Михаил Лермонтов — Смерть поэта краткое содержание

Смерть поэта — описание и краткое содержание, исполнитель: Александр Водяной, слушайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки knigiaudio.club

Смерть поэта слушать онлайн бесплатно

Смерть поэта — слушать аудиокнигу онлайн бесплатно, автор Михаил Лермонтов, исполнитель Александр Водяной

Похожие аудиокниги на «Смерть поэта», Михаил Лермонтов

Аудиокниги похожие на «Смерть поэта» слушать онлайн бесплатно полные версии.

Михаил Лермонтов слушать все книги автора по порядку

Михаил Лермонтов — Смерть поэта отзывы

Отзывы слушателей о книге Смерть поэта, исполнитель: Александр Водяной. Читайте комментарии и мнения людей о произведении.

Уважаемые читатели и просто посетители нашей библиотеки! Просим Вас придерживаться определенных правил при комментировании литературных произведений.

• 1. Просьба отказаться от дискриминационных высказываний. Мы защищаем право наших читателей свободно выражать свою точку зрения. Вместе с тем мы не терпим агрессии. На сайте запрещено оставлять комментарий, который содержит унизительные высказывания или призывы к насилию по отношению к отдельным лицам или группам людей на основании их расы, этнического происхождения, вероисповедания, недееспособности, пола, возраста, статуса ветерана, касты или сексуальной ориентации.
• 2. Просьба отказаться от оскорблений, угроз и запугиваний.
• 3. Просьба отказаться от нецензурной лексики.
• 4. Просьба вести себя максимально корректно как по отношению к авторам, так и по отношению к другим читателям и их комментариям.

Надеемся на Ваше понимание и благоразумие. С уважением, администратор knigiaudio.club.

Смерть у Бродского

Александр Генис: Я уже не раз говорил, что юбилеи любимых авторов история поделила на две части, дни рождения празднуют в метрополии, годовщины смерти отмечает Русская Америка. И это понятно: рождаются писатели гурьбой, в компании единомышленников, а умирают поодиночке, и, увы, часто за границей. Так произошло с Довлатовым и с его товарищем Бродским, оба автора сугубо питерского происхождения, умерли в Нью-Йорка. О Довлатове мы не так давно говорили в этих передачах.

Сегодня пришел черед Бродского. Собственно биографический аспект этого сюжета исчерпывает несколько строк из бесценной книги Льва Лосева «Иосиф Бродский».

Он умер в ночь на 28 января 1996 года в Бруклине, в своем кабинете. «На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – двуязычное издание греческих эпиграмм. В вестернах, любимых им за «мгновенную справедливость», о такой смерти говорят убедительно: «He died with his boots on» («умер в сапогах»). Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно».

Но если к этому нечего больше добавить, то бесконечна другая тема. Поэтому наша сегодняшняя беседа называется не «Смерть Бродского», а «Смерть у Бродского».

Тот же Лосев писал: «Если для его любимых стоиков философия была упражнением в умирании, то для Бродского таким упражнением была поэзия».

Соломон, вы годами вели беседы с Бродским, которые после его кончины стали знаменитой книжкой. Что и как Бродский говорил о смерти?

Соломон Волков: Саша, спасибо за добрые слова. Эти «Разговоры с Бродским» – единственная книжка, где на обложке стоит моя фамилия, которую я перечитываю регулярно. Мысли Бродского, идеи Бродского, разговор Бродского – во всем этом я нахожу каждый раз что-то новое. Кажется, что вместе с Бродским я старею, мудрею, назовите это как угодно. Он настолько рано стал таким еврейским мудрецом, что я его постепенно пытаюсь догнать.

Но при всем этом хочу сказать, что о смерти я его не спрашивал. Мы в разговорах с Бродским таких приватных острых тем не задевали – в отличие от диалогов с Евгением Александровичем Евтушенко, который очень хотел говорить именно о личном. И наговорил кучу такую, что даже возмутил некоторых зрителей фильма, который я сделал с Анной Нельсон, и читателей книжки, которая впоследствии вышла. Бродский личных тем почти не касался. Но он говорил много об Ахматовой и Цветаевой, которую он, что для меня являлось большим сюрпризом, безоговорочно называл первым, то есть главным поэтом ХХ века – в планетарном масштабе, а не только в русском. То есть он ставил ее выше и Пастернака, и Мандельштама, и даже близкой ему Ахматовой.

Александр Генис: Когда поэт говорит о других поэтах, то он всегда говорит и о себе. Так Бродской, который был щедр на предисловия к разным поэтам, иногда ему малоизвестным, в этих предисловиях писал то, что хотел сказать о себе. И в этом отношении все, что говорит Бродский, относится напрямую к нему. Цветаева была особым предметом его рассуждений, в том числе и о смерти. Он подробно разобрал стихотворение «Новогоднее», посвященное недавно скончавшемуся Рильке.

В этом эссе находится признание чрезвычайно важное о его представлении о загробной жизни. Там он написал:

«Вообще не слишком правомерная поляризация души и тела, которой особенно принято злоупотреблять, когда человек умирает, выглядит вовсе неубедительно, когда мы имеем дело с поэтом».

То есть Бродский говорит, что поэт и есть одна душа – пока он жив, а не только после смерти. Что касается загробной жизни, то я никогда Бродскому не решился бы задать такой вопрос, потому что, как вы совершенно правильно сказали, это вопрос безумно интимный. Зато я спрашивал об этом Лосева. Так было всегда: все, что я хотел и стеснялся спросить у Бродского, я спрашивал у Леши Лосева. С ним мы дружили, и его я меньше боялся. Лосев сказал, что Бродский был, как все мы, агностиком. У него были свои представления о метафизических проблемах, о которых он писал всю жизнь, но это не значит, что он представлял себе собственную загробную жизнь. И тут можно в который раз вспомнить гениальный фрагмент из «Записных книжек» Чехова: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец». Вот на этом поле и разворачивалось все творчество Бродского.

Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен. Но. говоря об этом эссе Бродского, нам надо рассказать нашим слушателям о том, что же это такое – отношения между Цветаевой и австрийским немецкоязычным поэтом Райнером Мария Рильке. Эта история уникальная, она по-своему характеризует всех людей, в нее вовлеченных. Не зря она привлекла такое пристальное внимание Бродского. В 1926 году вдруг завязалась беспрецедентная по своей напряженности, искренности, преступающая все границы переписка между поэтами Пастернаком, Цветаевой и Рильке. Получилась трехсторонняя переписка, в ходе которой участники ее поочередно влюблялись друг в друга, ссорились, объяснялись. Читать эту переписку даже как-то неудобно, потому что наблюдаешь за чем-то чрезвычайно сокровенным. Ведущей фигурой в этой переписке была Цветаева. Пастернак объяснялся в любви Цветаевой, Цветаева объяснялась в любви Рильке, Цветаева отбривала, если угодно, любовные признания Пастернака, а Рильке чрезвычайно сдержанно реагировал на любовные признания Цветаевой. Эти письма даже вслух зачитывать неудобно.

Когда все это завязалось, Рильке был 51, Цветаевой – 34, Пастернаку – 36 лет, в общем это были зрелые люди, но вели они себя как двое мальчишек и одна девчонка. Важно еще то, что Рильке в это время умирал, причем сам не знал от чего, врачи долго не могли поставить диагноз. Он лежал в Швейцарии в санатории, где в итоге он умер от лейкемии, то есть белокровия. Смерть Рильке посреди откровеннейших любовных к нему признаний Цветаевой потрясла Цветаеву. Об этом стихотворение «Новогоднее», Рильке умер как раз накануне перехода от 1926 к 1927 году. 7 февраля 1927 года Цветаева закончила это длинное стихотворение, почти поэму, там 190 с чем-то строчек. Оно обращено к покойнику, к мертвому Рильке, с которым она разговаривает. В свою очередь, как я понимаю, эти стихи потрясли, другого слова я не подберу, Бродского, который написал о нем огромное эссе, появившееся сначала в качестве предисловия к первому тому собрания сочинений Цветаевой, вышедшему в Нью-Йорке, а потом уже перепечатанное в России.

