Капитанская дочка. Пушкин А.С. — часть 2
Глава V . Любовь
Ах ты, девка красная!
Не ходи, девка, молода замуж;
Ты проси, девка, отца, матери,
Отца, матери, роду-племени;
Накопи, девка, ума-разума,
Ума-разума, приданова.
Песня народная
Буде лучше меня найдешь, позабудешь,
Если хуже меня найдешь, воспомянешь.
Песня народная
За раненым Гриневым ухаживают Савельич и Марья Ивановна. Едва оправившись от ранения, Гринев сделал Маше предложение. Она согласилась, но поставила условие: без благословения его родителей не выйдет замуж. Счастливый Гринев простил своего врага. Петр Андреевич с нетерпением ожидает письма из дома, надеясь получить от родителей разрешение на брак с Марьей Ивановной. Но письмо отца полно упреков, он грозился не только наказать сына, но и перевести его в другую крепость, чтобы он думал о службе и “где бы дурь” у него прошла. Гринев негодует на Савельича, все донесшего родителям. Оказалось, что и Савельич получил разнос от барина, потому что не сообщил вовремя о сыне, теперь же надлежало ему подробно описать состояние здоровья Петра, хорошо ли залечена рана. Гринев догадывается, что отцу обо всем сообщил Швабрин.
Гринев показал письмо Марье Ивановне, она советует покориться родительской воле: “Без их благословения не будет тебе счастия”. Маша стала его избегать. Гринев перестал ходить в дом коменданта. “Жизнь моя (Гринева. — Авт.) сделалась мне несносной”. Неожиданные происшествия все изменили,
Глава VI . Пугачевщина
Вы, молодые ребята, послушайте,
Что мы, старые старики, будем сказывати.
Песня
Гринев описывает положение Оренбургской губернии в 1773 г., обширнейшей территории, населенной множеством полудиких народов. Они поминутно восстают, поэтому в удобных местах выстроены крепости, населенные казаками, охраняющими спокойствие края. Но в последнее время казаки сами стали опасны для правительства. В 1772 г. было возмущение казаков, которых едва усмирили, или только так казалось.
В октябре 1773 г. Гринев был вызван к коменданту, там уже собрались офицеры и урядник. Иван Кузьмич отослал жену и дочь из дома, чтобы прочитать собравшимся секретное письмо. В нем сообщалось о беглом казаке Емельне Пугачеве, выдававшем себя за покойного царя Петра III. Капитану предписывалось принять должные меры к “отражению помянутого злодея” Или к “совершенному его уничтожению”. Но при ста тридцати имеющихся инвалидах и ненадежных казаках это сделать не было возможности. В крепости уже все говорили о Пугачеве, вскоре поймали башкирца, привезшего воззвание Пугачева. Башкирца собирались допросить, но оказалось, что у него отрезан язык, ничего выяснить не удалось. Положение осложнилось тем, что Пала Нижнеозерная крепость. Решено увезти женщин и готовиться к обороне. Василиса Егоровна отказалась покидать мужа, потому к отъезду готовилась только Маша. Накануне разлуки молодые люди простились со слезами.
Голова моя, головушка,
Голова дослуживая!
Послужила моя головушка
Ровно тридцать и три года.
Ах, не выслужила головушка
Ни корысти себе, ни радости,
Как ни слова себе доброго
И ни рангу себе высокого;
Только выслужила головушку ,
Два высокие столбика,
Перекладинку кленовую,
Еще петельку шелковую
Народная песня
Гринев узнает, что ночью казаки покинули крепость. Пугачевцы перерезали дорогу на Оренбург. Марья Ивановна не успела выехать из крепос* ти. Пугачевцы подошли к крепости, и начался приступ, очень быстро закончившийся победой осаждавших. “Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома” в красивом казацком кафтане, обшитом галунами. Лицо его показалось Гриневу знакомым. Коменданта и офицеров, отказавшихся присягать “злодею” Пугачев велел повесить. “Очередь была” за Гриневым, он готовится достойно умереть, как вдруг видит среди Пугачевцев Швабрина, одетого в казацкую одежду и стриженного в кружок. Гриневу накинули петлю на шею и приготовились вешать, но тут выскочил Савельич и стал умолять Пугачева: “Отец родной!.. Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!” Гринева освободили и подвели к Пугачеву целовать руку. “Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению”, — пишет Петр Андреевич. Пугачев рассмеялся: “Его благородие, знать, одурел от радости”. Гринева оставили в покое. На крыльцо выволокли Василису Егоровну. Она увидела повешенного Ивана Кузмича и стала причитать, один из казаков зарубил ее. Пугачев поехал обедать к отцу Герасиму, народ бросился за ним.
