Русский Гомер. Илиада. Одиссея. Перевод. Сальников

Русские переводы «Илиады»

Первый полный стихотворный перевод «Илиады» Гомера на русский язык был осуществлён Николаем Гнедичем.

​

Список полных русских переводов «Илиады»

(Указаны стихотворные переводы, выполненные гекзаметром)

​

Гнедич Николай Иванович — перевод 1829 г.

Минский Николай Максимович — перевод 1896 г.

Вересаев Викентий Викентьевич — перевод 1949 г.

Сальников Александр Аркадьевич — перевод 2011 г.

​

​

Список всех русских переводчиков «Илиады»

(Указаны авторы как полных, так и неполных переводов, выполненных как в стихах, так и в прозе)

Ломоносов Михаил Васильевич (1711-1765) — поэт, писатель, крупный ученый. Впервые фрагменты из «Илиады» Гомера переводил ещё Михаил Ломоносов.

​

Кондратович Кирьяк Андреевич (1703 — около 1790) — переводчик XVIII века. Первый полный русский перевод «Илиады» Гомера, сделанный прозой, и не с греческого,а с латинского языка, исполнил К. Кондратович около 1760 году. «Перевод Гомеровых Илиады и Одиссеи» так и остался в рукописи, среди огромного количества ненапечатанных трудов Кондратовича.

​

Екимов (Акимов, Якимов) Пётр Екимович (???? )… в гимназии специализировался в греческом и латинском языках…. В России интерес к «Илиаде» с достаточной определенностью обнаружился в XVIII веке, когда появился первый прозаический опыт перевода «Илиады» П.Е. Екимовым. Перевод «Илиады» П. Екимова вышел в свет в 1776 и в 1778 гг. Екимов переводил с древнегреческого языка, и в его переводе есть удачные выражения, некоторые из которых использовал Гнедич в своём переводе.

​

Костров Ермил Иванович (1755-1796) — талантливый переводчик и поэт. Костров Е. И. создал первый большой стихотворный перевод: в 1787 г. напечатал первые шесть песен «Илиады» в стихотворном переложении, сделанном александрийскими стихами (русский гекзаметр): (п. I—VI, 1787; п. VII—IX, «Вестник Европы» 1811).

​

Мартынов Иван Иванович (1771-1833) — переводчик  греческих и латинских классиков. И. Мартынов перевёл «Илиаду» прозой в начале XIX века. В 1823-29 годах Мартынов издал 26 томов переводов греческих классиков — Софокла, Гомера, Геродота, Пиндара и других. Все переводы снабжены обширными историко-филологическими объяснениями. Стихи переведены прозой, кроме Анакреонта, переданного белыми стихами. Считается, что литературное достоинство его переводов невелико.

​

Кронеберг Иван Яковлевич (1788-1838) — русский эстетик, переводчик, литературный критик, филолог, педагог. В 1826 году И. Кронеберг опубликовал разбор всех песен «Илиады».

​

Гнедич Николай Иванович (1784 — 1833) — русский поэт, наиболее известный как переводчик на русский язык «Илиады». Николай Гнедич продолжил дело Кострова и в 1809 г. издал 7-ю песню «Илиады», переведенную тем же размером, а в 1813 г. дописал 11-ю песнь. Стремление наиболее тесно приблизиться к стилю оригинала, придерживаясь принципов немецких переводчиков (например, Фосса), привело Гнедича, начавшего было переводить «Илиаду» александрийским стихом, к использованию гекзаметра. Только в 1829 г. вышло полное издание «Илиады» размером подлинника. Достоинства перевода Гнедича (изд. 1-е, Санкт-Петербург, 1829; неоднократно переиздавался) — чрезвычайная близость к подлиннику и вместе с тем сжатость и выразительная энергия языка; но «высокий» стиль перевода, обилие архаизмов и славянизмов являлись несколько устаревшими уже для его времени.

​

Жуковский Василий Андреевич (1783 — 1852) – русский поэт, почётный член, а затем и академик Петербургской Академии наук. В. Жуковский перевёл лишь первую и вторую песни «Илиады» с 1849 г. по 1850 г. (с 2-го по 17-е октября 1849 г. Жуковский работал над II песнью; после почти годового перерыва, в августе 1850 г. переведена вся I песнь). При жизни Жуковского эти неоконченные переводы не публиковались.

​

Ордынский Борис Иванович (1823 — 1861) — русский филолог, преподавал древние языки, был талантливым популяризатором классической древности. Б. Ордынский перевел (простонародным простым языком) 12 рапсодий «Илиады» («Отечественные Записки», тома 86-88, 1853 г.) Попытка Ордынцева перевести «Илиаду» русским «народным» языком считается совершенно неудачной.

​

Минский (псевдоним; наст. фамилия Виленкин) Николай Максимович (1855 — 1937) — поэт, религиозный философ, переводчик. Впервые перевод «Илиады» в исполнении Минского опубликован в 1896 году издательством Солдатёнкова. Поскольку перевод Гнедича к концу XIX века уже оказался устаревшим, то появилась потребность дать перевод «Илиады» в упрощенном виде, без всяких славянизмов и на основе только современного русского литературного языка. Такой перевод и предпринял Н. Минский. Перевод Минского ближе и к современному языку и к современному состоянию филологической науки, считается вполне удачным, но уступает сжатой выразительности Гнедича.

​

Грузинский Алексей Евгеньевич (1858 — 1930) – историк литературы, литературовед, этнограф и педагог. В 1912 году А. Грузинский попытался «подновить» «Илиаду» в переводе Гнедича более современным языком, но это  «подновление» по мнению литературоведов было проведено очень непоследовательно и часто в ущерб силю языка и точности перевода Гнедича.

​

Радциг Сергей Иванович (1882 — 1968) — русский и советский филолог-классик, переводчик, профессор Московского университета. В 1940 году С. Радциг опубликовал небольшие отрывки перевода (23 стиха Илиады и 31 стих Одиссеи) в своей работе «История древнегреческой литературы».

​

Вересаев (псевдоним; наст. фамилия Смидович) Викентий Викентьевич (1867 — 1945) – русский писатель, переводчик. В 1949 году опубликован его перевод «Илиады» Гомера, который считается наиболее удачным в ХХ веке и неоднократно переиздавался.

​

Шуйский Павел Александрович (1878 — 1955) – русский филолог. П. Шуйский известен переводами Гомера. Его перевод «Одиссеи» опубликован в 1948 г. Но его перевод «Илиады» до сих пор не издан. Пока оцифрована только первая песня «Илиады» в переводе Шуйского, и его комментарии к ней.

​

Сальников Александр Аркадьевич (1963 г.р.) — поэт, писатель, драматург. В 2010 — 2011 годах А. Салдьников работал над традиционным переводом «Илиады» классическим гекзаметром.

По отзывам многих читателей перевод «Илиады» А. Сальникова уже отмечен как лучший и наиболее удобный для чтения.

Русские переводы «Одиссеи»

Первый полный стихотворный перевод «Одиссеи» Гомера на русский язык был осуществлён Василием Жуковским. 

​

Список полных русских переводов «Одиссеи»

(Указаны стихотворные переводы, выполненные гекзаметром)

​

Жуковский Василий Андреевич — перевод 1849 г.

Вересаев Викентий Викентьевич — перевод 1945 г.

Шуйский Павел Александрович — перевод 1848 г. 

Сальников Александр Аркадьевич — перевод 2015 г.

​

​

Список всех русских переводчиков «Одиссеи»

(Указаны авторы как полных, так и неполных переводов, выполненных как в стихах, так и в прозе)

Екимов (Акимов, Якимов) Пётр Екимович, перевёл прозой «Одиссея. Героическое творение Омира». (с еллиногреческого языка), 1788 г.

​

Мартынов Иван Иванович (1771-1833) — переводчик  греческих и латинских классиков. И. Мартынов перевёл «Одиссею» прозой в начале XIX века, 1826-1828 гг.

​

Жуковский Василий Андреевич (1783 — 1852) – русский поэт, почётный член, а затем и академик Петербургской Академии наук. Жуковский перевёл «Одиссею» в 1849 году с немецкого подстрочника.

​

Радциг Сергей Иванович (1882 — 1968) — русский и советский филолог-классик, переводчик, профессор Московского университета. В 1940 году С. Радциг опубликовал небольшие отрывки перевода (23 стиха Илиады и 31 стих Одиссеи) в своей работе «История древнегреческой литературы».

​

Вересаев (псевдоним; наст. фамилия Смидович) Викентий Викентьевич (1867 — 1945) – русский писатель, переводчик. В 1953 году опубликован его перевод «Одиссеи» Гомера.

​

Шуйский Павел Александрович (1878 — 1955) – русский филолог. Его перевод «Одиссеи» опубликован в 1948 г. 

​

Исраэль Шамир (1947 г.р.) — российско-израильский писатель, переводчик и публицист. Перевод «Одиссеи» выполнен в 1980-х годах с перевода поэмы на английский язык Лоуренсом Аравийским. Перевод выполнен прозой.

​

Амелин Максим Альбертович (1070 г.р.) — русский поэт, переводчик, литературный критик и издатель. В 2013 году опубликовал стихотворный перевод первой песни «Одиссеи». 

​

Сальников Александр Аркадьевич (1963 г.р.) — поэт, писатель, драматург. В 2015 году опубликовал новый современный стихотворный перевод «Одиссеи».

​

Ефремов Борис Алексеевич (1944 г.р.) — журналист, опэт, прозаик, критик. Опубликовал перевод «Одиссеи» в 2016 г.

Необычные переводы «Илиады» и «Одиссеи»

(Указаны авторы не совсем обычных «переводов» на русский язык «Илиады» и «Одиссеи» Гомера. В основном переводы стихотворные, но сделаны не гекзаметром)

Стариковский Григорий Геннадьевич (1971 г.р.) – поэт, переводчик, эссеист. Преподает латынь и мифологию. Перевёл четыре песни «Одиссеи» в 2016 г., не гекзаметром.

Казанский Аркадий Аркадьевич, «Илиада» и «Одиссея», переводы 2017 года, построенные пятистопным анапестом с постоянным чередованием женских и мужских окончаний строф, по подобию строя «Божественной комедии» Данте, с разбивкой на строфы по три строки, где первая и третья строка каждого трёхстишия рифмуется со второй строкой предыдущего трёхстишия.

nromashov3.wixsite.com

Переводы Гомера Готовые сочинения

Древнерусский читатель мог найти упоминания о Гомере (Омире, как его называли на Руси, следуя византийскому произношению) уже в “Житии” первоучителя Кирилла, а о троянской войне прочесть в переведенных уже в киевскую эпоху византийских всемирных хрониках. Первая попытка стихотворного приложения небольших фрагментов гомеровских поэм принадлежит Ломоносову. Тредиаковский перевел гекзаметром – тем же стихотворным размером, которым писал Гомер роман французского писателя Фенелона “Приключения Телемаха”, написанный по мотивам “Одиссеи”, а точнее “Телемахии”, о которой упоминалось выше. “Телемахия” Тредиаковского содержала ряд вставок – прямых переводов с греческого.

