V. Государство, как завершение общества. — Государство, как охрана свободы. — Неизбежность государственности.
Если элемент власти является неотделимым началом всякой общественности, то государство служит завершением системы общественной власти.
Против современных тенденций к отрицанию государства громко говорит весь исторический опыт человечества. С тех пор как люди живут сколько-нибудь сознательно, с тех пор как они имеют историю, человечество живет на основе государственности. Современные социалисты вызывают тени доисторического прошлого, ища в нем общество, чуждое государственности, как опору для своих мечтаний о безгосударственном будущем. Но разве может служить идеалом будущего быт диких стад одичавших людей доисторического прошлого? Для них самих, как только они начинали несколько подниматься из падения, разве не появлялся, наоборот, идеал государственности, при помощи которого они и успевали достигать более высоких ступеней общественности и культуры? Этот идеал возникал одинаково у всех народов, порождаемый, очевидно, самой природой человека. Отрицание — отголосок диких сторон этой природы — не составляет какого-либо изобретения современности. Оно тоже всегда было. Древние декламации какого-нибудь софиста Протагора ничем не отличаются от современных революционных декламаций:
«Пусть, говорил еще Протагор, — явится человек с могучею природой, стряхнет и порвет все эти путы, попрет ногами все наши писания, чары, волшебства, наши законы, противные природе, и станет надо всем этим, как господин, он, которого мы сделали рабом, и тогда мы увидим торжество справедливости, как оно установлено природой»…
Эту дешевую премудрость звериной «свободы» люди знали издревле, но что же от нее осталось в истории в наследство человечеству? Что двигало наши общества, кто остался учителями человечества? Не эти отрицатели и нигилисты, а умы, как Платон, Аристотель, которые анализировали идею государства, находя в ней даже высшую человеческую идею. Служили благу своего времени и остались с благим влиянием на будущее практические устроители государств, юристы, формулировавшие правовые идеи… Вот кем жило и двигалось человечество. Нигилистические же декламации есть ныне, как были в древности, но как теперь и тогда ничего не создавали, многое расстраивали, но все-таки остались бессильны свернуть человечество с его государственного пути развития.
Да и возможно ли иначе. Везде и всегда происходило то, что так прекрасно обрисовывает Б. Чичерин, говоря о природе с еще неразвитой государственностью в России.
«Положение человека, — говорит он, — определялось частными, случайными, даже внешними его преимуществами. Личность во всей ее случайности, свобода во всей ее необузданности лежали в основании общественного быта и должны были привести к господству силы, к неравенству, междоусобиям и анархии»… Такое положение создавало необходимость высшего союза — государства. «Только в государстве может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя…
Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает таким образом твердый порядок в обществе.
Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, не имеющие для общества никакого веса, она производит уравнение между людьми; оценивая единственно заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз»[ 1 ].
Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение всех исторических тысячелетий народы всевозможных племен и степеней развития своим глазомером, умозаключением и опытом всегда повсюду были приводимы к одной идее.
Мы ее можем, стало быть, рассматривать как политическую аксиому, подобно тому как в математике и логике аксиомы суть ничто иное, как формулировка всеобщего одинакового впечатления.
Эта аксиома гласит, что в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, прав и свободы.
Самые современные отрицатели государственности против воли дают подтверждение этой истины, так как, покидая государство, в своих чаяниях будущего представляют себе лишь одно из двух: либо простое господство сильнейшего (в анархии), либо подчинение человека стихийным силам (в социальной демократии).
Действительно, социалисты, последователи экономического материализма, только потому и надеются на возможность уничтожения принудительной власти, что, по их мнению, грядущее безгосударственное общество будет вставлено в рамки коммунистического производства, которое само по себе будет регулировать жизнь и деятельность людей.
Человечество здесь приглашается к уничтожению своей, разумной, обдуманной власти над собой, но для чего же? Чтобы подчиниться некоторой безаппеляционной стихийной власти, которая подавит нашу свободу со всей беспощадностью бессознательных сил природы. Вместе с государством мы бы, стало быть, разрушили высшее орудие нашей человеческой власти над нашей жизнью, то есть, другими словами, нашей свободы. Ибо, что же такое наша свобода, как не возможность самостоятельно направлять течение дел наших, делать то, что мы считаем нужным, и не делать того, чего мы желаем избежать, то есть в сфере отношений социально-политических — не быть слепою игрушкой стихийных сил, но приспособлять их к нашим человеческим потребностям?
На это в наибольшей степени дает нам способы союз государственный, союз, в котором народ объединяет свои силы, дисциплинирует их и направляет их для достижения своих целей со всем могуществом, которое способно дать правильно организованная и разумно действующая власть.
Этот элемент власти составляет существеннейшую основу государства. Власть предполагает подчинение. Но создавая власть, которой должны подчиняться, мы не жертвуем своей свободой. Подчинение условиям природным составляет неизбежный удел существ, не одаренных безграничными силами. Создавая государство, мы, вместо подчинения стихийным силам, подчиняемся самим себе, подчиняемся тому, что сами сознаем необходимым, то есть выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие действительной свободы. Идеал безгосударственный, наоборот, вместо подчинения людей самим себе влечет их к подчинению силам вне их находящимся. Понятно, что люди всегда предпочтут первый исход. Сверх того, как сила сознательная, государство всегда возьмет верх над силами внешними, бессознательными, хотя бы люди и не задавались такой целью. Торжество государственности поэтому всегда неизбежно, и в конце концов, с какой бы теоретической анархии мы ни начали, а кончим всегда восстановлением государственности.
samoderjavie.ru
Государство и Верховная власть — Российская Империя
Раздел II. ГОСУДАРСТВО И ВЕРХОВНАЯ ВЛАСТЬ
IV. Государство как завершение общества и охрана свободы. Неизбежность государственности.
Приступая к рассмотрению государства и его верховной власти, мы должны прежде всего сделать несколько оговорок по поводу немалочисленных ныне теоретических отрицаний государственности. Эти отрицания производят впечатление чего-то дикого и умственно болезненного. Но, обрисовывая все великое и благодетельное значение государственности, не излишне фазу же напомнить, что действе государственности имеет свои пределы, переходя которые государство перестает быть силою устроительной и благодетельной. Быть может, именно несоблюдение должных пределов государственного, властного, регламентирования жизни и вызывает отчасти тот протест, который, хотя и неразумно, выражается в социалистическом отрицании государственности вообще. Но хотя бы современное государство и подало повод к справедливым жалобам против себя, отрицание государственности вообще остается совершенным безумием.С тех пор как люди живут сколько-нибудь сознательно, с тех пор как они имеют историю, человечество живет на основе государственности. Современные социалисты вызывают тени доисторического прошлого, ища в нем общества, чуждого государственности, как опоры для своих мечтаний о безгосударственном будущем. Но разве может служить идеалом будущего быт диких стад одичавших людей доисторического прошлого? У них самих, как только они начали несколько подниматься из падения, тотчас появился, наоборот, идеал государственности, при помощи которого они и успевали достигать более высоких ступеней общественности и культуры. Этот идеал возникал одинаково у всех народов, порождаемый, очевидно, самой природой человека.
Везде и всегда происходило то, что обрисовывает Б. Чичерин, говоря о периоде с еще неразвитою государственностью в России.
«Положение человека, — говорит он, — определялось частными, случайными, даже внешними его преимуществами. Личность во всей ее случайности, свобода во всей ее необузданности лежали в основании общественного быта и должны были привести к господству силы, к неравенству, междоусобиям и анархии…» Такое положение создавало необходимость высшего союза — государства. «Только в государстве может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя…»
«Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает, таким образом, твердый порядок в обществе».
«Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, она производит уравнение между людьми; оценивая заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз» [«Опыты по истории русского права», стр. 368, 369].
Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение всех исторических тысячелетий народы всевозможных племен и степеней развития своим глазомером, умозаключением и опытом всегда и повсюду были приводимы к одной идее.
Мы ее можем, стало быть, рассматривать, как политическую аксиому, подобно тому, как в математике и логике аксиомы суть нечто иное, как формулировка всеобщего одинакового впечатления.
Эта аксиома гласит, что в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, права и свободы.
Отрицатели государственности, против воли, дают подтверждение этой истины, т. к., покидая государство, в своих чаяниях будущего представляют себе лишь одно из двух: либо простое господство сильнейшего (в анархии), либо подчинение человека стихийным силам (в социальной демократии).
Действительно, социалисты, последователи экономического материализма, только потому и надеются на возможность уничтожения принудительной власти, что, по их мнению, грядущее безгосударственное общество будет вставлено в рамки коммунистического производства, которое само по себе будет регулировать жизнь и деятельность людей.
