Советская экономика в эпоху Леонида Брежнева
Период от прихода Леонида Брежнева к власти (середина 1960-х) до начала перестройки (вторая половина 1980-х) обычно характеризуется в публицистике как «эпоха застоя».
Термин «застой» ведет свое происхождение от политического доклада ЦК XXVII съезду КПСС (1986), сделанного Михаилом Горбачевым, в котором констатировалось, что «в жизни общества начали проступать застойные явления» как в экономической, так и в социальной сферах.
Со сменой руководства в 1964 году в экономике СССР произошли существенные изменения. Правительство предприняло попытку провести масштабные экономические реформы. 30 сентября 1965 года вышло постановление «Об улучшении управления промышленностью», а 4 октября 1965 года — постановление «О совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства». Главным инициатором проводимых реформ стал председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин.
Сущность реформ сводилась к комплексу мер, направленных на усиление экономических рычагов, на увеличение самостоятельности предприятий и организаций, на обновление методов централизованного планирования.
Косыгинская реформа 1965 года делала ставку и на сельское хозяйство. Примерный Устав колхозов от ноября 1969 года давал коллективным хозяйствам значительную самостоятельность, вводились элементы хозрасчета. За колхозниками оставалось право содержания личного подсобного хозяйства, приусадебного участка и домашнего скота и птицы. В этот период были провозглашены широкомасштабные программы мелиорации и строительства ирригационных каналов, стабилизации эксплуатации целинных земель и особый план возрождения нечерноземных земель центра России.
Коренные экономические реформы не затрагивали социальную и политическую систему общества и не ставили под сомнение механизм партийного руководства.
В первые постреформенные годы (1966-1970) среднегодовые темпы прироста национального дохода выросли в среднем на 1,1% по сравнению с предыдущей пятилеткой, а прирост валовой продукции сельского хозяйства в те же годы увеличился на 1,7 %. В этот период валовой общественный продукт вырос более чем на 350%.
В стране производилось продукции в 4 раза больше, чем за предыдущие четыре пятилетки. Выпуск промышленной продукции увеличился на 485%, а сельскохозяйственной — на 171%.
К 1968 году экономическая реформа Косыгина забуксовала, а вскоре и вовсе сошла на нет в силу отсутствия политических преобразований. В 1970-1971 годах началось обсуждение новой экономической реформы. Предложенную концепцию могли начать реализовывать в 1972-1973 годы, но в 1973 году произошел скачок цен на нефть на мировом рынке, и все экономические реформы были отложены.
Еще одна попытка оживления советской экономики была осуществлена в 1979 году. Тогда было принято постановление ЦК КПСС «О совершенствовании планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работ». Однако оно не оказало существенного воздействия на происходившее в экономике. За 1970-е годы структура экономики существенно изменилась, она стала абсолютно зависимой от нефтяных доходов, с одной стороны, и поставок продовольствия, ширпотреба и машиностроения из развитых стран, с другой.
В промышленности в 1970-е годы акцент переносится на освоение и развитие территориально производственных комплексов (ТПК). Ускоренными темпами развивалась энергетика СССР. В строй были введены новые мощности уже действующих АЭС, построено несколько новых атомных станций. За десятую пятилетку выработка электроэнергии атомными электростанциями увеличилась в 3,6 раза.
Единая энергетическая система объединила каскады гидроэлектростанций на Днепре, Волге, Каме, Ангаре и Енисее. В энергетике, как и в топливно сырьевом комплексе, была сделана ставка на экстенсивный путь развития. Доля топливно сырьевого экспорта из СССР поднялась за 1960-1985 годы с 16,2 до 54,4%.
Сложная ситуация сложилась в сельском хозяйстве, которое становилось все более дотационным. Эффективность сельского хозяйства неуклонно падала, и правительство шло на увеличение импорта. В 1979-1984 годах в страну ввозилось около 40 млн тонн продовольствия ежегодно.
В конце 1970-х — начале 1980 годов в развитии народного хозяйства СССР стала обнаруживаться тенденция к заметному снижению темпов роста национального дохода.
Если в 8-й пятилетке его среднегодовой прирост составлял 7,8 % и в 9-й — 5,7 %, то в 10-й он снизился до 4,3 %, а в 11-й составил около 3,6 %.
Тем не менее, реформы 1960-1970 годов оказали положительное воздействие на развитие народного хозяйства СССР. В 1980 году Советский Союз занимал первое место в Европе и второе место в мире по объемам производства промышленности и сельского хозяйства. Если в 1960 году объем промышленной продукции СССР по сравнению с США составлял 55%, то в 1980 году — уже более 80%.
