Творчество А.А. Блока после Октября 1917 года
Февральскую революцию Блок принял с воодушевлением. Он прибыл в Петербург, где был назначен редактором стенографического отчёта Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию противозаконной деятельности царского правительства.
Время решающих перемен наступило в октябре 1917 года. Блок поверил в «очистительную силу» революции. В январе
1918 года — в течение одного месяца! — он создал поэму «Двенадцать», стихотворение «Скифы» и публицистическую статью «Интеллигенция и Революция». В это время он был назначен членом правительственной Литературно-художественной комиссии по изданию классиков литературы, с марта начал работать в Репертуарной секции Петроградского Театрального отдела Наркомпроса, а в сентябре был приглашён к сотрудничеству в издательстве «Всемирная литература».
Революция в романтическом представлении поэта — вихрь, буря — «сродни природе». Очистительные силы революционной трагедии примиряли Блока с невосполнимыми разрушениями и потерями в области культуры: «Не бойтесь разрушения кремлей, дворцов, картин, книг.
Стихотворение «Скифы» (1918) начинается почти чеканно, с резкого противопоставления «вас» и «нас»:
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!
«Тьмы» противопоставляются «мильонам». Речь идёт об общей судьбе разных народов на огромном евразийском континенте. Вот как ёмко характеризуется их взаимосвязь:
Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
Для Блока послереволюционная Россия стала центром притяжения мировых сил. Отсюда предвидение возмездия, которое свершится, если Европа посягнёт на Россию.
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью, и с любовью!
За этой строфой идёт центральная часть стихотворения:
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжёт, и губит!
Поэт призывает прекратить войну: «.
..от ужасов войны / Придите в мирные объятья!»
В статье «Интеллигенция и Революция» Блок выразил своё понимание революции: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и — по-новому — великой». Российская история последнего десятилетия, мировая война представлялись Блоку «как долгая, бессонная, наполненная призраками ночь». Он видел цель революции в том, чтобы переделать всё, изменить жизнь. «Она сродни природе. <…> Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несёт новое и неожиданное…» В революционной буре происходит много того, что не нравится образованным людям. «Что же вы думали? <…> …что так “бескровно” и так “безболезненно” и разрешится вековая распря между “чёрной” и “белой” костью, между “образованными” и “необразованными”, между интеллигенцией и народом?» По Блоку, обязанность художника заключается в том, чтобы «видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит “разорванный ветром воздух”».
Революционная эйфория прошла быстро. Гражданская война и начало нэпа поэтом воспринимались как спад «революционной волны». Его разочарование в произошедшем прозвучало в последнем стихотворении «Пушкинскому Дому» (1921):
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.
Ю. Анненков вспоминал, что в последний год жизни разочарование Блока было особенно открытым. «Я задыхаюсь, задыхаюсь! — повторял он. — И не я один, вы тоже! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!» Блок почти не писал в это время новых стихов, пребывал в депрессии, ощущал острый разлад с действительностью. Он был тяжело, смертельно болен. Попытки вывезти его лечиться за границу оказались безуспешны.
Умер Александр Блок 7 августа 1921 года и был похоронен на Смоленском кладбище в Петрограде, а в 1944 году — перезахоронен на Волковой кладбище.
Два поэта и музыка революции. Cеребряный век оплавлен пожаром
- Информация о материале
- Просмотров: 21554
1917 год подвел черту не только под императорской, а затем и под либеральной россией, но и под целой эпохой в истории русской культуры. То, что происходило в литературе, в живописи, в архитектуре после 1917-го, можно называть расцветом русского авангарда, можно – временем новых ярких поисков. Но декаданс и богоискательство предыдущих двадцати лет остались в прошлом.
В блистательной плеяде поэтов начала XX века не было более яркой звезды, чем александр блок. не менее известен был и константин бальмонт – самый солнечный и жизнелюбивый из русских декадентов. К ним прислушивались, как к пророкам, искали в звучных строках отголоски тайн мироздания.
В этой паре Константин Дмитриевич – старший.
В начале ХХ в. он выступал сразу в двух взаимоисключающих амплуа. С одной стороны – известный декадент, который «мечтою ловил уходящие тени». Он – выше земной суеты, в стороне от политической борьбы. В его стихах ценители отмечали плавность и изысканную туманность образов. Но тот же самый
Наш царь – убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, – час расплаты ждет.
Кто начал царствовать – Ходынкой,
Тот кончит – встав на эшафот.
Вот такое пророчество.
Николая II он воспринимал как личного врага:
А, низкий деспот! Ты навек
В крови, в крови теперь.
Ты был ничтожный человек,
Теперь ты грязный зверь.
Революция для Бальмонта значила больше, чем мимолетное увлечение. В литературу он пришел через народничество. Семиклассником ему пришлось оставить Шуйскую гимназию из-за участия в нелегальном кружке. Юный поэт, дворянский сын, печатал и распространял прокламации «Народной воли», звал Русь к топору… Через несколько лет по той же причине его исключили из Московского университета. Арест, Бутырка, подпольные заседания – так продолжалась мятежная юность. «Революции делаются Бальмонтами и держатся Брюсовыми», – напишет Марина Цветаева. На взлете своей литературной славы Бальмонт воспевал рабочее движение:
Кто не верит в победу сознательных смелых рабочих,
Тот играет в бесчестно-двойную игру.
Он чужое берет, – на чужое довольно охочих, –
Он свободу берет, обагренную кровью рабочих, –
Что ж, бери, всем она, но скажи: «Я чужое беру».
Неудивительно, что за такими стихами последовала эмиграция из царской России. И триумфальное возвращение, когда режим стал либеральнее. Его считали наивным, нередко высмеивали в пародиях. Не искали глубокого смысла за звучными и напевными строками. «Большой, конечно, поэт, но раб слов, опьяняющих его», – писал Горький. А сам Бальмонт провозглашал горделиво: «Я – изысканность русской медлительной речи…»
Александр Блок, напротив, в молодые годы не был замечен в борьбе против самодержавия. В отличие от Бальмонта, он не участвовал в студенческих движениях, не слишком увлекался Марксом. Стихи социальной направленности иногда появлялись среди его лирических массивов (одно из ранних таких стихотворений – «Фабрика»). Но на плакат его строфы не годились, построенные на мотиве неоднозначности, на полутонах. Они загадочны, а не декларативны:
– Все ли спокойно в народе?
– Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
Трактовать эти строки можно по-разному, хотя проклятий в адрес царя здесь точно нет. Но во дни революции 1905-го он, как и Бальмонт, ходил по Невскому с красным флагом. К тому времени поэт давно искал художественную правду за пределами канонов символизма. Можно назвать и «На поле Куликовом», и грандиозную поэму «Возмездие» – попытками осмыслить ход истории, ее тайные пружины.
В годы Первой мировой, которую тогда называли Великой войной, Блок надел военную форму. К зиме 1917-го война изранила его душу. И Февральскую революцию он встретил с воодушевлением – как праздник свободы и мира. Мира!
Проблема «войны до победного конца» разделила поэтов, которые могли бы стать единомышленниками. Бальмонт считал, что нужно сражаться, он, в отличие от многих, не отказался от патриотических порывов первого года войны.
На фоне революции
Сразу после Февраля Бальмонт опубликовал несколько приветствий победившему народу. А его «Свободную Россию» даже исполняли как революционный гимн.
Но в будущее он смотрел с тревогой, а к лету и вовсе разочаровался в поэзии мятежа. «В сердце моем глубокое спокойствие от доверия Богу и Судьбе. Три-четыре дня тому назад – или когда? – узнав, что русские начали бегство, я пережил такую боль, что уже ничто меня, кажется, не взволнует. Вся наша Армия дрогнула. Что будет, не знаю. Кровавый пожар начался и придет», – так пророчествовал Бальмонт в те дни. Революционная эйфория еще владела умами богемы, когда поэт уже писал не только с тревогой, а и с отчаянием:
Этим летом – униженье нашей воли,
Этим летом – расточенье наших сил,
Этим летом – я один в пустынной доле,
Этим летом – я Россию разлюбил.
Это написано еще до Октября! Летом! И написал эти строки не монархист, а революционер. Или уже не революционер, а консерватор?
А Блок, аполитичный Блок, тем временем на выборах в Городскую думу голосует за социалистический блок – и дело тут не в каламбуре.
Он отдал предпочтение эсерам и меньшевикам. Причем меньшевиков он путал с большевиками, а последних уважал за антивоенные декларации. В любом случае свержение самодержавия внушало ему надежды. Он даже заглянул на I съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.
Октябрь, несмотря на промозглую погоду, вернул Блоку вдохновение. И тут лучший свидетель – Владимир Маяковский: «Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: “Нравится?” – “Хорошо”, – сказал Блок, а потом прибавил: – У меня в деревне библиотеку сожгли».
О библиотеке он не сожалел. Всматривался в стихию. В феврале 1918-го в лево-эсеровской газете «Знамя труда» появилась статья Блока «Интеллигенция и Революция», написанная изобретательно и остро. Там есть и отклик на проблему уничтоженной библиотеки. «Почему дырявят древний собор? – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.
Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.
Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью.
Все так. Я знаю, что говорю. Конем этого не объедешь».
В этой статье увидели недобрый упрек интеллигенции, пострадавшей от смуты. Но для Блока важнее было ощущение надежды: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и – по-новому – великой. В том потоке мыслей и предчувствий, который захватил меня десять лет назад, было смешанное чувство России: тоска, ужас, покаяние, надежда». После этой статьи многие литераторы объявили ему бойкот – от крайне правого Мережковского до Анны Ахматовой. И даже красный Илья Эренбург выступил с публичной отповедью.
Блок прославлял революцию как никто – причем, не по партийной разнарядке.
И не получил за эту статью ни власти, ни золота, ни привилегий. Он воспринимал реальность в необычном, усложненном ракурсе. Внешняя канва событий казалась ему второстепенной, поэт старался разобраться в подтексте. Даже голод не превратил его в прагматика. Революцию он воспринимал как некое преображение мира, очистительный апокалипсис, который вызывает и страх, и восхищение. И не побоялся отождествить себя с новой властью, хотя прекрасно понимал, что она далека от совершенства: «Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью. <…> Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию».
А что же Бальмонт? Несколько лет спустя, уже в эмиграции, он вспоминал о своем поведении в те дни: «В Политехническом музее, в Москве, при многочисленной публике, когда Троцкий только еще грозился убийствами, я сказал, что в достойном обществе такого негодяя истребили бы немедленно за одну только угрозу основать правление на убийстве.
Аудитория покрыла мою речь рукоплесканиями, – и только». Пожалуй, поэт преувеличивает. Вряд ли он напрямую публично выступал против Троцкого после Октября. Но очевидно, что ему хотелось бросить обвинения в лицо грозному Народному комиссару по военным и морским делам.
Христос в Петрограде
Поэма «Двенадцать» перевела революционную сумятицу в измерение классической литературы. Она производила сильнейшее впечатление в том числе и потому, что Александр Блок отнесся к Октябрю серьезно. Разглядел в лихой метели вселенский, библейский смысл. Писал он «Двенадцать» в январе 1918-го – когда многие еще и охнуть не успели после Октября. Блок благословил революцию, от этого трудно было отмахнуться. Кто-то воспринял эту весть восторженно, другие – с возмущением. Революция отрыла стихию «массового человека», к которой Блок прислушивался давно. Потому он и избрал для поэмы сюжет из криминальной хроники, а для «напева» взял уличные куплеты, частушки, мелодии блатного угара, перемешанные с «нежной поступью надвьюжной»… Получилась музыка революции.
Поэма, в которой революционная реальность не приукрашена. Там и убийства, и грязь… Но главное – буйный народный дух выпущен на волю.
