Стихотворения «Памятник» в русской литературе
…в грустные минуты я утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях…
И.И.Пущин
Первое стихотворение «Памятник» написал Квинт Гораций Флакк (65 — 8 гг. до н.э.), древнеримский поэт блестящей эпохи императора Августа. Он был сыном вольноотпущенника, получил хорошее образование в Риме, участвовал в гражданской войне в войсках Брута, после поражения республиканцев вернулся в Рим и посвятил себя полностью поэтическому творчеству.
В 23 году до н.э. Гораций выпускает три книги лирических «Песен», которые античные критики называли одами (от древнегреческого слова «песня») не случайно: римский поэт считает себя учеником эолийских лириков Алкея, Сапфо и Анакреонта. Они создавали в своих стихах образ поэта с индивидуальными чертами характера и собственной биографией, к чему стремился и сам Гораций.
Сборник песен открывался обращением к самому близкому другу и покровителю поэта — римскому аристократу Меценату — и заканчивался стихотворением «К Мельпомене», которое начиналось словами: «Я воздвиг памятник…». Стихотворение представляло собой обращение к музе трагедии — Мельпомене, имя которой появляется в последней строке: муза должна наградить поэта по заслугам лавровым венком — символом победы, могущества и мира. Своё бессмертие сам Гораций видел в том, что «первым свёл (переложил — О. П.) эолийскую песнь на италийские лады», то есть обогатил римскую поэзию новыми стихотворными размерами (свои лирические песни поэт написал двенадцатью разными размерами, чего не смог повторить ни один другой римский поэт).
В 1747 году М.В.Ломоносов переводит стихотворение Горация с латинского на русский язык. Свою задачу при этом Ломоносов видел в том, чтобы как можно точнее передать содержание оригинала, поэтому никаких собственных добавлений к латинскому источнику русский поэт-переводчик не вносил.
Первая строфа является точным переводом Горация:
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов твёрже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полёт его не сокрушит.
Но уже во второй строфе Державин отступает от римского оригинала и говорит о роде славян, которые вечно будут помнить о нём. Русский поэт, как и Гораций, подчёркивает, что сам добился своей славы, так как происходит из безвестного рода:
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал…
А свою главную заслугу Державин видит в том,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
И истину царям с улыбкой говорить.
Поэт вспоминает здесь свою знаменитую оду «Фелица» (1783), посвященную Екатерине Второй, и философские оды «На смерть князя Мещерского» (1779), «Бог» (1784), «Водопад» (1794) и т.д. Державин заканчивает своё стихотворение, как и Гораций, обращением к музе, но уже не к конкретной музе трагедии, а к творческому вдохновению, представляемому, по европейской традиции, в образе прекрасной женщины.
В 1836 году А.С.Пушкин написал свой «Памятник». Первые две строфы являются вольным переводом древнеримского оригинала, а свою заслугу перед народом поэт видит в том,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Последняя строфа является традиционным обращением к музе, но поэт, вместо лаврового венка, хочет получить от музы мудрость:
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Горациева ода привлекла внимание А.А.Фета, который в 1863 году создал её новый перевод, а в 1912 году свой «Памятник» пишет В.Я.Брюсов. Если Пушкин выбирает в качестве эпиграфа первые слова римской оды («Я воздвиг памятник…»), то Брюсов ставит в эпиграф слова из той же оды, обращённые к Мельпомене («Преисполнись гордости…»). Первые строки стихотворения повторяют, правда на свой лад, идею Горация:
Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.
Кричите, буйствуйте, — его вам не свалить!
А далее поэт Серебряного века утверждает, что его стихи, воспевающие общечеловеческие ценности, будут понятны не только соотечественникам, но и всем гражданам мира:
За многих думал я, за всех знал муки страсти,
И, у далёких грёз в неодолимой власти,
Прославят гордо каждый стих.
В заключение следует сказать, что каждого серьёзного поэта волнует вопрос о значимости его собственного творчества и каждый поэт оценивает свою поэзию по-своему.
Это зависит от времени, когда он создавал свои произведения, от характера самого автора.
Сравнивая «Памятники», можно заметить, что со временем поэты всё больше ценят высокие человеческие чувства. Гораций видел свою заслугу в том, что писал лирические стихи, то есть изображал простые, но благородные чувства: любовь, дружбу, любование природой, уважение к человеку. Державин ценил в своём творчестве правдивость и честность. Пушкин ставит себе в заслугу, что не просто воспевал добрые чувства, но прививал их соотечественникам в своё «жестокое» время. Брюсов уверен: если «о друге с дружбой» говорить, твоя поэзия будет понятна всем.
анилиз стихотворения, в чем уникальность «Памятника»
Меню статьи:
- Специфика творчества Державина в контексте развития русской литературной классики
- Державин в контексте эпохи Просвещения
- Пейзажные эксперименты лирики Державина
- Философия, спрятанная в произведениях Державина
- «Памятник»: история создания и особенности композиции
- Что связывает Державина и Горация?
- Анализ «Памятника»: художественная специфика наследия Державина
Специфика творчества Державина в контексте развития русской литературной классики
Время, когда творчество Державина находилось на пике, – это, прежде всего, эпоха господства классицизма в русской и мировой литературе.
Традиционно, в логике классицизма выделяются произведения трех категорий: высокие, средние и низкие. Державин пишет в рамках высокого направления классицизма, то есть в центре внимания русского писателя находятся такие стороны жизни, как героизм, выражение гражданских и патриотических чувств в человеке, того, что характеризует человека как личность.
Перу Державина принадлежит, в частности, теоретический трактат. В этом тексте, то есть в «Рассуждении о лирической поэзии, или об оде», написанном в начале XIX века, писатель подчеркивает роль «смешанной оды». Действительно, именно этот тип одической поэзии оказывается наиболее близким Державину. Однако для державинского творчества характерна одна особенность – метод, используемый писателем. Этот метод позволяет поэту соединять возвышенные чувства и понятную каждому читателю ощутимую, земную жизнь. Таким образом, Державин вносит в лирику элементы действительности, часто неказистой и неприятной, но, между тем, правдивой. Также, идеи и идеалы предстают изображенными на фоне бытовых ситуаций.
