Зміст



Потому что я не мог остановиться из-за Смерти (479) Эмили Дикинсон — Стихи

Потому что я не мог остановиться из-за Смерти —
Он любезно остановился для меня —
Повозка держалась, но только Мы —
И Бессмертие.

Медленно ехали — Он не знал спешки
И я убрал
Мой труд и досуг тоже,
За Его Вежливость —

Мы прошли Школу, где Дети ссорились
На перемене — в кольце —
Мы прошли Поля созерцания зерна —
Мы миновали заходящее солнце —

Вернее — Он прошел мимо нас —
Роса трепетала и знобила —
Только для паутинки, моего платья —
Мой палантин — только для тюля —

Мы остановились перед Домом, который казался
Вздутием земли —
Крыша была едва видна —
Карниз — в земле —

С тех пор — это Века — и все же
Кажется короче, чем День
Я впервые догадался, что Головы Лошадей
Были к Вечности —

Бессмертие

Я чувствую как это делала Эмили Дикинсон, проводя своим бледным пальцем по каждой травинке, затем лаская каждый корешок в глубинах первозданной земли, каждый кончик щекочет нежное небесное подбрюшье. Я чувствую себя Эмили, которая одна в своей комнате, аккуратно сложив руки на коленях, и вечно ждет, когда один из этих двух дагерротипов забальзамирует ее драгоценную душу.
        В моем наиболее настроенном состоянии настоящее представляет собой пару крыльев, вечно простирающихся во всех направлениях, спокойно хлопающих, хлопающих спокойно. Но как только я замечаю, как я счастлив, как близко к солнцу, тут же падаю на задний план той же проклятой картины, что и всегда.
        Если бы я мог сейчас протянуть вам руку, вы бы ее взяли? Как вы думаете, как это будет ощущаться? Теплый, мягкий и уверенный? Или как у Эмили: липкий и ломкий, как затвердевшая паста? Не такими ли вы представляете ее руки? Посмотрите еще раз — они были такими, иначе она никогда бы, никогда бы не написала этих стихов.
 

Об этом стихотворении: «Это стихотворение взято из серии стихотворений в прозе о «больших идеях», написанных в период, когда у меня были проблемы с письмом. Я попробую начать с заголовков, с больших абстрактных понятий и посмотрю, к чему они ведут. В итоге они привели к нескольким подобным статьям, которые будут опубликованы в сборнике Omnidawn в конце этого года». Крейг Морган Тайчер

Жизнь и Смерть

                                   Жизнь

Я увидел ярко горящую свечу в комнате!
Занавески с бахромой изящно откинуты назад, 
Окна кристально чисты!
На щедром очаге
Сообразительность и булькающий Смех
    Сверкала и танцевала
    Сверкала и гарцевала,
И музыка пылающей сцене  придавала бодрости.
Это было милое зрелище, 
Так полон жизни, любви, света!

                                   Смерть 

И вдруг я увидел тучу мрака
Сформировавшуюся в комнате:
Серо-голубой туман заволок окна 90 90 9005
Затем из теней появился Ужасный Образ,—
Свеча погасла!

У меня свидание со Смертью

У меня свидание со Смертью
На какой-то спорной баррикаде,
Когда Весна возвращается с шелестящей тенью
И яблоневый цвет наполняет воздух —
У меня свидание со Смертью
Когда Весна возвращает синие дни и ярмарку.

Может быть, он возьмет меня за руку
И поведет меня в свою темную страну
И закрою глаза и затаю дыхание —
Может быть, я еще пройду мимо него.
У меня свидание со Смертью
На изрезанном склоне обшарпанного холма,
Когда в этом году снова придет Весна
И появятся первые луговые цветы.