Но чем дальше, тем больше он впадал в сомнения и метания. А. В. Луначарский вспоминал, как Блок говорил ему: «Хочется постараться работать с вами. По правде сказать, если бы вы были только марксистами, то это было бы мне чрезвычайно трудно, от марксизма на меня веет холодом; но в вас, большевиках, я все-таки чувствую нашу Русь, Бакунина, что ли. Я в Ленине многое люблю, но только не марксизм». Публикация «Двенадцати» перевернула судьбу Блока, разрушив многолетние дружеские и общественные связи. З. Н. Гиппиус записала в своем дневнике: «Для памяти хочу записать «за упокой» интеллигентов-перебежчиков, то есть тех бывших людей, которых мы более или менее знали и которые уже оказываются в связях с сегодняшними преступниками». Имя Блока стояло в этом списке под вторым номером.
Бальмонт столь громких поэм в те годы не писал. Внешне он сохранял лояльность большевикам.
Не ринулся к белым во время Гражданской войны. Работал в системе Наркомпроса. «Мне кажется, что Бальмонт, написавший ряд превосходных сочинений, заслужил, по крайней мере того, чтобы иметь кусок хлеба для своего ребенка», – хлопотал за поэта Луначарский. И выхлопотал кое-какие авансы – в том числе за книгу «Песня рабочего молота».
И все-таки при первой возможности тот уехал в Париж… Родственники, оставшиеся в СССР, в письмах просили его не выступать против советской власти, не делать политических заявлений. Но не тут-то было. Он принялся рассказывать об ужасах советской жизни – сначала устно, а затем и в печати: «Коммунизм я ненавижу, коммунистов считаю врагами всего человеческого, всего честного, всего достойного». Эту статью («Кровавые лгуны») многие газеты перепечатали под броским заголовком «Ответ Бальмонта большевикам». В СССР эмигрантскую прессу читали внимательно. С этого времени путь на Родину был отрезан, мосты сожжены. Бальмонта на некоторое время вычеркнули из истории литературы.
Удивительно, что в послевоенное время его снова стали издавать в СССР. Любовь к поэзии иногда побеждает политическую целесообразность.
На чужбине
Во французском захолустье императорская Россия вспоминалась в идиллических тонах. Бальмонт оплакивал разрушение «старого мира». Постепенно ему простили сотрудничество с Наркомпросом. А Блока в эмигрантских кругах считали демоном революции. Но Бальмонт не предал собрата. В одном из писем он рассказал любопытную историю: «Было человек двадцать гостей. <…> Зина Мережковская читала злобные страницы. Я заступился за память Блока, заступился даже за поэму “Двенадцать”, которую нельзя же рассматривать в ее предосудительном применении, но должно в ней видеть блестящее отображение страшного исторического мига, которым тогда был полон весь воздух. Блок слышал дьявольскую музыку и дал ей словесную одежду. В этом есть жертвенность, и Блок запечатлел это своей смертью, которой предшествовала его смертельная ненависть к большевикам… <…> Слушатели все были на моей стороне».
Разве для художника главное – политические заявления? Отдавать Блока на обывательский суд постаревший поэт не желал. Но о советской реальности писал все более яростно и категорично. Отныне Бальмонт воспринимал революцию как нечто противоестественное, как насилие по отношению к природе человека, к культуре, к языку. «Я знаю, что каждое слово большевика, каждое утверждение коммуниста нужно понимать наоборот. Если коммунист издает газету “Правда”, читай: “Ложь”. После трех лет в советской России, где я пробыл со дня большевистского захвата власти до конца июня 1920-го года, и где мы не читали никаких иных газет, кроме большевистских, ибо никаких иных не позволяли печатать, я знаю цену большевистским словам, говоримым и печатаемым под охраной чрезвычайки. В них ложь похожа на истину, а истина похожа на ложь», – таких филиппик он издал немало. Постепенно к горячей публицистике Бальмонта привыкли, даже ГПУ уже не брало в расчет его статьи.
Блок в последние годы жизни, преодолевая болезнь, написал несколько безусловных шедевров.
Бальмонт свои лучшие стихи сложил задолго до революции.
Сквозь кровь и пыль…
В истории литературы они стоят рядом, в одной главе. Символисты. Оба попали в революционную бурю. Один долго ждал и призывал разрушение старого мира, другой относился ко всему без прямолинейной логики, но в революционерах не числился. В 1917-м, когда «кто был ничем, становился всем», они поменялись ролями. Для Блока оказался важнее скрытый смысл революции, Бальмонт видел в ней только насилие и деградацию. Рассудила ли их история? Думаю, ответить можно словами Пушкина: «Ты сам – свой высший суд». Без их судеб и стихов история ХХ в. осталась бы бесцветной. Главное, что у нас есть эпиграф ко всем трагедиям и победам бурного времени:
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
А. А. Блок
Это важнее политических споров.
Сергей Семенов,
писатель, кандидат филологических наук
Рассказы и стихи русской революции – Борис Дралюк
Пушкин Пресс (декабрь 2016)
Amazon США/Великобритания
Русские тексты стихов
утвердить нас во чреве зверя, подтолкнуть нас против его сердцебиения, в то же время бросая вызов общепринятому мнению о том, что русская революция произвела мало литературного искусства, имеющего непреходящую ценность в первые годы своего существования.
… Записи в 1917 , все хорошо переведенные, а некоторые и блестяще, революционны не столько по форме (трудно передать по-английски, в котором нет ничего похожего на чувствительность русского языка к отходу от поэтической традиции), сколько по своей нетерпеливости к процессам время… Дралюк собрал книгу о кризисных ситуациях, написанную авторами, которых застали в роли актеров на мировой арене. Его предыстории и биографии позволяют читателю расслабиться в промежутках между текстами, убеждаясь в том, что у каждого свидетеля был вход и выход, и он играл много ролей — даже несмотря на то, что эта книга ограничивается показом только одной из этих ролей только в одной из ролей каждого актера. семь веков». — Кэрил Эмерсон, 9 лет0011 Times Literary Supplement ( TLS )
«Революционная книга для революционных времен. Некоторым читателям моменты хаоса, вызванные в 1917 , блестящей новой антологии, могут показаться странно знакомыми. Ощущение мира, перевернутого с ног на голову, взгляда во внезапную головокружительную бездну, яростно расходящихся взглядов и дико различающихся предсказаний.