Человечество здесь приглашается к уничтожению своей разумной, обдуманной власти над собою, но для чего же? Чтобы подчиниться некоторой стихийной власти экономики, которая подавит нашу свободу со всею беспощадностью сил природы. Вместе с государством мы бы разрушили высшее орудие нашей человеческой власти над нашей жизнью, т. е. нашей свободы. Ибо что же такое наша свобода, как не возможность самостоятельно направлять течение дел наших, делать то, что мы считаем нужным, и не делать того, чего мы желаем избежать, не быть слепою игрушкой стихийных сил, но приспособлять их к нашим человеческим потребностям?
На это в наибольшей степени дает нам способы союз государственный, в котором народ объединяет свои силы, дисциплинирует их и направляет их для достижения своих целей со всем могуществом, которое способна дать правильно организованная и разумно действующая власть.
Власть, конечно, предполагает подчинение. Но создавая власть, которой должны подчиняться, мы не жертвуем свободой, потому что при этом мы вместо подчинения стихийным силам подчиняемся самим себе, т. е. тому, что сами сознаем необходимым. Таким образом, мы лишь выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие свободы.
Идеал безгосударственный, наоборот, вместо подчинения людей самим себе влечет их к подчинению силам, вне их находящимся.
Понятно, что люди всегда предпочтут первый исход. Сверх того, как сила сознательная, государство всегда возьмет верх над силами внешними, бессознательными. Торжество государственности поэтому всегда неизбежно, и в конце концов с какой бы теоретической анархии мы ни начали, а кончим всегда восстановлением государственности.
К этому должно лишь добавить, что при всей своей необходимости и незыблемости принцип государственности имеет свои естественные пределы приложения. Отсюда необходимо правильное понимание содержания государственного принципа, так как этим именно содержанием определяются и пределы его приложения.
V. Содержание государственности.
Несмотря на тысячелетние наблюдения различных проявлений государственности, несмотря на то, что определения ее делались иногда умами чрезвычайной проницательности и точности, содержание государственности оставляет и до сих пор место для различных толкований и споров. Сложные категории явлений всегда трудно разграничивать. Во всякой категории явлений мы замечаем нечто ясно и несомненно отличительное, исключительно ей принадлежащее; но затем, желая вполне исчерпать это отличительное содержание, мы невольно заходим в обе стороны, в области уже спорные.Наиболее бесспорную черту государственности составляет сознательность и преднамеренность творчества, и затем присутствие власти и принуждения. Обе черты тесно между собой связаны. Необходимость прибегать к принуждению для устранения препятствий характеризует всякое преднамеренное творчество, которое, предназначая себе известную цель, тем самым устанавливает себе известную линию прохождения, а стало быть, предопределяет этим устранение всего, что на этой линии может мешать достижению цели.
Эти черты отличаются даже Спенсером, вообще невнимательным к проявлениям государственности.
«Есть, — говорит он, — учреждения бессознательные (spontaneus) [Цитирую по русскому переводу. Переводчик не без оснований употребил слово «бессознательные», но spontaneus заключает в себе понятие самопроизвольности, самобытности, происхождения из своих собственных сил, а не создания преднамеренного], развивающиеся без участия мысли во время преследования частных целей, и есть кооперации, придуманные сознательно, предполагающие ясное сознание общественных целей». Чем обусловливается эта разница?
«Усилия единиц для самосохранения порождают одну форму организации. Усилия самосохранения целого агрегата порождают другую форму организации. В первом случае сознательно преследуются только частные цели, а соответствующая организация, образующаяся из этого преследования частных целей, вырастает бессознательно и без принуждения власти. Во втором случае есть сознательное преследование общественных целей, а соответствующая организация, устанавливаемая сознательно, действует принуждением».
«Политической организацией, — заключает Спенсер, — мы называем ту часть общественной организации, которая сознательно исполняет направляющие и сдерживающие функции для общественных целей» [Герт Спенсер. «Развитие политических учреждений», стр. 18-21].
Очевидно, однако, что с такими определениями мы не можем выделить понятия государства из среды многих других союзов. Принуждение и сознание присущи не одному государству, точно так же как не чужда ему и свобода. Все это не выделяет государства из общества.
Общество, совокупность мелких союзов, — действительно составляет сферу более самостоятельной деятельности личности, потому что представляет для нее более способов выбирать то или иное подчинение, а также приобретать власть личную. Поэтому общество есть по преимуществу та сфера, в которой развивается способность человека к свободе. Но это не уничтожает присутствия в обществе элемента власти и принуждения. Все мелкие союзы, общества, семьи, общины, сословия, партии, кружки точно так же пропитаны властью, подчинением и принуждением. С другой стороны, само государство есть в известных отношениях высшее торжество человеческой свободы и главное средство обеспечения для личности ее свободы в обществе. Та способность к свободе, которая воспитывается по преимуществу в среде общества, получает возможность приходить к фактической свободе по преимуществу благодаря государству.
Для уяснения содержания государственности, по существу, необходимо принять во внимание, что такое представляет коллективность, называемая государством, и чем она отличается от других коллективностей. Я ставлю здесь термин «коллективность» только для наглядности. В точном смысле понятия тут должно ставить термин «союз», совершенно справедливо употребляемый юристами-государственниками. Ибо в одной и той же национальной коллективности есть много связывающих ее союзов, и государство именно есть не особая коллективность, а только особая форма союза.
Что же говорят о ней политическое мыслители?
«Если мы, — говорит Блюнчли, — сведем к одному целому результаты представленного исторического анализа, то понятие государства определится следующим образом: государство есть совокупность людей, соединенных в нравственно-юридическую личность, на определенной территории, в форме правительства и подданных» [Блюнчли. «Общее государственное право», стр. 35].
В этом определении знаменитого ученого тоже чувствуется очевидная незаконченность. В самом деле, орден иезуитов есть ли государство? Еврейство, довершивши создание своего Alliance Israelite [6], составит ли всемирное государство? По Блюнчли, мы бы должны были это признать. Оговорка об «определенной территории» ничего не объясняет. Во-первых, и для иезуитов и для евреев «земной шар» составляет вполне определенную территорию. Во-вторых, очень часто вовсе не все обитатели территории входили в состав государства. Так в Риме огромные массы рабов не входили в государственный союз.
Наш Б. Чичерин дает лучшее перечисление признаков государства [«Курс государственной науки», т. 1, стр. 4-7]. Они таковы:
1. Государство есть союз,
2. Союз целого народа,
3. Оно непременно имеет территорию,
4. Оно имеет единый закон,
5. В нем народ становится юридическим лицом,
6. Оно управляется верховной властью,
7. Цель его — общее благо.
Кратко резюмируя, профессор Чичерин останавливается на формуле: «Государство представляет организацию народной жизни, сохраняющейся и обновляющейся в непрерывной смене поколений».
Последняя формула с выгодой могла бы быть заменена простым выражением «государство есть организация национальной жизни». Однако нельзя вообще не сказать, что и определения профессора Чичерина не удовлетворяют нас в стремлении понять сущность государственного союза.
Дело в том, что за этими внешними признаками скрывается нечто, имеющее более глубокое внутреннее значение.
Должно обратить внимание на то, что в государственный союз вступают не просто люди, отдельные, изолированные, не имеющие других интересов, кроме государственных. У людей изолированных не может быть государственных интересов, таким людям государство не нужно и составляло бы для них лишь бесполезное иго. Государственный интерес может явиться только у людей, уже предварительно соединившихся в более элементарные социальные группы и здесь получивших некоторые интересы, требующие согласования и охранения, а равно имеющих потребность обеспечить личность от эксплуатации самими же групповыми силами. Для таких людей — для членов социальных групп — государство становится действительно нужно и даже необходимо с того момента, когда переплетаются интересы этих групп, не допуская их разъединиться; но в то же время и порождая их взаимную борьбу и эксплуатацию. Тут становится необходимым высший объединительный и примирительный принцип с соответственной для него задач властью.
Этот-то социальный фундамент для государства и представляет нация, т. е. народ или совокупность племен, достаточно объединенных чем-либо материально и нравственно: тут имеют уже значение и территория, географические условия, условия труда, язык, верования, исторические условия и т. д. В этой совокупности групп семейных, родов, общин, корпораций, классовых слоев, более или менее сложившихся в единое общество «Землю», только и может возникнуть потребность в государстве, т. е. Высшем союзе, построенном не на частном или групповом интересе, а на интересе общем, т. е. всех их одинаково охватывающем и всем обеспечивающим союзное существование.
Отсюда необходима связь государства с «нацией», «всем народом», т. е. с совокупностью частных групп.
Отсюда же связь с территорией, ибо народ, нация, живет на территории. Народ должен извлекать средства к жизни из земли — в виде охоты, рыболовства, земледелия и промышленности, основанной на обработке этих продуктов добывающего труда. Орден иезуитов, или еврейское племя, или флибустьеры и пр., как бы ни были сильны их корпорации, не заключают в себе государственной идеи. Им нужна организация своего интереса, а не общего. Никакая вообще специальная группа не несет в себе государственности, но лишь все они вместе, в своем сложном разнообразии, создают идею государства.