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы!
Г. Р. Державин
Державин, «Памятник» которого – это первый в русской литературе образец автобиографической поэзии, является типичной фигурой Просвещения. Конец XVIII века в Российской Империи был просто переполнен реформами, переменами, переворотами и бунтами. Петр Первый начал этот масштабный процесс преобразований и нововведений. А Екатерина Вторая, в своем ключе, продолжила реформационный процесс Российской Империи. Екатерина Вторая способствовала созданию и развития образовательных учреждений и развитию просвещения, правда по-своему.
Если при Петре наблюдалась ориентация на Западный мир, то при императрице Екатерине литература и искусство приобретают специфически русскую направленность.
Конечно, влияние европейских писателей все еще огромное, но начинает формироваться русская классическая литература. Литературные герои вбирают в себя национальные особенности, колорит и традиции. Конец XVIII века для дворянства оказался просто золотым периодом в истории. Этот промежуток времени даже принято называть «эпохой Просвещения» в европейской культуре. Ниже мы постараемся понять, чем же особенным отличалась та эпоха в русской культуре в целом и в литературе в частности.
Именно в это переполненное событиями время родился государственный деятель, сенатор, действительный тайный советник и поэт Гавриил Романович Державин. Писателю довелось принимать участие в государственном перевороте 28 июня 1762 года, когда Екатерина Вторая вступила на престол.
Державин тогда служил простым гвардейцем в Преображенском полку. А позже, уже в чине подпоручика принимал участие в подавлении бунта Емельяна Пугачева. Все эти события исторического масштаба оказали огромное влияние на формирование мировоззрения будущего поэта.
Первые стихи Державин написал уже в тридцатилетнем возрасте. Юношеские иллюзии и период становления личности остались позади жизненного пути. Именно поэтому все стихи Державина наполнены философской мудростью, в произведениях просматривается жизненный опыт автора.
Признание литературному гению Державина принесла ода «Фелица». Писатель посвятил произведение Екатерине Второй, где в восторженных тонах воспевает государственные таланты императрицы. Правительница Российской империи, по мнению Державина, несла прогресс и просвещение в отсталую от Европы Россию. Поэт убежден, что просвещенная императрица изменит представление о лириках и творцах стихотворных произведений, как о бесправных шутах, которые только и могут, что развлекать вечно скучающее высшее общество. Поэт, по мнению Державина, должен быть свободным от прихотей властей и светских капризов, высокая задача лирика – говорить при помощи поэзии правду такой, какой ее видит поэт. Иметь возможность свободно высказать свои желания, страхи, взгляды и мечты для поэта очень важно.
Итак, литературная деятельность Державина оказала значительное влияние на установления моды и вкусов в культурной жизни XVIII–XIX веков. Державинское творчество, как мы говорили ранее, – это дань классицизму, ведущей традиции и направлению Просвещения, однако это одновременно и мост между классицизмом и реализмом. Если классицизм обращается к чистым идеалам, принимая во внимание мировоззрение античности, то Державин стремится оживить классицизм, приблизить его к жизни, к быту. Между тем, в державинских произведениях проявляются и первые ростки романтизма. Писатель часто обращается к пейзажу.
Пейзажные эксперименты лирики Державина
Если ломоносовские пейзажи представляют целостную картину природных образов, то державинская лирика отличается поэтизацией времен года, явлений животного и растительного мира и стихий. Поэтому Державин дает своим пейзажным работам соответствующие названия, именую произведения «Летом», «Зимой», «Облаком», «Ласточкой» и т. д. Пейзажи Державина мрачны, зловещи и таинственны.
Писатель – любитель метафизике природы. На самом деле, в державинских строках кроются образы бессмертия, пышности, тщеславия… То есть, кроме торжественно-пафосных стихотворений, вроде «Памятника», в арсенале русского поэта имеются и другие тексты.
Первые литературные опыты писателя принадлежат еще к годам воинской службы. В первых художественных произведениях поэт выступает продолжателем Ломоносова. Второй культурный столп, которому подражает юный Державин, – это Сумароков. Однако потом Державин изобретает собственный стиль.
Философия, спрятанная в произведениях Державина
Державин верил, что политика Екатерины Второй направлена на духовное развитие всех слоев общества. Поэтому литературные изыскания писателя содержат множество прославлений просвещенной, умной, справедливой, по его мнению, императрицы. Кроме того, оды Державина включают рассуждения философского направления. Размышления об общечеловеческих ценностях, добре и зле, жизни и смерти, выраженные в особом, несколько, возвышенном стиле, считаются визитной карточкой Державина в поэзии.
Особенная и всецело индивидуальная способность писателя создавать совершенные, очень живописные художественные образы в лирике позволила в полной мере отразить богатство личных вкусов и пристрастий автора, духовный потенциал Державина.
Гавриил Романович увлекался творчеством древних поэтов-философов античности – Горация и Гомера. Тема бессмертия поэзии, которая способна пережить не только самого поэта, а приобрести вечную жизнь благодаря будущим поколениям, выражена в оде Горация «К Мельпомене».
Эта ода показалась Державину знаковой. Каждый человек время от времени подводит итог своей жизни, размышляет о смысле жизни, о том, что будет после смерти. Так и Державин, добившись значительных успехов в государственной службе, хотел оставить личный вклад и в поэзии.
Писатель считал, что посредством литературы и искусства можно в полной мере поспособствовать распространению просвещения. Державин стремился воспитать в людях любовь к прекрасному, сделать мир более духовным.
Поэт считал необходимым также бороться с порочными нравами в обществе. Так появилось на свет стихотворение «Памятник».
