Глава 6. Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Сталин – друг против друга

Глава 6. Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Сталин – друг против друга

При жизни Ленина внутрипартийные разногласия разрешались на открытых дискуссиях демократическим путем, но под влиянием непререкаемого авторитета самого Ленина. Однако полностью устранены они не были. Когда работоспособность Ленина начала снижаться из-за ухудшения его здоровья, идейные разногласия и тщеславие отдельных лиц, несмотря на запрет на образование фракций, привели к появлению конкурирующих групп. Предметом конфликта были вопросы стратегии дальнейших действий.

Преображенский был, несомненно, прав, утверждая, что изначально должно было быть проведено «одно начальное социалистическое накопление». Но в условиях 20-х годов это было невозможно хотя бы потому, что ни в сельском хозяйстве, ни в других секторах экономики не было элементов, которые могли бы «накапливаться». Можно было бы провести эту процедуру за счет крестьян, но это привело бы к их окончательному обнищанию и грозило бы и без того нестабильному положению Советской власти драматическими последствиями.

На рубеже 20—30-х годов это стало возможным при условии хорошо развитой социальной дифференциации между массой крестьян-бедняков и кулаками в целях отчуждения последних как капиталистических элементов, которые способствовали утечке собранного для индустриализации капитала, и при условии перехода от огромных масс мелких крестьянских хозяйств к кооперативным хозяйствам.

Бухарин противопоставил этому подходу свой тезис сбалансированного развития сельского хозяйства и промышленности, согласно которому развивающееся на этой основе благосостояние крестьян становилось необходимым условием для развития промышленности. Так – так казалось на данном этапе и большинству членов ЦК, и даже Сталину, – описанный Лениным как долгосрочная концепция экономического развития и социально-экономического развития режим НЭПа мог быть реализован лучше всего…

Но и здесь на заднем плане был заметен конфликт между стратегической ориентацией на строительство социализма в Советской России и нацеленностью на революционную войну. В развернувшемся в это время споре Троцкий столкнулся с противодействием Зиновьева, Каменева, Сталина, Бухарина, Томского, Рыкова и Куйбышева. Сталин расценил взгляды троцкистски ориентированной оппозиции как защиту интересов, настроений и чаяний непролетарских элементов в партии и вне партии. Но все же он исходил из того, что оппозиция, не осознавая того, развязала руки стихийной силе мелкого крестьянства. После смерти Ленина Троцкий и его последователи были вынуждены официально поддержать принятый на XIII съезде запрет на образования фракций.

Однако в своей работе «Уроки Октября» Троцкий упрекнул своих неквалифицированных противников, «недоверчивых революционеров», в том, что своим отказом, своей неуверенностью, своим «организационным консерватизмом» они предали революционные цели Октября.

Только что разрешенные разногласия вспыхнули снова. В споре относительно статьи «Уроки Октября» Троцкий назвал Каменева и Зиновьева главными оппонентами в партии. Они, в свою очередь, отреагировали требованием исключить Троцкого из руководящих органов и из партии. Однако это ходатайство было отклонено. Но, согласно некоторым источникам, 26 января 1925 г. Троцкий был освобожден от занимаемой должности наркома.

Записи из других источников говорят о том, что 15 января 1926 г. Троцкий сам согласился уйти с должности и подал заявление в ЦК, в котором просил освободить его «от обязательств председателя революционного военного совета». 26 января он был освобожден от своих обязанностей Фрунзе. Доказательства этого события еще предстоит найти. Как и доказательства того, что в январе 1925 г. после сложения с себя обязанностей народного комиссара по военным делам и делам военно-морского флота он потерял свое влияние на армию. С приобретением места председателя Комитета концессий он отошел от разработки важных решений по вопросам внутренней и внешней политики.

Результатом совместного заседания ЦК и центральной контрольной комиссии в июле 1926 г. стало возобновление обострившихся внутрипартийных столкновений между Зиновьевым, Каменевым и Троцким и большинством членов ЦК. В своем выступлении Каменев дал понять, что, независимо от его ответственности как наркома торговли, он выступает против экономической политики партии. Он и заместитель Дзержинского Пятаков использовали свои функции в центральном руководящем органе партии, чтобы добиться демагогической клеветой изменений в центральных руководящих органах. Объем этой интриги объясняет вспышку сильных эмоций. Рыков, Рудзутак и другие осуждали этот подход самым решительным образом. Дзержинский был настолько возмущен происходящим, что скончался от сердечного приступа после своей неоднократно прерываемой речи. Каменев заявил, что не может больше выполнять функцию наркома по делам торговли без доверия ЦК. Выдвинутый против воли Микоян был вынужден взять на себя эту должность по решению Политбюро. Но из разговора с Каменевым перед принятием служебных обязанностей ему стало ясно, какими важными были противоречия в оценке сложившейся ситуации. Микоян, которому только что удалось стабилизировать партийную организацию и органы Советской власти на Северном Кавказе, чувствовал себя столкнувшимся с непонятным ему прочным объемом капитулянтства.

В беседе от 17 августа 1926 г. Каменев объяснил свое положение следующим образом: «1. Вы взяли на себя кучу барахла. 2. Комиссариат находится без идеологии и без перспективы. 3. Производство в стране растет, а экспорт сокращается. 4. Причина: объем потребления в стране увеличивается так быстро, что нет никакой возможности увеличить экспорт. 5. Положение такое безнадежное, потому что здесь были необходимы меры, которые зависели от всего руководства партии, а не от народного комиссариата. 6. Союз частных торговцев вообще не представляет никакой опасности, разговор об их политической опасности высосан из пальца. 7. Комиссариат не имеет авторитета – его критикуют со всех сторон. В результате у сотрудников возникает чувство неуверенности и отчаяния. 8. Материальное положение Комиссариата катастрофическое». Из этой оценки Каменев сделал политические выводы: «1. Мы приближаемся к катастрофическому развитию революции. 2. По всем законам марксизма девятый год революции не может пройти без глубокого кризиса. 3. Этот кризис разразится скорее в партии, чем в стране, поэтому пролетарским тенденциям нужно дать свободное пространство. Нам нужна легальная оппозиция».

В этом контексте нужно было принять во внимание не только то, что на данном этапе могли произойти крупные кадровые изменения в партии и государственном аппарате. Гораздо важнее было то, что озвученные Каменевым умонастроения были широко распространены среди многих работников Советов и среди тех, для кого членство в правящей партии казалось прежде всего возможностью сделать карьеру.

Речь шла не только о практических последствиях, которые были связаны с этой глубокой трансформацией государственной администрации.

Эти цифры позволят понять, на какие силы должны были опираться представители внутрипартийной оппозиции: в 1920 году только в Москве насчитывалось 231 000 человек (то есть одна треть рабочего населения), которые работали в учреждениях государственного и партийного аппарата. В конце 1921 года зданий царского административного аппарата в Петербурге, прежде вмещавших администрацию всей России, уже не хватало для того, чтобы разместить управление северо-западных провинций. С проведением давно запоздавшей административной реформы и оптимизации административного аппарата были связаны массовые увольнения, которые стали причиной возникновения неудовлетворенности у особенно пострадавших от этих увольнении москвичей и ленинградцев. (Только в народном хозяйстве число ведомств сократилось с 50 до 19, причем число занятых работников уменьшилось на 2/3.) Многие из пострадавших воспринимали эту ситуацию как следствие административной деятельности Сталина и поэтому были готовы присоединиться к самой влиятельной в этих кругах, а теперь еще и открыто выступившей троцкистской оппозиции и поддержать ее цели.

Тем не менее реализация оспариваемой в Политбюро ориентации на расширение промышленности столкнулась со скептицизмом и организованным сопротивлением не только среди крестьян и предпринимателей. Снова и снова это требование обсуждалось в спорах между преследующими свои интересы профсоюзами, Советом по труду и обороне, народным комиссариатом по вопросам тяжелой промышленности.

Эти не раз вспыхивающие конфликты использовались троцкистской оппозицией для критики политического руководства и чтобы вновь приобрести влияние.

В этом контексте, однако, следует также отметить, что у работников центральных, региональных и местных руководящих органов партии, то есть там, где решения о развитии соответствующей зоны ответственности должны были приниматься или, по крайней мере, утверждаться, существовали огромные пробелы в образовании.

Другими словами: несмотря на то что ответственные лица не были в состоянии понять все последствия решений, они принимали решения. Следовательно, горизонт интересов тех, кто мог сказать что-то в этой ситуации, влиял и на их указания и ориентацию. В анализе, который Маленков, ответственный за кадры партии Секретарь Центрального комитета, представил на пленуме в феврале – марте ЦК в 1937 году (!), было обнаружено, что только 15,7 % секретарей силовых органов имели высшее образование, а 70,4 % в это время, то есть спустя 20 лет после Октябрьской революции, имели очень низкий уровень образования. В городском управлении этот процент упал до 9,7 и 60,6 %, а в районных комитетах выглядел еще хуже – 12,1 и 80,3 %.

При этом речь шла не только о вводе в эксплуатацию всех имеющихся в наличии производств. Индустриализация на уровне 1913 года уже не соответствовала требованиям социалистического преобразования крестьянской России в современную индустриальную страну с эффективной экономикой. Здесь снова дифференцируются цели доселе в высшей степени единодушного состава руководителей. Сталин, Оржоникидзе, Куйбышев и другие ведущие большевики отстаивали выраженную Дзержинским ориентировку на ускоренное расширение металлургии, машиностроения, химической и электротехнической промышленности. В ускоренном развитии современной промышленности они видели единственный шанс в течение относительно короткого периода времени достигнуть такого общего уровня развития, чтобы снабжать сельское хозяйство современной техникой, сделать Советский Союз независимым от импорта современных машин, оборудования, текстиля и создать материально-технические условия для создания военной защиты СССР. Только в этом контексте могли быть приведены в движение те социально-экономические процессы, которые были разработаны во время Октябрьской революции.

В течение этого периода дебаты перешли в спор между «правыми» и «левыми» коммунистами: Бухарин и его школа – выпускники работающего под началом Бухарина «Института красной профессуры» – продвигали в находящихся под их контролем теоретических органах и в средствах массовой информации мнение о том, что государственные предприятия должны быть социалистическими предприятиями. Этому противостоял альтернативный взгляд Зиновьева на развитие социализма в России и международные задачи партии. Но этот кажущийся академическим спор имел вполне практические последствия, вплоть до вопроса о роли профсоюзов, вопросов о борьбе за повышение заработной платы и тарифов. Недовольство работников ориентацией на более быстрый рост производительности труда при той же низкой зарплате выразилось в забастовках. С ноября 1924 по май 1925 г. число забастовок в месяц достигало в среднем 20. С учетом драматической ситуации работающего населения и в высшей степени провокационного обогащения кулаков и нэпманов, споры здесь были неуместны.

Сталин настаивал на своем требовании подчинить разногласия между этими точками зрения практическим проблемам.

Поддерживаемая Бухариным, Рыковым и их сторонниками ориентация на более долгосрочный, менее болезненный процесс трансформации, который был направлен на интересы и поддержку средних слоев крестьянства, попала в противоречие не только с мнением Сталина. Зиновьев и Каменев также изменили свое отношение. Какими бы ни были их мотивы, теперь они были на стороне Троцкого – за ориентацию на дальнейшее развитие СССР в соответствии с международными обязательствами. Дойчер с интеллектуальным высокомерием характеризует роль Сталина в то время так: «Реальный спор возник между двумя крыльями партии. Сталин не внес никаких идей». Миронов описывает различия между подходом Троцкого (здесь можно также упомянуть Бухарина, Зиновьева и Каменева) и подходом Сталина следующим образом: первый – теоретизирующий, опирающийся на преимущество теории, которая потеряла связь с реальностью, а второй – прагматичный, опытный, использующий в качестве аргумента опыт реальности и системы управления.

Это отношение характеризует обособление дебатов, постоянно открытых внутри партии и все меньше и меньше имеющих общего с актуальными проблемами страны. Здесь играют роль тщеславие и амбиции тех, чьи заслуги в ходе революции, гражданской и интервентской войн использовались как привилегии для влияния на общую ситуацию.

В споре о будущей политической ориентации на ускоренную индустриализацию СССР Бухарин искал среди прочего поддержку Каменева.

То, что это ориентация должна была использоваться в основном в ущерб крестьянам – другие источники финансирования были доступны только в очень ограниченном объеме, – было встречено неодобрением Каменева. Лексика и содержание даваемой им оценки этих планов показывают, какими напряженными были отношения между членами партийного руководства в это время. Бухарин придерживался мнения, что линия Сталина вредила всей революции, и это мнение находило поддержку у Рыкова и Томского. Сталина он описал как «беспринципного интригана, который все подчиняет сохранению своей власти» и изменяет теории в зависимости от того, кто должен был исчезнуть с его пути в данный момент. Такое часто бывает в подобных напряженных конфликтных ситуациях: говорящий, по-видимому, не задается вопросом, в какой степени его слова характеризуют его собственные действия.

В записанном Каменевым телефонном разговоре (!) он озвучил предложение о том, что было бы лучше, если бы на месте Сталина в Политбюро оказались Зиновьев и Каменев. Содержание этого разговора (в котором показательно были выделены только слова собеседника) также является ответом на вопрос о том, кто против кого плел интриги и как далеко могли зайти таким образом действующие за спиной выбранного органа силы, если они были уже не в состоянии отстаивать свою позицию в рамках ЦК.

То, что Бухарин плел интриги и искал сообщников, видно из этого текста. То, что Каменев в ожидании связанного с этой ситуацией конфликта подготовился ко всем случайностям, объясняется его крайней заинтересованностью в использовании этого текста при удобном случае в своих интересах. Похожие явления существовали в аппарате управления армией, где Тухачевский и другие командиры открыто и скрыто действовали против народного комиссара, которого они считали некомпетентным. Здесь также существовала целая группа тех, кто, независимо от пережитых по их вине поражений, был уверен в том, что их собственные навыки превосходили навыки не только других, но прежде всего тех, кто был их начальником. Имея дело с непредсказуемыми последствиями такой политики для союза рабочих и крестьянской бедноты, малых и средних крестьян и ситуации в селах, Сталин разработал и представил положение о структуре социализма в стране как единственно реальной политической альтернативы.