Вот такова краткая история этого обмена мнениями. Все это отразилось и в разговорах со мной о том, как нужно и можно переживать смерть, что особенно было важно для Бродского, смерть поэта. Потому что поэт для Бродского – это фигура гораздо более важная, чем священник. И исповедуясь перед поэтом, уже даже и мертвым, как это делала Цветаева, это значит идти на исповедь в церковном смысле этого слова.

Александр Генис: Бродский всегда говорил, что Цветаева начинает с верхнего до, но это стихотворение – «верхнее до» даже для Цветаевой, «верхнее до» в квадрате, если такое возможно.

Важно, что для Бродского единственная форма загробного существования – это тексты, стихи, «часть речи». И об этом он написал в 1995 году, уже совсем незадолго до смерти, в коротком и очень, я бы сказал, приземленном, даже грубом стихотворении Aere perenius – «Меди нетленнее». Это, конечно, цитата из Горация: Exegi monumentum aere perennius. Тут у Бродского есть строчка, которая напрямую полемизирует с представлением о загробной жизни с церковной точки зрения. Бродский пишет про свое перо, про перо поэта:

От него в веках борозда длинней,

чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней.

Только стихи остаются после поэта, и главное дело его жизни – оставить эти стихи.

Соломон Волков: Сам Бродский говорил, что если после него останутся, как от античного поэта Архилоха, какие-то, как он это называл, крысиные хвостики, то этого будет достаточно. Я не знаю, не кокетничал ли немножко Бродский в данном случае. Конечно, он хотел бы, чтобы его творчество сохранилось в полном объеме, но он понимал очень трезво, что не все останется. Знаете, как в случае, скажем, с Евтушенко. Что самое популярное осталось от Евтушенко: изречение «поэт в России больше, чем поэт» и песня «Со мною вот что происходит».

Александр Генис: Тут нужно напомнить, что Бродский ничего не говорил случайного, банального и никогда не пользовался клише. Если появляется в его высказывании Архилох, то он не зря там оказался. Иногда мне кажется, что Бродский сочинил для нашей поэзии античность, так важна она была для него. Вот и здесь он не наугад выбрал Архилоха. Это – поэт VII века до нашей эры, греческая архаика. От него до нас дошло 120 отрывков, всего 350 строк, я специально проверил. И это ужасно обидно, потому что античные критики отмечали его большой талант, сравнивали его с Гомером и с Гесиодом, но мы вряд ли можем судить. Важно, однако, что древние об Архилохе говорили так: яд его речи происходит от «желчи собаки и жала осы», что он «весь кровь и нервы». Разве это – особенно про нервы – нельзя сказать про самого Бродского?

Соломон Волков: Безусловно, очень точные слова. И, конечно же, Бродский их знал. Не зря, думая о судьбе своего творческого наследия, он упоминал именно Архилоха.

(Музыка)

Александр Генис: А теперь, Соломон, я хотел бы поговорить о том, как смерть описана в стихах Бродского. Как известно, он эту тему начал очень рано и поэтому особенно ненавидел, когда во время публичных выступлений его просили прочесть, может быть, самое знаменитое среди многих поклонников стихотворение «На Васильевский остров я приду умирать». Он говорил: «Никогда это стихотворение читать не буду».

Соломон Волков: Эти стихи он избегал и не включал ни в какие свои собрания, когда он наконец стал этими собраниями, книжечками заниматься.

Александр Генис: Но есть другое замечательное стихотворение, связанное со смертью. Это «На смерть друга», посвященное Сергею Чудакову. Причем известно, что слухи о смерти Чудакова оказались ложными. Бродский это знал, но в стихах ничего не изменил. Московский знакомый Бродского, Сергей Чудаков был этаким «русским Вийоном». И стихотворение Бродского – своеобразный пеан советской литературной богеме. Я хорошо знал таких людей, да и вы тоже, небось. Собственно говоря, это и был круг Бродского. Поэтому в определенном смысле он говорил и о себе. Там есть несколько пронзительных строчек, которые я хочу прочесть.

Да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,

в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,

понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,

и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.

Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.

Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,

вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,

чьи застежки одни и спасали тебя от распада.

Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,

тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.

Посылаю тебе безымянный прощальный поклон

с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.

Это стихотворение было любимым у Довлатова. Он говорил, что оно исчерпывает его представление о современной поэзии. «На смерть друга» было настолько любимыми у Довлатова, что о степени участия Сергея в застолье можно было судить по тому, читает ли он про драхму или нет. Лена, его жена, иногда звонила и говорила: «Довлатов уже читал про драхму? Если читал, гоните домой». Это значит, он выпил больше, чем следует.

Кстати, драхма в стихах – произвол Бродского. Он прекрасно знал, что греки клали в рот покойника не драхму, а обол, мелкую монету, но драхма ему нравилась больше по звуку. Эти стихи – стоический плач по богеме, они прекрасно отражают представления Бродского зрелого периода – не позднего, а зрелого – о смерти.

Соломон Волков: Меня в этом стихотворении особенно умиляет упоминание об оренбургском пуховом платке. Это тоже, кстати, типичное, поэтому, думаю, Довлатову тоже нравилось это стихотворение, это типичное для Бродского обращение к фольклору, к народному, даже попсовому элементу, который все время входит в его стихи.

Александр Генис: Бродский всегда был готов к смерти, он с юности знал, что у него больное сердце: «Век скоро кончится, но раньше кончусь я». Он не играл со смертью, но всегда мужественно ждал ее. Однако его поздние стихи наполнены сюжетами о смерти совершенно другого характера. Мне кажется, тут на него повлияла американская традиция.

Однажды мы с тем же Лосевым были на конференции в его Дартмутском колледже, где все русские поэты, критики и переводчики говорили о различиях между стихами русскими и американскими. Мы все тогда пришли к выводу, что американские поэты умеют писать стихи не о себе. Русская поэзия подразумевает экспрессивное высказывание лирического Я – будь то Маяковский, Пастернак, будь то и ранний Бродский. Но американские поэты, в том числе любимый поэт Бродского Роберт Фрост, умели писать не о себе, о мире без себя. Эта тема появилась у Бродского поздно. Лосев ее называет «Мир без меня». Бродский определял это так: «Это о пейзаже, способном обойтись без меня». В одном из поздних интервью он говорил, что именно его не устраивает в сегодняшней поэзии: «Много пишут о прошлом и мало о будущем». Надо понимать, что будущим он называл то время, где нас уже нет. В одном из поздних стихотворений «Из Альберта Эйнштейна» есть такая строчка:

Так солдаты в траншее поверх бруствера

смотрят туда, где их больше нет.

Вот это пространство без нас – и есть главная тема позднего Бродского. Говорят, что все поэты пишут о жизни и смерти. Это так, но Бродский, по-моему, первый поэт, который о смерти написал больше, чем о жизни.

Соломон, вы помните отпевание Бродского, которое было на сороковой день после кончины поэта, 8 марта 1996 года в соборе Святого Иоанна, мы ведь вместе там были?

Соломон Волков: Да, конечно же. Это было монументальное событие одновременно с трагическими и торжественными обертонами: атмосфера собора, музыка, чтение стихов близких Бродскому людей. Там собрался просто звездный состав – замечательные поэты Уолкотт, Хини, Милош. Барышников был там, Лосев, конечно, друзья, которые приехали специально из России: Гордин, Найман, Рейн, Уфлянд. Я следил за всем, погруженный в тяжелую атмосферу, но одновременно чувствовал значительность и торжественность этого вечера.

