Взять все да и поделить.

Эта реплика Шарикова регулярно используется гражданами, как просто недалекими, так и недоделанными «атлантами» в качестве краткого пересказа марксистской идеологии. Так как они с этой идеологией не знакомы, им остается ссылаться на литературное произведение. Причем, даже эту короткую повесть они осилить не смогли.
Всё это уже было разобрано 100500 раз до меня, но воз и ныне там. Только за позавчерашний вечер мне в комментах это написали два совершенно разных человека.
Давайте же разберемся, кто, кому и что там говорит.

Итак, для начала давайте присмотримся внимательно к профессору Преображенскому. Кто он такой, какие у него взгляды?
Это некое научное светило. Но это светило предпочитает светить самому себе. У него частная практика и он оперирует дома только тех, кто может платить — богатых престарелых извращенцев. Попутно, судя по намекам, промышляет подпольными абортами.
Он не монархист, он презрительно относится к помещикам. Помните: «Холодными закусками и супом закусывают только не дорезанные большевиками помещики»? Он презрительно относится и к большевикам и к простому народу.
– Да, я не люблю пролетариата…

Простой народ он считает мразью и даже к Ломоносову относится с презрением, так как он из крестьян:

…Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год, упорно выделяя из массы всякой мрaзи, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар.

А кого же он уважает? А вот кого:
Спрашивается, кто их попер? Я? Не может быть. Буржуй Шаблин? (Филипп Филиппович ткнул пальцем в потолок.) Смешно даже предположить. Сахарозаводчик Полозов? (Филипп Филиппович указал вбок). Ни в коем случае!

Уважает он себя любимого и буржуев. Сам он до буржуинских высот не поднялся и миллионов не нажил — так, беспринципный барыга средней руки. Но жить среди них ему нравилось.

Он презирает большевиков, но отлично ладит с коррумпированными представителями власти. Об этом в повести есть два ярких упоминания. Первое — когда Преображенский звонит крупному чиновнику и требует защитить его квартиру от уплотнения. Второй — когда некий представитель органов — такой же пациент Преображенского, как и первый — предупреждает его о доносе, написанном Шариковым, но хода делу не дает. Хотя всё, что написано в доносе — правда.

Время, описанное в повести — начало НЭПа. Только что отгремела Гражданская война, страна лежит в разрухе. Но для Преображенского никакой разрухи нет — он-то «в шоколаде»:

– Разруха, Филипп Филиппович!

– Нет, – совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович, – нет. Вы первый, дорогой Иван Арнольдович, воздержитесь от употребления самого этого слова. Это – мираж, дым, фикция. – Филипп Филиппович широко растопырил короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти. – Что такое эта ваша «разруха»? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом? – яростно спросил Филипп Филиппович у несчастной деревянной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее: – Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, посещая уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «Бей разруху!» – я смеюсь. (Лицо Филипп Филиппович перекосило так, что тяпнутый открыл рот.) Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев – прямым своим делом, разруха исчезнет сама собой. Двум богам нельзя служить! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более людям, которые вообще, отстав от развития европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны!

Обратите внимание, с каким презрением он говорит о народе своей страны и с каким придыханием о «цивилизованных европейцах». Всего через два десятка лет эти цивилизованные европейцы будут жечь живых людей в амбарах и миллионами уничтожать в лагерях смерти.

Т.е. перед нами дистиллированный либерал, социал-шовинист — личинка Чубайса.

Теперь давайте про «взять и поделить».
Разговор в столовой:

– Вы бы почитали что-нибудь, – предложил он, – а то, знаете ли…
– Уж и так читаю, читаю… – ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
– Зина! – тревожно закричал Филипп Филиппович. – Убирай, детка, водку. Больше уж не нужна. Что же вы читаете? – В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона…»
– Эту… как ее… переписку Энгельса с этим… как его, дьявола… с Каутским.

Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.

Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:

– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?

Шариков пожал плечами.

– Да не согласен я.
– С кем? С Энгельсом или с Каутским?
– С обоими, – ответил Шариков.
– Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
– Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все да и поделить.
– Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал. ..

Итак, Швондер дал Шарикову марксисткую литературу, «чтобы тот развивался». Кто такие Энгельс и Каутский? Энгельс — друг и соратник Маркса. Каутский — видный немецкий социал-демократ, марксист, редактор 4-го тома «Капитала». Но Шариков-то «не согласен» ни с Энгельсом, ни с Каутским! Не согласен он потому, что ничего в этой переписке не понял: «конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет.»