Вопрос о том, каким образом может быть преодолен экономический и политический застой, и связанные с этим социальные вопросы находились в неразрывной связи с вопросом о тех, кто лучше всего мог претворить все это в жизнь. И Бухарин, и Зиновьев, и Каменев, и Троцкий, и их последователи были убеждены, что позиция, которой придерживаются все они, является единственно правильной. Сталин был Генеральным секретарем, человеком, который считался незаменимым благодаря своим отличным организаторским способностям, огромному усердию и добросовестности при осуществлении выбранных партийным руководством мер. Но ни один из противников не придерживался того мнения, что этот человек имел возможность привести в действие собственную теоретическую позицию. Это, казалось, находило подтверждение в начальной поддержке позиций Бухарина, также как и в политике индустриализации, самым ошибочным образом интерпретируемой как возвращение Сталина к троцкизму. Разница заключается в изменившейся ситуации: в 1925 году радикальная ориентация на индустриализацию не только не дала никаких результатов, в силу недостаточности условий для развития сельского хозяйства, но и значительно повредила незрелым позициям молодой Советской власти.

В 1928 году и в последующие годы ситуация в сельском хозяйстве и среди крестьян существенно не изменилась. Но теперь было очевидно, что нэп принесет не только ожидаемые от него положительные результаты. Все более ясным становился тот факт, особенно на селе, что вместе с быстро растущим влиянием кулаков наблюдается тенденция рекапитализации. С учетом конфликтов с сельской беднотой при коллективизации сельского хозяйства для этого имелись теперь политические условия, которых не было несколькими годами ранее. Более того, с коллективизацией сельского хозяйства связан процесс, приведший к высвобождению рабочей силы, занятой при строительстве и используемой в недавно построенных промышленных объектах; развернулась и научно-техническая образовательная кампания, которая открыла новые перспективы дальнейшего социального развития как в сельском хозяйстве, так и в промышленности, и во всех других областях.

При трезвой критической оценке выясняется, что концепция была разработана не по заранее подготовленной схеме. Вместо этого Сталин в своем подходе руководствуется практическими потребностями и возможностями, продиктованными конкретными условиями. В результате такого подхода в конце двадцатых годов стало ясно, что продолжение режима нэпа грозит превратиться в реставрацию капитализма. В то же время становится понятно, что обреченная в 1925 году на провал политика первоначального накопления должна была мобилизовать массу крестьян и мелкобуржуазных товаропроизводителей против социалистического развития, даже если ее объявят социалистической. В конце двадцатых годов ситуация выглядела иначе.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

biography.wikireading.ru

Бухарин. «Портреты революционеров» | Троцкий Лев Давидович

 

I К вопросу о «самокритике» Совершенно лично

Николай Иванович!

Я Вам благодарен за записку, так как она дает возможность – после большого перерыва – обменяться мнениями по самым острым вопросам партийной жизни. А так как волей судеб и партсъезда мы работаем с Вами в одном и том же Политбюро, то добросовестная попытка такого товарищеского объяснения, во всяком случае, не может принести вреда.

Каменев попрекнул Вас на заседании тем, что раньше Вы были против мер чрезвычайного аппаратного нажима в отношении «оппозиции» (очевидно, он намекал на 23-24-е годы), а теперь поддерживаете самые крутые меры в отношении Ленинграда. Я сказал, в сущности, про себя: «Вошел во вкус». Придравшись к этому замечанию, Вы пишете: «Вы думаете, что я „вошел во вкус“, а меня от этого „вкуса“ трясет с ног до головы». Я вовсе не хотел сказать своим случайно вырвавшимся замечанием, что Вы находите удовольствие в крайних мерах аппаратной репрессии. Мысль моя была скорее та, что Вы сжились с этими мерами, привыкли к ним и не склонны замечать, какое впечатление и влияние они производят за пределами руководящих элементов аппарата.

Вы обвиняете меня в Вашей записочке в том, что я «из-за формальных соображений демократии» не хочу видеть действительного положения вещей. В чем же Вы сами видите действительное положение вещей? Вы пишете: «1) ленинградский „аппарат“ насандален до мозга костей; верхушка спаяна всем, вплоть до быта, сидит 8 лет бессменно; 2) унтер-офицерский состав подобран великолепно; разубедить всех их (верхушку) нельзя – это утопия; 3) спекуляция, главная, идет на то, что отнимут экономические привилегии рабочих (кредиты, фабрики и заводы и так далее), бессовестная демагогия». Отсюда Вы делаете тот вывод, что «нужно разубеждать снизу, уничтожая сопротивление сверху».

Совсем не для того, чтобы с Вами полемизировать или припоминать прошлое, – ни к чему, – а для того, чтобы подойти к существу вопроса, я должен все же сказать, что Вы даете наиболее резкую, яркую и острую формулировку противопоставления партаппарата партийной массе. Ваше построение таково: плотно спаянная или крепко «насандаленная», как Вы выражаетесь, верхушка; великолепно подобранный сверху унтер-офицерский состав – и обманываемая и развращаемая демагогией этого аппарата партийная, а за ней и беспартийная рабочая масса. Разумеется, в ча-стной записочке можно выразиться крепче, чем в статье. Но даже и с этой поправкой получается картина прямо-таки убийственная. Всякий вдумчивый партиец должен спросить себя: а если бы не вышло конфликта между Зиновьевым и большинством ЦК, тогда ленинградская руководящая верхушка продолжала бы и девятый и десятый год поддерживать тот режим, который она создавала в течение восьми лет? «Действительное положение вещей» совсем не в том, в чем Вы его видите, а в том, что недопустимость ленинградского режима вскрылась только потому, что возник конфликт в московских верхах, а вовсе не потому, что ленинградские низы заявили протест, выразили недовольство и прочее. Неужели же Вам это не бросается в глаза? Если Ленинградом, то есть наиболее культурным пролетарским центром, правит «насандаленная» верхушка, «спаянная бытом» и подбирающая унтер-офицерский состав, то как же так партийная организация этого не замечает? Неужели же не находится в ленинградской организации живых, добросовестных, энергичных партийцев, чтобы поднять голос протеста и завоевать на свою сторону большинство организации, – даже если бы протест их не нашел отклика в ЦК? Ведь дело идет не о Чите и не о Херсоне (хотя и там, конечно, можно бы было и должно ждать, что большевистская партийная организация не потерпит в течение годов безобразий в своей верхушке). Дело идет о Ленинграде, где сосредоточен несомненно наиболее пролетарски квалифицированный авангард нашей партии. Неужели же Вы не видите, что именно в этом, а не в чем другом, состоит «действительное положение вещей»? И вот, когда вдумаешься, как следует быть, в это положение вещей, то говоришь себе: Ленинград вовсе не какой-либо особый мир; в Ленинграде только более ярко и уродливо нашли себе выражение те отрицательные черты, какие свойственны партии в целом. Неужели это не ясно?

Вам кажется, будто я «из-за формальных соображений демократии» не вижу ленинградской реальности. Ошибаетесь. Я никогда не объявлял демократию «священной», – как один из моих прежних друзей…

Может быть, Вы припомните, что года два тому назад я на частном совещании Политбюро у меня на квартире сказал, что ленинградская партийная масса замордована больше, чем где бы то ни было. Выражение это (признаюсь, очень крепкое) я употребил в тесном кругу, как Вы употребляете в Вашей личной записочке слова: «бессовестная демагогия». [Это, правда, не помешало тому, что слова насчет замордованной ленинградским партаппаратом партийной массы гуляли по собраниям и печати. Но это уж статья особая и – надеюсь – не прецедент…] Значит, я видел действительное положение вещей? Но, в отличие от некоторых товарищей, видел его и полтора, и два, и три года тому назад. Я тогда же, на этом же заседании, сказал, что в Ленинграде все обстоит великолепно (на 100%) – за пять минут до того, как становится очень плохо. Это возможно только при архиаппаратном режиме. Как же Вы говорите, что я не видел истинного положения вещей? Правда, я не считал, что Ленинград отделен от всей остальной страны какой-то непроницаемой переборкой. Теория о «больном Ленинграде» и «здоровой стране», бывшая в большом почете при Керенском, не моя теория. Я говорил и сейчас говорю, что в ленинградском партийном режиме черты аппаратного бюрократизма, свойственные всей партии, доведены до наиболее крайнего выражения. Должен, однако, прибавить, что за эти два с половиной года (с осени 1923 года) аппаратно-бюрократические тенденции чрезвычайно усилились не только в Ленинграде, но и во всей партии в целом.

Подумайте на минуту над таким фактом: Москва и Ленинград, два главных пролетарских центра, выносят единовременно и притом единогласно (подумайте: единогласно!) на своих губпартконференциях две резолюции, направленные друг против друга. И подумайте еще над тем, что наша официальная партийная мысль, представленная печатью, совершенно не останавливается на этом поистине потрясающем факте. Как это могло произойти? Какие под этим скрываются социальные тенденции? Мыслимое ли дело, чтобы в партии Ленина, при таком исключительно крупном столкновении тенденций, не сделана была попытка определить их социальную, то есть классовую природу? Я говорю не о «настроениях» Сокольникова, или Каменева, или Зиновьева, а о том факте, что два основных пролетарских центра, без которых нет Советского Союза, оказались «единогласно» противопоставлены друг другу. Как? Почему? Каким образом? Каковы те особые (?) социальные (?!) условия Ленинграда и Москвы, которые позволили такое радикальное и «единогласное» противопоставление? Никто их не ищет, никто себя об этом не спрашивает. Чем же это объясняется? Да просто тем, что все молчаливо говорят себе: стопроцентное противопоставление Ленинграда и Москвы есть дело аппарата. – Вот в этом-то, Николай Иванович, и состоит «истинное положение вещей». И я его считаю в высшей степени тревожным. Поймите, поймите это!!

Вы намекаете на связь ленинградской верхушки «через быт» и думаете, что я, в своем «формализме», этого не вижу. А между тем, всего несколько дней тому назад один товарищ случайно напомнил мне разговор, который у нас был с ним более двух лет тому назад. Я развивал тогда примерно такой ход мыслей: при чрезвычайно аппаратном характере ленинградского режима, при аппаратном высокомерии правящей верхушки неизбежно развитие особой системы «круговой поруки» на верхах организации, что должно, в свою очередь, столь же неизбежно вести к весьма отрицательным последствиям в отношении малоустойчивых элементов партаппарата и госаппарата. Так, например, я считал крайне опасной особого рода «страховку» военных, хозяйственных и иных работников через партаппарат. Своей «верностью» секретарю губкома они приобретали право нарушать общегосударственные распоряжения или декреты в области своей работы. В области «быта» они жили уверенностью, что никакие их «недочеты» по этой части не будут поставлены им в счет, – если они пребудут верны секретарю губкома. Более того, они не сомневались, что всякий, кто попытается выдвинуть против них какие-либо возражения морального или делового характера, окажется зачисленным в оппозицию со всеми вытекающими отсюда последствиями. Таким образом, Вы круто ошибаетесь, когда думаете, что я «из-за формальных соображений демократии» не замечаю реальности и, в частности, реальности «бытовой». Только я не дожидался конфликта Зиновьева с большинством ЦК, чтобы увидеть эту непривлекательную реальность и опасные тенденции ее дальнейшего развития.

Но и по линии «бытовой» Ленинград не стоит особняком. В истекшем году мы имели, с одной стороны, читинскую историю, с другой – херсонскую. Разумеется, мы с Вами прекрасно понимаем, что читинские и херсонские мерзости именно крайностями своими представляют исключения. Но это исключения симптоматические. Могло ли бы твориться в Чите то, что там творилось, если бы там не было у верхушки особой замкнутой взаимной страховки на основе независимости от низов? Читали ли Вы расследование комиссии Шлихтера в Херсонщине? Документ в высшей степени поучительный – не только для характеристики ряда работников Херсонщины, но и для характеристики известных сторон партийного режима в целом. На вопрос о том, каким образом все местные коммунисты, знавшие о преступлениях ответственных работников, молчали в течение, кажется, двух-трех лет, Шлихтер получил в ответ: «А попробуй сказать, – лишишься места, вылетишь в деревню и прочее, и прочее». Я цитирую, разумеется, по памяти, но смысл именно такой. И Шлихтер по этому поводу восклицает: «Как! До сих пор только оппозиционеры говорили нам, что их за те или другие мнения будто бы (?!) снимают с мест, выбрасывают в деревню и прочее, и прочее. А теперь мы слышим от членов партии, что они не протестуют против преступных действий руководящих товарищей из страха быть смещенными, выброшенными в деревню, исключенными из партии и прочее». Цитирую опять-таки по памяти. Должен по совести сказать, что патетическое восклицание Шлихтера (не на митинге, а в докладе Центральному Комитету!) поразило меня не меньше, чем те факты, которые он обследовал в Херсонщине. Само собою разумеется, что система аппаратного террора не может остановиться только на так называемых идейных уклонах, реальных или вымышленных, а неизбежно должна распространиться на всю вообще жизнь и деятельность организации. Если рядовые коммунисты боятся высказать то или другое мнение, расходящееся или грозящее разойтись с мнением секретаря бюро, губкома, райкома, укома и прочее, то эти же рядовые коммунисты будут еще более бояться поднимать свой голос против недопустимых и даже преступных действий руководящих работников. Одно тесно вытекает из другого. Тем более что подмоченный в моральном отношении работник, отстаивая свой пост, или свою власть, или свое влияние, неизбежно подводит всякое указание на свою «подмоченность» под тог или другой очередной уклон. В такого рода явлениях бюрократизм находит свое наиболее вопиющее выражение. Но когда Шлихтер – не на митинге, не в дискуссии, а в секретном докладе своему ЦК – возмущается тем, что, с одной стороны, оппозиционеры утверждают, будто бы (будто бы!) их снимают с постов и в виде наказания отправляют в деревню, а с другой стороны, рядовые коммунисты ссылаются на режим механической расправы в оправдание своего молчания перед лицом совершаемых преступлений; когда Шлихтер приводит эти ссылки и объяснения и высокоофициозно возмущается по поводу них, даже не пытаясь задуматься о причинах, то есть о «действительном положении вещей», то он, официальный расследователь, дает, пожалуй, наиболее вопиющее выражение бюрократической слепоты.