Глава VIII . Незваный гость
Незваный гость хуже татарина.
Пословица
Гринев ужасается участи Марьи Ивановны, но от Палашки он узнает, что ее спрятала попадья, а теперь там пугачевцы. Гринев идет к попадье и узнает, что Маша лежит без сознания. Попадья выдала ее за свою больную племянницу. Они поговорили об участи несчастных повешенных, попадья удивлялась предательству Швабрина. Дома Гринева встретил Савельич, рассказавший, что Пугачев — их вожатый. Петр Андреевич не знает, что предпринять: оставаться в крепости или идти с шайкой мятежников было неприлично офицеру. Долг требует его туда, где он может быть полезен отечеству. Но любовь заставляет оставаться при Марье Ивановне. Размышления его прервал казак, позвавший к Пугачеву. Придя к разбойникам, Гринев не увидел ни Швабрина, ни урядника, были лишь ближайшие соратники. Они держатся с Пугачевым как товарищи, не оказывая “особенного предпочтения своему предводителю”. Разговор шел об утреннем приступе, и каждый хвастал, предлагая свои мнения. И на этом странном военном совете решено было идти на Оренбург, затем казаки запели старинную песню “Не шуми, мати зеленая дубровушка…” “…Песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице”, произвела на Гринева сильное впечатление”. Пугачев заговорил с Петром Андреевичем, поинтересовался, сильно ли испугался молодой человек виселицы, которой ему было не миновать, не появись Савельич, которого Пугачев тут же узнал. Он предложил Гриневу службу и щедрое вознаграждение, но молодой человек отказался. Он честно признается, что не может считать Пугачева государем — это было бы неправдой. “Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург”. Гринев даже не может пообещать не выступать против Пугачева, в этом не его воля: “…Велят идти против тебя — пойду… Отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду”. Искренность Гринева поразила казака. Он отпустил Петра Андреевича на все четыре стороны.
Глава IX . Разлука
Сладко было сказываться
Мне, прекрасная, с тобой;
Грустно, грустно расставаться,
Грустно, будто бы с душой.
Херасков
Утром Гринев пришел на площадь и увидел Швабрина, на которого глядел с презрением. Швабрин молча отвернулся. Пугачев позвал Гринева и дал ему поручение передать в Оренбурге, чтобы ждали его через неделю. Швабрина он назначил комендантом Белогорской крепости. Гринев с ужасом слушает эту новость: “Марья Ивановна оставалась в его власти!”. Вдруг к Пугачеву подошел Савельич, передал список пропавших вещей. Пугачев рассердился, что к нему лезут с такими пустяками. Гринев пошел проститься с Марьей Ивановной, но она была без сознания и ничего не понимала. Позже Гринев и Савельич покинули крепость. На дороге их догнал урядник, передал лошадь и тулуп, пожалованные Пугачевым. Савельич был уверен, что эти вещи получены не без его стараний: “…Я недаром подавал мошеннику челобитье…”
Глава X . Осада города
Заняв луга и горы,
С вершины, как орел, бросал на град он взоры,
За станом повелел соорудить раскат.