В социальном плане за 18 брежневских лет реальные доходы населения выросли более чем в 1,5 раза. Население России увеличилось на 12 млн человек. При Брежневе было введено в эксплуатацию 1,6 млрд кв. метров жилой площади, благодаря чему бесплатным жильем было обеспечено 162 млн человек. При этом квартплата в среднем не превышала 3% семейного дохода. Доступность жилья, медицинского обслуживания и высшего образования были беспрецедентными.
По данным опроса Фонда «Общественное мнение», проведенного в 2006 году, 61% опрошенных считают годы правления Леонида Брежнева благополучным временем для страны, и только 17% — неблагополучным.
Среди тех, кому от 36 до 54 лет, позитивную оценку той эпохе дали 75% респондентов, среди тех, кто старше — 74% (негативную — соответственно 14% и 18%). Молодые респонденты (до 35 лет), естественно, гораздо чаще затруднялись дать оценку временам Брежнева, но и они гораздо чаще признавали их благополучными, нежели неблагополучными (35% и 20% соответственно).
Материал подготовлен на основе информации открытых источников.
404 Cтраница не найдена
Размер:
AAA
Изображения Вкл. Выкл.
Обычная версия сайта
К сожалению запрашиваемая страница не найдена.
Но вы можете воспользоваться поиском или картой сайта ниже
|
|
Политические последствия стагнации
Прогрессисты не должны утешаться тупиком, предлагаемым экономикой чаепития.
Им следует попытаться понять, что привело к провалу бледного кейнсианства Обамы.
Приношу свои извинения Т. С. Элиоту, но сентябрь, а не апрель, самый жестокий месяц. До 11 сентября 2001 г. было 11 сентября 1973 г., когда генерал Пиночет сверг правительство Альенде в Чили и положил начало 17-летнему господству террора. Совсем недавно, 15 сентября 2008 года, банк Lehman Brothers обанкротился и торпедировал мировую экономику, превратив то, что было кризисом на Уолл-стрит, в предсмертный опыт для мировой финансовой системы.
Два года спустя мировая экономика остается очень хрупкой. Признаки восстановления, которые, по утверждениям отчаявшихся политиков, были обнаружены в конце 2009 г. и в начале этого года, оказались миражами. В Европе четыре миллиона человек не имеют работы, а программы жесткой экономии, навязанные странам с большими долгами, таким как Греция, Испания, Италия и Ирландия, добавят к пособию еще сотни тысяч человек. Германия является исключением из мрачного правила.
Хотя технически Соединенные Штаты не находятся в рецессии, восстановление крупнейшей в мире экономики, которая сократилась на 2,9%, является отдаленной перспективой.процентов в 2009 году. Это сообщение о вялых темпах роста ВВП во втором квартале на уровне 1,6 процента и реальной безработице выше официального уровня в 9,6 процента, если принять во внимание тех, кто отказался от поисков работы. Фирмы по-прежнему воздерживаются от инвестиций, банки по-прежнему не кредитуют, а потребители по-прежнему отказываются тратить. А отсутствие новой программы стимулирования, когда влияние 787 миллиардов долларов, вложенных Вашингтоном в экономику в 2009 году, ослабевает, фактически гарантирует, что двойной спад, которого так опасаются, станет реальностью.
То, что американский потребитель не тратит, имеет значение не только для экономики США, но и для мировой экономики. Расходы американцев, подпитываемые долгами, были двигателем докризисной глобализированной экономики, и с начала кризиса никто другой не заменил их.
Потребительские расходы в Китае, вызванные правительственным стимулом в размере 585 миллиардов долларов, временно изменили тенденцию к сокращению в этой стране и Восточной Азии. Это также оказало некоторое влияние на Африку и Латинскую Америку. Но он оказался недостаточно сильным, чтобы вывести США и Европу из стагнации. Более того, в отсутствие нового пакета стимулирующих мер в Китае в Восточной Азии вполне реален рецидив низкого роста, стагнации или рецессии.
Сократить или стимулировать
Тем временем дебаты в западных политических кругах разделились на два лагеря. Одна группа считает угрозу дефолта правительства более серьезной проблемой, чем стагнация, и отказывается поддерживать какие-либо дополнительные расходы на стимулирование экономики. Другой считает, что стагнация является большей угрозой, и требует дополнительных стимулов для противодействия ей. На встрече G20 в Торонто в июне обе стороны столкнулись. Ангела Меркель из Германии выступала за ужесточение, указывая на угрозу дефолта обремененных долгами стран-сателлитов Германии в Южной Европе, особенно в Греции.
Президент Обама, с другой стороны, столкнувшись с непреодолимо высоким уровнем безработицы, хотел продолжать экспансионистскую политику, хотя ему не хватало политического влияния, чтобы поддерживать ее.