Александр Генис: Там было три тысячи человек. Но больше всего меня поразили даже не трое нобелевских лауреатов, которых вы назвали, Уолкотт, Хини, Чеслав Милош, читавшие стихи Бродского, а студенты Бродского, которые приехали из Массачусетса. Выпал очень холодный день почему-то, 8 марта обычно в Нью-Йорке наступает уже весенняя погода, но в тот день был мороз. Приехали все студенты Бродского из трех колледжей, где он читал лекции, они молча стояли со свечами в этом гигантском соборе, (самый большой готический собор в мире, его до сих пор строят), многие со слезами на глазах.

Я сегодня вспомнил об этом событии, потому что последним уходил из собора не собравшиеся там поэты, не мы, зрители и поклонники, а сам Бродский – его голос. Как говорится в «Литовском ноктюрне», «только звук отделяться способен от тел, вроде призрака».

Какими же стихами провожал Бродский всех уходящих из собора? Это был отрывок из стихотворения, которое сам Бродский считал завершающим. В последнем составленном им сборнике он поместил его в самый конец, то есть это можно считать завещанием. Вот последние строфы, которые в его исполнении звучали в соборе:

Меня упрекали во всем, окромя погоды,

и сам я грозил себе часто суровой мздой.

Но скоро, как говорят, я сниму погоны

и стану просто одной звездой.

И если за скорость света не ждешь спасибо,

то общего, может, небытия броня

ценит попытки ее превращенья в сито

и за отверстие поблагодарит меня.

Это – сложные стихи. Прежде всего, надо знать, что такое звезда в поэзии Бродского. Это дыра в пространстве – так, скажем, Платон представлял себе небесную сферу: сквозь отверстия в небосводе до нас добирается сверху волшебный, магический свет. Известно и то, что в древности считалось: после смерти Юлия Цезаря он стал звездой. Но главные строки «небытия броня ценит попытки ее превращенья в сито и за отверстие поблагодарит меня». После смерти Бродского, буквально через несколько дней я написал эссе о нем. Я позволю себе прочесть из него один абзац:

«Если, приняв определение Элиота, считать «поэзию трансмутацией идей в чувства», то Бродский переводит в ощущения ту недостижимо абстрактную концепцию, которую мы осторожно зовем «небытие». По Бродскому бытие – частный случай небытия. Приставив НЕ к чему попало, мы возвращаем мир к его началу. Забывая, мы возвращаемся на родину – из культуры в природу, из одушевленного в неодушевленное, из времени в вечность, от частного к общему».

Бродский всю свою жизнь вел диалог между временем и вечностью, время – это мы, вечность – это смерть. Как только человек попадает в смерть, он приобщается к вечности.

Соломон Волков: Саша, а вы были на могиле Бродского?

Александр Генис: Конечно, и не раз. Могила Бродского в Венеции стала, я бы сказал, русским местом в Европе. Там всегда много гостей из России, которые приходят поклониться поэту. Я никогда не видал цветов на соседней могиле Эзры Паунда. А вот рядом там Стравинский…

Соломон Волков: И Дягилев.

Александр Генис: … и на их надгробьях – красные розы. А у Бродского на могиле обычно лежат не только цветы, но и сигареты, все знали, что это его главный порок. Однажды он написал: «Сигарета – мой Дантес». Что было правдой. Лежат там и шариковые ручки, чтобы ему было чем писать там, в вечности, и конфеты «Коровка», которые он вроде бы любил. По-моему, это очень трогательно.

На обратной стороне небольшого мраморного постамента написаны слова – Letum non omnia finit. Это строка из Проперция, которую выбрала Мария Бродская для эпитафии Бродскому. Вдова взяла ее из четвертой книги элегий Проперция (она часто называется «Смерть Цинтии»). Недавно я перечитал ее в потрясающем переводе Григория Дашевского. Мы обсуждали с нашим коллегой Борисом Парамоновым эти стихи, он точно сказал, что так бы мог перевести сам Бродский, и это действительно так. Начало там такое:

Маны не ноль; смерть щадит кое-что.

Бледно-больной призрак-беглец

перехитрит крематорскую печь.

Вот что я видел:

ко мне на кровать

Цинтия прилегла –

Цинтию похоронили на днях

за оживленным шоссе.

Этот модернизированный Проперций действительно напоминает Бродского. Я знаю, что он собирался переводить Проперция, и даже одолжил у меня книгу русских переводов Проперция и других элегиков, так и не отдал. Эта строчка – «смерть щадит кое-что», «после смерти что-то остается» – замечательная эпитафия для поэта и подводит итог тому, о чем мы сегодня говорили.

Ну а теперь – музыка, которой мы проводим Бродского и закончим эту передачу.

Соломон Волков: Музыка будет у нас та, которая звучала на отпевании Бродского в соборе, о котором вы рассказывали. Это музыка Генри Пёрселла, английского композитора XVII века, величайшего композитора за всю историю английской музыки. Он умер очень молодым, ему было всего 36 лет. Самым его знаменитым произведением стала опера «Дидона и Эней» по «Энеиде» Вергилия, он ее написал, когда ему всего было 27 лет. Там есть самая известная ария под названием «Плач Дидоны», «Когда меня положат в землю» называется этот плач. Дидона – царица Карфагена, у которой герой троянской войны Эней нашел приют, но в итоге покинул ее. И вот она поет: «Помни обо мне, но забудь о моей судьбе». Всю оперу Пёрселла и эту арию, в частности, Бродский очень любил и заразил этой любовью Ахматову, он принес ей эту пластинку, и с его подачи «Дидона и Эней» стала также и любимой оперой Ахматовой.

Мы послушаем сейчас эту музыку. «Плач Дидоны» «Когда меня положат в землю».

(Музыка)

Трагедия русской литературы: за что убили Лермонтова

Поэт и прозаик Михаил Лермонтов был убит в Пятигорске в возрасте 26 лет на дуэли с отставным майором Николаем Мартыновым 27 июля 1841 года. Его смерть по сей день окружена ореолом тайны и продолжает порождать новые слухи. «Газета.Ru» рассказывает подробности гибели самого молодого русского классика.

К 1840 году судьба Михаила Лермонтова, на первый взгляд, складывалась блестяще. С Кавказа, куда он был отправлен за стихотворение «На смерть поэта», он вернулся победителем — за бой на Валерике, «речке смерти», для него испрашивался орден святого Владимира 4 степени с бантом.

В Петербурге уже вышел отдельной книгой сборник его стихотворений, а «Героя нашего времени», последний рассказ для которого писатель выслал незадолго до своего возвращения в Петербург, раскупили нарасхват после хвалебной рецензии в «Северной пчеле».

Тем не менее, награждению помешали злопыхатели, роман вызвал неудовольствие Николая I, а вольности опального офицера в столице вывели из себя великого князя Михаила Павловича. Как вспоминал позднее граф Соллогуб, на балу графини Воронцовой-Дашковой, куда Лермонтов явился в армейском мундире с короткими фалдами, младший брат императора не сводил глаз с отбывающего наказание поэта, который посмел явиться вместе с членами монаршего семейства.

«Великий князь, очевидно, несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения. Наконец графине указали на недовольный вид высокого гостя, и она увела Лермонтова во внутренние покои, а оттуда задним ходом его препроводила из дому. В этот вечер поэт не подвергся замечанию», — рассказывал он.

Военное начальство не оставило без внимания подобный проступок и выпустило распоряжение о скорейшем возвращении Лермонтова на Кавказ. Стараниями близких ему удалось было получить отсрочку. Однако его могущественный враг генерал Бенкендорф приложил все усилия, чтобы не дать молодому писателю выхлопотать себе столь желанный продленный отпуск, который в будущем мог обернуться и полным увольнением от службы.