Вы осуждаете сегодня ленинградский режим, преувеличивая при этом его аппаратность, то есть изображая дело так, будто между верхушкой и массами нет ровно никакой идейной связи. Здесь Вы впадаете в ошибку, прямо противоположную той, в какую впадали, когда политически и организационно шли за Ленинградом, – а это было совсем недавно. Исходя из этой ошибки, Вы хотите вышибить клин клином, чтобы в борьбе против ленинградских «аппаратчиков»… еще туже подвинтить все гайки аппарата. Ведь в резолюции 5 декабря 23 года мы вместе с Вами писали, что бюрократические тенденции в партийном аппарате неизбежно порождают, в качестве реакции, фракционные группировки. А с того времени мы имели достаточно случаев убедиться, что аппаратная борьба с фракционными группировками усугубляет бюрократические тенденции в аппарате. Чисто аппаратная, ни перед какими организационными и идейными средствами не останавливающаяся борьба против прежних «оппозиций» привела к тому, что все решения партийными организациями принимаются не иначе, как единогласно. Вы сами неоднократно в «Правде» прославляли это единогласие, выдавая его, вслед за Зиновьевым, за идейное единодушие. Но вот оказалось, что Ленинград «единогласно» противопоставил себя Москве, и Вы объявляете это результатом преступной демагогии насандаленного ленинградского аппарата. Нет, дело глубже. Вы имеете перед собою законченную диалектику аппаратного начала: единогласие вдруг превращается в свою противоположность. Теперь Вы открываете совершенно такую же, по старым типографским стереотипам, борьбу против новой оппозиции. Идейный круг руководящей партийной верхушки сжимается еще больше. Идейный авторитет неизбежно понижается. Отсюда вытекает потребность в усугублении аппаратного режима. Эта потребность втянула и Вас. Год или два тому назад Вы, по словам Каменева, «возражали». А сейчас Вы берете на себя инициативу, хотя Вас, по собственным Вашим словам, и трясет при этом с ног до головы. Позволяю себе сказать, что Вы лично являетесь в данном случае достаточно чутким и точным прибором для измерения степени бюрократизации партийного режима в течение последних двух-трех лет.

Я знаю, что некоторые товарищи, возможно, и Вы в том числе, проводили до недавнего времени такого рода план: давать рабочим ячейкам возможность критиковать заводские, цеховые и районные дела, обрушиваясь в то же время со всей решительностью на всякую «оппозицию», идущую из верхних рядов партии. Таким путем предполагалось сохранить аппаратный режим в целом, найдя для него более широкую базу. Но этот опыт совершенно не удался. Методы и приемы аппаратного режима неизбежно идут сверху вниз. Если всякая критика ЦК и даже критика внутри ЦК приравнивается при всех условиях к фракционной борьбе за власть, со всеми вытекающими отсюда последствиями, то ЛК неизбежно будет проводить такую же политику по отношению к тем, кто критикует его в области его полномочий. Под ЛК имеются районы и уезды. Дальше пойдут кусты и коллективы. Объем организации не меняет основных тенденций. Критиковать красного директора, если он пользуется поддержкой секретаря ячейки, для членов заводского коллектива то же самое, что для члена ЦК, секретаря губкома или делегата на съезде критиковать ЦК. Каждая критика, если она касается жизненных вопросов, непременно кого-нибудь затрагивает, и критикующий непременно подводится под «уклон», под «склоку» или попросту под личное опорочивание. Вот почему во всех резолюциях о партийной и профсоюзной демократии приходится снова и снова начинать со слов: «Но несмотря на все резолюции, постановления и преподававшиеся указания, на местах и прочее, и прочее». На самом же деле, на местах делается лишь то, что делается наверху. Аппаратным подавлением аппаратного ленинградского режима Вы придете лишь к созданию в Ленинграде режима еще худшего.

В этом нельзя сомневаться ни на одну минуту. Ведь не случайно в Ленинграде зажим был крепче, чем в других местах. В деревенских губерниях, с рассеянными и малокультурными ячейками, роль секретарского аппарата будет, уже в силу объективных условий, чрезвычайно велика. И с этим приходится считаться, как с неизбежным – и в нечрезмерных все же пределах – прогрессивным фактом. Иное дело в Ленинграде, с его высоким культурно-политическим уровнем рабочих. Здесь аппаратный режим может поддерживать себя только путем усугубленного подвинчивания – с одной стороны, и демагогией – с другой. Громя аппаратом аппарат, прежде чем партийные массы Ленинграда, да и вся партия что бы то ни было поняли, Вы вынуждены эту работу дополнять контрдемагогией, которая чрезвычайно похожа на демагогию.

Я взял только тот вопрос, который Вы поставили в Вашей записке. Но сквозь вопрос о партийном режиме просвечивают большие социальные вопросы. Подробно останавливаться на них в этом и без того чересчур длинном письме я не могу, да и времени совсем нет. Но хочу надеяться, что Вы меня поймете с немногих слов.

Когда в 1923 году возникла оппозиция в Москве (без содействия местного аппарата, наоборот, при его противодействии), то центральный и местный аппарат ударили Москву по черепу под лозунгом: «Никшни! Ты не признаешь крестьянства». Сейчас Вы таким же аппаратным путем бьете по черепу ленинградскую организацию и кричите: «Молчи! Ты не признаешь середняка». Таким образом Вы в двух основных центрах пролетарской диктатуры терроризируете сознание лучших пролетарских элементов, отучая их выражать вслух не только свои мысли, правильные или неправильные, но и свою тревогу по общим вопросам революции и социализма. А в деревне элементы демократии несомненно усиливаются и укрепляются. Разве Вы не видите всех вырастающих отсюда опасностей?

Еще раз: я затронул только одну сторону гигантского вопроса о дальнейших судьбах нашей партии и революции. Я лично благодарен Вам за то, что Ваша записочка дала мне повод высказать Вам эти мысли. Для чего? С какой целью? А я, видите ли, думаю, что возможен – и необходим и обязателен – переход от нынешнего партийного режима к более здоровому – без потрясений, без новых дискуссий, без борьбы за власть, без «троек», «четверок» и «девяток» – путем нормальной и полнокровной работы всех парторганизаций, начиная с самого верху, с Политбюро. Вот для чего, Николай Иванович, я написал это длинное письмо. Я вполне готов к продолжению нашего объяснения, которое – я хотел бы надеяться – не затруднит, а хоть отчасти облегчит путь к действительно коллективной работе в Политбюро и в ЦК, без чего не будет коллективной работы и во всех нижестоящих партийных организациях. Само собою разумеется, что это письмо ни в каком случае и ни в малейшей степени не есть официальный партийный документ, а частное, личное мое письмо к Вам и ответ на Вашу записку. Написано оно на машинке только потому, что продиктовано товарищу-стенографу, безусловная партийность и выдержка которого стоят вне всякого сомнения.

Привет! Ваш

Л. Троцкий

9 января 1926 года

litra.pro

46 Идейно-политические альтернативы сталинизму. Л.Д.Троцкий и Н.И.Бухарин

Идейно-политические альтернативы сталинизму. Л.Д.Троцкий и Н.И.Бухарин

Истинная суть сталинского «классового подхода» была понята и обнажена во всей ее неприглядности Н.Бухариным: «Это странная — чтобы не сказать больше — «теория»… провозглашает такой тезис, что чем быстрее будут отмирать классы, тем больше будет обостряться классовая борьба, которая, очевидно, разгорится самым ярким пламенем как раз тогда, когда никаких классов не будет!» Говорил Бухарин и о том, к каким действительным последствиям неизбежно ведет сталинская политика обострения классовой борьбы: «…у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми»1. Этот вывод был пророческим: сталинская «революция сверху» сопровождалась и фактической гражданской войной против крестьянства, и голодом, унесшим миллионы жизней.

Н.Бухарин и его сторонники понимали, что в условиях индустриализации крестьянину неизбежно приходится переплачивать в пользу промышленности — «это возможно будет еще долгое время, хотя мы должны напрячь все усилия к быстрой ликвидации такого положения». В их заявлениях напоминались ленинские определения тягот деревни в пользу промышленного развития как «ссуды», «кредита», подлежащих оплате4, и решительно отвергалась система дани: «Если смотреть на дело с точки зрения дани, — тогда, разумеется, нечего заботиться ни о мере обложения, ни о снабжении деревни и т.д.» Н.Бухарину и А.Рыкову пришлось отстаивать возможность осуществления индустриализации страны и социалистического преобразования крестьянской экономики на основе сохранения и развития новой экономической политики. В этом и состояла бухаринская альтернатива сталинизму. В 1929 г. на арельском пленуме ЦК Н.Бухарин напомнит о критике платформы Объединенной оппозиции в 1927 г., о том, что на XV партсъезде И.Сталин и В.Молотов отвергали идею принудительного займа 150 млн пудов зерна у зажиточных крестьян. Они утверждали тогда, что это «срывает нэп», и следовательно, авторы этой идеи — «враги союза рабочих и крестьян» и «разрушители советского государства». В свете этих оценок и характеризуется сталинская практика 1928-1929 гг.: «…теперь у нас чрезвычайщина (куда более худшая, чем заем у кулака для экспорта!) входит в обычай, теперь тех, кто напоминает: не нужно забывать нэпа …шельмуют и говорят: «Что вы нас тянете назад?»». В лицо В.Молотову (а значит и И.Сталину) бросается саркастическое предложение: «выгнать себя из партии, объявить себя срывателем нэпа, врагом рабочих и крестьян, разрушителем советского государства»1.

За столкновением бухаринской и сталинской позиций стояли принципиальные различия в понимании нового общества, его сущности, путей его созидания, равно как глубочайшие различия в отношении к целям и средствам, к власти и массам, к собственному назначению. По всем этим вопросам противоборствующих разделяла пропасть. Л.Каменев точно передал слова Н.Бухарина в записи разговора, состоявшегося 11 июля 1928 г.: «Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий с вами»2. И это действительно было так. Но было уже поздно. И сам Н.Бухарин, и новая экономическая политика, которую он отстаивал, были обречены, поскольку решающий шаг к личной диктатуре И.Сталина и командно-репрессивной системе управления был уже сделан.

Ничего подобного сталинской дани и чрезвычайщине не было и в понимании классовой борьбы у Л.Троцкого. В современной публицистике можно найти высказывания о нем как о «злом гении революции»2.

Наиболее крупным предшественником линии критического марксизма в 1930-е годы следует считать Льва Троцкого.

В официальной советской историографии до самой перестройки господствовала сталинистская интерпретация творчества Троцкого, которую можно определить как шовинистически-сталинистскую.

Сталин позаботился не только о физическом устранении Троцкого, его сына, ряда родственников и многих сторонников, но и о создании неприглядного образа своего непримиримого идейного оппонента. Этот идеологический стереотип «Иудушки Троцкого», созданный сталинским режимом, нашел отражение в оруэлловском образе Гольдштейна — объекте «пятиминутке ненависти» тоталитарного режима («1984 г.»).

Линия сталинистской критики Троцкого (работы Васецкого и пр.) была подхвачена в поздний советский период шовинистической национал-патриотической линией – В.Катаев, И.Глазунов и пр. Появился целый спектр национал-патриотической (точнее, национал-сталинистской) литературы, активно «демонизировавшей» изгнанного оппонента Вождя народов. В ней Троцкий рисовался концентрированным выражением «отрицательного большевика» и «главного виновника» всех большевистских бед, а также, как ни странно, едва ли не главным теоретиком сталинизма.

Влияние такой интерпретации Троцкого как «демона революции» ощущалось как в перестроечный, так и в постсоветский период. Ее следы носила и книга о Троцком Д. Волкогонова, которой предшествовала статья автора в «Правде», так и названная: — «Демон революции». (Роль «ангела» у Волкогонова, впрочем, оставалась вакантной – Ленин и Сталин на нее не подходили).

Сегодняшние российские национал-патриоты и в начале 21 века продолжают активно распространять сталинистски-шовинистическую теорию «троцкизма». Разумеется, речь в работах их представителей идет не об анализе реальных взглядов Троцкого, но об идеологической демагогии по данному вопросу.

В России работы Троцкого стали публиковаться лишь с конца 1980-х -начала 1990-х гг.; при этом и до сих пор они опубликованы далеко не полностью и известны весьма мало. Многие тезисы Троцкого вошли в арсенал не только «новых левых» в Европе, но и западной политологии; поэтому кажутся давно «само собой разумеющимися». П. Андерсен говорит тем не менее о необходимости более полного научного анализа наследия Троцкого в том числе и на Западе (см.).

Интерес современного марксизма к работам Троцкого может касаться целого ряда аспектов — от общего определения советского режима в сталинском и неосталинистском варианте до проблемы многопартийности.

Взгляды Троцкого проделали существенную эволюцию по сравнению с практикой и теорией самого Троцкого 1920-х гг. В своих работах 1920-х гг вплоть до эмиграции он выступает традиционным большевиком – в частности, в вопросе о политической системе нового строя давая апологетику раннекоммунистической диктатуры.

В более поздних работах 1930-х гг. Троцкий занимает несколько иную позицию, перестает отрицать многопартийность в советах и выступает за «свободу советских партий» (I. Deutcher. Тhe prophet outcast, В русском переводе – Изгнаннный пророк, p.311). За это от сталинских стронников получил обвинение в «меньшевизме». У позднего Троцкого даже появилось мнение, что оппозиция «должна стать независимой партией» (Дойчер, Изгнанный пророк., с.314).

В этих же поздних работах он стал критиковать и дореволюционный авторитаризм большевизма в партийной организации ( об этом см. Т. Хаммонд, ссылка на с.54) .

Признание поздним Троцким вслед за Р. Люксембург необходимости политической свободы при социализме, трактовавшееся сталинизированым марксизмом как «меньшевизм» в дальнейшем было воспринято «еврокоммунизмом».

Троцкий одним из первых обратил внимание на особую роль в системе реального социализма партийной бюрократии (до него об этой роли говорил Ленин в ряде известных последних работ). Концепция бюрократии стоит в центре исследований Троцким сталинского режима. Троцкий построил теорию сталинского «реального социализма» в СССР как бюрократического государства, и сталинизма как термидора, связанного со специфическим интересом бюрократии.

Рассуждая о причинах сталинистского перерождения революционного советского государства, Троцкий первым указал на связь сталинизма с политикой социализма в условиях отсталой страны и «враждебном окружении».

