской идентичности также лишает легитимности нынешних границ России, поскольку ставит под сомнение необходимость разрушения Советского Союза: почему считалось, что демократическое государство не может быть построено на гражданских принципах в его прежних границах?

Для построения реальной гражданской идентичности нация должна иметь законные и, желательно, исторически обоснованные границы, а также стабильные и эффективные государственные институты.Общероссийский народ в нынешних границах Российской Федерации молод, нестабилен и слаб. Регулярные выборы, политические партии, общие социальные и экономические проблемы и политика могут постепенно стать оболочкой для новой политической нации. Однако фактическое отсутствие демократических институтов и масса нерешенных вопросов между этнотерриториальными образованиями федерации и центром являются серьезными препятствиями на этом пути. Северный Кавказ является ярким примером трудностей, с которыми могут столкнуться усилия по построению общей гражданской идентичности в России.Это очевидная угроза безопасности не только России, но и всего мира.

Национальное государство — это очень специфический феномен, которого нет — и, вероятно, никогда не будет — в большинстве стран мира. Следует ли России (или любому другому современному государству) шаг за шагом повторить путь западноевропейских стран, который они прошли два столетия назад? Есть ли альтернатива строительству национального государства в сегодняшней России?

ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Этнические и наднациональные принципы продолжат сосуществовать в российской идентичности в обозримом будущем.Вопрос в том, какую форму примут эти принципы? Как они будут соотноситься друг с другом? И какие последствия это будет для международной безопасности?

Наднациональный проект в любой форме — будь то империя, Советский Союз, славяно-православная цивилизация или «универсальный» человек Достоевского — всегда продукт элиты. Идея нации, этнической или гражданской, более демократична. Если российское общество станет более демократичным, баланс между двумя принципами может измениться в пользу «этнического».«Это вполне соответствовало бы мировым тенденциям. В этом случае идея «разделенной нации» может занять центральное место во внешней политике страны, что может иметь катастрофические последствия для стабильности в регионе.

Интеллектуальный вызов, брошенный Солженицыным наднациональной традиции в ее имперской и советской формах, до недавнего времени оставался без ответа. Однако, начиная с 2008 года, впервые после распада Советского Союза, российское правительство заговорило о большом наднациональном проекте.Все чаще идеологические основы внешней политики формулировались в терминах цивилизационной принадлежности страны. Продолжая традицию XIX — начала XX веков, Россия пришла к этому пониманию не через осознание «разделения» русских и их взаимодействия с соседними народами, а в результате натянутых отношений с Западом. Провал попыток стать независимой частью Большого Запада и осознание того, что эти планы могут означать нечто большее, чем сиюминутная ситуация на международной арене, заставили Россию еще раз задуматься о своем месте в мире.Кроме того, претензия на статус великой державы вынудила руководство России попытаться сформулировать цели своей внешней политики в терминах, выходящих за рамки национальных интересов.

Идеологически концепция цивилизации оказалась очень близкой российским властям. В XIX веке об особой русской цивилизации говорили обычно консерваторы, прежде всего философы Николай Данилевский и Константин Леонтьев. Так же думал покойный Сэмюэл Хантингтон.Александр Дугин давно утверждает, что Россия — это не страна, а цивилизация. Идея цивилизаций не очень совместима с либеральными концепциями глобализации и универсальности демократических ценностей.

На сегодняшний день российские власти сформулировали два возможных подхода к цивилизационной принадлежности России. Один из них был сформулирован президентом Дмитрием Медведевым в своей речи в Берлине в июне 2008 года: «Окончание« холодной войны »позволило наладить действительно равноправное сотрудничество между Россией, Европейским союзом и Северной Америкой как тремя ветвями европейской цивилизации.Однако министр иностранных дел России Сергей Лавров заявил, что принятие западных ценностей — это лишь один из двух основных подходов к развитию человечества. По его словам, Россия выступает за иной подход, который предполагает, что «конкуренция становится поистине глобальной и приобретает цивилизационное измерение; то есть предметом конкуренции теперь являются ценности и модели развития ». Летом 2009 года в письме в латышскую русскоязычную газету Лавров употребил термин «Великая русская цивилизация.”

