Один из самых талантливых студентов Сергея Соловьева, выдающийся русский историк Василий Ключевский очень точно определил феномен своего учителя: «В жизни ученого и писателя главные биографические факты – книги, важнейшие события – мысли. В истории нашей науки и литературы немного жизней, столь же обильных фактами и событиями, как жизнь Соловьева». С одной стороны, к этому трудно что-либо добавить, однако, с другой, и эта формула нуждается в расшифровке… 

Двадцать девять томов 

– Что нам дает право называть Сергея Михайловича Соловьева действительно великим русским историком? 

– Я думаю, его величие – прежде всего в полноте образа историка, который он создал всей своей жизнью и деятельностью. Хотя прожил он относительно недолго, 59 с небольшим лет, но за это время успел сделать фантастически много. В первую очередь это, конечно, труд всей его жизни, над которым он работал не покладая рук без малого 30 лет, – фундаментальная «История России с древнейших времен». Двадцать девять томов! 

Для сравнения: советская академическая «История СССР с древнейших времен до наших дней», выходившая в 1966–1980 годах, которую писал целый академический институт, была заявлена как 12-томная, причем эпоха, о которой писал Соловьев, вместилась в неполных три тома. Двенадцатый же, завершающий том, который должен был охватывать период с 1961 года и, видимо, вплоть до строительства коммунизма, так и не был выпущен. Двадцать девять томов, написанных одним ученым, против трех, созданных целым коллективом, – это ли не показатель работоспособности историка. 

При этом помимо «Истории России с древнейших времен» им написаны и «История падения Польши», и «Император Александр I. Политика и дипломатия», и множество других статей, рецензий. Особняком стоят «Публичные чтения о Петре Великом», в которых историк ярко проявил себя как популяризатор науки. Плюс к этому – постоянная работа в архивах, введение в оборот огромного количества источников. В этом смысле его «История» уникальна еще и тем, что целиком основана на исторических материалах, а не на переписывании работ других исследователей, коих, к слову сказать, к тому времени еще особо и не было. 

– И при этом он всю жизнь преподавал… 

– И не просто преподавал, а был знаменитейшим на всю Москву профессором, деканом историко-филологического факультета, а потом и ректором Московского университета. Добавим к этому, что он одновременно был и директором Оружейной палаты – главного исторического музея страны на тот период, и председателем Общества истории и древностей российских, академиком. Почти вся историческая наука в одном лице. 

Но и это не все. Он еще преподавал русскую историю наследникам престола: сначала великому князю Николаю Александровичу, который, к сожалению, рано умер, так и не став Николаем II, а потом – его младшему брату, будущему императору Александру III. Еще он был председателем Педагогического совета Высших женских курсов, основанных его учеником – профессором Владимиром Герье. Вот все это вместе, наверное, и создает образ историка-титана. 

Соловьев vs Карамзин 

– Чем «История России» Сергея Соловьева отличалась от «Истории государства Российского» Николая Карамзина? И почему вообще спустя полвека после выхода карамзинской «Истории» возникла потребность в новой? 

– Я думаю, главное отличие «Истории» Соловьева – в научности. Ведь многие считали Карамзина все-таки больше литератором, чем историком. Собственно, даже в пушкинском определении Карамзина («Первый наш историк и последний летописец») мы видим это. Он все-таки писатель, увлекательно повествующий о прошлом, рассказчик, обладающий литературным талантом ярко представить историю и умеющий ею заинтересовать. 

Соловьев, я думаю, лучше многих других это понимал: по его собственному признанию, он перечитал «Историю» Карамзина 12 раз – в детстве, в раннем подростковом возрасте и позже. «Карамзин ударял только на мои чувства», – вспоминал он. Умение Карамзина дать крупными мазками картину истории, возбудить эмоции читателя, использовать факты из прошлого для того, чтобы представить зрителю очередной акт исторической драмы, – всего этого для Соловьева было уже недостаточно. 

И потом он понимал, что у Карамзина нет динамики развития истории. У него одна и та же бесконечная драма разыгрывается на одной и той же сцене. Приходят, действуют и уходят самые разные герои и злодеи с одной лишь целью – дать назидание потомству, преподать «уроки истории». Народ же при этом безмолвствует, как писал Пушкин в «Борисе Годунове», созданном, кстати, на основе «Истории» Карамзина. 

– А что у Соловьева? 

– Соловьев поставил перед собой иную задачу. Как он писал в четвертом томе «Истории», ему хотелось заменить «анатомическое изучение предмета физиологическим». То есть вместо того, чтобы описывать некие «картины прошлого», передать историю в динамике, показать, как новое проистекает из старого. Потому что, полагал он, в истории «ничто не заканчивается вдруг и ничто не начинается вдруг» – новое начинается в то время, когда старое продолжается. 

При этом Соловьев существенно продвинул работу с историческими источниками. Конечно, Карамзин тоже брал за основу источники, но они были для него скорее предметом вдохновения. Соловьев же спустя 30–40 лет после того, как начал писать Карамзин, уже использовал достижения европейской исторической науки (благо он учился в европейских университетах и получил там необходимый опыт). В итоге сделал свою «Историю» действительно научной. По крайней мере в том смысле, какой вкладывали в это в середине XIX века. 

Серьезное чтение о русской истории 

– Для кого он писал свою «Историю»? Все-таки двадцать девять томов! И это при том, что он не закончил свой труд, а если бы закончил, их было бы явно больше. Такой объем не всякий осилит… 

– Фактически он создавал университетский курс, записанный и изданный в виде книг, – для широкого круга образованных людей, для всех тех, кому было нужно серьезное чтение о русской истории. Он сам очень четко написал в «Моих записках для детей моих, а если можно, и для других», что, когда у него возникла идея создать подобный курс, он подумал: а почему же этот курс не может быть передан публике, жаждущей знать русскую историю – полную, написанную так, как она была бы написана историками, скажем, Западной Европы? 

Его не устраивала в этом смысле «История» Карамзина, по которой тогда преподавали в университетах, в том числе и ему самому. Соловьеву казалось, что это уже прошлый век, ему хотелось создать современный курс. В этом была его цель. 

– Иногда Соловьева упрекают в том, что его «История» настолько объемна потому, что он подробно комментировал источники – то есть расширял их за счет каких-то пояснений, дополнений, согласований с другими текстами… 

– Во многом это так… 

– …и из-за этого якобы не проглядывается его собственная концепция русской истории. Вы с этим согласны? 

– Нет. Действительно, чтение «Истории» Соловьева требует определенного напряжения. Он меньше всего думал о том, чтобы развлекать публику. «Русское общество накажет презрением человека, осмелившегося предложить ему забаву вместо назидания», – писал он. 

Не будем забывать, что его каждодневная работа в архивах, которые в прежние эпохи были просто складом бумаг (полусгнивших и никому особо не нужных), породила самый настоящий информационный взрыв. И он активно пытался ввести в оборот эти новые, открытые им источники, познакомить с ними и широкую публику. Объемными цитатами или пересказом источников он как раз и стремился подтвердить и обосновать свое видение истории. 

Выдающийся ученик Соловьева Василий Ключевский говорил, что «мыслитель скрывался в нем за повествователем». Это и является подтверждением того, что современники видели за заполненным фактами текстом историко-философскую основу – выражаясь современным языком, концепцию истории, о которой вы спрашиваете. Так что не соглашусь с его критиками: у Соловьева очень многое выходит за рамки чисто научного комментирования и пересказа источников. 

Историк-новатор 

– Какие идеи вы бы отметили в первую очередь? 

– Во-первых, он пытался показать органический характер русской истории. Для Соловьева было очень важно доказать, что процесс происходит естественным путем, он развивается, он не является каким-то взрывным, случайным. Во многом это видно, скажем, на отношении историка к Петру Великому. Для него Петр не был каким-то волшебным, появившимся невесть откуда человеком, который переломил весь ход русской истории. Он пишет о том, что Петр был порожден самим ходом русской жизни. Мы все знаем его почти поэтическую строчку про Петра: «Народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя, – вождь появился». 

Портрет Н.М. Карамзина. Худ. В.А. Тропинин. 1818 год

Во-вторых, он ввел в широкий оборот (и сделал обязательным для изучения) роль природной среды в истории. Отчасти он взял это у немецких географов. Соловьеву было крайне важно показать, что на ход исторического процесса большое влияние оказывают те природные факторы, в которых оказался тот или иной народ. Именно отсюда – от природы, от климата – у него идет сравнение Европы и России. 

Московский университет. Неизв. худ. Первая половина XIX века

В-третьих, именно он ввел очень важный термин – «колонизация как фактор русской истории». В дальнейшем эти идеи развивал Ключевский, и даже в наше время по ним создаются монографии. Причем речь шла не о колонизации как о захвате территорий для их дальнейшей эксплуатации (такая трактовка в советские годы применялась к британским колонизаторам). Речь шла о колонизации как освоении территорий, способе превращения дикой природы в культурную среду, в пригодные для жизни людей места обитания. С точки зрения Соловьева, для русской истории это было одним из важнейших факторов развития. 

Вообще надо сказать, Соловьев был достаточно афористичен, что для автора сухих, наукообразных работ нехарактерно. Ведь это он ввел в оборот дихотомию Лес – Степь и саму тему о роли Леса и Степи в русской истории. Именно он ввел в оборот сейчас забытое, но хорошо запоминающееся понятие, в свое время очень распространенное, – «жидкий элемент в русской истории», имея в виду народ, который рассеивается по широкой Русской равнине и при любой попытке на него надавить, так же как жидкость, просто растекается в разные стороны. 

– И при этом Соловьев уходит от принятых до него рамок периодизации… 

– Совершенно верно. Он первым ушел от того, чтобы равномерно расставить «верстовые столбы» своей «Истории» по годам, векам и царствованиям, как делали его предшественники. В дальнейшем многие не последовали его примеру и вернулись к этим «верстовым столбам». А он какие-то традиционные периоды считал малозначительными. Например, монгольское иго, по его мнению, не было настолько решающим фактором в развитии русской истории, как об этом было принято говорить до него. Он отказался от норманнского периода, от монгольского. Даже Петровская эпоха для него не является рубежной. То есть он исходил из наличия в истории какого-то внутреннего, естественного процесса, выстраивая свою периодизацию. И это тоже было достаточно революционно. 

Сопротивление материала 

– До какого рубежа Соловьев собирался довести «Историю»? Известно, что многие вещи в жизни он откладывал до того момента, когда закончит свой главный труд. Но так его и не завершил… 

– Видимо, ему хотелось довести ее максимально близко до современного ему периода. Судя по его хронологически последней работе об Александре I, я думаю, он бы довел «Историю» где-то примерно до николаевского царствования, потому что потом, как писал его современник Алексей Константинович Толстой: «Ходить бывает склизко / По камешкам иным, / Итак, о том, что близко, / Мы лучше умолчим». Впрочем, и о николаевском царствовании достаточно публицистично Соловьев писал в «Моих записках…». 

Но воплотить такой замысел оказалось очень сложно. И это при его фантастическом, образцовом трудолюбии! Ему в буквальном смысле не хватило жизни на то, чтобы реализовать свой план. И дело было, видимо, в том, что он столкнулся с сопротивлением материала. 

– Что вы имеете в виду? 

– Посмотрите «екатерининские» тома, ставшие последними в его «Истории»! Целых пять томов, которые охватывают всего лишь первые десять с небольшим лет правления Екатерины Великой. И еще Пугачева не казнили. Еще ничего толком не видно из ее главных дел. Притом что, скажем, полтора века от битвы на Калке до Дмитрия Донского – это один том. Даже любимое им петровское правление – четыре тома. А тут начало царствования Екатерины – и уже пять. Слишком много материалов, слишком много источников! И обратная сторона добросовестности Соловьева – его стремление как можно больше и полнее все описать и обосновать – стала тормозить процесс. 

А тут еще и здоровье, которое стало его подводить. А тут еще – политические дрязги конца 1870-х годов, в которые он как ректор Московского университета оказался втянут. Дело затянулось. Жизнь закончилась раньше, чем удалось его завершить. 

– Вы сказали про трудолюбие. Сергей Михайлович Соловьев представляется не просто титаном, но и «рабом лампы»: практически каждый год выдавать по толстенному тому, и так 30 лет… 

– В определенной степени так и есть. Но не только книги. Еще и огромная семья – 12 детей, из которых восемь выжили, что для XIX века было очень хорошим процентом. Друзья шутили, что Соловьев в год выпускал по одному тому «Истории» и производил на свет по одному ребенку. 

Судя по воспитанию, это были замечательные дети, ставшие заметными фигурами в русской культуре. Все, наверное, знают философа Владимира Сергеевича Соловьева, многие вспомнят писателя Всеволода Сергеевича Соловьева, а еще были поэтесса Поликсена Сергеевна Соловьева и детская писательница Мария Сергеевна Соловьева… То есть он вроде бы и «раб лампы», но при этом «лампа» была достаточно объемной. 

Но, конечно, бóльшую часть жизни он писал и писал, стоя у конторки. В этом смысле Соловьев – редкий тип русского человека: педантичный, целеустремленный, способный не разбрасываться и создавать огромный объем трудов, нужных другим людям. Это, безусловно, важный штрих его биографии. 

Либерал-государственник 

– Как можно охарактеризовать политические взгляды Соловьева? Известно, что он достаточно скептически относился к Николаю I… 

– Это так. Но сам он говорил, что в николаевскую эпоху стал либералом, а в александровскую эпоху Великих реформ – консерватором. 

Золотая медаль имени С.М. Соловьева – научная награда Российской академии наук, присуждаемая за большой вклад в изучение истории

Что касается его либерализма… Дело в том, что, как мы знаем, либерализм бывает разный. Соловьев был либералом-государственником. И он много раз говорил о том (в основном, конечно, в исторических трудах, например об Александре I), что либеральное правительство должно быть сильным. Потому что для проведения преобразований и обустройства государственной жизни на либеральных началах, имея в виду именно начала свободы (причем, как он выражался, не просто свободы как таковой, а «свободы для»), обязательно должно быть сильное правительство и сильное государство. 

Отсюда его знаменитая цитата из «Моих записок…», в которых он критикует политику Александра II за то, что тот «пустил экипаж с горы и не может его удержать на вожжах». «Крайности – дело легкое: легко было завинчивать при Николае, легко, поспешно, судорожно – развинчивать при Александре II», – писал Соловьев. Но! «Преобразования проводятся успешно Петрами Великими; но беда, если за них принимаются Людовики XVI и Александры II. Преобразователь вроде Петра Великого при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке – и экипаж безопасен, но преобразователи второго рода пустят лошадей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и потому экипажу предстоит гибель». 

При этом он был убежденным сторонником университетской реформы, университетской автономии. Это важно, потому что конфликт последних лет, который заставил его уйти с поста ректора, как раз был вокруг попыток ограничивать автономию университетов. Вот такой либерал-государственник, считающий, что сильное государство – залог свободы и самореализации его граждан. 

– При этом Соловьев и во внешней политике занимал позицию, которую несвойственно занимать либералам в современном смысле слова. Сейчас, может быть, его даже назвали бы державником. В 1863 году, по горячим следам недавнего польского восстания, он пишет «Историю падения Польши» – как Польша по своей вине ослабла, распалась и в итоге стала частью соседних империй… 

– Конечно. Он ко всему подводил историю. Однажды он очень интересно сказал, что история в средней школе – это единственная политическая наука, которую реально преподавать. 