«Бюрократическая деформация советского государства,- писал Троцкий,- есть не общая особенность перехода современного общества от капитализма к социализму, которая находит выражение, но особенное, специфическое и временное отражение этих законов в условиях отсталой страны в капиталистическом окружении». (Л.Троцкий, СССР в войне, в сб.:В защиту марксизма.-In defence of marxism.-New park publiсations, 1971, p.8).

Троцкий называл государство в СССР «буржуазным государством без буржуазии». Однако он отрицал роль бюрократии как «нового класса» (Л.Троцкий, «Преданная революция»; И. Дойчер, Пророк, 304). Позднее сходную позицию занял и Р.А. Медведев ( О Сталине и сталинизме- см.).

Положения Троцкого об особенностях правящего слоя реального социализма легли в основу как западных советологических исследований, так и иных исследований правящего слоя реального социализма (Авторханов, Восленский и др.).

Проблему бюрократии в СССР Троцкий связывал с проблемой термидора, усматривал у «бюрократии» «термидорианский дух» (И. Дойчер, 301 ).

Анализ концепции термидора давался советскими авторами в период перестройки — О. Лацис, Е. Плимак. Подробный анализ проблемы — в сборнике Крауса .Термидор. (Об этом – ниже).

Теория «термидора» у Троцкого также проделала определенную эволюцию. В начале 1920-х гг «левая оппозиция» в СССР, в т.ч. и сам Троцкий, называли «термидором» уже НЭП. При этом, конечно, о какой бы то ни было «реставрации капитализма» в СССР 1920-30-х годов (да и последующих нескольких десятилетий) говорить было бы странно. В 1930-е гг Троцкий говорит о термидорианстве сталинизма, что имеет серьезные основания, хотя (как мы попытаемся показать ниже) не является решением проблемы сталинзма.

Анализируя термидорианство сталинизма, Троцкий делает ряд верных наблюдений о природе ряда его политических и идеологических акций от устранения большевисткой «старой гвардии», до антисемитизма (работа «Термидор и антисемитизм»).

Общий вывод Троцкого по поводу советского режима перед войной состоял в определении его как «переходного». «Правильнее,- писал Л. Троцкий,- нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий, Преданная революция, М., Нии культуры, 1991, с.43.)

Концепции Л. Троцкого во многом предвосхитила многие положения последующей критики сталинизма. Многие идеи, высказанные Троцким, вошли в употребление и стали сами собой разумеющимися. Верное определение Г. Водолазовым в период перестройки сталинизма как «диктатуры бюрократии» восходит к Троцкому. Это говорит о том, что теория Л. Троцкого требует анализа несравненно более глубокого, чем тот, который дают авторы сталинистского и национал-патриотического толка.

Традиция отличного сталинистской тенденциозности анализа наследия Троцкого сложилась на Западе. Л. Троцкий оказал серьезное влияние на целый спектр левой (и не только левой) мысли, в том числе и левое крыло западой советологии (И.Дойчер, Э.Карр). Основные положения его теории вошли в арсенал целого ряда концепций реального социализма. В постсоветской России серьезный анализ теории Троцкого попытался дать В. Роговин, автор целого ряда содержательных работ об антисталинистской оппозиции в СССР.

studfiles.net

О Троцком, Бухарине и др. Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание

О Троцком, Бухарине и др

Я всех видел, могу сравнивать. Вот Троцкий. Когда он был в руководстве, я был еще на большом расстоянии, но видеть его в деле приходилось, так что он для меня – живой человек, могу судить. А что Троцкий? Троцкий себя с Лениным равнял, а на самом деле был павлин, и до конца был павлин.

Под конец он был ручной попугай. Делал, что говорили. Мы давно сказали что он агент империализма. А надо будет рассекретить документы и показать на прямых примерах, что Троцкий в Мексике снюхался и с Гитлером, и с Черчиллем, и с Америкой. На кого только не работал, лишь бы против товарища Сталина. А разве их можно равнять?

Горький написал о Ленине, что он был свой, товарищ, а Плеханов был партийным барином. Так и Троцкий с товарищем Сталиным. Товарищ Сталин и барин Троцкий. Даже по окружению было видно, как люди вокруг одного стоят и как вокруг другого. Троцкий сразу выделялся, когда был в центре, а товарищ Сталин в людях не теряется, хоть себя не выпячивает.

Сразу видно – вот Троцкий, а вокруг люди. А у товарища Сталина наоборот – вот люди, а среди них стоит товарищ Сталин. Троцкий был барин. И Зиновьев был барин, только на свой лад, что-то вроде Керенского, Манилова и Ноздрева вместе. А Каменев сидел последние годы как мышка, скромный. А если присмотреться, видно было, что из него так и перло, что это он должен руководить страной, а не Сталин.

Тогда претендующих хватало. Был такой Рютин. Сейчас о нем уже и не помнят, а было дело, за одно чтение платформы Рютина из партии исключали. И правильно делали. Парень был здоровый, много читал, а не в коня корм. Корчил из себя вождя и теоретика, а не тянул даже на крупного практического работника, зато болтать был мастер. И кончил плохо. Думал, что он тоже орел, а оказалось – чижик.

Комментарий Сергея Кремлёва

На фигуре Рютина, помянутого Л.П. Берией, стоит остановиться подробнее.

Мартемьян Никитич Рютин, член РСДРП(б) с октября 1914 г., родился 13 февраля 1890 г. в деревне Верхне-Рютино Балаганского уезда Усть-Удинской волости Иркутской губернии в крестьянской семье.

Начал работать с 13 лет на кондитерской фабрике в Иркутске, потом – «мальчиком» в мелочной лавочке, то есть – настоящей пролетарской закалки в хорошем рабочем коллективе не получил. Хотя позднее, на вопрос анкет о социальном статусе, отвечал: «интеллигентный пролетарий».

Ответ для характеристики Рютина вполне показательный. Он много читал, любил полемику, но его претензии на глубину были намного большими, чем его глубина, зато самооценка всегда была крайне завышена.

С началом Первой мировой войны Рютин был направлен в школу прапорщиков, окончив её, служил в Харбине, и в сентябре 1917 г. был избран председателем объединённого Совета рабочих и солдатских депутатов Харбина и председателем Харбинского комитета РСДРП(б), став также редактором еженедельного партийного журнала «Борьба». Затем – гражданская война, из которой Рютин вышел партийным работником.

С 1924 г. он стал работать в Москве, вначале заведующим отделом агитации и пропаганды Московского комитета ВКП(б), затем – секретарём Краснопресненского райкома Москвы, с 1927 г. – кандидат в члены ЦК. В декабре 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) активно поддержал Зиновьева и Каменева, затем составил антисталинское обращение «Ко всем членам ВКП(б)». Сталин потребовал исключения Рютина из партии, но за Рютина заступился Киров.

В борьбе с троцкистами Рютин вроде бы поддерживал Сталина, но всегда по-своему. И 8 октября 1928 г. на заседании Оргбюро ЦК Сталин бросил Рютину жёсткий упрёк: «Может быть, вы человек смелый, но очень трудно поверить, чтобы Ваша политическая ошибка была случайностью».

И она не была случайностью… Рютин, как и схожие с ним натуры, считал себя избранным, хотя был всего лишь званным. Уже осенью 1930 г. Рютин, тогда председатель Управления фотокинопромышленности, был арестован органами ОГПУ на основании агентурно-оперативных данных.

В стране шла первая пятилетка, были неудачи, но в целом намечался первый грандиозный успех. А Рютин и рютины каркали о «провале», «крахе» и т. д.

Впрочем, тогда Рютин был освобождён из-под ареста с личной санкции Сталина. Киров был ещё жив, но за Рютина уже не ходатайствовал. Сталин же, вопреки инсинуациям разного рода «правдюков», был порой терпим к коллегам до неразумного. Надо было совершить явное преступление против народа, партии и государства, чтобы обеспечить себе гнев Сталина.

Рютин на этот путь и встал. Почти сразу после освобождения он организовал подпольный «Союз марксистов-ленинцев», где не пахло ни марксизмом, ни ленинизмом, зато вовсю воняло антисталинизмом. В 1932 г. из-под пера Рютина (впрочем, одного ли Рютина?) вышел документ, ставший известным как «платформа Рютина». В её основе лежали следующие тезисы:

«1. Ликвидация диктатуры Сталина и его клики.

2. Немедленный слом всей головки партийного аппарата, назначение выборов партийных органов на основе подлинной внутрипартийной демократии с созданием твёрдых организационных гарантий от узурпации.

3. Немедленный чрезвычайный съезд партии.

4. Решительное и немедленное возвращение партии по всем вопросам на почву ленинских принципов».

Всё это на бумаге выглядело вполне демократически, а реально было лишь выражением неуёмных, неумных и ничем не обоснованных амбиций. Реализация «платформы Рютина» означала бы полный срыв пятилетки, утрату непрочной стабильности, смуту и… И – почти неизбежную внешнюю интервенцию в сочетании с внутренней контрреволюцией, а иными словами – гибель советской власти и СССР.

При этом Рютин не был врагом советской власти в том смысле, что он не желал ей гибели. Но он, конечно же, был злейшим врагом советской власти, потому что с начала 30-х гг. быть противником Сталина, а это и означало тогда быть – на деле – врагом советской власти. И хотя Рютин был не сознательным врагом, а законченным политическим дурнем с инициативой, в качестве такового он становился опаснее врага.

«Платформа Рютина» не могла получить в партии и в народе массовую поддержку, наиболее развитая и сознательная часть народной и партийной массы уже поняла, что правда – за Сталиным. Однако «платформа Рютина» могла сплотить все антипартийные силы, а поскольку «правые» и троцкисты были почти исключительно аппаратчиками или разного рода руководителями, такое сплочение грозило заговорами, террором, ослаблением СССР.

В сентябре 1932 г. Рютин и члены «Союза марксистов-ленинцев» были арестованы. Следствие шло до января 1937 г. 10 января состоялось судебное заседание, где Рютин виновным себя не признал и отвечать на вопросы отказался. В тот же день он был расстрелян. Реабилитирован он был лишь в 1988 г. – уже комиссией антикоммуниста и одновременно члена горбачёвского «Политбюро» ЦК КПСС А. Н. Яковлева. Даже хрущёвцы обелять Рютина побоялись.

В 1990 г. были опубликованы некоторые письма Рютина из Верхне-Уральского и Суздальского политизоляторов. Из них видно, что кости ему никто не ломал («…Самочувствие удовлетворительное, здоровье даже несколько улучшилось, чему содействуют прогулки (две часовых прогулки в день…) и добровольный физический труд (расчистка дорожек от снега), которым я иногда занимаюсь. Кончил Герцена, Фейербаха, Кропоткина… и 7–8 № «Под знаменем марксизма». Взялся за Гаузенштейна – «Искусство и общество»… и т. д.).

Чтобы лучше понять уровень этого незадачливого и самозваного «кандидата» в руководители государства, находящегося в преддверии тяжёлых испытаний, достаточно привести взгляды Рютина на будущую войну, изложенные им в письме родным от 31 августа 1933 г.:

«1. В грядущей войне на европейских театрах, если это в особенности произойдёт через 4–5 лет, не меньше, пехота – даже и технически оснащённая до отказу – будет играть второстепенную роль.

2. Наземная артиллерия, которую сейчас все страны усиленно развивают и совершенствуют, окажется (за исключением зенитной) в значительной части не нужной и не использованной.

3. Кавалерия (даже и механизированная) может быть использована лишь на малокультурных и второстепенных театрах войны.

4. Решающими родами оружия в грядущей войне будут авиация, дирижабли (!! – С.К.) и химия.

5. Будут в широких размерах применены новые виды оружия – электричество, всякие невидимые химически действующие лучи (опыты уже производятся в широких размерах) и бактериология.

6. Отсюда радикальная ломка принципов стратегии и тактики.

7…Эти выводы – плод моего собственного смелого измышления…».

Вот уж что точно, то – точно. «Смелые измышления» Рютина даже дилетантскими не назовёшь! Даже для 1933 г. это было, по преимуществу, просто бредом сивой кобылы. Рютин и ему подобные имели наглость претендовать на замещение Сталина, но если бы во главе СССР в 30-е гг. оказались, не дай бог, подобные «смелые» «лидеры», а не Сталин и его «команда», то…

Впрочем, стоит ли пояснять – чем бы это всё закончилось для России?

Вернёмся лучше к записям Л.П. Берии.

Рютин тогда мог много напакостить, от глупости и фанаберии. Дурак был, но с энергией, могло выйти плохо. Но я тогда сидел в Тифлисе и был от основных событий далеко. Но даже когда мы разматывали последние ниточки в 1939 г., имя Рютина в показаниях всплывало.

Мы эти корни и сейчас еще вряд ли все вырвали, поэтому товарищ Сталин каждый раз напоминает о бдительности и прав. Чем мы сильнее, тем больше желающих нас уничтожить. Рютин мне чем-то напоминает Вознесенского (Н.А. Вознесенский, бывший член Политбюро ЦК в 1947–1949 гг., Председатель Госплана СССР. – С.К.). Думаю, если бы Вознесенский был лет на десять старше, он вполне мог бы найти общий язык с Троцким и троцкистами. Очень уж себя любил и других не уважал. По духу – вполне троцкист. Но когда Троцкий был на коне, Вознесенский еще ролей не играл.

Троцкий даже не себя любил, а свою будущую роль в истории. Очень заботился, и думал, что умнее его нет. Еще один такой был умный – Николай Бухарин. Ко всем мог подобраться, любого уговорить. И товарищ Сталин ему верил, и я ему верил когда-то, но пришло время и вера вышла.

Вроде и умный Николай Иванович был человек, вроде и уважать было за что, а на поверку скользкий был человек. И тоже думал, что он товарищу Сталину ровня, а на самом деле он ничего не стоил по сравнению с любым из тех, кто твердо шел за товарищем Сталиным.

Вначале Бухарин, Каменев и Зиновьев просто нос стали драть, возомнили, что они могут быть главными вождями. А кончили работой на Троцкого и чужие разведки. Товарищ Сталин говорил: «Пойдешь налево, придешь направо». Николай Иванович был левым коммунистом, а стал правым заговорщиком. Еще и дочку Ларина с толку сбил. Жалко девчонку, даже не скажешь, что сама себе судьбу испортила, Бухарин виноват, не пожалел молодости, влюбил. А ей бы жить и радоваться (Н.И. Бухарин был женат последним браком на приёмной дочери старого большевика Ю. Ларина, которая была намного моложе мужа. – С.К.).