Бог знает, лучше было бы быть глубоким
Укутанный в шелк и надушенный пух,
Где любовь пульсирует в блаженном сне,
Пульс близок к пульсу, и дыхание к дыханию,
Где дороги тихие пробуждения…
Но я У меня свидание со Смертью
В полночь в каком-нибудь пылающем городе,
Когда Весна снова отправится на север в этом году,
И я верен своему слову,
Я не подведу это свидание.

Поэзия смерти | Житель Нью-Йорка

Джейн Кеньон и я почти избегали брака, потому что ее вдовство были так давно, была ли между нами такая коренная разница в возраст. И все же сегодня двадцать два года, как она умерла от лейкемии, в сорок семь — а подхожу к девяноста. Я был первокурсником средней школы и решил писать стихи за пять лет до рождения Джейн. Она закончила начальная школа в 1958, год, когда я устроился учителем в ее дом город Анн-Арбор. Со мной приехали моя жена Кирби и мой сын Эндрю; мой дочь Филиппа родилась через три года. Брак рухнул спустя десятилетие, и я пережил пять жалких лет распущенности и выпивка. К нашей бесконечной удаче, Джейн и я нашли друг друга и, три года спустя я бросил преподавать, и мы переехали в Нью-Гэмпшир. Мой дети приехали на восток для получения образования и остались здесь, как наши соседи. За двадцать лет с ней все в моей поэтической истории случилось снова, на этот раз с Джейн: ее первое стихотворение в

Когда мы точно знали, что она вот-вот умрет, она сказала мне местонахождение ее неопубликованных стихов, и я прочитал их впервые время. Они были ослепительны, и я отправил их по факсу на номер

Поэзия начинается с элегии, в конце концов, когда Гильгамеш оплакивает смерть своего спутника Энкиду, наблюдая, как из шеи Энкиду выползают черви. Гомер воспевает героев, гибнущих в бою, и Приам плачет, видя тело своего сына Гектора проволокли вокруг стен Трои. Вергилий следует Эней от кладбища Трои до основания Рима, погребальный костер Дидоны горит в пути. В XV веке поэзия эмигрировала из Англии Чосера к северу от шотландцев, где Уильям Данбар написал свой элегию творцам — по-гречески поэт — «творец» — и скорбел о двадцать пять мертвых и умирающих шотландских поэтов. Ни строчки от них не осталось. В «Плач по Макари», — пишет Данбар:

Я, что в хейле, весе и радости,

Нахожусь сейчас в трублите с гретом сейкнесом,
И феблитом с бесплодием;
Timor mortis возмущает меня.

Он нетерпеливо пожирает
Благородный Чосер, муку макариса,
Монах Бери и Гауэр, все три;
Timor mortis возмущает меня.

Он Слепой Хари и Сэнди Трейл
Слейн со своим смертоносным градом,
Кухилк Патрик Джонстоун может и не сбежать;
Timor mortis беспокоит меня.

Рефрен переводится как «страх смерти смущает меня», но conturbat более жесток, чем «смешивает». Через несколько лет, в Шекспировский английский, умирает Гамлет, умирает Лир, умирает Просперо. В Мильтона «Lycidas», гласные плача золотые, как эротические по звучанию как в «Потерянном рае», но скорбь формальная, а не интимная; литературный, а не буквальный. «In Memoriam» Теннисона воплощает скорбь перед разрешить его с помощью богословия. Самый глубокий или самый скорбный американец плач Уитмена о Линкольне: «Когда сирень в последний раз во дворе Блум». Великая элегия семнадцатого века, уходящая корнями в лучшими стихотворениями на английском языке является «Правосудие» Генри Кинга:

Прими Святилище моего мертвого Святого,
Вместо Могилы эту жалобу;
И чтобы сладостные цветы увенчали твой катафалк,
Получи россыпь плачущих стихов. . .

Его невеста умерла в возрасте двадцати лет: «Вряд ли ты видел столько лет / Как день расскажет часам. . . Почти в ста строчках, Четырехстопные куплеты мчатся со страстью горя, Король смотрит вперед к собственной смерти и неизбежному воссоединению с невестой. Это не компенсаторный.