Будучи западником, он, конечно, был русским патриотом. И он не любил славянофилов не за то, что они любят Русь, а за то, что они проповедуют исключительность Руси. Он видел в этом что-то германское, параллели с поднимающимся германским национализмом, который уже в это время формулировал принципы этнической замкнутости, формировал ощущение собственной национальной исключительности. Соловьев боялся, что наше славянофильство тоже выродится в идеологию превосходства над другими народами. 

Российский государственный архив древних актов

Актуальный до сих пор 

– Что из наследия Соловьева не теряет злободневности в современной российской историографии?

– Очень многое. Хотя бы потому, что его идеи так органично и естественно вросли в понимание русской истории, что часто кажутся общим местом. А между тем их автор – Сергей Соловьев. 

Тем не менее главная идея, на мой взгляд, – это то, с чего он начинает свой труд: важно не разделять, а соединять периоды русской истории, не делить, не дробить ее на отдельные части и периоды, но объединять их, следуя за связью явлений. Мы даже сейчас часто отрезаем нашу историю 1917 годом, 1991-м, как будто речь идет о разных странах и о каких-то других людях. Поэтому я думаю, что идея целостности истории – это первая и самая важная идея Соловьева, которую мы должны воспринять. 

Вторая идея: Соловьев выступал против преувеличения роли личности в истории, против канонизации или демонизации исторических деятелей. И правильность такого подхода была им блестяще показана на примере Петра. Мы, конечно, до сих пор это в себе не изжили. И поэтому даже в XXI веке при обсуждении фигур Ленина, Сталина или кого-то еще нам кажется, что какое-то божество, какая-то сверхъестественная сила в одиночку тащит на себе русскую историю, а все остальные вроде бы ни при чем и являются эдаким «страдательным залогом» исторического процесса. 

И наконец, в-третьих, я бы выделил его идею о внутренней колонизации, к которой нужно вновь и вновь возвращаться. Потому что часто мы слишком увлекаемся политической историей и не видим, как эта гигантская, самая большая в мире страна осваивалась русскими людьми. Реки, леса, железные дороги, система сельского хозяйства, торговые пути, товарные потоки зерна, металлов, внутренняя миграция населения – все это является важнейшей частью русской истории. Не менее, а может быть, и более значимой, чем перипетии политических процессов в столицах. 

Вид на старое здание Оружейной палаты в Московском Кремле. Худ. П.А. Герасимов. Первая половина XIX века

– Не будет, наверное, преувеличением сказать, что именно Сергей Соловьев создал профессиональную историческую школу в России? 

– Так и есть. От Соловьева идут исторические школы дальше, до наших дней – школа Московского университета, через Василия Ключевского, который был его учеником, и школа Петербургского университета, если считать, что основатель петербургской школы Константин Бестужев-Рюмин тоже был учеником Соловьева. 

Собственно, эти две стороны Соловьева-исследователя – его стремление к воссозданию целостной картины прошлого и его серьезный интерес к историческим источникам – в московской и петербургской школах получили свое развитие. Петербургская взяла за основу источниковедческое направление (разработка методологии работы с документами, блестящее знание архивных источников), а московская сформировалась больше как социолого-философская, отвечающая за интересные обобщения, создание целостного видения истории. 

Так что наш разговор о Сергее Михайловиче Соловьеве вполне можно закончить фразой, которую часто произносят о выдающихся учителях: «Мы видим больше и дальше, чем они, не потому, что взгляд у нас острее и сами мы выше, но потому, что они подняли нас вверх и воздвигли на свою гигантскую высоту». 

Что почитать? 

Цимбаев Н.И. Сергей Соловьев. М., 1990 (серия «ЖЗЛ») 

Шаханов А.Н. Русская историческая наука второй половины XIX – начала XX века: Московский и Петербургский университеты. М., 2003 

Лента времени

5 (17) мая 1820 года 

Рождение Сергея Соловьева. 

1838 год 

Окончание гимназии и поступление на историко-филологическое отделение философского факультета Московского университета. 

Июль 1842 года – сентябрь 1844 года 

Европейское путешествие (Германия, Австрия, Бельгия и Франция), посещение лекций лучших профессоров в университетах Берлина, Гейдельберга и Парижа. 

Июль 1850 года 

Утверждение ординарным профессором Московского университета. 

Август 1851 года 

Выход в свет первого тома «Истории России с древнейших времен». 

Ноябрь 1855 года 

Назначение деканом историко-филологического факультета Московского университета. 

1859–1861 и 1862–1863 годы 

Соловьев преподает русскую историю наследнику престола великому князю Николаю Александровичу. 

1863 год 

Публикация работы «История падения Польши». 

Январь-март 1866 года 

Соловьев читает лекции по русской истории наследнику престола великому князю Александру Александровичу. 

Июнь 1869 года 

Уход с должности декана. 

Апрель 1870 года 

Назначение директором Оружейной палаты. 

Декабрь 1870 года 

Избрание ректором Московского университета. 

Февраль-май 1872 года 

Публичные чтения о Петре Великом. 

Март 1872 года 

Избрание ординарным академиком Академии наук. 

Май 1877 года 

Увольнение по собственному желанию из Московского университета. 

1877 год 

Публикация работы «Император Александр I. Политика, дипломатия». 

1879 год 

Избрание председателем Общества истории и древностей российских. 

Сентябрь 1879 года 

Соловьев диктует последние страницы 29-го тома «Истории». 

4 (16) октября 1879 года 

Смерть Сергея Михайловича Соловьева. 

Соловьев-лектор 

Историк Василий Ключевский о лекциях профессора Соловьева 

Обыкновенно мы уже смирно сидели по местам, когда торжественной, немного раскачивающейся походкой, с откинутым назад корпусом вступала в Словесную [аудиторию] внизу высокая и полная фигура в золотых очках, с необильными белокурыми волосами и крупными пухлыми чертами лица. <…> 

Чтение Соловьева не трогало и не пленяло, не било ни на чувства, ни на воображение; но оно заставляло размышлять. С кафедры слышался не профессор, читающий в аудитории, а ученый, размышляющий вслух в своем кабинете. <…> 

Слушая Соловьева, мы смутно чувствовали, что с нами беседует человек, много и очень много знающий и подумавший обо всем, о чем следует знать и подумать человеку, и все свои передуманные знания сложивший в стройный порядок, в цельное миросозерцание, чувствовали, что до нас доносятся только отзвуки большой умственной и нравственной работы, какая когда-то была исполнена над самим собой этим человеком и которую должно рано или поздно исполнить над собой каждому из нас, если он хочет стать настоящим человеком. 

Василий Ключевский

День историка 

Историк-византинист Павел Безобразов – ученик, а потом и зять Сергея Соловьева – оставил воспоминания о том, как складывался рабочий день великого ученого 

Соловьев известен был как самый аккуратный профессор во всем университете. Он не только не позволял себе пропускать лекций даже при легком нездоровье или в дни каких-нибудь семейных праздников, но и никогда не опаздывал, всегда входил в аудиторию минута в минуту, так что студенты проверяли часы по началу соловьевских лекций. 

Жизнь его была жизнью труженика, жизнью отшельника, совершавшего трудный подвиг в своей одинокой келье, откуда он выходил только для обеда или вечернего чаепития. Чтобы выпускать ежегодно том «Истории России…», читать несколько лекций в неделю, исполнять при этом посторонние служебные обязанности, писать журнальные статьи, необходимо было работать постоянно, без устали, точно соразмерять время, и Соловьев, этот чисто русский человек, вел образ жизни аккуратный до педантизма, похожий скорее на образ жизни немецкого ученого. 

Он вставал в шесть часов и, выпив полбутылки сельтерской воды, принимался за работу; ровно в девять часов пил утренний чай, в десять часов выходил из дому и возвращался в половине четвертого; в это время он или читал лекции, или работал в архиве, или исправлял другие служебные обязанности. В четыре часа Соловьев обедал и после обеда опять работал до вечернего чая, то есть до девяти часов. <…> В одиннадцать часов он неизменно ложился спать и спал всего семь часов в сутки. 

Летом Соловьев гулял по несколько часов, но все-таки трудился почти столько же, как зимой, и только мечтал по окончании своего капитального труда предпринять путешествие по России. 

Фото: Наталья Львова, LEGON-MEDIA

Соловьев, Владимир | Интернет-энциклопедия философии

Соловьев — русский философ XIX века. Его считают плодовитым, но сложным персонажем. Его работа была направлена ​​на создание всеобъемлющей философской системы, однако он произвел то, что считается спорным, теософским и принципиально неубедительным.

В статье подробно рассматриваются пять основных работ Словьева. Он также рассматривает споры, которые он породил, и его возможное философское наследие.В ходе пяти основных работ — три были завершены, две остались незавершенными — Соловьев продемонстрировал пристрастие к грандиозным темам исследования и амбициозную цель создания всеобъемлющей философской системы, отвергающей общепринятые представления современной европейской философии. В своей первой крупной работе The Crisis of Western Philosophy (написано, когда ему был 21 год) , он выступает против позитивизма и за отход от дихотомии «умозрительного» (рационалистического) и «эмпирического» знания в пользу постфилософского исследования, которое могло бы примирить все представления о мысли в новом трансцендентальном целом.

Он продолжил свою попытку синтеза рационализма, эмпиризма и мистицизма в Философских принципах целостного знания , и он обратился к изучению этики, ведущему к укреплению его эпистемологии в Критике абстрактных принципов.

В более поздний период своей жизни он переработал свою этику в «Оправдание хорошего» и свою эпистемологию в «Теоретическая философия».

Из-за того, что его выводы неоднократно основывались на призыве к аспекту божественного или открытии «всеобъемлющего духа», обоснованность его аргументов часто подвергалась сомнению.По той же причине, усугубляемой тенденцией выражать себя на богословском и романтически-националистическом языке, его также часто называют мистиком или фанатиком. Хотя, как утверждается в статье ниже, если их читать как продукт своего времени, они более разумны и менее полемичны.

Содержание

1. Жизнь
2. Интерпретации философских сочинений Соловьева.
3. Кризис западной философии
4. Философские принципы целостного знания
5. Критика абстрактных принципов
6. Обоснование добра
7. Теоретическая философия
8. Заключительные замечания
9. Ссылки и дополнительная литература
   1. Первичные источники
   2. Вторичные источники

1.Жизнь

Соловьев родился в Москве в 1853 году. Его отец, Сергей Михайлович, профессор Московского университета, всемирно признан одним из величайших историков России. После учебы в средней школе в Москве Владимир поступил в университет и в 1869 году начал изучать там естественные науки, в то время как его особым интересом была биология. Уже в 13 лет он отказался от своей православной веры в пользу своих друзей, приняв знамя материализма, возможно, лучше всего иллюстрируется вымышленным персонажем Базарова в романе Тургенева «Отцы и дети » и реальной исторической фигурой Писарева.За первые два-три года обучения в университете Соловьев разочаровался в своем пылком позитивизме и плохо сдал экзамены. У нас нет причин сомневаться в его интеллектуальных способностях, поскольку он был отличником до этого времени. Тем не менее, хотя он сам, а также его переводчики объясняли свою плохую успеваемость растущим безразличием к его курсу обучения, это рассуждение может показаться нам, по крайней мере, несколько неискренним. Во всяком случае, впоследствии Соловьев поступил вольнослушателем на историко-философский факультет, а затем сдал экзамен на ученую степень в июне 1873 года.

В какой-то момент в 1872 году Соловьев, так сказать, вновь обратился в Православие. В 1873-74 учебном году он посещал лекции в Московской духовной академии — необычный шаг для мирянина. В это время Соловьев также начал писать свою магистерскую диссертацию, несколько глав которой были опубликованы в русском богословском журнале перед его официальной защитой в начале декабря 1874 года.

Смерть его учителя философии в Московском университете Памфила Юркевича создала вакансию, которую Соловьев, несомненно, надеялся заполнить.Тем не менее, несмотря на то, что его обошли стороной, по крайней мере отчасти из-за его юного возраста и недостаточной квалификации, он был назван доцентом (лектором) по философии. Несмотря на то, что Соловьев с энтузиазмом приступил к своим преподавательским обязанностям, через несколько месяцев Соловьев подал заявку на стипендию для проведения исследований за границей, прежде всего в Британском музее Лондона.

Его пребывание в английской столице было встречено смешанными чувствами, но оно не могло быть совсем неприятным, поскольку в середине сентября 1875 года он все еще сообщал своей матери о планах вернуться в Россию только следующим летом.Однако по какой-то причине Соловьев внезапно передумал, всего через месяц снова написав матери, что его работа требует, чтобы он поехал в Египет через Италию и Грецию. Некоторые связывают его изменение планов с мистическим переживанием, когда он сидел в читальном зале музея!

По возвращении в Россию в следующем году Соловьев преподавал философию в Московском университете. Он начал работу над текстом, который мы знаем как Философские принципы интегрального знания , но так и не закончил.В начале 1877 года Соловьев оставил университетскую должность из-за своего отвращения к академической политике, поселился в Санкт-Петербурге и устроился на работу в Министерство народного просвещения. Готовя докторскую диссертацию, Соловьев прочитал серию весьма успешных популярных лекций в Петербургском университете, которые позже были опубликованы как Лекций о Божественном человечестве , а в 1880 году он защитил докторскую диссертацию в Петербургском университете. Все давнишние надежды Соловьева на получение профессуры в России были разбиты, когда в начале 1881 года во время публичной лекции он обратился к царю с просьбой о помиловании цареубийц отца последнего, Александра II.

До конца 1880-х годов, несмотря на свою плодовитость, Соловьев занимался темами, малоинтересными для современной западной философии. Однако он вернулся к традиционным философским вопросам в 1890-х годах, работая, в частности, над этикой и эпистемологией. Однако его исследования последнего остались незавершенными из-за его преждевременной смерти в 1900 году в возрасте 47 лет. В конце концов, Соловьев вместе со своим младшим братом также готовил новый русский перевод произведений Платона.

2. Интерпретация философских сочинений Соловьева

Несмотря на огромное количество вторичной литературы, особенно, конечно, на русском языке, мало, особенно на английском языке, представляет интерес для профессионально подготовленного философа. Тем не менее, даже когда память о нем была еще свежей, многие из его друзей резко расходились по ключевым вопросам, связанным с интерпретацией произведений и наследия Соловьева.

Среди тем, обсуждаемых на протяжении многих лет, было количество фаз или периодов, через которые прошла его мысль.Мнения варьировались от четырех до одного, в основном в зависимости от различных критериев, выбранных для отделения одного периода от другого. Те, кто считает, что мысль Соловьева не претерпела «фундаментальных изменений» [Шеин], не отрицают, что были модификации, а просто утверждают, что основная направленность его философии оставалась неизменной с течением времени. Другие видят разные акценты в творчестве Соловьева от десятилетия к десятилетию. Тем не менее, в одной из наиболее философски обоснованных интерпретаций Соловьев перешел от философии «целостного знания» к более поздней феноменологической фазе, предвосхитившей «существенную методологию» немецкого движения [Дахм].