Однако создается впечатление, что российские власти не видят большого противоречия между этими двумя подходами и рассматривают их не как взаимоисключающие, а как взаимодополняющие. Один подход предназначен для Запада, а другой — для соседних государств и соотечественников за рубежом. С одной стороны, концепция России как отдельной большой цивилизации позволяет ей легко парировать критику своего недемократического строя. С другой стороны, это позволяет России интерпретировать «русский вопрос» в современном духе XXI века: «Русская цивилизация — это наше государство вместе с Русским миром, в который входят все, кто тяготеет к русской культуре.В этом контексте идея «разделенной нации» звучит архаично. Выбор между двумя подходами к цивилизационной принадлежности России в конечном итоге будет определяться прагматическими соображениями, сосредоточенными, как всегда, на отношениях России с Западом, а не с ее непосредственными соседями.

В 2009 году Русская Православная Церковь присоединилась к дискуссиям о России как центре особой цивилизации. Патриарх Московский и всея Руси Кирилл начал изображать не главу Русской Православной Церкви и русского народа, а наднационального духовного лидера «Святой Руси», в которую входят Россия, Украина, Беларусь, Молдова и — в более широком масштабе. — все православные христиане.Продолжая в какой-то мере православную консервативную традицию Константина Леонтьева, патриарх, очевидно, поставил перед собой задачу сохранить восточнославянскую цивилизацию, уважая нынешние политические границы и существующие культурные различия. Последнее обстоятельство — новый аспект в политике Русской Православной Церкви. Во время своего визита в Украину в августе 2009 года Патриарх Кирилл часто обращался к прихожанам на украинском языке и называл Киев «южной столицей русского православия», а не просто «матерью городов русских».«Спустя 18 лет после распада Советского Союза Русская Православная Церковь теперь является единственным учреждением, которое все еще объединяет Россию и большую часть Украины.

Для Патриарха Кирилла православие не сводится только к «русской вере». Это серьезное изменение по сравнению с предыдущими годами, когда православные иерархи благосклонно относились к концепции «разделенной нации», которая, конечно, выглядит гораздо более провинциальной, чем идея духовного лидерства во всей цивилизации.Символично, что Патриарх Кирилл приказал, чтобы в его Тронном зале были вывешены флаги всех государств, находящихся под юрисдикцией Московского Патриархата, а не только флаг Российской Федерации. В 2009 году Русская православная церковь проявила себя в качестве основного участника дискурса о российской идентичности и отношениях России с соседними государствами и остальным миром. Православие стало играть роль одного из важнейших институтов сохранения наднациональных начал в российском сознании и сохранения единства цивилизационного пространства Евразии.

Однако ситуация, когда широкая и разнообразная российская наднациональная традиция будет сведена к деятельности Церкви, может нанести серьезный геополитический урон. Многие русские и другие восточные славяне являются светскими или номинальными православными верующими, и они не готовы определять свою идентичность исключительно религиозными факторами. Возникает также вопрос о соседних странах, которые являются преимущественно мусульманскими, хотя часто технически, но в то же время принадлежат к российскому цивилизационному пространству — к этим странам относятся, прежде всего, Казахстан и Кыргызстан.

Чтобы Россия могла «влиять на окружающий мир через свою цивилизационную, гуманитарно-культурную, внешнеполитическую и другую привлекательность», как сказал Лавров, она должна использовать универсалистские, гуманитарные традиции интеллектуального наследия России. Если Россия не предложит миру универсальные человеческие ценности, она не может надеяться, что научится использовать «мягкую силу» в международных отношениях.