Во второй половине XVIII века поэмы Гомера переводил Ермил Костров. В XIX веке были сделаны ставшие классическими переводы “Илиады” Гнедичем и “Одиссеи” Жуковским. По поводу перевода Гнедича Пушкин написал гекзаметром сначала такую эпиграмму: “Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера Боком одним с образцом схож и его перевод”.

Потом Пушкин тщательно вымарал эту эпиграмму и написал следующую: “Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи Старца великого тень чую смущенной душой”. После Гнедича перевод “Илиады” был осуществлен еще и Минским, а затем, уже в советское время – Вересаевым, однако эти переводы были не столь удачны. Переводом же “Одиссеи” после Жуковского долгое время никто не занимался и все же через почти 100 лет после Жуковского “Одиссею” перевел Шуйский, а затем и Вересаев, но опять же, эти переводы не получили столь широкого распространения и признания. VI. Заключение Поэмы “Илиада” и “Одиссея”, приписываемые слепому старцу Гомеру, оказали огромнейшее, ни с чем не сравнимое влияние на всю историю античной культуры, а позже и на культуру нового времени.

Огромное мастерство слагателя этих поэм, их эпохальность, красочность, колорит привлекает читателя и поныне, несмотря на огромную временную пропасть, лежащую между ними. К сожалению, великое множество вопросов, связанных с поэмами Гомера, еще не разрешены, и вряд ли будут разрешены уже когда-нибудь. Особенно остро стоит вопрос об авторстве этих поэм, но ничего действительно определенного на этот вопрос ответить нельзя, как нельзя было ответить и сто и тысячу лет назад.

При написании этой работы мы не ставили себе цель ответить на какие-либо вопросы, а просто попытались сделать некий небольшой общий обзор на тему о Гомере и его поэмах.

Loading…

Переводы Гомера

ege-russian.ru

4. Переводы Гомера. Гомер

4. Переводы Гомера

Желающие изучать Гомера должны начать, конечно, с изучения самого текста. Не владеющие греческим языком должны начать изучение русских переводов, которые, между прочим, обладают высокими качествами, так что ими по праву может гордиться русская литература.

«Илиаду» полностью впервые перевел известный русский писатель и представитель пушкинской школы Н. И. Гнедич в 1829 г. Последние издания этого перевода появились уже в советское время. Это: Гомер, Илиада, перевод Н. И. Гнедича. Редакция и комментарий И. М. Троцкого при участии И. И. Толстого. Статьи песнь Ф. Преображенского, И. М. Троцкого и И. И. Толстого, Academia. M.-Л., 1935. В том же 1935 г. это издание появилось в этом же издательстве в большом формате и улучшенном виде. Недавно перевод Гнедича появился целиком в собрании собственных стихотворений этого переводчика в большой серии «библиотека поэта»: Н. И. Гнедич, Стихотворения. Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Н. Медведевой, Л., 1956. Перевод Гнедича вызвал большую литературу, так как в свое время он явился замечательным образцом переводческого искусства и не утерял своего значения до настоящего времени. Гнедичу удалось при достаточной близости к подлиннику воспроизвести бодрую гомеровскую жизнерадостность и героизм, которые совместились здесь с высокой и пышной, хотя в то же самое время и легкой торжественностью. Современного читателя Гнедича оттолкнет, может быть, только обилие славянизмов, которые, однако, при более глубоком историческом подходе обнаруживают высокий художественный стиль, нисколько не мешающий легкости и подвижности речевой техники перевода. О том, что перевод Гнедича основан на винкельмановской оценке античности и на поэтике пушкинской школы, читатель может убедиться, познакомившись со специальной работой А. Кукулевича «Илиада» в переводе Н. И. Гнедича в «Ученых записках Ленинградского государственного университета», № 33, серия филологической науки, выпуск 2, Л., 1939. Филологическую и стилистическую характеристику перевода Гнедича в сравнении с греческим подлинником дает И. И. Толстой в статье «Гнедич как переводчик «Илиады», напечатанной в указанном выше издании перевода Гнедича в 1935 г., страница 101–106 (в примечаниях к переводу Гнедича в этом издании указываются расхождения Гнедича с подлинником).

К сожалению, новейшее переиздание Гнедича не содержит тех аннотаций Гнедича к каждой песни «Илиады», без которых изучение поэмы весьма затрудняется. Аннотации эти составлены Гнедичем весьма внимательно, даже с пометкой номеров стихов для каждой отдельной темы. Поэтому приходится рекомендовать и иметь в виду также и старое издание Гнедича. Таково — «Илиада» Гомера, перевод Н. И. Гнедича, редактированный С. И. Пономаревым, издание 2, Спб., 1892. В этом издании содержатся также полезные статейки Пономарева и самого Гнедича. Тот же перевод — М., Спб., 1904, Спб., 1912.

Поскольку перевод Гнедича к концу XIX в. уже оказался устаревшим, то появилась потребность дать перевод «Илиады» в упрощенном виде, без всяких славянизмов и на основе только современного русского литературного языка. Такой перевод и предпринял Н. И. Минский в 1896 г. Последнее переиздание этого перевода: Гомер, Илиада, перевод Н. И. Минского. Редакция и вступительная статья песнь Ф. Преображенского, М., 1935. Перевод Минского отличается прозаическим характером и часто производит впечатление подстрочника. Тем не менее для тех, кто не понимает или не любит славянизмов Гнедича, перевод этот имеет большое значение и сыграл в свое время немалую роль. Научный анализ этого перевода можно найти в рецензии С. И. Соболевского в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1911, № 4 (отд. 2), страница 346–360.

Наконец, в последнее время появился еще третий полный русский перевод «Илиады»: Гомер, Илиада, перевод В. Вересаева, М.-Л., 1949. Перевод Вересаева пошел еще дальше Минского. Воспользовавшись многими удачными выражениями Гнедича и Минского, Вересаев тем не менее понимает Гомера чересчур фольклорно и старается пользоваться разного рода народными и псевдонародными выражениями, отчасти даже не совсем пристойного характера. Правда, слишком возвышенный и слишком торжественный стиль «Илиады» является в настоящее время большим преувеличением. Но многочисленные натуралистические и даже бранные выражения, которыми изобилует перевод Вересаева, встретили критику со стороны С. И. Радцига в его рецензии в «Советской книге», 1950, № 7. сравните также рецензию М. Е. Грабарь-Пассек и Ф. А. Петровского в «Вестнике древней истории», 1950, № 2, страница 151–158.

Что касается «Одиссеи», то ее классический перевод принадлежит В. А. Жуковскому и сделан в 1849 г. Последние его переиздания относятся уже к советскому времени: Гомер, Одиссея, перевод В. А. Жуковского. Статья, редакция и комментарий И. М. Троцкого при участии И. И. Толстого. Асаdemia, M.-Л., 1935. То же самое издание было повторено в большом формате. Имеется также другое издание: Гомер, Одиссея. Перевод В. А. Жуковского, редакций и вступительная статья П. Ф. Преображенского, ГИХЛ, М., 1935. В самое последнее время появилось в роскошном виде издание — Гомер, Одиссея, перевод В. А. Жуковского, М., 1958 (подготовка текста В. П. Петушкова, послесловие и примечания С. В. Поляковой). Издание это сделано по последнему прижизненному изданию В. А. Жуковского и сверено с рукописью и корректурой переводчика. Кроме того, в тексте В. А. Жуковского произведена транслитерация согласно современному произношению греческих имен, поскольку в переводе самого Жуковского многие имена писались еще архаическим способом. Это издание необходимо считать лучшим из всех изданий «Одиссеи» после смерти В. А. Жуковского. Весьма важно также и то, что в этом издании печатаются перед каждой песнью поэмы составленные В. А. Жуковским подробные аннотации, весьма облегчающие изучение поэмы. Из новых изданий этого перевода аннотации сохранены только в издании — «Одиссея» Гомера в переводе В. А. Жуковского, издание «Просвещение», СПб. (год не указан).

Перевод этот до самого последнего времени был единственным, так как его высокое художественное достоинство никогда не подвергалось сомнению. Все знали, что перевод этот отражает на себе стиль сентиментального романтизма. Но все прощали Жуковскому эту особенность его перевода, поскольку всех пленила его яркая красочность и выразительность, его легкий и понятный русский язык, его постоянная поэтичность и доступность. Тем не менее Жуковский допускал слишком большую неточность в своем переводе, внося не принадлежащие Гомеру эпитеты, разные выражения и даже целые строки и сокращая другие. Научное представление об особенностях перевода Жуковского можно получить по статье С. Шестакова «В. А. Жуковский как переводчик Гомера», напечатанной в «Чтениях в обществе любителей русской словесности в память А. С. Пушкина», XXII. Казань, 1902. сравните также статью И. И. Толстого «»Одиссея» в переводе Жуковского», напечатанную в указанном выше издании, 1935.

Но в переводе Жу

librolife.ru

Новый перевод Гомера

Александр Генис: Нью-Йорк вступил в полосу праздников. День Благодарения перешел в веселую предрождественскую суету. Город набит народом — и своим, и приезжим. Туристы справедливо считают, что лучше этой поры Нью-Йорк не знает. Но в этом году, как, впрочем, после 11 сентября уже не раз бывало, на улицах Манхэттана очень много полицейских. Не то, чтобы они портили праздник, скорее наоборот. Люди в синих мундирах помогают прохожим не обращать внимание на угрозы террористов, наслаждаясь зимними торжествами — могучей елкой возле катка в Рокфеллер-центре, витринами Пятой авеню, рождественским базаром в самом роскошном вокзале страны — Гранд-Централ. Праздник — это своего рода убежище от страха. Мне кажется, что наша древняя, но по-прежнему хрупкая цивилизация в период кризисов всегда находит для себя такие оазисы безопасности.

Для многих один из лучших таких оазисов — культура и искусство далекого прошлого, как хорошо знает сегодняшний гость АЧ Григорий Стариковской. Дело в том, что этой осенью у классициста АЧ, поэта и переводчика Григория Стариковского — премьера: вышел в свет его перевод четырех песен из “Одиссеи” Гомера.

Для меня явление этой небольшой книги — свидетельство духовного здоровья отечественной литературы. Что бы ни происходило в путинском “русском мире” и с чем бы ни были согласны пресловутые 90 процентов, до тех пор, пока поэт бьется над русским Гомером, жизнь и культура продолжаются. Именно и только так. Вот почему сегодня я пригласил в нашу студию Григория Стариковского, чтобы устроить презентацию его новой книги и всласть поговорить о Гомере.