Спустя сто лет после русской революции эта коллекция кажется вдвойне актуальной». — Фиби Таплин, Россия. За пределами заголовков
«Обширная и эрудированная коллекция… Произведения и судьбы этих авторов создают образ надежды и отчаяния, борьбы и изгнания, триумфа и смерти. Даже когда революция пожирала своих писателей, они оставались ее летописцами. Спустя столетие их сочинения — некоторые из них пересматриваются, некоторые воскресают в этом сборнике — могут быть прочитаны как исторические документы, но также и из-за их чистой литературной ценности. На лучших из них стоит клеймо процесса, описанного Кузьминым: «Твердая наждачная бумага отшлифовала все наши слова». — Анна Асланян, 9 лет.0011 Financial Times [Альтерн.]
«[Двусмысленность периода] великолепно представлена в 1917: рассказы и стихи из русской революции , одной из настоящих жемчужин среди столетних книг. Антология, наполовину поэзия и наполовину проза, представляет реакцию русских писателей на первые годы революции, с февраля 1917 года до победы Красной Армии над белыми в конце 1919 года.
жизни, Борис Дралюк собирает мощную смесь новизны, утопизма и эсхатологии». — Роланд Эллиот Браун, 9 лет.0011 Зритель
“ 1917: Рассказы и стихи о русской революции демонстрирует жестокость и неопределенность, царившие, когда старый режим был демонтирован и установлен новый порядок. Настолько сильны голоса, собранные здесь, что их слова способны потрясти и взбудоражить столетие спустя. … Эта захватывающая коллекция застает их на пороге перемен, на краю тьмы, когда они могли так блестяще описать турбулентность вокруг них». — Малкольм Форбс, 9 лет.0011 Minneapolis Star Tribune
«В хороший литературный год, 1917: Рассказы и стихи о русской революции выделялись как мои любимые… Произведения, отобранные и представленные Борисом Дралюком, принимают разные позы… Чтение 1917 похоже на прогулка в зону боевых действий: люди все еще реагируют на то, что только что произошло; история еще не написана. Однако это не книга рассказов из первых рук; вместо этого есть заманчивое эстетическое дистанцирование от ужаса и привлекательности революции.
Все избранные авторы Дралюка мыслящие, чувствующие и творящие люди… Русское письмо сердцем в рукаве: красивое и ищущее, хотя часто и меланхоличное. Ничего подобного нет». — Андре ван Лун, 9 лет.0011 Review 31 (Лучшее за 2016 г.)
«Аккуратно подобранный Борисом Дралюком, с местом для знакомых (таких как Борис Пастернак) и менее известных (сардоническая Надежда Лохвицкая, писавшая как Тэффи), объем разумно баланс между сторонниками Октябрьской революции и теми, кто ею возмущен. … История сделала дураками чирлидеров революции, но слова тех, кто выступал против нее, до сих пор не дают покоя». — Эндрю Статтафорд, The Wall Street Journal
« 1917 », сборник рассказов и стихов, иллюстрирует текучесть мысли русских писателей в период с февраля 1917 г. по конец 1919 г.… В период, охватываемый этим сборником, литература была непредсказуемой; обеспокоен событиями в большом мире, но определенно непредсказуем». — Боб Кант, Scottish Review
« 1917 позволяет нам изучить поэзию и художественную литературу того бурного года… Некоторые произведения переведены Дралюком, но не все.
Это делает книгу еще более приятной, поскольку мы получаем ощущение различия от стихов. В то же время восхищает умение Дралюка подбирать английские рифмы и наклонные рифмы к русским стихам… На протяжении всей книги Дралюк объясняет и характеризует сдвиги, часто резкие сдвиги и даже потрясения, которые временно или постоянно коснулись русских/советских поэтов и поэтов. прозаики… Истории варьируются от юмористических до шутливых, от сатирических до резких и болезненных. Русская литература — одно из великих богатств мира». — Келли Черри, 9 лет0011 American Book Review
«Увлекательный сборник стихов и прозы революционного года». — Чайна Мьевиль в Октябрь: история русской революции
«Иногда появляется книга, о которой вы просто знаете, что она идеально подойдет вам… Мастерски собранная (и часто переведенная) Борисом Дралюком… 1917 была полностью захватывающее, трогательное и исключительное чтение, и оно определенно займет первое место в моем списке книг года».
— Книжные бредни Каггси
«Одним из важных аспектов этого сборника является то, что эти произведения не были написаны задним числом; они были написаны в очень специфический момент истории, улавливая преходящие чувства тех времен. Этот сборник не только собирает воедино самые важные творческие голоса того периода, но и в каждом разделе дается краткая биография писателей — вместе с их судьбой (так мало кто дожил до старости)». — Его тщетные занятия
«Пьесы организованы тематически — и какие темы! Первый раздел, озаглавленный «Украденное вино», посвящен разграблению и уничтожению путем разбивания или перекрытия винных погребов, некоторые из которых имеют огромную ценность. Сначала я подумал, что это узкий вопрос, но это был живой политический вопрос, действие, наполненное символическим значением: что делает революция; для чего это? … В сборнике Цветаевой или Мандельштама, я сомневаюсь, что вино будет выделяться, но шесть стихотворений подряд говорят об этом.
И тогда образ, вопрос повторяется на протяжении всей книги, как в [Блока 9].0011 Двенадцать ]. Умный; полезный.» — Грозовое ожидание
» 1917 задает очень умный вопрос: вместо того, чтобы смотреть на русскую революцию задним числом, почему бы не посмотреть на нее такой, какой она представлялась художникам того времени? Поэты и писатели России принимали участие в революционной борьбе как за, так и против. Они написали свою похвалу, свое осуждение, свои страхи и сомнения. Они не знали, что за этим последует. Эта неопределенность придает этому сборнику стихов и прозы, отобранных редактором и переводчиком Борисом Дралюком, необыкновенную непосредственность… Трудно переоценить этот сборник… Он хорошо составлен, хорошо проработан, интересен и всегда читается». — Журнал Печорина
Нравится:
Нравится Загрузка…
Борис Пастернак | The Book Haven
Главная » Борис Пастернак
Пятница, 13 октября 2017 г.