Спи на моей

Любви В твоей холодной постели
Никогда не тревожься!
Моя последняя спокойная ночь! Ты не проснешься
Пока меня не настигнет судьба твоя:
Пока старость, или горе, или болезнь не должны
Женить мое тело на этой пыли
Оно так любит; и наполни комнату
Мое сердце хранит пустоту в твоей Могиле.

Когда мы с Джейн вместе жили в Нью-Гэмпшире, мы дорогих друзей и кузенов. Эдна Пауэрс, внучка моего брат дедушки, был прихожанином христианской церкви Южного Данбери. Церковь — ласковая, большая, теплая, откровенная. Она умерла, в ее конце пятидесятых, на операционном столе в госпитале Франклина. я читал Генри «Казнь» Кинга вслух.

Когда смерть публичная, как президент, или такая личная, как любовник, захлестывает нас, оно само говорит в некропоэтике элегии, будь предметом двадцатипятилетняя невеста, или Энкиду, или Эдна Пауэрс, или Слепой Гарри, или Авраам Линкольн или Джейн Кеньон. «Экзекуи» снова составил мне компанию, когда Джейн умерла.

Когда мне было девять или десять, дедушка Уилфред почувствовал боль в спине в Похороны кузины Нэнни. Мы похоронили его через пять месяцев. я проснулся в Ночью я слышу, как заявляю: «Теперь смерть стала реальностью». Мой первый стихотворение в двенадцать лет было «Конец всего». В какой-то момент я решил, что если мы льстили смерти, она могла нас пощадить, поэтому я написал «Хвала смерти». Между двумя годами обучения в Оксфорде я вернулся в Соединенные Штаты для учебы. собственная свадьба. Мои бабушка и дедушка из Нью-Гэмпшира не смогли приехать — год до этого у моего дедушки случился сбой в сердечном клапане. на следующий день после свадьбы, перед отплытием в Англию, у нас с Кирби было всего день, чтобы поехать на ферму, где я провел лето своего детства, слушая рассказы дедушки, каждый день сенокосничая с ним, есть куриное фрикасе моей бабушки или красный фланелевый хэш для ужин.

Через три дня мы с Кирби сели на «Королеву Елизавету» и отправились в Англию. и Оксфорд. В марте письмо авиапочтой от моей матери прибыл — нужно было запланировать трансатлантические телефонные звонки — сообщить мне что моя семья хоронила моего дедушку. В нашей квартире на Банбери-роуд, для сезона я сидел за своим столом и писал «Элегию Уэсли Уэллсу», яростно ямб, делающий его высшей точкой умирающего мира. «Скоро я уйти, чтобы пересечь бугристое море / И снова пройтись среди знакомых холмов / В темном Нью-Гэмпшире, где просыпается его вдова».

Через два с половиной года после нашей свадьбы Кирби родила. когда ребенок оказался мальчиком, мы назвали его в честь нас с отцом Дональдом Эндрю Холл. Мы бы назвали его Эндрю. Каждую ночь я с удовольствием дал ему его 2 A.M. Бутылка . Каждый день я работал над стихотворением под названием «Сын мой». Мой палач». New Yorker опубликовано это, антолог поместил его в учебник колледжа, преподаватели назначили его, и для сборники учебников десятилетий переиздавали его. Я был парнем, чей сын привязал его к электрическому стулу.

Сын мой, мой палач,
Я беру тебя на руки,
Тихо и мало, и просто шевелится
И кого мое тело согревает.

Сладкая смерть, сынок, наш инструмент
Бессмертия,
Твои крики и голод документ

Наше телесное разложение.

Нам двадцать пять и двадцать два,
Которые, казалось, жили вечно,
Узреть в тебе непреходящую жизнь
И начать умирать вместе.

