«Мильон терзаний» – краткое содержание (конспект)
В своей статье «Мильон терзаний» И. А. Гончаров начинает характеристику комедии «Горе от ума» (см. краткое содержание, анализ и полный текст) с указания на её необыкновенную «моложавость, свежесть» – «она, как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей». Хотя «значение Пушкина в истории русской литературы было несравненно больше, чем Грибоедова – он занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников», – тем не менее, герои его произведений (напр., Онегин) поблекли, отошли в прошлое. Так же отжил свое время лермонтовский Печорин, не говоря уже о героях Фонвизина. Между тем, Чацкий – образ до сих пор яркий.
Гончаров. Мильон терзаний. Краткое содержание. Аудиокнига
«Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме.
.. Где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, – там всегда длится борьба свежего с отжившим, больного со здоровым, и все бьются на поединках миниатюрные Фамусовы и Чацкие», – говорит Гончаров.
«Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого – и, кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела они ни стояли, будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне – им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы, – от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, – и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни». Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состарится когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия».
Говоря об отношении русской публики к этой комедии, Гончаров говорит, что «грамотная масса оценила ее фактически. Сразу поняв её красоты и не найдя недостатков, она разнесла рукопись на клочья, на стихи, полустишия, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила мильон в гривенники и до того испестрила грибоедовскими поговорками разговор, что буквально истаскала комедию до пресыщения.
Но пьеса выдержала и это испытание, и не только не опошлилась, но сделалась, как будто, дороже для читателей, нашла себе в каждом из них покровителя, критика и друга, как басни Крылова, не утратившие своей литературной силы, перейдя из книги в живую речь».
Обращаясь к русской критике, судившей комедию, Гончаров в «Мильоне терзаний» отмечает, что одни судьи её – «ценят в ней картину московских нравов известной эпохи, – создание живых типов и их искусную группировку. Другие, отдавая справедливость картине нравов, верности типов, дорожат более эпиграмматическою солью языка, живой сатирой, моралью, которою пьеса до сих пор, как неистощимый колодец, снабжает всякого на каждые обиходный шаг жизни». Соглашаясь с этими мнениями русской критики, Гончаров продолжает: «Но и те, и другие ценители почти обходят молчанием самую «комедию», действие, а многие даже отказывают ей в наличности сценического движения[1]. С этим мнением критик не согласен.
«Как нет движения? – восклицает он, – Есть – живое, непрерывное от первого появления Чацкого на сцене до последнего его восклицания: «Карету мне, карету!»»
«Это – тонкая, умная, изящная и страстная комедия, в тесном, техническом смысле, верная в мелких психологических деталях».
Слова эти Гончаров старается доказать подробным анализом действующих лиц.
«Главная роль в ней – конечно, роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов. Сам Грибоедов приписал горе Чацкого его уму, а Пушкин отказал ему вовсе в уме. Гончаров старается примирить это противоречие.
«Чацкий, – продолжает он, – не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и притом он безукоризненно честен. Словом – это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или, как рекомендует его горничная Лиза, «чувствителен и весел, и остёр». Только личное его горе произошло не от одного ума, а более от других причин, где ум его играл страдательную роль, и это подало Пушкину повод отказать ему в уме. Между тем, Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина: он – искренний и горячий деятель, а те – паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века.
Или заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век – и в этом все его значение и весь «ум».
И Онегин, и Печорин оказались неспособными к делу, к активной роли, хотя оба смутно понимали, что около них все истлело. Они были даже «озлоблены», носили в себе и «недовольство» и бродили, как тени, с «тоскующею ленью». Но презирая пустоту жизни, праздное барство, они подавались ему и не решились ни бороться с ним, ни бежать окончательно».
Гончаров считает, что Чацкий не похож в этом на них: «он, как видно, напротив, готовился серьезно к деятельности, «он славно пишет, переводит» – говорит о нем Фамусов, – и все твердят об его высоком уме. Он, конечно, путешествовал недаром учился, много читал, принимался, как видно, за серьезный труд, был в деловых сношениях с министрами и разошелся – нетрудно догадаться, почему.
Служить бы рад, прислушиваться тошно, –
намекает он сам. О «тоскующей лени и праздной скуке» в его жизни и помину нет, а еще менее о «страсти нежной» как о «науке» и «занятии».
Он любил серьезно, видя в Софье будущую жену».
Ради Софьи прискакал он, сломя голову, в Москву. Но на первых же порах его здесь встретило разочарование: ею он был принят холодно.
«С этой минуты между нею и Чацким завязался горячий поединок, – самое живое действие комедии, в которой принимают близкое участие два лица – Молчалин и Лиза. Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе, тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какой-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца, – весь ум его и все силы уходят в эту борьбу; это и послужило мотивом, поводом к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, – роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, – словом, ту роль, для которой родилась вся комедия»…
Чацкий к Фамусову сначала относится равнодушно, – он думает только о Софье: праздному любопытству своего бывшего «воспитателя» – он противопоставляет только упорные мысли о Софье, об её красоте.
.. Он отвечает невпопад на вопросы Фамусова, отвечает так невнимательно, что, под конец, даже обижает того… Борьбы с Фамусовым Чацкий не ищет, – «Чацкому скучно с ним говорить» – и только настойчивый вызов Фамусова на спор выводит Чацкого из его сосредоточенности:
Вот то-то, все вы – гордецы!
Смотрели бы, как делали отцы,
Учились бы, на старших глядя!
– говорит он и затем чертит такой грубый и уродливый рисунок раболепства, что Чацкий не вытерпел и, в свою очередь, сделал параллель века «минувшего» с веком «нынешним. С этого момента в комедии поединок с одной Софьей, мало-помалу, разрастается в титаническую борьбу со всей Москвой, – с фамусовским обществом.
«Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии «отцов и старших», – с другой, один пылкий и отважный боец, «враг исканий»… Это борьба на жизнь и смерть, «борьба за существование», как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире».
«Чацкий рвется к «свободной жизни», «к занятиям наукой и искусством и требует службы делу, а не лицам» и т. д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний» и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы. Теперь нам известны эти последствия, – они обнаружились с появлением комедии, еще в рукописи, в свет, и, как эпидемия, охватили всю Россию!» Этими словами Гончаров определяет великую ценность того морального впечатления, которое произведено было на русскую публику зрелищем борьбы Чацкого с фамусовской Москвой.
«Между тем, интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкою психологическою верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот – могла бы одна сделать автору имя… Когда же, наконец, «комедия между ним и Софьей оборвалась, – жгучее раздражение ревности унялось, и холод безнадежности пахнул ему в душу».
«Ему оставалось уехать, но на сцену вторгается другая живая, бойкая комедия; открывается разом несколько перспектив московской жизни, которые не только вытесняют из памяти зрителя интригу Чацкого, но и сам Чацкий, как будто, забывает о ней и мешается в толпу.
Около него группируются и играют, каждое свою роль, новые лица. Это – бал, со всею московской обстановкой, с рядом живых сценических очерков, в которых каждая группа образует свою отдельную комедию, с полною обрисовкою характеров, успевших в нескольких словах разыграться в законченное действие.