Большевики на Красной площади, 1917 г. , антология прозы и поэзии, отредактированная и часто переведенная Борисом Дралюком, ответственным редактором Лос-Анджелесское обозрение книг.
Его книга «делает что-то замечательное для события, которое слишком легко увидеть задним числом. Как говорит сам Дралюк, 1917 имеет целью зафиксировать опыт революции среди тех, для кого она еще не стала свершившимся фактом . Мы видим, что для одних это было источником трепета, для других — вдохновения. Но для всех это разворачивалось, и его назначение было неопределенным».
Из интервью с Борисом Дралюком:
обзор с шипами : Считаете ли вы, что многие из этих писателей и поэтов — за исключением таких громких имен, как
Маяковский или Пастернак — были несправедливо забыты за пределами России? А может быть, и внутри России тоже? И если да, то почему, по-вашему, это так?Смешная девчонка: Надежда Тэффи
Борис Дралюк: Вы совершенно правы: многие авторы этого сборника забыты.
О причинах такого пренебрежения нетрудно догадаться. Писатели, бежавшие из Советской России из-за враждебности к большевистскому правлению, а нередко и из-за страха за свою жизнь, сохранили свободу слова, но ценой огромных затрат. Литературные звезды, такие как [Надежда] Тэффи — великий юморист, работа которого вызвала восхищение как Николая II , так и Ленина — писали почти исключительно для изолированной эмигрантской аудитории. Париж стал столицей русской эмиграции, но многие французские интеллектуалы воспринимали членов русской колонии как немодно консервативных и ретроградных; в их представлении эмигранты были, по выражению Набокова
Интереса к переводам новых советских произведений было гораздо больше, чем к меланхолической писанине россиян, отколовшихся от хода истории, предавших себя забвению.
Я процитировал Набокова, спасшего себя от забвения переключением языков. Немногие из его товарищей-эмигрантов смогли совершить этот переход. Пришлось ждать, с одной стороны, краха советской цензуры, а с другой, чтобы переводчики занялись своими делами. Тэффи вернула себе российских читателей после 19 лет91, и только в последнее десятилетие англоязычная аудитория познакомилась с блестящими переводами ее прозы;
Но не только писатели-эмигранты страдают от забвения. По иронии судьбы, некоторые авторы, наиболее восторженно относившиеся к Октябрьской революции, — искренне верующие — были самым тщательным образом вычеркнуты из истории русской литературы. Я имею в виду поэтов, связанных с пролеткультом или движением «пролетарской культуры», чьи стихи первых лет советской власти излучают пламенную убежденность. В последующие годы, когда советская экономическая и литературная политика изменилась, это убеждение сменилось разочарованием. Я включаю в свою антологию творчество трех пролеткультовских поэтов. Даты их смерти – 1937, 1937 и 1941 — говорят о многом.
Остальные читайте здесь.
Теги: Борис Дралюк, Борис Пастернак, Надежда Тэффи, Владимир Маяковский
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи К столетию русской революции: что было до свершившегося факта?
Четверг, 16 июля 2015 г.
Неплохой Живаго?
Омар Шариф, , умерший ранее на этой неделе, был красивым мужчиной и неровным актером. Я была девочкой, когда впервые увидела «Доктор Живаго», , и это произвело впечатление, хотя с тех пор об этом трудно говорить, потому что мои русские друзья не перестают смеяться надо мной, когда я пытаюсь. В любом случае, Лиза Либерман из 3quarksdaily указала на это пальцем:
«Омар Шариф играет русского, а Доктор Живаго снят в основном в Испании британским режиссером, продюсером выступил итальянец. «Тема Лары», сентиментальный лейтмотив, напоминающий о персонаже Джули Кристи , до сих пор можно услышать в лифтах. Но фильм выстоял, в немалой степени благодаря человечности игры Омара Шарифа.
«Начнем с ранней сцены: 1912 год, группа рабочих выходит на улицы Москвы во главе с идеалистом Пашей Антиповым, молодым социал-демократом. Столь же молодой и идеалистичный Юрий Живаго наблюдает за сценой с балкона и становится свидетелем насилия, когда рабочих косят казаки верхом на лошадях.
Паша радикализируется этим событием и становится революционером, набрасываясь на режим, ответственный за такую жестокость, но становится все более безжалостным по мере развития сюжета. Юрий отворачивается, поворачивается внутрь. Каждый новый переворот в России, каждый акт насилия подтверждает его решимость жить, любить и творить. Шариф видит боль в этих задушевных карих глазах. В отличие от Паши или командира партизанского отряда, который призывает его позже в картине, его персонаж никогда не теряет своей человечности, никогда не жертвует своей заботой о людях, их жизнях, их надеждах, их нуждах во имя «справедливости» или какой-то другой абстрактной хороший.»
То же самое можно было бы сказать и о некоторых других центральных персонажах классики Бориса Пастернака , но у меня не было возможности прочитать книгу, пока я не поступил в университет, и я не был на даче Пастернака под Москвой в Переделкино (по нему смоделировано идиллическое Варыкино в книге) и много лет спустя.
Смерть Шарифа вернула меня в кино, но и к Пастернаку, чему я был приятно удивлен, хотя он и умер в Переделкино в 1960 лет, внучке его друга, Ольги Карлайл, удалось встретиться с ним за несколько месяцев до его смерти, и ей удалось получить статью Paris Review «Искусство фантастики № 25» о пережитом. Она описывает свой первый визит к нему домой, с его «сочетанием строгости и гостеприимства»:
Модель для Варыкино.
Дом Пастернака стоял на полого изгибающейся проселочной дороге, спускающейся с холма к ручью. В тот солнечный день на холме было полно детей на лыжах и санках, укутанных, как плюшевые мишки. Через дорогу от дома было большое огороженное поле — общее поле, возделываемое летом; теперь это было огромное белое пространство, над которым возвышалось маленькое кладбище на холме, похожее на фон картины Шагала. Могилы были окружены деревянными заборами, выкрашенными в ярко-синий цвет, кресты были установлены под странными углами, а ярко-розовые и красные бумажные цветы были наполовину зарыты в снег.