Исторически сложилось так, что еще одной центральной проблемой переводчиков была степень задолженности Соловьева другим фигурам. В то время как некоторые подчеркивали влияние, если не прямое заимствование, покойного Шеллинга [Мюллер, Шейн], по крайней мере один выдающийся ученый стремился подчеркнуть независимость и креативность Соловьева [Лосев]. Третьи утверждали, что Соловьев в долгу перед Гегелем [Навицкасом], Кантом [Введенским], Бёме [Давидом], русскими славянофилами и философски мыслящими теологами Юркевичем и Кудрявцевым.

В самой России тезис об отсутствии у Соловьева эпистемологии [Радлов] вызвал резкое опровержение [Эрн], которое продолжилось в Северной Америке [Шейн, Навицкас]. Однако ни один из этих ученых не продемонстрировал наличие чего-то большего, чем элементарная эпистемология, по крайней мере, в той мере, в какой этот термин в настоящее время используется в современной философии.

Кроме того, подавляющее большинство вторичных исследований посвящено мистицизму Соловьева и взглядам на религию, национализм, социальные вопросы и роль России в мировой истории.Следовательно, неудивительно, что те, кто не знаком напрямую с его явными философскими сочинениями и их российским контекстом, считают, что Соловьев не имеет ничего интересного, что сказать по самой философии. Следует также упомянуть одну из исторически наиболее влиятельных точек зрения, которая, по крайней мере, поначалу кажется вполне правдоподобной. Бердяев, видя в Соловьёве парадоксальную фигуру, отличал день — от ночи — Соловьева. «День-Соловьев» был философским рационалистом в широком смысле слова, идеалистом, который стремился передать свои метафизические религиозные и онтологические концепции через философский дискурс, используя термины, актуальные в то время; «Ночь — Соловьев» был мистиком, передававшим свои личные откровения в основном через стихи.

3. Кризис западной философии

Это первая крупная работа Соловьева, демонстрирующая юношеский энтузиазм, дальновидность, оптимизм и большую долю смелости. К сожалению, он также временами повторяется и изобилует широкими обобщениями, необоснованными выводами и непоследовательными выводами. Основная часть работы представляет собой экскурс в историю современной философии, в котором делается попытка обосновать и развить справедливо известные утверждения Соловьева, сделанные в первых строках, о том, что: (i) философия — как совокупность абстрактных, чисто теоретических знаний — завершилась. его развитие; (ii) философия в этом смысле больше не существует и никогда больше не будет поддерживаться кем-либо; (iii) философия завещала своему преемнику определенные достижения или результаты, которые этот преемник будет использовать для решения проблем, которые философия безуспешно пыталась решить.

Соловьев говорит нам, что его амбициозная программа отличается от позитивизма тем, что, в отличие от последнего, он понимает вытесненный артефакт, называемый «философией», как включающий не только его «умозрительное», но и «эмпирическое» направление. Неясно, составляют ли эти два направления целостность современной философии, то есть было ли какое-либо историческое проявление другого смысла философии, не чисто теоретического, в современную эпоху. Также остается неясным, что именно Соловьев имеет в виду под «позитивизмом».Он упоминает как представителей этой доктрины Милля, Спенсера и Конта, взгляды которых отнюдь не были идентичными, и в качестве основного принципа позитивизма упоминает, что «независимая реальность не может быть дана во внешнем опыте». Я считаю, что это означает, что опыт дает знания о вещах такими, какими они кажутся, а не такими, какие они есть «в себе». Соловьев, казалось бы, спутал позитивизм с феноменализмом.

Соловьевское прочтение развития современной философии происходит в русле собственной интерпретации Гегеля.Он видит в гегелевском «панлогизме» необходимых результатов западной философии. «Необходимость» здесь явно концептуальна, хотя Соловьев неявно принимает без лишних слов, что эта необходимость, по сути, исторически проявлялась в форме индивидуальных философий. Более того, в соответствии с очевидной самоинтерпретацией Гегеля, Соловьев соглашается с тем, что система первого не допускает дальнейшего развития. Для последнего, по крайней мере, это потому, что, отвергнув закон (непротиворечия), философия Гегеля видит внутреннее противоречие, которое в противном случае привело бы к дальнейшему развитию, как «логическую необходимость», т.е., как чего-то, чего требует сама философия, и она приспособлена к самой системе.

Точно так же анализ Соловьева движения от гегельянства к немецкому материализму середины XIX века во многом обязан левогегельянцам. Соловьев, однако, просто утверждает, что можно выйти из гегельянства, признав его фундаментальную односторонность. Однако на следующем вдохе он как бы считает, что возникновение эмпиризма как материализма было необходимо. Из феноменализма эмпиризма возникает философия Шопенгауэра, а отсюда и философия Эдуарда фон Гартмана.

Все представители западной философии, включая до некоторой степени Шопенгауэра и фон Гартмана, рассматривают рациональное знание как разложение интуиции на ее чувственные и логические элементы. Такое знание, однако, разбивая конкретное на абстракции без их повторного синтеза, дополнительно не может распознать эти абстракции как таковые, но должно гипостазировать их, то есть приписать им реальное существование … Тем не менее, даже если бы мы Если признать смелый тезис Соловьева о том, что все западных философов сделали эту абстракцию и гипостатизацию, это отнюдь не означает, что рациональное мышление обязательно должно было следовать этой процедуре.

Согласно Соловьеву, фон Хартманн, в частности, осознает односторонность как рационализма, так и эмпиризма, которые соответственно выделяют логический и смысловой элементы в познании в ущерб другому. Тем не менее, он также гипостазирует волю и идею вместо того, чтобы понимать, что единственный способ избежать любых раздвоений — это признание того, что Соловьев называет «фундаментальным метафизическим принципом», а именно, что всеобъемлющий дух является действительно существующим.Этот поспешно сформулированный вывод не получает здесь дальнейших аргументов. Соловьев также не останавливается на утверждении своего окончательного утверждения о том, что результаты западного философского развития, выражающиеся в открытии всеобъемлющего духа, согласуются с религиозными верованиями отцов Восточной церкви.

4. Философские принципы целостного знания

Эта работа впервые появилась в 1877 году в виде серии статей в официальном журнале Министерства просвещения ( Журнал Министерства народного просвещения, ).Из основных сочинений Соловьева, вероятно, для сегодняшнего философа труднее всего понять в значительной степени из-за его принудительной трихотомизации философских вопросов и вариантов и широкого использования терминов, взятых из мистических источников, даже если они употребляются в совершенно другом смысле. .

Есть три основных аспекта, или «субъективных оснований», человеческой жизни — по терминологии Соловьева, «формы бытия». Они: чувство, мышление и желание. У каждого из них есть как личная, так и социальная сторона, и у каждого есть свой объективный интенциональный объект.Это соответственно объективная красота, объективная правда и объективное благо. Три основных формы социального союза возникают из человеческого стремления к добру: экономическое общество, политическое общество (правительство) и духовное общество. Точно так же в поисках истины возникает позитивная наука, абстрактная философия и богословие. Наконец, в сфере чувств у нас есть технические искусства, такие как архитектура, изобразительное искусство и разновидность мистицизма, которая, как подчеркивает Соловьев, является непосредственной духовной связью с трансцендентным миром и как таковая не должна путаться с термином « мистицизм », как используется для обозначения размышлений об этой связи.

Человеческая культурная эволюция буквально прошла через эти формы и происходила в соответствии с тем, что Соловьев называет «неоспоримым законом развития». Экономический социализм, позитивизм и утилитаристский реализм представляют для него наивысшую точку западной цивилизации и, в соответствии с его более ранними работами, заключительную стадию ее развития. Но западная цивилизация с ее социальной, экономической, философской и научной атомизацией представляет собой лишь вторую, переходную фазу в человеческом развитии.Следующий, заключительный этап, характеризующийся свободой от всякой односторонности и возвышения над особыми интересами, в настоящее время является «родовым характером» славянских народов и, в частности, русской нации.

Хотя Соловьев, несомненно, представляет определенный исторический интерес как выражение и вклад в распространяющиеся в России идеи о роли страны в мировых делах, он изложил все вышеперечисленное без всяких аргументов и как таковой не представляет особого интереса для современной философии. Несколько большую ценность представляет его критика традиционных философских направлений.

Развивая свой основной принцип до конца, эмпиризм считает, что я знаю только то, что мне говорят чувства. Следовательно, я знаю даже себя только через сознательные впечатления, которые, в свою очередь, означают, что я не что иное, как состояния сознания. Но мое сознание предполагает меня. Таким образом, мы обнаружили, что эмпиризм путем reductio ad absurdum приводит к своему самоопровержению. Однако средство избежать такого вывода состоит в признании абсолютного бытия познающего субъекта, что, вкратце, есть идеализм.

Точно так же последовательное развитие идеалистического принципа ведет к отрицанию эпистемического субъекта и чистой мысли. Распад этих двух направлений означает крах всей абстрактной философии. У нас остается два выбора: либо полный скептицизм, либо точка зрения, согласно которой то, что действительно существует, имеет независимую реальность, совершенно отличную от нашего материального мира, точку зрения, которую Соловьев называет «мистицизмом». С мистикой мы, по мнению Соловьева, исчерпали все логические варианты. То есть, увидев, что утверждение действительно существующего как познаваемого объекта или познающего субъекта ведет к абсурду, единственная оставшаяся логическая возможность — это то, что предлагает мистицизм, который, таким образом, замыкает «круг возможных философских взглядов».Хотя эмпиризм и рационализм (= идеализм) основаны на ложных принципах, их соответствующее объективное содержание, внешний опыт, как основа естествознания, и логическое мышление как основание чистой философии, должны быть синтезированы или включены вместе с мистическим знанием. в «целостном знании», то, что Соловьев называл «теософией».

По какой-то причине Философские принципы целостного знания остались незавершенными. Несмотря на то, что Соловьев выражал свои собственные взгляды, которые, несомненно, на данном этапе были во многом обязаны славянофилам, он изменил свой первоначальный план , чтобы представить эту работу в качестве докторской диссертации.Вместо этого в апреле 1880 года он защитил в Санкт-Петербургском университете большую работу, начатую им примерно в то же время, что и «Философские принципы » , и которая, как и последняя, ​​появилась в сериализованном виде, начиная с 1877 года, и как отдельная книга в 1880.

5. Критика абстрактных принципов

Первоначально планировалось включить три части, этику, эпистемологию и эстетику (что само по себе уже показывает долг Канту), но законченная работа так и не превратилась в последнюю из них, над которой, однако, Соловьев много работал.Тем не менее, во многом благодаря своему традиционному философскому стилю и расширенному рассмотрению основных исторических фигур, Critique остается наиболее доступным из основных ранних произведений Соловьева на сегодняшний день.

(1) Субъективная этика. В ходе человеческого развития был выдвинут ряд принципов для достижения различных целей, к которым, как считается, должны стремиться человеческие действия, — таких, как удовольствие, счастье, выполнение обязанностей, следование воле Бога и т. Д.Конечно, стремление к счастью, удовольствию или выполнению долга не является однозначно неправильным. Однако стремление к достижению одного из них в одиночку без других не может обеспечить основу для полностью удовлетворительной этической системы. Необходим более высокий синтез или, если хотите, более всеобъемлющее единство, которое покажет, как и когда любое из этих конкретных занятий является этически оправданным. Такое единство покажет истину и, следовательно, ошибку выделения любого конкретного момента единства как достаточного одного.Это означает, что Соловьев под «критическим методом» понимает правильное место каждого принципа, показывает их как необходимые, но неадекватные этапы на пути к законченной синтетической системе.

В конце концов, все моральные теории, основанные на эмпирической основе, на чем-то фактическом в человеческой природе, терпят неудачу, потому что они не могут обеспечить и объяснить обязательства. Существенной чертой морального закона в понимании этого понятия Соловьевым является его абсолютная необходимость для всех разумных существ. Кантовское влияние здесь безошибочно и бесспорно.Тем не менее, Соловьев расстается с Кантом, говоря, что естественная склонность к обязательному действию повышает моральную ценность действия . Поскольку долг является общей формой морального принципа, тогда как склонность служит психологическим мотивом морального действия, то есть материальным аспектом морали, эти два понятия не могут противоречить друг другу.

Кантовский категорический императив, который вообще поддерживает Соловьев, предполагает свободу.Конечно, все мы чувствуем, что наши действия свободны, но что это за свобода? Здесь Соловьев подходит к феноменологии, утверждая, что задача философии — проанализировать это чувство с целью определения того, что мы осознаем. Несомненно, по большей части мы можем поступать так, как нам заблагорассудится, но такая свобода и есть свобода действий. Вопрос, однако, заключается в том, могу ли я на самом деле хотеть чего-то другого, чем я, то есть, является ли волей бесплатным.

Опять же, как и Кант, Соловьев полагает, что все наши действия, даже сама воля, по крайней мере, с эмпирической точки зрения, подчиняются закону причинности.Однако с моральной точки зрения существует «причинная связь свободы», свобода инициировать причинную последовательность со стороны практического разума. Другими словами, эмпирически воля определяется, тогда как трансцендентно она свободна. Соловьев, однако, продолжает ставить, по крайней мере, риторически, вопрос, является ли эта трансцендентальная свобода подлинной или же воля может быть подчинена трансцендентным условиям. При этом он показывает, что его концепция «трансцендентального» отличается от концепции Канта.Тем не менее, несмотря на все трудности, связанные с решением метафизической проблемы свободы воли, говорит нам Соловьев, этика не нуждается в таких исследованиях; разумного и эмпирического исследования достаточно. Критерии нравственной деятельности заключаются в ее универсальности и необходимости, т. Е. В том, что принцип действия человека может быть превращен в универсальный закон.

(2) Объективная этика. Чтобы добро определяло мою волю, я должен быть субъективно убежден в том, что последующее действие может быть осуществлено.Это моральное действие предполагает определенное знание общества и обусловлено им. Субъективная этика учит нас относиться к другим не как к средствам, а как к цели. Точно так же они должны относиться ко мне как к цели. Соловьев называет сообщество существ, свободно стремящихся реализовать добро друг друга, как если бы это было его или ее собственное хорошее «свободное общение». Хотя некоторые, несомненно, рассматривают материальное благополучие как цель, оно не может служить моральной целью . Скорее, цель свободного сообщества — это справедливое распределение богатства, которое, в свою очередь, требует от организации справедливого и равного отношения ко всем и ко всем, другими словами, к политическому устройству или правительству.Чтобы сделать добро другого человека моим благом, я должен признать такую ​​заботу обязательной. То есть я должен признать, что у другого есть права, которые мои материальные интересы не могут нарушить.

Если бы все люди действовали на благо всех, не было бы необходимости в согласовании интересов, поскольку интересы не вступали бы в конфликт. Однако не существует универсального консенсуса в отношении преимуществ, и зачастую индивидуально воспринимаемые преимущества конфликтуют. В этой необходимости судебного решения лежит источник правительства и закона.Законы выражают отрицательную сторону морали, то есть они не говорят, что следует делать , но что не разрешено . Таким образом, правопорядок не может обеспечить позитивные директивы именно потому, что то, что должны делать люди и конкретно стремиться к достижению , остается условным и условным. Абсолютная, безусловная форма морали требует абсолютного, безусловного содержания, а именно абсолютной цели.