У Бухарина всегда было так же, как у Троцкого. Всегда был вроде и товарищ, но держал себя на расстоянии, особенно умом своим гордился и образованием. Все латинскими выражениями щеголял. Все старался ввернуть. Тоже был барин. Как Лев Толстой. Ходил в косоворотке и сапогах, а за ним лакей с подносом.

И отдыхал Николай Иванович сам по себе, все его тянуло так обособиться, чтобы он один, без связи, без контактов. Товарищ Сталин давно забыл, что такое побыть наедине с собой, и мы все тоже давно забыли. Варишься в одном котле, а варишься потому, что нельзя надолго отлучиться. Отдыхаешь, а все равно на расстоянии не больше двух часов от телефона или ВЧ (высокочастотная правительственная защищённая связь. – С.К.).

Как-то приехал ко мне в Тбилиси. Говорит, хочу по горам полазить, посмотреть старые монастыри в Армении и в Грузии. Я ему говорю: «Ты, Николай Иванович, посмотри, какой мы новый Тбилиси построили, какая набережная! Поедем, новые стройки покажу, красота!». Он головой кивает, но вижу, глаза не горят. Повезли его по развалинам, вернулся, глаза горят. «Понимаешь, это же старина, история, тысячу лет назад эти камни рука человека обтесала и в стены сложила». Невысокого полета человек был.

Комментарий Сергея Кремлёва

Мнение Л.П. Берии о Троцком и т. д. безусловно имеет историческую ценность. Но лично для меня наиболее интересным в психологическом плане оказалась мысль Л.П. Берии о том, что Николай Вознесенский был сродни Троцкому по духу и по натуре. Это, на мой взгляд, с одной стороны – неожиданное, а с другой стороны – точное и глубокое замечание.

Николай Алексеевич Вознесенский (1903–1950) в 1947–1949 годах заместитель Председателя Совнаркома СССР был фигурой сложной, но его оценка Берией как потенциального троцкиста бьёт, что называется, «в точку». Я много писал о Вознесенском в своём послесловии к третьему тому личных дневников Берии, куда заинтересованного читателя и отсылаю, а здесь просто отмечу, что в последнее время Вознесенского порой представляют чуть ли не правой рукой Сталина, особенно во время войны. Однако это абсолютно не так, что убедительно доказывает анализ состава участников совещаний военной поры в кремлёвском кабинете Сталина. Непременными членами компании были тогда почти ежедневно лишь Молотов, Маленков и Берия, а Вознесенский бывал у Сталина относительно редко.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

biography.wikireading.ru

46 Идейно-политические альтернативы сталинизму. Л.Д.Троцкий и Н.И.Бухарин

Идейно-политические альтернативы сталинизму. Л.Д.Троцкий и Н.И.Бухарин

Истинная суть сталинского «классового подхода» была понята и обнажена во всей ее неприглядности Н.Бухариным: «Это странная — чтобы не сказать больше — «теория»… провозглашает такой тезис, что чем быстрее будут отмирать классы, тем больше будет обостряться классовая борьба, которая, очевидно, разгорится самым ярким пламенем как раз тогда, когда никаких классов не будет!» Говорил Бухарин и о том, к каким действительным последствиям неизбежно ведет сталинская политика обострения классовой борьбы: «…у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми»1. Этот вывод был пророческим: сталинская «революция сверху» сопровождалась и фактической гражданской войной против крестьянства, и голодом, унесшим миллионы жизней.

Н.Бухарин и его сторонники понимали, что в условиях индустриализации крестьянину неизбежно приходится переплачивать в пользу промышленности — «это возможно будет еще долгое время, хотя мы должны напрячь все усилия к быстрой ликвидации такого положения». В их заявлениях напоминались ленинские определения тягот деревни в пользу промышленного развития как «ссуды», «кредита», подлежащих оплате4, и решительно отвергалась система дани: «Если смотреть на дело с точки зрения дани, — тогда, разумеется, нечего заботиться ни о мере обложения, ни о снабжении деревни и т.д.» Н.Бухарину и А.Рыкову пришлось отстаивать возможность осуществления индустриализации страны и социалистического преобразования крестьянской экономики на основе сохранения и развития новой экономической политики. В этом и состояла бухаринская альтернатива сталинизму. В 1929 г. на арельском пленуме ЦК Н.Бухарин напомнит о критике платформы Объединенной оппозиции в 1927 г., о том, что на XV партсъезде И.Сталин и В.Молотов отвергали идею принудительного займа 150 млн пудов зерна у зажиточных крестьян. Они утверждали тогда, что это «срывает нэп», и следовательно, авторы этой идеи — «враги союза рабочих и крестьян» и «разрушители советского государства». В свете этих оценок и характеризуется сталинская практика 1928-1929 гг.: «…теперь у нас чрезвычайщина (куда более худшая, чем заем у кулака для экспорта!) входит в обычай, теперь тех, кто напоминает: не нужно забывать нэпа …шельмуют и говорят: «Что вы нас тянете назад?»». В лицо В.Молотову (а значит и И.Сталину) бросается саркастическое предложение: «выгнать себя из партии, объявить себя срывателем нэпа, врагом рабочих и крестьян, разрушителем советского государства»1.

За столкновением бухаринской и сталинской позиций стояли принципиальные различия в понимании нового общества, его сущности, путей его созидания, равно как глубочайшие различия в отношении к целям и средствам, к власти и массам, к собственному назначению. По всем этим вопросам противоборствующих разделяла пропасть. Л.Каменев точно передал слова Н.Бухарина в записи разговора, состоявшегося 11 июля 1928 г.: «Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий с вами»2. И это действительно было так. Но было уже поздно. И сам Н.Бухарин, и новая экономическая политика, которую он отстаивал, были обречены, поскольку решающий шаг к личной диктатуре И.Сталина и командно-репрессивной системе управления был уже сделан.

Ничего подобного сталинской дани и чрезвычайщине не было и в понимании классовой борьбы у Л.Троцкого. В современной публицистике можно найти высказывания о нем как о «злом гении революции»2.

Наиболее крупным предшественником линии критического марксизма в 1930-е годы следует считать Льва Троцкого.

В официальной советской историографии до самой перестройки господствовала сталинистская интерпретация творчества Троцкого, которую можно определить как шовинистически-сталинистскую.

Сталин позаботился не только о физическом устранении Троцкого, его сына, ряда родственников и многих сторонников, но и о создании неприглядного образа своего непримиримого идейного оппонента. Этот идеологический стереотип «Иудушки Троцкого», созданный сталинским режимом, нашел отражение в оруэлловском образе Гольдштейна — объекте «пятиминутке ненависти» тоталитарного режима («1984 г.»).

Линия сталинистской критики Троцкого (работы Васецкого и пр.) была подхвачена в поздний советский период шовинистической национал-патриотической линией – В.Катаев, И.Глазунов и пр. Появился целый спектр национал-патриотической (точнее, национал-сталинистской) литературы, активно «демонизировавшей» изгнанного оппонента Вождя народов. В ней Троцкий рисовался концентрированным выражением «отрицательного большевика» и «главного виновника» всех большевистских бед, а также, как ни странно, едва ли не главным теоретиком сталинизма.

Влияние такой интерпретации Троцкого как «демона революции» ощущалось как в перестроечный, так и в постсоветский период. Ее следы носила и книга о Троцком Д. Волкогонова, которой предшествовала статья автора в «Правде», так и названная: — «Демон революции». (Роль «ангела» у Волкогонова, впрочем, оставалась вакантной – Ленин и Сталин на нее не подходили).

Сегодняшние российские национал-патриоты и в начале 21 века продолжают активно распространять сталинистски-шовинистическую теорию «троцкизма». Разумеется, речь в работах их представителей идет не об анализе реальных взглядов Троцкого, но об идеологической демагогии по данному вопросу.

В России работы Троцкого стали публиковаться лишь с конца 1980-х -начала 1990-х гг.; при этом и до сих пор они опубликованы далеко не полностью и известны весьма мало. Многие тезисы Троцкого вошли в арсенал не только «новых левых» в Европе, но и западной политологии; поэтому кажутся давно «само собой разумеющимися». П. Андерсен говорит тем не менее о необходимости более полного научного анализа наследия Троцкого в том числе и на Западе (см.).

Интерес современного марксизма к работам Троцкого может касаться целого ряда аспектов — от общего определения советского режима в сталинском и неосталинистском варианте до проблемы многопартийности.

Взгляды Троцкого проделали существенную эволюцию по сравнению с практикой и теорией самого Троцкого 1920-х гг. В своих работах 1920-х гг вплоть до эмиграции он выступает традиционным большевиком – в частности, в вопросе о политической системе нового строя давая апологетику раннекоммунистической диктатуры.

В более поздних работах 1930-х гг. Троцкий занимает несколько иную позицию, перестает отрицать многопартийность в советах и выступает за «свободу советских партий» (I. Deutcher. Тhe prophet outcast, В русском переводе – Изгнаннный пророк, p.311). За это от сталинских стронников получил обвинение в «меньшевизме». У позднего Троцкого даже появилось мнение, что оппозиция «должна стать независимой партией» (Дойчер, Изгнанный пророк., с.314).

В этих же поздних работах он стал критиковать и дореволюционный авторитаризм большевизма в партийной организации ( об этом см. Т. Хаммонд, ссылка на с.54) .

Признание поздним Троцким вслед за Р. Люксембург необходимости политической свободы при социализме, трактовавшееся сталинизированым марксизмом как «меньшевизм» в дальнейшем было воспринято «еврокоммунизмом».

Троцкий одним из первых обратил внимание на особую роль в системе реального социализма партийной бюрократии (до него об этой роли говорил Ленин в ряде известных последних работ). Концепция бюрократии стоит в центре исследований Троцким сталинского режима. Троцкий построил теорию сталинского «реального социализма» в СССР как бюрократического государства, и сталинизма как термидора, связанного со специфическим интересом бюрократии.

Рассуждая о причинах сталинистского перерождения революционного советского государства, Троцкий первым указал на связь сталинизма с политикой социализма в условиях отсталой страны и «враждебном окружении».

«Бюрократическая деформация советского государства,- писал Троцкий,- есть не общая особенность перехода современного общества от капитализма к социализму, которая находит выражение, но особенное, специфическое и временное отражение этих законов в условиях отсталой страны в капиталистическом окружении». (Л.Троцкий, СССР в войне, в сб.:В защиту марксизма.-In defence of marxism.-New park publiсations, 1971, p.8).

Троцкий называл государство в СССР «буржуазным государством без буржуазии». Однако он отрицал роль бюрократии как «нового класса» (Л.Троцкий, «Преданная революция»; И. Дойчер, Пророк, 304). Позднее сходную позицию занял и Р.А. Медведев ( О Сталине и сталинизме- см.).

Положения Троцкого об особенностях правящего слоя реального социализма легли в основу как западных советологических исследований, так и иных исследований правящего слоя реального социализма (Авторханов, Восленский и др.).

Проблему бюрократии в СССР Троцкий связывал с проблемой термидора, усматривал у «бюрократии» «термидорианский дух» (И. Дойчер, 301 ).

Анализ концепции термидора давался советскими авторами в период перестройки — О. Лацис, Е. Плимак. Подробный анализ проблемы — в сборнике Крауса .Термидор. (Об этом – ниже).

Теория «термидора» у Троцкого также проделала определенную эволюцию. В начале 1920-х гг «левая оппозиция» в СССР, в т.ч. и сам Троцкий, называли «термидором» уже НЭП. При этом, конечно, о какой бы то ни было «реставрации капитализма» в СССР 1920-30-х годов (да и последующих нескольких десятилетий) говорить было бы странно. В 1930-е гг Троцкий говорит о термидорианстве сталинизма, что имеет серьезные основания, хотя (как мы попытаемся показать ниже) не является решением проблемы сталинзма.

Анализируя термидорианство сталинизма, Троцкий делает ряд верных наблюдений о природе ряда его политических и идеологических акций от устранения большевисткой «старой гвардии», до антисемитизма (работа «Термидор и антисемитизм»).

Общий вывод Троцкого по поводу советского режима перед войной состоял в определении его как «переходного». «Правильнее,- писал Л. Троцкий,- нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму» (Л. Троцкий, Преданная революция, М., Нии культуры, 1991, с.43.)

Концепции Л. Троцкого во многом предвосхитила многие положения последующей критики сталинизма. Многие идеи, высказанные Троцким, вошли в употребление и стали сами собой разумеющимися. Верное определение Г. Водолазовым в период перестройки сталинизма как «диктатуры бюрократии» восходит к Троцкому. Это говорит о том, что теория Л. Троцкого требует анализа несравненно более глубокого, чем тот, который дают авторы сталинистского и национал-патриотического толка.

Традиция отличного сталинистской тенденциозности анализа наследия Троцкого сложилась на Западе. Л. Троцкий оказал серьезное влияние на целый спектр левой (и не только левой) мысли, в том числе и левое крыло западой советологии (И.Дойчер, Э.Карр). Основные положения его теории вошли в арсенал целого ряда концепций реального социализма. В постсоветской России серьезный анализ теории Троцкого попытался дать В. Роговин, автор целого ряда содержательных работ об антисталинистской оппозиции в СССР.

studfiles.net

Ленин, Троцкий и Бухарин об экспансии партийного интеллекта.

Завершаем выкладку материалов, посвященных этапу экспансии партийного интеллекта в обыденное сознание России на рубеже 1920-1921 годов.

С программной работы Ленина «Что делать?» и «С чего начать?» начался Ленинский этап развития марксизма.
После смерти Ленина начинается Сталинский этап в марксизме.
Каждый из этих этапов определялся некой ситуацией в действительности, которую моделировал теоретик (Ленин и после него Сталин) для достижения определенных целей в реальной жизни согласно тезису Маркса «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Ленин начинал с интеллектуальной экспансии в экономическое сознание пролетариата, расширяя его исходную «обыденную» парадигму экономического до парадигмы понимания роли политического в изменившихся условиях перехода капитализма от свободного рынка к монополистической его форме, или, в теоретическом обосновании, с учета деформации исходного гомогенного поля марксистской  теории в сторону его гетерогенности, фрагментарности, выделяя  новые проблемы для теории марксизма, которая должна была обосновать для теоретика и практика политической борьбы алгоритмы перехода через границы научного, партийного, теоретического и практического разумов, обосновать взаимодействие интеллекта и обыденного сознания.