Для людей, выступающих за траты, у людей, выступающих против дефицита, нет особых аргументов. В то время, когда дефляция представляет собой большую угрозу, опасения по поводу того, что государственные расходы разожгут инфляцию, неуместны. Идея обременения будущих поколений долгами странна, поскольку лучший способ принести пользу гражданам завтрашнего дня — это гарантировать, что они унаследуют здоровую, растущую экономику. Дефицит расходов сейчас является средством для достижения этого роста. Более того, дефолт правительства не представляет реальной угрозы для стран, которые берут кредиты в валютах, которые они контролируют, таких как Соединенные Штаты, поскольку, в крайнем случае, они могут погасить свои долги, просто заставив свой центральный банк напечатать больше денег.
Пожалуй, самым активным сторонником стимулов является Пол Кругман, лауреат Нобелевской премии, ставший любимцем многих правых.
Для Кругмана проблема заключалась в том, что первоначальный стимул был недостаточно сильным. Но насколько велики дополнительные стимулы, и какие еще меры против стагнации может предпринять правительство? В этих вопросах Кругман проявляет некоторое беспокойство, возможно, понимая, что традиционное кейнсианство имеет свои пределы: «Никто не может быть уверен, насколько хорошо эти меры сработают, но лучше попробовать что-то, что может не сработать, чем оправдываться, пока рабочие страдают». Яркой альтернативой более агрессивному расходованию дефицита является «постоянная стагнация и высокий уровень безработицы», говорит Кругман.
Разум на стороне Кругмана, но разум уступил место идеологии, интересам и политике. Несмотря на высокий уровень безработицы, антибольшие правительства, антидефицитные силы обладают инициативой в трех ключевых западных странах: в Великобритании, где победили консерваторы на платформе сокращения правительства; в Германии, где образ расточительных греков и испанцев, финансируемых за счет кредитов трудолюбивых немцев, стал мощным конем, на котором партия Меркель ехала для сохранения власти; и в Соединенных Штатах.
Фиаско Обамы
Антидефицитная перспектива завоевала господство в Соединенных Штатах, несмотря на высокий уровень безработицы по ряду причин. Прежде всего, антидефицитная позиция апеллирует к настроению американского среднего класса против большого правительства. Во-вторых, Уолл-стрит авантюрно приняла антидефицитную политику, чтобы подорвать усилия Вашингтона по его регулированию. Проблема в большом правительстве, кричит оно, а не в больших банках. В-третьих, и его нельзя недооценивать, это возрождение идеологического влияния доктринеров-неолибералов, в том числе тех, кто, как выразился Мартин Вольф, «верит, что глубокий спад избавит от прошлых эксцессов и, таким образом, приведет к более здоровой экономике и обществу». В-четвертых, антирасходная экономика имеет массовую основу — движение чаепития. Напротив, позицию стимула отстаивают прогрессивные интеллектуалы, не имеющие базы или чья потенциальная база разочаровалась в Обаме.
Тем не менее, триумф ястребов не был предопределен.
По словам Анатоля Калецкого, экономического обозревателя лондонской «Таймс» и человека, не совсем симпатизирующего прогрессивной точке зрения, господство антидефицитных сил проистекает из крупной тактической ошибки со стороны Обамы в сочетании с провалом прогрессистов. предложить убедительный рассказ о кризисе. Ошибка заключалась в том, что Обама взял на себя ответственность за кризис в жесте двухпартийности, в отличие от Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, которые «отказались брать на себя какую-либо вину за экономические трудности». Рейган и Тэтчер посвятили «первые годы своего правления тому, чтобы убедить избирателей в том, что ответственность за экономическую катастрофу полностью лежит на прежних левых правительствах, воинствующих профсоюзах и либеральных прогрессивных элитах».
Но еще более проблематичным, по словам Калецкого, была версия Обамы, которая была противоречивой и возлагала вину на жадных банкиров, но при этом утверждала, что банки слишком велики, чтобы обанкротиться.
«Поскольку банки восстанавливаются после кризиса с большей прибылью и быстрее, чем ожидали избиратели, — утверждает он в своей книге «Капитализм 4.0», — политики всех партий были заклеймены общественностью как марионетки тех самых банкиров, которых они пытались обвинить. ” Действительно, пакет финансовых реформ демократов, который недавно был принят в Конгрессе, может только усилить это общественное мнение о том, что их кооптируют или запугивают те самые люди, которых они осуждают. В нем отсутствуют положения с зубами: положения типа Гласса-Стигалла, препятствующие превращению коммерческих банков в инвестиционные банки; запрет на торговлю деривативами, которые Уоррен Баффет назвал «оружием массового поражения»; глобальный налог на финансовые операции или налог Тобина; и сильное ограничение на оплату труда руководителей, бонусы и опционы на акции.
По мнению Калецкого, Обама должен был изобразить экономический кризис как кризис, созданный «поляризованной и чрезмерно упрощенной философией рыночного фундаментализма, а не недостатками личности банкиров и регуляторов.