Как конечное существо, человеческий индивид не может достичь абсолютного, кроме как через позитивное взаимодействие со всеми остальными.В то время как в правовом порядке каждый индивидуум ограничен другим, в стремлении или стремлении к абсолютному другой помогает или дополняет самость. Такой союз существ психологически основан на любви. Как случайное существо человеческий индивид не может полностью реализовать абсолютный объект или цель. Только в процессе согласованной работы индивидов, образующих «всеединство», любовь становится безусловным состоянием. Только во внутреннем единстве со всем человек осознает то, что Соловьев называет «божественным началом».”

Сам Соловьев считает свою позицию диаметрально противоположной позиции Канта, который из абсолютного морального долга был приведен к постулированию существования Бога, бессмертия и человеческой свободы. Для Соловьева реализация морали предполагает положительную метафизику. Как только мы перейдем от чисто субъективной этики Канта к объективному пониманию этики, мы увидим необходимость убеждения в теоретической справедливости трех постулатов Канта, их метафизической истинности независимо от их практической желательности.

Снова в отличие от Канта и Фихте, Соловьев на данном этапе своей жизни отвергает приоритет этики над метафизикой. Подлинная сила морального принципа зиждется на существовании абсолютного порядка. И необходимое убеждение в этом порядке может быть получено только в том случае, если мы знаем, что оно истинно, что требует эпистемологического исследования.

(3) Эпистемология / Метафизика. «Чтобы знать, что мы должны делать, мы должны знать, что есть», — говорит нам Соловьев. Однако сказать «что есть» информативно только в отличие от высказывания, по крайней мере неявно, «чего нет» — это мы уже знаем из первых страниц книги Logic Гегеля.Один ответ состоит в том, что истина — это то, что объективно существует независимо от какого-либо знающего субъекта. Здесь Соловьев ведет нас по пути, поразительно похожему, по крайней мере в общих чертах, на путь, пройденный в первых главах «Феноменологии » Гегеля. Если объективно реальное истинно, то чувственная уверенность — это наша гарантия получения этого. Но эта уверенность не может принадлежать только индивидуальному познающему субъекту, поскольку истина объективна и, таким образом, одинакова для всех. Истина должна заключаться не в фактах, а в том, что составляет факты.Более того, истина не может быть отдельными вещами изолированно, потому что тогда истины были бы изоморфны количеству вещей. Такое представление об истине бессмысленно; нет, правда одна. Этим Соловьев считает, что перешел к натурализму.

Конечно, нашему непосредственному чувственному опыту недостает универсальности и не во всех его аспектах соответствует объективной реальности. Понятно, что многие качества предметов, например цвет и вкус, являются субъективными. Таким образом, реальность должна быть тем, что является общим или присутствует в всех чувственных переживаниях.Общему основанию ощущения соответствует общая основа вещей, а именно то, что передается через осязание, то есть переживание сопротивления. Общая основа объективного бытия — его непроницаемость.

Однако держать истинное существо быть единым и непробиваемым остается несостоятельным. Посредством ряда диалектических маневров, напоминающих Гегеля, Соловьев приходит к тому, что истинное бытие содержит множественность. То есть, будучи уникальным в силу абсолютной непроницаемости, он состоит из отдельных частиц, каждая из которых непроницаема.Перейдя таким образом к атомизму, Соловьев дает изображение, во многом обязанное кантовской «Метафизические основы естествознания ». Соловьев признает, что мы достигли атомизма не с помощью какой-то экспериментальной техники, а с помощью философских, логических рассуждений. Но всякое научное объяснение основных составляющих реальности выходит за рамки опыта. Мы возвращаемся к точке зрения, что реальность принадлежит только видимости, то есть тому, что дано в опыте.Однако теперь наш реализм диалектически трансформировался в феноменальный или критический реализм.

Согласно феноменальному реализму, абсолютная реальность в конечном итоге недоступна познанию. Тем не менее то, что доступно когнитивно, составляет относительную объективность и является нашим единственным стандартом для определения истины и, следовательно, знания. В этом сенсуализме — так оно и есть — мы относим определенные ощущения к определенным объектам. Эти объекты принимаются как объективно реальные, несмотря на явную субъективность ощущений в целом.Таким образом, объективация, как придание содержанию ощущений чувства объективности, должна быть самостоятельной деятельностью познающего субъекта.

Объективация сама по себе не может объяснить определенный объект передо мной, к которому все мои ощущения этого объекта относятся как части или аспекты. В дополнение к объективации должно происходить объединение или синтез ощущений, и этот процесс или действие снова отличается от ощущения и, конечно же, не является частью самого ощущения.Снова вызывая у читателя образ Канта, Соловьев называет независимый познавательный акт, посредством которого чувственные данные формируются в определенные объективные репрезентации, воображением .

Два фактора, которые мы различали, один вносится эпистемическим субъектом, а другой — ощущением, абсолютно независимы друг от друга. Познание требует обоих, но то, что их связывает, остается без ответа. По мнению Соловьева, любая связь предполагает зависимость, но априорный элемент, конечно, не может зависеть от эмпирического.Ведь, следуя Юму, из фактов мы не можем вывести универсальность и необходимость закона. Другая альтернатива состоит в том, чтобы содержание истинного познания зависело от форм разума; таков подход абсолютного рационализма Гегеля. Однако, если все определения бытия созданы познанием, тогда вначале мы имеем только чистую форму познания, чистую мысль, концепцию бытия в целом. Соловьев считает такую ​​отправную точку бессмысленной. Ибо, хотя Гегель правильно понимает, что общая форма истины является универсальностью, это отрицательная концепция, из которой ничего нельзя вывести.Позитивная концепция — это целое, содержащее все в себе, а не то, что все содержит в себе, как у Гегеля.

Короче говоря, для Соловьева истина есть целое, и, следовательно, каждый отдельный факт в отрыве от целого ложен. И снова позиция Соловьева о рациональности имеет сверхъестественное сходство с позицией Гегеля, хотя в глазах первого это сходство является поверхностным. Разум — это целое, поэтому рациональность конкретного факта заключается во взаимосвязи с целым.Факт, оторванный от целого, иррационален.

Истинное знание подразумевает все, действительно существующее, абсолютное. Следуя «диалектическому» мышлению Соловьева, абсолют как абсолют предполагает неабсолютное; одно (или целое) предполагает множество. И, снова вызывая в воображении видения Гегеля, если абсолютное равно единице, то неабсолютное становится единым. Последний может стать единственным, только если потенциально имеет божественный элемент. В природе он существует только потенциально, тогда как у человека он актуален, хотя и идеально, т.е.э., в сознании.

Объект познания имеет три формы: 1) как он представляется нам эмпирически, 2) как концептуально идеальный и 3) как существующий абсолютно независимо от нашего познания. Наши представления и ощущения рассматривались бы просто как субъективные состояния, если бы не третья форма. В основе этой формы лежит третий вид познания, без которого объективная истина ускользнет от нас. Изучение истории философии правильно показывает, что ни чувства, ни интеллект, по отдельности или в сочетании, не могут удовлетворительно объяснить третью форму.Ощущения относительны, а понятия условны. Действительно, обращение наших мыслей и ощущений к объекту знания, таким образом, предполагает этот третий вид познания. Такое познание, а именно вера или мистическое знание, само по себе было бы невозможным, если бы субъект и объект познания были полностью разделены. В этом взаимодействии мы воспринимаем сущность или «идею» объекта, его постоянство. Воображение (здесь, вспомним Канта) на бессознательном уровне организует многообразие, данное чувственным опытом, в объект посредством отнесения этого многообразия к «идее» объекта.

Соловьев считает, что он продемонстрировал, что все знания возникают в результате слияния эмпирических, рациональных и «мистических» элементов. Только философский анализ может раскрыть роль мистического. Подобно тому, как изоляция первых двух элементов исторически вела к эмпиризму и рационализму соответственно, так и мистический элемент был подчеркнут традиционной теологией. И точно так же, как прежние направления породили догматические проявления, так и богословие нашло своих догматических сторонников.Перед нами стоит задача освободить три направления от их исключительности, намеренно интегрировать и организовать истинное знание в целостную систему, которую Соловьев назвал «свободной теософией».

6. Обоснование добра

После завершения вышеупомянутых работ Соловьев во многом отошел от философии, как профессии, так и ее интересов. В течение 1880-х годов он все больше посвящал себя теологическим и актуальным социальным вопросам, которые практически не интересовали современного философа.Однако в 1894 году Соловьев занялся подготовкой второго издания Критики абстрактных принципов . Однако благодаря эволюции и, следовательно, значительным изменениям в своей точке зрения, он вскоре отказался от этой затеи и приступил к совершенно новому изложению своих философских взглядов. Как и в своем более раннем трактате, Соловьев снова намеревался рассмотреть этические вопросы, прежде чем обратиться к гносеологическому исследованию.

Обоснование добра появилось в виде книги в 1897 году.Многие, хотя и не все, его главы были ранее опубликованы в нескольких известных философских и литературных журналах в течение последних трех лет. Во многом в ответ на критику книги или ее сериализованных глав Соловьев сумел завершить второе издание, которое было опубликовано в 1899 году и сопровождалось новым предисловием.

Наиболее важно то, что Соловьев теперь считает этику независимой дисциплиной. В этом он солидарен с Кантом, который, по выражению Соловьева, сделал это «великое открытие».Знание добра и зла доступно всем людям, обладающим разумом и совестью, и не требует ни божественного откровения, ни эпистемологического вывода. Хотя философский анализ определенно не может внушить уверенности в том, что существую только я, аналитик, солипсизм, даже если он истинен, устранит только объективную этику. Есть и другая, субъективная сторона этики, которая касается обязанностей по отношению к самому себе. Точно так же мораль не зависит от метафизического вопроса о свободе воли.Из независимости этики Соловьев делает вывод о том, что жизнь имеет смысл, и вместе с этим можно с полным основанием говорить о нравственном порядке.

Естественными основами морали, из которых можно вывести этику как самостоятельную дисциплину и которые составляют основу морального сознания, являются стыд, жалость и благоговение. Стыд открывает человеку его высшее человеческое достоинство. Он отличает человека от животного мира. Жалость составляет основу всех социальных отношений человека с другими. Благоговение устанавливает моральную основу отношения человека к тому, что выше его самого, и как таковое является корнем религии.

Каждую из трех баз, говорит нам Соловьев, можно рассматривать с трех сторон или точек зрения. Стыд как добродетель проявляется в скромности, жалость — в сострадании, а благоговение — в благочестии. Все другие предлагаемые добродетели по сути являются выражением одной из этих трех. Две другие точки зрения, как принцип действия и как условие последующего морального действия, взаимосвязаны с первой, так что первая логически включает в себя остальные.

Интересно, что правдивость сама по себе не является формальной добродетелью.Соловьев выступает против одного вида крайнего этического формализма, утверждая, что ложное утверждение не всегда является ложью в моральном смысле. Необходимо учитывать природу воли, стоящей за действием.

Точно так же, несмотря на его огромное уважение к работе Канта в области этики, Соловьев отвергает рассмотрение Бога и бессмертия души как постулатов. Он говорит нам, что существование Бога — это не вычет из религиозного чувства или опыта, а его непосредственное содержание, т.е.е., то, что переживается. Кроме того, он добавляет, что Бог и душа являются «непосредственными творческими силами моральной реальности». Как мы должны интерпретировать эти утверждения в свете предполагаемой независимости этики, остается спорным, если, конечно, мы не признаем Соловьева виновным в простодушии. Действительно, один из его друзей [Трубецкой] писал: «Нетрудно убедить себя, что эти аргументы о независимости этики опровергаются на каждой последующей странице в « Обоснование добра ».«Как бы мы ни смотрели на высказывания Соловьева, Божество играет значительную роль в его этике. Соловьев дает поверхностный ответ на извечный вопрос о том, как морально совершенный Бог может допустить существование зла: его устранение означало бы уничтожение человеческой свободы, тем самым делая невозможным свободное добро (добро без свободы несовершенно). Таким образом, Бог допускает зло, потому что его устранение было бы большим злом.

Часто, слишком часто Соловьев склонен выражаться метафизическими, даже теологическими терминами, которые мало что делают для прояснения его позиции.Он говорит нам, что осознание Царства Божьего — цель жизни. Однако он имеет в виду, что реализация совершенного морального порядка, при котором отношения между отдельными людьми и отношения коллективного целого к каждому индивидууму являются нравственно правильными, — это все, что может быть рационально желанным. Каждый из нас понимает, что достижение нравственного совершенства — это не солипсистское предприятие, то есть, что Царство Божье может быть достигнуто только в том случае, если каждый из нас хочет этого и достигнет его коллективно. Человек может достичь морального идеала только в обществе и через него.Только христианство предлагает идею совершенного человека и совершенного общества. Были представлены и другие идеи (Соловьев упоминает буддизм и платонизм), конечно, и они были исторически необходимы для достижения универсального человеческого сознания, которое обещает христианство.

Правильные отношения человека к Богу, своим собратьям и своей материальной природе в соответствии с тремя основами морали — благочестием, состраданием (состраданием) и стыдом — все вместе организованы в трех формах.Церковь — это коллективно организованное благочестие, тогда как государство — это коллективно организованное сострадание или сострадание. Такой взгляд на государство уже многое говорит нам о том, как Соловьев рассматривает миссию государства и, следовательно, свою общую позицию по отношению к доктринам невмешательства. Хотя из-за связи между законностью и моралью можно говорить о христианском государстве, это не означает, что в дохристианские времена у государства не было моральных основ. Подобно тому, как язычник может знать нравственный закон, «написанный в его сердце» (выражение св.Павла, на который Соловьев любил ссылаться, но также напоминающий кантовский «моральный закон внутри»), поэтому языческое государство также имеет две функции: 1) сохранять основы социальной жизни, необходимые для продолжения человеческого существования, и 2) улучшать условия человечества.

В конце «Обоснование добра» Соловьев пытается самым беглым образом перейти к гносеологии. Он утверждает, что борьба между добром и злом поднимает вопрос о происхождении последнего, что, в свою очередь, в конечном итоге требует эпистемологического исследования.То, что этика является независимой дисциплиной, не означает, что она не связана с метафизикой и теорией познания. Можно изучать этику в целом, не получив сначала ответов на все другие философские проблемы, так же как можно стать отличным пловцом, не зная физики плавучести.

7. Теоретическая философия

В течение последних нескольких лет своей жизни Соловьев стремился переформулировать свои взгляды на гносеологию. Несомненно, он намеревался опубликовать серию различных глав запланированной книги по этой теме, как и The Justification of the Good .К сожалению, на момент его смерти в 1900 году были закончены только три главы, и только на их основе мы можем судить о его новой точке зрения. Тем не менее, на основе этих скудных работ мы уже можем видеть, что новые эпистемологические размышления Соловьева демонстрируют большую трансформацию его мыслей по этому поводу, чем его этика. Принимая во внимание, что предполагаемое сходство между этими идеями и более поздней немецкой феноменологией следует рассматривать с осторожностью и, в свете его более ранних мыслей, с некоторой долей скептицизма, не может быть никаких сомнений в том, что, судя по всему, Соловьев говорил и думал в этой поздней работе философским языком. идиома, близкая к той, с которой мы познакомились в 20 веке.