Таким образом, идея государственного союза, по существу, содержит требование общечеловеческого, всемирного существования, не в количественном, а в качественном смысле. Объединенное еврейство могло бы владычествовать над всем земным шаром, не имя все-таки характера государства. Рим начался с нескольких десятков квадратных верст уже с характером государства и дорос до целого orbis terrarum romanus [7], оставаясь в принципе существования все тем же Римом, тем же государством.
Итак, в государстве мы осуществляем условия существования не корпоративного, не сословного, не какого-либо другого, замкнутого в своих частных или групповых целях, но условия существования общечеловеческого.
Это государство немыслимо без верховной власти, ибо оно есть не что-либо отвлеченное, а реальный союз, требующий реальной силы, которая по идее и задачам своим стояла бы выше всех других.
Таковы естественные условия государственного союза. Само собой, присутствие единой верховной власти дает присутствие некоторого единого принципа управления, а отчасти, стало быть, и единство закона, но все это уже второстепенно; единство принципа может даже при различии условий прямо требовать не одинакового закона. Что касается национальности, территории и пр., то все это не составляет содержания государственной идеи, а лишь дает условия ее возникновения.
В общей сложности, сохраняя лишь то, что существенно для государства, мы можем определить государство, как союз членов социальных групп, основанный на общечеловеческом принципе справедливости, под соответствующей ему верховной властью.
Согласно с этим мы при анализе государства имеем собственно два необходимые элемента:
1. Союз людей, расслоенных по социальным группам;
2. Верховную власть.
Оба эти элемента тесно связаны. Правильный анализ государственности есть именно анализ отношений этих двух элементов; искусство же политики есть искусство сохранения между этими элементами должного, то есть естественного по природе их отношения.
VI. Структура государства. Составные его элементы.
Но этот анализ может быть правилен лишь в том случае, если мы рассматриваем элементы государственной структуры прежде всего в тех положении и соотношении, в каких они между собой находятся сами по себе, по самой природе. К сожалению, юристы, имеющие своей задачей не только теоретическое изучение социально-государственных явлений, но главным образом искусство наилучшего управления, обыкновенно увлекаются этой последней стороной дела и оставляют без должного внимания законы самих явлений. В этом отношении государственное право должно еще много учиться у естественных наук. Медик также имеет задачей искусство лечения, но точный метод естественных наук никогда не позволит ему в заботе о лечении забыть действительную структуру организма. Напротив, только помня ее, он ищет способности лечить. В Государственном Праве, к сожалению, субъективный элемент личных вкусов и желаний господствует над объективным наблюдением явлений. Отсюда порождается много важных ошибок. Особенно страдает от смешения элементов действительной структуры государства учение о формах Верховной власти, к которому нам и предстоит перейти.Если мы постараемся стать на почву фактов, то увидим вышеуказанные основные элементы государства (союз граждан и Верховную власть) в некоторой постоянной обстановке, не меняющейся ни в каких государствах.
В ней приходится различать четыре элемента, хотя тесно связанные, но имеющие отдельное существование и между собой, способные даже сталкиваться, ибо их гармония составляет только тенденцию социальных фактов и цель политического искусства, но легко может нарушаться то односторонним развитием какого-либо одного элемента, то ошибками правителей. Эти элементы суть следующие:
1. Нация, которая представляет всю массу лиц и групп, коих совместное сожительство порождает идею Верховной власти, над ними одинаково владычествующей. Государство помогает национальному сплочению и в этом смысле способствует созданию нации, но должно заметить, что государство отнюдь не заменяет и не упраздняет собою нации. Вся история полна примерами того, что нация переживает полное крушение государства и через столетия снова способна создать его; точно так же нации сплошь и рядом меняют и преобразуют государственные строи свои. Вообще нация есть основа, при слабости которой слабо и государство; государство, ослабляющее нацию тем самым доказывает свою несостоятельность.
2. Верховная власть, которая есть конкретное выражение принципа, принимаемого нацией за объединительное начало.
3. Государство, как совокупность Верховной власти и подчинившихся ей подданных, членов нации. Нация, однако, живет в государстве лишь некоторой частью своего существования, и каждый отдельный член нации есть лишь отчасти член государства, не теряя от этого своей связи с нацией.
4. Правительство, которое есть организация системы управления. Оно организуется Верховной властью, но не есть сама Верховная власть, а только орудие ее.
Вопрос теоретически важнейший, а практически наиболее запутанный — это именно вопрос: 1) об отношении нации и Верховной власти, с одной стороны, и 2) об отношении Верховной власти и правительства.
Так при определении характера Верховной власти державное значение постоянно приписывается то самому государству, то даже правительству. Государство, говорят, порождает явление правительства и подданных.
«Даже в самой полной демократии, — замечает Блюнчли, — где эта противоположность, по-видимому, исчезает, она в действительности все-таки существует. Народная община афинских граждан была правительством, а отдельные афиняне по отношению к ней подданными. Где нет облеченного авторитетом правительства, где подданные отказали в политическом повиновении, при чем каждый делает что хочет, словом, где анархия, там прекращается государство» («Общее государственное право»).
Что тут верного? Факт некоторого владычества и некоторого подданства. Но кому принадлежит первое и кому второе? В этом отношении анализ Руссо [Contrat Sociale [8], кн. VI] был гораздо точнее, нежели анализ Блюнчли. Подданство относится собственно к верховной власти. Есть существенная разница между Souverain (Верховная власть) и Gouvernement (правительство). Народная община, Афин была именно Souverain, и только потому отдельные граждане были подданными ее.
Вообще члены государственного союза суть подданные только в отношении Верховной власти, в отношении же правительства они суть граждане, ибо имеют свои права и свои обязанности, точно так же, как правительство имеет свои права и свои обязанности. В обоих случаях права и обязанности определяются Верховной властью, а правительство — есть не более как орудие управления, само по себе никакой самостоятельной власти не имеющее и пользующееся лишь теми полномочиями, какие ему дарованы Верховной властью.
Таким образом нельзя никоим образом смешивать Верховную власть с правительством, и следует даже заметить, что сама идея управления, свойственная той или иной форме Верховной власти, должна быть лишь с большой осторожностью определяема по наличной в данную минуту системе управления. Ибо система управления обусловливается не одной внутренней логикой данной формы Верховной власти (например, монархии или демократии), но также обстоятельствами более или менее посторонними ей и даже противоречащими ей.
Отношение между правительством и Верховной властью вообще принадлежит к числу любопытнейших вопросов политики. Верховная власть есть проявление принципа, идеи. Правительство есть создание практических условий, условий времени и места. В принципе и в идеале Верховная власть организует правительство по собственной идее, т. е. применительно к содержанию своей идеи. Но если эта идея не настолько ясна, чтобы допустить такую организацию в достаточно чистом виде, или если практические условия несовместимы с организацией правительства на основе данного принципа, то в организации правительственной могут появиться силы и принципы даже прямо враждебные данной форме Верховной власти. В таком положении была, например, французская демократия в конце XVIII века. В таком положении находятся в настоящее время многие монархии. Во всех таких случаях правительство, организуемое Верховной властью, может стать даже орудием переворота, ниспровержения этой Верховной власти, ибо, действуя в духе какой-либо другой формы правления, правительство становится могущественнейшим ее пропагандистом в умах нации и постепенно заменяет, например, монархии демократией.
Но даже помимо таких резких случаев, а как общее явление Верховная власть и правительственные учреждения имеют всегда раздельное существование, и их интересы и стремления не всегда совпадают, а могут приходить и в полное противоречие.
Правительство есть орган Верховной власти, и дело политического искусства состоит в том, чтобы этот орган функционировал в полной гармонии с Верховной властью. Но общий социальный закон явлений состоит в том, что каждая организация, раз сложившись, стремится вырасти как можно больше, стать как можно более самостоятельной и по мере возможности господствовать над другими. При этом всякая такая организация получает стремление развиваться все далее и все логичнее из своего собственного содержания, по своему собственному принципу. Это общий закон всего живущего. Он одинаково сказывается и в правительственных учреждениях, и тем сильные, чем они лучше поставлены.
Не отвергая в принципе своего подчинения Верховной власти, эти учреждения естественно стремятся быть фактически возможно более от нее независимыми и действовать самостоятельно. При всяком ослаблении политического искусства со стороны Верховной власти эта тенденция правительственных учреждений развивается до самых вредных размеров. Посему в истории борьба магистратов и Верховной власти занимает очень видное место. История Рима наполнена ей, как во времена царей, так и по низвержении их во времена республики. Наиболее полный образчик покорения Верховной власти магистратурой представляла Япония последних столетий (до переворота, низвергшего Сёогунов [9]). Микадо [10], в принципе самодержавный, по внешности обоготворяемый, был превращен фактически в тюремного заточника в своем дворце и, безусловно, оттерт и от правления, и от народа системой магистратуры с Сёогуном во главе. В менее поразительных размерах то же явление замечается в истории многих монархий. В истории демократий оно еще сильнее. Так, в современной Франции — как и вообще в парламентарных странах — народ по принципу самодержавный отстранен от всякого влияния на дела, и его почти не существует в них (за исключением минут революционных вспышек). В Североамериканской республике это явление заметно иногда еще сильнее, особенно в восточных штатах.