«Разве не полную комедию разыгрывают Горичевы? Этот муж, – недавно еще бодрый и живой человек, теперь барин, опустившийся, облекшийся в халат, ушедший весь в московскую жизнь, «муж-мальчик, муж-слуга – идеал московских мужей», по меткому определению Чацкого, – под башмаком приторной, жеманной, светской супруги, московской дамы?
«А эти шесть княжон и графиня внучка? – весь этот контингент невест, «умеющих, по словам Фамусова, принарядить себя тафтицей, бархатцем и дымкой», «поющих верхние нотки и льнущих к военным людям»?
«Эта Хлестова, остаток екатерининского века, с моськой, с арапкой-девочкой? – Эта княгиня и князь Петр Ильич – без слов, но такая говорящая руина прошлого? – Загорецкий, явный мошенник, спасающийся от тюрьмы в лучших гостиных и откупающийся угодливостью, вроде собачьих поносок? – Эти NN?.
. – и все толки их?.. Разве все эти лица, их жизнь, интересы не представляют собой особых маленьких комедий, которые вошли, как эпизоды, в состав большой?»
«Когда, в борьбе с Москвой, чаша терпения Чацкого переполнилась, он выходит в зал уже окончательно расстроенный и, по старой дружбе, опять идет к Софье, надеясь встретить в ней хоть простое сочувствие». Он поверяет ей свое душевное состояние: «мильон терзаний», – он жалуется ей, не подозревая, какой заговор созрел против него в неприятельском лагере.
«Мильон терзаний» и «горя»! – вот, что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим: ум его беспощадно поражал больные места врагов. Фамусов ничего не находил, как только зажать уши против его логики и отстреливаться общими местами старой морали. Слушая его, Молчалин смолкает, княжны, графини пятятся прочь от него, обожженные крапивой его смеха, а прежний друг его Софья, которую одну он щадит, – лукавит, скользит и наносит ему главный удар втихомолку, объявив его, под рукой, вскользь, сумасшедшим.
..
Сначала Чацкий чувствовал свою силу и говорил уверенно. Но борьба его истомила. Он, очевидно, ослабел от этого «миллиона терзаний», – и вот, в конце концов, он делается не только грустен, но и желчен, придирчив. Он, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе – и наносит удар всем, – но не хватило у него мощи против соединенного врага, «он впадает в преувеличение, почти в нетрезвость речи и подтверждает во мнении гостей распущенный Софьей слух об его сумасшествии. От него слышится уже не острый, ядовитый сарказм, в который вставлена верная, определенная идея, правда, – а какая-то горькая жалоба, как будто на личную обиду, на пустую, или, по его же словам, «незначащую встречу с французиком из Бордо», которую он, в нормальном состоянии духа, едва ли бы заметил. Он не владеет собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале. Он ударяется и в патриотический пафос, договаривается до того, что находит фрак противным «рассудку и стихиям», сердится, что madame и mademoiselle не переведены на русский язык, – словом, «il divague!» – заключили, вероятно, о нем все шесть княжон и графиня-внучка.
Он чувствует это и сам, говоря, что «в многолюдстве» он растерян, сам не свой…
«Пушкин, отказывая Чацкому в уме, вероятно, всего более имел в виду сцену 4-го акта в сенях при разъезде. Конечно, ни Онегин, ни Печорин, эти – франты, не сделали бы того, что проделал в сенях Чацкий. Те были слишком дрессированы «в науке страсти нежной», а Чацкий отличается, между прочим, и искренностью, и простотою, да он к тому же не умеет, – и не хочет рисоваться. Он – не франт, не «лев»… Вот почему здесь изменяет ему не только ум, но и здравый смысл, даже простое приличие…»
Говоря о героине комедии, Гончаров отмечает всю сложность этого образа. Когда она убедилась в неверности Молчалина, когда он уже ползал у ног её, она до появления Чацкого оставалась «все тою же бессознательною Софьей Павловной, с тою же ложью, в какой ее воспитал отец, в какой он прожил сам, весь его дом и весь круг… Еще не опомнившись от стыда и ужаса, когда маска упала с Молчалина, Софья, прежде всего, радуется, что ночью все узнала, что нет укоряющих свидетелей в глазах!» А нет свидетелей, следовательно, все шито да крыто, можно все забыть, выйти замуж, пожалуй, за Скалозуба, а на прошлое смотреть.
.. Да никак не смотреть! Свое нравственное чувство стерпит, Лиза не проговорится, Молчалин пикнуть не смеет. А муж?» – Но какой же московский муж, «из жениных пажей», станет озираться на прошлое?» Такова её мораль, и мораль отца, и всего круга. А, между тем, Софья Павловна индивидуально не безнравственна: она грешит «грехом неведения», – слепоты, в которой жили все.
Свет не карает заблуждений,
Но тайны требует для них!
– В этом двустишии Пушкина выражается общий смысл такой условной морали. Софья никогда не прозревала от неё и не прозрела бы без Чацкого – никогда, за неимением случая. После катастрофы, с минуты появления Чацкого – оставаться слепой ей уже невозможно.
В ней – и смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума – с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, – путаница понятий, умственная и нравственная слепота… – Все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты её круга. В собственной, личной её физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное, – остальное принадлежит воспитанию.
Чтение романов, ночная игра на фортепьяно, мечты и одинокая жизнь в своем внутреннем мире среди шумного пошлого общества, перевес чувства над мыслью, – вот та почва, на которой вырастает её странное увлечение Молчалиным. В этом чувстве есть много настоящей искренности, сильно напоминающей чувства пушкинской Татьяны к Онегину. Но Татьяна – деревенская девушка, а Софья Павловна – московская, по-тогдашнему развитая. Поэтому разницу между ними кладет «московский отпечаток», отличающей Софью, потом уменье владеть собой, которое явилось в Татьяне после жизни в высшем свете, уже после замужества…
«Софья, как Татьяна, сама начинает роман, не находя в этом ничего предосудительного, даже не догадываясь об этом. Софья удивляется хохоту горничной при рассказе, как она с Молчалиным проводит всю ночь: «ни слова вольного! – и так вся ночь проходит!» «Враг дерзости, всегда застенчивый, стыдливый!» – вот, чем она восхищается в своем герое! В этих словах есть какая-то почти грация – и далеко до безнравственности!»
«Не безнравственность свела ее с Молчалиным.
Этому сближению помогло, прежде всего, влечение покровительствовать любимому человеку, – бедному, скромному, не смеющему поднять на нее глаз, – помогло желание возвысить его до себя, до своего круга, дать ему семейные права. Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием, сделать его счастье и иметь в нем вечного раба. Не её вина, что из этого в будущем должен был выйти «муж-мальчик, муж-слуга – идеал московских мужей!» На другие идеалы негде было наткнуться в доме Фамусова…
«Вообще к Софье Павловне трудно отнестись несимпатично, в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя светлого воздуха. Недаром любил ее и Чацкий».
Другие статьи о биографии и творчестве А. С. Грибоедова см. ниже, в блоке «Ещё по теме…»
[1] Кн. Вяземский находил, что в «Горе от ума» нет действия – все лица, эпизодичны, сцены мало одна с другой связаны.
По его мнению, «Горе от ума» не столько комедия, сколько сатира в драматической форме.
Краткий конспект Мильон терзаний, 9 класс
Гончаров говорит про Фамусова как об одном из цельных и понятных персонажей. Уверенный, самодовольный, с фундаментальным складом ума, для которого все неровности России являются обыденностью и привычной нормой.