Для Соловьева эпистемология занимается обоснованием знания как такового, то есть не с точки зрения того, полезно ли оно на практике или обеспечивает основу для этической системы, которая по какой-либо причине была принята. Возможно, неудивительно, что, особенно в свете своих твердых религиозных взглядов, Соловьев придерживается теории соответствия, утверждая, что знание — это согласование мысли об объекте с реальным объектом. Открытые вопросы заключаются в том, как такое соглашение возможно и как мы узнаем об этом.

Декартово «я мыслю, следовательно, существую» практически никуда не ведет. По общему признанию, это утверждение содержит несомненное знание, но это просто субъективная реальность. Я мог бы думать как о иллюзорной книге, так и о реально существующей. Как нам выйти за рамки «я думаю»? Как отличить мечту от реальности? Критерии не присутствуют в непосредственности сознательно задуманного объекта. Утверждать, как это делали некоторые русские философы в его дни, что реальность внешнего мира есть непосредственно данный факт, кажется Соловьеву произвольным мнением, вряд ли достойным философии.Также из картезианского вывода невозможно вывести, что Я — мыслящая субстанция. В этом корень ошибки Декарта. Я, обнаруженное в самосознании, имеет тот же статус, что и объект сознания, то есть оба обладают феноменальным существованием. Если мы не можем сказать, каков этот объект моего сознания сам по себе, то есть помимо моих сознательных действий, то мы также не можем сказать, что является субъектом сознания отдельно от сознания и по той же причине. Точно так же, как мы не можем говорить об Я в себе, мы также не можем ответить, кому принадлежит сознание.

Во второй статье «Теоретической философии » «Надежность разума» Соловьев занимается утверждением универсальности логического мышления. При этом он выступает против популярных редукционизмов, например психологизма, который стремился отрицать какое-либо вневременное значение логики. Сама мысль, говорит нам Соловьев, требует воспоминаний, языка и интенциональности. Поскольку любая логическая мысль, тем не менее, является мыслью и поскольку мысль может быть проанализирована с точки зрения психических функций, можно предположить, что Соловьева вернулось в психологизм, точно так же, как некоторые критики обвиняли в этом Гуссерля.И почти такая же защита позиции Гуссерля может быть использована и в ответ на возражение против позиции Соловьева.

Третья статья «Форма рациональности и причина истины», опубликованная в 1898 году, посвящена правильным отправным точкам эпистемологии. Первый такой пункт — это несомненная правдивость данного в непосредственном сознании. Не может быть никаких сомнений в том, что боль, которую я испытываю от удара ногой, настоящая. Вторая отправная точка эпистемологии — объективная универсальная значимость рационального мышления.Вместе с Юмом и Кантом Соловьев не оспаривает, что фактический опыт может давать претензии только на условную общность. Одна только рациональность обеспечивает универсальность. Однако эта универсальность носит чисто формальный характер. Отличить рациональную форму от условного содержания мысли — первая существенная задача философии. Этот вызов принимает философское «я» или субъект. Соловьев, опять же, как всегда, заключает триадное различие между эмпирическим субъектом, логическим субъектом и философским субъектом.И хотя он называет первое «душой», второе — «разумом», а третье — «духом», трихотомия является надуманной, а обозначение, в лучшем случае, образным, не имеющим иной основы, кроме априорной архитектоники Соловьева.

8. Заключительные замечания

Относительно ранняя смерть Соловьева, в какой-то мере вызванная его неустойчивым образом жизни, помешала завершению его последней философской работы. Он также намеревался со временем обратить свое внимание на эстетику, но сомнительно, смог бы он когда-нибудь завершить такой проект.Соловьев никогда не был в состоянии завершить систематический трактат по этой теме, хотя он опубликовал ряд работ по этой теме.

Каким бы полезным ни было наше прочтение сочинений Соловьева, не может быть никаких сомнений в том, что он был фигурой XIX века. Мы вряд ли можем серьезно относиться к его непрекращающемуся пристрастию к триадным схемам, намного превышающему что-либо подобное у немецких идеалистов. Его выбор терминологии, почерпнутый из интеллектуальной моды того времени, также представляет собой серьезное препятствие для современного читателя.

Наконец, несмотря, например, на часто проницательное исследование своих философских предшественников, написанное в зрелые годы, Соловьев, упорно цепляясь за свою жесткую архитектонику, не смог проникнуть дальше их. В самом деле, ему часто не хватало их достижений. Его обсуждение воображения, например, как мы видели, слишком поверхностно, ничего не добавляя к тому, что обнаружено у Канта. Однако эти недостатки не должны отвлекать нас от признания его действительно полезных идей.

После его смерти, когда интерес к мистике вспыхнул на фоне обильных декадентских тенденций, столь характерных для разлагающихся культур, мысль Соловьева была подхвачена теми, кто интересовался философским анализом гораздо меньше, чем он был ближе к концу. Те, кто так часто называл его имя в годы, последовавшие сразу после его смерти, подчеркивали религиозные устремления его средних лет, полностью игнорируя его последний философский проект, не говоря уже о его продолжении и завершении. С точки зрения соловьева сегодня философский проект открытия «рационального ядра в мистической оболочке» [Маркс], отделения «живого от мертвого» [Кроче] остается не просто невыполненным, а едва начатым.

9. Ссылки и дополнительная информация

а. Первичные источники

• Собрание сочинений , Санкт-Петербург: Просвещение, 1911-14.
• Собрание сочинений , Брюссель: Жизнь с Богом, 1966-70. АНГЛИЙСКИЕ ПЕРЕВОДЫ
  
• Кризис западной философии (против позитивистов) , пер. Борис Яким, Гудзон, Нью-Йорк: Lindisfarne Press, 1996.
• Лекции о Божественном человечестве , изд.Борис Яким, Линдисфарн Пресс, 1995.
• Обоснование добра , пер. Н. Даддингтон, Нью-Йорк: Macmillan, 1918.
• «Основы теоретической философии», пер. Влада Толли и Джеймс П. Скэнлан, в Русская философия , изд. Джеймс
• М. Эди и др., Чикаго: University of Chicago Press, 1965, vol. III, стр. 99-134.

б. Вторичные источники (упомянутые выше)

• Гельмут Дам, Владимир Соловьев и Макс Шелер: попытка сравнительной интерпретации , Дордрехт, Голландия: D.Издательство Reidel Publishing Company, 1975.
• Зденек В. Давид, «Влияние Якоба Беме на русскую религиозную мысль», Slavic Review , 21 (1962), 1, стр. 43-64.
• Алексей Лосев, Владимир Соловьев , Москва: Мысль, 1983.
• Ludolf Mueller, Solovjev und der Protestantismus , Freiburg: Verlag Herder, 1951.
• Джозеф Л. Навицкас, «Гегель и учение об историчности Владимира Соловьева», в «Поиски Абсолюта» , изд.
• Фредерик Дж. Адельманн, Гаага: М. Нийхофф, 1966, стр. 135-154.
• Луи Дж. Шейн, «V.S. Эпистемология Соловьева: Пересмотр », Canadian Slavic Studies , Spring 1970, vol. 4, вып. 1. С. 1-16.
• Е. Н. Трубецкой, Мирозеркарье В. С. Соловьева , 2 тт., М .: Издательство «Медиум», 1995,
• Александр И. Введенский, «О мистицизме и критике в теории познания В. С. Соловьева», Философские очерки , Прага: Пламя, 1924, с.45-71.

Информация об авторе

Томас Немет
Эл. Почта: [email protected]
США

особенностей языковой личности В.С. Соловьев-публицист (Речь: «Три силы»)

ВСТУПЛЕНИЕ

Особенности языковой личности (ЛП) Владимира Сергеевича Соловьева (1853–1900) определяются тесно переплетением различных творческих проявлений философа: одного из крупнейших русских философов-идеалистов, ученого-педагога, самобытного поэта, драматурга. , писатель, гениальный журналист и литературный критик, общественный деятель, непременный участник ключевых идеологических противостояний и полемист своей эпохи.Как невероятно талантливый и многогранный человек, обладающий энциклопедическими знаниями, активно и открыто выражавший свое мировоззрение и гражданскую позицию, Соловьев во многом опережал сознание современников не только по определенным взглядам и концепциям, но и по личностным качествам. Не случайно лучшие русские философы, публицисты и писатели конца XIX века называли Соловьева своим учителем, а наиболее ярые противники философа сочли идеи Соловьева достойными дальнейшего развития.Так, например, В.Я. Брюсов писал: «Я прислушиваюсь к командному голосу Вл. Соловьева, как к учителю; они признали его право судить» (Брюсов: 1981, с. 277).

«Журналистский характер как пристрастный, целенаправленный, страстный и полемический характер», — пишет Ф.В. Цанн-кай-си, «типично для всей интеллектуальной деятельности Вл. Соловьева» (Цанн-кай-си: 2005, с. 66). Ведь Соловьева интересовали общие вопросы своего времени, он отвечал на них и активно пытался изменить ход жизни своим влиянием на общественное сознание.Философ очень рано задумался о возможностях публицистики. В отличие от академической или даже творческой деятельности, публицистика давала возможность прямого, частого и регулярного общения с широкой читающей аудиторией, давала возможность влиять, просвещать и руководить массами. В то же время, по мнению Э. Радлова, «Соловьев был довольно равнодушен к политическим вопросам как таковым; если он ратовал за свободу слова, совести и, например, за права еврейского народа, то только потому, что видел отсутствие свободы слова и совести. как нарушение основных прав человека »(Радлов: 1991, с.385). Чрезвычайно важно также, что у публициста-философа была особая социальная позиция, отличавшаяся от любого другого течения, существовавшего в русской мысли конца XIX века. Соловьев принципиально отказывался присоединяться к кому-либо и ни к чему: «Между прочим, я давно перестал заботиться о том, чтобы ублажать или даже убеждать людей. во лжи, которую я вижу »(Радлов: 1911, 121). Независимая личная позиция привела к социальной изоляции: идеи Соловьева стали посмешищем как правых, так и левых журналов.Немногие современники признавали публицистический талант Соловьева. Тем не менее выдающийся философ не отказывался от публицистической работы, так как связывал с ней важные (или даже судьбоносные) цели.

Публицистическая работа Соловьева стала привлекать внимание исследователей с 1990-х годов, когда после длительного перерыва ряд работ философа снова были изданы в России. Однако публицистическое наследие выдающегося философа в то время не изучалось всесторонне аналитически.Ситуация начала меняться только в последние десятилетия. Публицистическая работа Соловьева стала предметом обсуждения российских и зарубежных ученых, внесших вклад в выпуск «Соловьёвских исследований» Ивановского энергетического института имени В.И. Ленина. В 2005 году весь 11-й выпуск был посвящен публицистическому творчеству философа. Особо стоит отметить работы Я. Красицкий (Красицкий: 2005), М. Смирнов (Смирнов: 2005), С.Б. Роцинский (Роцинский: 2005) и Р. Данкова (Данкова: 2005), которые поднимают ряд вопросов, связанных с ключевыми проблемами, исторической и литературной подоплекой публицистического творчества Соловьева. В рамках отечественного соловьеведения Н.Г. Баранец был первым, кто проанализировал публицистический тип дискурса в творчестве русского философа. Ученый охарактеризовал дискурс как философско-публицистический с учетом детерминированности философским сознанием и теоретическими построениями автора (Баранец: 2002, с.21). Связь публицистического и творческого творчества Соловьева проанализировал Н.Г. Юрина (Юрина: 2019а, с. 471–490). После выхода в свет книги «Политика, право и мораль: Очерки В.С. Соловьева» (2000) (Соловьев: 2000) публицистическая работа Соловьева была доведена до сведения зарубежных ученых как материал, заслуживающий внимательного изучения. Значительное влияние на европейское соловьеведение оказали работы В. Вознюка (Вознюк: 1999), Г. Гаута (Gaut: 1998; Gaut: 2000) и Д. Д. Корнблатта (Kornblatt: 1997; Kornblatt: 2004) конца 1990-х — начала 2000-х годов. в развитие проблемы.

Все это подчеркивает актуальность изучения В.С. Публицистический дискурс Соловьева. Однако до сих пор нет работ, посвященных исследованию LP Соловьева-публициста (отдельные аспекты LP Соловьева-поэта ранее исследовали И.Б. Золотарева (Zolotareva: 2006) и С. Коричанкова (Koryčánková: 1998). ; Koryčánková: 2013). Первая попытка предпринята в настоящем исследовании, анализ которого будет проведен на материале первого публицистического произведения Соловьева «Три силы» (1877 г.).Поэтому правильнее было бы сказать, что предметом нашего исследования являются конкретные способы проявления ЛП автора статьи.

Исследование проводилось в рамках антропоцентрического движения в филологии, стремления объединить достижения разных научных направлений при рассмотрении того или иного явления. Одной из областей знаний, представляющих наибольший интерес для современной российской лингвистики, является сфера человеческого общения, различные типы речевого взаимодействия, дискурсивные стратегии, различные проявления ЛП в творческом акте.На современном этапе отечественного литературоведения происходит активная переосмысление творчества М. М. Бахтина. Бахтин предложил рассматривать произведения любого стиля с точки зрения речевого жанра, считая, что «определенная функция (научная, техническая, публицистическая, деловая, бытовая) и определенные условия речевого общения, характерные для каждой сферы, порождают определенные жанры, которые есть некоторые относительно устойчивые тематические, структурные и стилистические типы высказываний »(Бахтин: 1986, с.432–433)). Методологической основой исследования послужила концепция ЛП, предложенная Ю.Н. Караулов (Караулов: 1987), М. Теория речевых жанров Бахтина (Бахтин: 1986), М.К. Петровское понятие действия социокода (Петров: 2004) и некоторые концепции и выводы из работ К.Ф. Седов (Седов: 2004), О. Арискина, Е.А. Дрянгина (Арискина: 2011; Арискина, Дрянгина: 2013).

МЕТОДОЛОГИЯ

Исследование проводилось в рамках антропоцентрического движения в филологии, современной тенденции сочетать достижения разных научных направлений при рассмотрении того или иного явления.

Одной из точек соприкосновения лингвистики и литературоведения в России на современном этапе является рассмотрение языкового феномена через сферу человеческого общения, различные типы речевого взаимодействия, дискурсивные стратегии, различные проявления ЛП в творческом акте, анализ творческого произведения с точки зрения речевого жанра.

Методологическую основу составляет концепция ЛП, предложенная Ю.Н. Караулов, М. Бахтина, теория речевых жанров, М.Представление К. Петрова о работе социокода, некоторые концепции и выводы из работ К.Ф. Седова в области когнитивной лингвистики и некоторых представлений о языковой и коммуникативной личности О.Л. Арискина, Е.А. Дрянгина.

В методологии анализа особенностей, представленных в ЛП автора речи «Три силы», мы следуем Ю.Н. Караулова (Караулов: 1987). LP ученого будет описан как трехуровневая иерархия: 1) вербальный и семантический уровень, который отражает степень владения языком; 2) лингвистический и когнитивный (или тезаурусный) уровень, отражающий мировоззрение языковой идентичности; 3) прагматический (или мотивационный) уровень, включающий цели, причины, интересы, ценности (Караулов: 1987, с.3).