Предлагая такое системное описание кризиса, политики могли бы захватить общественное воображение посткризисным нарративом, а не линчеванием жадных банкиров — и, в конечном счете, более драматичным». Но с такими помощниками, как министр финансов Тим Гейтнер и директор Национального экономического совета Ларри Саммерс, ни один из которых полностью не порвал с неолиберализмом, такой системный подход был просто невозможен.
На пути к прогрессивной стратегии
Правое крыло сейчас набирает обороты и, вероятно, одержит крупную победу на выборах в США в ноябре. Они так прочно привяжут Обаму и демократов к кризису, что люди забудут, что он разразился во времена правления рыночного фундаменталиста Джорджа Буша. Но с их первобытной рыночной экономикой финансовые ястребы и чаепития вряд ли смогут предложить альтернативу тому, что они карикатурно изображают как «социализм» Обамы. Разрушение экономики ради идеологической корректности вызовет еще большее отвержение со стороны экономически незащищенного населения.
Но прогрессисты не должны утешаться тупиком, предлагаемым экономикой чаепития. Им следует попытаться понять, что привело к провалу бледного кейнсианства Обамы. Помимо тактической ошибки, связанной с взятием на себя ответственности за кризис, и неспособностью выдвинуть агрессивный антинеолиберальный нарратив для его объяснения, главная проблема, которая преследует Обаму и его команду, — это их неспособность предложить вдохновляющую альтернативу неолиберализму.
Технические элементы прогрессивного решения кризиса были тщательно проработаны кейнсианскими и другими прогрессивными экономистами: гораздо больший стимул, более жесткое регулирование банков, свободная денежная политика, более высокие налоги на богатых, восстановление национальной инфраструктуры, промышленная политика, продвигающая «зеленую» промышленность, контроль за потоками спекулятивного капитала, контроль за внешними связанными иностранными инвестициями, глобальная валюта и новый глобальный центральный банк.
Администрация Обамы пыталась принять некоторые из этих мер. Но из-за ее стремления к двухпартийности, связей некоторых ее видных деятелей с экономической элитой и неспособности ключевых технократов, таких как Саммерс и Гайтнер, порвать с неолиберальной парадигмой, она не смогла представить их как элементы более широкой программы социальная реформа, направленная на демократизацию контроля и управления экономикой.
Для прогрессистов урок, который следует извлечь из пробуксовки Обаманомики, состоит в том, что технократического управления недостаточно. Кейнсианские шаги должны быть частью более широкого видения и программы. Эта стратегия должна иметь три ключевых направления: демократическое принятие решений на всех уровнях экономики, от предприятия до макроэкономического планирования; во-вторых, большее равенство в распределении богатства и доходов, чтобы компенсировать более низкие темпы роста, обусловленные экономическими и экологическими ограничениями; и в-третьих, более совместная, а не конкурентная этика в производстве, распределении и потреблении.
Кроме того, такая программа не может быть просто подана сверху технократической элитой, как это было модно в нынешней администрации, одной из величайших ошибок которой было допустить, чтобы массовое движение, приведшее ее к власти, зачахло. Люди должны быть привлечены к строительству новой экономики, и здесь прогрессисты могут многому научиться у движения «Чайная партия», с которым им неизбежно придется конкурировать в борьбе не на жизнь, а на смерть за низовую Америку.
Природа не терпит вакуума
Кругман предсказывает, что вероятные результаты ноябрьских выборов «парализуют политику на долгие годы». Но природа не терпит пустоты, и общая неспособность как рыночных фундаменталистов, так и технократических кейнсианцев справиться со страхами безработных, тех, кто вот-вот станет безработным, и огромного числа экономически незащищенных людей, скорее всего, создаст социальные силы, которые будет решать свои страхи и проблемы лицом к лицу.
Неспособность левых инновационно заполнить это пространство неизбежно порождает активизировавшиеся правые с меньшими опасениями по поводу государственного вмешательства, которые могли бы сочетать технократические кейнсианские инициативы с популистской, но реакционной социальной и культурной программой.
Для такого режима есть термин : фашист. Как напоминает нам Роджер Бутл, автор книги «Проблемы с рынками», миллионы немцев разочаровались в свободном рынке и капитализме во время Великой депрессии. Но из-за неспособности левых предоставить жизнеспособную альтернативу они стали уязвимы для риторики партии, которая, придя к власти, объединила кейнсианские меры по заливке, снизившие безработицу до 3 процентов, с разрушительной контрреволюционной социальной и культурной политикой. программа.
Фашизм в США? Это не так надуманно, как вы думаете.