И, в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.Херасков
Подъехав к Оренбургу, они увидели, что город тщательно укрепляют. Гринев сразу попал к генералу и рассказал о печальной участи коменданта и его семьи. Петр Андреевич просит войск освободить жителей Белогорской крепости, но генерал отвечает отказом. Позже начался военный совет, на котором Гринев подробно рассказал о Пугачеве и его шайке. Молодой человек повторно просит войск отбить Белогорскую крепость, но все против. В укреп” ленном городе оставаться было безопаснее под охраной стен и артиллерии. Пугачев сдержал слово и подступил к Оренбургу. Осада была долгой и мучи-тельной для жителей. Однажды под стенами города Гринев встретил урядника Белогорской крепости, передавшего письмо от Марьи Ивановны. Она сообщает, что Швабрин забрал ее к себе, держит под арестом, вынуждая выйти за него замуж. Он согласился ждать еще три дня, а потом “никакой пощады не будет”. Маша молила Гринева о помощи. Прочитав письмо, он чуть не сошел с ума и опять просил генерала дать ему роту солдат, чтобы спасти бедную сироту. И на этот раз генерал отказал. Гринев решился на отчаянный шаг.
mirznanii.com
Краткое содержание — Разбор второй главы произведения «Капитанская Дочка»
Краткое содержание — Разбор второй главы произведения «Капитанская Дочка»
Глава II. Вожатый
Почему глава начинается народной песней?
Это эпиграф к главе, в котором отражено основное содержание главы, а также авторская оценка происходящего. Через эту песню передается состояние души Петра Гринева, впервые оказавшегося в чужой стороне.
«Сторона незнакомая» — его ждут неизвестные приключения, может быть, испытания. Песня печальная, создает соответствующий настрой у читателя: что-то произойдет, не совсем спокойно на душе.
Как характеризует Гринева разговор с Савельичем? Какой характеру Савельича?
Это тот разговор расположен в начале главы: Гринев жалеет о том, что обидел старика. Он извиняется перед Савельичем. Это говорит о нем как о добром человеке, он относится к Саве- льйчу как к человеку, а не как к слуге. Это тоже высокая оценка его человеческих качеств.
Савельич имеет характер своеобразный: заботу о Петре он считает важнейшим делом, не боится брать ответственность на себя, имеет свое мнение, не боится его высказывать.
Он мало походит на слугу, больше на старшего товарища.
Дорога, буран, дорожный… Расскажите об этом.
Дорога в литературе часто ассоциируется с жизненным путем человека. Ту часть дороги, которую в этот момент проходит Петр Гринев, автор показывает печальною пустыней. Неуютно на ней, неизвестно, что ждет впереди.
Буран, изображенный в этой главе, предупреждает о возможных потрясениях. Буран все поглотил, налетев внезапно, быстро. Чуть не привел к гибели героя, но именно в этот момент происходит встреча Гринева с вожатым — Пугачевым.
Повествование лаконично, глаголы, передающие динамику действия, помогают представить картину. Мы вновь понимаем, что обстановка вокруг неспокойная.
Вожатый хорошо ориентируется в обстановке. «Сторона мне знакомая», — говорит он. Очевидно, он здесь свой человек. Он спокоен, знает, что делать и куда ехать. Внешность его не была особенно примечательной, рассказчик выделяет выражение лица: «довольно приятное, но плутоватое».
Сцена спасения Петра Гринева повторяется в произведении, это необходимо автору для того, чтобы показать переплетение судеб людей. Если при этом они поступают по-человечески, то их отношения всегда благополучны.
Какой смысл для дальнейших событий имеет сон Петра Гринева?
Сон — известный литературный прием. Основное назначение этого приема — показать подсознание героя, именно оно чащб всего помогает герою (и читателям) понять, что происходит в его’душе, какие события будут происходить дальше. Во сне Петр увидел, какую роль сыграет в его жизни провожатый (посаженый отец, у которого нужно целовать руку). Нежелание Петра делать это.
Жестокие действия провожатого, множество мертвых тел. Всё это произойдет в романе дальше, читатель не знает об этом, но атмосфера тревожности сгущается
Опишите портрет вожатого, его таинственный разговор с хозяином. В чем иносказательность?
Портрет вожатого показан таким, каким его увидел рассказчик. Некоторые детали (худощав, но широкоплеч, живые большие глаза, глаза бегали, выражение лица приятное, но плутовское) говорят о том, что при довольно обычной внешности внутренний мир героя необычный: он содержит что-то тревожное, непонятное.