РЕЗУЛЬТАТЫ

Речь «Три силы» была опубликована в первом номере московского журнала «Православное обозрение» в 1877 году перед узкой избранной аудиторией Общества любителей русской литературы, а затем издана отдельным брошюра в Миннесоте Типография Каткова при Московском университете.

Заявления автора в начале выступления носили концептуальный и идеологический характер. Преобладающими чертами были сдержанная семантика и четкая аргументация, цитирование осуществлялось как ссылка на авторитет или апелляция к самоочевидному давнему мнению (Коран, Библия, восточная поэзия, философские произведения А.Шопенгауэр, К. Хартманн). Первоначально это спокойное историко-философское введение, актуальный научный текст, созданный ученым-логиком: идея доказывается посредством определенных мысленных операций. Однако вывод — страстное пророчество о России, сыгравшей ключевую роль в освобождении балканских славян. Автор призывал публику к определенным действиям, требовал признать свою правоту: «Поэтому, повторяю, либо это конец истории, либо неизбежное открытие третьей целой власти, единственным носителем которой может быть только славянство. и русский народ »(Соловьев: 1991, с.39). На протяжении всей работы личная позиция адресата не только очевидна, но и декларируется независимо и категорично.

Словесно-смысловой уровень автора «Трех сил» определялся его религиозными ценностями. Можно сказать, что лингвистическое слово было построено вокруг двух основных полюсов: Бога и человека, и их соотношение повлияло на дальнейшее расположение деталей и характеристик. Это подтверждается обилием в тексте соответствующих лексем с религиозным и абстрактно-философским смыслом: Божество, Бог, Божественная сила, церковь, вера, религия, святость, ислам, христианство, человечность, бытие, жизнь, история, культура, государство. , личность, единство, свобода, развитие.Для LP Соловьева характерен взгляд на человека с религиозно-философской позиции: как на существо с бессмертной душой, которое входит в мир для выполнения особой миссии. Каждый человек — часть целого, представитель человечества, идущий по особому пути (историческое развитие), созидающий сокровища (культура), нравственно совершенствующийся (поиск «безусловной силы»): «человек в своей вечной силе принадлежит этому. божественный мир и смутное воспоминание о нем так или иначе сохраняется в каждом, кто еще не полностью утратил человеческое достоинство »(Соловьев: 1991, с.38). Отсюда сочетание моральных, патриотических и культурных ценностей с религиозными. Помимо веры, автор «Трех сил» ценил свободу человека, духовное развитие, самосовершенствование, соборность и историческую цель.

Вербально-семантический уровень ЛП автора определялся изменением языковой ситуации, к которой привык автор. Недавний преподаватель истории античной философии в Московском университете, выдающийся лектор, который, не колеблясь, проявил себя в публичной академической дискуссии, дебютировал в новой области — в качестве оратора, который представил перед широкой публикой важные социальные проблемы.Новизна коммуникативной ситуации (в сочетании с коммуникативным утверждением автора, о котором говорится ниже) определила вербальный уровень изложения. Язык содержал знакомые определения академико-философского и публицистического дискурса. Философская терминология («божественное происхождение жизни», «реальное субстанциальное бытие», «историческая эпоха», «монизм», «дуализм» и др.) Сочеталась с социально-политическими понятиями («анархия», «индивидуальная свобода», «революционное движение»). «и др.) и дополнены образностью и выразительностью речи.

За исключением заключительной части статьи с прямым указанием, существительные в тексте Соловьева встречаются чаще, чем глаголы: «Один хозяин и мертвая масса рабов — это последнее проявление этой силы» (Соловьев: 1991, с. 28). Это свидетельствует о том, что автор рисовал для читателя статичные картинки, отражал реальное положение дел, просил читателя запомнить информацию и учесть ее, а не анализировать или рассматривать. Частое употребление местоимений «мы», «наш» вместо «я», «мой» («мы находим в истории», «мы видим сосуществование», «мы видим быстрое развитие», «не позволяют нам искать «,« наше сердце »,« наша голова »,« мы представляем истинное Божество ») является свидетельством метода скрытых манипуляций, когда адресат изначально оказывается союзником говорящего и единомышленником, которому не нужно убедитесь, так как они уже готовы к авторскому финальному звонку.Прямое пророчество автора («Когда придет время России открыть свое историческое предназначение, никто не может сказать, но все указывает на то, что этот час близок» (Соловьев: 1991, с. 40)) сопровождалось предписывающими выражениями: «должна видеть «,» должен попытаться восстановить «,» прекратить творить «,» должен стать «,» разумно верить «и т. д. Право адресата выдвигать эти требования вытекает из самого содержания речи, положения коммуникатора как просветителя и пророка. .

Интонационные и синтаксические особенности «Трех сил» соответствовали как академическому, так и публицистическому типам дискурса.Автор использовал преимущественно ряды однородных членов (в том числе построенных по принципу градации), обладающих пояснительным, уточняющим качеством («Ясно, что все, что такой человек может произвести, будет дробным, частным, лишенным внутреннего единства и безусловным». содержание, ограниченное только поверхностью … »(Соловьев: 1991, с. 37)). Позиция автора была подтверждена полемически окрашенным воображаемым диалогом-аргументом: «Я спрашиваю: почему возникает такое явление, и получаю ответ от науки, что это лишь единичный случай другого, более универсального явления, о котором наука может только говорят, что он существует »(Соловьев: 1991, с.36). Таким образом, прямым адресатом становился косвенный или даже наблюдатель, который должен был наблюдать со стороны, как страстный оратор-пророк разрушает мнения оппонентов. Этот прием впоследствии широко использовался Соловьевым в полемических публицистических и литературных статьях (Юрина: 2013, с. 234–235).

По сравнению с публицистическими публичными лекциями Соловьева 1880–1890-х годов (Юрина: 2019а, с. 480–489) язык в «Трех силах» не был особенно образным. Однако есть выразительные средства, которые имеют важное значение.

По особенностям мышления Соловьева и, главным образом, философского мышления (тезис — антитезис — синтез), что нашло отражение и в творчестве (Юрина: 2019б, с. 245–246), автор книги «Три сил »выстроили антагонистическую лингвистическую картину, в которой ключевым элементом была сплошная антитеза (Запад — Восток) и антонимы:« господин »-« раб »,« индивидуум »-« народ »,« объективный »-« субъективный »,« великий » — «смешной», «старый» — «новый», «мертвый» — «живой», «один» — «другой», «единообразие» — «разнообразие», «вера» — «знание» («наука»), «единство» — «множество», «движение» («прогресс») — «застой», «внешнее» — «внутреннее», «древнее» — «современное» и т. д.

Спикер в основном использовал расширенные концептуальные метафоры, основанные на абстрактных понятиях: «сломать твердыню мертвого единства» (преодолеть замороженную целостность, тормозящую развитие частного, индивидуального), «человечество окаменело в мертвой монотонности и неподвижности» ( отсутствие какого-либо движения в общественной жизни под абсолютной властью деспотической внешней силы), «жизненно важная связь была разорвана» (нарушена целостность человечества), «арабская философия только грызла Аристотеля <...> оказался бесплодным цветком и не оставил следов на Востоке »(не содержал актуальных в будущем оригинальных идей),« мусульманский мир не сделал ни одного шага по пути внутреннего развития »(там не было возможности для духовного роста личности), «отдельные элементы человечества становятся отправными точками жизни» (проявления личного сознания ускоряют развитие общего), «революция высвободила отдельные элементы, но лишила их деятельность необходимая почва и пища »(личное сознание не нашло достойного объекта и превратилось в эгоизм, уравнявший всех),« такой народ должен дать живую душу, жизнь и целостность изорванному и мертвому человечеству »(способствовать одухотворению всего человечество) и др.Для выражения оценки автор активно использовал эпитеты («слепая непреодолимая судьба», «мертвое единство», «низшая звериная жизнь», «старая Европа», «пустой и мелкий эгоизм», «дикое величие»), сравнения, исполняющие субъективно-гностическая функция («против социально-экономической болезни Запада, как против рака» и т. д.). Был введен метод иронии («были <...> святые монахи, которые из христианской любви к ближнему тысячами сжигали людей; были благородные рыцари, которые всю жизнь боролись за дам, которых они никогда не видели. , были философы, делавшие золото и умершие от голода »(Соловьев: 1991, с.34)), использовалась некондиционная лексика («падение с неба», «бытовая чушь», «академическая чепуха» (Соловьев: 1991, с. 40)).

Соловьев добился доказательности своих мыслей с помощью лексических повторов, анафоры: «И если история человечества не должна закончиться этим отрицательным результатом, этой ничтожностью, если должна появиться новая историческая сила, то задача этой силы будет не в том, чтобы развивать отдельные элементы жизни и познания <...> но оживлять, одухотворять противостоящие элементы, умершие в своем противостоянии посредством божественной примирительной силы »(Соловьев: 1991, с.37). Повторы вместе с многочисленными пометками в опубликованной версии выступления свидетельствуют о стремлении облегчить читателю усвоение информации, о преобладании передачи в публицистическом дискурсе Соловьева.

Формальные, лаконичные фразы научного дискурса присутствовали в презентации Соловьева вместе с внутренним напряжением речи, которое то и дело пробивалось через серию риторических вопросов («Как эти три культуры связаны с тремя фундаментальными силами исторического развития?» , «Но откуда это безусловное содержание жизни и знания?» И т. Д.).Таким образом, синтаксические средства выражения обычно использовались в образовательных целях: они оказывали дополнительное влияние на мышление и логику слушателя.

Идеологические принципы Соловьева в конце 1870-х годов во многом объяснялись его тесным общением с Ф.М. Достоевского и были связаны с увлечением славянофильством и понятием «почвенничество». Поэтому лингвистико-познавательный уровень ЛП автора «Трех сил» определяется следующими понятиями: Восток (мусульманский Восток), Запад (западная цивилизация), Славянский мир, Россия, Вера, Свобода, Развитие.Содержание первых понятий определяется смысловым ядром «бесчеловечного Бога» ислама и такими характеристиками, как целостность, единообразие, несвобода и застой. Понятие «Запад» построено по принципу антитезы: «безбожник» западного христианства становится его смысловой основой, а основными характеристиками являются раздробленность, самоуверенность, развитие и анархия. Славянский мир трактуется как некая золотая середина, позволяющая благодаря вере преодолеть вредные крайности двух полюсов.Россия считается центром, знаменем славянства. Использование заглавных букв в обозначении автором большинства существенных для него понятий (Восток, Запад, Славянство) подчеркивает не только обобщение смысла, но и ценности, переданные графически. Интересно, что в дальнейших публицистических произведениях Соловьева больше нет концепций Востока, Запада и славянства с таким же содержанием: автор довольно быстро выходит из курса славянофильства и после смерти Ф. Достоевский переходит к развенчанию многочисленных идей писателя и критикует национализм Достоевского.Соловьев вступает в новый период активной дискуссии с ведущими славянофилами того времени (Н.Н. Страхов, К.Н. Леонтьев и др.), Что подтверждают два цикла Соловьевского «Национального вопроса» (конец 1880-х — начало 1890-х годов).

Все остальные слова и концепты в «Трех силах» сгруппированы вокруг двух основных смысловых ядер, концептов-полюсов. Мусульманский Восток: «сила религии», «деспотическое божество», человек — «сумасшедший фанатик», «слепой инструмент», часть «сплошной равнодушной массы», закон бытия — «непреодолимая судьба», «исключительное единство» церкви, государства, общества, «несамостоятельность», «крайне слабое развитие» философии, науки, теологии, искусства, «жалкий упадок».Западная цивилизация: религиозная свобода, различные формы христианства, «исключительная важность личности», «быстрое и непрерывное развитие», «изначальные явления», «исключительная самоуверенность», «обособленность» духовного, социального и государственного. родственные формы жизни, чрезмерный индивидуализм, «личный эгоизм» («божество для себя»), «атомизм в жизни, науке, искусстве», разложение всего на основные элементы, «мертвое богатство», поверхностность. Славянский мир: единение человечества с «вечной божественной силой», свобода от «всякой ограниченности и односторонности», безразличие к мирскому, подчинение высшей миссии.Интересно, что третье «синтетическое» понятие остается проясненным очень поверхностно, в то же время косвенно выступает как промежуточное звено между крайними символами «нечеловеческого бога» и «безбожного человека». Содержание концепта Россия определяется лексемами «жалкое положение» экономики, культуры, но «великая историческая» и «религиозная цель», «великая борьба», «пробуждение позитивного сознания россиян». люди »,« восстановление русского характера »,« вера в высшую реальность »,« отрицание неполноценного содержания ».

Все вышесказанное свидетельствует о том, что Соловьев осознавал важность образности как мощного эстетического средства воздействия на читателя / слушателя в самом начале публицистической деятельности. Но важнее другое: образность изначально определяла сознание и мышление автора, лежала в основе ключевых концепций автора и формировала характер его познавательной деятельности. В этом смысле С. Носов был прав в том, что писал: «Вл. Соловьев пытался через« художественные прозрения »осмыслить философские истины и отразить их в эмоционально насыщенных образах-символах, имеющих художественную природу» (Носов: 2008, с.82).

Прагматический уровень ЛП человека, написавшего статью «Три силы», отличается реализацией просветительской и пророческой стратегии. П. Дэвидсон, изучавший пророческие традиции, которым был подвержен Соловьев, пришел к выводу, что восприятие философом своей миссии было связано, с одной стороны, с личными мистическими наклонностями и рационалистическими убеждениями, а с другой — с усвоением русского литературного пророческого толка. традиция (Пушкин, романы, Достоевский) и библейская традиция еврейского пророчества.«Соловьев», — пишет она, — «подражал языку, стилю, целям и ценностям еврейских пророков» (Дэвидсон: 2000, с. 662). Соловьев-публицист просвещает, разъясняет, пророчествует. Даже фраза в начале статьи носит признающий и категоричный характер: «С самого начала истории человеческим развитием руководили три фундаментальные силы» (Соловьев: 1991, с. 28). Категориальный подход («не подлежит сомнению» (Соловьев: 1991, с. 29)) подчеркивал компетентность автора и способствовал формированию имиджа автора как человека, знающего истины, доступные немногим.

Примечательно, что вся дальнейшая публицистическая деятельность Соловьева будет определяться именно просветительской и пророческой творческой стратегией. Уже в двадцатилетнем молодом человеке он продемонстрировал замечательное осознание своей личной миссии: «Сама истина, то есть христианство <...> ясна в моем сознании, но вопрос в том, как ввести ее в общее сознание <...> Это мой настоящий вызов <...> пора не убегать от мира, а идти в мир, чтобы преобразовать его »(Письма: 1911, с.88–89). Начиная со спора при защите магистерской диссертации «Кризис западной философии. Противопоставление позитивистам» (1874 г.) и до публичного прочтения «Истории Антихриста» (1900 г.) в устной и письменной форме. Выступая перед различными аудиториями, Соловьев был ориентирован на активный поиск истинного пути для христианского народа, на реализацию просветительской и пророческой коммуникативной стратегии. Когда Соловьев высказывал свое мнение по актуальным проблемам, с которыми сталкивались его современники, он всегда комментировал их применительно к перспективам человеческого развития, глобальным религиозным целям и выступал как пророк и духовный учитель.От ключевых причин и целей общения зависели не только конкретные намерения адресата, его эмоции, характеристики, мнения о фактах действительности, но и отношение к адресату, выбранный способ общения, место и время общения. .