Если правительственные учреждения имеют свое особенное от Верховной власти существование, то имеет его и нация. Отношения Верховной власти к нации вследствие этого, также требуют постоянного политического искусства, с ослаблением коего могут извращаться. А это обстоятельство тем более важно, что именно в правильном отношении к нации Верховная власть черпает силу для постоянного держания в своих руках магистратуры.
Управительная власть имеет всегда стремление привести Верховную власть в пассивное состояние, сохранив деятельную роль лишь для себя. Ее идею составляет Souverain regne, mais ne gouveme pas [11]. Напротив нация, народ, всегда имеет стремление поддержать прямое действие Верховной власти, ибо лишь проявления Верховной власти защищают народ, нацию от постепенного порабощения правительственными властями. Посему-то Верховная власть всегда может опереться на народ в борьбе со всякой магистратурой — аристократического ли или политиканского, или бюрократического характера. Отрезанная же от народа, Верховная власть — напротив, всегда рискует получить участь прежних японских микадо.
Обрисованная структура национально-государственного тела должна быть ясно понимаема для возможности политического искусства. Современное государственное право чрезвычайно страдает постоянным смешиванием элементов, играющих роль в государственных функциях.
Элементы эти, как сказано, следующие:
1. Нация, остающаяся живой и при возникновении государства, и образующая строй социальный, с расстройством которого рушится и государство. Ее отдельные члены суть подданные в отношении Верховной власти, но граждане в отношении государства и правительства;
2. Верховная власть, которая в совокупности с подданными образует:
а) государство;
б) правительство, подчиненное Верховной власти и ей организуемое в целях государственного управления.
www.rusempire.ru / Л.А. Тихомиров «Монархическая государственность».
www.rusempire.ru
IV Государство как завершение общества и охрана свободы. Неизбежность государственности
Приступая к рассмотрению государства и его верховной власти, мы должны прежде всего сделать несколько оговорок по поводу немалочисленных ныне теоретических отрицаний государственности. Эти отрицания производят впечатление чего-то дикого и умственноболезненного. Но, обрисовывая все великое и благодетельное значение государственности, не излишне фазу же напомнить, что действе государственности имеет свои пределы, переходя которые государство перестает быть силою устроигельной и благодетельной. Быть может, именно несоблюдение должных пределов государственного, властного, регламентирования жизни и вызывает отчасти тот протест, который, хотя и неразумно, выражается в социалистическом отрицании государственности вообще.
Но хотя бы современное государство и подало повод к справедливым жалобам против себя, отрицание государственности вообще остается совершенным безумием.
С тех пор как люди живут сколько-нибудь сознательно, с тех пор как они имеют историю, человечество живет на основе государственности. Современные социалисты вызывают тени доисторического прошлого, ища в нем общества, чуждого государственности, как опоры для своих мечтаний о безгосударственном будущем. Но разве может служить идеалом будущего быт диких стад одичавших людей доисторического прошлого? У них самих, как только они начали несколько подниматься из падения, тотчас появился, наоборот, идеал государственности, при помощи которого они и успевали достигать более высоких ступеней общественности и культуры. Этот идеал возникал одинаково у всех народов, порождаемый, очевидно, самой природой человека.
Везде и всегда происходило то, что обрисовывает Б. Чичерин, говоря о периоде с еще неразвитою государственностью в России.
«Положение человека, — говорит он, — определялось частными, случайными, даже внешними его преимуществами. Личность во всей ее случайности, свобода во всей ее необузданности лежали в основании общественного быта и должны были привести к господству силы, к неравенству, междоусобиям и анархии…» Такое положение создавало необходимость высшего союза — государства. «Только в государстве может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя…»
«Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает, таким образом, твердый порядок в обществе».
«Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, она производитуравнение между людьми; оценивая заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз» [«Опыты по истории русского права», стр. 368, 369].
Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение всех исторических тысячелетий народы всевозможных племен и степеней развития своим глазомером, умозаключением и опытом всегда и повсюду были приводимы к одной идее.
Мы ее можем, стало быть, рассматривать, как политическую аксиому, подобно тому, как в математике и логике аксиомы суть нечто иное, как формулировка всеобщего одинакового впечатления.
Эта аксиома гласит, что в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, права и свободы.
Отрицатели государственности, против воли, дают подтверждение этой истины, т. к., покидая государство, в своих чаяниях будущего представляют себе лишь одно из двух: либо простое господство сильнейшего (в анархии), либо подчинение человека стихийным силам (в социальной демократии).
Действительно, социалисты, последователи экономического материализма, только потому и надеются на возможность уничтожения принудительной власти, что, по их мнению, грядущее безгосударственное общество будет вставлено в рамки коммунистического производства, которое само по себе будет регулировать жизнь и деятельность людей.
Человечество здесь приглашается к уничтожению своей разумной, обдуманной власти над собою, но для чего же? Чтобы подчиниться некоторой стихийной власти экономики, которая подавит нашу свободу со всею беспощадностью сил природы. Вместе с государством мы бы разрушили высшее орудие нашей человеческой власти над нашей жизнью, т. е. нашей свободы. Ибо что же такое наша свобода, как не возможность самостоятельно направлять течение дел наших, делать то, что мы считаем нужным, и не делать того, чего мы желаем избежать, не быть слепою игрушкой стихийных сил, но приспособлять их к нашим человеческим потребностям?
На это в наибольшей степени дает нам способы союз государственный, в котором народ объединяет свои силы, дисциплинирует их и направляет их для достижения своих целей со всем могуществом, которое способна дать правильно организованная и разумно действующая власть.
Власть, конечно, предполагает подчинение. Но создавая власть, которой должны подчиняться, мы не жертвуем свободой, потому что при этом мы вместо подчинения стихийным силам подчиняемся самим себе, т. е. тому, что сами сознаем необходимым. Таким образом, мы лишь выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие свободы.
Идеал безгосударственный, наоборот, вместо подчинения людей самим себе влечет их к подчинению силам, вне их находящимся.
Понятно, что люди всегда предпочтут первый исход. Сверх того, как сила сознательная, государство всегда возьмет верх над силами внешними, бессознательными. Торжество государственности поэтому всегда неизбежно, и в конце концов с какой бы теоретической анархии мы ни начали, а кончим всегда восстановлением государственности.
К этому должно лишь добавить, что при всей своей необходимости и незыблемости принцип государственности имеет свои естественные пределы приложения. Отсюда необходимо правильное понимание содержания государственного принципа, так как этим именно содержанием определяются и пределы его приложения.
samoderjavie.ru
V. Государство, как завершение общества. — Государство, как охрана свободы. — Неизбежность государственности.
Если элемент власти является неотделимым началом всякой общественности, то государство служит завершением системы общественной власти.
Против современных тенденций к отрицанию государства громко говорит весь исторический опыт человечества. С тех пор как люди живут сколько-нибудь сознательно, с тех пор как они имеют историю, человечество живет на основе государственности. Современные социалисты вызывают тени доисторического прошлого, ища в нем общество, чуждое государственности, как опору для своих мечтаний о безгосударственном будущем. Но разве может служить идеалом будущего быт диких стад одичавших людей доисторического прошлого? Для них самих, как только они начинали несколько подниматься из падения, разве не появлялся, наоборот, идеал государственности, при помощи которого они и успевали достигать более высоких ступеней общественности и культуры? Этот идеал возникал одинаково у всех народов, порождаемый, очевидно, самой природой человека. Отрицание — отголосок диких сторон этой природы — не составляет какого-либо изобретения современности. Оно тоже всегда было. Древние декламации какого-нибудь софиста Протагора ничем не отличаются от современных революционных декламаций:
«Пусть, говорил еще Протагор, — явится человек с могучею природой, стряхнет и порвет все эти путы, попрет ногами все наши писания, чары, волшебства, наши законы, противные природе, и станет надо всем этим, как господин, он, которого мы сделали рабом, и тогда мы увидим торжество справедливости, как оно установлено природой»…
Эту дешевую премудрость звериной «свободы» люди знали издревле, но что же от нее осталось в истории в наследство человечеству? Что двигало наши общества, кто остался учителями человечества? Не эти отрицатели и нигилисты, а умы, как Платон, Аристотель, которые анализировали идею государства, находя в ней даже высшую человеческую идею. Служили благу своего времени и остались с благим влиянием на будущее практические устроители государств, юристы, формулировавшие правовые идеи… Вот кем жило и двигалось человечество. Нигилистические же декламации есть ныне, как были в древности, но как теперь и тогда ничего не создавали, многое расстраивали, но все-таки остались бессильны свернуть человечество с его государственного пути развития.