Однако исторический опыт показывает, что даже если Россия будет использовать универсалистские принципы при проецировании своего имиджа на международную арену, она может встретить негативную реакцию.Действительно, за последние три столетия русская «высокая» культура развивалась в рамках империи, и «универсальность» была ее ключевой характеристикой. С одной стороны, это помогло ему получить мировое признание. Отнюдь не «провинциальный» или «ограниченный», он легко впитал достижения других, в первую очередь европейских, культур и внес выдающийся вклад в развитие человечества. С другой стороны, попытки включить «всех и их брата» в безграничную «универсальную» Россию через культуру и прочее постоянно вступали в противоречие со стремлениями соседних народов, большинство из которых не желают становиться «универсальными». , видя за таким «универсализмом» де-факто русификацию и воспринимая это как угрозу самому своему существованию.Исторические и культурные мессианские традиции резко контрастируют с новой геополитической ситуацией, в которой сегодня оказалась Россия.

Российская идентичность вырастет из существующего исторического наследия и глубоко укоренившихся культурных традиций, в то же время адаптируясь к новому вектору глобального развития.

Эта статья впервые появилась в журнале Russia in Global Affairs , № 4, октябрь-декабрь 2009 г.

Реализм и судьба России — Открытые письма ежемесячно

Месяц в деревне Иван Тургенев Перевод Ричарда Нельсона, Ричарда Пивера и Ларисы Волохонской Театральная коммуникационная группа, 2015 Русский опыт всегда делал литературу эмоционально трогательной и интеллектуально стимулирующей до необычайной. высокий градус.Неудивительно (и уж точно не секрет), что мастера русской литературы, особенно XIX века, составляют большую часть западного канона. И именно предрасположенность к универсальности скрывает потенциальную странность места русской литературы в западной культуре, учитывая вопрос о том, является ли Россия частью Запада вообще. В качестве прозрачной линзы, сквозь которую можно увидеть это требование, соблазнительно изысканные произведения драматурга и писателя Ивана Тургенева представляют собой критику и восхищение как русскими традициями, так и ценностями, основанными в эпохе разума в Западной Европе.Его тонкая и острая пьеса « Месяц в стране », в которой говорится именно об этом, обрела новую жизнь в руках известных переводчиков Ричарда Пивера и Ларисы Волохонски, которые продолжают свою серию из тридцати с лишним томов напоминания английским читателям о величие и актуальность лучшей русской литературы. По этому случаю к ним присоединился Ричард Нельсон, который в дополнение к своему большому каталогу пьес поставил A Month in the Country на театральном фестивале в Уильямстауне в 2012 году.Центральным источником напряжения в России XIX века был разнообразный ответ на модернизационные реформы XVIII века Петра Великого и Екатерины Великой. Они включали движение к конституционализму и введение ряда чинов на государственной службе, которые стремились смягчить чистый кумовство аристократии. Эти либеральные достижения сопровождались строгой цензурой, имперской экспансией и безжалостным контролем крепостной системы, и поэтому не предоставляли свободы, которую мы сейчас принимаем как данность.Но они, тем не менее, были достаточно радикальны — хотя бы косвенно — для того, чтобы фактически разорвать интеллектуальную жизнь страны на две части. С одной стороны были славянофилы, самые разные мистики, писатели, религиозные мыслители и политики, которые, несмотря на их многочисленные различия, придерживались единого мнения. к мнению, что Россия была страной уникального происхождения с замкнутой судьбой, которую можно было разбавить только западным влиянием. Самыми известными теперь среди них были, по-своему, романисты Гоголь, Толстой и Достоевский.