Выступая перед читателями как пророк, провозглашающий истину, передающий знания и разоблачающий публичную ложь, публицист Соловьев повлиял на российскую аудиторию, чтобы изменить, улучшить и вдохновить ее.Образование — главная причина публицистической деятельности философа. Соловьев стремился открыть для публики такие области своего содержательного и познавательного мировоззрения, которые заставляли бы задуматься, привели бы к внутренним духовным изменениям. Поэтому для Соловьева тема русско-турецкой войны трансформируется в более глобальную тему цивилизационного конфликта, путей развития человечества. Поэтому форма высказываний Соловьева определяется постоянными повторениями, обеспечивающими точность передачи информации.Поэтому его текст актуализируется трижды, как в печатном, так и в устном варианте.

Соловьев считал, что для публициста «важно, к чему приводят известные явления, а не из чего они сделаны или как происходят» (Соловьев: 1914а, с. 425). Публицист не экстрасенс, но без желания выйти за пределы настоящего, заглянуть в будущее, угадать его в современных событиях эта деятельность бессмысленна. Подлинная публицистика — это превращение релевантного комментария в предсказание, и именно этой цели служат лучшие публицистические произведения Соловьева.Для философа публицистический текст выполнял, прежде всего, дидактическую, полемическую и познавательную функции; соответственно были выбраны адекватные жанровые формы структурирования материала и язык. Соловьев часто жертвовал «чистой информативностью», чтобы передать свои мысли и впечатления о событиях, вступить в диалог с читателем. В 1894 году философ определил свою главную цель следующим образом: «Недавно я начал добровольное« покаяние »: убрать печатную чушь и чушь, которые используют наши православные патриоты, пытаясь скрыть в общественном сознании великие и актуальные дела. вопрос о религиозной свободе »(Соловьев: 1914в, с.442).

Соловьев не очень ценил податливое, подражательное, зависимое и беспомощное российское общество. В «Письме по восточному вопросу» Соловьев осудил его пассивность и этическую неразборчивость, «ни ясного добра, ни явного зла» (Соловьев: 1913, с. 171). Соловьев считал, что общественный орган российского общества подвержен «восточной болезни» (Соловьев: 1914б, с. 286) безразличия к правде и пренебрежения к правам личности. Тем не менее философ осознавал важность обучения и наставления своих соотечественников и выполнил свою миссию до конца.При этом главным объектом воздействия Соловьев выбрал образованные круги русской интеллигенции. Это показано в заключительной части «Трех сил», «А до тех пор мы, имеющие несчастье быть частью русской интеллигенции, которая вместо того, чтобы следовать образу и подобию Божьему, продолжает нести образ и подобие обезьяна, мы должны наконец осознать свое жалкое положение, попытаться восстановить в себе русский национальный характер, перестать создавать себе кумира из какой-то узкой, ничтожной мелочи, должны стать безразличными к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно верят в иную, высшую реальность »(Соловьев: 1991, с.40).

Стратегические цели Соловьева заключались в том, чтобы завоевать репутацию публициста-пророка, передать истинные знания, способствующие изменению мировоззрения и создать настроение всеобщего энтузиазма. Вместе с приемами привлечения внимания, убеждения, убеждения, доведения до определенного эмоционального состояния цели не были поняты и не нравились современникам, культивировавшим веру в знания, логику, доказательства. Видные представители уходящего поколения «людей сороковых годов» в первую очередь упрекали Соловьева в отсутствии «разумного содержания», «строгости мысли», новизны течения (Станкевич: 1877, с.877), «четко сформулированная и тщательно обоснованная точка зрения» (Чичерин: 1897, с. 588). Что касается Соловьева, то философ сознательно ушел от «строго научного пути» и уступил «силе мечты» (Станкевич: 1877, с. 878). В частном письме С.А. Толстой пророк-публицист писал: «Неужели вам было неприятно и неинтересно читать о« Трех силах »в« Вестнике Европы »? Я частично подозреваю, что вы мне скажете, но заявляю заранее, что между мной и разумом не может быть ничего общего, так как мои цели неразумны »(Letters: 1909, p.201).

По мнению современников Соловьева, столь же необоснованным был поступок философа после публичного выступления автора «Трех сил». В связи с началом русско-турецкой войны Соловьев намеревался направить общественность по пути, по которому следовало идти своим примером. Болезнь и слабое здоровье помешали Соловьеву пойти в армию, поэтому философ решил стать военным корреспондентом «Московских ведомостей». Письма к С.А.Толстой по дороге в армию свидетельствуют о том, что Соловьев сначала пережил невероятную высоту, а затем и крайнюю разруху.В конце концов, Соловьев так и не доехал до Болгарии, где располагался штаб русской армии, и вернулся в Москву. Воспоминания Д.А. Скалон (Лукьянов: 1990, с. 169–170) предполагает, что упреки окружающих в том, что Соловьев «перешагнул через голову», отсутствие специальной подготовки, трудность длительного разъездного образа жизни заставили философа изменить свое мнение. Соловьев принял близко к сердцу свою внутреннюю неудачу («Я обманщик, но тут ничего не поделаешь» (Письма: 1909, с. 202)).Поскольку непосредственное участие в «великой истории» оказалось невозможным, молодой метафизик, пророк и начинающий публицист был вынужден ограничить свои действия публичными выступлениями.

ОБСУЖДЕНИЕ

Смещение акцента с системно-функционально-описательного изучения объекта на изучение предмета — одна из ключевых особенностей развития современной филологии. Изучение языкового феномена с точки зрения дискурса и ключевых коммуникативных и творческих стратегий является точкой пересечения, которая позволяет объединить усилия и потенциал лингвистики и литературоведения.Работы на пересечении нескольких дисциплин всегда представляют больший интерес, поскольку они представляют предмет исследования в более многомерной и разносторонней форме. Их выводы имеют большой потенциал, хотя неизбежно вызывают вопросы, а иногда и недоумение.

Опыт анализа публицистического дискурса на материале В.С. Первая социально-ориентированная статья Соловьева позволит, на наш взгляд, во-первых, ввести в активный научный оборот ту часть творческого наследия философа, которая сейчас затмевается его философскими учениями, поэзией и литературной критикой.Во-вторых, последовательное рассмотрение особенностей проявления LP Соловьева на материале других публицистических произведений философа позволит не только сделать вывод о характерных чертах его LP как публициста в целом, но и уточнить метод дискурсивного анализа, связывающий публицистический дискурс с профессиональной и этнической культурой.

В целом антропоцентрический характер исследования может указывать на новое направление в соловьеведении — смещение акцента с анализа идей и концепций выдающегося русского философа на характер общения Соловьева с аудиторией, особенности его позиции. и его отношение к адресату.Учитывая возрастающий интерес филологов всего мира к русскому философу конца XIX века В.С. Соловьева и его различных творческих проявлений, это произведение имеет особое значение. Как таковой, публицистический дискурс — объект настоящего исследования — находится в центре внимания лингвистов всего мира (Gumperz: 1982; Dijk: 1988; Bell: 2001; Bespamyatnova: 2002) с точки зрения как фундаментальных, так и прикладных проблем. . Наконец, никогда не теряли актуальности работы на стыке смежных гуманитарных дисциплин.Новизна данного исследования и оригинальность результатов определяется тем, что это первый пример анализа публицистического дискурса на материале произведения выдающимся философом, который намеренно установил определенный курс поведения с людьми. читатели-собеседники за два десятилетия публицистической работы.

Теоретически мы объединили подход к изучению ЛП, предложенный Ю.Н. Караулова, теории речевых жанров М. Бахтина, который рассматривает любой текст (в том числе публицистический) как речевое высказывание, адресованное конкретному читателю и организованное с учетом коммуникативной цели.Развитие обобщенной характеристики ЛП Соловьева-публициста позволит представить философа как одного из видных участников публицистических дискуссий в российском обществе конца XIX века и характер этого дискурса того времени как целое.

Прикладная значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы в преподавательской практике многочисленных университетских курсов (Социолингвистика, Культурная лингвистика, Коммуникативная подготовка, Русский язык в социолингвистическом аспекте, Социолингвистические основы коммуникации, журналистская тематика). на необходимость организации журналистского дискурса в соответствии с поставленной целью).

ВЫВОД

Таким образом, все вышеизложенное позволяет определить ЛП Соловьева публициста, автора «Трех сил» как идеалистического, религиозного, эрудированного, руководящего, патриотичного, правдивого, убежденного в своем праве провозглашать истину, руководить общественность, стремящаяся эффективно передавать знания о мире и человечестве, говоря страстно, логично, убедительно и образно. Эти особенности позволили философу быть интересным читателю и реализовать свою коммуникативную стратегию.На вербально-семантическом уровне ЛП автора «Трех сил» проявляется в сочетании философской терминологии и абстрактно-религиозной лексики с социально-политическими понятиями и средствами выражения. ЛП проявлялась на морфологическом уровне через преобладание существительных над глаголами. На синтаксическом уровне это проявлялось в поясняющих, пояснительных и эмфатических структурах. На лингвистическом и когнитивном уровне ЛП проявлялась в использовании ключевых понятий «Запад», «Восток», «Славянство», «Россия», «Вера», «Свобода» и «Развитие», отражающих мировоззрение автора.На прагматическом уровне это проявилось в реализации образовательно-пророческой стратегии. В ЛП создателя «Трех сил» наблюдается совпадение ценностного отношения к предмету речи и прагматического отношения. Для эффективной передачи социокода публицист Соловьев использовал образный язык. Однако трансмутация научного (философского) знания также характерна для этой пластинки на раннем этапе публицистической работы. Трансмутация происходит при анализе и оценке чужих идей, выработке авторской позиции по важному социальному вопросу.

БИОДАННЫЕ

Ольга Леонидовна АРИСКИНА: доктор филологических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного Мордовского государственного университета им. Н.П. Огарева. Руководитель научного объединения студентов, аспирантов и молодых ученых филологического факультета антрополингвистики, автор более 100 научных работ, в том числе 5 учебников, 4 монографий (3 в соавторстве). Научные интересы: языковая личность, история языкознания, терминология, словообразование, социолингвистика, антрополингвистика, политическая коммуникация, лингвокультурология, анализ дискурса, русский язык как иностранный.

Наталья Геннадьевна ЮРИНА: доктор филологических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного Мордовского государственного университета им. Н.П. Огарева. Автор более 120 научных статей. Научные интересы: древнерусская литература, история русской литературы и русская литературоведение, В.С. Соловьева, идиотизм писателей XIX века, преподавание русского языка как иностранного.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

АРИСКИНА О.Л., ДРЯНГИНА Э.А. (2011). Языковая и коммуникативная личность: различные подходы к исследованию. Вестник Челябинского государственного университета, 25 (240): 15–18.

АРИСКИНА О.Л., ДРЯНГИНА Е.А. (2013). Рол языковой личности грамматистов XVI – XVIII вв. в развитии русской лингвистической науки XVI – XVIII вв. грамматики в развитии русского языкознания. Саранск, Изд-во Мордовского ун-та.

БАХТИН М.М. (1986). Проблема речевых жанров // М.М. Бахтин Литературно-критические состояния. Москва, Худож. literatura, 428–472.

БАРАНЕЦ, Н.Г. (2002). Дискурсивные и жанровые особенности творчества В. С. Соловьева. Соловьева. Соловьевские исследования, 5: 18–34.

БЕЛЛ, А. (2001). Подходы к медиа-дискурсу. Лондон, Сейдж.

БЕСПАМЯТНОВА, Г. (2002).Языковая личность телеведущего в рамках риторического этоса (на материале игровых программ): Автореферат диссертации… кандидата филологических наук. Екатеринбург.

БРЮСОВ В.Я. (1981). Владимир Соловьев. Смысл его поэзии [Владимир Соловьев. Смысл его стихов. Ремесло поэта. Стати о русской поэзии. МОСКВА, Современник, 264–277.

ЧИЧЕРИН, Б.Н. (1897). Оправдание добра: нравственная философия В. Соловьева. Вопросы философии и психологии, 39: 586–701.

ДАНЬКОВА, Р. (2005). Экзистенциальные парвооснови на нравствеността: Кам онтология на сащтествуваштото. Соловьевские исследования, 11: 121–136.

ДЭВИДСОН, П. (2000). Владимир Соловьев и идеал пророчества. Славянское и восточноевропейское обозрение, 78 (4 (октябрь)): 643–670.

ДИК ВАН, Т.А. (1988). Новости как дискурс. Нью-Джерси, издательство Lawrence Erlbaum Associates.

ГАУТ, Г. (1998). Может ли христианин быть националистом? Критика национализма Владимира Соловьева. Славянское обозрение, 57 (1 (Весна): 77–94.

ГАУТ, Г. (2000). Практическое единство: Владимир Соловьев и русский либерализм в канадских славянских газетах. Revue Canadienne des Slavistes, 42 (3 сентября): 295–314.

GUMPERZ, J. (1982). Дискурсивные стратегии. Кембридж, издательство Кембриджского университета.

КАРАУЛОВ Ю.Н. (1987). Русский язык и языковая личность. Москва, Наука.

КОРНБЛАТТ, Дж. Д. (1997). Владимир Соловьев о духовной государственности, России и евреях. Русское обозрение, 56 (2 (апр.): 157–177.

КОРНБЛАТТ, Дж. Д. (2004). Дважды избранные: еврейская идентичность, советская интеллигенция и Русская православная церковь. Мэдисон, Висконсин, Университет Висконсин Press.

КРАСИЦКИЙ, Я. (2005). Проблема разделения церкви и христианского единства в публицистике В.Соловьева [Проблема церковного разделения и христианского единства в публицистической деятельности В. Соловьева]. Соловьевские исследования, 11: 87–97.

КОРИЧАНКОВА, С. (1998). Владимир Соловьев: Горнее и длиннее в поэзии Владимира Соловьева. Лексические ряды. Поэтические образы [Владимир Соловьев: Божественное и земное в поэзии Владимира Соловьева. Лексические множества. Поэтические образы. Брно, Масарикова унив. v Bruĕ.

КОРИЧАНКОВА, С. (2013). Лексико-семантическое оформление философских значимых образов в поэзии В.Соловьева Лексико-смысловая реализация философски значимых образов в В.С. Поэзия Соловьева. Брно, Масарикова унив.

ЛУКЬЯНОВ С. (1990). О Вл. С. Соловьев в его молодые годы. Материалы к биографии. Соловьева. Материалы к биографии: в 3 т. Москва, Книга, Вып. 3.

НОСОВ, С. (2008). Лики творчества Владимира Соловьева. Грани творчества Владимира Соловьева. С приложением «История Антихриста»].СПб., Дмитрий Буланин.

ПЕТРОВ М.К. (2004). Язык, знак, культура. Москва, Едиториал УРСС.

РАДЛОВ Э. Л. (1991). Характер творчества и поэзии Вл. Соловьева [Природа Вл. Произведения и стихи Соловьева. Книга о Вл. Соловьева. Москва, Совет. писатель, стр. 374–388.