В первую осень Эндрю Кирби поступила на последний курс колледжа. Мы поженились после ее первого года обучения. Я накормил Эндрю завтраком, пока он мать посещала занятия и училась или писала статьи в библиотеке. Я дал купала его, играла с ним, меняла пеленки, укладывала его утренний сон, снова сменил подгузники, погулял с ребенком на мое плечо, и дал ему еще одну бутылку. В полдень меня сменил Кирби. я нравилось быть мамой на полставки, оставаясь при этом отцом моего палач.

Моему отцу 6 декабря 1955 года исполнилось пятьдесят два года. Он умер от рака легких, две недели спустя, и мы похоронили его, в канун Рождества, в Кладбище Уитнивилль в Хамдене, Коннектикут, в квартале от дома, где он вырос в. За семь месяцев его смерти я проехал два часа до видеться с ним раз в неделю. Он не мог прямо говорить о своем приближении. смерть. Низким голосом, надтреснутым и дрожащим, он пробормотал: что-либо . . . должно произойти. . . мне . . ». Неделю за неделей я наблюдал, как его кожа бледнела, он становился слабее. Моя мать, Люси, потерла его лысеющая голова. Он умер за несколько часов до одного из моих еженедельных посещений.

Все были на похоронах моего отца. Моя бабушка взяла поезд из Нью-Гэмпшира, из крохотного депо Гейла, три четверти в миле от фермы. На ней было воскресное черное платье. Кирби принес Эндрю, и я помню, как он играл с пластиковым игрушечным телефоном. Мой мать, вдова пятидесяти двух лет, много ночей не спала месяцы. Она прожила бы почти до девяноста одного года, не встречаясь ни с кем мужчина. Было холодно, когда мы хоронили его в ранней темноте.

Много месяцев спустя я работал над «Сочельником в Уитнивилле». я использовал строфу Томаса Грея, если не ритмы, из «Элегии, написанной в Загородный погост». Это было лучшее стихотворение, которое я написал, и оно оплакивало что мой отец никогда не делал того, что хотел. «То, что я должен был мисс, — сказал ты на прошлой неделе, — или думал, что должен, у меня перехватило дыхание». Я решил, что до конца жизни буду делать то, что хочу. делать. Я отправил стихотворение на Kenyon Review , престижный литературный журнала своего времени, и Джон Кроу Рэнсом принял его, назвав «благочестивый».

Собственные некропоэмы Джейн начались после смерти ее отца. Во время его рака она и я полетел из Нью-Гемпшира в Мичиган и вместе с ее матерью взял получается не спать всю ночь рядом с ним. Вскоре после его смерти Джейн стихи посетили мою почти смерть. За два года до ее лейкемии я потерял половина моей печени в рак. Мой хирург сказал, что после такого операции, мужчина моего возраста имел тридцать процентов шансов прожить пять годы. Мы плакали, когда ехали домой из больницы. Она показала мне свое стихотворение «Фараон», когда я лежал в постели, восстанавливаясь после операции:

Я проснулся ночью, чтобы увидеть твою
уменьшенную массу, лежащую рядом со мной—
тебя на спине, как саркофаг
, когда твои ноги поддерживали покрывало. . . .
Вас окружали вещи, которые могут вам понадобиться в следующей
жизни: расческа и очки,
вода, книга и ручка.

«Все в порядке?» — сказала Джейн, тревожно склоняясь надо мной в спальне. полулегкий. У Джейн была привычка повторять сложное предложение с более тяжелый акцент. Она снова сказала: «Это хорошо ?» «Это прекрасно стихотворение, — сказал я, закончив его. Я сделал паузу и добавил, что да, это было удивительно читать о собственной смерти, я так привык писать о других люди. Когда я был еще худым после химиотерапии, она показала мне черновик «Иначе» начало:

Я встал с кровати
на двух крепких ногах.
Иначе могло бы быть
. Я съел
каши, сладкое
молоко, спелый, безупречный
персик. Возможно,
было иначе.