Из столицы поэт уехал сначала в Москву, откуда уже вместе со своим родственником Алексеем Столыпиным отправился в Ставрополь, где они встретили ремонтера Борисоглебского уланского полка Петра Магденко, который позднее так описал приезд Лермонтова в город, где ему суждено было найти свою смерть:

«Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки. Минут через 20 в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже переодетыми, в белом, как снег, белье и халатах. Лермонтов был в шелковом темно-зеленом с узорами халате, опоясанный толстым поясом с золотыми желудями на концах. Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь! Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним». Именем этим Лермонтов приятельски называл старинного своего хорошего знакомого Николая Соломоновича Мартынова».

К моменту встречи с Лермонтовым Мартынов, мечтавший когда-то о чинах и наградах, был в отставке в звании майора, не имел серьезных наград и «сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый».

Его суровый вид и напускной «байронизм» стали поводом для постоянных насмешек со стороны Лермонтова, неоднократно изображавшего «Мартышку» в карикатурных набросках, которые пользовались большой популярностью в узком кругу друзей. Главной темой для его шуток был как раз кинжал, с которым Мартынов не расставался и который считал атрибутом настоящего мужчины, а потому не переносил издевок на эту тему.

«Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и, хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом, взялся опять за прежнее», — говорится в показаниях, которые дал Мартынов через два дня после дуэли.

Объяснение произошло на танцах в доме генерала Верзилина. Поводом стал разговор падчерицы хозяина дома с поэтом — Лермонтов вновь упомянул злосчастный кинжал, который оставался на его сопернике даже во время танцев, в ответ на что девушка обратила его внимание на недовольство Мартынова.

«Под шумные звуки фортепьяно говорили не совсем тихо, а скорее сдержанным только голосом. На замечание Эмилии Александровны Лермонтов что-то отвечал улыбаясь, но в это время, как нарочно, Трубецкой, взяв сильный аккорд, оборвал свою игру. Слово poignard (кинжал) отчетливо раздалось в устах Лермонтова», — описал эту ситуацию биограф писателя Павел Висковатов.

Мартынов потребовал «оставить эти шутки, особенно в присутствии дам», и вечер продолжился. Мало кто из присутствовавших придал значение произошедшему, однако в конце вечера отставной майор снова подошел к Лермонтову, чтобы поставить точку в их конфликте. Между ними произошел следующий разговор:

»— Вы знаете, Лермонтов, что я очень долго выносил ваши шутки, продолжающиеся, несмотря на неоднократное мое требование, чтобы вы их прекратили.
— Что же, ты обиделся?
— Да, конечно, обиделся.
— Не хочешь ли требовать удовлетворения?
— Почему ж нет?!
— Меня изумляют и твоя выходка, и твой тон… Впрочем, ты знаешь, вызовом меня испугать нельзя… хочешь драться — будем драться».

Дуэль между ними состоялась 27 июля 1841 года. Противники могли стрелять стоя на месте, подойдя к барьеру или на ходу, но обязательно — между счетом «два» и «три». Лермонтов стоял на возвышении, что, по словам секундантов, лишало его преимущества.

После команды «Сходись» Мартынов пошел по направлению к барьеру быстрыми шагами, тщательно наводя пистолет, Лермонтов вытянул руку с пистолетом вверх, не сдвигаясь с места.

«Выстрел раздался, и Лермонтов упал, как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. Мы подбежали… В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь… Неразряженный пистолет оставался в руке…», — вспоминал после дуэли князь Васильчиков.

Смерть поэта мгновенно отрезвила его убийцу, у которого вырвался крик: «Миша, прости мне!» Сразу после случившегося Мартынов поехал к коменданту, чтобы отдать себя в руки закона.

По словам флигель-адъютанта полковника Лужина, император встретил новость о произошедшем словами «собаке — собачья смерть» и только после укоров со стороны великой княгини Марии Павловны объявил: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит».

Лермонтов был похоронен на пятигорском кладбище через два дня после дуэли, его гроб несли на плечах представители всех полков, где он служил. Через 250 дней после похорон император дал разрешение его родственникам на перевозку тела в семейный склеп, расположенный в селе Тарханы, где 5 мая прошло погребение поэта рядом с могилами матери и деда.

Последние дни Марины Цветаевой: Кудрова, Ирма, Проффер, Ellendea, Press, The Overlook: 9781585675227: Amazon.com: Книги

Опираясь на интервью, дневники и недавно появившиеся записи КГБ, Кудрова, писавшая о жизни и деятельности Марины Цветаевой (1892-1941), подробно описывает последние годы русского поэта перед самоубийством в возрасте 49 лет. Несмотря на несколько неровный перевод , Повествование Кудровой неизменно захватывающе и источает ауру безжалостной трагедии. В 1922 году поэт уехала из Москвы к своему мужу Эфрону, который был вынужден эмигрировать в Париж по политическим причинам.С сыном Муром и дочерью Алей (другая дочь умерла ранее от недоедания) она жила там и продолжала писать стихи. В 1937 году Эфрону, работавшему в советской тайной полиции, было приказано вернуться в Россию, где сейчас жила Аля. В 1938 году за ними последовали Цветаева и их сын, и на какое-то время все они были размещены государством на даче в Болшево. Цветаева, фактически заключенная, имела мало общего с литературным миром России. Нет никаких свидетельств того, что с ней в это время даже связался ее друг Борис Пастернак.После ареста мужа и дочери она впала в депрессию. Кудрова удачно передает мир России 1930-х годов, где никто не был застрахован от чисток и информаторов; судебные процессы и казни были обычным явлением. Автор прослеживает отчаянные попытки Цветаевой найти работу, которая могла бы прокормить себя и Мур, — безуспешные поиски, которые закончились, когда она повесилась. Хотя Кудрова называет несколько причин — психическое заболевание, политическое преследование — решения Цветаевой покончить с собой, можно сделать вывод, что ее просто потрясли тяжелые условия жизни.Кудрово продолжает свой душераздирающий рассказ: под давлением допросов Эфрон и Аля доносились друг на друга; Алю отправили в тюрьму, а Эфрона расстреляли через два месяца после самоубийства Цветаевой. Фотографии.
Авторские права © Reed Business Information, подразделение Reed Elsevier Inc. Все права защищены.

Великая русская поэтесса Марина Цветаева описала свою трагическую борьбу в толпе советского безумия в острых эссе, впервые переведенных на английский язык в Earth Signs (2002).Теперь Кудрова, бесстрашный и страстный эксперт по Цветаевой, сообщает с потрясающими подробностями о печальных событиях, которые привели к самоубийству Цветаевой. Без ведома поэтессы, жившей в изгнании в Париже, ее муж оказался замешанным в советском шпионаже. Также не зная о жестокости сталинских чисток, Цветаева преданно возвращается вслед за ним в Москву, где он и их дочь немедленно арестовываются, оставляя перепуганную Цветаеву и ее сына без средств к существованию. Кудрова изучает и тщательно исследует изо дня в день эти ужасающие события мрачно захватывающе, поскольку она приводит выдержки из протоколов допросов КГБ и с откровенным негодованием спрашивает, как могли произойти такие ужасы.Печальная история Цветаевой олицетворяет ужасы систематического террора и печально резонирует в эти дни терроризма и угрозы гражданским правам. И как душераздирающие храбрые слова поэта: «Есть только один ответ на ваш / Бессмысленный мир — отказ». Донна Симан
Авторские права © Американская библиотечная ассоциация. Все права защищены

Обзор

aЗум-объектив в ужасную бездну. Несмотря на то, что [«Смерть поэта»] упорно исследовалась на протяжении десятилетий, она несет в себе всю остроту книги, написанной в единственной страстной спешке. Результаты вызывают у нас головокружение, оставляя чувство ужасного триумфа. (Синтия Хейвен, «Los Angeles Times Book Review»)

Трансфокатор в ужасную бездну. Несмотря на то, что [«Смерть поэта»] упорно исследовалась на протяжении десятилетий, она несет в себе всю остроту книги, написанной в единственной страстной спешке.Результаты вызывают у нас головокружение, оставляя чувство ужасного триумфа. (Синтия Хейвен, «Los Angeles Times Book Review»)

«Трансфокатор в ужасную бездну. Несмотря на упорное исследование на протяжении десятилетий. [Смерть поэта] несет в себе всю срочность книги, написанной в одном страстном порыве. . Результаты вызывают у нас головокружение, оставляя чувство ужасного триумфа ».