Такие, как Фамусов, спокойно смотрят на взяточничество и безалаберно относятся к своей работе.
Персонаж Чацкого является не просто центральным, а центробежным в произведении Грибоедова. Адекватной, справедливой оценке значения этого образа (которой ранее просто не существовало) посвятил Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание комедии проявляется в том, что Чацкий противостоит «старому миру», умно и содержательно свидетельствуя об истине. Так не принято разговаривать в аристократических кругах Москвы. А честная характеристика «столпов общества» воспринимается высшим дворянством как «покушение на устои» и святотатство.
Дворянство бессильно перед его риторикой, его сторонятся, объявляя безумным.
Закономерно ли это? Да, и в высшей степени! Вспомним, что даже Александр Сергеевич Пушкин не понял Чацкого. Известный поэт, отмечая справедливость высказываний героя комедии, одновременно недоумевает: «Почему он все это говорит, если его никто не слышит» (т.е. ясно ощущается завуалированный вопрос: «А не глупец ли Чацкий?»). Добролюбов же откровенно иронически отнесся к этому персонажу – «азартный малый». Поскольку принципиальную новизну талантливо созданного образа не заметило практически все общество, собственно говоря, поэтому и написал Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание его работы – анализ грибоедовского произведения.
Итак, наш герой приезжает в аристократическую Москву, оторвавшись от дел, для объяснения в любви юной, образованной и романтичной Софье Фамусовой, которая отказывает ему. На этом и построена сюжетная интрига. Девушка же, в свою очередь, уже забыла о своем первом чувстве к нему.
Ею движет романтическое великодушие. Поэтому нельзя сказать, что она так же меркантильна, как ее избранник – бесталанный и подлый секретарь отца – Алексей Степанович Молчалин. Люди, имитирующие деятельность для осуществления своих карьерных устремлений, — люди бездуховные, способные выражать подобострастие, а затем – предать. Молчалины. Их едкой характеристике посвящает Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание комедии показывает: они должны проиграть. Ведь будущее государство «Молчалиных» гораздо страшнее государства «Фамусовых».
Алексей Степанович Молчалин — антипод Чацкого. Трусливый, глупый, но «умеренный и аккуратный» карьерист и в будущем — бюрократ. Ничего живого, естественного нет в образе Молчалина. Но его жизненный расчет верен – именно таких людей, по своей природе – рабов, предпочитают возвышать власть имущие, чтобы потом безраздельно править с помощью таких людей, не имеющих собственного мнения.
Чацкий яро спорит с Фамусовым, доказывая, что вся суть свободной жизни заключается в том, чтобы порвать оковы рабства.
Это жизненные рамки, критерии и стереотипы, которые не позволяют человеку жить так, как хочется именно ему. Отчасти Фамусовы соглашаются, но чувство гордости не дает им полностью уступить собеседнику. Описывая данную ситуацию, автор статьи Гончаров акцентирует внимание на том, что Александр Андреевич — это тот тип человека, который презирает цитаты наподобие «Один в поле не воин».
Если речь идет о Чацком, то, конечно же, он воин. Даже оставшись один против всех, этот человек будет сражаться и противостоять целому миру людей, не согласных с его единым и правильным мнением. Александр Андреевич доказывает правоту своей мысли даже тогда, когда это абсолютно бесполезная трата времени. Чацкий — это образ человека, который привык всегда быть на передовой событий. Он представляет собой воина застрельщика и одновременно жертву, так как итог всех споров всегда один — это отвержение обществом человека, который осмелился идти наперекор мнению большинства.
Это персонаж, который, по мнению Грибоедова, обладает слишком острым умом.
Его развитый разум мешает ему жить, строить обычный уклад жизни и развиваться. Гончаров отмечает, что, несмотря на это, Чацкий Грибоедова по сравнению с теми же главными героями произведений Лермонтова и Пушкина Печориным и Онегиным стоит на порядок выше их.В первую очередь как личность Александр Андреевич Чацкий обладает большим количеством положительных черт характера.
Александр Андреевич всю жизнь основательно готовился к большим свершениям. Герой пьесы отлично учился в школе, много читал и посвящал львиную долю своего времени путешествиям, и поэтому ему присущи высокомерие и гордыня. По этой причине молодой человек в свое время разошелся с министрами. Эту черту в характере Чацкого умело описал Грибоедов, использовав всего лишь одну фразу: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Кроме гордыни, можно отметить и чувство собственного достоинства, которое весьма остро развито у героя.
Горячие споры между Фамусовым и Чацким, позволяют поймать саму суть ранее написанной пьесы.
Обратите внимание! Главный герой произведения является человеком совершенно новой эпохи.
Разум главного героя полон светлых и новых идей. Молодой человек осуждает нравы прошлых лет. По сюжетной линии Фамусов — это его полная противоположность, отстаивающая старые традиции, правила и устои прошлых лет.
Это интересно! Роман Мастер и Маргарита: краткое содержание произведения по главам
В своей статье «Мильон терзаний» И. А. Гончаров начинает характеристику комедии «Горе от ума» (см. краткое содержание, анализ и полный текст) с указания на её необыкновенную «моложавость, свежесть» – «она, как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей». Хотя «значение Пушкина в истории русской литературы было несравненно больше, чем Грибоедова – он занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников», – тем не менее, герои его произведений (напр.
, Онегин) поблекли, отошли в прошлое. Так же отжил свое время лермонтовский Печорин, не говоря уже о героях Фонвизина. Между тем, Чацкий – образ до сих пор яркий.
Горе от ума. Спектакль Малого театра, 1977
«Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме… Где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, – там всегда длится борьба свежего с отжившим, больного со здоровым, и все бьются на поединках миниатюрные Фамусовы и Чацкие», – говорит Гончаров.
«Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого – и, кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела они ни стояли, будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне – им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы, – от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, – и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни». Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состарится когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия».
Говоря об отношении русской публики к этой комедии, Гончаров говорит, что «грамотная масса оценила ее фактически. Сразу поняв её красоты и не найдя недостатков, она разнесла рукопись на клочья, на стихи, полустишия, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила мильон в гривенники и до того испестрила грибоедовскими поговорками разговор, что буквально истаскала комедию до пресыщения.
Но пьеса выдержала и это испытание, и не только не опошлилась, но сделалась, как будто, дороже для читателей, нашла себе в каждом из них покровителя, критика и друга, как басни Крылова, не утратившие своей литературной силы, перейдя из книги в живую речь».
Обращаясь к русской критике, судившей комедию, Гончаров в «Мильоне терзаний» отмечает, что одни судьи её – «ценят в ней картину московских нравов известной эпохи, – создание живых типов и их искусную группировку. Другие, отдавая справедливость картине нравов, верности типов, дорожат более эпиграмматическою солью языка, живой сатирой, моралью, которою пьеса до сих пор, как неистощимый колодец, снабжает всякого на каждые обиходный шаг жизни».
Соглашаясь с этими мнениями русской критики, Гончаров продолжает: «Но и те, и другие ценители почти обходят молчанием самую «комедию», действие, а многие даже отказывают ей в наличности сценического движения[1]. С этим мнением критик не согласен.
«Как нет движения? – восклицает он, – Есть – живое, непрерывное от первого появления Чацкого на сцене до последнего его восклицания: «Карету мне, карету!»»