Говорит он загадочно. Использует пословицы. Его речь понятна только хозяину, но не понятна Гриневу. Ясно только, что вожатый говорит о каком-то противостоянии («заткни топор за спину: лесничий ходит»), рассказывает вожатый и о том, что он бродил по этим местам, подвергался опасности («швырнула бабушка камушком — да мимо»). Хозяин понимает о чем речь, это, очевидно, единомышленник вожатого.
Как отблагодарил Гринев вожатого?
Он отдал вожатому свой заячий тулуп, потому что тот был плохо одет. Это было сделано искренне, из чувства благодарности, которое должен иметь в душе каждый человек.
Чем интересен разговор Гринева с генералом?
Он интересен тем, что генерал плохо знал русский язык, был немцем. Из-за этого возникла комическая ситуация: Петр Гринев толкует ему поговорку «держать в ежовых рукавицах» нарочито ошибочно («обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли»). На самом деле поговорка имеет обратное значение: обходиться строго.
Но генерал, читая дальше, догадывается о неверном толковании. Может быть, этим обосновано его решение отправить Гринева в Белгородскую крепость, тем самым круг сужался: встреча с Пугачевым — бунтовщиком становилась неизбежной.
Краткое содержание — Разбор второй главы произведения «Капитанская Дочка»
5 (100%) 1 voteНа этой странице искали :
- почему глава начинается народной песней
- чем интересен разговор гринева с генералом
- как отблагодарил гринев вожатого
- опишите портрет вожатого его таинственный разговор с хозяином
- почему глава начинается народной песней как характеризует гринева разговор
Сохрани к себе на стену!
vsesochineniya.ru
Пушкин «Капитанская дочка», глава 6 – «Пугачевщина»
Вы, молодые ребята, послушайте,
Что мы, старые старики, будем сказывати.
Песня
Прежде нежели приступлю к описанию странных происшествий, коим я был свидетель, я должен сказать несколько слов о положении, в котором находилась Оренбургская губерния в конце 1773 года.
Сия обширная и богатая губерния обитаема была множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. Их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость требовали со стороны правительства непрестанного надзора для удержания их в повиновении. Крепости выстроены были в местах, признанных удобными, и заселены по большей части казаками, давнишними обладателями яицких берегов. Но яицкие казаки, долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными. В 1772 году произошло возмущение в их главном городке. Причиною тому были строгие меры, предпринятые генерал-майором Траубенбергом, дабы привести войско к должному повиновению. Следствием было варварское убиение Траубенберга, своевольная перемена в управлении и, наконец, усмирение бунта картечью и жестокими наказаниями.
Это случилось несколько времени перед прибытием моим в Белогорскую крепость. Все было уже тихо или казалось таковым; начальство слишком легко поверило мнимому раскаянию лукавых мятежников, которые злобствовали втайне и выжидали удобного случая для возобновления беспорядков.
Обращаюсь к своему рассказу.
Однажды вечером (это было в начале октября 1773 года) сидел я дома один, слушая вой осеннего ветра и смотря в окно на тучи, бегущие мимо луны. Пришли меня звать от имени коменданта. Я тотчас отправился. У коменданта нашел я Швабрина, Ивана Игнатьича и казацкого урядника. В комнате не было ни Василисы Егоровны, ни Марьи Ивановны. Комендант со мною поздоровался с видом озабоченным. Он запер двери, всех усадил, кроме урядника, который стоял у дверей, вынул из кармана бумагу и сказал нам: «Господа офицеры, важная новость! Слушайте, что пишет генерал». Тут он надел очки и прочел следующее:
«Господину коменданту Белогорской крепости
капитану Миронову.
По секрету.
Сим извещаю вас, что убежавший из-под караула донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку, произвел возмущение в яицких селениях и уже взял и разорил несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства. Того ради, с получением сего, имеете вы, господин капитан, немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению».