Да и возможно ли иначе. Везде и всегда происходило то, что так прекрасно обрисовывает Б. Чичерин, говоря о природе с еще неразвитой государственностью в России.
«Положение человека, — говорит он, — определялось частными, случайными, даже внешними его преимуществами. Личность во всей ее случайности, свобода во всей ее необузданности лежали в основании общественного быта и должны были привести к господству силы, к неравенству, междоусобиям и анархии»… Такое положение создавало необходимость высшего союза — государства. «Только в государстве может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя…
Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает таким образом твердый порядок в обществе.
Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, не имеющие для общества никакого веса, она производит уравнение между людьми; оценивая единственно заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз»[ 1 ].
Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение всех исторических тысячелетий народы всевозможных племен и степеней развития своим глазомером, умозаключением и опытом всегда повсюду были приводимы к одной идее.
Мы ее можем, стало быть, рассматривать как политическую аксиому, подобно тому как в математике и логике аксиомы суть ничто иное, как формулировка всеобщего одинакового впечатления.
Эта аксиома гласит, что в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, прав и свободы.
Самые современные отрицатели государственности против воли дают подтверждение этой истины, так как, покидая государство, в своих чаяниях будущего представляют себе лишь одно из двух: либо простое господство сильнейшего (в анархии), либо подчинение человека стихийным силам (в социальной демократии).
Действительно, социалисты, последователи экономического материализма, только потому и надеются на возможность уничтожения принудительной власти, что, по их мнению, грядущее безгосударственное общество будет вставлено в рамки коммунистического производства, которое само по себе будет регулировать жизнь и деятельность людей.
Человечество здесь приглашается к уничтожению своей, разумной, обдуманной власти над собой, но для чего же? Чтобы подчиниться некоторой безаппеляционной стихийной власти, которая подавит нашу свободу со всей беспощадностью бессознательных сил природы. Вместе с государством мы бы, стало быть, разрушили высшее орудие нашей человеческой власти над нашей жизнью, то есть, другими словами, нашей свободы. Ибо, что же такое наша свобода, как не возможность самостоятельно направлять течение дел наших, делать то, что мы считаем нужным, и не делать того, чего мы желаем избежать, то есть в сфере отношений социально-политических — не быть слепою игрушкой стихийных сил, но приспособлять их к нашим человеческим потребностям?
На это в наибольшей степени дает нам способы союз государственный, союз, в котором народ объединяет свои силы, дисциплинирует их и направляет их для достижения своих целей со всем могуществом, которое способно дать правильно организованная и разумно действующая власть.
Этот элемент власти составляет существеннейшую основу государства. Власть предполагает подчинение. Но создавая власть, которой должны подчиняться, мы не жертвуем своей свободой. Подчинение условиям природным составляет неизбежный удел существ, не одаренных безграничными силами. Создавая государство, мы, вместо подчинения стихийным силам, подчиняемся самим себе, подчиняемся тому, что сами сознаем необходимым, то есть выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие действительной свободы. Идеал безгосударственный, наоборот, вместо подчинения людей самим себе влечет их к подчинению силам вне их находящимся. Понятно, что люди всегда предпочтут первый исход. Сверх того, как сила сознательная, государство всегда возьмет верх над силами внешними, бессознательными, хотя бы люди и не задавались такой целью. Торжество государственности поэтому всегда неизбежно, и в конце концов, с какой бы теоретической анархии мы ни начали, а кончим всегда восстановлением государственности.
samoderjavie.ru
IV Государство как завершение общества и охрана свободы. Неизбежность государственности
Приступая к рассмотрению государства и его верховной власти, мы должны прежде всего сделать несколько оговорок по поводу немалочисленных ныне теоретических отрицаний государственности. Эти отрицания производят впечатление чего-то дикого и умственноболезненного. Но, обрисовывая все великое и благодетельное значение государственности, не излишне фазу же напомнить, что действе государственности имеет свои пределы, переходя которые государство перестает быть силою устроигельной и благодетельной. Быть может, именно несоблюдение должных пределов государственного, властного, регламентирования жизни и вызывает отчасти тот протест, который, хотя и неразумно, выражается в социалистическом отрицании государственности вообще.
Но хотя бы современное государство и подало повод к справедливым жалобам против себя, отрицание государственности вообще остается совершенным безумием.
С тех пор как люди живут сколько-нибудь сознательно, с тех пор как они имеют историю, человечество живет на основе государственности. Современные социалисты вызывают тени доисторического прошлого, ища в нем общества, чуждого государственности, как опоры для своих мечтаний о безгосударственном будущем. Но разве может служить идеалом будущего быт диких стад одичавших людей доисторического прошлого? У них самих, как только они начали несколько подниматься из падения, тотчас появился, наоборот, идеал государственности, при помощи которого они и успевали достигать более высоких ступеней общественности и культуры. Этот идеал возникал одинаково у всех народов, порождаемый, очевидно, самой природой человека.
Везде и всегда происходило то, что обрисовывает Б. Чичерин, говоря о периоде с еще неразвитою государственностью в России.
«Положение человека, — говорит он, — определялось частными, случайными, даже внешними его преимуществами. Личность во всей ее случайности, свобода во всей ее необузданности лежали в основании общественного быта и должны были привести к господству силы, к неравенству, междоусобиям и анархии…» Такое положение создавало необходимость высшего союза — государства. «Только в государстве может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя…»
«Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает, таким образом, твердый порядок в обществе».
«Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, она производитуравнение между людьми; оценивая заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз» [«Опыты по истории русского права», стр. 368, 369].
Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение всех исторических тысячелетий народы всевозможных племен и степеней развития своим глазомером, умозаключением и опытом всегда и повсюду были приводимы к одной идее.
Мы ее можем, стало быть, рассматривать, как политическую аксиому, подобно тому, как в математике и логике аксиомы суть нечто иное, как формулировка всеобщего одинакового впечатления.
Эта аксиома гласит, что в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, права и свободы.
Отрицатели государственности, против воли, дают подтверждение этой истины, т. к., покидая государство, в своих чаяниях будущего представляют себе лишь одно из двух: либо простое господство сильнейшего (в анархии), либо подчинение человека стихийным силам (в социальной демократии).
Действительно, социалисты, последователи экономического материализма, только потому и надеются на возможность уничтожения принудительной власти, что, по их мнению, грядущее безгосударственное общество будет вставлено в рамки коммунистического производства, которое само по себе будет регулировать жизнь и деятельность людей.
Человечество здесь приглашается к уничтожению своей разумной, обдуманной власти над собою, но для чего же? Чтобы подчиниться некоторой стихийной власти экономики, которая подавит нашу свободу со всею беспощадностью сил природы. Вместе с государством мы бы разрушили высшее орудие нашей человеческой власти над нашей жизнью, т. е. нашей свободы. Ибо что же такое наша свобода, как не возможность самостоятельно направлять течение дел наших, делать то, что мы считаем нужным, и не делать того, чего мы желаем избежать, не быть слепою игрушкой стихийных сил, но приспособлять их к нашим человеческим потребностям?
На это в наибольшей степени дает нам способы союз государственный, в котором народ объединяет свои силы, дисциплинирует их и направляет их для достижения своих целей со всем могуществом, которое способна дать правильно организованная и разумно действующая власть.
Власть, конечно, предполагает подчинение. Но создавая власть, которой должны подчиняться, мы не жертвуем свободой, потому что при этом мы вместо подчинения стихийным силам подчиняемся самим себе, т. е. тому, что сами сознаем необходимым. Таким образом, мы лишь выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие свободы.
Идеал безгосударственный, наоборот, вместо подчинения людей самим себе влечет их к подчинению силам, вне их находящимся.
Понятно, что люди всегда предпочтут первый исход. Сверх того, как сила сознательная, государство всегда возьмет верх над силами внешними, бессознательными. Торжество государственности поэтому всегда неизбежно, и в конце концов с какой бы теоретической анархии мы ни начали, а кончим всегда восстановлением государственности.
К этому должно лишь добавить, что при всей своей необходимости и незыблемости принцип государственности имеет свои естественные пределы приложения. Отсюда необходимо правильное понимание содержания государственного принципа, так как этим именно содержанием определяются и пределы его приложения.
samoderjavie.ru
§1.1. Возникновение государства. Понятие и сущность государства.
§1.1. Возникновение государства. Понятие и сущность государства.
Государство и право.
Возникновение государства сокрыто в глубокой древности. Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение многих тысячелетий народы всевозможных племен и разных степеней развития своим умозаключением и опытом всегда и повсюду были приводимы к этой идее. Первоначальной ячейкой человеческого общества являлась семья, род, племя. Борьба между ними приводила к победе одного рода (племени) над другим или к примирительному соглашению между несколькими родами (племенами), в результате чего над ними устанавливалась единая власть.