«Памятник»: история создания и особенности композиции
1795 год – время написания стихотворения, которое нас интересует в этой статье. Державин избрал вечную тематику – роль творца. У художника Уильяма Блейка есть картина, на которой изображен Творец – в виде человека с циркулем в руках, в виде архитектора. Державин считает, что поэт – это такой Творец и предназначение Творца – это не развлечение знати, а высокая миссия раскрыть вечность искусства. Державин выбрал для произведения подходящий жанр – оду. Стихотворение состоит из пяти строф. Первые четыре строфы посвящены описанию высокого предназначения поэзии, а также похвале лирикам. Последняя часть – обращение к великой Музе искусства.
Когда Державин написал «Памятник», писателю исполнилось 52 года. В этот период писатель служит президентом санкт-петербургской Коммерц-коллегии. Несмотря на загруженность по службе, Державин не забывал уделять время поэзии.
Вдохновившись античным творчеством, Гавриил Романович создал собственное – зрелое, выверенное и взвешенное – произведение, полное философского содержания.
Что связывает Державина и Горация?
Формально анализируемое нами произведение считается одой. Однако это не просто ода, а особая разновидность этого жанра, которая берет начало от творческих экспериментов античного поэта Горация.
Именно Горация – поэтический гений древности – дает рождение образу памятника – в том контексте, в котором это слово использует Державин. Гораций жил в эпоху перемен. В период, когда жил поэт, Рим переживал непростые времена исторического перелома. Республика постепенно приходила в упадок, рождался императорский Рим. Гораций тяготеет к прославлению политических деятелей, поэт гордится достижениями государственных персон Рима. Именно герои произведений Горация сделали Рим таким, каким он вошел в историю – великим, крупным государством, бросающим вызов всему миру. Как известно, Российскую империю – из-за определенных исторических нюансов и обретенного родства с Константинополем – считают «третьим Римом».
Сравним фрагменты двух родственных произведений – римского лирика и русского писателя. Вот, например, Гораций:
Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет – время бегущее…
И, наконец, посмотрим на державинский текст:
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит…
Налицо схожесть – тематики, слога, ритма и даже используемых образов и метафор. Гораций посвящает свой стих музе трагедии – Мельпомене. Эта муза также покровительствует торжественным и возвышенным текстам, какими и являются «памятники». Здесь имеется в виду не памятник из камня, но памятник поэтического характера, который оказывается прочнее строений, стоящих тысячелетиями. Однако Державин стремится опустить слишком высокий, небесный горациевский слог до понимания простого человека.
В свое время русский поэт гордился тем, что ему удалось сделать лирику «забавной», простой, веселой и острой.
Анализ «Памятника»: художественная специфика наследия Державина
Примеряя как бы на себе философские размышления о бессмертии поэзии в оде Горация, Державину удалось создать собственное, совершенно оригинальное, наполненное несколько иным смыслом произведение. В стихотворении поэт привязывает свое бессмертии к родной стране: пока жива Россия будет жить и память и о Державине – таков посыл . Писатель акцентирует внимание на своих заслугах, при помощи которых памятник себе воздвиг чудесный, вечный…:
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить …
Державин хотел придать стихотворению особую торжественность и важность, ведь речь идет о бессмертии, поэтому поэт намеренно использовал высокопарные выражения и величественный слог, художественную выразительность с неспешный ритм для придания должного эффекта.
Фактически Державин посвятил оду самому себе. Как и Гораций, Державин не ждет памятников в граните или в виде пирамид (для Горация), ему гораздо больше хочется остаться в памяти будущих поколений поэтом, творцом, философом. Державин убежден, что искусство вечно, потому страстно желает стать его неотъемлемой частью.
Современники попрекали Державина за стихотворение «Памятник», обвиняя поэта в нескромности и высокомерии. Но история распорядилась именно так, как предвидел писатель. Вклад Державина в русскую литературу трудно переоценить. Несколько поколений русских поэтов: Пушкин, Белинский, Бродский и многие другие – брали пример мастерства у Державина. Поэзия Гавриила Романовича жива и сегодня, и можно с уверенностью утверждать, что останется жить завтра: Доколь славянов род вселенна будет чтить…
Автор: Виктория Давыдова
Памятник — Наташа Трети
(2018, Houghton Mifflin Harcourt)
Входит в лонг-лист Национальной книжной премии 2018 года в области поэзии
Наташа Третеви — поэтесса, которая выкапывает истины из истории.
В Памятнике она собрала уникальное «Новое и избранное», которое не только собрано из ее предыдущих пяти книг, а также недавних работ, но также раскрывает дугу ее стихов как острое и убедительное новое повествование. Коллекция освещает ее далеко идущий диапазон, а также служит свидетельством целостности ее поэтического видения. Памятник — жизненно важная книга, в которой Третеви продолжает раскрывать «забытые истории» в замечательном стихотворении за стихотворением.
— Цитата жюри, Ребекка Джонсон Боббитт, Национальная премия за жизненные достижения в области поэзии, из Библиотеки Конгресса
В Памятнике она собрала уникальное «Новое и избранное», которое не только собрано из ее предыдущих пяти книг, а также недавних работ, но также раскрывает дугу ее стихов как острое и убедительное новое повествование. Коллекция освещает ее далеко идущий диапазон, а также служит свидетельством целостности ее поэтического видения. Памятник — жизненно важная книга, в которой Третеви продолжает раскрывать «забытые истории» в замечательном стихотворении за стихотворением. Наслоение радости и срочного неповиновения — против физического и культурного стирания, против превосходства белых, нематериального или высеченного в камне — работа Третеуи дает пьедестал и свидетель невоспетым иконам. Памятник , первая ретроспектива Третеви, объединяет стихи, которые обрисовывают в общих чертах истории афроамериканок из рабочего класса, проститутки смешанной расы, одного из первых черных полков Гражданской войны, фигур метисов и мулатов на картинах Каста, жертв Катрины на побережье Мексиканского залива.
. Через коллекцию, инкрустированную и неразрывную, проходит собственная семейная история поэта о травмах и потерях, стойкости и любви.