– Принять надлежащие меры! – сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу. – Слышь ты, легко сказать. Злодей-то, видно, силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда, не в укор буди тебе сказано, Максимыч. (Урядник усмехнулся.) Однако делать нечего, господа офицеры! Будьте исправны, учредите караулы да ночные дозоры; в случае нападения запирайте ворота да выводите солдат. Ты, Максимыч, смотри крепко за своими казаками. Пушку осмотреть да хорошенько вычистить. А пуще всего содержите все это в тайне, чтоб в крепости никто не мог о том узнать преждевременно.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» – спросил я его. «Бог знает, – отвечал он, – посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
А. С. Пушкин. Капитанская дочка. Аудиокнига
Несмотря на все наши предосторожности, весть о появлении Пугачева разнеслась по крепости. Иван Кузмич, хоть и очень уважал свою супругу, но ни за что на свете не открыл бы ей тайны, вверенной ему по службе. Получив письмо от генерала, он довольно искусным образом выпроводил Василису Егоровну, сказав ей, будто бы отец Герасим получил из Оренбурга какие-то чудные известия, которые содержит в великой тайне. Василиса Егоровна тотчас захотела отправиться в гости к попадье и, по совету Ивана Кузмича, взяла с собою и Машу, чтоб ей не было скучно одной.
Иван Кузмич, оставшись полным хозяином, тотчас послал за нами, а Палашку запер в чулан, чтоб она не могла нас подслушать.
Василиса Егоровна возвратилась домой, не успев ничего выведать от попадьи, и узнала, что во время ее отсутствия было у Ивана Кузмича совещание и что Палашка была под замком. Она догадалась, что была обманута мужем, и приступила к нему с допросом. Но Иван Кузмич приготовился к нападению. Он нимало не смутился и бодро отвечал своей любопытной сожительнице: «А слышь ты, матушка, бабы наши вздумали печи топить соломою; а как от того может произойти несчастие, то я и отдал строгий приказ впредь соломою бабам печей не топить, а топить хворостом и валежником». – «А для чего ж было тебе запирать Палашку? – спросила комендантша. – За что бедная девка просидела в чулане, пока мы не воротились?» Иван Кузмич не был приготовлен к таковому вопросу; он запутался и пробормотал что-то очень нескладное. Василиса Егоровна увидела коварство своего мужа; но, зная, что ничего от него не добьется, прекратила свои вопросы и завела речь о соленых огурцах, которые Акулина Памфиловна приготовляла совершенно особенным образом. Во всю ночь Василиса Егоровна не могла заснуть и никак не могла догадаться, что бы такое было в голове ее мужа, о чем бы ей нельзя было знать.
На другой день, возвращаясь от обедни, она увидела Ивана Игнатьича, который вытаскивал из пушки тряпички, камушки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками. «Что бы значили эти военные приготовления? – думала комендантша, – уж не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузмич стал бы от меня таить такие пустяки?» Она кликнула Ивана Игнатьича, с твердым намерением выведать от него тайну, которая мучила ее дамское любопытство.
Василиса Егоровна сделала ему несколько замечаний касательно хозяйства, как судия, начинающий следствие вопросами посторонними, дабы сперва усыпить осторожность ответчика. Потом, помолчав несколько минут, она глубоко вздохнула и сказала, качая головою: «Господи боже мой! Вишь какие новости! Что из этого будет?»
– И, матушка! – отвечал Иван Игнатьич. – Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось дадим отпор Пугачеву. Господь не выдаст, свинья не съест!
– А что за человек этот Пугачев? – спросила комендантша.
Тут Иван Игнатьич заметил, что проговорился, и закусил язык. Но уже было поздно. Василиса Егоровна принудила его во всем признаться, дав ему слово не рассказывать о том никому.
Василиса Егоровна сдержала свое обещание и никому не сказала ни одного слова, кроме как попадье, и то потому только, что корова ее ходила еще в степи и могла быть захвачена злодеями.
Вскоре все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости видел он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем, не мог он сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся.