Начнем, как нас учит, Гомер in media res, то есть, с места в карьер. Почему — Гомер?

Григорий Стариковский: Гомер для меня — это новый жанр в первую очередь, я никогда не занимался эпической поэзией, не переводил эпические поэмы. Но на самом деле, если говорить честно, то Гомер — это самозащита от всего того, что происходит вокруг, Гомер — то, что держит на плаву, не дает пойти на дно.

Александр Генис: Я помню, когда я прочитал, что Гессе во время войны писал свою книгу «Игра в бисер», ему подарили на юбилей студенты приветственный адрес, написанный на одном из древнегерманских наречий, которое они специально восстановили для этого случая. Он сказал: «Пока такое происходит, жизнь еще продолжается». Я запомнил эти актуальные и сейчас слова.

До Гомера вы переводили лириков?

Григорий Стариковский: Переводил буколики Вергилия, элегии — это лирика. Переводил Проперция, но Гомера — первый раз. Этакая авантюра на самом деле.

Александр Генис: Следующий вопрос вытекает из предыдущего: почему “Одиссея”, а не “Илиада”?

Григорий Стариковский: Дело в том, что перевел я всего пригоршню глав, четыре главы, четыре песни. Из этих частей легче всего собрать книгу, чем из каких-то других частей в «Илиаде» или «Одиссее».

Александр Генис: Это самая популярная часть «Одиссеи», именно эти главы полны приключений и мифологических фигур. Короче говоря, это — то, что годится для детского пересказа или для кино. Хотя сами древние, конечно, предпочитали «Илиаду» «Одиссее».

Некоторые ученые разделяют два эпоса по гендерному принципу: “Илиада” — мужской эпос, “Одиссея” — женский. Есть даже экстравагантная гипотеза, согласно которой “Одиссею” сочинила женщина. Что Вы думаете об этих концепциях?

Григорий Стариковский: Да, эту гипотезу выдвинул Сэмуэл Батлер, викторианский переводчик «Одиссеи». Он полагал, что мужчина с такой задачей не справился бы, то есть не сумел бы создать «прекрасные образы», которыми пестрит «Одиссея». Но отдадим должное гипотетическому Гомеру в пеплосе. В поэме очень много женских персонажей, да и сам Одиссей наделен некоторыми «женскими» качествами, например, хитростью или неискренностью. На мой взгляд, не так уж важно, кто сочинил «Одиссею».

Александр Генис: Не будем вдаваться в гомеровский вопрос — ведь это что-то страшно сложное. Но это действительно любопытная гипотеза, потому что Одиссей разительно отличается от героев «Иллиады». Даже оружие у него любопытное. Лучше всего ему удается стрельба из лука, а в древности считалось, что лук не совсем полноценное оружие. Вспомните наших «Богатырей» Васнецова, вы помните, кто был вооружен луком и стрелами? Алеша Попович. А он ине полноценный богатырь, он такой “комсомолец от богатырей”, поэтому у него и оружие такое, которое не годится для рукопашного боя прямого.

Григорий Стариковский: В «Илиаде» действительно лучники считались трусами. Настоящие герои сражались либо с копьем в руке, либо с мечом и со щитом. Но дело в том, что в «Илиаде» Одиссей как раз сражается с копьем и мечом, там он настоящий герой.

Александр Генис: А в «Одиссее» уже не так.

Григорий Стариковский: В «Одиссее» в конце он мстит женихам, стреляя из лука, но это, то, что у него было под рукой, он же давно хотел всех перебить.

Александр Генис: Интересно обилие женских персонажей, мощных женских персонажей. Пенелопа на самом деле выглядит лучше, чем сам Одиссей, если так подумать, она по-настоящему героиня всего эпоса. Чего она только ни вынесла ради верности супружескому ложу, в отличие от Одиссея, который поддавался на все искушения, которы ему встречались.

Григорий Стариковский: Некоторые исследователи считают, что Пенелопа заслуживает Одиссея.

Александр Генис: Они друг друга стоят.

Григорий Стариковский: Да. Она такая же неискренняя, хитрая, коварная в чем-то, как и сам Одиссей.

Александр Генис: Получается, что не зря они муж и жена.

Григорий Стариковский: Абсолютно не зря. Гомер даже употребляет одинаковые слова в описании Одиссея и Пенелопы.

Александр Генис: Гомер один из двух китов всей иудео-эллинской традиции. Второй, естественно, Библия. Сравнивая их, Эрих Ауэрбах в своей знаменитой книге “Мимесис” писал, что у евреев царит ночь и Бога они слышат, а у греки богов видят, и их вещный мир освещен ярким солнцем эпоса.

Как Вы относитесь к такой антитезе как к рабочей модели? Ведь вам надо было работать с каким-то представлением обо всей греческой цивилизации.

Григорий Стариковский: Тут два ответа на этот вопрос. Первый ответ —по существу самого вопроса: я согласен, что евреи своего Бога слышат — это часть религиозного мировоззрения.

Александр Генис: Говорят, что именно поэтому у евреев так хорошо развиты музыкальные способности и столько еврееев-музыкантов. Не знаю, правда это или нет.

Григорий Стариковский: Вполне возможно. А греки богов видят. Хотя встреча с богами происходит крайне редко, и на это жалуется сам Одиссей Афине, когда они наконец встречаются.

Что касается Солнца у греков, я бы не стал обобщать. От такого Солнца, которое светит в «Илиаде», хочется спрятаться в погребе.

Александр Генис: Оно не светит, а слепит.

Григорий Стариковский: Там дело даже не в Солнце, дело в выборе Ахилла между жизнью и смертью. Точно так же, как Одиссей выбирает смерть, а не бессмертие. Когда ему нимфа предлагает бессмертие, он выбирает родину и фактически — смерть, исчезновение.

Александр Генис: В предисловие Вы цитируете Алексея Федоровича Лосева, который пишет о “вещной красоте гомеровской поэзии”. Что этот термин значит для Вас?

Григорий Стариковский: Вещность, предметность Гомера — такова, что поэма фактически может быть приравнена к сценарию, где каждый жест четко прописан, каждый предмет явлен в своей сущности и полноте. Всё — стулья, яства, оружие… поэзия жестов и переживаний, поэзия положений. Это не всегда можно понять из существующих переводов, но у читателя греческого текста создается ощущение, что он смотрит в объектив кинокамеры. Во всяком случае, у меня.

Александр Генис: Он смотрит в лупу или в телескоп? Какой вид открывается ему, когда он смотрит на эту картину? У меня ощущение всегда, что читатель располагается очень близко к вещи. Например, на щите Ахилла мы можем рассмотреть любую деталь, как будто бы нам дали лупу.

Григорий Стариковский: Ради этого, считают некоторые ученые, используются эпитеты у Гомера. Эпитет дает вещи жизнь, предмет оживает, когда к нему приставлен повторяющийся эпитет.

Александр Генис: Постепенно вещь становится своей, обжитой.

Григорий Стариковский: И в то же время зримой, тщательно прописанной.

Александр Генис: Именно поэтому, мне кажется, мы все видим в ярком Солнце эпоса. Гомер не боится остановить повествование для того, чтобы подробно рассказать обо всем, что мы видим. Ничего не остается в тени, как в Библии, скажем.

Григорий Стариковский: Тайна все-таки есть, тайн там много. Ведь мы говорим об Одиссее, о персонаже очень скрытном, который скрывает просто все, что может скрыть о себе, он почти никогда не говорит правды. Даже когда Одиссей обращается к Навсикае в шестой песне, он практически ничего не говорит о себе, скрывает свои помыслы. Читатель должен догадываться, многое зависит от читателя Гомера. Насчет Солнца я не уверен, я бы поспорил.

Александр Генис: Хорошо, Одиссей скрывает, но Гомер не скрывает от читателей того, что происходит, он все время держит нас в курсе событий.

Григорий Стариковский: Гомер не скрывает, но многое недоговаривает.

Александр Генис: Как вы относитесь к богам у Гомера. Тот же Лосев, который написал замечательную книгу о Гомере, я всегда ею пользуюсь, писал, что Афина напоминает ему хлопотливую тетушку. А вам?

Григорий Стариковский: К богам у Гомера я отношусь с пиететом. Афина — патронесса Одиссея, если она и тетушка, то хитрая и расчетливая тетушка. Афина помогает Одиссею и Телемаху. К Одиссею она приходит на помощь, когда Одиссей уже сам начинает отстаивать свои интересы. И вообще это такая греческая мудрость, идущая от Гомера: боги о вас позаботятся, когда вы готовы действовать на свой страх и риск. Сначала вы действуете, а потом боги приходят на помощь, если захотят.

Александр Генис: Греческие боги не такие уж всемогущие: они не могут изменить судьбу. У них ограниченные возможности — это скорее мелкие боги. Мне они напоминают выдумку Бориса Гребенщикова, который говорит: «Я про Бога не знаю — говорить б этом трудно. Но у меня есть бог парковки, я ему молюсь, когда мне нужно поставить машину».

Григорий Стариковский: Бог парковки сегодня меня не услышал, хотя я полчаса молился ему.

Александр Генис: У Гомера тоже не все сразу работает.

Григорий Стариковский: Афина сначала ждет, пока Посейдон исчезнет с Олимпа, куда-то по своим делам отправится, только потом она обращается к Зевсу и вымаливает у него, чтобы Одиссей вернулся домой.

Александр Генис: Актуальность Гомера часто подчеркивают его универсальностью. Так, американский психиатр Джонатан Шэй написал две очень влиятельные книги о проблемах стресса у ветеранов с характерными названиями “Ахилл во Вьетнаме” и “Одиссей в Америке”. Как вы относитесь к такому утилитарному использованию Гомера в наших сегодняшних нуждах?

Григорий Стариковский: Вопрос замечательный. Я не специалист в психологии, думаю, что речь идет о религиозных воззрениях Гомера, их ритуальной составляющей. Например, достоверно известно, что после битвы или когда спутники Одиссея теряют своих соратников, все первым делом садятся вместе и вкушают пищу.

Александр Генис: Пируют.

Григорий Стариковский: Пиром это трудно назвать. Они всегда находили себе пищу, но прием пищи в «Одиссее» — это дело общинное, это знак принадлежности, если мы сообща принимаем пищу, то мы принадлежим к определенному социуму — и это очень важно.

Александр Генис: Греки всегда считали, что в одиночку едят только рабы, это было и в классический период тоже. По-моему, и до сих пор это верное правило. Ничего не стоит есть одному и на ходу.

Как вы относитесь к универсальности гомеровских героев — Ахиллес, Одиссей? Мы видим, что их используют как архетип воина или странника.