(«Политика есть концентрированное выражение экономики» — тот тезис, который выдвинул Ленин, как он надеялся в соавторстве с Бухариным и в чем он впоследствии усомнился, хотя если банально интерпретировать смысл борьбы Ленина и Троцкого за профсоюзы, мысль о степени «концентрации» политического или о методе внедрения политического в экономическое и определяло характер и ход возникшей дискуссии, которая усилиями Ленина, в первую очередь, иногда возвышалась до теоретических обобщений практики и реальной жизни).

Выкладывая данный материал несколько просталинской, верней, антитроцкой направленности и ориентации, хочу свести многие содержательные факты истории дискуссии в партии о профсоюзах  к некоторому событийному ряду изложенному популярным языком.
sedoia.

ПОД ЛОЗУНГОМ МИЛИТАРИЗАЦИИ ТРУДА.

Наиболее полным теоретическим обоснованием «военного коммунизма» явилась книга Н.И. Бухарина «Экономика переходного периода», в которой он утверждал, что «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью… является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Свой вклад в теоретическое обоснование «военного коммунизма» внес и Троцкий.
16 декабря 1919 года, когда Красная Армия продолжала идти за отступавшими белыми армиями к югу, Троцкий представил в ЦК партии свои тезисы о переходе к мирному строительству, которые вскоре были опубликованы Бухариным в «Правде».
В течение последовавшего года Троцкий подготовил целый ряд документов и произнес немало выступлений, выдвигая свою программу социалистического строительства на основе методов военного коммунизма.

В тезисах «О мобилизации индустриального пролетариата, трудовой повинности, милитаризации хозяйства и применении воинских частей для хозяйственных нужд» Троцкий объявлял: «В переходной стадии развития в обществе, отягощенном наследием самого тяжкого прошлого, переход к планомерно организованному общественному труду немыслим без мер принуждения как в отношении к паразитическим элементам, так и в отношении к отсталым элементам крестьянства и самого рабочего класса.
Орудием государственного принуждения является его военная сила».
Троцкий призывал отбросить «старую буржуазную аксиому, которая стала предрассудком, о том, что принудительный труд непроизводителен».
«Мы говорим, – объявлял он, – это неправда, что принудительный труд при всяких условиях непроизводителен».
Он писал: «Мы не можем дожидаться, пока каждый крестьянин и каждая крестьянка поймет! Мы должны сегодня заставить каждого стать на то место, на котором он должен быть».

Место каждого рабочего и каждой крестьянки должна была определить партия.
Различные классы и социальные слои России, утверждал Троцкий, «увидели одну партию, которая ясно знает, чего она хочет, которая говорит то, что она хочет, в полную меру своего голоса и железную волю применяет для того, чтобы осуществить на деле то, что она хочет».
Что же касается тех, кто не желал быть «перебрасываем, назначаем и командируем» или не хотел подчиняться воле партии, то им Троцкий посвятил целый раздел «Трудовое дезертирство» в проекте резолюции IX съезда «Очередные задачи хозяйственного строительства».
Отмечая, что «значительная часть рабочих в поисках лучших условий продовольствия, а нередко и в целях спекуляции, самовольно покидает предприятия и переезжает с места на место», Троцкий видел «одну из насущных задач Советской власти… в планомерной, систематической, настойчивой, суровой борьбе с трудовым дезертирством, в частности, путем публикования штрафных дезертирских списков, создания из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключения их в концентрационный лагерь».
Позиция Троцкого явно соответствовала взглядам большинства в ЦК и на съезде, поскольку этот текст дословно был повторен в тезисах ЦК, а затем в резолюции съезда.

В качестве образца для организации трудовой деятельности Троцкий предлагал «трудовые армии».
В превращении 3-й армии в Первую Армию Труда и «перенесении этого опыта на другие армии» он видел одну из «переходных форм к проведению всеобщей трудовой повинности и к самому широкому применению обобществленного труда».
При этом Троцкий призывал вести идейную борьбу с «мещански-интеллигентскими и тред-юнионистскими предрассудками, которые в милитаризации труда или в широком применении воинских частей для труда усматривают аракчеевщину».

IX съезд РКП(б) укрепил позиции Троцкого.
Он был основным докладчиком по двум вопросам повестки дня (о хозяйственном строительстве и переходе к милиционной системе).
Резолюция «Об очередных задачах хозяйственного строительства», почти дословно повторившая тезисы Троцкого, явилась главным решением IX съезда.
И хотя Троцкий говорил, что еще не скоро все хозяйство страны будет превращено в одну фабрику, «руководимую одним центром», от воли того, кто руководил всеми трудармиями и областными управлениями по трудовой повинности, могла зависеть жизнь всей страны и каждого ее гражданина.
Съезд одобрил курс на милитаризацию жизни страны и внедрение принудительного труда и способствовал распространению идей Троцкого на все сферы советского общества.
В начале сентября 1920 года по его инициативе был создан Центральный комитет объединенного профессионального союза работников железнодорожного и водного транспорта (Цектран).
Новая организация должна была восстановить работу транспорта, «применяя… чрезвычайные меры, железную дисциплину, милитаризацию труда, единоначалие».

В своих программных документах Цектран объявлял: «Железнодорожный транспорт милитаризован. Среди рабочих, мастеровых и служащих железных дорог, как находящихся на важнейшем хозяйственном фронте, введена суровая военная дисциплина». Дисциплинарные наказания Цектрана включали арест от 15 до 30 суток и принудительные работы от 1 до 6 месяцев.

Вскоре после создания Цектрана Троцкий объявил о его огромных достижениях в улучшении работы транспорта и призвал к распространению «цектрановского» опыта на все отрасли хозяйства страны.
Выступая 3 ноября 1920 г. на заседании коммунистической фракции V Всероссийской конференции профсоюзов, он призвал к «перетряхиванию» профсоюзов и потребовал поставить у руководства ими людей, способных «закрутить гайки».
Взяв работу Цектрана в качестве образца, Троцкий предложил соединить хозяйственные органы и профсоюзы по отраслям промышленности.

В эти же дни Троцкий объявил о необходимости подчинения советских людей режиму жесткой дисциплины не только на работе, но и в быту.
Выступая 6 ноября 1920 г. с докладом по случаю 3-й годовщины Октябрьской революции, он заявлял: «То положение, о котором я говорил – 80 процентов человеческой энергии, уходящей на приобретение жратвы, – необходимо радикально изменить.
Не исключено, что мы должны будем перейти к общественному питанию, то есть все решительно имеющиеся у нас на учете советские работники, от Председателя ЦИК до самого молодого рабочего, должны будут принудительно питаться в общественных столовых при заводах и учреждениях».

По мнению Троцкого, это было бы «также величайшей школой трудового общественного воспитания.
Нужно ввести нравы, близкие к спартанским, вытекающие из всей нашей обстановки. Во-первых, прогулы будут сведены на нет. За общим столом будет проявляться общественное мнение».

Такой образ жизни, почти не отличимый от тюремного, должен был, очевидно, существовать на протяжении долгого времени.
Это следовало из провозглашенного Троцким еще в апреле 1920 года на IX съезде партии четырехэтапного периода строительства социализма.
Заявляя о том, что развитое сельскохозяйственное производство может быть создано за 3-5 лет, Троцкий в то же время провозглашал, что «потребуется много лет», прежде чем Советское государство подойдет к «производственно-потребительской коммуне».

Невысоко оценивая интеллект тружеников России, Троцкий полагался исключительно на механизмы примитивных условных рефлексов для внедрения установок на «правильное» поведение.
Стремление трудиться должно было быть подкреплено горячим питанием («Кто не вышел на работу, тот не получает горячего пайка», – заявлял Троцкий).
Охоту к прогулам можно было отбить наказаниями («Дисциплинарные меры, самые суровые меры должны отвечать трагизму нашего хозяйственного положения»).

В партии росло понимание того, что управлять исключительно методами устрашения и насилия больше невозможно.
Это учитывал Ленин, который подготовил тезисы «Задачи профессиональных союзов и методы их осуществления», в которых осуждал негативные тенденции в деятельности Цектрана и требовал прекратить «его непропорциональное усиление по сравнению с другими союзами».
Ленин предлагал членам партии «перенести на все профдвижение методы повышения демократизма, самодеятельности, участия в управлении промышленностью, развития соревнования».

Так в руководстве партии проявилось два противоположных подхода к работе в профсоюзах.
Состоявшийся 8-9 ноября 1920 года пленум ЦК РКП(б) отверг предложения Троцкого и принял тезисы, подготовленные Лениным.
Пленум предложил взять курс на развитие демократии в профдвижении и создал комиссию для выработки инструкции о новых методах работы профсоюзов, в состав которой вошли Г.Е. Зиновьев (председатель), М.П. Томский, Я.Э. Рудзутак, А.И. Рыков и Л.Д. Троцкий.

Впервые с момента вступления Троцкого в большевистскую партию летом 1917 года между ним и Лениным возникли разногласия, принявшие форму политической борьбы.

«Опора на штык», провозглашенная Троцким в ноябре 1917 года, методы устрашения армии и гражданского населения, милитаризация хозяйства, до определенной степени объясняемые обстановкой войны, теряли обоснование в мирных условиях.
Создание за годы войны мощного централизованного аппарата Вооруженных Сил и распространение его влияния на хозяйственные сферы делали власть Троцкого несравнимой ни с чьей другой в республике.

Профсоюзы явились той областью, в борьбе за которую руководство партии столкнулось с военно-административной «империей» Троцкого.
В этой борьбе Ленин получал широкую поддержку тех, кто выступал против диктаторской власти Предреввоенсовета.
Троцкий попытался прибегнуть к обычной для него демонстрации, отказавшись участвовать в заседаниях профсоюзной комиссии ЦК.

Но в это время произошел «бунт» на «профсоюзной территории», захваченной Троцким, – в Цектране, так как водники, входившие в этот объединенный профсоюз, потребовали отказа от военных методов руководства.

Комиссия Зиновьева предложила ликвидировать политотделы в Цектране, ускорить созыв съезда профсоюза транспортных работников, изменить состав Цектрана.
Эти предложения 7 декабря рассмотрел пленум ЦК, на котором Троцкий отстаивал методы работы Цектрана.
В ходе дискуссии Бухарин выступил с компромиссным решением, которое получило название «буферная резолюция» (состав Цектрана оставался без изменений, требование о «перетряхивании» профсоюзов снималось). Эта резолюция была принята.

Ленин выступил против резолюции пленума, но остался в меньшинстве (семь против восьми).

Через три дня водники вышли из состава Цектрана.

Политическая борьба в руководстве партии и профсоюзов расширялась и обострялась.
24 декабря пленум ЦК решил открыть дискуссию по вопросам повестки дня предстоящего съезда партии.
На другой же день в своем выступлении на VIII Всероссийском съезде Советов Троцкий изложил свою программу «перетряхивания» и милитаризации профсоюзов, которая была затем опубликована в брошюре «Роль и задачи профсоюзов».
Троцкий предложил выбирать делегатов на съезд по платформам и фактически объявил о создании своей особой фракции и намерении превратить высший орган партии в поле боя, очевидно рассчитывая на победу своих сторонников.

Троцкий отдавал себе отчет в том, что образ «диктатора» перестал быть привлекательным.
Он зло иронизировал по поводу того, что «во всякой деревне теперь знают, что такое Цектран: это нечто такое, что отбирает хлеб, имеет в руках палку, не дает рабочим свободно вздохнуть и подносит труженику уксус, когда тот устал, вместо молока, которое имеется в распоряжении т. Зиновьева».
Троцкий доказывал, что Цектран был создан Лениным, Зиновьевым и Сталиным «против Томского» и «в мое отсутствие».
Он обвинял руководство партии в двурушничестве: «когда нужны были жесткие методы – создавали Цектран, когда политика Цектрана стала объектом критики– ЦК от нее отмежевался».
Троцкий утверждал, что именно он «говорил Цектрану: нам необходим решительный поворот на линию демократии».

Троцкий заявил, что он не был инициатором дискуссии о профсоюзах и постарался преуменьшить значение профсоюзной проблемы.
«Нельзя растворять вопрос о профсоюзах в общем вопросе о кризисе революции», – заявлял он.
Главным объектом его критики был Зиновьев, а не Ленин.
Голосование по «профсоюзным» резолюциям принесло убедительную победу «платформе десяти» (336 голосов).
Резолюция Троцкого – Бухарина и других получила 50 голосов, резолюция «рабочей оппозиции»– 18 голосов.

Ослабление позиций Троцкого сказалось и на итогах выборов.
Он заметно отставал от Ленина по числу голосов, поданных за него. (Ленин – 479, Радек – 475, Томский – 472, Калинин – 470, Комаров– 457, Молотов– 453, Троцкий– 452.)
Правда, два члена политбюро получили еще меньше голосов (Зиновьев – 423, Каменев – 406).
В ходе выборов в новый состав ЦК вошли все соавторы «платформы десяти».
В состав ЦК вошли такие ее сторонники, как К.Е. Ворошилов, В.М. Молотов, Г.К. Орджоникидзе, М.В. Фрунзе, М.И. Ярославский.
Напротив, ряд соавторов резолюции Троцкого – Бухарина и другие не были избраны в ЦК(Н. Н. Крестинский, Е.А. Преображенский, Л.П. Серебряков, А.А. Андреев). Сторонник Троцкого со времен казанской операции И.Н. Смирнов также не вошел в ЦК.
Помимо Троцкого и Бухарина, из соавторов их резолюции в состав ЦК вошли лишь Г.Х. Раковский и Ф.Э. Дзержинский.
Это также говорило о серьезном поражении Троцкого.

Юрий Емельянов.

m-introduction.livejournal.com

Развенчание мифа о „русском патриоте” Н.И. Бухарине

Затихнув и затаившись сначала во время процесса над Зиновьевым и Каменевым, а затем, когда был суд над Пятаковым и Радеком, Бухарин и Рыков искренне вначале полагали, что про них забудут, а потом, после вынесения приговора, что их за «правильное поведение и публичное покаяние» помилуют. Не помиловали.