Это было веселое кладбище. [Пастернака похоронят на этом кладбище через несколько месяцев. – Ред.]
Я расплатился с водителем и с большим трепетом толкнул калитку, отделяющую сад от дороги, и подошел к темному дому. На маленькой веранде сбоку была дверь, к которой была приколота засохшая, полурваная записка на английском языке: «Сейчас я работаю. Я не могу никого принять, пожалуйста, уходите». После минутного колебания я решил не обращать на него внимания, главным образом потому, что он выглядел таким старым, а также из-за маленьких пакетов в моих руках. Я постучал, и почти сразу дверь открыл — сам Пастернак.
На нем была каракулевая шапка. Он был поразительно красив; с высокими скулами, с темными глазами и меховой шапкой он был похож на человека из русской сказки.
Вне времени.
Все это, конечно, стоит прочитать — это онлайн здесь . У них было несколько воскресных дневных встреч, прежде чем она вернулась в Париж, и за это время он высказал свое мнение о ряде поэтов и авторов, о пьесе, которую он писал, о поэзии, музыке и о том, насколько старомодны0105 Ницше казалось.
А вот что он сказал (ну, частично) о Докторе Живаго:
«Когда я писал Доктора Живаго , у меня было чувство огромного долга перед современниками. Это была попытка отплатить. Это чувство долга было непреодолимым, пока я медленно продвигался по роману. После стольких лет только лирического сочинения или переводов, мне казалось, что мой долг — сказать о нашей эпохе — о тех годах, далеких и все же так близко нависших над нами. Время поджимало. Я хотел запечатлеть прошлое и почтить в «Докторе Живаго» прекрасные и чувствительные стороны России тех лет. Не вернутся ни те дни, ни дни наших отцов и предков, но я предвижу, что в великом расцвете будущего их ценности возродятся. Я попытался их описать. не знаю Доктор Живаго полностью успешен как роман, но при всех его недостатках я чувствую, что он имеет большую ценность, чем те ранние стихи. Оно богаче, человечнее произведений моей юности».
Мировая слава с ним не соглашалась, по крайней мере, не совсем: «… повседневная жизнь для меня очень усложнилась.
Так должно быть везде для известного писателя, но я не готов к такой роли. Я не люблю жизнь, лишенную тайны и покоя. Мне кажется, что в моей юности была работа, неотъемлемая часть жизни, которая освещала в ней все остальное. Теперь это то, за что я должен бороться. Все эти требования ученых, редакторов, читателей нельзя игнорировать, но вместе с переводами они поглощают мое время. . . . Вы должны сказать людям за границей, которые интересуются мной, что это единственная моя серьезная проблема — эта ужасная нехватка времени».
Теги: Борис Пастернак, Ольга Карлайл, Омар Шариф
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи Борис Пастернак о «Докторе Живаго» и «этой ужасной нехватке времени» отключены.
Понедельник, 7 апреля 2014 г.
Нет поездки в Стокгольм. (Фото любезно предоставлено Институтом Гувера)
Весь Интернет гудит от новостей о том, что ЦРУ финансировало Бориса Пастернака классического Доктора Живаго.
За исключением того, что это не новость. Я писал о Пастернаке, удостоенном 1958 Нобелевская премия, которую СССР не позволил ему принять, здесь . Отрывок из статьи 2007 года, посвященной знаменитой книге Пастернака на конференции в Стэнфорде:
Нобелевская молния пришла к Пастернаку как раз вовремя. Вокруг него сгущались темные политические тучи. Без премии поэт мог столкнуться с более явными гонениями — поэт Осип Мандельштам умер в лагере, поэт Марина Цветаева была доведена до самоубийства. Оба были друзьями Пастернака.
Доктор Живаго вышел в Милане. Альбер Камю , получивший Нобелевскую премию по литературе 1957 года, номинировал его на Нобелевскую премию. Однако для рассмотрения книги требовалось издание на языке оригинала. У нерусского издателя было мало финансовых мотивов для публикации книги на русском языке, и огромные препятствия для российских издателей, которым грозило длительное заключение в очень холодном месте или похуже.
В последние годы исследователь Иван Толстой раскрыл подробности того, как ЦРУ финансировало русский перевод книги. Толстой является одним из спикеров на мероприятии в Стэнфорде. Он будет говорить по-русски на панели. Последует обсуждение на английском языке.
Толстой сказал Moscow News в этом году, что «обе стороны во время холодной войны использовали разные методы, но что касается идеологического подрыва советской власти, то американцы всегда использовали открытые методы. Вместо того, чтобы использовать яд, пускать поезда под откос и похищать людей, ЦРУ ниспровергло Кремль с помощью русской культуры, которую Советам было запрещено знать или помнить».
«Благодаря тому, что Пастернак получил Нобелевскую премию, Пастернак не был арестован», — сказал Толстой Радио Свободная Европа в прошлом году. «Этот поступок ЦРУ послужил облагораживанию и спасению Пастернака. Действия американской разведки спасли великого русского поэта».
ЦРУ аналогично издавало Мандельштама, Ахматову и других.
«Такая предосудительная организация — и такие добрые дела», — сказал Толстой «Московские новости» . «Как это за то, что мыслишь зло, а делаешь добро».
На Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году экземпляры «Доктор Живаго » распространял русскоязычный священник в павильоне Ватикана. Сообщается, что земля поблизости была усеяна темно-синей обвязкой. Русские оторвали ее, чтобы можно было разделить книгу пополам, по одной на каждый карман — это была огромная книга, и русские могли предположить, что за ними следят. С самиздат распространение в Советском Союзе, оно добилось известности на подпольном книжном рынке.
Пропустить фильм. Читать книгу.
Пройдет 30 лет, прежде чем книга выйдет в свет на родине. Его запуск ознаменовал собой распад Советского Союза и «варшавского блока» социалистических стран.
[Никита] Хрущев , после своего падения с власти, выразил сожаление по поводу травли Пастернака. По его словам, он доверил это дело другим и только позже понял, когда сам имел возможность просмотреть книгу, что его ввели в заблуждение.