Григорий Стариковский: Универсальность героев «Одиссеи» в том, что она не только повествует о герое, который возвращается с Троянской войны и пытается достичь родины. Не в последнюю очередь «Одиссея» рассказывает нам о нас самих, о нашей судьбе. Например, «Одиссея» повествует о родителях, о детях, у кого они есть, о жизни и смерти. Мне кажется, в этом универсальность Гомера.

Александр Генис: Многие считали «Одиссею» идеальным сюжетом, который покрывает все возможные разновидности литературы вообще. Один из таких авторов был, конечно, Джойс. Как вы относитесь к переделкам Гомера? Например, у Джойса или Бродского? И для того, и для другого Гомер имел очень большое значение.

Григорий Стариковский: Гомер в какой-то момент побудил Джойса написать «Улисс», и в какой-то момент Гомер стал исходной точкой некоторых стихотворений Бродского. Но это не только Джойс и Бродский, список бесконечный, мы можем несколько часов говорить о последователях.

Александр Генис: Как вы относитесь к этим двоим, узнаете вы у них Гомера?

Григорий Стариковский: Еще бы! Джойс — гениальный писатель.

Александр Генис: При всем при том я не раз встречал точку зрения, согласно которой «Одиссею» Джойс придумал потом, все эти подробные сопоставления своих глав и героев с персонажами «Одиссеи» — это он потом добавил. Я не хочу сказать, что это общеупотребительная точка зрения, но есть ученые, которые считают, что все это притянуто за уши, что недостаточно убедительны эти параллели в романе.

Григорий Стариковский: Возможно. Я вообще-то не специалист по Джойсу, тут мне сказать что-то сложно. Но, например, недавно я читал Керуака «В дороге», там один из главных героев, безумный Дин Мориарти катается по Америке на машине, в то же время пытается найти своего отца. Вам это ничего не напоминает?

Александр Генис: Поэтому я и говорю, что в “Одиссеи” — универсальный сюжет. Самые первые книги нашей культуры как будто задали ей все направление.

А как вам Гомер на экране — в кино и ТВ? В последнее время было несколько ярких постановок.

Григорий Стариковский: Я видел кусочки американской телепостановки Кончаловского.

Александр Генис: Да, он поставил «Одиссею», получил даже премию “Эмми” за это.

Григорий Стариковский: Если честно, то это не мое, мне нравятся другие работы Кончаловского. Если пофантазировать, то режиссер, который смог бы сделать фильм из «Одиссеи», это Ларс фон Триер.

Александр Генис: Хорошая идея, надо ему подсказать. Господи, что бы он там натворил.

Григорий Стариковский: Если бы можно было воскресить Робера Брессона или Пазолини, вот у них бы получилось гениально.

Александр Генис: Я слышал о том, что незадолго до смерти Феллини размышлял о постановке «Илиады». А что касается Кончаловского, то так получилось, что мне довелось познакомиться с актером, который играл Одиссея. Он довольно знаменитый американский актер, мы сидели в ресторане вместе в одной компании. Я его спросил: «Вы в каком переводе читали «Одиссею»?». Он с ужасом сказал: «Я читал «Одиссею»?». Тут я понял, что не попал.

Гриша, я не прошу Вас в одиночку решить вековой “гомеровский вопрос”: был ли Гомер. Я прошу Вас рассказать о том, как Вы, столько время беседуя с автором эпоса себе его представляете?

Григорий Стариковский: Дело в том, что в эпической поэме автор — это всегда невидимка, его не видно, он где-то в тени остается. Поэтому Гомера визуально очень сложно представить. Например, я не верю, что он слепой, если Гомер действительно существовал. Но если кому-то из наших слушателей интересно взглянуть на моего Гомера, то я бы отослал их к рисункам к «Одиссее», к этой книжке, сделанных Славой Полищуком, например, к рисунку на обложке, там изображен Гомер, так, как его видит Слава.

Гомер. Художник — Слава Полищук

​Александр Генис: Я обязательно поставлю эту иллюстрацию на наш сайт. Но для радиослушателей скажем, что это довольно грубый Гомер. Он не похож на античный бюстик, который стоял в каждой школе в свое время, в каждой гимназии во всяком случае.

Григорий Стариковский: Угловатый Гомер.

(Музыка)

Александр Генис: Теперь, Григорий, поговорим о Вашей работе конкретно. Как вы относитесь к традиции гомеровских переводов на русский язык?

Григорий Стариковский: Первый ответ таков: посмотрите, сколько переводов «Одиссеи» существует на русский язык, сделанных за последние 170 лет? Всего три. Если в таком пересчете, то получается, что никакой традиции собственно и нет.

Ответ второй: гекзаметр прижился в русском языке. Перевод Жуковского — перевод классический, хотим мы или не хотим, любим мы Жуковского или не любим. Можно спросить любого первокурсника на каком-нибудь гуманитарном факультете в России, какую «Одиссею» он читает, и он ответит: «Одиссею» Жуковского.

Александр Генис: Она легко читается.

Григорий Стариковский: Читается действительно легко. Представьте, что вы перевели книгу, и эту книгу будут читать в течение двухсот лет, поколение за поколением, для переводчика это равносильно бессмертию.

Александр Генис: Русский гекзаметр, как вы говорите, прижился, это правда, он звучит вполне естественно. Фаддей Зелинский, наш великий античник, считал, что русским повезло с грамматикой, потому что на русский язык можно переводить античную поэзию, в отличие от других языков, по-английски она не звучит так естественно, как по-русски. Томас Венцлова, литовский поэт, считал, что еще больше повезло литовцам, сохранившим долгие гласные. Он даже читал мне перевод на литовский язык, говорил, что это ближе всего к греческому, к сожалению, я не знаю оригинала. А что думаете Вы, насколько русский язык подходящ для переводов Гомера?

Григорий Стариковский: Я думаю, что каждый язык подходит для переводов Гомера. Мы знаем, что английский язык очень точный, по-английски легко передать малейшие смысловые нюансы, оттенки слова. В этом смысле можно сказать, что Гомеру повезло с английским языком. Я думаю, что русский, как и любой язык, вполне может справиться с языком Гомера.

Александр Генис: Дело не в языке, а в переводчике?

Григорий Стариковский: Дело в переводчике, конечно.

Александр Генис: Вы упоминаете в предисловии о 12 переводах на английский язык Гомера. Среди них — и прозаические. В общем эта практика вполне распространенная — читать Гомера в прозе, потому что таким образом мы избегаем мучительных и сложных грамматических ловушек и можем легко узнать, что происходит у Гомера. Это, кстати, относится не только к «Одиссее» и «Илиаде», на английском есть, например, прекрасные прозаические переводы «Божественной комедии». Я, кстати, часто думаю, что это не такое плохое было бы дополнение к переводу Лозинского, который читать иногда трудно и непонятно. Как вы считаете, можно и нужно переводить Гомера прозой?

Григорий Стариковский: Переводы прозаические ничем не помешают. Мне кажется, в русском языке хороший подстрочник пригодился бы для того, чтобы можно было сравнить, что имел в виду Гомер, с тем, что имел в виду Жуковский, например, или Вересаев.

Александр Генис: Еще одна проблема — проблема архаизма. Я не раз встречал точку зрения, согласно которой архаизмы перевода “Илиады” Гнедича, которому уже тоже две сотни лет, естественны и помогают Гомеру, потому что и Гомер писал на архаическом языке для греков, которые его читали. Архаизм Гомера и архаизм Гнедича передает правильную атмосферу этой поэзии.

Григорий Стариковский: В какой-то мере я согласен. Но дело в том, что, на мой взгляд, многое в нашем восприятии античного текста и его перевода зависит от восприятия античности вообще. Иначе говоря, если античность для нас является некоей константой величественности, таинственности и от античности мы ждем именно велеречивой красивости, тогда, конечно, архаизация неизбежна и, наверное, необходима. Но для меня имеет смысл говорить с Гомером как со своим современником.

Александр Генис: Это принципиальный подход?

Григорий Стариковский: Да, это принципиальный подход. «Одиссея», как я сказал, это поэма не только о герое, но и о человеке вообще, обо мне тоже, о нас с вами.

Александр Генис: Ну а теперь — поделимся результатами. Я предлагаю такой опыт сравнения: сперва Вы прочтете отрывок в оригинале, потом в переводе Жуковского, затем Вересаева, и наконец свой. Таким образом мы поймем, что вы сделали, что вы натворили.

Григорий Стариковский: Хорошо. Я прочту пять строк на древнегреческом, речь идет об ослеплении Полифема, а потом прочту тот же самый отрывок в переводе Жуковского, в переводе Вересаева и свое творение тоже.

(Текст по-древнегречески)

Теперь Василий Андреевич Жуковский:

Кол обхватили они и его острием раскаленным

Втиснули спящему в глаз; и, с конца приподнявши, его я

Начал вертеть, как вертит буравом корабельный строитель,

Толстую доску пронзая; другие ж ему помогают, ремнями

Острый бурав обращая, и, в доску вгрызаясь, визжит он.

Так мы, его с двух боков обхвативши руками, проворно

Кол свой вертели в пронзенном глазу: облился он горячей

Кровью; истлели ресницы, шершавые вспыхнули брови;

Яблоко лопнуло; выбрызгнул глаз, на огне зашипевши.

Александр Генис: Жуковский переводил с немецкого языка?

Григорий Стариковский: Да, с подстрочника, он очень быстро работал. К Жуковскому можно по-разному относиться, но, как я уже сказал, его гекзаметр в «Одиссеи» считается классическим у нас. Но вообще вопросов к нему много, однако, тут надо отдельную передачу делать.

Александр Генис: Вересаев переводил с оригинала?

Григорий Стариковский: Вересаев неплохо владел древнегреческим языком, на мой взгляд. Я не специалист по Вересаеву, не могу сказать, насколько бегло он владел древнегреческим. Мне кажется, что он его неплохо знал.

Александр Генис: Давайте послушаем.

Григорий Стариковский: Викентий Вересаев:

Взяли обрубок из дикой оливы с концом заостренным,

В глаз вонзили циклопу. А я, упираяся сверху,

Начал обрубок вертеть, как в бревне корабельном вращает

Плотник сверло, а другие ремнем его двигают снизу,

Взявшись с обеих сторон; и вертИтся оно непрерывно.

Так мы в глазу великана обрубок с концом раскаленным

Быстро вертели. Ворочался глаз, обливаемый кровью:

Жаром спалило ему целиком и ресницы и брови;

Лопнуло яблоко, влага его под огнем зашипела.

Александр Генис: Триллер. А теперь послушаем вас. Вы ведь отказались от гекзаметра — в этом особая оригинальность вашей работы.

Григорий Стариковский: Не знаю, оригинальность ли.

Александр Генис: Но дерзость точно.