В приложении «Eх libris Независимой Газеты» от 2 июля 1998 года была опубликована большая статья Александра Рослякова «Раскрытый заговор» с подзаголовком «Бухарин был расстрелян небезвинно». Статья восстанавливает полностью судебный процесс 2—13 марта 1938 года по делу Бухарина, Рыкова, Ягоды и других.

Естественно, данная статья была раскритикована либералами, вызвав бурю гнева, в т.ч. профессором РГГУ Агдасом Бургановым и историком Р. Медведевым, письма которых были затем опубликованы в газете. Кто же такой Н.И. Бухарин и за что он был приговорён к расстрелу?

В 1988 году советские либералы торжественно отметили столетие со дня рождения Николая Ивановича Бухарина, расстрелянного в 1938 году как враг народа и теперь реабилитированного.

В изданном по этому поводу сборнике научных докладов о деятельности Бухарина и воспоминаний о нём говорилось, что его жизнь была без остатка отдана делу пролетарской революции и его имя навечно вписано в историю строительства социализма в нашей стране и в историю международного коммунистического движения.

Отмечались его открытость, простота, искренность и другие человеческие качества, которые сделали его, по словам Ленина, любимцем партии — в дополнение к тому, что он в течение пяти лет был её главным идеологом и теоретиком. В качестве главной заслуги Бухарина преподносилась его концепция такого гуманного пути строительства социализма, при котором, как и учил Ленин, противоречия между классами будут смягчаться, а не переходить в конфликты, разрешающиеся уничтожением противников.

Эта концепция рассматривалась как альтернатива сталинской теории построения социализма, исходившая из той предпосылки, что классовая борьба по мере приближения к социализму будет обостряться.

Несомненно, Бухарин — ключевая фигура для понимания того, что происходило в Советской России в 20 — 30-е годы, да и для осмысления происшедшего в 80 — 90-е. Но насколько справедлив приведённый выше панегирик? Cначала ознакомимся с краткой официальной биографией Бухарина.

Николай Иванович Бухарин (09.10.1988 — 15.03.1938) родился в семье школьного учителя. С 1893 жил в Кишинёве, где отец работал податным инспектором.

После окончания гимназии учился на экономическом отделении юридического факультета Московского университета (в 1911 году исключён за участие в революционной деятельности). Во время революции 1905 — 1907 годов совместно со своим лучшим другом Ильёй Эренбургом принимал активное участие в студенческих демонстрациях, организованных студентами Московского университета. В 1906 году вступил в РСДРП, примкнув к большевикам. В 1908 — 1910 — член Московского комитета РСДРП, вёл работу в профсоюзах.

В июне 1911 арестован и сослан на 3 года в Онегу (Архангельская губерния), в том же году бежал из ссылки и нелегально выехал в Ганновер, потом в Австро-Венгрию.

За границей Бухарин познакомился с Лениным, с которым впоследствии поддерживал дружеские отношения. В Вене он также встретился со Сталиным, которому помогал в работе с немецкоязычными источниками при подготовке статьи «Марксизм и национальный вопрос».

В эмиграции продолжал заниматься самообразованием, изучая сочинения как основателей марксизма и социалистов-утопистов, так и своих современников. Особенно сильное влияние на формирование взглядов Бухарина оказал А.А. Богданов (настоящая фамилия — Малиновский, российский учёный-энциклопедист, революционный деятель, врач, мыслитель-утопист, писатель-фантаст, один из крупнейших идеологов социализма, годы жизни: 1873 — 1928).

В 1914 году, с началом Первой мировой войны, арестован властями Австро-Венгрии по подозрению в шпионаже и выслан в Швейцарию. С 1914 году жил в Лондоне, с 1915 года — в Стокгольме. В апреле 1916 -го выслан из Стокгольма, жил в Христиании (Осло), Копенгагене, с октября 1916-го — в Нью-Йорке (США), где познакомился с Львом Троцким и Александрой Коллонтай и редактировал (с января 1917-го) вместе с Троцким журнал «Новый мир».

После Февральской революции 1917 года Бухарин принял решение о возвращении на Родину, однако вернулся в Россию только в мае 1917 года, поскольку был арестован в Японии, через территорию которой возвращался. Во Владивостоке был арестован местными властями за агитацию среди солдат и матросов.

В 1919 году вместе с Евгением Преображенским написал популярную, но довольно доктринерскую «Азбуку коммунизма», ставшую настольным учебником для молодых членов партии. При жизни Ленина Бухарин часто занимал ультралевые, ультиматистские и идеалистические позиции: во время Брест-Литовских переговоров выступил за революционную войну и организовал фракцию «левых» коммунистов; на Третьем Конгрессе Коминтерна защищал мнение, что поскольку капитализм себя исчерпал, победа может быть достигнута «через безостановочное революционное наступление». В.И. Ленин говорил о нём:

«….его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое…»

После смерти Ленина Бухарин перешёл резко направо. В это время он разработал теорию «социализма в одной стране» и теорию постепенного перерастания кулака в социализм, обратившись к зажиточным крестьянам с кличем:

«Обогащайтесь!» (как похоже на лозунг другого политического деятеля 1990-ых — наше прим.)

В 1919 — 1929 годах — член Исполкома Коминтерна. В 1929 году Сталин повернул оружие против правой оппозиции; Бухарина сместили с Политбюро и из Исполкома Коминтерна. После нескольких покаяний и лет «работы в просвещении» в 1934 году Бухарин был назначен редактором «Известий».

В 1934 — 1937 годах — редактор «Известий». В 1936 году редактировал Конституцию. В 1929 — 1932 года — член Президиума ВСНХ СССР, затем член коллегии Наркомтяжпрома. Член ЦК партии в 1917 — 1934 годах (кандидат в 1934 — 1937 гг.). Член Политбюро ЦК в 1924 — 1929 годах (кандидат в 1919 — 1924 гг.).

Член ВЦИК и ЦИК СССР. Был арестован в феврале 1937 года и приговорён к расстрелу в последнем из трёх громких Московских Процессов в марте 1938 года; посмертно реабилитирован в 1988 году (комиссией А.Яковлева при Горбачёве).

В статье «История России XX века: от дореволюционной к предреволюционной» (http://inance.ru/2017/07/rus-20-vek/) мы довольно подробно остановились на том, что история России ХХ века — это, во многом, история одной партии, что история развития внутренней жизни партии (независимо от её названия) есть история борьбы и разгрома одних групп внутри партии — «экономистов», большевиков, меньшевиков, троцкистов, бухаринцев, национал-уклонистов — другими. Напомним некоторые этапы развития Русской цивилизации, имеющие отношение к Н.И.Бухарину.

Октябрь 1917 — январь 1924

Формой правления в этот периода была номинально — власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, но фактически — в её основе диктатура партий — РСДРП (б) (тактический союз большевиков и истинных марксистов-троцкистов) и левых эсеров. В партийном руководстве сильны позиции масонской периферии.

Идеологией становится материалистический атеизм марксизма.

Главные события этого периода:

• Октябрьская революция большевиков в союзе с троцкистами (http://inance.ru/2015/11/oktyabrskya-revolutsiya/ и http://inance.ru/2016/11/1917-revolution-2017/).




• Создание СССР (http://inance.ru/2016/01/cccp/).




• Ликвидация Временного правительства буржуазных либерал-демократов и многопартийного либерализма.




• Начало слома старого госаппарата и строительство нового.




• Ликвидация сословной бюрократии.




• Обращение В.И.Ленина ко всем членам партии — выйти из масонских лож.




• Избрание патриарха РПЦ (04.12.1917 патриархом избран Тихон) и новое противостояние духовной и светской власти.




• Отделение церкви от государства (Декрет СНК РСФСР от 23.01.1918).




• Запуск программы Ликвидации безграмотности среди населения.

Действующие социальные группы на этом этапе:

• Большевики в союзе с истинными марксистами-троцкистами, которые были представлены в различных политических группировках.

В «политическую» тень ушли:

Дееспособность вновь создаваемого госаппарата — низкая вследствие отсутствия квалифицированных кадров и саботажа старых. Тем не менее она растёт, что имеет следствием победу в гражданской войне и постепенное восстановление хозяйства.

Главными угрозами Русской цивилизации на этом этапе становятся:

• Курс на мировую социалистическую революцию.




• Гражданская война.




• Развал экономики России.

После победы Октябрьской революции 1917 года в России образовалось Советское правительство во главе с В.И. Лениным, которое немедленно приступило к осуществлению обширной программы политических, экономических и социальных преобразований.

После Гражданской войны

После окончания Гражданской войны возникла настоятельная потребность в пересмотре государственной политики во всех областях. Началом перехода к новой экономической политике (НЭПу) стал X съезд РКП (б), проходивший в марте 1921 года.

В этот период кризисные явления распространились и на партию. Это проявилось в острых разногласиях, расколовших РКП(б) по вопросу об отношении к профсоюзам, об их роли в государстве диктатуры пролетариата. Впервые в истории партии выборы делегатов на X съезд (1921 год) проходили по фракционным платформам, среди которых были «платформа десяти» (В. Ленин, Г. Зиновьев и др.), платформа Л. Троцкого, платформа «рабочей оппозиции» (А. Шляпников, А. Коллонтай, С. Медведев и др.), платформа группы «децистов» (Т. Сапронов, Н. Осинский и др.), «буферная платформа» Н. Бухарина.

Владимир Ильич Ленин выступил с резолюцией «О единстве партии», провозгласив, что единство партии есть нерушимый закон партийной жизни». В резолюции было предложено немедленно распустить все группировки, созданные на самостоятельных платформах, и запрещено впредь создавать какие-либо фракции. Невыполнение этого каралось безусловным и немедленным исключением из рядов партии.

Тем не менее на протяжении 1920-х —1930-х годов, внутрипартийная борьба в РКП(б) занимала одно из важных мест в политической жизни Советского государства. Вопросы о путях и методах развития страны и построения социализма, о роли и месте партии в обществе, о принципах партийного строительства вызывали острые внутрипартийные дискуссии. Различные подходы к решению данных вопросов являлись причиной формирования оппозиционных фракций и блоков в РКП(б).

Идеология оппозиции — масонство

После Октябрьской революции верхушка масонского куста оказалась в эмиграции. Но корни его остались в России. И эти корни не могли не дать новых ростков. Однако говоря о советском масонстве, не следует забывать, что, прикрываясь высокими идеалами свободы, равенства и братства, советские и постсоветские масоны лишь выполняли распоряжения руководящих и контролирующих органов. Новый центр был ещё более законспирированным, чем прежний.

Первоначально его основу составляли зиновьевцы. Понятно теперь, почему Зиновьев заблокировал принятие 22-го пункта устава Коминтерна? Однако с падением влияния зиновьевцев в партии большинство переходило к так называемым «правым уклонистам» — Бухарину, Рыкову и Томскому. Тем не менее, вступая в непримиримую полемику на трибуне съездов, конференций и пленумов, как зиновьевцы, так и бухаринцы, во мраке лож сохраняли взаимное согласие. Если остановиться на возникновении и развитии организации «правых», то её деятельность можно разбить на три этапа.

Первый этап — это 1924—27 годы, когда зародилась организация правых в виде школки Бухарина, с одной стороны, и в виде известных тред-юнионистски настроенных кадров профсоюзников, возглавляемых Томским, — с другой. Впоследствии они превратились в одну из основных и главных частей организации правых.

Второй этап — 1927—30 годы, когда к школке Бухарина, к профсоюзникам потянулись все правооппортунистические группы, возглавляемые Рыковым в советском аппарате, Томским — в профсоюзном, Углановым — в московской партийной организации. Все вместе они к июньскому пленуму ЦК 1928 года образовали вполне сколоченную фракцию со своей платформой, внутрифракционной дисциплиной и своим централизованным руководством.

Наконец, третий этап — это 1930—37 годы, когда организация правых уходит в подполье, отказывается от открытого отстаивания своих взглядов и постепенно скатывается к тактике террора, к организации повстанчества в деревне, к организации забастовок и, наконец, к диверсионной и вредительской деятельности в народном хозяйстве.

Правда фолианта «Судебный отчёт»

Как мы писали выше, что А.Росляковым написана статья «Раскрытый заговор. Бухарин был расстрелян небезвинно. — «Ex libris НГ», 1998, № 25, июль, в основе которой — данные вышедшего в свет толстого, почти семисотстраничного, фолианта «Судебный отчёт». А выпустил эту книгу поэт Сергей Алиханов. История этого издания слегка напоминает детектив.

Бухаринский процесс был открытым, в том числе и для западной прессы; частично его материалы печатались и в нашей. Но дело до того объёмное, сложное (обвиняемых по нему — 21 человек), что доныне для широкой публики оно — белое пятно. Хотя и получила наибольшее хождение гипотеза, что процесс был сфабрикован, и комиссия Яковлева всех осуждённых по нему, за исключением Ягоды, оправдала ещё в 1988 году. Но на основании чего — этого опять же не узнал никто.

А в 38-м, после завершения суда приговором 18-и центральных «сопроцессников» к расстрелу, его стенограмма была размножена и разослана по управлениям НКВД страны для ознакомления. Однако затем наши секретоманы издали циркуляр: вернуть все номерные экземпляры в центр, а в отдалённых точках уничтожить.

Но нашёлся храбрец, который сохранил свой экземпляр — и уже на старости поведал о своём поступке внуку. Дескать, предвидя, что наша перемётная история со временем всё оболжёт, он так решил сберечь всю правду для потомков. И завещал: если возникнет шанс, опубликовать этот предельно откровенный документ эпохи, что и сделал уже в наше время внук. Но доверяя Алиханову это издание, расходы по которому взял на себя, просил до выхода в свет тиража о нём помалкивать.

В результате всех этих предосторожностей книга и вышла под таким не говорящим лишнего названием — чтобы заранее не засветиться где не надо.

За этим загадочным названием кроется стенограмма судебного процесса 1938 года по бухаринско-троцкистскому блоку. Автор статьи, безоговорочно доверяя показаниям подсудимых, считает возможным соотнести признания бухаринцев в готовности «открыть фронт» с тем, что произошло в 1941-м, «когда немцы, главные союзники и получатели секретной информации изменщиков, ворвались беспрепятственно в СССР».