Государства возникают и упрочиваются с переходом от охотничьего и пастушески-кочевого быта к земледельческому. Община, осевшая на месте со всем своим добром и стадами, связавшая свою судьбу с засеянным полем и ожидаемым урожаем, естественно вынуждена отстаивать и защищать свои владения от пришлых орд завоевателей, подвергающих все опустошению.
Защита жизни, очага и хозяйства от набегов кочевников становится настолько важной, что удачное отражение их естественно создает из общины центр, слывущий защищенным и безопасным. Малые и слабые общины видят свой прямой интерес в том, чтобы добровольно отдаться под власть удачно обороняющегося союза и обеспечить себе тем защиту, а купцы, ищущие безопасности для своих товаров и верных оборотов, начинают тяготеть к тому же центру. Государственная власть слагается тем быстрее и прочнее, чем скорее и вернее ей удаётся обеспечить порядок внутри союза и безопасность от внешних нападений[1].
Как отмечал выдающийся русский мыслитель, идеолог «творческого традиционализма» Л.А. Тихомиров, «…в государственный союз вступают не просто люди, отдельные, изолированные, не имеющие других интересов, кроме государственных. У людей изолированных не может быть государственных интересов, таким людям государство не нужно и составляло бы для них лишь бесполезное иго. Государственный интерес может явиться только у людей, уже предварительно соединившихся в более элементарные социальные группы и здесь получивших некоторые интересы, требующие согласования и охранения, а равно имеющих потребность обеспечить личность от эксплуатации самими же групповыми силами…»[2].
История показывает, что государства складываются раньше там, где климат и почва благоприятствуют земледелию: в южных плодородных странах, возле больших рек (Ассирия, Египет). Также государства легче достигают развития и зрелости в тех местах, где море или горы помогают обороне от нападений и, в то же время, где сухопутные или речные и морские пути сообщения облегчают торговые сношения и создают постоянный прилив населения к центру и отлив из него в колонии (Греция, Рим). Наконец, создание могучего государства удавалось всегда энергичным и предприимчивым, трудолюбивым и в то же время воинственным народам.
Развитие государственной жизни протекало медленно, и развитие это шло всегда рука об руку с развитием в душах людей правосознания: ведь сама сущность государства состоит во властвовании по праву, через право и ради права. Поэтому там, где чувство права и справедливости не развивалось, государственная власть делалась жертвой междоусобных столкновений и насильственных захватов.
Один из важнейших признаков государства – это тесная органическая связь государства с правом, представляющим собой экономически и духовно обусловленное нормативное выражение воли общества, государственный регулятор общественных отношений. Трудно найти в истории пример, когда бы государство могло обходиться без права, а право – без государства[3].
Как пишет известный русский правовед, специалист по истории русского права и правовой мысли Федор Васильевич Тарановский (1875-1936), «право неразрывно связано с государством: государство составляет непосредственную среду для развития права, и государственная организация в свою очередь облекается в правовые формы»[4]. Другой русский юрист Николай Алексеевич Захаров указывал, что «Вся сила закона и все достоинство его заключаются не в установлении им каких-либо новых начал или принципов, а в регулировании им тех норм, которые признаны самой жизнью и имеют свое основание в прошлом. Вот почему законодательство не должно забегать далеко вперед, а идти рядом с жизнью, не сходя с основ своих, историей установленных, принципов…»[5]. «Формальное право есть лишь инструмент реализации в жизни общества определенного нравственного идеала. Как всякий инструмент, само по себе право нейтрально, оно может быть использовано как на пользу, так и во вред. На пользу тогда, когда способствует воплощению в жизнь высших религиозно-нравственных законов праведности, милосердия и любви…Придавать же формальному праву самодовлеющее значение – гибельная ошибка! Еще хуже, когда говорят, что право должно фиксировать существующее положение вещей, «естественные» человеческие запросы. Таким образом подспудно признается законность, легальность страстей, греховных язв, равно гибельных для духовного здоровья личности и основ государственной безопасности. «Настроив» правовую систему определенным образом, можно исподволь и незаметно, действуя полностью в рамках закона, развалить изначально прочную страну, растлить здравый и нравственный народ. Такова реальная цена «правового идолопоклонства», являющегося одной из основополагающих черт демократической квазирелигии[6]. При такой правовой системе становится реальностью, когда, как говорили древнеримские юристы, — summumjus, summainjuria(высшая законность – высшее беззаконие)[7].
С XVIIIвека в континентальной Европе происходит возобладание над всеми источниками права исключительно закона, издаваемого государственной властью. Ф.В Тарановский отмечал, что под влиянием правовой идеологии нового государства с его вполне светским законодательством даже историки права забывают о старом делении закона на закон Божий (lexDei, lexdivina) и закон человеческий (lexhumana). Именно в это время начинает происходить замена указанного дуализма закона «монизмом одного лишь закона человеческого». Ф.В. Тарановский особо выделяет, что для соответствующих эпох закон Божий должен быть характеризован как «непроизводный и основной источник права, который не только не нуждался в каком-либо подтверждении со стороны закона государственного, но, напротив того, сам являлся источником и пределом всякого правотворения человеческого»[8].
В качестве подтверждения он приводит следующий пример. «По титулу закона Божьего проводилась идея обязательности светских законов Моисеевых, которые в течение средних веков служили критерием для оправдания справедливости римского права, а в протестантски настроенном XVIвеке выдвигались против римской курии и для замены римского права. В силу абсолютного авторитета закона Божьего отдельными текстами Святого Писания стали пользоваться как юридическими тезисами, из которых выводили целые конструкции светского права. Таким образом, можно говорить о целом библиократическом течении в догматической юриспруденции. Это течение можно констатировать и в старой русской юриспруденции Московского периода; все важнейшие конструкции государственного права в утвержденных грамотах об избрании на Московское государство покоятся на Святом Писании и на учении отцов церкви, и даже понятие основного закона формулируется в выражениях, взятых из учения о нерушимости Никейского символа веры…В Сербии рецепция греко-римского права проводилась под еще более высоким авторитетом закона Божьего, ибо рассматривалось как своего рода приложение к «закону святых отец»[9].
В качестве примера также можно отметить, что в чешском сельскохозяйственном руководстве XVIвека в Велеславинском «Hospodar`e» (1587 г.) выводятся из Священного Писания принципы экономической и социальной политики. «Пусть паны и их приказчики пекутся больше о подданных и душе, чем о прибылях. Но в наше время это, как и все остальное, делается наоборот. Может быть, найдутся люди, которые не хотят знать, что Господь Иисус Христос умер и за панов, и за крестьян»[10].
Английский философ Томас Гоббс (1588-1679) в своем «Левиафане», подчеркивал, что «государство установлено тогда,когдамножество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым, о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять лицо всех (т.е. быть их представителем) независимо от того, голосовал ли он за или против них. Из этого установления государства производятся все права и способности того или тех, на кого соглашением собравшегося народа перенесена верховная власть»[11].
Таким образом, государство возникло и упрочилось в поисках внутреннего порядка и внешней безопасности. В нем люди находят высшее орудие для обеспечения охраны своей личной безопасности, своих прав и свобод. Вопрос о понятии государства является столь же сложным и древним, сколь и само государство. К этому вопросу постоянно обращались философы и юристы всех стран и народов на всех этапах возникновения и развития государства – с Древнего Рима и Древней Греции вплоть до наших дней. «Что такое государство, — восклицал один из российских государствоведов в начале ХХ века А. Паршин, — вот вопрос, который до сих пор стоит перед человеческим умом»[12]. Он был абсолютно прав, когда писал, что без глубокого и разностороннего понимания природы и сущности государства практически невозможно грамотное, квалифицированное им управление.
Как верно подметил известный австрийский юрист Г. Кельзен, «трудности в определении понятия «государство» усугубляются еще и тем, что данным термином обычно обозначаются самые разнообразные предметы и явления»[13]. Так, этот термин иногда используется в самом широком смысле, а именно: для обозначения общества как такового или же какой-либо особой формы общества. Нередко же он применяется и в очень узком смысле, для обозначения какого-либо особого органа или органов общества, например, органов управления, или же субъектов, а также – нации или территории, на которой проживает население той или иной страны.