Григорий Стариковский: Вот мои девять строчек:

Мы взяли заостренный обрубок, втолкнули

в глаз. Я надавливал сверху, поворачивал,

как человек, буравящий корабельные доски

(другие снизу вращают ремнем, схватившись

с обеих сторон, — бурав непрерывно работает).

Так мы держали и ворочали обрубок

раскаленный: кровь заливала обрубок.

Веко и бровь целиком спалило, глазное

яблоко выгорало, в основаньи шипящее.

Александр Генис: А что дальше? Будет еще Гомер в вашем исполнении?

Григорий Стариковский: Сейчас я пытаюсь перевести фрагменты из 6-й песни для одного журнала, посмотрим, что получится.

Александр Генис: Слава богу, что есть журналы, которые ждут вашей работы. Спасибо!

www.svoboda.org

Илиада. Предисловие переводчика ( Гомер)

Предисловие переводчика

У нас есть два полных перевода «Илиады», читаемых и сейчас. Один старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) – Гнедича, другой более новый (конца прошлого – начала нашего века) – Минского.

Перевод Гнедича – один из лучших в мировой литературе переводов «Илиады». Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника, полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для современного читателя.

Главный недостаток – архаический язык перевода. Например:

Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,

Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся

Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет

С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву…

Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями, пестрит такими словами, как «дщерь», «рек», «вещал», «зане», «паки», «тук», вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как «скимен» (молодой лев), «сулица» (копье), «глезна» (голень) и т. п.

Гнедич, далее, старается придерживаться в своем переводе «высокого слога. Вместо «лошадь» он пишет «конь», вместо «собака» – «пес», вместо «губы» – «уста», вместо «лоб» – «чело» и т. п. Он совершенно не считает возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: «пьяница, образина собачья!» Гнедич переводит: «винопийца, человек псообразный!» Елена покаянно называет себя перед Гектором «сукой», «бесстыдной собакой». Гнедич стыдливо переводит: «меня, недостойную».

Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая лирика, там Минский вял и прозаичен.

Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного произведения, то первая его забота и главнейшая тревога – как бы не оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков. Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, – целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод, сам сознавая, что он и хуже, и дальше от подлинника. Все достижения прежних переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.

Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная все оправдывающая и все покрывающая цель – максимально точный и максимально художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих один за другим переводчиков?

Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль, точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.

Игнорировать при переводе «Илиады» достижения Гнедича – это значит заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.

В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять. «Илиада», например, кончается у Гнедича таким стихом:

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:

Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.

Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:

Гнедич:

Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,

Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;

Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом

Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились

Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.

Новый перевод:

Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,

Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.

Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,

Грозно и сам закричав в это время – в груди у ахейцев

Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.

(XV, 318)

Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, – в таком, например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого Гектора.

Гнедич:

Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!

Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Новый перевод:

Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,

Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!

Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:

Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!

(XXIV, 503).

Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то этим все будет оправдано.

Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например: «Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!» Переводчики предпочитают; «Что за слова из уст у тебя излетели!» Предпочитают «гнева в груди не сдержавши» вместо гомеровского «не вместивши», «лишь тогда б ты насытила злобу» вместо «исцелила свою злобу».

Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то «дух», то «душа». Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. «Тимос» (дух) – совокупность всех духовных свойств человека, «психе» (душа) – это заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в царство Аида, грустное подобие человека, лишенное жизненной силы, настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу, способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII, 101).

Приветствуя друг друга, эллины говорили: «chaire – радуйся, будь радостен», где мы говорим «здравствуй, будь здоров». Как переводить это слово – «радуйся» или «здравствуй»? Когда эллинские посланцы приходят к Ахиллесу, он приветствует их словом «chairete – радуйтесь!» Но ахейцы разбиты, Гектор у их кораблей, Ахиллес помочь не хочет, чему же тут радоваться? Тем не менее, по-моему, все-таки нужно переводить «радуйтесь». Незнающий пусть из примечания узнает, что «радуйтесь» соответствует нашему «здравствуйте». Но слишком для эллинского жизнеотношения характерно, что при встречах они желали друг другу радости, и стирать в переводе эту черточку нельзя. То же и с излюбленным у Гомера словом «philos – милый». «Милым печалуясь сердцем», «утомились его милые ноги» и даже: «печалится мое милое сердце». Собственно говоря, слово «philos» здесь значит просто «свой, собственный». Однако в послегомеровское время слово в этом смысле уж не употреблялось, а для гомеровского времени характерен именно этот оттенок: свое сердце – милое сердце, как города – благозданные, тело – прекрасное, колесница – искусно сделанная и т. д.

И вообще, мне кажется, можно держаться ближе к подлиннику гораздо чаще, чем это делают прежние переводчики, как бы нам ни казались чуждыми и необычными эпитеты и обороты Гомера. Он часто, например, употребляет выражение «однокопытные кони», как будто бывают и двукопытные кони; «увидел глазами»; боги делают герою легкими «ноги и руки над ними». Гомер иногда употребляет прием, носящий название «hysteron – proteron» (более позднее – более раннее). Герой, встав от сна, надевает плащ и хитон, хотя, конечно, он надевает раньше хитон (рубашку), а потом уже плащ. Нимфа Калипсо надевает на Одиссея новое платье и делает ему ванну. Конечно, ванну она делает раньше.

Когда мы читаем в каком-нибудь рассказе: «Иван Петрович подошел к столу. Он был очень весел» – мы почитаем себя обязанными спросить – «Кто был весел – стол?» Гомер очень часто употребляет слова «он», «она», «они», когда по смыслу ясно, о ком идет речь, хотя желающий может задать вопрос, подобный вопросу о столе. Я в этом случае считал возможным следовать Гомеру.

Однако идти в точности перевода до конца я не решился. Для Гомера, например, седалищем всех душевных и умственных свойств человека является не мозг, а сердце, еще точнее – грудобрюшная преграда (phrenes). Может быть, это отсутствие нужной дерзости, но у меня не поднялась рука переводить: «гнев охватил его грудобрюшную преграду» или: «я радуюсь всею своею грудобрюшном преградою».

О транскрипция собственных имен. В общем, я старался передавать их в соответствии с оригиналом, но имена, уже получившие у нас право гражданства и ставшие для всех обычными, я оставил в прежней транскрипции: Ахиллес (а не Ахиллей), Гекуба (а не Гекаба), Аякс (а не Аянт), Калхас (а не Калхант). Так же в подготовляемом переводе «Одиссеи»: Цирцея (а не Кирка), циклоп (а не киклоп) и т. д.

То же с ударениями. Правильно было бы: Аполлон, Дионис, Приам, Менелай, Парис и т. д. Я сохранил ударения, ставшие для нас уже обычными.

kartaslov.ru

Сравнительный анализ переводов «Илиады» и «Одиссеи». ДЗ №3

Перевод таких бессмертных произведений, как поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея», безусловно, можно считать великим творческим подвигом. Каждый переводчик, являясь новым соавтором произведения, накладывая свой отпечаток на описание событий, тем не менее, стремится совершить главное – «сохранить в своем переводе отражение красок и аромата подлинника» (В. Г. Белинский), сделать греческий эпос «составной частью отечественной культуры» (http://www.philology.ru/literature2/egunov-zaytsev-90.htm). Такие важнейшие задачи ставили себе русские переводчики «Илиады» и «Одиссеи» — Гнедич, Вересаев, Жуковский, Минский.

Прежде всего, стоит сказать о том, что переводчик в процессе своей работы не просто воспроизводит текст, но и проявляет себя как писатель, дополняя и обыгрывая оригинал, создавая своё уникальное произведение. Переводы, являясь неповторимыми творениями русских авторов, обладают разной степенью художественной значимости. Сравнивая переводы «Илиады», русский литературовед М. Л. Гаспаров утверждал, что «для человека, обладающего вкусом, не может быть сомнения, что перевод Гнедича неизмеримо больше дает понять и почувствовать Гомера, чем более поздние переводы Минского и Вересаева». Он точно обозначил разницу переводов Гнедича и Вересаева, заметив, что Вересаев писал «для неискушенного читателя современной эпохи, а Гнедич — для искушенного читателя пушкинской эпохи». Логично предположить, что эта разница была обусловлена временем написания переводов и индивидуальными особенностями стиля переводчиков. Гнедич и Жуковский создавали свои переводы в первой половине XIХ века, прибегая к использованию архаичной лексики, в то время как Вересаев, писатель XX века, стремился преодолеть эту архаичность. Тем не менее, делая более поздний перевод «Илиады» и «Одиссеи», Вересаев не старался каждое слово сделать непохожим на перевод Гнедича и Жуковского, многие строки он сохранил, придерживаясь своего убеждения, что «все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов».
Выбранные нами для сопоставительного анализа отрывки из «Илиады» (в переводах Гнедича и Вересаева) и «Одиссеи» (в переводах Жуковского и Вересаева), эпизоды гибели Патрокла, прощания Гектора с Андромахой и отплытия судна Телемаха, наилучшим образом отражают личностные качества гомеровских героев. Такое внимание к внутреннему содержанию человеческой личности является отличительной чертой творчества Гомера.
 
На основе анализа этих эпизодов можно говорить о схожести переводов, что свидетельствует об их несомненной близости к первоисточнику и помогает нам заглянуть сквозь века и почувствовать поэтический дух самого Гомера. Но нельзя не заметить, что каждый поэт привносит в произведение что-то свое.
 
Основные различия в переводах можно обнаружить, анализируя лексический уровень текста. В переводе Вересаева мы не встретим таких слов и выражений, как «одеянный», «в сонмах», «шествовал», «очи», «брег», «даровала». Писатель заменяет их на более нейтральные и разговорные: «укрытый», «в давке», «шагал», «глаза», «берег», «послала». Гнедич использует в своем переводе высокую лексику («кои полягут во прах», «вкруг» у Гнедича и «на землю пыльную свергнут», «вокруг» у Вересаева). Различия в переводах можно проследить и на уровне синтаксиса. Например, Вересаев не использует такие устаревшие синтаксические конструкции, как «приближалась бо к Гектору гибель». Там, где Гнедич с трагическим пафосом обращается к герою «Тут, о Патрокл, бытия твоего наступила кончина», Вересаев опускает междометие, делая слог более простым, но создает эмоциональный накал с помощью восклицания «Тут, Патрокл, для тебя наступило скончание жизни!» 
Перевод Жуковского «Одиссеи» представляется в какой-то степени более поэтичным, нежели перевод Вересаева, прозаика по роду литературной деятельности. В основном, это отражается на использовании художественных средств: Жуковский дважды применительно к Афине употребляет эпитет «светолоокая», в то время как Вересаев в первом случае не прибегает к помощи данного средства вообще, а во втором называет Палладу «совоокой». 