Тут самое время спросить любителей этой цитаты: Вы сами-то читали повесть?» Тут же прямым текстом говорится, что «взять и поделить» не только никакого отношения к марксизму не имеет, но и прямо ему противоречит! — Шариков же «не согласен» с марксистами.

И с какого перепугу любители цитаты считают Шарикова большевиком? Никакой он не большевик. Вот кто он:

– Но кто он? Клим, Клим! – крикнул профессор, – Клим Чугункин! – Борменталь открыл рот. – Вот что-с: две судимости, алкоголизм, «все поделить», шапка и два червонца пропали. – Тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел. – Хам и свинья… Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное!.. «От Севильи до Гренады…» – свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович. – А не общечеловеческое! Это в миниатюре сам мозг! И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям.

Т.е. Шариков на деле — Клим Чугункин! Алкаш, рецидивист, вор, люмпен без профессии. А еще он — творческий интеллигент! Помните, чем он зарабатывал? Игрой на балалайке в кабаках!

И вот этот люмпен говорит о справедливости, как ее понимает — взять и поделить. Но большевики-то тут при чем? Большевики не говорили про «поделить». Поделить — это значит раздать в собственность. Т.е. у кого-то была одна большая собственность, ее отобрали и сделали много маленьких собственностей. Ну как в 90-х — отобрали большую общенародную собственность и поделили промеж себя всякие березовские, ходорковские, авены, мордашовы и прочие абрапаски с деримовичами.

Большевики же говорили о другом — об обобществлении средств производства (заводов и фабрик), транспорта, земли, недр, городского жилого фонда. Эти ресурсы должны использоваться не в интересах частника, а в интересах всего общества. Ну как воздух — его нельзя поделить. Он общий, им могут пользоваться все, но владеть им нельзя. В этом и кроется ключевая разница в идеях, которые недалекие граждане просто не понимают, а специально обученные — сознательно подменяют.

Так что же собирается делить Шариков-Чугункин? Да квартиру!
Вот же:

– Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь.
– Да какой тут способ, – становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, – дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
– Насчет семи комнат – это вы, конечно, на меня намекаете? – горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.

Шариков съежился и промолчал.

Собственно, вокруг квартиры там вся история и разворачивается.

А является ли Преображенский владельцем этой квартиры? Ну, чтобы отобрать у него собственность и поделить.
Нет, не является! Еще в 1917-м весь городской жилой фонд был национализирован и рабочих начали переселять из подвалов и крысиных бараков, где они ютились десятками человек и часто спали по очереди, в отдельные комнаты в домах, ранее принадлежавших буржуям. При этом рабочие не становились собственниками жилья.
То, что Преображенский является съемщиком, открыто говорится в повести:

– Вот. Член жилищного товарищества, и жилплощадь мне полагается определенно в квартире номер пять у ответственного съемщика Преображенского, в шестнадцать квадратных аршин, – Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу как новое: – Благоволите.

Филипп Филиппович закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил:

– Клянусь, что я этого Швондера в конце концов зaстрелю.

Преображенский презирает большевиков, но не постеснялся вымутить себе семикомнатную квартиру у новой власти, в то время, когда масса народа еще живет в подвалах. Любые попытки уплотнения он воспринимает как покушение на свою собственность — ведь квартира является для него средством производства — он в ней деньги зарабатывает на частных операциях. И при этом, обратите внимание, он отказывает в жилплощади и Шарикову, которого сам и создал! Вот он создал существо, которое начало социализироваться, превращаться в человека. Шариков устроился на службу, привел домой женщину. И в общем-то, вполне справедливо претендовал на отдельную комнату. Но Преображенский, как типичный беспринципный барыга, не собирается брать на себя ответственность за собственные дела и поступки. Квартира ему намного дороже этого недочеловека. И в итоге, защищая квартиру, Шарикова просто и без затей убивают, превращая снова в собаку.

А большевик в повести ровно один — Швондер. Он, наверное, недостаточно образован и не слишком умен, но честен и искренен. Помните, как он был расстроен и возмущен, когда Преображенский подключил «админресурс» для защиты жилплощади?

– Это какой-то позор? – несмело вымолвил тот.

Так что, когда какой-то охранитель, либерал или бЪлодЪлЪцЪ цитирует вам слова Шарикова, выдавая их за суть марксизма — смело плюйте ему в лицо. Он либо просто безграмотен, либо сознательно лжет.

У меня всё по этой теме. 🙂