Один из величайших мыслителей античности Аристотель считал, что государство есть «самодовлеющее общение граждан, ни в каком другом общении не нуждающихся и ни от кого другого не зависящих». Выдающийся мыслитель эпохи Возрождения Никколо Макиавелли определял государство через «общее благо, которое должно получаться от выполнения реальных государственных интересов». Крупный французский мыслитель XVIстолетия Жан Боден рассматривал государство как «правовое управление семействами и тем, что у них есть общего с верховной властью, которая должна руководствоваться вечными началами добра и справедливости. Эти начала должны давать общее благо, которое и должно составлять цель государственного устройства». Известный английский философ XVIвека Томас Гоббс – сторонник абсолютной власти государства как гаранта мира и реализации естественных прав – определял его как «единое лицо, верховного владыку, суверена, воля которого вследствие договора многих лиц считается волею всех, так что оно может употреблять силы и способности всякого для общего мира и защиты». Создатель идейно-политической доктрины либерализма английский философ-материалист Джон Локк понимал под государством «общую волю, являющуюся выражением преобладающей силы», то есть большинства граждан, «входящих в государство» Он рассматривал государство как совокупность людей, соединившихся в одно целое под началом ими же установленного общего закона. «Государство, — утверждал Ф. Энгельс, — есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим»[14]. Вслед за Энгельсом В.И. Ленин тоже видел в государстве машину «для поддержания господства одного класса над другим»[15]. «Государство, — считал он, есть орган господства определенного класса, который не может быть примирен со своим антиподом (с противоположным ему классом)»[16].
«Только в государстве — указывал Борис Николаевич Чичерин, русский историк, юрист, философ, — может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя… Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем Верховная Власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает, таким образом, твердый порядок в обществе…»[17].
Известный русский ученый-юрист В.Н. Лешков (1810-1881) трактует государство как высшее проявление бытия общества. «В древних государствах не только религиозные идеи поглощали все частное и личное; но и политика играла ту же роль в Египте, Греции, Риме. Влияние на государственное устройство древних обществ, приписываемое преданием известным личностям – Миносу, Ликургу, Солону, Нуме, дает уже чувствовать, что древние государства устроялись как бы по заданной идее, по одной идее, или по отдельным интересам классов, аристократии, демократии, олигархии, не составляя результата всей народности. Да и по внешнему виду древние государства были скорее городами, civitas, как Ниневия, Вавилон, Спарта, Рим, которые действием ума, характера, силы овладевали пространствами более и более обширными и подчиняли себе населения и племена более или менее разнообразные, и свою волю – волю единичную в монархиях, или собирательную в республиках – делали законом для всех поселений, на всем покоренном пространстве.
Целью такого государства была преимущественно безопасность, или самостоятельность, поддержание своего могущества во внешних сношениях, да установление юридических норм для жизни различных элементов своего населения…Посему даже Греция и Рим осуществили свободу только в высших, малочисленных слоях своего населения, осудивши остальное на тяжкое рабство…В таком государстве и в его управлении не осуществлялась жизнь всего населения; государство и его управление не обнимали собою всего народа; государство и его управление не знали народа и его человеческой жизни.»[18].
Говоря о западных, равно как и о восточных обществах Средних веков, В.Н. Лешков отмечал, что они представляют совершенно противоположную картину…в средневековом обществе на место гражданина выступает человек, с его нуждами, задачами, притязаниями, интересами, равно как с представителями этих интересов – общинами, корпорациями, классами…Только признавши интересы корпораций и классов своими общими интересами, только принявши на себя содействие этим интересам и их развитию… новые государства могли сомкнуть самые общины и корпорации в единство политическое. И с этой поры государство существенно изменилось. Не ограничивается новое государство охранением внешней безопасности, но делает предметом своего управления все вопросы народной, человеческой жизни. Все, чем дорожит общество, сословие, частное лицо, все это дорого для государства; все, что свято для общества, сословия, частного лица, все это свято для государства…Государство новой истории не есть только форма жизни, сосуд жизни, а сама жизнь и дух, сила и деятельность. Есть в народе известная система религиозных верований, государство объявляет эту систему объективною догмою, видимою церковью, исповеданием народа, с политическими правами свободы, терпимости и неприкосновенности. Есть в народе известная сумма нравственных убеждений и теоретических понятий или воззрений, государство приводит их в свое общее сознание и на этом основании установляет свои положительные законы о добре и зле, или правде и свои учреждения относительно постепенного образования различных поколений. Существуют в народе известные правила об устройстве его вещественного быта, богатства, удобств, обеспечения его жизни; государство заимствует оттуда начала, необходимые для развития и сохранения богатства и населения»[19].
Другой известный русский государствовед Ф.Ф. Кокошкин (1871-1918), рассматривая понятие о государстве, указывал, что «слово «государство» употребляется и для обозначения и известной страны, и известного населения, и правительства, стоящего во главе населения. Все эти три словоупотребления, хотя и различны, но имеют один общий корень; во всех трех случаях, в сущности, имеется в виду одно и то же понятие, одна и та же идея, но только это понятие обозначается фигурально при помощи указания на один из составляющих его элементов. И территория, и население, и правительство или власть суть элементы государства, и ни один элемент в отдельности не есть сам по себе государство. Государство по своему существу не есть территория, ни совокупность людей, оно не есть вообще какой-либо материальный предмет или собрание таких предметов: оно есть общественное явление…известная форма общежития»[20].
При этом Ф.Ф. Кокошкин отмечает, что первоначально до образования государства люди жили в родовых союзах, тесно сплоченных внутри и замкнутых извне. Они были связаны кровной связью, происхождением от одного родоначальника. «Кровная связь была основанием распределения людей по таким союзам, но основанием самого существования этих союзов нужно признать общность интересов, именно, прежде всего интересов экономических. Конечно, первоначально лица, происходящие от одного общего родоначальника, вступают в данный союз в силу своего происхождения, в силу кровной связи ребенка с отцом и матерью, но дальнейшая совместная жизнь родственников, тот факт, что люди, сделавшись взрослыми и не нуждаясь более в помощи отца и матери для поддержания своего физического существования, однако, остаются вместе, — это объясняется необходимостью совместной борьбы с природой или, говоря языком марксистов, необходимостью совместного производства. Только в общении с себе подобными человек может охранить свое существование и добыть необходимые для него материальные блага.
Таким образом, общность интересов может вытекать прежде всего из кровного родства, и такие союзы лиц, происходящих от общего родоначальника, являются первичными формами человеческого общества. Господство родовых и племенных союзов в большинстве случаев соответствуют бродячему или кочевому образу жизни и первобытным формам хозяйства, при которых источником существования для людей служат сначала звероловство и рыболовство, а потом скотоводство.
С появлением земледелия и оседлой жизни возникает новое основание общности интересов – совместное жительство на одной и той же территории и, вместе с тем, новые формы общения – территориальные союзы. Первичная форма таких союзов – община. К такой же категории относятся такого рода союзы, как город, провинция и, наконец, государство.
Первоначально, когда человечество стояло на более низкой ступени культуры, нежели теперь, все формы общения между людьми ограничивались этими двумя видами, но с течением времени у людей стали возникать общие интересы, не связанные с чисто внешними, не зависящими от воли личности фактами, каковыми являются происхождение и местожительство.
Вначале, пока потребности всех членов союза несложны и однородны, пока они мало отличаются один от другого, общие интересы не отделяются в их сознании от личных. Между людьми нет тех резких противоположностей, какие замечаются в настоящее время. Общие интересы, не отделяясь от частных, осуществляются сами собой в силу естественной, инстинктивной солидарности людей; для их осуществления не нужно никакой искусственной организации. Особая организация всех членов союза для осуществления общих интересов становится необходимостью только тогда, когда общим интересам данного союза противополагаются, с одной стороны, интересы сталкивающихся с ним других таких же союзов, с другой стороны, особые индивидуальные и групповые интересы внутри самого союза.
Столкновения различных родовых союзов (происходящие, главным образом, в силу причин экономических) создают для членов каждого союза общий интерес внешней защиты от врагов. С другой стороны, в обществе происходит внутренняя дифференциация. С появлением частной собственности устанавливается имущественное различие между членами союза, а на почве имущественного неравенства возникают и другие групповые различия. Возникающие противоречия индивидуальных и групповых интересов вызывают, в свою очередь, весьма острую потребность во внутреннем мире и порядке, необходимом для сохранения самого союза. Таким образом, выдвигаются, по мере исторического развития, два общих интереса: 1) потребность внешней защиты и 2) потребность внутреннего порядка. И так как с появлением или обострением этих двух потребностей совпадает известная дифференциация внутри союза, нарушающая первобытное, естественное и бессознательное единодушие, которое уже не может обеспечить согласной деятельности на общую пользу, то требуетсяискусственная объединяющая организация, которая совершается в форме власти и подчинения. Такая организация представляет руководство общей деятельностью определенным лицам, которым подчиняются остальные. Такие союзы, ярким примером которого является государство, где существует власть и подчинение, называются организованными.
Таким образом, по Ф.Ф. Кокошкину, государство в общем можно определить как территориальный союз, имеющий самостоятельную организацию и обладающий самостоятельной властью[21].
Л.А. Тихомиров в свою очередь утверждал, что «единственное учреждение, способное совместить и свободу, и порядок, — есть государство»[22]. Для него неизбежность государства – политическая аксиома. Государство появляется как высший этап развития общественности для охраны внутриобщественной свободы и порядка. Государство определяется Л.А. Тихомировым как «союз членов социальных групп, основанный на общечеловеческом принципе справедливости, под соответствующей ему верховной властью»[23].