«В связи с «Доктор Живаго » некоторые могут сказать, что мне уже поздно выражать сожаление по поводу того, что книга не была издана», — писал Хрущев в своих мемуарах. — Да, может быть, уже слишком поздно. Но лучше поздно, чем никогда.»
Было известно, что ЦРУ спонсировало другие усилия, такие как издательство YMCA Press в Париже, которое опубликовало Александра Солженицына удивительный Архипелаг ГУЛАГ. Вот что делало работу Ардиса такой удивительной — это не так.
Что нового? The Washington Post статья здесь использует 130 недавно рассекреченных документов ЦРУ, в которых подробно описывается тайное участие агентства в печати, поэтому ее стоит прочитать. Это просто не та молния, какой ее изображают.
Теги: Альбер Камю, Александр Солженицын, Борис Пастернак, Доктор Живаго, Иван Толстой, Никита Хрущев
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи Новости, которые не новости: ЦРУ финансирует Доктор Живаго 9 отключены0012
Среда, 16 января 2013 г.
В 1974 году…
« Джордж Л. Клайн — это человек, о котором вы, вероятно, никогда не слышали, если только не интересуетесь русской философией», — пишет Майкл Макинтайр 901 в «Экстравагантном творении».
Ну, это не совсем так. Те из нас, кто знает русскую поэзию, знают его переводы Иосифа Бродского , а может быть, и Бориса Пастернака, Марины Цветаевой и других. Эрик Фогелин ученый Пол Карингелла предупредил меня о публикации Макинтайра в 2010 году, посвященной моему другу и корреспонденту из Брин-Мора: поле, вы делаете это с помощью письма, которое одновременно научно и доступно, что не требует десяти страниц, чтобы объяснить то, что требует только одной страницы. Монографии Клайна немногочисленны — кажется, он предпочитает писать статьи и главы в книгах — и относительно кратки по объему.
В академическом мире перепроизводства по принципу «опубликуй или умри» это выглядит как всплеск здравомыслия.
Макинтайр знаком с той стороной моего друга-ученого, которую я упустил из виду, например, с его книгой 1968 года Религиозная и антирелигиозная мысль в России (University of Chicago Press). К моему стыду, я не знал, что Джордж написал такую книгу, но я сразу же загладил свою вину, заказав ее за 5,60 доллара на Abebooks .
«Комната ужасов»?
История, которую описывает Джордж, увлекательна:
Некоторые бывшие церкви, в частности бывший Казанский собор в Ленинграде, были превращены в антирелигиозные музеи, в которых были выставлены «комнаты ужасов», наглядно изображающие пытки, использовавшиеся во времена испанской инквизиции. Только в 1960 г. антирелигиозный музей в Ленинграде посетило полмиллиона человек; многие группы детей были отправлены туда их школами, и музейные сотрудники устроили им экскурсии, которые предоставили им обширные антирелигиозные комментарии. Религиозное обучение детей проводилось только в частных домах группами по три человека или меньше.
С 1962, детей можно было крестить только в том случае, если об этом ходатайствовали оба родителя и оба родителя представили справку с работы или места жительства (выдающие эти справки должны были сделать все возможное, чтобы отговорить «заблудших» родителей) .
Судя по сообщениям некоторых из моих наиболее яростных антирелигиозных друзей на Facebook, можно подумать, что «комнату ужасов» давно пора возродить. Во всяком случае, можно было понять, почему «Элегия 90 105 Джону Донну» Иосифа Бродского » был таким нокаутирующим ударом в СССР, и почему Джордж был так сметен им, как вчера объяснила Книжная Гавань. Возьмем, к примеру, заключительные строки стихотворения:
Одежда человека зияет дырами. Его можно разорвать,
… И только далекое небо,
во мраке, приносит домой целительную иглу.
Спи, Джон Донн, спи. Спи спокойно, не тревожь душу свою. Что касается твоего пальто, то оно порвалось; все обмякло
он висит. Но смотри, там из облаков засияет
та Звезда, благодаря которой ваш мир существует до сих пор.
За эти годы я получил огромную пользу от неустанной щедрости, научной точности и замечательного опыта Джорджа. Так и другие. Из книги «Джордж Л. Клайн: оценка», включенной в книгу 1994 года «Русская мысль после коммунизма: восстановление философского наследия » (под редакцией Джеймса П. Скэнлана):
Не менее важной, чем формальное преподавание Клайна, является неформальная помощь, которую он оказывает множеству студентов и коллег в этой области не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Любой, кто обращался за советом или помощью к Джорджу Клайну по какому-либо вопросу, относящемуся к русской философии, прекрасно знает о его замечательной готовности поделиться информацией из своего огромного багажа знаний, просмотреть перевод, просмотреть статью или прокомментировать исследовательский проект — все с самым тщательным и терпеливым вниманием, самыми высокими научными стандартами и самым гуманным вниманием к нуждам и интересам других.
Приятно открывать для себя таких людей, как Джордж Л.
Клайн!
Клайн!Не могу не согласиться.
Метки: «Иосиф Бродский», Борис Пастернак, Джордж Клайн, Марина Цветаева, Майкл Макинтайр
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи Джордж Клайн: ученый, переводчик и летописец советских жупелов отключены несколько дней назад. В этом конце 19Видео 50-х, Набоков обсуждает свой роман Лолита — или кажется, — с неназванным модератором и критиком и автором Лайонелом Триллингом . Я подозреваю, что многое из того, что он говорит, является шуткой. Если эти комментарии и вопросы типичны для тех интервью, с которыми он сталкивался, неудивительно, что он ускользнул в Швейцарию с деньгами, которые он заработал на ужасающей киноверсии Лолиты с Сью Лайон . (И комментарии к видео на YouTube являются хорошим показателем того, почему он остался.)
Из этих видео я узнал кое-что: По словам г-на Набокова, я обыватель. Признаюсь, иногда я являюсь «пользователем салфеток» — во всяком случае, чайных салфеток.