Когда она показала мне стихотворение, оно закончилось двумя строфами позже: «Но однажды я знай, / может быть и иначе». Интересно, подозревала ли Джейн, что я изменить слово; часто мы пересматривали друг друга. Я зачеркнул «может» и написал «будет». Так оно и было, но не так, как мы предполагали.

Когда двадцать с лишним лет спустя нью-йоркский композитор Гершель Гарфейн поставил несколько моих стихов на музыку для тенора и фортепиано, он упомянул мое имя когда он посетил медицинскую школу в Колумбии. «Ах, да», а врач-педагог рассказала Гарфейну. «Мы используем его». После того, как я опубликовал свою книгу стихи о смерти Джейн, многие медицинские школы использовали меня. Иногда они предложили мне прочитать их студентам и ответить на вопросы. Дважды, Университет штата Юта отправил меня из Нью-Гэмпшира в Солт-Лейк-Сити, чтобы читать мои стихи на медицинском факультете. Я рассказал студентам-врачам о наших онколог Крис Дони в Сиэтле, где Джейн пересадили костный мозг. пересадка. Доктор Дони разделял страдания Джейн и мои собственные. муж и любовник. После успешной пересадки и нашего возвращения в Нью-Йорк Хэмпшир, когда лейкемия Джейн перехитрила ее новый костный мозг, доктор Дони улетел по пересеченной местности на похороны Джейн.

Истории умирания и смерти раньше находились вне медицинского дискурса. Смерть была медицинской неудачей, и врачи сосредоточились на еще не умерших. Затем, во второй половине ХХ века, внимание было обращено на единственное событие, общее для всех. В 1967 году в Англии врач Сисели Сондерс основала хоспис Святого Христофора не для того, чтобы продлевать жизнь но утешить умирающего. Смерть и горе были предметом интимных Анализ в книге Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и Умирающий.» Постепенно мы научились думать и говорить о страшном неизлечимых страданий. Паллиативная помощь стала медицинской профессией, и умирающий предмет лирического и повествовательного внимания. Колумбия предлагает степень магистра в области нарративной медицины, под руководством доктора Б. Рита Харон. Доктор Йельской школы медицины Анна Райсман. процитировал последнее стихотворение Джейн «Больная жена» в NPR, в котором говорилось, что врачи до сих пор «не очень понимаю, через что проходят пациенты». Ира Байок написал «Умирая Хорошо. » Атул Гаванде «Существование Смертный» был бестселлером в течение года. Каждый сезон добавляет в литературу умирающий. Некропоэтика включает некромемуары. Молодой нейрохирург Пол Каланити писала: «Когда дыхание становится Воздух» когда он умирал от рака в тридцать шесть лет. Пораженный множественными опухолями, он продолжал оперировать больных. Умирая, он сделал свои страдания в разрушительные мемуары. В прошлом году в Американский журнал Медицинская ассоциация , доктор Джед Майерс, психиатр, который живет и работает в Сиэтле, написал «Поэзия Компания» после того, как он наблюдал, как его отец умер в течение шести месяцев от глиобластомы. Он цитаты из моих стихов о смерти Джейн, затем из моего друга Кристиана Виман, который десятилетиями страдал множественными раковыми заболеваниями. Майерс заканчивается обращаясь к медикам. «Поручаю тебе, товарищ врач, прагматически бесполезное лечение под названием поэзия , мы могли бы меньше оставлять наших пациентов в одиночестве, когда наше лекарство оставляет нас всех один. »

Прежде чем стать моей ученицей, Джейн жила тихой сельской жизнью, за пределами суеты Анн-Арбор. Ее родители были музыкантами, и она вырос в доме, полном книг. В младших классах она начала писать стихи и вести дневник. Она поступила в Мичиганский университет, завалил биологию, бросил учебу, устроился на работу, вернулся на специализацию по французскому языку, выучился на учителя, перешел на английский и прослушал курс лекций в Йейтс и Джойс. В следующем году она подала заявку, чтобы взять мои стихи. мастерской, и большинство присланных ею стихов были легкими и фантастическими, привычка момента, которую Роберт Блай назвал «легким сюрреализмом стихов». И все же одно из ее стихотворений было мрачнее и сильнее. Она писала о попытках привлечь внимание своей больной бабушки, приближающейся к больнице кровать «как молодая медсестра с иглой». Образ привел ее в мой класс и изменили нашу жизнь навсегда.