В этой обстановке каждый раздел, каждое стихотворение, взятое из «классического опуса, элегантного и необходимого»,* переплетается и переплетается с предыдущими и последующими. В целом, Памятник проливает новый свет на травму наших национальных ран, нашу общую историю. Это замечательный труд поэта по поиску доказательств, настойчивости и силы из прошлого, чтобы изменить саму основу словарного запаса, который мы используем, чтобы говорить о расе, поле и нашем коллективном будущем.
*Ректор Академии американских поэтов Мэрилин Нельсон
Отзывы и похвалы
«Поэт Наташа Третеви, родившаяся в Миссисипи, имеет возвышенное резюме. . . но ее стихи приземлены; они летают близко к земле. . . Третеви сознательно балансирует в своей поэзии между трудными и хорошими временами. Тонкие ответвления ее стиха ведут вас по мучительной грани между субстанцией и иллюзией.
. . [Третьюи обладает] настойчивым интеллектом и [] даром переворачивать богатую почву. . . Человеческие детали в работах Третеви — эти крабы, эта музыка, эти потрескавшиеся ладони — подобны маленьким перьям, придающим контур птичьему крылу. Памятник — большая книга, и в своих лучших стихах эта поэтесса воспаряет. увековечивает свое прошлое. Думаете, вы не поэт? Подумайте еще раз. Стихи Третеви столь же доступны, сколь и блестящи». — Рон Чарльз, The Washington Post
«Наташа Третеуи Памятник — великолепный пример того, что получается, когда слушаешь — и пишешь — блестяще. Trethewey сочетает характерный голос с поразительными образами и перспективами. Те, кто плохо знаком с ее работой, будут поражены ее способностью решать сложные темы — рабство, проблемы смешанных семей и убийство ее матери — с точностью и состраданием. Эти страницы ясно демонстрируют, почему Trethewey. . . является одним из наших выдающихся поэтов. Они также напоминают нам, что ее работу любят, потому что она отказывается забывать тех, кто погиб, и борьбу тех, кто остался».
0006 Элизабет Лунд, The Washington Post
«Третьюи свидетельствует о повседневных нуждах черного существования, запечатлевая в своих строках пронзительную музыку надежды и настойчивости. Удовольствие заново открыть для себя изысканные и самые известные работы Третеви наряду с ее новейшими и самыми душераздирающими личными произведениями — огромное удовольствие. Это также показывает, насколько сильно все мы подвержены утрате, и насколько Америка тоже была выкована вездесущим осколком горя». — Трейси К. Смит, O, The Oprah Magazine
«Наташа Трети была лауреатом двух сроков, и ее стихи, кажется, соответствуют этому описанию, точны в выборе слов, но широки по тематике и исторически Память. Ее новая коллекция называется Monument , и в каком-то смысле это то, на что она похожа — патриотичная, смелая, честная — с силой, которая кажется, что некоторые строфы могут порезать вас на ленточки». , выпущенный на следующий день после промежуточных выборов на этой неделе, является призывом к действию, чтобы мы записывали и помнили нашу историю — особенно те части, которые вызывают у нас дискомфорт и беспокойство — и находили в них силу по мере продвижения сопротивления.
. . . Книга невероятная и такая мощная». — Ms. Magazine
«Для читателей, незнакомых с поэтессой Наташей Третуи или с современной поэзией в целом; или, если уж на то пошло, с запутанной историей Юга — Памятник: новые и избранные стихи — изысканная отправная точка. . . Третеви с самого начала сосредоточилась на фиксированной палитре тем — памяти, истории, расе — и Памятник предлагает целостное исследование этих тематических проблем, раскрывая поэта, который все глубже проникает в горячую суть своих идей. . . Третеви. . . настолько же каноничны, насколько это возможно для ныне живущих поэтов.0020 впечатляет. . . Trethewey последовательно доставляет . . . [Она] копает глубоко. И смысл, который она извлекает из своего «захламленного дома памяти», трагичен, прекрасен и вдохновляет. Чтение этого напоминает нам, что требуется мужество, чтобы противостоять болезненным частям нашего прошлого. Это напоминает нам, насколько мы все похожи.
И это напоминает нам, что мы не одиноки». — Atlanta Journal Construction
публичная скульптура страны. Это маркер в разговоре Америки о расе и гендере. . . . Памятник — это литературная деятельность архивариуса, социальная справедливость кропотливого историка, ставшего поэтом. После прочтения этого тома становится ясно, почему ее работа монументальна — эту книгу необходимо прочитать всем, кто интересуется, где Америка была, куда она движется и как пройти через перекрестки литературы страны, а также, возможно, спасти свою душу в начало этого бурного века». — Тайхимба Джесс, Poetry Foundation
«Прибытие Монумента точно рассчитано по времени или специально для этого момента. . . Третеви находит [много способов] пересмотреть и реструктурировать историю: свою собственную, а также историю чернокожих в Америке. . . . Ее использование истории как движущей силы своей поэзии и как толчок к просветлению — для себя и других — кажется, укоренено в своего рода сочувствии.
В этом обширном каталоге работ, изобилующем ссылками на конкретные даты или старые фотографии, Третеви не стыдит читателей за то, чего они не знают. Вместо этого она предлагает им учиться вместе с ней. . . это чернокожая женщина, посвятившая всю свою жизнь и карьеру тому, чтобы призвать страну к ответу, несмотря на тяжесть собственного горя».0006 Ханиф Абдурракиб, BuzzFeed
«Её утонченная и брутальная истина американской поэзии, а также её приверженность к американской поэзии — одна из самых важных. . . Ее новая книга « Памятник ». . . яркая и своевременная книга, глубоко осведомленная о хаотическом моменте нашей страны и его историческом резонансе. . . Третеви — чрезвычайно сочувствующая и восторженная сила в мрачный период нашей страны. Ее слова звучат с глубокой серьезностью».— Paris Review
«В 83 замечательных стихотворениях. . . Третеви мощно заклинает свою покойную мать, вдыхает жизнь в людей, стертых на виду.