«Это – тонкая, умная, изящная и страстная комедия, в тесном, техническом смысле, верная в мелких психологических деталях». Слова эти Гончаров старается доказать подробным анализом действующих лиц.
«Главная роль в ней – конечно, роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов. Сам Грибоедов приписал горе Чацкого его уму, а Пушкин отказал ему вовсе в уме. Гончаров старается примирить это противоречие.
«Чацкий, – продолжает он, – не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и притом он безукоризненно честен.
Словом – это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или, как рекомендует его горничная Лиза, «чувствителен и весел, и остёр». Только личное его горе произошло не от одного ума, а более от других причин, где ум его играл страдательную роль, и это подало Пушкину повод отказать ему в уме. Между тем, Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина: он – искренний и горячий деятель, а те – паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века. Или заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век – и в этом все его значение и весь «ум».
И Онегин, и Печорин оказались неспособными к делу, к активной роли, хотя оба смутно понимали, что около них все истлело. Они были даже «озлоблены», носили в себе и «недовольство» и бродили, как тени, с «тоскующею ленью». Но презирая пустоту жизни, праздное барство, они подавались ему и не решились ни бороться с ним, ни бежать окончательно».
Гончаров считает, что Чацкий не похож в этом на них: «он, как видно, напротив, готовился серьезно к деятельности, «он славно пишет, переводит» – говорит о нем Фамусов, – и все твердят об его высоком уме.
Он, конечно, путешествовал недаром учился, много читал, принимался, как видно, за серьезный труд, был в деловых сношениях с министрами и разошелся – нетрудно догадаться, почему.
Служить бы рад, прислушиваться тошно, –
намекает он сам. О «тоскующей лени и праздной скуке» в его жизни и помину нет, а еще менее о «страсти нежной» как о «науке» и «занятии». Он любил серьезно, видя в Софье будущую жену».
Ради Софьи прискакал он, сломя голову, в Москву. Но на первых же порах его здесь встретило разочарование: ею он был принят холодно.
«С этой минуты между нею и Чацким завязался горячий поединок, – самое живое действие комедии, в которой принимают близкое участие два лица – Молчалин и Лиза. Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе, тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какой-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца, – весь ум его и все силы уходят в эту борьбу; это и послужило мотивом, поводом к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, – роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, – словом, ту роль, для которой родилась вся комедия»…
Чацкий к Фамусову сначала относится равнодушно, – он думает только о Софье: праздному любопытству своего бывшего «воспитателя» – он противопоставляет только упорные мысли о Софье, об её красоте… Он отвечает невпопад на вопросы Фамусова, отвечает так невнимательно, что, под конец, даже обижает того… Борьбы с Фамусовым Чацкий не ищет, – «Чацкому скучно с ним говорить» – и только настойчивый вызов Фамусова на спор выводит Чацкого из его сосредоточенности:
Вот то-то, все вы – гордецы! Смотрели бы, как делали отцы, Учились бы, на старших глядя!
– говорит он и затем чертит такой грубый и уродливый рисунок раболепства, что Чацкий не вытерпел и, в свою очередь, сделал параллель века «минувшего» с веком «нынешним.
С этого момента в комедии поединок с одной Софьей, мало-помалу, разрастается в титаническую борьбу со всей Москвой, – с фамусовским обществом.
«Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии «отцов и старших», – с другой, один пылкий и отважный боец, «враг исканий»… Это борьба на жизнь и смерть, «борьба за существование», как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире».
«Чацкий рвется к «свободной жизни», «к занятиям наукой и искусством и требует службы делу, а не лицам» и т. д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний» и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы. Теперь нам известны эти последствия, – они обнаружились с появлением комедии, еще в рукописи, в свет, и, как эпидемия, охватили всю Россию!» Этими словами Гончаров определяет великую ценность того морального впечатления, которое произведено было на русскую публику зрелищем борьбы Чацкого с фамусовской Москвой.
«Между тем, интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкою психологическою верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот – могла бы одна сделать автору имя… Когда же, наконец, «комедия между ним и Софьей оборвалась, – жгучее раздражение ревности унялось, и холод безнадежности пахнул ему в душу».
«Ему оставалось уехать, но на сцену вторгается другая живая, бойкая комедия; открывается разом несколько перспектив московской жизни, которые не только вытесняют из памяти зрителя интригу Чацкого, но и сам Чацкий, как будто, забывает о ней и мешается в толпу. Около него группируются и играют, каждое свою роль, новые лица. Это – бал, со всею московской обстановкой, с рядом живых сценических очерков, в которых каждая группа образует свою отдельную комедию, с полною обрисовкою характеров, успевших в нескольких словах разыграться в законченное действие.
«Разве не полную комедию разыгрывают Горичевы? Этот муж, – недавно еще бодрый и живой человек, теперь барин, опустившийся, облекшийся в халат, ушедший весь в московскую жизнь, «муж-мальчик, муж-слуга – идеал московских мужей», по меткому определению Чацкого, – под башмаком приторной, жеманной, светской супруги, московской дамы?
«А эти шесть княжон и графиня внучка? – весь этот контингент невест, «умеющих, по словам Фамусова, принарядить себя тафтицей, бархатцем и дымкой», «поющих верхние нотки и льнущих к военным людям»?
«Эта Хлестова, остаток екатерининского века, с моськой, с арапкой-девочкой? – Эта княгиня и князь Петр Ильич – без слов, но такая говорящая руина прошлого? – Загорецкий, явный мошенник, спасающийся от тюрьмы в лучших гостиных и откупающийся угодливостью, вроде собачьих поносок? – Эти NN?.
. – и все толки их?.. Разве все эти лица, их жизнь, интересы не представляют собой особых маленьких комедий, которые вошли, как эпизоды, в состав большой?»
«Когда, в борьбе с Москвой, чаша терпения Чацкого переполнилась, он выходит в зал уже окончательно расстроенный и, по старой дружбе, опять идет к Софье, надеясь встретить в ней хоть простое сочувствие». Он поверяет ей свое душевное состояние: «мильон терзаний», – он жалуется ей, не подозревая, какой заговор созрел против него в неприятельском лагере.
«Мильон терзаний» и «горя»! – вот, что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим: ум его беспощадно поражал больные места врагов. Фамусов ничего не находил, как только зажать уши против его логики и отстреливаться общими местами старой морали. Слушая его, Молчалин смолкает, княжны, графини пятятся прочь от него, обожженные крапивой его смеха, а прежний друг его Софья, которую одну он щадит, – лукавит, скользит и наносит ему главный удар втихомолку, объявив его, под рукой, вскользь, сумасшедшим…
Сначала Чацкий чувствовал свою силу и говорил уверенно.
Но борьба его истомила. Он, очевидно, ослабел от этого «миллиона терзаний», – и вот, в конце концов, он делается не только грустен, но и желчен, придирчив. Он, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе – и наносит удар всем, – но не хватило у него мощи против соединенного врага, «он впадает в преувеличение, почти в нетрезвость речи и подтверждает во мнении гостей распущенный Софьей слух об его сумасшествии. От него слышится уже не острый, ядовитый сарказм, в который вставлена верная, определенная идея, правда, – а какая-то горькая жалоба, как будто на личную обиду, на пустую, или, по его же словам, «незначащую встречу с французиком из Бордо», которую он, в нормальном состоянии духа, едва ли бы заметил. Он не владеет собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале. Он ударяется и в патриотический пафос, договаривается до того, что находит фрак противным «рассудку и стихиям», сердится, что madame и mademoiselle не переведены на русский язык, – словом, «il divague!» – заключили, вероятно, о нем все шесть княжон и графиня-внучка.