Приношу свои извинения Т. С. Элиоту, но сентябрь, а не апрель, самый жестокий месяц. До 11 сентября 2001 г. было 11 сентября 1973 г., когда генерал Пиночет сверг правительство Альенде в Чили и положил начало 17-летнему господству террора. Совсем недавно, 15 сентября 2008 года, банк Lehman Brothers обанкротился и торпедировал мировую экономику, превратив то, что было кризисом на Уолл-стрит, в предсмертный опыт для мировой финансовой системы.
Два года спустя мировая экономика остается очень хрупкой. Признаки восстановления, которые, по утверждениям отчаявшихся политиков, были обнаружены в конце 2009 г. и в начале этого года, оказались миражами. В Европе четыре миллиона человек не имеют работы, а программы жесткой экономии, навязанные странам с большими долгами, таким как Греция, Испания, Италия и Ирландия, добавят к пособию еще сотни тысяч человек. Германия является исключением из мрачного правила.
Хотя технически Соединенные Штаты не находятся в рецессии, восстановление крупнейшей в мире экономики, которая сократилась на 2,9%, является отдаленной перспективой.процентов в 2009 году. Это сообщение о вялых темпах роста ВВП во втором квартале на уровне 1,6 процента и реальной безработице выше официального уровня в 9,6 процента, если принять во внимание тех, кто отказался от поисков работы. Фирмы по-прежнему воздерживаются от инвестиций, банки по-прежнему не кредитуют, а потребители по-прежнему отказываются тратить.
А отсутствие новой программы стимулирования, когда влияние 787 миллиардов долларов, вложенных Вашингтоном в экономику в 2009 году, ослабевает, фактически гарантирует, что двойной спад, которого так опасаются, станет реальностью.
То, что американский потребитель не тратит, имеет значение не только для экономики США, но и для мировой экономики. Расходы американцев, подпитываемые долгами, были двигателем докризисной глобализированной экономики, и с начала кризиса никто другой не заменил их. Потребительские расходы в Китае, вызванные правительственным стимулом в размере 585 миллиардов долларов, временно изменили тенденцию к сокращению в этой стране и Восточной Азии. Это также оказало некоторое влияние на Африку и Латинскую Америку. Но он оказался недостаточно сильным, чтобы вывести США и Европу из стагнации. Более того, в отсутствие нового пакета стимулирующих мер в Китае в Восточной Азии вполне реален рецидив низкого роста, стагнации или рецессии.
Сократить или стимулировать
Тем временем дебаты в западных политических кругах разделились на два лагеря.
Одна группа считает угрозу дефолта правительства более серьезной проблемой, чем стагнация, и отказывается поддерживать какие-либо дополнительные расходы на стимулирование экономики. Другой считает, что стагнация является большей угрозой, и требует дополнительных стимулов для противодействия ей. На встрече G20 в Торонто в июне обе стороны столкнулись. Ангела Меркель из Германии выступала за ужесточение, указывая на угрозу дефолта обремененных долгами стран-сателлитов Германии в Южной Европе, особенно в Греции. Президент Обама, с другой стороны, столкнувшись с непреодолимо высоким уровнем безработицы, хотел продолжать экспансионистскую политику, хотя ему не хватало политического влияния, чтобы поддерживать ее.
Для людей, выступающих за траты, у людей, выступающих против дефицита, нет особых аргументов. В то время, когда дефляция представляет собой большую угрозу, опасения по поводу того, что государственные расходы разожгут инфляцию, неуместны. Идея обременения будущих поколений долгами странна, поскольку лучший способ принести пользу гражданам завтрашнего дня — это гарантировать, что они унаследуют здоровую, растущую экономику.
Дефицит расходов сейчас является средством для достижения этого роста. Более того, дефолт правительства не представляет реальной угрозы для стран, которые берут кредиты в валютах, которые они контролируют, таких как Соединенные Штаты, поскольку, в крайнем случае, они могут погасить свои долги, просто заставив свой центральный банк напечатать больше денег.
Пожалуй, самым активным сторонником стимулов является Пол Кругман, лауреат Нобелевской премии, ставший любимцем многих правых. Для Кругмана проблема заключалась в том, что первоначальный стимул был недостаточно сильным. Но насколько велики дополнительные стимулы, и какие еще меры против стагнации может предпринять правительство? В этих вопросах Кругман проявляет некоторое беспокойство, возможно, понимая, что традиционное кейнсианство имеет свои пределы: «Никто не может быть уверен, насколько хорошо эти меры сработают, но лучше попробовать что-то, что может не сработать, чем оправдываться, пока рабочие страдают». Яркой альтернативой более агрессивному расходованию дефицита является «постоянная стагнация и высокий уровень безработицы», говорит Кругман.