По нашему мнению, переводы Гнедича, Жуковского и Вересаева по-своему уникальны и интересны для читателя, потому что каждый из них позволяет нам хоть на немного приподнять тяжёлый занавес, отделяющий древность от современности.

svetlana-karz.livejournal.com

Глава VIII ГОМЕР В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Интерес к поэзии Гомера перенесен был к нам вместе с усвоением византийской культуры. Наша культура, соприкасаясь с западной, быстро стала с ней на один уровень. Вместе с этим то, что интересовало книжных людей на Западе, нашло живой отклик и у нас. Это видно из того что в XII веке митрополиту Клименту Смолятичу приходится оправдываться против обвинения в увлечении «еллинской мудростью», именно- Гомером, Аристотелем и Платоном,[1] хотя., по видимому, он все-таки не знал их в подлиннике. Во многих сочинениях, которые переводились или переделывались На славянский язык, нередко упоминались или даже пересказывались произведения Гомера. Назовем, например, «Хронику» Иоанна Малалы VI века, которая была переведена на славянский язык уже в X веке. В ней целиком вся пятая книга посвящена рассказу «О троянских временах». Среди повестей, занесенных к нам в XI-XII веках и пользовавшихся большим успехом, была «Александрия», нечто вроде исторического романа об Александре Македонском. Тут в разных местах делаются ссылки на Гомера и упоминаются герои «Илиады».
В XV веке занесен был к нам югославский перевод «Притчи о Трое». К тому же веку относится переделка этого сюжета под названием «Притчи о кралех». Источником для всех этих обработок послужил так называемый «Дневник Троянской войны», относящийся к III веку н. э, приписанный греку Диктису и фригийцу (т. е. троянцу) Дарету. Отрывок этого сочинения найден в 1907 г. на египетском папирусе III века н. э. Полностью это сочинение известно в латинской обработке «Ephemeris belli Troiani» и «Historia de excidio Troiae». В этой притче рассказываются отдельные эпизоды из Троянского цикла, начиная с рождения Париса, о похищении Елены, об Ифигении («Цветане») и т. д. Повесть кончается рассказом о возвращении и смерти Агамемнона и мщении за него Ореста. Из того же источника берет свой сюжет «Повесть о создании и пленении Тройском и о конечном разорении, еже бысть при Давиде, царе июдейском», представляющая изложение всего троянского цикла.[2] «Написа же повесть о Тройском пленении творец Омир»- сказано в конце этой «Повести». Это показывает, что подлинного Гомера автор не имел перед собою, а пользовался различными переработками. На Западе вся история Троянской войны была еще раз переработана на латинском языке в XIII веке итальянцем Гвидо де Колумна под названием «История разрушения Трои» (Historia destructions Troiae). Это сочинение в XV веке попало и к нам и получило у нас широкое распространение. При Петре I оно было напечатано в числе первых книг, напечатанных гражданским шрифтом, в 1709 г., и за сто с лишним лет — до 1817 г. выдержало шесть изданий. Оно называлось: «История, в ней же пишет о разорении града Трои фригийского царства и о создании его и о великих ополчительных бранех, как ратовашася о ней царие и князи вселенныя и чего ради толико и таковое царство траянских державцев низвержеся и в поле запустения положися».[3]
В «Повести о взятии Царьграда» в 1453 г. Нестора — Искандера XVI века отмечают явные следы не только этих повестей,[4] но и непосредственно гомеровской поэзии. Есть ссылки на Гомера и в летописях, но эти ссылки, по мнению исследователей, скорее всего взяты из какого-нибудь сборника вроде «Пчелы».[5] Несомненные отклики поэзии Гомера встречаются в житийной литературе, именно — в «Четьих Минеях», как митрополита Макария (ср. житие Михаила Клопского), так и Димитрия Ростовского (ср. житие Патрикия Прусского, Екатерины, Василия Великого и др.). А Иван Грозный в письмах к Курбскому сравнивает его с предателями Трои. Максим Грек свободно цитировал и Гомера, и Гесиода, и философов (Платона и Аристотеля), и историков и т. д.
В XVII веке в России заметно усилилось культурное движение, стала больше сознаваться необходимость образования, открывались греческие и латинские школы и даже устраивались театральные представления. Естественно, что среди образованных людей того времени повысился интерес к античной культуре и литературе, в частности и к Гомеру. Среди рукописей, привезенных с Афона Арсением Сухановым по распоряжению Никона, были и произведения Гомера, Гесиода, Эсхила и др. Симеон Полоцкий, один из славных представителей литературы конца XVII века, человек с весьма широким образованием и прекрасно знавший западную литературу, в своем стихотворении «Орел российский», прославляя царя Алексея Михайловича, сравнивает его с орлом. Он обращается по классическому образцу к Музам — Каменам и заявляет, что никто из прежних писателей не мог бы достойным образом выполнить эту задачу:

Омир преславный в стихотворении
Не могл бы пети о сем явлении.

Мелетий Смотрицкий пытался даже ввести в нашу поэзию «метрическое» стихосложение, гексаметры, подобные гомеровским, основанные на количестве слогов.
В XVIII веке русская литература переживала свою пору классицизма. Вместе с этим возобновился интерес и к Гомеру. Любопытно, однако, что знакомство с Гомером в русском переводе началось в это время не с «Илиады» и «Одиссеи», а с пародийной поэмы, случайно приписанной Гомеру, — с «Войны лягушек и мышей». Перевод этого произведения был издан под заглавием: «Омиров бой жаб и мышей, изданный Илиею Копиевичем (Копиевским) в Амстердаме у Ивана Тессинга на русском и латинском языке» — в 1700 г. Перевод этот был неполный и изобиловал полонизмами. Новый перевод этой поэмы вышел в Петербурге в 1772 г. под заглавием: «Омирова Ватрахиомахия, то есть война мышей и лягушек, перевел с латинского стихами Василий Рубан». Несколько попыток перевода на русский язык «Илиады» в начале XVIII века остались ненапечатанными.[6] Широкое распространение получила в рукописных списках книга под названием: «Случаи Телемаховы, сына Улиссова», помеченная 1724 годом. Это — первая попытка перевода на русский язык нравоучительного романа Фенелона (1651-1715) «Les aventures de Telémaque». Перевод этот, по видимому, принадлежит Андрею Хрущову, который был казнен вместе с А. П. Волынским, известным кабинет-министром при Анне Иоанновне.
В это время знатоками античного мира были у нас А. Д. Кантемир (1709-1744), Петр Буслаев (1700 — L755) и др., у которых знакомство с Гомером обнаруживается в различных образах, заимствованных из его поэм. Но особенно хорошо знали Гомера В. К. Тредияковский и М. В. Ломоносов. Крупной заслугой Тредиаковского была попытка создания русского героического гексаметра. Хотя искусственность и тяжеловесность его стихов вызвала много насмешек, и говорили даже что он приковал этот стих к позорному столбу, однако такие наши писатели, как Радищев, Дельвиг и Пушкин, относились с уважением к его опыту, и в настоящее время попытка Тредиаковского получила справедливую и высокую оценку.
Точно так же не мог обойти Гомера и наш гениальный ученый М. В. Ломоносов, прекрасно знавший оба древних языка и давший в своих переводах много образцов из произведений античных авторов. Ломоносов упоминает произведения Гомера, как образец художественного творчества, в статье «О пользе книг церковных в Российском языке». Говоря здесь о поэзии и непреходящей ценности произведений античной литературы, он так определяет их значение: «Последовавшие поздние потомки, великою древностью и расстоянием мест удаленные, внимают им с таким же движением сердца, как бы их современные одноземцы. Кто о Гекторе и Ахиллесе читает у Гомера без рвения?» В своей «Риторике» он представляет «Илиаду» и «Одиссею» как образцы «смешанных вымыслов», которые «состоят из правдивых вещей или действий, однако таким образом, что через разные выдуманные прибавления и отмены с оными много разнятся». Ломоносов пробовал даже сам переводить Гомера, и памятником этого остаются 55 стихов из восьмой, девятой и тринадцатой песен «Илиады».[7] Вводя в нашу поэзию тоническое стихосложение, Ломоносов дал образцы гекгаметра; однако переводы из Гомера сделаны ямбами, частью нерифмованными. И задумав эпическую поэму о Петре I, Ломоносов стал писать ее, в духе своего времени, по образцу не Гомера, а Вергилия.
Сумароков в своей «Эпистоле о стихотворстве» 1747 г. среди поэтов, достойных славы, в первую очередь называет Гомера. Тредиаковский возмущался тем, что Сумароков, прославляя Екатерину, вспоминает «баснословна» Гомера и «ложных богов». Впрочем, сам он в своей «Тилемахиде» отдал обильную дань Гомзру и через посредство Фенелона пользовался сюжетом из Гомеровой «Одиссеи». Ко времени Екатерины относятся первые печатные переводы Гомера с греческого на русский язык, именно; к 1776-1778 гг. относится первый прозаический перевод «Илиады» Петра Екимова, изданный Академией Наук, а затем к 1778 г. — стихотворный перевод «Одиссеи», сделанный Петром Соколовым. Вскоре после этого, в 1787 г., сделана была первая попытка стихотворного перевода «Илиады», шесть песен в переводе так называемыми александрийскими стихами — Ермила Кострова. Они были напечатаны в «Вестнике Европы» за 1811 год. Песни VII, VIII и часть песни I найдены были в его бумагах. Перевод этот, несмотря на все его неточности, пользовался большим успехом среди современников, особенно нравился его «превыспренний» тон. В. В. Капнист приветствовал его такими стихами:

Седьмь знатных городов Европы и Асии
Стязались кто из них Омира в свет родил?
Костров их спор решил:
Он здесь в стихах своих
России Отца стихов установил.