Он чувствует это и сам, говоря, что «в многолюдстве» он растерян, сам не свой…
«Пушкин, отказывая Чацкому в уме, вероятно, всего более имел в виду сцену 4-го акта в сенях при разъезде. Конечно, ни Онегин, ни Печорин, эти – франты, не сделали бы того, что проделал в сенях Чацкий. Те были слишком дрессированы «в науке страсти нежной», а Чацкий отличается, между прочим, и искренностью, и простотою, да он к тому же не умеет, – и не хочет рисоваться. Он – не франт, не «лев»… Вот почему здесь изменяет ему не только ум, но и здравый смысл, даже простое приличие…»
Говоря о героине комедии, Гончаров отмечает всю сложность этого образа. Когда она убедилась в неверности Молчалина, когда он уже ползал у ног её, она до появления Чацкого оставалась «все тою же бессознательною Софьей Павловной, с тою же ложью, в какой ее воспитал отец, в какой он прожил сам, весь его дом и весь круг… Еще не опомнившись от стыда и ужаса, когда маска упала с Молчалина, Софья, прежде всего, радуется, что ночью все узнала, что нет укоряющих свидетелей в глазах!» А нет свидетелей, следовательно, все шито да крыто, можно все забыть, выйти замуж, пожалуй, за Скалозуба, а на прошлое смотреть… Да никак не смотреть! Свое нравственное чувство стерпит, Лиза не проговорится, Молчалин пикнуть не смеет.
А муж?» – Но какой же московский муж, «из жениных пажей», станет озираться на прошлое?» Такова её мораль, и мораль отца, и всего круга. А, между тем, Софья Павловна индивидуально не безнравственна: она грешит «грехом неведения», – слепоты, в которой жили все.
Свет не карает заблуждений, Но тайны требует для них!
– В этом двустишии Пушкина выражается общий смысл такой условной морали. Софья никогда не прозревала от неё и не прозрела бы без Чацкого – никогда, за неимением случая. После катастрофы, с минуты появления Чацкого – оставаться слепой ей уже невозможно.
В ней – и смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума – с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, – путаница понятий, умственная и нравственная слепота… – Все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты её круга. В собственной, личной её физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное, – остальное принадлежит воспитанию.
Чтение романов, ночная игра на фортепьяно, мечты и одинокая жизнь в своем внутреннем мире среди шумного пошлого общества, перевес чувства над мыслью, – вот та почва, на которой вырастает её странное увлечение Молчалиным.
В этом чувстве есть много настоящей искренности, сильно напоминающей чувства пушкинской Татьяны к Онегину. Но Татьяна – деревенская девушка, а Софья Павловна – московская, по-тогдашнему развитая. Поэтому разницу между ними кладет «московский отпечаток», отличающей Софью, потом уменье владеть собой, которое явилось в Татьяне после жизни в высшем свете, уже после замужества…
«Софья, как Татьяна, сама начинает роман, не находя в этом ничего предосудительного, даже не догадываясь об этом. Софья удивляется хохоту горничной при рассказе, как она с Молчалиным проводит всю ночь: «ни слова вольного! – и так вся ночь проходит!» «Враг дерзости, всегда застенчивый, стыдливый!» – вот, чем она восхищается в своем герое! В этих словах есть какая-то почти грация – и далеко до безнравственности!»
«Не безнравственность свела ее с Молчалиным. Этому сближению помогло, прежде всего, влечение покровительствовать любимому человеку, – бедному, скромному, не смеющему поднять на нее глаз, – помогло желание возвысить его до себя, до своего круга, дать ему семейные права.
Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием, сделать его счастье и иметь в нем вечного раба. Не её вина, что из этого в будущем должен был выйти «муж-мальчик, муж-слуга – идеал московских мужей!» На другие идеалы негде было наткнуться в доме Фамусова…
«Вообще к Софье Павловне трудно отнестись несимпатично, в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя светлого воздуха. Недаром любил ее и Чацкий».
Другие статьи о биографии и творчестве А. С. Грибоедова см. ниже, в блоке «Ещё по теме…»
[1] Кн. Вяземский находил, что в «Горе от ума» нет действия – все лица, эпизодичны, сцены мало одна с другой связаны. По его мнению, «Горе от ума» не столько комедия, сколько сатира в драматической форме.
Что отменяет Дж.К. Роулинг Средства для поколения Гарри Поттера – Мировые новости
Однажды, когда моей дочери было 11 лет, она нашла на коврике снаружи толстый конверт кремового цвета.
На конверте была восковая печать. Внутри было приглашение на английском языке, написанное каким-то завитым шрифтом, на предстоящее первое сентября посещение Хогвартса. Далее последуют дальнейшие инструкции.
Безграничный азарт. В 11 лет вы знаете, что это не может быть правдой, но это все равно было захватывающе. Все друзья моей дочери категорически отрицали свою причастность к таинственной инициативе. Как и их родители. Мы тоже отрицали это, когда она спросила нас, потому что на самом деле это были не мы. В течение нескольких месяцев тайна оставалась неразгаданной. Лишь спустя некоторое время (вечность, особенно в мире детей) мать ее одноклассника Майкла Абутбула призналась, что ее сын стоял за этой идеей и с ее помощью придумал чудесное приглашение.
Я редактор книг для детей и молодежи. Если бы эта история появилась в книге, я бы написал в аннотации к куртке, что она доказывает, что «дружба — это величайшее волшебство из всех». Мои дети любят смеяться над такими крылатыми фразами.
Моя дочь родилась в 1997 году, в год рождения книги «Гарри Поттер и философский камень». Это был рубеж нового тысячелетия. Потребовалось несколько лет, чтобы книгу перевели на иврит, и еще несколько лет, чтобы моя дочь немного подросла. Но с того момента, как эти две вещи сошлись, это была всепоглощающая любовь. Она прочитала эту книгу более 45 раз, могла отбарабанить каждую мелочь из этой серии. В общем, это стало отправной точкой для девочки, выросшей на фэнтезийных конвенциях, включая Comic Con в Лондоне, включая косплей, с большими личными вложениями. Как и многие миллениалы, моя дочь тоже повзрослела вместе с Гарри Поттером и изнутри.
Почему «Подозрение» и другие ремейки израильских сериалов потеряли сюжет
Но когда имя автора книг, Дж.К. Роулинг, упоминается сегодня, она злится. «Она ТЕРФ! Если когда-то можно было поверить, что она высказывает определенные мнения по незнанию, то сегодня ясно, что это просто ее мнения! Мы уже несколько раз пытались объяснить ей, в чем она неправа».
Моя дочь отказалась писать эту статью вместе со мной. Я рассказал ей основной тезис — что ее поколение совершает своего рода матереубийство над Роулинг, чтобы освободиться от мощного влияния, которое оказывает на них Гарри Поттер, — но она категорически отвергла его. С ее точки зрения, литературные теории здесь неуместны. Есть правильная сторона: ЛГБТК-сообщество, особенно те, кто активно продвигает права транс-сообщества и сторонников из всего изменчивого гендерного спектра, и неправильная сторона, в данном случае писатель, которого она когда-то так почитала.