Объекты фотографии приукрашены, но не запечатлены. Бытовую жизнь смотрел, но не видел. Южная история во всем ее лицемерии». — Lit Hub
0019 Памятник , и доказательства кажутся почти неопровержимыми. Ее творчество богобоязненно, облечено мелкими проблесками памяти на фоне отчаяния. . . Один из лучших сборников, опубликованных в этом году». — Миллионы
«Памятник Наташи Третеуи предлагает именно это: живой памятник матери, которая слишком рано потеряла, переработку ее классических книг. чтобы еще глубже раскрыть темы истории и памяти и стать твердым свидетельством огромной карьеры, которая все еще продолжается. Новые стихи также дают представление о ее пути как публичной поэтессы, которая сделала свои личные заботы вездесущими и вечными, с непревзойденной точностью языка».0006 Кевин Янг, Нейлон
«Ловко соткано.
. . и обширный, и интимный. . . Поэзия за двадцать лет, представленная в памятнике , кажется невероятно своевременной. Третеви распахивает дверь. . . приглашает нас пообщаться с ней через некоторые из самых суровых истин как ее жизни, так и истории этой страны».0019 “ Важный сборник, в котором стихами запечатлены как исторические, так и глубоко личные моменты. Это ставит Третеви в пантеон американской поэзии». — Shelf Awareness
есть для любителей поэзии. . . . Невероятно трогательная коллекция, освещающая работу всей жизни в поэзии». — The Root, « Лучшие книги 2018 года″
« Памятник — это важнейший том пронзительного остроумия, элегической красоты, глубоких проникновений в интимные и культурные сферы и поддерживающей силы памяти».—
6 Книга.
, обзор с пометкой «Захватывающие образы Третеуи, настойчивый тон и хирургически точный язык в сочетании с требовательным использованием рифмы и анафоры создают интенсивность, которая продвигает стихи вперед».
— Publishers Weekly , обзор со звездочкой
«Поэты запомнят ее искусное использование тонкости, использование форм, которые делают ироничными темы, которые они затрагивают, ее очень интересный способ переплетение личной истории и общественной истории — их влияние друг на друга — в одной книге. Я думаю, что критики и другие читатели запомнят ее тем, что стихи представляют собой тотальные акты сопротивления и гнева. Мне всегда кажется, что между строк каждого стихотворения Наташи Третьюи что-то кипит, что является частью того, что делает ее творчество таким замечательным и совершенно невозможным для подражания».0006 Иерихон Браун
«[Стихи Третеви] копают под поверхностью истории — личной или общественной, из детства или столетней давности — чтобы исследовать человеческие трудности, с которыми мы все сталкиваемся». — Джеймс Х. Биллингтон, 13-й библиотекарь Конгресса
Формат: бумажная книга, твердый переплет, электронная книга
Аргумент в пользу контрмонументальной поэтики.
Часть 1…
— Фред Мотен
В 1521 году, обратив сотни людей в христианство и объявив Филиппины частью Испании, Фердинанд Магеллан вступил в битву с племенем Мактан. Его лидер Дату Лапу-Лапу отказался от обращения и испанского правления. В ответ Магеллан сжег деревню. Так произошло сражение под названием Битва при Мактане в том, что сейчас называется Магелланов залив, где Магеллан недооценил глубину мелководья и был прострелен стрелами мактанских воинов. Лапу-Лапу сохранил тело колонизатора, несмотря на предложения меди и железа. В 1866 году, почти четверть тысячелетия спустя, испанская королева Изабелла воздвигла памятник Магеллану всего в нескольких шагах от места его гибели. Четыре больших каменных столба несут обелиск, называемый Храмом Магеллана. Спустя семьдесят пять лет после того, как были воздвигнуты колонны и обелиск, на песках залива, всего в нескольких футах от него, возвели еще одну святыню — в Лапу-Лапу. Статуя высотой более 60 футов сделана из бронзы, вооружена мечом сунданг и щитом.
В мире поэзии существует ярко выраженная и зарождающаяся тенденция, которую можно было бы традиционно назвать «поэзией свидетеля», но которая несет в себе этику, которую я называю «контрмонументальной поэтикой». Это работает в духе филиппинских строителей памятника Лапу-Лапу, в котором поэты строят чувствительные памятники и мемориалы посредством письма, пытаясь обратиться к тому, как история и прошлое не совпадают. Это часто работает в мире документальной поэтики и апроприации, но это не обязательно. Первоначальный памятник, на который откликается поэт, может быть столь же широким, как историческая летопись страны, и столь же незначительным, как динамика внутри нуклеарной семьи. Как утверждает Фред Мотен, «памятники предназначены для того, чтобы напомнить нам о чем-то». Поэтому я надеюсь написать и обдумать текст, который напомнит нам о работе, которую выполняет оригинальный памятник, о чем его строители «напоминали нам». Мы изучаем нарративы через средства массовой информации, образование и общество с самого раннего возраста, которые часто стирают насилие, угнетение и труд, которые для каждого из нас являются нашим наследием как вдумчивых художников в нашу современную эпоху.
Мое понимание поэтики контрмонументов было сформировано, в частности, работами Тайхимбы Джесс и Робина Косте Льюиса по причинам, которые станут ясны, когда я буду обсуждать их работу. Узнав в их работах антимонументальную практику, я начал замечать ее в работах других авторов, которых не смог включить в это эссе, таких как Эми Берковиц, Бхану Капил, М. Нурб Се Филип и Элис Освальд, чтобы назвать их. немного. Я начну с рассмотрения произведений Крейга Сантоса Переса и Лейли Длинный Солдат, которые демонстрируют ставки в этой поэтической практике (в их случае в отношении государственной власти и исторического угнетения).
По мере того, как умирают свидетели Второй мировой войны и выжившие после полиомиелита, так же часто меняется и наше понимание действий, которые привели к этим трагедиям или предотвратили их. Тереза Хак Кён Ча спрашивает: «Зачем воскрешать все это сейчас. Из прошлого. История, старая рана. Прошлые эмоции снова и снова. Признаться, чтобы вновь пережить ту же глупость». Хотя звучит громкий и понятный призыв сжечь все это дотла — совсем недавно и особенно в США, в отношении памятников Конфедерации по всему Югу — это создает опасное будущее, в котором американцы могут забыть о наследии нашего стремления чтить тех, кто прославлял и боролся за сохранение рабства в этой стране.