Разум на стороне Кругмана, но разум уступил место идеологии, интересам и политике. Несмотря на высокий уровень безработицы, антибольшие правительства, антидефицитные силы обладают инициативой в трех ключевых западных странах: в Великобритании, где победили консерваторы на платформе сокращения правительства; в Германии, где образ расточительных греков и испанцев, финансируемых за счет кредитов трудолюбивых немцев, стал мощным конем, на котором партия Меркель ехала для сохранения власти; и в Соединенных Штатах.
Фиаско Обамы
Антидефицитная перспектива возобладала в Соединенных Штатах, несмотря на высокий уровень безработицы по ряду причин. Прежде всего, антидефицитная позиция апеллирует к настроению американского среднего класса против большого правительства. Во-вторых, Уолл-стрит авантюрно приняла антидефицитную политику, чтобы подорвать усилия Вашингтона по его регулированию. Проблема в большом правительстве, кричит оно, а не в больших банках. В-третьих, и его нельзя недооценивать, это возрождение идеологического влияния доктринеров-неолибералов, в том числе тех, кто, как выразился Мартин Вольф, «верит, что глубокий спад избавит от прошлых эксцессов и, таким образом, приведет к более здоровой экономике и обществу».
В-четвертых, антирасходная экономика имеет массовую основу — движение чаепития. Напротив, позицию стимула отстаивают прогрессивные интеллектуалы, не имеющие базы или чья потенциальная база разочаровалась в Обаме.
Тем не менее, триумф ястребов не был предопределен. По словам Анатоля Калецкого, экономического обозревателя лондонской «Таймс» и человека, не совсем симпатизирующего прогрессивной точке зрения, господство антидефицитных сил проистекает из крупной тактической ошибки со стороны Обамы в сочетании с провалом прогрессистов. предложить убедительный рассказ о кризисе. Ошибка заключалась в том, что Обама взял на себя ответственность за кризис в жесте двухпартийности, в отличие от Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, которые «отказались брать на себя какую-либо вину за экономические трудности». Рейган и Тэтчер посвятили «первые годы своего правления тому, чтобы убедить избирателей в том, что ответственность за экономическую катастрофу полностью лежит на прежних левых правительствах, воинствующих профсоюзах и либеральных прогрессивных элитах».
Но еще более проблематичным, по словам Калецкого, была версия Обамы, которая была противоречивой и возлагала вину на жадных банкиров, но при этом утверждала, что банки слишком велики, чтобы обанкротиться. «Поскольку банки восстанавливаются после кризиса с большей прибылью и быстрее, чем ожидали избиратели, — утверждает он в своей книге «Капитализм 4.0», — политики всех партий были заклеймены общественностью как марионетки тех самых банкиров, которых они пытались обвинить. ” Действительно, пакет финансовых реформ демократов, который недавно был принят в Конгрессе, может только усилить это общественное мнение о том, что их кооптируют или запугивают те самые люди, которых они осуждают. В нем отсутствуют положения с зубами: положения типа Гласса-Стигалла, препятствующие превращению коммерческих банков в инвестиционные банки; запрет на торговлю деривативами, которые Уоррен Баффет назвал «оружием массового поражения»; глобальный налог на финансовые операции или налог Тобина; и сильное ограничение на оплату труда руководителей, бонусы и опционы на акции.
По мнению Калецкого, Обама должен был изобразить экономический кризис как кризис, созданный «поляризованной и чрезмерно упрощенной философией рыночного фундаментализма, а не недостатками личности банкиров и регуляторов. Предлагая такое системное описание кризиса, политики могли бы захватить общественное воображение посткризисным нарративом, а не линчеванием жадных банкиров — и, в конечном счете, более драматичным». Но с такими помощниками, как министр финансов Тим Гейтнер и директор Национального экономического совета Ларри Саммерс, ни один из которых полностью не порвал с неолиберализмом, такой системный подход был просто невозможен.
На пути к прогрессивной стратегии
Правое крыло сейчас набирает обороты и, вероятно, одержит крупную победу на выборах в США в ноябре. Они так прочно привяжут Обаму и демократов к кризису, что люди забудут, что он разразился во времена правления рыночного фундаменталиста Джорджа Буша. Но с их первобытной рыночной экономикой финансовые ястребы и чаепития вряд ли смогут предложить альтернативу тому, что они карикатурно изображают как «социализм» Обамы.
Разрушение экономики ради идеологической корректности вызовет еще большее отвержение со стороны экономически незащищенного населения.
Но прогрессисты не должны утешаться тупиком, предлагаемым экономикой чаепития. Им следует попытаться понять, что привело к провалу бледного кейнсианства Обамы. Помимо тактической ошибки, связанной с взятием на себя ответственности за кризис, и неспособностью выдвинуть агрессивный антинеолиберальный нарратив для его объяснения, главная проблема, которая преследует Обаму и его команду, — это их неспособность предложить вдохновляющую альтернативу неолиберализму.