Противостояли этой точке зрения западники, , или западники, которые поддержали реформы и стремились к большей идентификации с остальной Европой, особенно с Францией, Германией и Англией. Такой образ мышления находил одобрение среди высших слоев общества, которым нравились элегантные платья, забавная опера и утонченная чувственность Запада, даже если эти дерзкие молодые люди, заинтересованные в научном и политическом Просвещении, расстраивали их привязанность к особенно мягкому языку. мистика.Но западники не были исключительно светскими женщинами и вульгарными учеными. Многих привлекала не только свобода и процветание Запада, но также живость и глубина его художественных и философских традиций. Главным среди поклонников этой группы был Тургенев, многие из работ которого исследуют возможные последствия западного влияния в стиле, менее похожем на стиль его пылких соотечественников, но более похожем на реализм его друзей Флобера и Генри Джеймса, родившихся в 1818 году в богатой семье. Юные годы Тургенев изучал философию, историю и литературу в столицах Европы.Побывал в университетах Москвы, Санкт-Петербурга, Берлина. Он читал Гегеля, был лично знаком с анархистом Михаилом Бакуниным и получил раннюю поддержку от западнического критика Виссариона Белинского. В тяжелые последние годы правления Николая I Тургенев эмигрировал в Париж (вместе с большей частью российской интеллигенции ), где подружился с Флобером. У обоих были общие литературные вкусы и пренебрежение радикальной политикой, и именно эта дружба (а также враждебные русские читатели, раздражающие цензоры и пожизненный роман с оперной певицей Полиной Виардо) удерживала Тургенева в Париже — и вдали от него. Россия — на протяжении большей части его дальнейшей жизни.Правление Николая I было заведомо реакционным с особым рвением цензуры. Это создавало удушающую атмосферу, когда каждый писатель опасался за свою жизнь, если он скажет неправильное слово. И это вполне оправданно: участия молодого Достоевского в группе либерального чтения было достаточно, чтобы приговорить его к смертной казни, хотя, как известно, приговор был заменен четырьмя годами каторжных работ в тот момент, когда будущий писатель смотрел на стрельбище. Сам Тургенев был приговорен к месяцу тюрьмы и двум годам ссылки в своем имении частично за публикацию некролога Гоголю, частично за «Зарисовки спортсмена » 1852 года, сборник рассказов, который, помимо того, что оказал влияние практически на каждого последующего русского писателя , сыграли значительную роль в обращении общественного (то есть аристократического) мнения против крепостничества.Помня свои идиллические дни охоты и жестокое обращение со стороны властной матери, Тургенев создал эти истории с удивительной легкостью, в которых темы деградации и смерти уравновешивались пастырской красотой и почти благородной жизненной силой. Зарисовки спортсмена сделали Тургенева одним из величайших русских писателей, и впечатление, которое, несмотря на презрение со стороны все более славянофильских современников, таких как Достоевский и Толстой, осталось живым. Фактически, через полтора столетия в будущем это презрение кажется еще более странным для столь проницательного летописца все более проблемного взаимодействия между Россией и Западом. «Месяц в стране» был опубликован в 1855 году после пяти лет борьбы с цензорами и проводился только в 1872 году, когда он и его автор уже добились международной известности. Действие происходит в начале 1840-х годов в течение нескольких дней в имении забывчивого аристократа по имени Аркадий Ислаев. Игра сосредоточена вокруг его жены Натальи, которая на семь лет младше него и несказанно скучает. Михаил Ракитин, друг нашего дома, моложе Аркадия на шесть лет, безумно любит Наталью.Хотя она не отвечает ему взаимностью, она успокаивает его из-за того, что ему больше нечего делать. Действие начинается незадолго до знакомства с приехавшим на лето молодым симпатичным наставником, в которого Наталья (вместе со своей подопечной Верой) влюбится. До его приезда, по схеме, знакомой любому читателю литературы 19-го века, жители поместья и их многочисленные знакомые проводят время, играя в карты и скучая друг на друга. В этой толпе выделяется циничный врач Шпигельский:

Наталья: Доктор.Как дела? Шпигельский: Мне очень нравится этот вопрос … Значит, вы здоровы. Как у меня дела? Приличный доктор всегда здоров, разве что просто встает и умирает… (Смеется) Наталья: Сядьте. На самом деле у меня хорошее здоровье … но я не в духе … а это что-то вроде нездоровья. Шпигельский: ( Садится к Наталье Петровне ) Давай посмотрим на твой пульс … (Он прощупывает ее пульс) Ах, нервы , нервы … Мало ходишь, Наталья Петровна … не хочешь смеяться … вот что … Михаил Александрыч, что ты смотришь? Я всегда могу прописать тебе несколько капель.Наталья; Ничего не имею против смеяться … ( С анимацией ) Вот вы, доктор … у вас злой язык, мне это в вас нравится, и я уважаю! … Скажите что-нибудь смешное, Михаил Александрыч продолжает философствовать сегодня .Шпигельский: ( Взглянув украдкой на Ракитина ) Очевидно, страдают не только нервы, но и желчь немного поднялась…

Прямо под поверхностью этого возмездия находятся социальные и духовные условия, которые так горячо оспаривались во времена Тургенева.Скука, сарказм, злость — то утешение, которым наслаждаются высшие классы, омрачено глубокой пустотой в центре их жизни. Они укоренились в своем богатстве и страдают от склероза, несомненно, связанного с тем фактом, что пока они отдыхают, поколения крепостных живут и умирают в неволе — это те условия, на которые отвечали как славянофилы, так и западники, и которые породили Два типа людей, которые Тургенев помогал охарактеризовать на протяжении всей своей работы. Первым из них были лишние люди, роль, прообразом которых были «Евгений Онегин» Пушкина и Печорин Лермонтова в « Герой нашего времени », а имя дано в собственном дневнике Тургенева «». Неизвестный .Высокообразованные, богатые, часто обаятельные и привлекательные, эти молодые люди, тем не менее, жили в духовной изоляции, лишенные смысла, без войны или любви, за которые стоило бы сражаться и умирать. В «Месяц в деревне » изобилие Ракитина делает его неподготовленным к любви к Наталье, и поэтому он проводит дни в тревоге:

Ракитин: […] Ах, какие они смешные, люди только с одной мыслью в голове, одной целью, одним занятием в жизни… Как я, например.То, что она сказала, правда: мелочи с утра до ночи подмечаешь, а сами превращаешься в мелочь… Это все правда. Но я не могу жить без нее.

Второй тип был известен как нигилисты — термин, придуманный немецким теологом Фридрихом Якоби, но популяризированный благодаря шедевру Тургенева, роману « отцы и дети ». Это были люди, убежденные в бесполезности традиционных ценностей (хотя большинство из них не довели это до крайности, с которой мы теперь ассоциируем этот термин), и выступали за радикальный эгалитаризм, часто сопровождаемый преданностью науке.В серии «Отцы и дети » Тургенев дал нам Евгения Баразова, студента-медика, как прототипа нигилиста, взгляды которого меняются, когда он влюбляется. Месяц в деревне — нигилистическая роль принадлежит врачу Шпигельскому. Через призму своего научного обратного снобизма он с презрением наблюдает за аристократами, с которыми общается. Они просто ничего не могут сделать, чтобы заслужить его уважение, поскольку все они — невольные продукты морально и интеллектуально обанкротившейся культуры.В начальных битвах с цензорами длинные речи доктора сильно пострадали, хотя современным глазам может показаться не слишком политически опасным скептический взгляд на любовь и брак:

Шпигельский: […] С каких это пор женятся только умные люди? В остальном, может быть, но в браке дурак имеет право на свою долю. Вы говорите, что я сам был вовлечен в это… Я не участвовал. Вот как это случилось: друг просит меня замолвить за него словечко … Что, отказываться … Я выполняю поручение друга.Ответ: «Большое спасибо. Пожалуйста, не беспокойтесь больше … »Я понимаю и больше не волнуюсь. И вдруг меня разыскивают, воодушевляют, так сказать … я иду. Возмущение! Это моя вина?