Кажется, мы переживаем время эпического забвения: наследие нацизма, ценность вакцин. Ча сама отвечает на свой вопрос: «Назвать сейчас, чтобы не повторять историю в забвении. Извлекать каждый фрагмент за каждым фрагментом из слова из образа еще одно слово еще один образ ответ, который не повторит историю в забвении». Таким образом, хотя роль «свидетеля» и «поэтика свидетеля» могут вызвать разочарование, мой интерес заключается в том, чтобы писать, в которых свидетельствование рассматривается как действие и вмешательство. Как пишет Кали Таль, «Свидетельствование — это агрессивный акт». Это акт агрессии против тех, кто выиграет от того, что мы что-то забудем или упустим. Здесь эти поэты создают запись и обращают наше внимание на то, что мы забыли или никогда не замечали.
Beyond Witnessing—Craig Santos Perez & Layli Long Soldier
Поэт чамору из Guåhån/Gaum Крейг Сантос Перес подробно пишет о проблемах забвения в своем стихотворении «Объезд доблести Второй мировой войны в Тихоокеанском национальном монументе» обращаясь к памятнику американским солдатам, базировавшимся на Гавайях во время Второй мировой войны, Перл-Харбор.
Памятник — это то, что можно было ожидать. В стихотворении Перес перечисляет условные возможности, если миллион туристов, ежегодно посещающих памятник, вместо этого узнают гавайские традиции, историю, а также колониальное влияние и угнетение земли и людей. «Будут ли они называть каждое имя в петиции Ку’э?» — спрашивает Перес, признавая 21 000 гавайцев, подавших петицию против присоединения страны к Соединенным Штатам в 189 г.7. Это признание сопротивления в значительной степени игнорируется в историческом нарративе Соединенных Штатов (для этого читателя это было новым знанием). Затем стихотворение переходит к кураторам, что показывают памятники:
Что, если
этот памятник доблести вместо осуждения насилия?
Что, если бы национальные и государственные парки не просто сохранили
миф об американской невиновности, а на самом деле рассказал
правда об американской империи?
Таким образом, в то время как эти первоначальные памятники — физические, социальные, архивные — продолжают существовать и определять нарратив, контрмонументальная поэтика должна проделать работу, как это делает здесь Перес, чтобы определить «окольный путь», который совершают эти первоначальные памятники, то, что они «напомнить нам о», чтобы мы игнорировали центральные факты: угнетение, травму и то, кто извлекает выгоду.
Рассказы об истории, которым посвящены памятники или рассказываются снова и снова, часто ограждают нас от тревожных фактов, которые могут переопределить наши отношения с этими рассказами и вовлеченными в них людьми.
Стихотворение «38» Лайли Длинный Солдат считает крупнейшую санкционированную казнь в истории США, совершенную возлюбленным Авраамом Линкольном в течение той же недели после подписания Прокламации об освобождении. В стихотворении «Длинный солдат» приветствуется разреженность, написав: «Я не считаю это« творческим произведением »… Я чувствую большую ответственность за упорядоченное предложение; конвейер мысли». Стихотворение начинается со слов «Здесь будет соблюдаться приговор», и на протяжении всего стихотворения она показывает, как именно она придерживается ограничительных правил грамматики, указывая на более спокойную работу языка, постоянно возводя памятники определенный вид, когда мы читаем и слушаем. Как замечает поэт М. Нурбесе Филип относительно языка через гегемонистские силы: «Я не доверяю его порядку, который скрывает беспорядок».
В начале стихотворения «Длинный солдат» упоминается фильм «Линкольн », в который включена Прокламация об освобождении, его редакция Dakota 38 — 38 мужчин дакоты, которых Линкольн приказал повесить. Это слово — «повешенный» — именно здесь начинает давать трещину соблюдение Длинным Солдатом правил репрессивного исторического языка, объясняя необходимость перехода от «повешенного» к «повешенному» для смертной казни. Одно маленькое слово, рассказывающее эту историю. На протяжении всей оставшейся части стихотворения, когда она ведет хронику действий правительства США по покупке и заключению договоров, которые с помощью юридической акробатики привели Дакоту к голодной смерти, Длинный Солдат использует в своей грамматике и дикции антимонументальные жесты. Пугающие кавычки вокруг «покупки», скобки, содержащие актуальную информацию, стоят рядом с официальной версией или формулировками, чтобы сделать ее понятной, разборчивой. «[В] 1858 году северная часть была уступлена (взята), а южная часть была (удобно) выделена», — пишет она.
Приведенное определение и правильное написание слова Мнисота фильтруются. «То, что осталось от территории Дакоты в Мнисоте, было растворено (украдено)»; «люди дакота из Мнисоты были переселены (насильно) в резервации». Эти слова («распущены», «переселены», «уступили») знакомы тем из нас, кто занимался историей США. Они запутывают. Вместе с коренным населением Америки они препятствуют признанию жестокости и ее исполнителей.
«Мемориалы помогают нам сосредоточить память на конкретных людях или событиях, — пишет Длинный Солдат. «Часто мемориалы представляют собой мемориальные доски, статуи или надгробия. / Мемориал Дакоте 38 — это не объект, начертанный словами, а действие». Слова исторических текстов подвели дакота 38 с тех пор, как до их убийств, в культивировании событий, которые привели к их голодной смерти, спровоцировав восстание сиу, которое дало Линкольну «право» казнить этих 38 человек, растворить (украсть) их землю , переместите (принудительно) их в другое место. Поэма Длинного Солдата является контрпамятником этим историческим «фактам», используя те же лингвистические инструменты с аналогичными подрывными действиями, которые, если их заметить, подрывают повествование правительства США о событиях.