Таким образом, суммируя все признаки и определения, можно определить государство как «универсальное политическое сообщество и организация в обществе, обладающая особой суверенной публичной (государственной) властью и специализированным аппаратом регулятивного (в том числе принудительного) воздействия (включая социально-политический арбитраж), выражающая прежде всего (но не только) интересы доминирующего социального слоя (класса) и выполняющая общие для общества задачи.
[1]Ильин И.А. Общее учение о праве и государстве. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 4. – М. 1994. –
С. 130.
[2]Тихомиров Л.А.. Монархическая государственность. — М. 1998. — С. 41.
[3]Общая теория государства и права. Академический курс в 3-х томах под ред. М.Н. Марченко. Том 1. М.: 2001. С. 165.
[4]Тарановский Ф.В. Энциклопедия права. СПб., 2001. С. 11.
[5]Н.А. Захаров. Система русской государственной власти. М. 2002. С. 37.
[6]Митрополит Иоанн (Снычев). Посох духовный. С-Пб. 2000. с. 78.
[7]Сомов В.П. По-латыни между прочим: Словарь латинских выражений. М. 2000. с.283.
[8]Тарановский Ф.В. История русского права. М. 2004., С. 3.
[9]Тарановский Ф.В. История русского права. М. 2004., С. 3-4, 6.
[10]Преображенский Н. Крепостное хозяйство в Чехии XV-XVI веков. I. Прага, 1928. С.31.
[11]История политических и правовых учений. Хрестоматия// Под ред. О.Э. Лейста. — М. 2000. — С. 138.
[12]Общая теория государства и права. Академический курс в 3-х томах под ред. М.Н. Марченко. Том 1. М.: 2001. С. 84.
[13]Общая теория государства и права. Академический курс в 3-х томах под ред. М.Н. Марченко. Том 1. М.: 2001. С. 85.
[14]Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 200-201.
[15]Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 39. С. 73.
[16]Там же. Т. 33. С. 8.
[17]Тихомиров Л.А. Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос. М.:, 2003. С. 46-47.
[18]Лешков В.Н. Русский народ и государство: История русского общественного права до XVIII века. СПб., 2004. с.36-37.
[19]Лешков В.Н. Русский народ и государство: История русского общественного права до XVIII века. СПб., 2004. с.38-39.
[20]Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М.: 2004. С. 1-2.
[21]Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву.- М.: 2004. — С. 6.
[22]Смолин М.Б. тайны русской империи. – М. 2003. – С.196.
pokrov-fond.info
V Государство как завершение общества. — Государство как охрана свободы. — Неизбежность государственности
V
Государство как завершение общества. — Государство как охрана свободы. — Неизбежность государственности
Если элемент власти является неотделимым началом всякой общественности, то государство служит завершением системы общественной власти.
Против современных тенденций к отрицанию государства громко говорит весь исторический опыт человечества. С тех пор, как люди живут сколько-нибудь сознательно, с тех пор, как они имеют историю, человечество живет на основе государственности. Современные социалисты вызывают тени доисторического прошлого, ища в нем общество, чуждое государственности, как опору для своих мечтаний о безгосударственном будущем. Но разве может служить идеалом будущего быт диких стад одичавших людей доисторического прошлого? Для них самих, как только они начинали несколько подниматься из падения, разве не появлялся, наоборот, идеал государственности, при помощи которого они и успевали достигать более высоких ступеней общественности и культуры? Этот идеал возникал одинаково у всех народов, порождаемый, очевидно, самой природой человека. Отрицание — отголосок диких сторон этой природы — не составляет какого-либо изобретения современности. Оно тоже всегда было. Древние декламации какого-нибудь софиста Протагора ничем не отличаются от современных революционных декламаций:
«Пусть, — говорил еще Протагор, — явится человек с могучей природой, стряхнет и порвет все эти путы, попрет ногами все наши писания, чары, волшебства, наши законы, противные природе, и станет надо всем этим как господин, — он, которого мы сделали рабом, — и тогда мы увидим торжество справедливости, как оно установлено природой»…
Эту дешевую премудрость звериной «свободы» люди знали издревле, но что же от нее осталось в истории в наследство человечеству? Что двигало наши общества, кто остался учителями человечества? Не эти отрицатели и нигилисты, а умы, как Платон, Аристотель, которые анализировали идею государства, находя в ней даже высшую человеческую идею. Служили благу своего времени и остались с благим влиянием на будущее практические устроители государств, юристы, формулировавшие правовые идеи… Вот кем жило и двигалось человечество. Нигилистические же декламации есть ныне, как были в древности, но как теперь, и тогда ничего не создавали, многое расстраивали, но все-таки остались бессильны свернуть человечество с его государственного пути развития.
Да и возможно ли иначе? Везде и всегда происходило то, что так прекрасно обрисовывает Б. Чичерин, говоря о периоде с еще неразвитой государственностью в России.
«Положение человека, — говорит он, — определялось частными, случайными, даже внешними его преимуществами. Личность во всей ее случайности, свобода во всей ее необузданности лежали в основании общественного быта и должны были привести к господству силы, к неравенству, междоусобиям и анархии». И такое положение создавало необходимость высшего союза — государства. «Только в государстве может развиваться разумная свобода и нравственная личность; предоставленные же самим себе, без высшей сдерживающей власти, оба эти начала разрушают сами себя…
Государство, — поясняет он, — есть высшая форма общежития, высшее проявление народности в общественной сфере. В нем неопределенная народность собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом. В нем Верховная власть служит представительницей высшей воли общественной, каков бы ни был образ правления. Эта общественная воля подчиняет себе воли частные и устанавливает таким образом твердый порядок в обществе.
Ограждая слабого от сильного, она дает возможность развиться разумной свободе; уничтожая все преимущества случайные, не имеющие для общества никакого веса, она производит уравнение между людьми; оценивая единственно заслуги, оказанные обществу, она возвышает внутреннее достоинство человека. Заставляя всех подданных уделять часть своих средств для общественной пользы, она содействует осуществлению тех разнообразных человеческих целей, которые могут быть достигнуты только в общежитии при взаимной помощи, и для которых существует гражданский союз»[2].
Идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания. В течение всех исторических тысячелетий народы всевозможных племен и степеней развития своим глазомером, умозаключением и опытом всегда и повсюду были приводимы к одной идее.
Мы ее можем, стало быть, рассматривать как политическую аксиому, подобно тому, как в математике и логике аксиомы суть не что иное, как формулировка всеобщего одинакового впечатления.
Эта аксиома гласит, что в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, прав и свободы.
Самые современные отрицатели государственности против воли дают подтверждение этой истины, так как, покидая государство, в своих чаяниях будущего представляют себе лишь одно из двух: либо простое господство сильнейшего (в анархии), либо подчинение человека стихийным силам (в социальной демократии).
Действительно, социалисты, последователи экономического материализма, только потому и надеются на возможность уничтожения принудительной власти, что, по их мнению, грядущее безгосударственное общество будет вставлено в рамки коммунистического производства, которое само по себе будет регулировать жизнь и деятельность людей.
Человечество здесь приглашается к уничтожению своей разумной, обдуманной власти над собой, но для чего же? Чтобы подчиниться некоторой безапелляционной стихийной власти, которая подавит нашу свободу со всей беспощадностью бессознательных сил природы. Вместе с государством мы бы, стало быть, разрушили высшее орудие нашей человеческой власти над нашей жизнью, то есть, другими словами, нашей свободы. Ибо что же такое наша свобода, как не возможность самостоятельно направлять течение дел наших, делать то, что мы считаем нужным, и не делать того, чего мы желаем избежать, то есть в сфере отношений социально-политических — не быть слепой игрушкой стихийных сил, но приспособлять их к нашим человеческим потребностям?
На это в наибольшей степени дает нам способы союз государственный, союз, в котором народ объединяет свои силы, дисциплинирует их и направляет их для достижения своих целей со всем могуществом, которое способно дать правильно организованная и разумно действующая власть.
Этот элемент власти составляет существеннейшую основу государства. Власть предполагает подчинение. Но создавая власть, которой должны подчиняться, мы не жертвуем своей свободой. Подчинение условиям природным составляет неизбежный удел существ, не одаренных безграничными силами. Создавая государство, мы вместо подчинения стихийным силам подчиняемся самим себе, подчиняемся тому, что сами сознаем необходимым, то есть выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие действительной свободы. Идеал безгосударственный, наоборот, вместо подчинения людей самим себе влечет их к подчинению силам, вне их находящимся. Понятно, что люди всегда предпочтут первый исход. Сверх того, как сила сознательная, государство всегда возьмет верх над силами внешними, бессознательными, хотя бы люди и не задавались такой целью. Торжество государственности поэтому всегда неизбежно, и в конце концов с какой бы теоретической анархии мы ни начали, а кончим всегда восстановлением государственности.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
religion.wikireading.ru