Полагаю, было наивно думать, что вы могли бы написать статью о матереубийстве вместе со своей дочерью.
Поклонники «Гарри Поттера» в Англии. Фото: NEIL HALL/Reuters
- Где Иисус встречает фламинго: наглядное путешествие по самой длинной дороге Израиля
- Израильтян призывают покинуть Украину, США отстраняют сотрудников посольства из-за напряженности в России
- «Гарри Поттер» — самый влиятельный — и опасный — Литературное произведение нашего времени
- Жестокие израильские поселенцы начинают напоминать Ку-клукс-клана
- Каково быть палестинским гидом в Музее еврейского народа
Твоя смерть — моя жизнь
В 1973 году американский литературовед Гарольд Блум опубликовал книгу «Тревога влияния».
В нем представлен фрейдистский аргумент о том, что каждый великий поэт или тот, кто стремится к величию, должен совершить метафорическое отцеубийство над великим поэтом, который предшествовал им и оказал на них влияние, «чтобы освободить пространство воображения для себя». Почитание своих предшественников устрашает, и, чтобы создать что-то новое, начинающий поэт должен разными способами — например, неверным прочтением — подорвать личность, обладающую влиянием, которую Блум называл «предшественником». По словам Блума, «великим тормозом», бросившим тень на всех последовавших за ним поэтов вплоть до 20 века, был Джон Мильтон (1608–1674), о котором Китс писал в письме: «Жизнь для него была бы смерть мне».
История израильской литературы также содержит классические примеры модели Блума. Во фрейдистском прочтении поэта Хаима Нахмана Бялика (1873-1934) можно считать «предшественником», против которого восстал литературный кружок поэтов, известный как «Ячдав» («Вместе»), во главе с Авраамом Шлонским, чтобы прорубить путь к новая модернистская еврейская поэзия.
Прошло поколение, и Натан Зак «убил» Натана Альтермана, ведущего поэта коллектива «Ячдав», в своей известной статье «Размышления о поэзии Альтермана».
Литературное отцеубийство не только «расчищает образное пространство»; это также помогает поэту позиционировать себя как ведущий голос новой эпохи. Когда Рой Хасан говорит о Заке, что «он неплохой поэт, но расстояние между ним и тем, что люди сделали из него, равно небу и земле», или называет Меира Визельтье «старым чудаком», он прекрасно понимает, что находит себя в литературной династии отцеубийственного отпрыска. Точно так же можно читать ядовитую критику Иегуды Визана в адрес поэта-ветерана Ронни Сомека. Это критика со стороны хорошо образованных литераторов, хорошо знакомых с теорией Блума и умело использующих ее для того, чтобы внедрить себя в израильскую писательскую династию как самое блестящее потомство. Законный. Даже традиционный.
Теория Блума подверглась резкой критике, в основном за постулирование белой мужской поэтической родословной.
История поэзии и письма в целом, согласно Блуму, представляет собой жестокую эстафету, в которой участвуют отцы и сыновья. А как же матери и дочери? Где женщины-литераторы в его теории Фрейда?
С точки зрения моей дочери литературные теории не имеют значения. Есть правильная сторона: ЛГБТК-сообщество и его сторонники, и неправильная сторона, в данном случае писатель, которого она когда-то почитала.
Американские литературоведы Сандра Гилберт и Сьюзан Губар ответили Блуму в своей книге 1979 года «Сумасшедшая на чердаке». Авторы-женщины, утверждали они, не имеют права страдать от «страхов влияния». Что мешает женщинам писать, так это гораздо более фундаментальная тревога — «страх авторства». Поскольку писательство веками считалось мужским занятием, женщины-авторы были вынуждены преодолевать не своих предшественников, а собственное беспокойство по поводу того, что им не хватало авторитета и легитимности, чтобы вообще высказать свое мнение. Таким образом, способ преодолеть тревогу авторства заключался в том, чтобы опираться на династию женщин-писателей из прошлого.
Соответственно, эти женщины жаждут получить легитимацию своего творчества именно от своих великих предшественниц. В израильской детской литературе можно различить объятия молодых авторов-женщин Леи Голдберг, Мириам Йеллин Штеклис и других представителей их поколения. Никто не представляет себе, как грубо справляются со своей работой, чтобы утвердиться в качестве их преемников.
Начинаются разъяснения
Последние 12 лет я работала главным редактором детских и юношеских книг в крупном издательстве на иврите. Я видел глубокое и всестороннее влияние, которое книги о Гарри Поттере оказали на художественную литературу для молодежи. Несколько лет каждая вторая рукопись, которую я получал, была своего рода переформулировкой серии — и чем моложе авторы, тем очевиднее было то, что они просто пытались переписать то, что они читали и любили. Они выросли вместе с Гарри Поттером, писали дань уважения сериалу, создавали чаты, посвященные исключительно им, и встречались на фэнтезийных конвенциях, переодевшись персонажами из книг.
Тем временем Дж.К. Роулинг стала легендой – она и кофейня, где она написала первую книгу, чтобы сэкономить деньги на отоплении своего дома. Долгое время она, казалось, несла свою известность и славу внушительно. Семейная женщина, стоящая обеими ногами на земле, без манер звездности, пятая женщина в истории, которая сама стала миллиардером и пожертвовала сотни миллионов на различные цели и, таким образом, исключила себя из списка миллиардеров.
Дж.К. Роулинг читает фанатам во время презентации своей книги «Гарри Поттер и Дары смерти» в Музее естественной истории в Лондоне, 20 июля 2007 г. Фото: ASSOCIATED PRESS
Но взросление юных фанатов принесло с собой критическое мышление. Некоторые из них обнаружили, что феномену Гарри Поттера не хватает именно тех областей, которые наиболее важны для них, с заботами, которые определяют их как поколение: гендерная критика, мир ЛГБТК и мультикультурализм.
Внезапно возникли острые вопросы: почему в Хогвартсе учится только один еврейский ученик (Энтони Гольдштейн)? Почему гоблины — банкиры волшебного мира — вспоминают антисемитские карикатуры? Если сокурсница Поттера Чо Чанг китаянка, то почему ее имя состоит из двух корейских фамилий? Роулинг ответила попытками возмещения ущерба, направленными на то, чтобы доказать, что мир Поттера на самом деле всеохватывающий и терпимый.
Еще в 2007 году она дала понять, что директор школы Хогвартс Дамблдор — гей и даже имел любовные отношения со своим заклятым врагом, волшебником Геллертом Гриндевальдом, хотя в книгах об этом прямо не говорится.
Однако с течением времени множились утверждения о том, что в дополнение к обширным знаниям Роулинг о западной культуре и мифологии серия о Гарри Поттере по-прежнему характеризуется недостаточным представлением других культур и идентичностей. Что касается гендерных ролей и идентичностей, главные герои Роулинг также находятся на консервативной стороне спектра. Мать Рона, Молли Уизли, готовит, убирает и ругает; Гермиона, хотя и считается восхитительной, представляет собой стереотип прилежной и суетливой ученицы; и партнер, которого наконец выбирает Гарри, Джинни, в основном младшая сестра его лучшего друга и поклонница Гарри. Над всеми этими проблемами парит размытие пола самой Джоан Роулинг, которая носит имя Дж.К. Роулинг как автор, как будто мы не продвинулись вперед со времен Джорджа Элиота, когда писательнице все еще приходилось маскироваться под мужчину, чтобы добиться успеха.