В первые три года нашего брака, когда мы жили в Анн-Арборе, она работала над стихами в основном, когда я улетал за город, чтобы писать стихи чтения. Когда я был дома, мое присутствие, казалось, мешало ей. В новом Хэмпшир, впервые она работала над стихами каждый день. Вот она не было ни работы, ни местного прошлого, ни друзей. Мы были друг у друга, у нас были наши дом, у нас был свой пейзаж, у нас были мои кузены в маленьком белом обшивочная церковь. Каждый день был посвящен друг другу или созданию стихи. Она предварительно написала о заселении мое место, моя история. Она видела или воображала, что видела, как мои предки бродят по нашей кухне. Она плыл в космосе, как астронавт, отделившийся от корабля-базы, или был она прикреплена? Она нашла в сарае длинные седые волосы женщины.

Поэт из Анн-Арбора переехала в Бостон, женщина возраста Джейн, которая принадлежал Поэтическому кооперативу Алисы Джеймс. Джойс Пезерофф нанята Джейн и Кооператив опубликовали свою первую книгу «Из комнаты в комнату». в 1978 году — начало поэтической карьеры. Джейн и Джойс начали журнал поэзии, Green House , обращаясь к своему поколению молодых поэты. Прошло восемь лет, прежде чем Джейн написала еще одну книгу, вторую из четыре, но когда она публиковала новые стихи в журналах, она пришла к национальное внимание. Я помню, когда New Yorker купил свой первый стихотворение Джейн «Думая о мадам Бовари.

В год, когда Джейн опубликовала свою первую книгу, я седьмое — вот с чем ей пришлось смириться. «Пинать Листья» был для меня прорывом, черпающим свою силу в экстазе женитьба на Джейн и переход от преподавания в университете к жизни в Нью-Йорке. Хэмпшир. Моя пресная первая коллекция, в 1955, был переоценен. Когда последовала вторая книга — и третья, и четвертая, и пятая а шестое — никто не обратил особого внимания. (Непосредственно перед «Kicking» я опубликовал прозаические воспоминания о старых поэтах. Найдены дружелюбные рецензенты парадоксально, что автор «Вспоминая поэтов» когда-то был многообещающий поэт.) «Пинать листья» много раз переиздавался, продавая в итоге в десять раз больше копий, чем мои первые шесть названий вместе взятых. Женившись на Джейн и вернувшись к старым источникам, я нашел себя как поэта.

Тем временем репутация Джейн росла, стихотворение за стихотворением и книга за книгой. книга. Три-четыре раза в год она занималась с Пезеровым и Элис Мэттисон, который публиковал рассказы в New Yorker и возвращался из триумф мастерской с тремя женщинами. Я наблюдал за ее волнением и прогресс с радостью и завистью.

На протяжении десятилетий мы с ней писали то, что можно было бы назвать одним и тем же своего рода стихотворение. Это были верлибры — в основном короткие стихотворения, состоящие из строк, в основном одинаковая длина, нежные ритмы с сильными enjambions и ассонанс дифтонгов. Мои самые ранние стихи, задолго до того, как мы с Джейн узнали друг друга, были рифмованы и метричны. Через десять лет после смерти Джейн любви к Томасу Харди и семнадцатому веку я написал метрическую стихи снова, многие из них о Джейн. Но в середине моей жизни Я импровизировал, как Джейн, чувственный звук без размера.