Об авторе

Ирма Кудрова — выпускница Ленинградского университета и бывший редактор журналов Звезда и Искусство .Кудрова, один из ведущих мировых специалистов по вопросам жизни и деятельности Марины Цветаевой, читала лекции в университетах по всему миру и издала две другие книги о Цветаевой с года. Смерть поэта была впервые опубликована в России с большим успехом в 1995 году. .

Смерть поэта-лауреата (19 февраля 1996 г.)

Иосиф Бродский, 55 лет, поэт-консультант Библиотеки 1991-92 гг. Поэзия умер от сердечного приступа 28 января в своем доме в Нью-Йорке.

Г-н Бродский родился в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург), окончил школу. в 15 лет и начал работать разнорабочим и торговым моряком, пока писать стихи. Он выучил английский, переведя стихи Роберта. Фрост и Джон Донн.

Он был известным подпольным поэтом, его стихи копировали рука, переданная и в конце концов увиденная советскими властями.

В 1964 году, после судебного разбирательства в советском суде, режим Брежнева приговорил его отправили на каторгу в арктический трудовой лагерь под Архангельском.Власти цитировал его «антисоветские работы», «социальный паразитизм» и «декадентский» поэзия ».

Он был изгнан из Советского Союза и приехал в Соединенные Штаты в 1972. Г-н Бродский стал гражданином США в 1977 году. Он был профессором литература в колледже Маунт-Холиок в Саут-Хэдли, штат Массачусетс, и поддерживалась второй дом там.

В 1981 году он получил одну из первых наград Фонда Макартура. Его сборник эссе «Меньше одного» получил Национальную книжную премию за критика в 1986 году.Он получил Нобелевскую премию по литературе 1987 года.

Среди его выживших были его жена Мария, их дочь Анна и сын проживает в россии.

Далее следует дань уважения доктора Биллингтона г-ну Бродскому. Этот кусок был опубликовано в журнале The Washington Post от 30 января.

Иосиф Бродский поддержал и продемонстрировал таинственную силу поэзии как в репрессивной советской культуре, из которой он был сослан, так и в снисходительная американская культура, к которой он пришел.Он был подлинным репрезентативной в наше время поэзии как глубокой моральной альтернативы не просто до жестокости, но и до пошлости и пошлости советской форма тоталитаризма.

Будет ли встреча с прокурором, собирающимся отправить его за наказание русскому северу в 1960-х или оспаривание обязательства российских чиновников, переоснащающих свои коммунистические полномочия, чтобы оставаться у власти в 1990-е годы, поисковая честность Иосифа Бродского никогда не связала поэзию с периодическим баловством с репрессивными авторитет, который многие писатели в советское время считали своим долгом.

Он был покровителем великой петербургской дамы Анны Ахматовой, и услышать, как он читает ее стихи на русском языке в Библиотеке Конгресса США. было опытом заставить волосы встать дыбом, даже если понимаю русский язык. Иосиф Бродский был воплощением надежды не только Анны Ахматовой, последней из великого Петербурга поэты начала века, а также Надежда Мандельштам, вдова другого великомученика поэта.Оба они видели Иосифа как часть путеводного света, который может когда-нибудь вернуть Россию к ней собственные глубокие корни.

Эти глубокие корни для Иосифа связаны с богатыми гуманистическими традициями. литературного Петербурга, в котором он родился, и иудео-христианского наследия это заново открывали художники в поздний имперский период. Возможно Нет стихотворения Иосифа прекраснее, чем его перевод выступления Марии новорожденного Христа в храме «Пророчице Анне», которую Джозеф четко отождествляет себя не только с Анной, матерью Марии, но и с Анной Ахматовой.

Находится под сильным влиянием не только русских традиций, но и английских. метафизических поэтов от Донна до Одена, Бродский заканчивается изображением Симеон держит новорожденного ребенка, «чтобы осветить путь, ведущий. в царство Смерти, / где никогда до этого момента / не было человеку удалось осветить свой путь. / Факел старика засветился, и путь стал шире ».

Джозеф способствовал расширению поэтического пути в Америке в то время, когда поэзия в России пошла по более прямому и узкому пути.И ключом к его поэзии была звучность языка, из-за которой он, несомненно, обладал одним из самых чувствительных ушей как у его приемного, так и у его исходный язык. Эссе, написанные на английском языке: «Меньше одного» и «В полторы комнаты «, представляют собой прекрасное автобиографическое вступление. и объясните, почему он пишет о своих родителях по-английски:

«Я хочу, чтобы английские глаголы движения описывали их движения. Это не воскресит их, но грамматика английского языка может, по крайней мере, оказаться лучший выход из дымовых труб государственного крематория, чем Русский.Писать о них по-русски значило бы только способствовать их развитию. пленение, сведение их к незначительным, в результате чего механическое уничтожение. … «

Хотя он относился к русскому языку даже глубже, чем к английскому, он был обеспокоен и неоднозначно относился к России и больше не возвращался после он был сослан.

Джозефу было трудно понять, почему поэзия не рисовала аудитории в Соединенных Штатах, что это было сделано в России.Он гордился стал американским гражданином в 1977 году (Советский Союз сделал его лицом без гражданства). после его изгнания в 1972 г.) и ценил свободы, которые жизнь в США предоставлены. Но он считал поэзию «высшим языком языка». степень зрелости «, и хотел, чтобы все были восприимчивы к этому. Будучи лауреатом поэт, он предложил недорогие антологии лучшие американские поэты будут доступны в отелях, аэропортах, больницах. и супермаркеты.Он думал, что беспокойные или напуганные люди одинокий или усталый может взять стихи и неожиданно обнаружить, что другие испытывали эти эмоции раньше и использовали их, чтобы отпраздновать жизнь, а не убежать от нее.

Идея Джозефа была подхвачена — и тысячи таких книг уже есть. факт был размещен там, где люди могут встретить их по нужде или из любопытства.

Собственная поэзия Иосифа варьировалась в широких пределах.Многие его стихи были посвящены другим — Томас Венцлова, Октавио Паз, Роберт Лоуэлл, Дерек Уолкотт, Бенедетта Кравери — и многие другие, идентифицированные только по инициалам.

Джозеф взял темы из римской поэзии и мексиканской литературы. Он преобразовал классические темы в его собственные мощные повествования, создавая хорошие истории, и часто криво смотрит на себя, глядя на других:

Поскольку суровое искусство поэзии требует слов, я угрюмый, глухой и лысеющий посол более или менее / незначительной нации, которая застряла в этой супер / мощи, желая пощадить свой старый мозг, / одеться — в одиночестве — и направляюсь на главную улицу: за вечерней газетой.

— из «Конец прекрасной эпохи», Ленинград, 1969)

Он смешал физическое и метафизическое, место и представления о месте, сейчас, и в прошлом, и в будущем. Его «Водяной знак» — это дневник. Венеции, которая упивается всеми остальными изображениями художников прошлого — на словах, в красках, в музыке.