Технические элементы прогрессивного решения кризиса были тщательно проработаны кейнсианскими и другими прогрессивными экономистами: гораздо больший стимул, более жесткое регулирование банков, свободная денежная политика, более высокие налоги на богатых, восстановление национальной инфраструктуры, промышленная политика, продвигающая «зеленую» промышленность, контроль за потоками спекулятивного капитала, контроль за внешними связанными иностранными инвестициями, глобальная валюта и новый глобальный центральный банк.
Администрация Обамы пыталась принять некоторые из этих мер. Но из-за ее стремления к двухпартийности, связей некоторых ее видных деятелей с экономической элитой и неспособности ключевых технократов, таких как Саммерс и Гайтнер, порвать с неолиберальной парадигмой, она не смогла представить их как элементы более широкой программы социальная реформа, направленная на демократизацию контроля и управления экономикой.
Для прогрессистов урок, который следует извлечь из пробуксовки Обаманомики, состоит в том, что технократического управления недостаточно. Кейнсианские шаги должны быть частью более широкого видения и программы. Эта стратегия должна иметь три ключевых направления: демократическое принятие решений на всех уровнях экономики, от предприятия до макроэкономического планирования; во-вторых, большее равенство в распределении богатства и доходов, чтобы компенсировать более низкие темпы роста, обусловленные экономическими и экологическими ограничениями; и в-третьих, более совместная, а не конкурентная этика в производстве, распределении и потреблении.
Кроме того, такая программа не может быть просто подана сверху технократической элитой, как это было модно в нынешней администрации, одной из величайших ошибок которой было допустить, чтобы массовое движение, приведшее ее к власти, зачахло. Люди должны быть привлечены к строительству новой экономики, и здесь прогрессисты могут многому научиться у движения «Чайная партия», с которым им неизбежно придется конкурировать в борьбе не на жизнь, а на смерть за низовую Америку.
Природа не терпит вакуума
Кругман предсказывает, что вероятные результаты ноябрьских выборов «парализуют политику на долгие годы». Но природа не терпит пустоты, и общая неспособность как рыночных фундаменталистов, так и технократических кейнсианцев справиться со страхами безработных, тех, кто вот-вот станет безработным, и огромного числа экономически незащищенных людей, скорее всего, создаст социальные силы, которые будет решать свои страхи и проблемы лицом к лицу.
Неспособность левых инновационно заполнить это пространство неизбежно порождает активизировавшиеся правые с меньшими опасениями по поводу государственного вмешательства, которые могли бы сочетать технократические кейнсианские инициативы с популистской, но реакционной социальной и культурной программой.
Для такого режима есть термин : фашист. Как напоминает нам Роджер Бутл, автор книги «Проблемы с рынками», миллионы немцев разочаровались в свободном рынке и капитализме во время Великой депрессии. Но из-за неспособности левых предоставить жизнеспособную альтернативу они стали уязвимы для риторики партии, которая, придя к власти, объединила кейнсианские меры по заливке, снизившие безработицу до 3 процентов, с разрушительной контрреволюционной социальной и культурной политикой. программа.
Фашизм в США? Это не так надуманно, как вы думаете.
Экономическая стагнация и политические потрясения проверяют наши гражданские свободы на прочность | Новости и комментарии
Джей Стэнли,
Старший политический аналитик,
Проект ACLU по речи, конфиденциальности и технологиям
Поделиться этой страницей
15 декабря 2015 г.
Наша экономика в плохом состоянии. Многие экономисты говорят, что Соединенные Штаты переживают затяжной экономический спад.
Хотя так называемая «Великая рецессия», начавшаяся с экономического кризиса 2008 года, официально закончилась, многие наблюдатели говорят, что нация так и не смогла как следует ее поколебать. Среди экономистов возникла дискуссия о возможности того, что Соединенные Штаты вступили в период полупостоянного экономического упадка, известного в политических кругах как «долговременная стагнация».
Если эти экономисты правы, история показывает, что нас может ждать период устойчивой политической нестабильности. А это, в свою очередь, будет иметь серьезные последствия для наших гражданских свобод.
Плохие экономические времена и экономическое неравенство, как правило, порождают политическую нестабильность. Одна из причин, по которой США были одной из самых стабильных демократий в мире, заключается в том, что в них всегда был стабильный средний класс, а когда его не было, например, между ростом индустриальной эры во второй половине XIX в.XX века и в обществе среднего класса, возникшем после Второй мировой войны, бурная борьба была правилом.
Американцы того периода часто ссылались на «проблему труда», отражение постоянных волнений того времени, вызванных экономической нестабильностью и неравенством.
Экономический конфликт и неравенство также обычно рассматриваются как движущие силы европейских раздоров, начиная с Французской революции (которая последовала за крупным экономическим кризисом) и заканчивая революциями 1848 года. Конечно, экономические невзгоды Веймарской Германии (начиная с гиперинфляция 1920-х годов, за которой последовала дефляция начала 1930-х годов) часто приводились в качестве объяснения захвата Германии нацистами.