Да и сам Гнедич, начиная свою работу над Гомером, находился всецело под влиянием этого труда.
Александрийский стих в поэтике французского классицизма, господствовавшего тогда в нашей литературе, признавался обязательной формой эпической поэзии, и перевод Кострова надолго закрепил у нас эту форму стиха.
Тему об Ахиллесовом гневе, как типичный сюжет для эпической поэмы, упоминает и Сумароков в своей «Эпистоле», и Богданович в «Душеньке». Автор «Россиады» Херасков, подражавший в этой поэме Вергилию, в другой своей поэме «Владимир» откликается на недавнюю находку «Слова о полку Игореве», сравнивая ее автора с Гомером. Державин считает Гомера образцом художественного вкуса. Гомеру наряду с другими величайшими мировыми поэтами придавал высокое значение автор «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790 г.) А. Н. Радищев. Под видом разговора с неизвестным писателем, повстречавшимся ему на станции в Твери, Радищев пишет: «Омир, Виргилий, Мильтон, Расин, Волтер, Шекеспир, Тассо и многие другие читаны будут, доколе не истребится род человеческий». Замечательно, что уже Радищев почувствовал натянутость установившейся в его время наклонности поэтов к применению ямбических стихов для эпической поэзии и высказал мысль, что поэмы Гомера надо переводить не ямбами, как Костров, а гексаметрами, чтобы приблизить перевод к подлиннику. Карамзин в 1796 г. перевел александрийскими стихами отрывок из песни VI «Илиады» под названием «Гектор и Андромаха». В 1808 г. отрывок из песни VII «Илиады» о единоборстве Гектора с Аяксом перевел Мерзляков. В противоположность своим предшественникам, он первый сделал свой перевод гексаметрами. Несколькими годами позже (в 1815 г.) Капнист сделал попытку перевода нескольких отрывков из «Илиады» размерами простонародной речи,[8] но эта попытка успеха не имела, и Державин отнесся к ней совершенно отрицательно.
Особой силы интерес к Гомеру достигает в начале XIX века. Он усилился в связи с развитием романтического направления в литературе. Уже Батюшков под влиянием Шиллера пишет стихотворение «Судьба Одиссея». Он же переводит из Мильвуа стихотворение «Гезиод и Омир соперники», где дана переделка античного сказания о состязании Гомера с Гесиодом. Пушкин еще юношей прочитал обе поэмы Гомера в французской переводе Битобе и в стихотворении «Городок» в число любимых поэтов называет Гомера. В 1823-1825 гг. появился прозаический перевод «Илиады», а в 1826-1828 гг. прозаический же перевод «Одиссеи» Мартынова. Полный прозаический перевод «Илиады», сделанный в 1820-1830 гг. по заказу Александра I профессором Петербургского университета Димитрием Поповым, хранится в Публичной библиотеке вмени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.[9]
Но высший интерес к Гомеру нашел свое завершение в переводе «Илиады» Гнедича, который в полном виде появился в 1829 г. Для Гнедича этот перевод был действительно трудом всей жизни. Он потратил на него двадцать лет — с 1809 по 1829 г. Этот труд надо рассматривать не только как важное литературное явление, приобщившее наше общество и нашу литературу к одному из величайших произведений мировой поэзии и обогатившее нашу литературную речь новыми образами и выражениями, но и как результат большой научно-исследовательской работы, поскольку автор, занимаясь им, производил ценные изыскания для более глубокого понимания текста. Читая в литературных кругах отдельные части своего перевода, а также печатая их в различных повременных изданиях, он сумел заинтересовать своим делом многих друзей и знакомых и нашел у многих из них живой отклик. Выдающиеся знатоки античного мира С. С. Уваров и А. Н. Оленин[10] приняли участие в его работе и помогли ему специальными исследованиями по языку и археологии. Н. И. Гнедич прекрасно знал греческий язык и воспользовался для своего перевода лучшими научными изданиями текста. Первоначально он задался целью довести до конца начатый перевод Кострова и перевел пять песен (VII-XI), но, изучая глубже источники, он по совету С. С. Уварова[11] начал всю работу заново и стал переводить «Илиаду» гексаметром, по нескольку раз перерабатывая отдельно публикуемые ее части. Но и после издания полностью всего перевода Гнедич продолжал над ним работать для последующих изданий, и после его смерти найдено было много новых поправок в его личном экземпляре.
Характеризуя весь труд Гнедича в целом, весьма важно отметить те принципы, которыми он руководствовался. Он изложил их главным образом в предисловии к изданию 1829 г. Интересен его глубокий исторический подход, которого часто нехватало даже выдающимся ученым. «Надобно переселиться в век Гомера, сделаться его современником, жить с героями и царями-пастырями, чтобы хорошо понимать их». И он стремился дать в своем переводе подлинного, неприкрашенного Гомера, для чего «переводчику Гомера должно отречься от раболепства перед вкусом гостиных, перед сею утонченностию и изнеженностию обществ, которых одобрения мы робко ищем, но коих требования и взыскательность связывает, обессиливает язык». И свою задачу Гнедич понимал весьма широко: «Надо переводить нравы так же, как и язык». Он видел в мире гомеровских героев эпоху «юности человечества» и искал способов выразить его отличительные особенности. Стараясь передать текст Гомера так, как он его понимал, Гнедич путем кропотливых изысканий вырабатывал стих и соответствующий этому язык, в котором обыкновенные слова сочетаются с редкими и своеобразными архаизмами и славянизмами. «Отличительные свойства поэзии, языка и повествования Гомерова, — говорит он в предисловии, — суть простота, сила и важное спокойствие».
Потративши столько труда на изучение Гомера, Гнедич, что и естественно, не мог обойти и волновавший весь ученый мир в то время вопрос о происхождении гомеровских поэм. Этим вопросом Гнедич интересовался уже при начале своей работы. Отклики на него можно видеть в его поэме «Рождение Гомера» и в примечаниях к ней, в предисловии к переводу издания 1829 г., а также в заметках из его записной книжки. Он был знаком с сочинениями Вико, Вуда, Вольфа, Чезаротти, Фосса и др. и вынес отрицательное мнение о новой теории. «Сей скептицизм нашего времени, — писал он, — поднял из мрака гипотезы софистов александрийских, дабы ввести в сомнение то, о чем свидетельствует целый свет древний. Но сомнение далеко еще от истины». Полный негодования против этих «книжников», богатых завистью, но духом обедневших», он писал в своей поэме:

Гомера слава им представилась мечтой.
Тяжелым бременем, для одного безмерным,
И заблуждением гордясь неимоверным,
Они бессмертное наследие певца
Терзают и делят меж многими певцами.

Это — ясный ответ на «теорию малых песен» (см. выше стр. 116 сл.), О впечатлении, которое произвел перевод Гнедича в литературных кругах, лучше всего свидетельствует знаменитое двустишие Пушкина, относящееся к 1830 г.

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,
Старца великого тень чую смущенной душой.

Появление перевода Гнедича открыло новый мир перед русскими читателями. Пушкин это прекрасно выразил в стихотворении «С Гомером долго ты беседовал один» (1832). В глазах Пушкина потускнели теперь французские классики и Вергилий с его знаменитой «Энеидой». При сравнении с «Илиадой» она уже стала казаться Пушкину «немного тощей», а сам ее автор «чахоточным». Еще раньше, едва познакомившись с отрывками из нового перевода «Илиады» гексаметром, Пушкин обращается к Гнедичу с такими стихами:

О ты, который воскресил
Ахилла призрак величавый,
Гомера музу нам явил
И смелую певицу славы
От звонких уз освободил —
(Письмо к Гнедичу от 24 марта 1821 г.).