Начинается на платформе станции холодной декабрьской ночью и намного позже. в ноябре на закате «вы чувствуете усталость этого света как он отдыхает в мраморных раковинах Заккарии еще час или около того, пока Земля подставляет светилу другую щеку.Это зима свет в чистом виде. Не несет тепла и энергии, пролив их и оставил их где-то во Вселенной или в близлежащих кучевых облаках. Единственное стремление его частиц — достичь объекта и сделать его большим или большим. маленький, видимый. Это частный свет, свет Джорджоне или Беллини, не свет Тьеполо или Тинторетто. И город задерживается в нем, смакуя его прикосновение, ласка бесконечности, откуда она пришла.Объект, после все, это то, что делает бесконечность приватной «.

Джозеф умел быть безумно смешным и ловко ироничным. Он также мог быть угрюмый и иногда недовольный. Но он всегда был увлечен поэзия, полезная для молодых поэтов и всегда открытая для растущих талантов. В поэты, чьими работами он восхищался, являются предметами некоторых из его лучших эссе. — как свидетельствует его недавнее эссе о Стивене Спендере в New Yorker. Его новая книга эссе — которую я не видел — О горе и разуме — видимо добавляет оценки Томаса Харди и Роберта Фроста, которого он знал и особенно восхищался.Ему нравились те, кто смешивал, как и он, натуральные пейзажи и метафизический смысл.

Позднеспелый поэтический язык России от Пушкина до Ахматовой. был ключом для Иосифа к посткоммунистическому возрождению России. я помню что он сказал на одной из наших конференций в 1991 году: «Об этом стремительном распад Империи. Я думаю, он так быстро распался, потому что его фундамент был менее существенным, чем основа других известных нам империй с.Империи прошлого скреплялись не столько за счет легионы, но языком ».

Его будут помнить как человека, который жил и заботился о языке, который получил Нобелевскую премию за стихи, написанные преимущественно на русском языке, и тем не менее стал со временем как мастер-эссеист, так и поэт-самопровозглашенный английский язык. Мы, знавшие его, не забудем его страсти, его озорной радости. в хорошем рассказе, и его преданность ремеслу и поэзии.Как он сказал в своем вступительном слове в качестве поэта-лауреата в октябре 1991 года:

«Не умея читать и слушать поэтов, общество обрекает себя на низшие способы артикуляции, у политика, продавца или шарлатан. … Другими словами, он теряет собственное эволюционное потенциал. Что отличает нас от остального животного царства это как раз дар речи. … Поэзия — это не развлечение и в определенном смысле даже не форма искусства, а наша антропологическая, генетическая цель, наш эволюционный, лингвистический маяк.«

Назад по 19 февраля 1996 г. — Том 55, №3

Слушайте стихи | Поэзия вслух

В этом аудиогиде представлены известные актеры и поэты, читающие и говорящие о стихах. Слушайте эти треки, чтобы помочь вам или вашим ученикам овладеть искусством декламации.

Закройте глаза и послушайте подкаст «Poetry Unbound»

О, ты любишь подкасты? Подпишитесь на рассылку новых рекомендаций Vulture 1.Пятикратная скорость здесь.

Фотография: « The On Being Project »

С самого начала пандемии проза была источником многих моих проблем. Большую часть рабочего времени и бодрствования я отвлекаюсь на слова. Неустанный рост числа погибших от коронавируса и бездонная бездна нашей политики казались всепоглощающими. Даже когда я слушаю любимые подкасты, я также мою посуду, веду машину или удивляюсь, почему у человека напротив меня в поезде выставлен нос над маской.Мне стыдно признаться, что чаще я одновременно слушаю шоу и просматриваю свою ленту в Твиттере. Так много, кажется, требует моего внимания, но так мало, кажется, вознаграждает его.

Когда в прошлом году в моей жизни появился Poetry Unbound , это было освежающим напоминанием о восстанавливающей силе языка. Слушать подкаст — все равно что опускаться в ванну с пеной. Ваша первая ступня в воду — это музыка, созданная бруклинским художником Гаутамом Срикишаном.Он согревает вас нежно прикосновенными клавишами пианино, гитарными струнами, перебираемыми пальцами, и успокаивающими синтетическими звуковыми ландшафтами. Затем раздается голос ведущего, Падрайг О Туама, чей атласный южно-ирландский акцент приглашает вас полностью погрузиться в атмосферу. Через несколько мгновений слова стихотворения овладевают вами, и вы парите.

Поэзия требует абсолютной преданности. Отведите взгляд на мгновение, и вы можете пропустить одно слово, вокруг которого стоит остальная часть текста. Но придерживайтесь этого, и вы можете сказать правду с заглавной буквы о человеческом состоянии.Когда я слушаю « Poetry Unbound », я сижу на диване, закрываю глаза и чувствую восстанавливающую силу полного отдания себя чему-то. Это почти медитативно. Неудивительно, что шоу было скачано более 3 миллионов раз в год, например, в 2020 году.

«Поэзия — это одна из вещей, которая может контрастировать с тем, что вы делаете с вниманием», — сказал мне Туама во время телефонного разговора по FaceTime из своего дома на севере Ирландии в феврале. «Что мне нравится в возможности поэзии на радио, так это то, что, надеюсь, люди ее послушают и скажут:« Я бы не подумал, что поэт пошел бы туда.«Возможность неожиданности как общественный опыт — это одна из вещей, которые могут нас спасти».

Есть два основных ингредиента, которые делают Poetry Unbound настолько особенным, что я считаю его одним из проектов, которые могут нас спасти. Первое — это явное уважение Туамы к каждому произведению, которое он выбирает для шоу. Хотя процесс отбора стихотворений, как он шутит, «совершенно ненаучен», он не является несерьезным. Он читает около 200 сборников стихов, чтобы подготовиться к каждому сезону.(Премьера третьего сезона состоится 26 апреля.) И он включит отрывок только в том случае, если он прочитал весь сборник, в котором оно было опубликовано. «Это не проверка и баланс, который подразумевает что-то отрицательное», — сказал он. «Для меня важно понять, в какой связи это стихотворение с другими стихотворениями и в каком аранжировке. Он сталкивается с чем-то другим? Какое место он занимает среди стихотворений, в которые он был включен? »

Ó Туама и его продюсеры принимают сознательное решение поднять голоса из разных слоев общества.Среди самых запоминающихся эпизодов второго сезона была пьеса поэта Оглала Лакота Лейли Лонг Солдат. Ее книга 2017 года, Принимая во внимание , была ответом на извинения Конгресса США перед коренными народами в 2009 году. Совместная резолюция, подписанная президентом Бараком Обамой, стала бессмысленным бюрократическим извинением правительства Соединенных Штатов за столетия зверств, которым оно подвергало коренные народы. Он был полон антисептических заявлений «тогда как», прежде чем заканчивался отказом от ответственности, что извинения не влекли за собой никакой юридической ответственности правительства.

Другой ингредиент — явное уважение Туамы к публике. Эпизоды редко продолжаются более 15 минут. Ó Туама, не стоит, чтобы сказать точнее, поэтично. Как и в случае с искусством самой поэзии, экономия языка в шоу — это элегантное редакционное решение. Хотя стихи часто глубоко духовны, спектакль отказывается превращаться в дидактику. И хотя шоу, несомненно, интеллектуальное, оно сопротивляется соблазну быть обучающим. Там, где многие поэтические подкасты тратят минуты или часы на анализ технических деталей — аллитераций и ассонансов, сравнений и строф — Poetry Unbound — это исследование центра каждого произведения.

«Я слушаю много других подкастов, посвященных техническим особенностям стихотворения, и мне они нравятся», — сказал Туама. «Но это не для этого. Это, в частности, рассмотрение того, какой вклад поэзия предлагает в ответ на вопрос: «Что значит быть живым?» И «Что значит быть живым в то время, когда может быть трудно знать, как творить добро и как». жить хорошо с собой и другими? »Я также думаю, что это спрашивает:« Что мы делаем во время конфликта? »»

Конфликт был центральной темой в жизни Туамы.Он родился в Ирландии, где гомосексуальные отношения между мужчинами были незаконны. Он вырос в католической церкви, в которой они были аморальны. И все же, когда он стал геем, он продолжал работать с тем самым духовенством, которое говорило ему, что его любовь грешна. Прежде чем стать штатным поэтом и писателем, Ó Туама провел большую часть двух десятилетий в Корримиле, старейшей организации примирения Ирландии. Он занимался всем, от анти-ЛГБТ-духовенства до региональных подразделений, которые сковали Ирландию еще до его рождения.