РАДЛОВ, Е.Л. (1909). Письма Владимира Сергеевича Соловьева: в 3 т. СПб, Обществ. польза, т. 2.

РАДЛОВ, Е.Л. (1911). Письма Владимира Сергеевича Соловьева: в 3 т. СПб, Обществ. польза, т. 3.

РОЦИНСКИЙ, С. Б. (2005). Вл. Соловьев и теории народничества: выяснение отношений по поведу общественного идеала и роли в истории [Вл. Соловьев и теоретики народничества: рассуждения об общественном идеале и роли личности в истории. Соловьевские исследования, 11: 13–25.

СЕДОВ, К.Ф.(2004). Дискурс и личность: эволюция коммуникативной компетенции. Москва, Лабиринт.

СМИРНОВ, М. (2005). Владимир Соловьев и Бестужев-Рюмин: разрыв с консерваторами. Соловьевские исследования, 11: 25–44.

СОЛОВЬЕВ, В. (1991). Tri sily [Три силы]. ПРОТИВ. Соловьев Смысл любви: избр. произведений. Москва, Современник, с.28–40.

СОЛОВЬЕВ, В. (1913). Письмо о восточном вопросе. ПРОТИВ. Соловьев Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева: в 10 т. Vol. 9. СПб .: Просвещение. С. 169–171.

СОЛОВЬЕВ, В. (1914а). Замечания на лекцию П.Н. Милюкова [Комментарии к записи П.Н. Лекция Милюкова. Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева: в 10 т. Vol. 6. СПб., Товарищество «Просвещение», с. 423–428.

СОЛОВЬЕВ, В. (1914b).О грехах и болезнях // В.С. Соловьев Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева: в 10 т. Vol. 5. СПб., Просвещение, с. 267–286.

СОЛОВЬЕВ, В. (1914c). Спор о справедливости // В.С. Соловьев Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева: в 10 т. Vol. 6. СПб., Просвещение, с. 442–455.

СТАНКЕВИЧ, А.В. (1877). Три бессилия. Вестник Европы, 4. Апрель: 877–891.

ЦАНН-КАЙ-СИ, Ф.В. (2005). «Русская идея» в философской публицистике Вл. Соловьева и духовная ситуация нашего времени в Вл. Философская публицистика Соловьева и современное духовное положение. Соловьевские исследования, 11: 66–74.

ВОЗНЮК, В. (1999). Владимир С. Соловьев и политика прав человека. Церковный и государственный журнал, 41 (1 (зима): 33–50.

ЮРИНА Н.Г. (2013). Литературно-критическая концепция В. С. Соловьева: истоки, становление, развитие [В.Литературно-критическая концепция С. Соловьева: истоки, возникновение, развитие. Саранск, Изд-во Мордов. ун-та.

ЮРИНА Н.Г. (2019б). Трансформация традиций средневековой мистерии в «Белой Лилии» В. С. Соловьева. Вестник Томского государственного университета. Филология, 59: 243–259.

ЮРИНА Н.Г. (2019а). Литературно-художественное творчество В. С. Соловьева в контексте русской словесности второй половины XIX века (эстетика, поэтика, стиль) [В.Литературно-творчество С. Соловьева в контексте русской литературы второй половины XIX века (эстетика, поэтика, стиль). Саранск, Изд-во Мордов. ун-та.

ЗОЛОТАРЕВА, И.Б. (2006). Лексико-семантические средства выражения этико-эстетических концептов в художественном тексте: на материале стихотворения и художественной прозы В. С. Соловьева.Стихи и проза С. Соловьева] Автореферат диссертации… кандидата филологических наук. Краснодар.

Шестидесятая годовщина Международного геофизического года (1957–2017) — вклад Советского Союза

Альперт Я. Л .: О методе исследования ионосферы с помощью искусственного Спутник Земли, Физ.-Усп. +, 64, 3–14, https://doi.org/10.3367/UFNr.0064.195801a.0003, 1958.

Альперт, Я. Л., Добрякова Ф. Ф., Чудесенко Э. Ф., Шапиро Б.С .: О некоторых результатах определения электронной концентрации внешнего области ионосферы по наблюдениям радиосигналов первого Спутник Земли, Физ.-Усп. +, 65, 161–174, https://doi.org/10.3367/UFNr.0065.195806a.0161, 1958.

Белоусов В.В., Троицкая В.А.: Международный геофизический год, Вестник АН СССР, 7, 3–7, 1957 (на стр. Русский).

Беркнер, Л. В .: Международное сотрудничество в науке, Обзор ICSU, 1, 6–16, 1959.

Буланже, Ю. Д .: Международный геофизический год, Вестник АН СССР, 1, 3–8, 1956.

Буланже, Ю. Д .: Развитие исследований по программе Международный геофизический год, Вестник АН СССР. Наук, 12, 47–49, 1958.

Балкли, Р .: Аспекты советского МГГ, Российский журнал наук о Земле, 10, 1–17, https://doi.org/10.2205/2007es000249, 2008.

Чепмен, С .: Международный геофизический год, 1957–58, Nature, 175, 55–56, https: // doi.org / 10.1038 / 175055a0, 1955a.

Чепмен, С .: Научная программа Международного геофизического года 1957–58, Nature, 175, 402–406, https://doi.org/10.1038/175402a0, 1955b.

Chapman, S .: The International Geophysical Year, Transactions, American Геофизический союз, 40, 112, https://doi.org/10.1029/tr040i002p00112, 1958.

Коттелл, И.Б .: Исследования Соединенных Штатов на дрейфующих станциях в Арктике. Ocean, Polar Rec., 10, 269–274, https://doi.org/10.1017/s0032247400051172, 1960.

Долгинов, Ш. Ш .: Первый магнитометр в космосе, в: 40 лет КОСПАР, отредактировали: Хэрендель, Г., Грзедзельски, С., Кавалло, Г., и Баттрик, Б., Евро. Space Agen., Париж, 1998.

Долгинов, Ш. Ш., Козлов А. Н., Чинчевой М. М .: Магнитометры для космические измерения, Rev. Phys. Appl., 5, 178–182, https://doi.org/10.1051/rphysap:0197000501017800, 1970.

Герсон Н.К .: От полярных лет до МГГ, в: Достижения геофизики. Vol. 5, отредактировал: Ландсберг, Х.Э. и Ван Мигем, Дж., Academic Press, 1–52, https://doi.org/10.1016/S0065-2687(08)60074-6, 1958.

Joselyn, J. A. и Ismail-Zadeh, A .: IUGG развивается (1940–2000), Hist. Geo-Space Sci., 10, 45–72, https://doi.org/10.5194/hgss-10-45-2019, 2019.

Керридж, Д .: IAGA, Международная ассоциация геомагнетизма и аэрономии, в: Энциклопедия геомагнетизма и палеомагнетизма, Springer, Нидерланды, 407–408, https://doi.org/10.1007/978-1-4020-4423-6_142, 2007.

Харин, Э.П., Сергеева Н. А., Забаринская Л. П., Крылова Т. А .: Данные планетных геофизических исследований, Инженерная экология, 5, с. 52–59, 2008.

Хргян, А.Х. (Ред.): Центральные организации Международного геофизического года, Вестник Международного геофизического года, 3, 5–8, 1957.

Хргян, А.Х. и Бритаев, А.С.: Международный геофизический год, Усп. Физ. Наук, 62, 475–483, https://doi.org/10.3367/ufnr.0062.195708g.0475, 1957.

Кудашин А.С.: Геофизический центр РАН, Инженерное дело. Экология, 5, 4–9, 2008.

Список станций и обсерваторий СССР, на которых будут организованы наблюдения в течение Международного геофизического года 1957–1958, Издательство АН СССР, Москва, СССР, 1955, 16 стр. .

Морозов Е.Г .: Исследования Мирового океана во время и после МГГ, Земля и Вселенная, 4, 44–50, 2007 г. Русский).

Николе, М .: Международный геофизический год, Природа, 180, 7–10, https://doi.org/10.1038/180007a0, 1957.

Николет, М. (Ред.): Встречи Международного геофизического года, Анналы Международный геофизический год, Vol. II, Pergamon Press, Лондон, Англия, 323 стр., 1959a.

Николет, М. (Ред.): Членство и программы участников МГГ Комитеты, Анналы Международного геофизического года, Vol. IX, Pergamon Press, Лондон, Англия, 321 стр., 1959b.

Николет, М. (Ред.): Пятое собрание и прекращение действия CSAGI, Annals of Международный геофизический год, Vol. X, Pergamon Press, Лондон, Англия, 296 стр., 1960.

Николет, М .: Исторические аспекты МГГ, История геофизики, Vol. 1, AGU, 44–46, https://doi.org/10.1029/HG001p0044, 1984.

Петрукович А.А., Мулярчик Т.М., Васютков С.В., Веригин М.И., Котова Г.А., Стяжкин В.А. Первые советские космические эксперименты в 1957–1959: история и результаты, История наук о Земле, 2, 5–24, 2009.

Попов Л.И. Подготовка гидрометеорологической службы СССР к Международный геофизический год, International Geophysical Вестник года, 2, 95–99, 1957.

Повзнер А.Д .: О решениях Специального комитета по Международный геофизический год, принятый в 1954–1957 гг. Информационный бюллетень Международного геофизического года, 4, 65–104, 1958.

Повзнер А.Д .: Международные научные союзы и проблемы организации. сотрудничество после окончания наблюдений по программе МГГ, Информационный бюллетень Международного геофизического года, 8, 67–86, 1960 (в Русский).

Распопов О.М., Кузьмин И.А., Харин Е.П .: 50 лет со дня рождения Международный геофизический год (1957–1958): с Первого Международного Полярный год (1882–1883 ​​гг.) До Международного гелиофизического года (2007–2008 гг.) и Международный полярный год (2007–2009), Geomagn. Aeronomy +, 47, 1–7, https://doi.org/10.1134/s001679320701001x, 2007.

Обзор первых одиннадцати месяцев Международного геофизического года, Национальный научный фонд, государственная типография, Вашингтон, округ Колумбия, США, 1958 г.

Родников А.Г., Сергеева Н.А., Забаринская Л.П .: Исследование Исследование недр Земли, проведенное Россией после МГГ: проект «Геотраверс» и «INTERMARGINS», Data Science Journal, 8, S24 – S34, https://doi.org/10.2481/dsj.8.S24, 2009.

Стаусс, Х. Э .: Введение, в: Научные результаты исследования Эксплорера VI, Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства, Вашингтон, округ Колумбия, США, 1–6, 1965.

Стерн Д. П .: Краткая история физики магнитосферы до эра космических полетов, преп.Геофиз., 27, 103, https://doi.org/10.1029/rg027i001p00103, 1989.

Троицкая В.А .: О международном геофизическом году, Изв. АН СССР, 4, 397–399, 1955.

Троицкая В.А .: Международный геофизический год. Советская Россия, Москва, СССР, 1957.

Стюарт, С. (Ред.): Истории международных полярных лет и Начало и развитие Международного геофизического года, Анналы Международный геофизический год.Vol. Я, Pergamon Press, Лондон, Англия, 458 стр., 1959.

Унтерштайнер, Н .: Международный геофизический год, 1957–1958: Дрейфующий Документальный фильм Station Alpha, Национальный центр данных по снегу и льду, https://doi.org/10.7265/N5MK69TW, 2009.

Ван Аллен Дж .: О радиационной опасности космических полетов, Физ.-Усп. +, 70, 715–724, https://doi.org/10.3367/UFNr.0070.196004f.0715, 1960.

Ван Аллен Дж .: Генезис Международного геофизического года, История геофизики, Vol.1, AGU, 49–50, https://doi.org/10.1029/HG001p0049, 1984.

Вакулов П.В., Вернов С.Н., Горчаков Е.В., Логачев Ю. И., Нестеров, В. Е., Николаев, А. Г., Писаренко, Н. Ф., Савенко, И. А., Чудаков, А. Е., и Шаврин, Г. И .: Исследования радиации во время полетов спутники, космические аппараты и ракеты, Изв. Академия СССР Наук. Сер. Физикал. 26, 758–780, 1962.

Вернов С.Н., Вакулов П.В., Логачев Ю. И .: Радиационные пояса Земля, в кн .: Успехи СССР в освоении космоса, под ред .: Виноградов А.А., Благонравов А.А., Кондратьев К.Ю., Крошкин М.Г. и др., Наука Пресс, Москва, СССР, 106–148, 1968.

Уолтон, Д. В. Х. (ред.): Антарктическая наука, издательство Кембриджского университета, Кембридж, Англия, 280 стр., 1987.

Мировой центр данных по солнечно-земной физике: Фотокопия магнитограммы доступна по адресу: http://www.wdcb.ru/stp/index.en.html, последний доступ: 28 мая 2020 г.

Zmuda, AJ: The World Magnetic Survey 1957–1969, Eos, Transactions, American Geophysical Union, 52, 60 , https: // doi.org / 10.1029 / eo052i002p00060, 1971.

Зубов Н.Н., Козицкий Н.И. Участие Советского Союза в Второй Международный полярный год (1932–1933), Издательство Дом АН СССР, Москва, СССР, 1959.

Переписка Карамазова: Письма Владимира Сергеевича Соловьева (Исследования по русской и славянской письменности, культурам и истории) (97816446

«Эта книга предлагает панораму духовно-философской биографии Владимира Соловьева.Избранные письма русского поэта-философа охватывают три бурных десятилетия с 1871 по 1900 год, раскрывая многогранную, предприимчивую и эрудированную личность. … Стипендия Вознюка и умелый перевод эпистолярного наследия Соловьева позволяют англоязычным читателям оценить страсть, экзистенциальную приверженность и уникальное видение, которые мотивировали работу Соловьева. … В целом, книга Владимира Вознюка — впечатляющее достижение в области науки и художественного перевода, настоящий подарок англоязычным ученым и изучающим русскую философию и литературу.”

―Евгения В. Черкасова, Suffolk University, Russian Review

« Переписка Карамазова является чрезвычайно ценным вкладом в исследования Достоевского Братья Карамазовы и аналогичные исследования отношения автора к Владимиру С. Соловьеву. Книга Владимира Вознюка — блестящее научное произведение, написанное известным ученым Соловьева в целом, и, в данном случае, Соловьева и Братьев Карамазовых .Его труд является обязательным к прочтению для всех ученых и студентов Достоевского и Соловьева. Владимир Вознюк написал классическую работу над Соловьевым, и его новая книга относится к этой высокой категории ». ―Роберт Луи Джексон, заслуженный профессор славянских языков и литературы Йельского университета

Об авторе

Владимир Вознюк — почетный профессор Университета Западной Новой Англии и научный сотрудник Гарвардского центра исследований России и Евразии имени Дэвиса. Он отредактировал и перевел четыре тома В.Эссе С. Соловьева по широкому кругу тем, включая религию, политику, право, права человека, искусство и эстетику.

smith_PRINT.indd

% PDF-1.7 % 1119 0 объект > эндобдж 1114 0 объект > поток PDF / X-1a: 2001PDF / X-1: 2001FalseAcrobat Distiller 8.1.0 (Windows) Adobe InDesign CS3 (5.0) 2017-12-12T15: 15: 20-05: 002010-12-29T23: 49: 47 + 03: 002017-12-12T15: 15: 20-05: 00приложение / pdf