В крепости между казаками заметно стало необыкновенное волнение; во всех улицах они толпились в кучки, тихо разговаривали между собою и расходились, увидя драгуна или гарнизонного солдата. Посланы были к ним лазутчики. Юлай, крещеный калмык, сделал коменданту важное донесение. Показания урядника, по словам Юлая, были ложны: по возвращении своем лукавый казак объявил своим товарищам, что он был у бунтовщиков, представлялся самому их предводителю, который допустил его к своей руке и долго с ним разговаривал. Комендант немедленно посадил урядника под караул, а Юлая назначил на его место. Эта новость принята была казаками с явным неудовольствием. Они громко роптали, и Иван Игнатьич, исполнитель комендантского распоряжения, слышал своими ушами, как они говорили: «Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса!» Комендант думал в тот же день допросить своего арестанта; но урядник бежал из-под караула, вероятно при помощи своих единомышленников.
Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен был башкирец с возмутительными листами. По сему случаю комендант думал опять собрать своих офицеров и для того хотел опять удалить Василису Егоровну под благовидным предлогом. Но как Иван Кузмич был человек самый прямодушный и правдивый, то и не нашел другого способа, кроме как единожды уже им употребленного.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, – сказал он ей покашливая. – Отец Герасим получил, говорят, из города…» – «Полно врать, Иван Кузмич, – перервала комендантша, – ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих[1], не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, – сказал он, – коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». – «То-то, батька мой, – отвечала она, – не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о своем намерении идти на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в свою шайку, а командиров увещевал не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление на умы простых людей.
– Каков мошенник! – воскликнула комендантша. – Что смеет еще нам предлагать! Выдти к нему навстречу и положить к ногам его знамена! Ах он собачий сын! Да разве не знает он, что мы уже сорок лет в службе и всего, слава богу, насмотрелись? Неужто нашлись такие командиры, которые послушались разбойника?
– Кажется, не должно бы, – отвечал Иван Кузмич. – А слышно, злодей завладел уж многими крепостями.
– Видно, он в самом деле силен, – заметил Швабрин.
– А вот сейчас узнаем настоящую его силу, – сказал комендант. – Василиса Егоровна, дай мне ключ от анбара. Иван Игнатьич, приведи-ка башкирца да прикажи Юлаю принести сюда плетей.
– Постой, Иван Кузьмич, – сказала комендантша, вставая с места. – Дай уведу Машу куда-нибудь из дому; а то услышит крик, перепугается. Да и я, правду сказать, не охотница до розыска. Счастливо оставаться.
Пытка, в старину, так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ[2], уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия. Думали, что собственное признание преступника необходимо было для его полного обличения, – мысль не только неосновательная, но даже и совершенно противная здравому юридическому смыслу: ибо, если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности. Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая. В наше же время никто не сомневался в необходимости пытки, ни судьи, ни подсудимые. Итак, приказание коменданта никого из нас не удивило и не встревожило. Иван Игнатьич отправился за башкирцем, который сидел в анбаре под ключом у комендантши, и через несколько минут невольника привели в переднюю. Комендант велел его к себе представить.
Башкирец с трудом шагнул через порог (он был в колодке) и, сняв высокую свою шапку, остановился у дверей. Я взглянул на него и содрогнулся. Никогда не забуду этого человека. Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа, ни ушей. Голова его была выбрита; вместо бороды торчало несколько седых волос; он был малого росту, тощ и сгорблен; но узенькие глаза его сверкали еще огнем. «Эхе! – сказал комендант, узнав, по страшным его приметам, одного из бунтовщиков, наказанных в 1741 году[3]. – Да ты, видно, старый волк, побывал в наших капканах. Ты, знать, не впервой уже бунтуешь, коли у тебя так гладко выстрогана башка. Подойди-ка поближе; говори, кто тебя подослал?»
Старый башкирец молчал и глядел на коменданта с видом совершенного бессмыслия. «Что же ты молчишь? – продолжал Иван Кузмич, – али бельмес по-русски не разумеешь? Юлай, спроси-ка у него по-вашему, кто его подослал в нашу крепость?»
Юлай повторил на татарском языке вопрос Ивана Кузмича. Но башкирец глядел на него с тем же выражением и не отвечал ни слова.
– Якши[4], – сказал комендант, – ты у меня заговоришь. Ребята! сымите-ка с него дурацкий полосатый халат, да выстрочите ему спину. Смотри ж, Юлай: хорошенько его!