«Для меня конфликт, теология и поэзия — все вращаются вокруг одного и того же, а именно: вопрос языка, и какой язык подойдет для нас», — сказал Туама. «Как мы разговариваем друг с другом? Что значит разговаривать друг с другом? Как мы можем использовать метафоры, паузу, тишину и пространство на странице или в пространстве в комнате? »

Для О Туама радио часто было местом исследования. В детстве он собирал бесплатные наушники, которые часто раздавали на заправках.Ночью он тайно обнаруживал новые идеи или новую музыку в сумерках своей спальни. Он был заядлым слушателем известной радиопрограммы Кристы Типпетт « On Being ». Его карьера на радио началась, когда он прокомментировал в блоге шоу, расспрашивая читателей об их опыте общения с католицизмом перед пастырским визитом предыдущего Папы. Продюсеры были настолько тронуты комментарием Ó Туамы, что попросили его записать его для эфира. В то время он не объявился, и они согласились, когда он попросил назвать его вторым именем.

Ó Туама надеется, что фильм « Poetry Unbound », спродюсированный студией On Being Studios Типпетта, станет местом, где все будут рады. «То, что мы пытаемся установить, — это отправная точка повествовательного гостеприимства, когда поэзия находится в разговоре с жизнью слушателя, а жизнь слушателя находится в разговоре со стихотворением», — сказал Туама. «И каждый из них проявляет уважение друг к другу».

Он также надеется, что это расслабит. Сайт описывает шоу как «ваш новый ритуал.”Эпизоды выходят по понедельникам и пятницам, чтобы завершить вашу рабочую неделю. « Это желание сказать: я хочу привнести в свою жизнь что-то, что нейтрализует занятость, к которой я чувствую тягу. Меня это интересует. Всегда были отвлекающие факторы. Вопрос в том, что вы будете делать перед лицом этого? Мы хотим полностью возвысить эту идею письма как священного дела, как возможность сказать что-то расширенное о человеческом достоинстве. Человеческое достоинство может требовать объяснения словами.”

Скорость в 1,5 раза: еженедельный информационный бюллетень с рекомендациями и обзорами подкастов

Заметки о прослушивании лучших шоу от критика Vulture Ника Куа.

Слушаем Симуса Хини

После смерти лауреата Нобелевской премии ирландского поэта Симуса Хини мы снова слушаем интервью с ним в 2006 году.

Великий ирландский поэт Симус Хини скончался в пятницу в Дублине. Ему было 74 года. Хини был лауреатом Нобелевской премии, написавшим стихи такой приземленной, блестящей силы и изящества, что заставляло плакать мужчин, женщин и весь мир, вспоминая славу великого стихотворения.

Работы Симуса Хини охватывают мифы и легенды, политику и насилие, а также классику.И над почвой, и над фермой, и над потом, и над инструментами. Он сказал, что момент написания был для него моментом радости. Момент чтения был для нас таким же.

В этот час, On Point: мы слушаем интервью 2006 года с великим ныне покойным Симусом Хини.
— Том Эшбрук

Гость

Симус Хини , ирландский поэт и лауреат Нобелевской премии. Он скончался на прошлой неделе в возрасте 74 лет.

Из списка чтения Тома

The New York Times: Умирает Симус Хини, ирландский поэт почвы и раздоров — «МистерХини, который родился в Северной Ирландии, но позже переехал в Дублин, признан одним из главных поэтов 20-го века. Его коллега поэт Роберт Лоуэлл описал г-на Хини как «самого важного ирландского поэта со времен Йейтса».

BBC: Смерть Симуса Хини: реакция Ирландии — «Президент Ирландии Майкл Д. Хиггинс сказал:« Поколения ирландцев будут иметь был знаком со стихами Симуса. Ученые всего мира извлекут пользу из глубины критических эссе, и очень многие правозащитные организации захотят поблагодарить его за всю солидарность, которую он оказал борьбе внутри республики совести.'»

Телеграф: Симус Хини: его 10 лучших стихотворений —

» Смерть натуралиста
От смерти натуралиста «, опубликовано 1966:

‘ Но лучше всего была теплая густота слюнявчик

Лягушачьих детенышей, росших, как запекшаяся вода,

В тени берегов. Здесь каждую весну

я набивал джемпоты заливных

крапинок, чтобы разложить их на подоконниках дома,

на полках в школе, ждать и смотреть, пока

жирные точки превращаются в ловкие-

плавательные головастики .

Смерть Адама Загаевского, поэта присутствия прошлого, по номеру 75

Его сборники стихов на английском языке включают «Мистицизм для начинающих» (1997), «Без конца: новые и избранные стихи» (2002), «Вечные враги: Стихи »(2008) и« Асимметрия: Стихи »(2018), все переведены г-жой Кавана.

Он был автором сборников прозы« Одиночество и солидарность »(1990) и« Два города »(1995), оба перевод Лилиан Валле и мемуары «Другая красота» (2000 г.), также переведенные г-жойКавана.

В статье для «Нью-Йорк Таймс Книжное обозрение» литературный переводчик и драматург Филип Бём описал «Бесконечность» как «удивительную книгу», добавив, что стихи автора «уводят нас от той рутины, которая угрожает притупить наши чувства, от чего бы то ни было. убаюкивают нас простым существованием ».

В «Новой республике» поэт Роберт Пинский написал в 1993 году, что стихи Загаевского в сборнике под названием «Холст» были «о присутствии прошлого в обычной жизни: история не как хроника мертвых или Анима должна быть освещена какой-то доктриной, но как огромная, иногда тонкая сила, унаследованная от того, что люди видят и чувствуют каждый день — и от того, как мы видим и чувствуем.

Среди наград г-на Загаевского были Prix de la Liberté в 1987 году, Международная премия Нойштадта в области литературы в 2004 году и Премия принцессы Астурийской, высшая гуманитарная награда испаноязычного мира в 2017 году.

Информация о его выживших не был доступен сразу.

В эссе 2017 года под названием «Небольшое преувеличение» г-н Загаевский рассказал, что одним из призваний его отца было утешить свою мать. Он писал, что 1 сентября 1939 года, когда немцы вторглись в Польшу и повсюду начали рваться бомбы, Тадеуш Загаевский зашел так далеко, что заверил свою жену, что эти атаки были «просто учениями ВВС».… Ничего не расстраивает . … Войны не будет »- это исторические слова моего отца, которыми он подарил своей жене, моей матери, дополнительные 15 минут мира».

«Специально для нее он продлил межвоенное время на четверть часа».

Оглядываясь назад, его отец назвал свои слова легким преувеличением, «хорошим определением поэзии, — писал Адам Загаевский, — пока мы не почувствуем себя в этом как дома».

«Тогда это станет правдой», — добавил он. «Но когда мы снова его покидаем — поскольку постоянное проживание невозможно — это снова становится небольшим преувеличением.