Действие пьесы — что «скучающая красавица», как назвали Наталью в рецензии на недавний спектакль, влюбляется в Баляева (который сам представляет собой смесь нигилиста и лишнего человека) и разрушает жизнь всех, пытаясь сделать это. зарождающееся дело дело — предсказуемо.Несимпатичная публика, сытая по горло английскими и французскими комедиями о манерах, которые вдохновляли Тургенева, могла бы счесть пьесу просто очередным зепадником-интеллектуалом, пытающимся вестернизировать Россию. И в этом, в известной степени, и есть точка зрения Тургенева. Его увлечение западным стилем было чем угодно, но только не побегом из родной страны. Именно так он взаимодействовал с душой России, и, учитывая постоянно повышаемые ставки в связи с политическими и культурными событиями, именно так он пытался помочь спасти страну от самой себя.Необычайный огонь, который прожигает российский опыт, дает чудесный свет, но он также может сравнять страну с землей. Любая альтернатива, будь то возвращение к славянским корням или принятие западного Просвещения, принесет только больше неприятностей в руки опрометчивых мужчин и женщин. Таким образом, в « Месяц в деревне » должен быть услышан не кто-либо из персонажей, а сам драматург: осторожный, чувствительный и, возможно, прежде всего реалистичный.____ Джека Хэнсона предыдущие обзоры и стихи для Открытых писем можно найти здесь.

Права ЛГБТ: славянофилы против западников

Призывы к бойкоту зимних Олимпийских игр в Сочи из-за прав ЛГБТ поднимают многовековой вопрос: будет ли Россия склоняться к Западу, становясь более открытой и либеральной, или к Востоку, становясь более открытой и либеральной. более закрытый и авторитарный?

Протестующий против геев выкрикивает лозунги на митинге гей-прайда в Санкт-Петербурге.Петербург. Фото: Reuters

На протяжении веков, с тех пор, как Петр Великий попытался навязать России столицу и правительство в европейском стиле, русские обсуждали, чем они хотят, чтобы Россия стала — европейским обществом, наследником эпохи Просвещения, с религиозным плюрализмом западного стиля, законами и т. Д. и социальная организация, или более патерналистский авторитарный режим, уходящий корнями в славянский национализм и православную религию.

Фактически, в течение последних трех столетий российские лидеры пытались использовать оба пути.Екатерина Великая и ее двор говорили по-французски и развлекали Вольтера, а в девятнадцатом и начале двадцатого века русские художники переняли и преуспели в последних западных стилях — романе, драме, оркестровой музыке и балете — в то время как русские математики и ученые расширили границы возможного. Европейские знания.

Русские также стремились подражать политическим и экономическим институтам западного образца, создавая выборный законодательный орган (Думу) и политические партии, а также стремясь заменить традиционную общинную организацию крестьянских деревень рационализированной индивидуальной земельной собственностью.Однако на протяжении всего царского периода Россия также сохраняла абсолютную власть царя и господство помещичьей знати. В конечном итоге напряженность между модернизирующими, космополитическими тенденциями в обществе и авторитарной и привилегированной структурой правительства и общества породила Коммунистическую революцию и Союз Советских Социалистических Республик.

Однако СССР не лучше разрешал эти парадоксы. Марксистская идеология была импортирована из Западной Европы и делала упор на современный научный прогресс, рабочую организацию и быструю индустриализацию.Советы стремились заменить православную веру научным атеизмом и заменить приверженцев традиционной русской славянофильской культуры новыми советскими гражданами, которые вышли за рамки буржуазного национализма. Тем не менее, Советы также поддерживали авторитарный политический режим и впали в устойчивое состояние культурной и политической «холодной войны» с Западной Европой и Северной Америкой.

Опять же, противоречие между желанием быть более современным и экономически развитым, как Западная Европа, и реалиями жизни в закрытых и авторитарных экономических и политических системах коммунистических обществ привело к восстаниям, сначала в Восточной Европе, затем в СССР. что привело к краху коммунистического авторитаризма, распаду Советского Союза и возникновению новых демократических государств в Восточной Европе, Балтии и Российской Федерации (в регионах Южного Кавказа и Центральной Азии возникли новые государства, но они были менее демократичны в своей работе).