Но это была только прелюдия: постепенное ухудшение отношений между Роулинг и ее критично настроенными фанатами-миллениалами вылилось в открытое презрение с их стороны, когда автор начала высказываться в социальных сетях о биологическом сексе и трансгендерных людях.
Это битва поколений. Поттерхедам сейчас за 20. Они совершают экзорцизм колдовства, околдовавшего их в детстве, чтобы освободить место для себя, чтобы перестать снова и снова писать «Гарри Поттера».
Войны в Твиттере, угрозы смертью
Все началось в марте 2018 года с подозрительного лайка автора в ответ на твит, в котором транс-женщины назывались «мужчинами в платьях». Сначала Роулинг утверждала, что нажала «Нравится» случайно — она сказала, что была всего лишь бумером, который хотел сделать скриншот в рамках своего исследования для книги и случайно нажал не на ту кнопку. Но этот лайк был лишь первым выстрелом в интернет-войне, в ходе которой Роулинг безошибочно позиционировала себя не на той стороне борьбы трансгендеров и ЛГБТК.
В июне 2020 года она ответила в Твиттере на статью, посвященную созданию безопасного пространства в мире после COVID для «людей, у которых менструация». «Люди, у которых менструация». Я уверен, что раньше для таких людей существовало специальное слово. Кто-нибудь, помогите мне. Вумбен? Вимпунд? Вумуд? — насмешливо написала она в Твиттере. Никто не был удивлен. Необходимость различать биологические явления, такие как менструация, и пол — основной тезис транс-сообщества. Утверждая, что люди, у которых менструация, обязательно являются женщинами, Роулинг исключает трансгендеров из определения «женщины» и ошибочно определяет некоторых трансгендеров как женщин, хотя они определяют свою гендерную идентичность как мужчину.
Твит вызвал сотни тысяч комментариев, многие из которых принадлежат поколению, выросшему на книгах о Гарри Поттере. С их точки зрения, женщина, написавшая современную сказку о любви, которая побеждает все, распространяла ненависть и поддерживала изоляцию маргинализированного сообщества.
Знак туалета для всех полов. Фото: Джерри Брум / AP
В июне 2020 года, вскоре после этого подстрекательского твита, Роулинг опубликовала на своем веб-сайте длинную статью под названием «Войны TERF», которой она поделилась в Твиттере: имея в виду аббревиатуру «транс-исключающая радикальная феминистка». В тысячах слов она подробно рассказала, почему ее беспокоит активность транс-сообщества, отчасти обосновав это мнение насилием, которому она сама подверглась со стороны своего первого мужа, и сексуальным насилием, которое она перенесла. «Я хочу, чтобы транс-женщины были в безопасности», — написала она и подчеркнула, что не трансфобна. «В то же время я не хочу делать рожденных девочек и женщин менее безопасными». Она предупредила, что если «любому мужчине, который считает себя женщиной или считает себя женщиной», допустить в женские туалеты и раздевалки, «вы откроете дверь всем мужчинам, которые пожелают войти внутрь». Веб-материал вызвал всеобщее осмеяние. В этот раз в поддержку транс-сообщества выступили и звезды фильмов о Гарри Поттере.
Все лето 2020 года — время смертельной пандемии и глобальных карантинов — казалось, что в бой вступили все без исключения авторы, интеллектуалы и англоязычные писатели. Некоторые перешли на другую сторону после того, как первоначально поддержали Роулинг, запоздало осознав, что, сделав это — или выразив несогласие с отменой культуры в целом — они непреднамеренно позиционировали себя как врагов транс-сообщества. Такие писатели, как Маргарет Этвуд и Стивен Кинг, которые вместе с Роулинг подписали публичное письмо, осуждающее то, что они считали отменой культуры, поспешили дать понять — после яростной реакции — что они определенно поддерживают транс-сообщество. В другом открытом письме, опубликованном в сентябре 2020 года и подписанном Кингом, Нилом Гейманом, Джоном Грином и другими, выражена однозначная поддержка прав трансгендерных и небинарных людей в США и Канаде.
Эта битва далека от завершения. Роулинг не отказалась от своих комментариев. ЛГБТК-активисты и их сторонники обрушивают на нее свою тяжелую артиллерию, от призывов к бойкоту до, по крайней мере, в одном случае, публичной угрозы заложить бомбу в ее почтовый ящик.
В сентябре 2020 года был опубликован «Беспокойная кровь», пятый роман из серии «Корморан Страйк». Роулинг провела свое исследование трансгендерных женщин в связи с этой книгой, которую, как и все остальные в этой серии, она написала под псевдонимом Роберт Гэлбрейт. (Спойлер) К всеобщему облегчению, серийный убийца не из транс-сообщества, а обычный цисгендерный мужчина, который носит женскую одежду, чтобы облегчить свою работу. Рецензируя книгу в The Daily Telegraph, Джейк Керридж отметил, что мораль книги «похоже: никогда не доверяйте мужчине в платье».
Бывшие поклонники разного пола отреагировали на публикацию книги под хэштегом #RIPJKRowling, а менее яростные заявили, что это не Дж.К. Умершая Роулинг – это ее карьера. У них может быть точка зрения. Роулинг удивительно отсутствовала в недавнем телевизионном выпуске, посвященном воссоединению звезд фильмов о Гарри Поттере. Женщина, стоящая за магией, была показана только на архивных кадрах 2019 года, до того, как она впервые «оговорилась».
Трейлер к третьему фильму «Фантастические твари» также сократил ее имя до почти невидимого.
Понятно, что Роулинг не совсем понимает, что произошло. Ее личная жизнь была частью легенды, которая была построена вокруг нее: экономически неблагополучная женщина, ставшая жертвой мужского насилия, бедная мать-одиночка, чей талант спас ее от горькой участи. Внезапно она оказывается привилегированным бумером с мутирующим на глазах феминизмом. Снова и снова она называет недавние нападения на нее проявлением женоненавистничества. Она ясно заявила об этом в июле 2021 года, когда написала после угрозы заложить бомбу в ее почтовый ящик и публикации ее обращения активистами трансгендерного сообщества: «Честно говоря, когда женщину нельзя уволить, арестовать или бросил ее издатель, и ее отмена только увеличила продажи ее книг, на самом деле есть только одно место, куда можно пойти».
Это битва поколений. Поттерхедам — детям, выросшим на Гарри Поттере, — сейчас за 20. Они совершают экзорцизм колдовства, околдовавшего их в детстве, чтобы освободить место для себя, чтобы перестать снова и снова писать «Гарри Поттера».
Они делают это, пересматривая книги и фильмы через фильтр культурной корректности. Кажется, они почти счастливы обнаружить, что сериал, который они так любили, получил плохую оценку в отношении мультикультурализма и политкорректности.
Последняя «авада кедавра» (так называемое убийственное проклятие, согласно книгам о Поттере) — это личная борьба с участием Дж.К. сама Роулинг. Если она трансфобна, магия может исчезнуть, и люди смогут двигаться дальше. Внешне бывшие поклонники стонут от отчаяния: почему она не может просто помолчать? Они не признают, что ее отмена помогает им оставить след в мире. Возможно, как феминистка Роулинг сможет найти эгалитарный луч света в битве против нее: не только отцов нужно убивать, чтобы освободить место для молодого поколения в мире — матери тоже должны умирать.