Рассуждения А. Рослякова получили быструю и гневную отповедь на страницах «Общей газеты» (1998, № 27, 9 — 15 июля). Один из участников беседы под названием «Бухарина попытались расстрелять во второй раз», публицист Аркадий Ваксберг даже счёл нужным отметить:

«Попытка второй раз расстрелять Бухарина оказалась полной перекличкой с подъёмом фашиствующих сил сейчас, с их агрессивностью и их уверенностью в том, что никаких последствий от этого не будет, что они могут распоясываться безнаказанно».

Но есть и другие доказательства вины Н.И.Бухарина. Недавно были рассекречены записки начальника охраны Сталина, генерал-лейтенанта Николая Сидоровича Власика («Историческiй въстникъ», том 5 (152), октябрь 2013 года). Он пишет:

«Среди многочисленных обвинений, возведённых на тов. Сталина после его смерти, самым значительным, пожалуй, является обвинение в физическом уничтожении группы военных руководителей Красной армии во главе с Тухачевским. Если все они, как теперь утверждают, были невиновны, то почему застрелился Гамарник? Я что-то никогда не слышал о таких случаях, когда ни в чём не повинные люди в ожидании ареста стрелялись.

Я лично знал Тухачевского, встречался с ним. Внешность, жесты, манера держаться, разговор… во всём видна голубая кровь. В начале 1936 года Тухачевский… ездил в Лондон на похороны короля Георга V. По дороге в Лондон Тухачевский останавливался в Варшаве и Берлине, где он беседовал с польскими полковниками и немецкими генералами. Он так был уверен в успехе, что почти не скрывал своего преклонения перед немецкими милитаристами.

В Париже на официальном обеде в советском посольстве, устроенном после его возвращения из Лондона, Тухачевский говорил: «Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии… будет принадлежать гегемония на Европейском континенте. Я уверен, что Гитлер означает спасение для нас всех».

Посол США в Москве в 1936 — 1938 годах Джозеф Дэвис в 1941 году после нападения Гитлера на Советский Союз писал:

«Теперь совершенно ясно, что все эти процессы, чистки и ликвидации, которые в своё время казались такими суровыми, были частью решительного и энергичного усилия сталинского правительства предохранить себя не только от переворота изнутри, но и от нападения извне».

Тот же Н.С. Власик в своих записках отмечает:

«Надо учесть, что много складов боеприпасов находилось на территории Белоруссии и в первые дни войны они попали в руки врагу. Такое размещение военных складов на территории, близкой к границе, и спланированное по распоряжению военного командования нельзя не заподозрить в преднамеренности. Вот тут уместно вспомнить о заговоре военных».

Эту же мысль подчёркивает в своей книге «22 июня: итоги исторического расследования» А.Б. Мартиросян (дата поступления в продажу — 2016 год):

«В силу ряда преступных действий командования более 80% оборонного богатства было фактически умышленно «утрачено» и досталось агрессору. …Упорно насаждают в общественном сознании крайне опасный в своей лживости тезис о том, что-де из-за Сталина и Советской власти Красная Армия была не готова к войне. Что у солдат была одна винтовка на троих, что в атаки ходили с палками, имитирующими винтовки и т.д. и т.п.

И ведь никто честно не скажет, что из-за преступных действий части командования всех уровней в первую же неделю войны РККА лишилась 6 млн винтовок из 8 млн, имевшихся перед войной. А заодно десятков миллионов снарядов, патронов, громадного количества ГСМ, различного военного имущества, продовольствия и фуража! Никто и не рискует прямо сказать, что начиная с 2-го — 3-го дня агрессии, находившиеся в авангарде наступления танковые и механизированные части вермахта заправлялись уже советскими ГСМ!»

Чтобы глубже проникнуть в структуру «пятой колонны», одним из проявлений которой был «заговор военных», обратимся к стенограмме судебного процесса 1938 года по бухаринско-троцкистскому блоку. Она и сегодня мало известна широкой публике, поскольку во времена «перестройки» комиссией Яковлева весь процесс был признан «сфабрикованным», и все осуждённые по нему, за исключением Ягоды, в 1988 году были оправданы.

И уже после этого был обнаружен единственный сохранившийся экземпляр стенограммы процесса в виде «Судебного отчёта», разосланного в управления НКВД для ознакомления (все экземпляры были пронумерованы и подлежали возврату или уничтожению).

Среди подсудимых высшие государственные и партийные деятели: Бухарин, Рыков, Ягода, Крестинский, Икрамов, Радек и другие. Обвинялись они в том, что «составили заговорщическую группу «правотроцкистский блок», поставившую своей целью шпионаж, вредительство, диверсии, подрыв военной мощи СССР и отрыв от него Украины, Белоруссии, Среднеазиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана и свержение существующего государственного строя…».

То есть едва ли не буквально в том, что совершилось полвека спустя…

«ВЫШИНСКИЙ: Какие цели преследовала эта организация?
БУХАРИН: Она преследовала основной целью реставрацию капиталистических отношений в СССР.
ВЫШИНСКИЙ: При помощи?
БУХАРИН: В частности, при помощи войны, которая стояла прогностически в перспективе.
ВЫШИНСКИЙ: На условиях?
БУХАРИН: Если ставить все точки над “i”, на условиях расчленения СССР.

Уже в начале 1930-х годов сложился «контактный блок», управляемый внутри страны Бухариным, Пятаковым, Радеком, Рыковым и Томским, а из-за границы — Троцким. Переворот сначала мыслился на волне массовых протестных выступлений внутри страны. Но когда надежда на них не сбылась, акцент переместился на «открытие границ» для иностранных интервентов, которые за помощь им посадят на власть в Кремле лидеров блока.
БУХАРИН: Летом 1934 года Радек мне сказал, что Троцкий обещал немцам целый ряд территориальных уступок, в том числе Украину. Если мне память не изменяет, там же фигурировали территориальные уступки и Японии…»

Открыть фронт должна была военная группа Тухачевского:

«КРЕСТИНСКИЙ: В одном из разговоров он (Тухачевский. — А.В.) назвал несколько человек, на которых опирается: Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана. Затем поставил вопрос об ускорении переворота… Переворот приурочивался к нападению Германии на Советский Союз».

В своём последнем слове Бухарин подчеркивал:

«Голая логика борьбы сопровождалась перерождением идей, перерождением нас самих, которое привело нас в лагерь, очень близкий по своим установкам к КУЛАЦКОМУ ПРЕТОРИАНСКОМУ ФАШИЗМУ».

На место будущего фюрера метил силовик Генрих Ягода:

«БУЛАНОВ: Он увлекался Гитлером, говорил, что его книга «Моя борьба» действительно стоящая… Подчёркивал, что Гитлер из унтер-офицеров выбрался в такие люди… Он говорил, что Бухарин будет у него не хуже Геббельса… Он, председатель Совнаркома, при таком секретаре типа Геббельса и при совершенно послушном ему ЦК будет управлять так, как захочет».

На то же место метил и второй силовик среди заговорщиков — Тухачевский, что вызывало определённые опасения со стороны других участников заговора:

«БУХАРИН: Поскольку речь идёт о военном перевороте, то будет необычайно велик удельный вес именно военной группы, и отсюда может возникнуть своеобразная бонапартистская опасность. А бонапартисты, я, в частности, имел в виду Тухачевского, первым делом расправятся со своими союзниками… Я всегда в разговорах называл Тухачевского «потенциальным Наполеончиком», а известно, как Наполеон расправлялся с так называемыми идеологами…».

Касаясь вопроса, можно ли доверять признаниям обвиняемых, поскольку высказывалась версия, что их принудили к самооговорам в подвалах Лубянки, Александр Росляков в своей вышедшей в 1998 году в «Независимой газете» статье «Раскрытый заговор» пишет:

«Чтобы сочинить и увязать такую тьму фактических, психологических, лексических подробностей, понадобилась бы целая бригада посвящённых во все тонкости геополитики Шекспиров. Но если даже допустить написанный чьей-то рукой спектакль, его ещё должны были блестяще разыграть на глазах западных зрителей те, чья награда за успех была вполне ясна по участи чуть раньше осуждённой группы Тухачевского. А заговорщики — закалённые ещё царскими тюрьмами революционеры, сломить которых — не раз плюнуть. Да и по их активности, борьбе за каждый тезис на суде, пространным рассуждениям, переходящим у Бухарина в целые лекции, не видно, чтобы их утюжили до полного самозабвения».

В сентябре 1936 года Иероним Уборевич отвёз «План поражения СССР в войне с Германией», составленный Тухачевским и его подельниками, в Германию. Получив его, немцы поздней осенью того же года провели командно-штабную игру на картах, где захватили Минск на пятый день пока ещё «виртуальной» агрессии.

А в мае 1941 года агент советской разведки, член «Красной капеллы» Йон Зиг, являвшийся одним из руководителей берлинского железнодорожного узла, предоставил в распоряжение советской разведки запечатанное письменное предписание Верховного главнокомандования вермахта — на пятый день с начала боевых действий против СССР возглавить… Минский железнодорожный узел.

В условиях агрессии и предательства, Сталин принял единственно верное решение: не доверяя военным, он взял командование на себя. 30 июня 1941 года он был назначен Председателем только что образованного Государственного комитета обороны (ГКО). А 19 июля он сменил Тимошенко на посту наркома обороны. С 8 августа Сталин Указом Президиума Верховного Совета СССР был назначен Верховным Главнокомандующим Вооружёнными Силами СССР.

После Победы Сталина не предали только два маршала — Константин Константинович Рокоссовский и создатель советской авиации дальнего действия Александр Евгеньевич Голованов. Остальные, присоединившись к государственному перевороту, совершённым Хрущёвым после смерти Сталина в 1953 году, всю вину за 22 июня свалили на вождя (читайте нашу статью — http://inance.ru/2016/03/referendum-kraha/).

С того трагического дня 1941 года прошло ровно 76 лет. А 26 лет назад то, что не удалось Гитлеру и заговорщикам, было успешно завершено: Советский Союз пал и был расчленён всё по тому же сценарию с участием последователей Троцкого, Тухачевского, Бухарина… Но именно поэтому вопрос о причинах трагедии 22 июня не закрыт — правильное их понимание является отправной точкой к возрождению утраченного Отечества.

Трудно не провести параллель и с новейшей историей, когда распад СССР произошёл именно так, как мыслилось Бухарину и Троцкому. Но в конце 30-х попытка расчленения страны была подавлена жестоко. В конце же 80-х и начале 90-х той государственной жестокостью не пахло даже близко. И тем не менее вся страшная жестокость как бы неисповедимо, вопреки всем лозунгам, один гуманнее другого, излилась. Только уже в первую голову на тех, ради кого все якобы и учинялось: на миллионы беженцев, голодных, беспризорных, убитых в межнациональных потасовках и так далее.

То есть жестокость сталинская, откровенная, под лозунгом «Раздавите гадину!» — или жестокость либерально-лицемерная, — но жестокость в результате всё равно.

И ещё невольно возникающий после прочтения всего эффект.

Вот это впечатление, судя по всему, и сделало как раз в эпоху демократии и гласности ещё более закрытым этот официально по сей день не рассекреченный процесс. Но как, не разобравшись достоверно в своём прошлом, можно строить достоверно свое будущее?

Летом 1941 года, когда нацисты напали на Советский Союз, Джозеф Э. Дэвис, бывший американский посол в СССР, писал:

«В России не было так называемой «внутренней агрессии», действовавшей согласованно с немецким верховным командованием. В 1939 году поход Гитлера на Прагу сопровождался активной военной поддержкой со стороны генлейновских организаций.

То же самое можно сказать о гитлеровском вторжении в Норвегию. Но в России не оказалось судетских генлейнов, словацких тиссо, бельгийских дегрелей или норвежских квислингов…
Всё это фигурировало на процессах 1937 и 1938 годов, на которых я присутствовал, лично следя за их ходом. Вновь пересмотрев отчёты об этих процессах и то, что я сам тогда писал… я вижу, что, по существу, все методы действий немецкой «пятой колонны», известные нам теперь, были раскрыты и обнажены признаниями саморазоблачившихся русских квислингов…

Теперь совершенно ясно, что все эти процессы, чистки и ликвидации, которые в своё время казались такими суровыми и так шокировали весь мир, были частью решительного и энергичного усилия сталинского правительства предохранить себя не только от переворота изнутри, но и от нападения извне. Оно основательно взялось за работу по очистке и освобождению страны от изменнических элементов.

Все сомнения разрешились в пользу правительства. В СССР в 1941 году не оказалось представителей «пятой колонны» — они были расстреляны. Чистка навела порядок в стране и освободила её от измены. В Советской России «пятая колонна» была своевременно разгромлена».

Более подробно о ходе ликвидации агентов западной и японской разведок можно ознакомиться по ссылке (https://coollib.net/b/141178/read).

И только после распада СССР другая «пятая колонна», внутренняя, но прозападная, взяла курс на десоветизацию и десталинизацию, возведя в ранг героев бывших предателей Родины. Одним из ключевых обвинений, предъявленных Сталину в хрущёвском докладе на XX съезде, стали развязанные им массовые репрессии против «честных коммунистов», «массовый террор против кадров партии».

С тех пор официальная пропаганда старательно навязывает нам стереотип, будто любые обвинения, выдвинутые против кого бы то ни было во времена Сталина, являются заведомо абсурдными, выдуманными «палачами из НКВД» с целью посадить и расстрелять как можно больше граждан.

Разумеется, это откладывается в общественном сознании. Но насколько невинны жертвы политических репрессий, наглядно видно на примере Н.И. Бухарина.

Излюбленный аргумент хрущёвско-горбачёвско-ельцинских обличителей Сталина — насчёт уничтоженной «ленинской гвардии». Дескать, разве могли бывшие лидеры большевистской партии вдруг взять и предать то дело, которому служили? Как известно, критерием истины является практика. В конце 1980-х годов сама жизнь поставила эксперимент, показавший, что предательство «сверху» вполне осуществимо. То, что сделали со страной лидеры «перестройки», почти дословно совпадает с признаниями их духовных отцов.

ИАЦ

***

Окончание статьи следует.

Источник.

ss69100.livejournal.com