В США во время Великой депрессии 1930-х годов на первый план вышел ряд радикальных политических движений и деятелей. «Радиосвященник» отец Кафлин призывал к радикальным экономическим мерам, чтобы помочь рабочим, и начал неопределенно антисемитские нападки на Рузвельта и «международных финансистов». Хьюи Лонг стал известен по всей стране своими радикальными экономическими предложениями.
Группа под названием «Таунсендиты» начала популистскую кампанию в поддержку широкой новой государственной программы помощи простым людям. Историки утверждают, что эти «голоса протеста» сыграли важную роль в том, чтобы подтолкнуть Рузвельта влево и подтолкнуть Новый курс к некоторым из его самых больших изменений в американской жизни.
Сегодня похоже, что мы наблюдаем всплеск аналогичного политического недовольства. Видные кандидаты в президенты продвигают параметры дебатов. Движение «Захвати» агитирует за реформу экономического неравенства, а активисты Black Lives Matter работают над созданием «зарождающегося движения за гражданские права», продвигающего «более широкую критику американского общества». В то же время справа распространяются ядовитые антимусульманские, антииммигрантские и антибеженские настроения. Комментаторы говорят о «веймарской Америке» и «новой эре протеста». Во времена беспорядков всегда можно решить, будет ли недовольство существующим положением вещей направлено в здоровое русло, чтобы действительно сделать мир лучше, или в сторону разрушения и ненависти.
Если в ближайшие годы политическая нестабильность продолжится, вполне вероятно, что наши гражданские свободы подвергнутся стресс-тесту. Те, кто выводят политические дебаты за общепринятые рамки и участвуют в протестах, бросающих вызов существующему общественному порядку, с наибольшей вероятностью обрушатся на них молотом местных, государственных и федеральных сил безопасности (как я уже говорил ранее). . Это люди, которые, скорее всего, обнаружат, что гражданские свободы больше не являются абстрактным вопросом, а являются вопросом важной защиты от злоупотреблений властью. Исторически сложилось так, что даже мирная агитация за радикальные перемены вызывала репрессивную реакцию со стороны наших органов безопасности, которые принимали чью-либо сторону в этих политических битвах, смешивали насильственную и ненасильственную агитацию и использовали свои полномочия для подавления движений за перемены.
Наши правоохранительные органы должны быть частью системы нейтральной по содержанию «упорядоченной свободы».
Они не должны принимать чью-либо сторону в политических дебатах, происходящих вокруг них, и должны поддерживать порядок, оставляя место для мирных протестов и другой агитации за перемены. Первая часть упорядоченной свободы — это порядок. Ни одно общество не может мириться с массовым насилием или порчей имущества. Правоохранительные органы должны быть там, чтобы защитить, например, мусульманина или гея, ставшего жертвой бандитизма. В то же время этот порядок должен исходить из контекста уважения свободы — правоохранительные органы и органы безопасности должны не только предоставить место, но и активно защищать людей, которые мирно выступают за перемены, какими бы радикальными ни были их предложения.
К сожалению, наша служба безопасности очень плохо справляется со своей ролью. В 20 веке полиция и другие правительственные учреждения часто выступали на стороне бизнеса против протестов рабочих и на стороне консерваторов против антивоенных движений и движений за гражданские права. Полиция и органы безопасности слишком часто путали свою важную роль в поддержании порядка с ролью в поддержании нынешнего порядка .
И эта путаница продолжается и в нашем новом столетии.
ACLU во многом борется за систему гражданских свобод, которая достаточно надежна, чтобы противостоять давлению, вызванному неспокойным временем: устоявшиеся принципы, которые четко устанавливают границы для упорядоченной свободы, наряду с институтами, созданными для защиты этой свободы. . Возьмем конфиденциальность, вопрос, над которым я работаю. Когда социальные движения сталкиваются с аппаратом безопасности и, возможно, с враждебными корпорациями, вторжение в частную жизнь становится важным рычагом, с помощью которого репрессивные силы пытаются навязать власть. И потенциал для вторжения в частную жизнь сегодня намного больше, чем в прошлом, когда правоохранительные органы хранили бумажные файлы на протестующих и подкладывали провода (подключенные к скрытым катушечным магнитофонам) в гостиничных номерах активистов для использовать в шантаже.
Может быть трудно предупредить об опасностях плохой политики конфиденциальности, но отчасти мы делаем это благодаря нашей институциональной памяти (и личному пониманию) того, что происходит, когда глубокие социальные конфликты вызывают сильные страсти, которые заставляют людей хотеть поразить улицах — и наполняют других отвращением к тем, кто это делает.