Противоречия, выявленные анти-гомосексуальным законодательством

Новая Российская Федерация, однако, не разрешила эти старые парадоксы и снова демонстрирует двойственное отношение к тому, кем она хочет стать. Ничто так лучше не показывает противоречия в сегодняшней России, чем недавний закон, запрещающий пропаганду в защиту геев.

Российские ЛГБТ-активисты протестуют против закона о пропаганде геев в России. Фотография: AP

В то же время, когда Россия стремится приветствовать мир и показать, насколько она заслуживает того, чтобы ее считали равной с другими крупными державами, проводя Зимние Олимпийские игры в Сочи и другие крупные международные спортивные соревнования и форумы, Россия приняла законы, подчеркивающие отказ от социальной траектории Европы.

За исключением Италии, все государства Западной Европы разрешают юридические союзы однополых пар. Полные браки однополых пар стали легальными в Бельгии, Дании, Франции, Исландии, Нидерландах, Норвегии, Португалии, Испании и Швеции, а также во все большем числе штатов Соединенных Штатов Америки.

Напротив, Россия не только продолжала запрещать однополые союзы; теперь он даже запретил обсуждение и публикацию любых мыслей в пользу того, что гомосексуальное поведение и права геев должны быть приняты [среди несовершеннолетних — прим. редактора ].Несомненно, для российских властей это просто кажется защитой традиционных православных верований и, следовательно, вопросом внутренних интересов, который не должен волновать посторонних.

Тем не менее, посторонние явно очень обеспокоены социальными протестами против нового законодательства России и даже обсуждением бойкота Олимпийских игр в Сочи, распространяющимся по всему миру. Почему российское законодательство привлекло такое внимание?

Скорее всего, он не вызвал бы такого всеобщего внимания, если бы не совпадение новых законов и подготовка к сочинской Олимпиаде.Хорошо это или плохо, но Олимпийские игры привлекают внимание всего мира к принимающей стране. Люди спрашивают не только, какие спортивные состязания они увидят, но и какие площадки будут предоставлены и как принимающая страна будет относиться к международным посетителям и гостям? А местное население спрашивает — как на нас повлияет Олимпиада?

В этом году в Бразилии мы стали свидетелями протестов, вызванных протестом местного населения против того, сколько Бразилия тратит на олимпийские стадионы, и против того, как бразильское правительство нарушает свои обещания использовать Олимпийские игры для улучшения инфраструктуры и транспорта для простых людей. нация.Вместо этого обычные люди столкнулись с повышением платы за проезд на автобусе для финансирования строительства стадиона, и они вышли на улицы в знак протеста против этого предательства.

Точно так же люди во всем мире, которые с нетерпением ждали Олимпийских игр в Сочи, обнаружили, когда все внимание обратилось на Россию, что Россия отходит от социальных ценностей в отношении прав геев, которые все больше признавались во всем мире.

Вместо этого казалось, что Россия возвращается к своей исторической одержимости обращенной внутрь себя традиционной православной верой и авторитарным типом правления, который всегда сопровождал ее.Протесты и разговоры о бойкоте были ответом — не в основном против России как таковой, а скорее как попытка вернуть Россию на путь присоединения к европейской траектории все более широкого и более общего понимания прав человека.

Протесты и разговоры о бойкоте вокруг Сочи сами по себе не будут иметь большого значения; спортсмены еще приедут, и Игры будут продолжаться. Но протесты важны для демонстрации того, насколько Россия все еще борется со своей многовековой проблемой того, каким обществом она хочет стать.

Будет ли Россия склоняться к Западу, становясь более открытым, космополитическим, либеральным обществом европейского типа? Или он наклонится на Восток, превратившись в более закрытое, православное, консервативное, авторитарное общество азиатского типа. Или он будет продолжать пытаться использовать оба варианта и тем самым создавать напряженность, которая может снова привести к новой волне протестов и смене правительства? Протестующие в других странах могут напомнить России, что она все еще сталкивается с этой проблемой, но россиянам придется решать ее самим.