Кто знал, что это так просто? На тех, кто думает, что его книга о сексе? «Но, может быть, они думают клише. Для них секс настолько четко определен, что между ним и любовью существует пропасть. Они не знают, что такое любовь, и, возможно, они не знают, что такое секс». Что все это значит? «Я оставляю поле идей доктору [Альберту] Швейцеру и доктору Живаго». Он не упускает шанса покопаться в Борис Пастернак .
Постскриптум от 08.03. : Книжная гавань привлекает очень широкую читательскую аудиторию, но никогда раньше мы не привлекали поклонников из мира чайных уютов. Это от читателя, который называет себя только FlockofTeaCosy: «Это видео из C Lose Up , программы CBC 1950-х годов, и Набоков дает интервью Триллингу и канадскому автору Пьеру Бертону ». Вот оно. Имя третьего человека в клипах. (И ознакомьтесь с авангардными чайными чехлами здесь.) И от одного из наших постоянных читателей, Елена Даниэльсон , «Думаю, Набоков одобрил бы ваши чайные чехлы, но не Пастернака».
Смотрите их комментарии ниже.
Теги: Борис Пастернак, Лайонел Триллинг, Пьер Бертон, Сью Лайон, Владимир Набоков
Опубликовано в Без рубрики | 4 комментария »
Понедельник, 26 декабря 2011 г.
Завоевание на работе (Фото: L.A. Cicero)
Когда Кристофер Хитченс умер в этом месяце, я сразу подумал о Роберт Конквест и его жена Элизабет , которые были близкими друзьями известного журналиста и писателя. Хотите верьте, хотите нет, но Хитченс проводил много времени в Пало-Альто, насколько я помню, в семье своей жены.
Нет, у Боба не было ничего, чем он хотел бы поделиться публично на память; он не из «делящегося» поколения, которое твитит свои мысли. Но есть еще много чего, что является общедоступным.
Британия Точка зрения печатает десять стихотворений из новой книги Боба светлых стихов: Blokesongs and Blokelore от Old Fred , который выйдет из британского издательства Waywiser Press в мае. Вы можете прочитать их здесь.
Вот неприятная правда: меня никогда не привлекал «легкий стих». Лимерики теряются для меня. Я никогда, правда, не видел смысла. Но Боб Конквест посвятил им годы, и мне пришло в голову, что эти дурацкие стихи — необходимое дополнение к его новаторскому историческому труду о последствиях коммунизма в России и Восточной Европе — труду, за который он был награжден орденом «За заслуги» в Польше в 2009 г..
Возможно, это не совпадение, что почти в тот же момент Точка зрения опубликовала новые стихи, Daily Beast опубликовал анализ Боба текущего кризиса с российскими антипутинскими протестами после выборов 4 декабря.
Итог статьи: «Нынешний режим, возможно, отказался от навязчивых экономических идеологий коммунистического прошлого, но он не создал ничего похожего на открытое общество».
Это сводится к своеобразному отношению к истине:
Награжден в 2009 году
После провала коллективизации [1929–1933] у руководства было два варианта: либо признать неудачу и изменить политику — возможно, даже отказаться от полной власти, — либо сделать вид, что успех достигнут. Фальсификация происходила в маловероятных масштабах во всех сферах. Реальные факты, честная статистика исчезли. История, особенно Коммунистической партии, была переписана. Нелица исчезли из официальных записей. Плененным умам советских людей было навязано ложное прошлое и фиктивное настоящее. Сосредоточиться исключительно на физических проявлениях коммунистического террора — убийствах, депортациях, людях, доведенных до самоубийства, — значило бы упустить из виду более широкий контекст: то, что Борис Пастернак назвал «бесчеловечным царством лжи». До прихода к власти Горбачева страна жила двояким существованием — официальный мир фантазий, грандиозных достижений, прекрасной статистики, свободы, демократии, и все это противопоставлялось реальности мрака, страданий, террора, доносов и аппаратчикового перерождения.
Когда ложь стала частью национальной ткани, результатом стало полностью коррумпированное общество:
Сахаров попал в точку. (Фото: РИА Новости)
Сахаров так описывал проблему в конце 1970-х годов: «Сложилась глубоко циничная каста, которую я считаю опасной (как для себя, так и для всего человечества) — больное общество, управляемое двумя принципами: блат [ маленькое сленговое словечко, означающее «ты мне спину почеши, а я тебе почешу»] и народную поговорку: «Нечего биться головой о стену». беззаконие, отсутствие гражданских прав, защищающих обывателя от властей, и полная безответственность последних перед своим народом или перед всем миром».
Реакция советской бюрократии на чернобыльскую катастрофу 1986 года продемонстрировала то, о чем говорил Сахаров. Как позже заметил Дэвид Ремник в The New Yorker, , для режима было характерно, что директор завода Виктор Брюханов, , на сообщение о том, что радиация реактора в миллионы раз выше нормы, ответил, что счетчик явно неисправен.
и надо выбросить. Заместитель Председателя Правительства Бориса Щербина отклонил предложение заказать массовую эвакуацию. «Паника хуже радиации», — сказал он.Так что же изменилось в 2011 году? Как и везде, технологии делают ложь несостоятельной:
Россияне привыкли к фальсификациям на выборах. Никогда не было никаких ожиданий, что выборы 4 декабря будут проведены с полной честностью, как и прошлые выборы в России. Но на этот раз случаи нарушения правил голосования фиксировались мобильными устройствами, а затем выкладывались в Интернет, к которому теперь имеют доступ более 40 процентов россиян. Возмущение — и призывы к протесту — вспыхивали от компьютера к компьютеру. Политический дискурс процветает в блогах, твитах, публикациях в Facebook, загрузках на YouTube, что бросает вызов монополии старых СМИ на новости и мнения режима.
Прочитайте все здесь.
Теги: Андрей Сахаров, Борис Пастернак, Борис Щербина, Кристофер Хитченс, Дэвид Ремник, Михаил Горбачев, Роберт Конквест, Виктор Брюханов
Posted in Uncategorized | Комментарии к записи Новые стихи, старые рассказы: Роберт Конквест уравновешивает «бесчеловечное царство лжи» озорными стихами отключены
The Book Haven гордится тем, что
Вордпресс
записей (RSS)
и комментарии (RSS).