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов взял его руки и, положив их себе около шеи, поднял старика на свои плечи, а Юлай взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений.
Все были поражены. «Ну, – сказал комендант, – видно, нам от него толку не добиться. Юлай, отведи башкирца в анбар. А мы, господа, кой о чем еще потолкуем».
Мы стали рассуждать о нашем положении, как вдруг Василиса Егоровна вошла в комнату, задыхаясь и с видом чрезвычайно встревоженным.
– Что это с тобою сделалось? – спросил изумленный комендант.
– Батюшки, беда! – отвечала Василиса Егоровна. – Нижнеозерная взята сегодня утром. Работник отца Герасима сейчас оттуда воротился. Он видел, как ее брали. Комендант и все офицеры перевешаны. Все солдаты взяты в полон. Того и гляди злодеи будут сюда.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло.
– Послушайте, Иван Кузмич! – сказал я коменданту. – Долг наш защищать крепость до последнего нашего издыхания; об этом и говорить нечего. Но надобно подумать о безопасности женщин. Отправьте их в Оренбург, если дорога еще свободна, или в отдаленную, более надежную крепость, куда злодеи не успели бы достигнуть.
Иван Кузмич оборотился к жене и сказал ей: «А слышь ты, матушка, и в самом деле, не отправить ли вас подале, пока не управимся мы с бунтовщиками?»
– И, пустое! – сказала комендантша. – Где такая крепость, куда бы пули не залетали? Чем Белогорская ненадежна? Слава богу, двадцать второй год в ней проживаем. Видали и башкирцев и киргизцев: авось и от Пугачева отсидимся!
– Ну, матушка, – возразил Иван Кузмич, – оставайся, пожалуй, коли ты на крепость нашу надеешься. Да с Машей-то что нам делать? Хорошо, коли отсидимся или дождемся сикурса[5]; ну, а коли злодеи возьмут крепость?
– Ну, тогда… – Тут Василиса Егоровна заикнулась и замолчала с видом чрезвычайного волнения.
– Нет, Василиса Егоровна, – продолжал комендант, замечая, что слова его подействовали, может быть, в первый раз в его жизни. – Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы с нею туда же отправиться; даром что ты старуха, а посмотри, что с тобою будет, коли возьмут фортецию приступом.
– Добро, – сказала комендантша, – так и быть, отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
– И то дело, – сказал комендант. – Ну, медлить нечего. Ступай готовить Машу в дорогу. Завтра чем свет ее и отправим, да дадим ей и конвой, хоть людей лишних у нас и нет. Да где же Маша?
– У Акулины Памфиловны, – отвечала комендантша. – Ей сделалось дурно, как услышала о взятии Нижнеозерной; боюсь, чтобы не занемогла. Господи владыко, до чего мы дожили!
Василиса Егоровна ушла хлопотать об отъезде дочери. Разговор у коменданта продолжался; но я уже в него не мешался и ничего не слушал. Марья Ивановна явилась к ужину бледная и заплаканная. Мы отужинали молча и встали из-за стола скорее обыкновенного; простясь со всем семейством, мы отправились по домам. Но я нарочно забыл свою шпагу и воротился за нею: я предчувствовал, что застану Марью Ивановну одну. В самом деле, она встретила меня в дверях и вручила мне шпагу. «Прощайте, Петр Андреич! – сказала она мне со слезами. – Меня посылают в Оренбург. Будьте живы и счастливы; может быть, господь приведет нас друг с другом увидеться; если же нет…» Тут она зарыдала. Я обнял ее. «Прощай, ангел мой, – сказал я, – прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мною ни было, верь, что последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе!» Маша рыдала, прильнув к моей груди. Я с жаром ее поцеловал и поспешно вышел из комнаты.
[1] Да лих (устар.) – да нет уж.
[2] Имеется в виду указ Александра I об отмене пыток.
[3] В 1741 году произошло восстание в Башкирии. Многим участникам восстания в наказание обрезали носы и уши.
[4] Якши (татарск.) – хорошо.
rushist.com