Вместе с Пушкиным переживали увлечение Гомером и Дельвиг, и Кюхельбекер и др. Интересовался Гомером и Крылов, который даже перевел отрывки из песни I «Илиады» и песни I «Одиссеи».
Точно так же был захвачен интересом к поэзии Гомера и Гоголь. Особенно ясно обнаруживается у него влияние Гомера во второй редакции «Тараса Бульбы» и в «Мертвых душах», которые он писал во время своего пребывания в Италии. В числе немногих любимых книг, какие были у него в это время в Риме, Анненков[12] называет «Илиаду» в переводе Гнедича (подлинника Гоголь не знал). В ожидании перевода «Одиссеи», над которым в то время работал Жуковский, Гоголь в письме к Языкову говорит, что «вся Россия приняла бы Гомера, как родного». Он высказывал уверенность, что «Одиссея» «произведет у нас влияние, как вообще на всех, так и отдельно на каждого». В последние годы жизни, когда Гоголь был во власти мистических и славянофильских настроений, он видит в Гомере средство нравственного возрождения. «На страждущих и болеющих от своего европейского совершенства, — пишет он, — «Одиссея» подействует. Много напомнит она им младенчески прекрасного, которое (увы!) утрачено, но которое должно возвратить себе человечество, как свое законное наследство».[13] Влияние гомеровского стиля с его богатыми сравнениями, повторениями и эпитетами можно видеть у Гоголя в «Тарасе Бульбе», написанном первоначально в 1833-1834 гг. и в окончательном виде опубликованном в 1841 г. Сюда принадлежат, например, такие места: «Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный на одном месте и бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перелела, так Тарасов сын Остап налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку». Или еще более обстоятельное сравнение при описании смерти Кукубенка. Любопытно трафаретное повторение вопросов Тараса: «А что, паны, есть еще порох в пороховницах? Не ослабела ли казацкая сила? Не гнутся ли казаки?» Самое описание битвы в виде ряда сцен единоборства между отдельными героями с чертами эпического гиперболизма, с речами героев, с отступлениями биографического характера, с сравнениями и эпитетами (например, земля-«глухоответная»), — все это живо напоминает Гомера. Все эти места, столь типичные для эпического стиля, появились впервые именно во второй редакции. Таким образом, было бы недостаточно видеть в этом отклики лишь русских народных песен и, в частности — украинских «Дум», которыми много пользовался Гоголь при работе над своей повестью. Не меньшее, если даже не большее, воздействие поэзии Гомера на Гоголя видно в «Мертвых душах». Здесь важны не отдельные частности, не внешние черты стиля (в которых также видно влияние Гомера), а прежде всего самая концепция произведения. Письма Гоголя к друзьям из времени его работы над «Мертвыми душами» полны рассуждений, касающихся «Одиссеи» в переводе Жуковского. Он пишет даже, что это дело он принимает так близко к сердцу, как свое собственное, и успех его рассматривает как успех собственного произведения. Самый перевод он характеризует со свойственным ему увлечением, как «венец всех переводов, когда-либо совершавшихся на свете, и венец всех сочинений, когда-либо сочиненных Жуковским».[14] В содержании поэмы, хотя и сказочном, он видит глубокое общечеловеческое значение и думает, что в ней содержится много поучительного. Разница культуры, разница мировоззрений, даже религии не может помешать этому, и всякий человек, пишет он, «извлечет из «Одиссеи» то, что ему следует из нее извлечь… то есть, что человеку везде, на всяком поприще, предстоит много бед, что нужно с ними бороться, — для того и жизнь дана человеку, — что ни в каком случае не следует унывать, как не унывал и Одиссей». Если вдуматься в тот смысл, который Гоголь влагает в «Одиссею», можно заметить, что это его толкование живо напоминает сюжет «Мертвых душ», словно из «Одиссеи» он заимствовал основную концепцию своего произведения — показать,, всю громаднонесущуюся жизнь» под углом зрения своего героя. Идею постепенного усовершенствования человека он предполагал провести в трех частях своей поэмы, как назвал он свое произведение, вызвав этим недоумение Белинского и многих других.
Не прошел Гоголь и мимо «гомеровского вопроса», высказав крайне отрицательное отношение к новым теориям. «Как глупы немецкие умники, — пишет он в одном из писем, — выдумавшие, будто Гомер -· миф, а все творения его — народные песни и рапсодии!» Особенное символическое значение приобретает для него образ самого Гомера: «слепец, лишенный зрения, общего всем людям, и вооруженный тем внутренним оком, которого не имеют люди!»
Достоевский также был под обаянием Гомера. То, что под конец его жизни было выражено им в речи о Пушкине, в ранние годы он уже связывал с Гомером. В письме к брату своему Михаилу Михайловичу 1840 г. (таким образом, даже ранее Гоголя) он писал, возражая против сопоставления Гомера с Виктором Гюго: «Гомер (баснословный человек, может быть, как Христос, воплощенный богом и к нам посланный) может быть параллелью только Христу, а не Гюго. Вникни в него, брат, пойми «Илиаду», прочти ее хорошенько (ты ведь не читал ее, признайся). Ведь в «Илиаде» Гомер дал всему древнему миру организацию и духовной и земной жизни, совершенно в такой же силе, как Христос — новому».
Высокого ценителя поэзия Гомера нашла в лице Белинского, который во многих своих статьях ставит его в образец как «бессмертного, вечно юного старца», как «простодушного гения», который «сосредоточил в лице своем всю современную мудрость», и особенно противопоставляет его наивную простоту и жизненность «нарядному щеголю» Вергилию. «»Илиада» и «Одиссея», — замечает он, — будучи национально-греческими созданиями, в то же время принадлежат всему человечеству». Он с большой чуткостью отметил высокое художественное значение таких сцен, как расставание Ахиллеса с Брисеидой в песни I, тоска Ахиллеса об убитом Патрокле в песни XXIII, встреча Приама с Ахиллесом в песни XXIV «Илиады», У Белинского мы находим замечательную характеристику поэмы Гомера: «Читая Гомера, вы видите возможную полноту художественного совершенства; но она не поглощает всего нашего внимания; не ей исключительно удивляетесь вы: вас более всего поражает и занимает разлитое в поэзии Гомера древнеэллинское мироощущение и самый этот древнеэллинский мир. Вы на Олимпе среди богов, вы в битвах среди героев; вы очарованы этой благородной простотой, этой изящной патриархальностью героического века народа, некогда представлявшего в лице своем целое человечество; но поэт остается у вас как бы в стороне, и его художество вам кажется чем-то уже необходимо принадлежащим к поэме, и потому вам как будто не приходит в голову остановиться на нем и подивиться ему». Вместе с Гнедичем, Гоголем и Жуковским Белинский протестует против отрицания единого авторства поэм.[15]
Пример Гнедича увлек затем Жуковского, который в 1842-1849 гг., не зная греческого языка, но пользуясь при работе деятельной помощью ученого Грасгофа в Дюссельдорфе, сделал полный перевод «Одиссеи». Еще ранее, в 1828 и в 1829 и затем в 1849-1851 гг. он перевел отдельные отрывки из песен I, VI, XVII-XX «Илиады». Увлекшись на склоне лет поэзией Гомера, он писал в 1845 г. И. В. Киреевскому: «Он [Гомер] — младенец, постигнувший все небесное и земное и лепечущий об этом на груди у своей кормилицы-природы. Это — тихая светлая река без волн, отражающая чистое небо, берега и все, что на берегах живет и движется; видишь одно верное отражение, а светлый кристалл отражающий как будто не существует. В письме к С. С. Уварову в 1847 г. Жуковский писал: «Перешедши на старости в спокойное пристанище семейной жизни, мне захотелось повеселить душу первобытною поэзиею, которая так светла и тиха, так животворит и покоит, так мирно украшает все нас окружающее, так не тревожит и не стремит ни в какую туманную даль… Муза Гомера озолотила много часов моей устарелой жизни». Жуковский придавал такое значение своему переводу, что называл его своим «лучшим, главным поэтическим произведением» (письмо от 11 ноября 1847 г.).[16]
Изменились времена: романтическое направление сменилось реалистическим. Но и тогда критик нового революционно-демократического направления — Чернышевский — признает высокие качества Гомера. Он видит в нем поэта «детски простого душой».[17] Отмечая относительность всех суждений о красоте, он указывает, что для понимания Гомера, как и всякого другого поэта прошлых времен, надо представить себе окружающие условия. «Если мы не перенесемся мыслью в патриархальное общество, песни Гомера будут оскорблять нас цинизмом, грубым обжорством, отсутствием нравственного чувства». С той же точки зрения он отмечает, что, хотя Гомер служит образцом[18] для новой эстетики, его «поэмы бессвязны».[19] В этом взгляде, по видимому, сказываются отклики западных теорий о дробном составе поэм.
Высокую оценку поэзии Гомера находим мы у Тургенева и Льва Толстого. Еще в 1840 г., находясь в Германии, Тургенев в письме от 8 сентября выражает сожаление, что не взял с собою Гомера. «Душа желает поплавать в эпическом море», — пишет он. (Он имеет в виду известный перевод Фосса.) Вот что писал Тургенев в своем ответе на магистерском экзамене в 1841 г.: «Поэмы Гомера представляют нам настоящий, лучше сказать, единственный образец эпической поэзии: и все, что желали бы мы встретить в подобного рода стихотворениях, в изобилии встречается нами в «Илиаде» и «Одиссее»: простота, сила, вдохновение, самое привлекательное описание древних нравов и обычаев, самое живое описание битв и много другого, чего нельзя исчерпать в немногих словах». Интересно, что, написав свои рассказ «Певцы», помещенный в «Записках охотника», он вспоминает Гомера. В письме к П. Виардо от 27 октября (7/XI) 1850 г. он говорит: «Детство всех народов сходно,, и мои певцы напомнили мне Гомера».
Понять Гомера, даже еще не читая его в подлиннике, сумел Л. Н. Толстой. В пору, когда он усердно изучал греческий язык, он уже уловил, как мало передают подлинную сущность Гомера все имеющиеся переводы. В письме к Фету от декабря 1870 г. он так представляет отношение между Гомером и его переводчиками: «Пошлое, но невольное сравнение: отварная дистиллированная вода и вода из ключа, ломящая зубы, с блеском и солнцем и даже соринками, от которых она еще чище и свежее. Можете торжествовать: без знания греческого нет образования».
И в наши дни А. М. Горькому гомеровский образ «презренного Ферсита» казался еще вполне жизненным в буржуазной журналистике.[20]
Как ни говорил Гнедич о простоте Гомера, он все-таки не передал ее надлежащим образом, и его перевод грешит излишней высокопарностью, а обилие архаизмов и славянизмов затрудняет понимание его языка. Уже Пушкин после восторженного отзыва о нем испытал разочарование. Перевод Жуковского, несмотря на то, что сделан не с подлинника, довольно близок к нему и значительно проще, чем перевод Гнедича. Однако оба эти перевода, сыгравшие важную роль в ознакомлении с поэзией Гомера и ставшие классическими, соответствовали взглядам своего времени на технику перевода и в настоящее время нуждаются· в уточнении и обновлении.
В 50-х годах XIX века сделал попытку перевести «Илиаду» (песни I-XII) языком и размером наших былин проф. Ордынский.[21] Однако эта попытка придать греческому произведению облкк иной культуры,, естественно, не имела успеха. Тогда же П. М. Леонтьев, знакомя нашу публику с знаменитым трудом Грота «История Греции», поддерживал отстаиваемую им теорию «основного ядра» (Пропилеи, т. II, отд. II,. стр. 1-99, М., 1857). В 60-х» годах обстоятельное исследование о Гомере написал наш выдающийся ученый Ф. Ф. Соколов в статье «Гомеровский вопрос» (Журн. Мин. Нар. Проев., 1886, №№ 11 и 12,. Труды Ф. Ф. Соколова, СПб., 1910, стр, 1-148), где он весьма обстоятельно и убедительно отстаивает точку зрения «единства». Другие наши ученые держались по преимуществу теории «основного ядра» (см. выше,, стр. 118 сл.). В 1896 г. выпустил новый перевод «Илиады» Н. Н. Минский (4-е изд. в 1935 г.). Написанный более современным языком, он уступает по точности Гнедичу и вместе С тем не передает величавости подлинника.
В наше время делалось и делается много попыток перевода отдельных мест из поэм Гомера и даже попыток полного их перевода, но они· не имеют серьезного научного значения. Недавно скончавшийся наш маститый писатель В. В. Вересаев на основе перевода Гнедича сделал новый перевод «Илиады», который отредактирован проф. И. И. Толстым. Перед самою своею смертью Вересаев успел закончить и перевод «Одиссеи» — совершенно независимо от перевода Жуковского.

---

[1] См. Н. К. Гудзий. История древней русской Литературы, М., 1945, стр. 96.
[2] А. Н. Пыпин. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских, СПб., 1857, стр. 306—316.
[3] А. Н. Пыпин. Указ. соч., стр. 61 сл.; А. С. Орлов. Переводные повести феодальной Руси и Московского государства XIIXVII вв., Л., 1934, стр. 43—45.
[4] А. С. Орлов. Древняя русская литература, М. —Л., 1937, стр. 263, 273 сл.
[5] А. Н. Пыпин. Указ, соч., стр. 50 сл.
[6] А. Н. Пыпин. История русской литературы, т. III, изд. 4–е, СПб., 1911, стр. 396.
[7] См. П. Шуйский. Русские переводы Илиады, „Лит. критик“, 1935, № 10 стр. 163.
[8] Чтения в Беседе любителей русского слова“, 1815, кн. 17
[9] Указание проф. С. И. Соболевского.
[10] Археологические труды А. Н. Оленина, т. I, в. I, СПб,, 1877.
[11] „Письмо к Н. И. Гнедичу о греческом гексаметре“, „Чтения в Беседе любителей русского слова“, 1813, кн. XIII.
[12] П. В. Анненков. Гоголь в Риме. Воспоминания и критические очерки, т. I, М., 1877, стр. 200.
[13] „Выбранные места из переписки с друзьями“, т. VII.
[14] Письма, т. III, стр. 11.
[15] Ср. В. Р. Лобанов. Белинский в его воззрениях на античный мир. Гермес, 1911, стр. 168-172, 190—194 и 216—221.
[16] О переводе Жуковского см. С. П. Шестаков, Жуковский, как переводчик Тонера (Чтения в Обществе любителей русской словесности при Казанском университете), Кавань, 1902; П. Н. Чербяев, Как ценили перевод „Одиссеи“ Жуковского современные в последующие критики“. Филол. записки, 1902, вып. IIIII.
[17] Чернышевский, О поэзии. Избранные философские сочинения. М., 1938, стр. 439.
[18] Чернышевский, Эстетические отношения искусства к действительности. Избранные философские сочинения, стр. 333.
[19] Там же, стр. 334.
[20] А. М. Горький, О литературе, стр. 452.
[21] Отечественные записки, 1853, тт. 86—88.

Ссылки на другие материалы: 

Гомер

simposium.ru