Она рассказывает о мемориальном акте всадников Дакота 38 + 2, которые совершают «поминальную конную прогулку» протяженностью более 325 миль и 18 дней холодными зимами Среднего Запада, чтобы ежегодно признать свои убийства. Каждый год увековечивать их память, чтобы они не были забыты. Явный протест против заинтересованности правительства США в этом забвении. Воплощенная память. Ранее в статье Длинный Солдат описывает круговую работу заключенных, нарушенных, переделанных договоров, запутанных, запутанных, а также ее попытку проследить «обратный след» документов. «Хотя я часто теряюсь на этом пути, — пишет она, — я знаю, что я не одна». Конечно, рядом с ней есть много других поэтов, замечающих бесчисленные памятники, построенные на фигурах и исторических сказках, стойкость которых побуждает их к творчеству.
Ретушь архива — Тьехимба Джесс, Джон Плюкер и Робин Кост Льюис
Возможно, одним из самых совершенных контрмонументальных стихотворений является «Pre-Face Berryman/Brown» Тьехимбы Джесс.
И под «совершенным» я подразумеваю его точную математику и физическое проявление. В поэме Джесс цитирует краткую преамбулу из « 77 песен сновидений » Джона Берримана, в которой объясняется: «Таким образом, поэма, каким бы широким ни был набор персонажей, в основном о воображаемом персонаже (не о поэте, не обо мне) по имени Генри, белый американец в раннем возрасте, иногда с черным лицом, понесший необратимую утрату и рассказывающий о себе». Джесс заявляет в интервью,
В Соединенных Штатах практически невозможно пройти обучение по программе MFA, не услышав имени Джона Берримана или хотя бы не прочитав одно из его стихотворений. Например, то, что случилось со мной, когда я проходил обучение по программе MFA… Получив эти стихи и осознав тот факт, что они были написаны таким менестрельным голосом, я действительно не знал, как справиться со своим, как я полагаю, разочарованием — или с моей неспособностью быть полностью тронутым его обращением к этому черному воображаемому голосу в его стихах.
Для Джесс часть камнем преткновения заключается в том, что «я искал как можно больше критических замечаний по поводу его расовой окраски своего голоса в стихах Берримана, и я действительно не нашел чертовски много».
Расизм в тексте и, что более важно, общее отсутствие интереса к исследованию этого расизма — сохранению памятника, построенного лауреату Пулитцеровской премии Берриману, — спровоцировали Джесс на создание стихотворения, в котором расизм Берримана ставится рядом с личным стихотворением. голосом Генри «Бокса» Брауна, раба, который, как известно, в 1849 году отправил себя на свободу в ящике.. Два голоса встречаются в середине страницы с цезурой, бегущей по центру, похожей на чернильное пятно. Каждое из них сохраняется и разборчиво как отдельные утверждения, но при совместном чтении создает новое повествование. Вы видите расизм Берримана, чувства Генри «Бокса» Брауна и то, что они могут «значить» по-новому, вместе. Джесс дал каждому голосу одинаковое количество слогов в строке — каждая цифра буквально отмеряла одинаковую меру, чтобы сказать то, что ему нужно было сказать.
Подобно усыпальнице Магеллана и статуе Лапу-Лапу, они покоятся рядом друг с другом, и, подобно этим формам, контрмонумент формирует наше понимание того, что ему предшествовало, придает ему дополнительный контекст, устанавливает условия для нашего взаимодействия со знанием. первый памятник, ранее определенный строителями и хранителями памятника. (Это стихотворение находится в сборнике Джесс Olio , который, по иронии судьбы, учитывая высшую литературную награду Берримана, также получил Пулитцеровскую премию в 2016 году. как тот, кто «использует что-то вроде воображаемого голоса менестреля, чтобы выразить свои собственные тревоги по поводу того, что он белый, мужчина, средний возраст, и имеет дело с различными проблемами, с которыми ему приходится сталкиваться в своей жизни», — остался в значительной степени нетронутым в литературный мир, мало принимая во внимание последствия блэкфейса и бесконечные потери, которые представляет менестрель, призраки порабощенного населения за ним.
И если Генри «Коробка» Браун известен тем, что берет переданное ему повествование и манипулирует им, чтобы заставить его работать в свою пользу (получая свободу там, где это было почти невозможно), Браун Джесс действует в стихотворении аналогичным образом. Джесс заявляет, что его процесс создания серии стихов Берримана и Генри «Коробка» Брауна включал в себя соблюдение звуков и слогов, которые Берриман использовал в оригинальных произведениях:
Я взял точный звук — гласные звуки всех этих стихотворений и структурировал повествование для Генри «Коробки» Брауна, следуя разрывам строк, следуя разрывам строф. Так что это почти как пытаться быть загадкой в загадке в загадке. Или голос в голосе в голосе. Маска в маске в маске. Возникает вопрос, кто носит маску? Поскольку голос Берримана был включен, чтобы передать голос Генри «Бокса» Брауна, в то время как Берриман изначально намеревался использовать этот черный голос менестреля, преследуемый его собственной болью, теперь у нас есть возможность для кого-то, кто был в центре событий.
высота шоу менестреля и попытка освободиться, и осуществление своей свободы, которую он должен был замыслить, чтобы создать своего рода новые перспективы выражения.Суждения исходного текста служат средством передачи альтернативной точки зрения. Видеть в ящике выход , а не клетку или гроб.
… Я
меня зовут Генри «Коробка» Браун. Разве
не белый американец скрывающий мою правду: однажды,
в раннем возрасте , я освободил себя.
Джесс берет слова Берримана и вырезает место для своих собственных чувств, чувств Генри «Бокса» Брауна, истории, потери, а также ясно дает понять, используя слова самого Берримана, что Берриман не имеет права пытаться говорить или использовать Блэка. повествование:
Иногда I Ache
в My
Blackface, Любовь к
, который пострадал… оставшихся позади.
необратимая потеря … Берриман не может говорить за них,и рассказывает о себе… вообще не может рассказать мою историю.
Он просто « рассказывает о себе… вообще не может рассказать историю [Брауна]». Самовлюбленный дурак. Джесс иллюстрирует это, создавая три стихотворения: линейный памятник Берриману, каким он его помнит, контрпамятник Брауну и диалог между ними. Он делает все это, используя чуть более 70 слогов.