Лоуренс Ферлингетти, поэт, воспитавший ритмы, умирает по номеру 101

«Сцена показывает меньше тупиков, но больше расставленных горожан в раскрашенных машинах. И у них странные номерные знаки и двигатели, которые пожирают Америку ». Лоуренс Ферлингетти был поэтом, художником, издателем и постоянным политическим провокатором. «А я жду, когда Вознесенский возьмется с нами сегодня вечером и заговорит с любовью. И я жду, когда Афродита вырастет живым оружием на заключительной конференции по разоружению ». Он написал одну из самых популярных сборников стихов в печати, стал первым поэтом-лауреатом Сан-Франциско и получил Национальную книжную премию.Пожалуй, наиболее известным является то, что Ферлингетти стал духовным отцом движения битов, когда он открыл City Lights Books на песчаном склоне холма Сан-Франциско в 1953 году. «Я понятия не имел о какой-либо поэтической сцене здесь или о чем-то в этом роде. Но потом, когда у вас есть книжный магазин, это место, куда поэты естественно попадают и тусуются «. City Lights стал испытательным полигоном для богемных писателей и художников-битников. Ферлингетти вскоре расширил сферу своей деятельности, запустив City Lights Press, которая публиковала серию «Карманные поэты».Первой книгой была его собственная «Картины ушедшего мира». «Собака свободно бегает по улице и видит реальность, а то, что он видит, больше, чем он сам». Четвертым было взрывное стихотворение Аллена Гинзберга «Вой», которое шокировало цивилизованный мир. «Однажды Аллен Гинзберг возложил на меня рукопись« Вой ». Я сказал ему, что хочу опубликовать это, но у нас не было денег. Услышав это вслух, я понял, что это произведет революцию в американской поэзии ». «Я видел лучшие умы моего поколения, уничтоженные безумием, голодные, истеричные, обнаженные, бредущие по негритянским улицам на рассвете в поисках гневного решения.«Это было немного похоже на рок-революцию 60-х. Когда появился «Вой» Аллена Гинзберга, вы долгое время больше не слышали о старой академической поэзии ». «Вой» вовлек Ферлингетти в знаменательную битву за Первую поправку. «Мы продавали его в книжном магазине City Lights, и два сотрудника отдела по делам несовершеннолетних купили экземпляр у Сигэёси Мурао, который в то время был моим менеджером. Шига арестовали, а меня обвинили как издателя и владельца книжного магазина ». Обвинения? «Умышленно и непристойно» публикует нецензурную лексику.«Дело дошло до суда. На нашей стороне был изумительный состав свидетелей, самых впечатляющих литературных деятелей Запада. Когда судья вынес свое решение, он сказал, что книгу нельзя считать непристойной, если она имеет хоть малейшее социальное значение или социальную значимость. И тот прецедент, даже если он был только в городском суде, сохранялся все эти годы. В наши дни все еще очень трудно обвинить кого-либо в непристойной литературе ». Когда Times говорила с г-ном Ферлингетти в 2007 году, ему было 88 лет, и он все еще активно провоцировал.«Я жду следующей революции. Как издатель, я всегда говорю, вы не можете опубликовать революцию, когда ее нет ». Лоуренс Ферлингетти родился в 1919 году в Йонкерсе, к северу от Нью-Йорка. Его мать была больна, а отец умер еще до его рождения. Его воспитывала тетя, которая работала служанкой в ​​доме Пресли Бисленда, джентльмена с юга, который пробудил литературный интерес к проблемному мальчику. «Он был очень похож на Марка Твена. Он был очень остроумен и очень грамотен. Он заставлял меня читать стихи за обеденным столом, и я получал серебряный доллар, если бы я мог читать стихотворение в совершенстве.И я начинал со слов «Сириец спустился как» — «Нет, нет, молодой человек, не так». А потом он драматически громко громыхал. Как я уже сказал, у меня было несчастливое детство, цитирую, не цитирую, поэтому я избежал лиризма. Когда сегодняшняя жизнь становится слишком ужасной, есть лирический выход. Вы можете написать лирическое стихотворение или выйти на улицу и посмотреть на луну. Или ты можешь посидеть со своей лучшей девушкой или кем-то еще. Это лирический побег «. Ферлингетти изучал журналистику в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл.После его окончания в 1941 году пошел на флот. [взрывы] В день «Д» Ферлингетти командовал кораблем, который обеспечивал защиту флота вторжения в Нормандии. «Мы были противолодочной заслонкой вокруг пляжей. Нам не пришлось приземляться. И мы могли бы посмотреть в бинокль и увидеть, как этих бедных военнослужащих подстреливают на пляже ». После кровавой бойни во Франции Ферлингетти был доставлен в Японию вскоре после того, как на Нагасаки была сброшена атомная бомба. «В возвышающемся грибе Япония могла прочитать свою гибель.Это было больше, чем обычная бомбардировка ». «Как только я увидел опустошенный пейзаж, этот выжженный, выжженный пейзаж, где человеческое мясо и чашки слились воедино, а кости, пальцы и лица торчали из грязи, а не было видно ни одного стоящего здания». «До взрыва это были современные здания, построенные как наши собственные американские фабрики». «Это сделало меня мгновенным пацифистом». Ферлингетти решил придумать один из своих лирических побегов из флота и использовать G.I. Билл, чтобы получить ученую степень в Колумбийском университете и Сорбонне в Париже.В 1951 году он отправился на запад, в Сан-Франциско. «Я вижу Сан-Франциско из окна сквозь старые бутылки из-под пива ВМФ. Стекло темное. О чем все это? Сразу после Второй мировой войны было так много людей, которые были изгнаны с корнем, как будто весь континент перевернулся вверх, а население скатилось на запад. Это все еще последний рубеж. У меня была старая подержанная машина, и я ехал по Коламбус-авеню. И я посмотрел через улицу на Колумбус и Бродвей, и там был парень, который вывесил вывеску «Магазин карманных книг».«Я сказал, вы открываете книжный магазин?» Ферлингетти решил объединить усилия с этим человеком, Питером Мартином, чтобы открыть магазин, специализирующийся на новом типе дешевых книг в мягкой обложке — мягкой обложке. «До тех пор единственные книги в мягкой обложке, которые вы могли получить, были тайны убийства и немного научной фантастики. Итак, у Питера Мартина появилась блестящая идея открыть книжный магазин в мягкой обложке, где вы могли бы найти эти книги, которые вы нигде не могли найти. С самого начала к нам приходили поэты и писатели, потому что ничего подобного не было.Если вы зайдете в любой другой книжный магазин в городе, вы не сможете просто сесть и почитать. Они хотели — клерк будет сверху, спрашивая, чего вы хотите, или чем я могу вам помочь. Мы фактически игнорировали читателей. Мы проигнорировали клиентов. Чтобы купить книгу, вам практически пришлось ударить клерка по голове ». Ферлингетти ушел в одиночку, когда Мартин уехал из города через пару лет, и магазин стал местом встречи литературных авторов битов, таких как Аллен Гинзберг, Майкл МакКлюр, Гэри Снайдер, Джек Керуак и герой его классической «В дороге» Нил. Кэссиди.- Вбежал Нил Кэссиди. Он оставил свой драндулет впереди с включенным мотором и открытой дверью. Он врывался, брал копию — и выбегал. Конечно, это все бесплатные книги, которые мы подарили поэтам ». «Сейчас уже поздно. Пентагон обо всем позаботится, и мы делаем это намеренно, насколько это возможно «. «Пентагон? Скажи мне, что… — Ну, я не знаю, кто правит страной. Ты?» «Книжный магазин с самого начала занимал анархистскую позицию, а не метание бомб.Это была пацифистская позиция ». «Ой.» [пение] «Я имею в виду, я помню, что был в Human Be-In в парке Золотые Ворота в 1967 году». [пение] «Мир в Сан-Франциско. Мир в Ханое ». «И я сидел рядом с Алленом Гинзбергом на сцене, и в какой-то момент он поворачивается ко мне и говорит:« Что, если мы все неправы? »[Пение]« Я написал стихотворение под названием «Предварительное описание ужина» к импичменту президенту Эйзенхауэру », и теперь я понимаю, что Эйзенхауэр по сравнению с сегодняшними лидерами в федеральном правительстве — Эйзенхауэр был ангелом.