Рецензия на «Миллион маленьких осколков»: Мемуары наркомана Джеймса Фрея о фильме
Насколько плохим наркоманом является Джеймс Фрей (Аарон Тейлор-Джонсон), заброшенный главный герой обычной реабилитационной драмы «Миллион маленьких осколков»? Фильм, снятый британским режиссёром Сэмом Тейлором-Джонсоном («Пятьдесят оттенков серого»), начинается с фанфар «вот что-дно-похоже на дно», в котором Джеймс курит крэк и бросается на вечеринку с психо-неистовством.
, его обнаженное тело извивается в замедленной съемке (затем он падает со второго этажа). Сгорбившись в самолете, с лицом в рубцах и порезах, он просит у стюардессы немного виски, которое она отказывается ему давать, но он все равно хватает одну, вливая бутылку себе в горло, как будто пытается потушить огонь (или начать один).
В Миннеаполисе брат Джеймса, Боб (Чарли Ханнэм), регистрирует его в реабилитационном центре Уолденсена, где он пробудет шесть недель. Но он как будто все еще в запое; безумие от наркотиков такое же, как струпья на его лице. В Уолденсене он громит всю мебель в своей комнате. Когда наркоман говорит ему, что он недостаточно хорошо справляется с уборкой ванной, он терроризирует его. И не заставляйте Джеймса начинать программу из 12 шагов, которую он ненавидит из-за связи с Богом. На лекции достаточно просто услышать о Шаге 5, чтобы заставить его выйти из комнаты и попытаться вырвать с корнем молодое деревце.
Когда я смотрю «Миллион маленьких осколков», становится совершенно ясно, насколько плохим наркоманом является Джеймс Фрей.
Очень плохо. Но вы также задаетесь вопросом: за сердитыми измотанными нервными окончаниями и навязчивостью, подпитываемой наркотиками, кто является Джеймсом Фреем? 28-летняя звезда фильма Аарон Тейлор-Джонсон (женатый на режиссере) — чрезвычайно одаренный актер, чьи пронзительные глаза и гибкая косматая красота напоминают Джеймса Франко с оттенком Тони Голдвина. Он делает Фрея вспыльчивым человеком из глубинки, склонным к вспышкам насилия, который смотрит на каждый момент сквозь искаженные линзы своих пристрастий. Джеймса, как мы узнаем, разыскивают в трех штатах, и его пристрастие к наркотикам было настолько всепоглощающим, что он нанес серьезный ущерб всем своим жизненно важным органам. (Доктор говорит, что это чудо, что он вообще ходит.)
Но что скрывается за его личностью под наркотиками? В «Миллионе маленьких осколков» мы так и не получили ответа. Мы узнаем несколько случайных фактов о Джеймсе (он учился в колледже, у него была серьезная девушка, которую он потерял из-за своего непристойного поведения), но у него нет реального измерения или идиосинкразии как персонажа.
Аарон Тейлор-Джонсон придает ему заряженный, уязвимый, конкретный вид, но ему редко удается что-то сказать.
Мы, конечно, знаем, что настоящий Джеймс Фрей прославился, когда опубликовал свои знаменитые мемуары «Миллион маленьких осколков» в 2003 году (через десять лет после того, как он начал свое выздоровление), только чтобы показать, что он сделал несколько разрозненных разделов книги вверх. В то время вы, возможно, подумали, что суматоха, возникшая в результате этого признания — заламывание рук в СМИ, ритуальное публичное домогательство Опры Уинфри — вращалась вокруг вопроса национальной безопасности.
Но теперь, 15 лет спустя, когда лидер свободного мира в среднем лжет больше, чем Джеймс Фрей за всю свою книгу, легче понять, что приукрашивание Фрея было мелким грехом, и что было что-то сверх- the-top о том, как его превратили в литературного мальчика для битья. Всякий, кто хоть что-нибудь знает о мемуарах, понимает, что многие из них выдуманы; Между тем многие романы представляют собой просто прославленную автобиографию.
Я бы сказал: Правда, да. Электрический, нет. Даже те из нас, кто никогда не был в реабилитационном центре или на собрании из 12 шагов, могут все еще чувствовать, что они основаны на фильмах, которые мы видели. Все это часть критического процесса, который спасает жизни, но он также стал жанром , полным ритуализированных клише, как вестерн, драма в зале суда или триллер об ограблении. Мы знаем, как вести себя: то, как пациент всегда ведет себя невероятно неразумно в течение первых нескольких дней; то, как он постепенно подчиняется программе, приспосабливаясь с неохотной угрюмостью, которая со временем смягчается; консультанты по жесткой любви, которые сами выздоравливают от наркозависимости и раскрывают в ключевых сценах свои собственные истории; схватки и рецидивы; объятия и признания; подчинение силе, которая выше, чем жажда наркотиков или обиженный нарциссизм.
«Миллион маленьких кусочков» поражает большинство из этих нот, и Сэм Тейлор-Джонсон направляет его с плавным мастерством, но чего не хватает в фильме, так это голоса Джеймса Фрея. Когда он написал «Миллион маленьких осколков», он уже не был 23-летним наркозависимым преступником-неудачником, но история, которую он рассказал, была отфильтрована через его возвышенные мысли и слова. В фильме так и не придумано, как передать чувствительность Джеймса Фрея. Джеймс, которого мы видим, — не что иное, как , но — наркоман, и хотя в этом есть доля правды (он был алкоголиком 10 лет и наркоманом три года), где его личность, кроме наркотиков? «Миллион маленьких осколков» нам не показывают, потому что это не кажется интересным. Сценарий, который приписывают двум Тейлор-Джонсонам, кажется, был придуман как виртуозное актерское упражнение. Он полон показательных сцен нигилистического отыгрывания, но не полон сцен, раскрывающих человеческий характер осмысленным образом.
Сосед Джеймса в реабилитационном центре — душный судья средних лет (Чарльз Парнелл), который мучает его своим кричащим кларнетом.
Джованни Рибизи, похожий на раздолбанного Билли Джо Армстронга, играет сломленного неудачника, чье пагубное поведение приводит его в тюрьму (и который, как ни странно, настойчиво пытается свести Джеймса со своей дочерью). А Билли Боб Торнтон в темных очках, от которых Элвис Пресли отказался бы из-за их чрезмерной показухи, играет роль пациента, чья предыстория не совсем совпадает — его усыновил безжалостный гангстер! который также был прискорбным наркоманом! — но Торнтон оставляет вас благодарным за его мастерство в шоу-бизнесе.
Тем не менее, его сцены играют роль подачки для публики. Так же как и связь, которая развивается между Джеймсом и Лилли (Одесса Янг), выздоравливающим кокаином и бывшей проституткой, которая влюбляется в него. Они тайно встречаются, что противоречит правилам реабилитации, но их отношения придают фильму импульс и позволяют Джеймсу в какой-то момент стать рыцарем спасения. И все же есть в этом что-то, откровенно говоря, немного голливудское. Не все в реабилитационном центре, как Джеймс, получают удовольствие от того, что их обожают.