Конечно, есть альтернативные способы борьбы с литературой, с которой вы связаны, — в данном случае с изображениями и словами в архиве, которые могут определить ваше место. Жан-Луи Берландье был французским ботаником 19 -го -го века, который путешествовал по Мексике и Техасу, собирая образцы, рисуя и пытаясь задокументировать языки 40-каких племен американских индейцев. В его коллекции Ford Over , поэт и житель Техаса Джон Плюкер копается в архиве Берландье, берет несколько пейзажных рисунков Берландье с движущимися по этому пространству фигурами.
Плюкер пишет в своего рода послесловии к книге:
.[I] это 19 ноября 1828 года. Хуан Луис Берландье отправляется из Сан-Антонио-де-Бехар с отрядом людей, как испанцев, так и команчей, на охоту в землях к северо-западу от миссии. Берландье ведет дневник прогулок по холмам, долинам и ущельям. В его испанском «ущелья» — это «гаргантас», что также означает «глотки»; земля также могла быть плотью; тела также могут быть грязью; опыт, переведенный в текст.
На одном пейзажном рисунке изображены весловидные кактусы, усеивающие пространство, тонкие деревья, два небольших холма. Мужчина лежит в тени, а другой протягивает руку, чтобы поднять его. Приведенное ниже стихотворение «Виста» представляет собой экфрастическую пьесу, в которой Плюкеру удается переписать архив, исказить его в прямом и переносном смысле — рассматривать встречи Берландье как гомоэротические встречи. Ибо кто говорит нам иначе? Плюкер пишет:
Равнинный коллега,
ты кувыркался, катился…Я хочу взволновать тебя.
Чтобы море вас. Вставай,
плюс мои желания увеличились,
плюс препятствия накопились
в нашу повторную встречу,
неправильная страна.Смотрите, коренные жители.
Прибыть.
Прикосновение больше, чем просто дружеское общение — люди Берландье часто касаются друг друга почти во всех произведениях Берландье в книге Плюкера. Плюкер сосредотачивается на этом прикосновении в стихах, а также визуально на одной ранней странице, каждый момент физического контакта увеличен и обрезан, собран вместе, иллюстрируя их близость.
В то время как Берландье пытается показать конкретный аспект своих путешествий и документации, создание архива материалов побуждает к дальнейшим исследованиям и интерпретации. Точно так же, как Берландье пытался с ландшафтом, коренными народами и их языками, здесь Плюкер берет колониальное тело и делает его таким, как он хочет, интерпретируя его через свою собственную идентичность и знания — как это делали колонизаторы на протяжении веков.
Стихотворение Плюкера о контрмонументе делает рисунок Берландье, несомненно, странным для зрителя, который невозможно рассматривать иначе после знакомства с текстом Плюкера.
Там, где архив несет смятение, непознаваемость, гнев, Плюкер обращает наше внимание на то, чего мы не можем знать, строит памятник тому, что останется неясным, дает нам музыку фрагментарного знания, подчеркнутого стиранием, блокирует текст на размытых картах — показ глаза, линзы сканера, также имеет предел понимания и ясности. Как пишет Плюкер, «мы установили отношения с избытком языков, каждый из которых давал и отнимал, вторгался и утаивал, настаивал и отстранялся». Плюкер предлагает альтернативного Берландье, к которому мы можем смягчиться, к которому можно относиться, который, возможно, носил сексуальность, потерянную в архиве и времени, его жизнь прикосновений в промежутках.
В то время как интерес Плюкера заключался в архиве пейзажей, коллекция Робина Косте Льюиса «Путешествие на соболиной Венере » исследует наследие искусства и предметов и то, как они каталогизируются.
Заглавное стихотворение сборника воплощает в себе ясную и проницательную контрмонументальную поэтику. Льюис иллюстрирует, как на протяжении тысячелетий черные тела изображались в искусстве и использовались в предметах домашнего обихода по всему западному миру, демонстрируя растущее влияние и угнетение, которое это неизменно оказывает на чернокожее население. В пояснительной записке перед самой поэмой Льюис пишет, что поэма «состоит исключительно и полностью из заголовков, записей в каталогах или описаний выставок западных предметов искусства, в которых присутствует черная женская фигура, датируемых с 38 000 г. до н.э. по настоящее время. ». Они не были изменены, просто предлагались в соответствии с порядком и линией Льюиса.
Эпиграф к «Каталогу I: Древняя Греция и Древний Рим» Махмуда Дарвиша гласит: «Вот ваше имя, — сказала женщина, — и исчезла в коридоре». Определенное определение идентичности, источник эфемерен — Льюис преследует здесь эту женскую фигуру. Первая строка стихотворения — «Статуэтка уменьшенной женщины» — подводит нас к пониманию того, что мы просмотрим список источников, которые культивировали и продолжают культивировать стереотип черной женщины, чтобы «уменьшить» ее.
Заголовки и описания, которые следуют, представляют собой тела чернокожих женщин, разорванные на части, части которых отсутствуют или обнажены, держащие предметы домашнего обихода или те, которые можно смутно ассоциировать с «Африкой». Льюис заканчивает пьесу на
Поврежденная черная женщина
Стоящая на цыпочках
на одном конце качелейПока карикатурная фигура прыгает
с другой стороныКонец
Как «поврежденная чернокожая женщина», наследие репрессивной истории перевешивает тех, кто носит эту идентичность — карикатурный вес, чтобы балансировать с ней или против нее. Что последовательно пытается запустить ее в воздух. Позже, в разделе «Путешествие Сейбл Венеры», Льюис включает:
Я отправил вам эти несколько строк по порядку
Чтобы поднять вам настроение
О том, что было
Что со мной происходит
Вот контрпамятник тому древнему памятнику Черной карикатуры и порчи, чему мы снова и снова свидетельствуем в каждом походе в музей с артефактами или сталкиваемся с современным изображением, основанным на том, что содержится в этих музеях.