Н.М.Карамзин — родоначальник русского сентиментализма

Министерство образования и науки Российской Федерации Департамент образования и науки Ханты-мансийского автономного округа – Югры Муниципальное образование Кондинский район Управление образования Муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение Морткинская средняя общеобразовательная школа Районный конкурс электронных презентаций «Литературные юбилеи», посвященный 250-летию Н.М.Карамзина   «Родоначальник русского сентиментализма»

Автор:

Ватаман Александр

учащийся 10 класса

Учитель:

Землякова Н.А

 

Николай Михайлович Карамзин

Российский историк,

писатель,

поэт,

журналист,

почетный

член Петербургской

Академии Наук (1818)

 

«Дал Карамзин покрой иной»

Язык наш был – кафтан тяжелый

И слишком пахнул стариной.

Дал Карамзин покрой иной –

Пускай ворчат себе расколы,

Все приняли его покрой.

Петр Вяземский.

 

«Красота и чувствительность»

«Карамзин преобразовал русский язык, совлекши его с ходуль латинской конструкции и тяжелой славянщины и приблизив к живой, естественной, разговорной речи» В.Г.Белинский

«Красота и чувствительность – вот, что очаровывало в Карамзине»

(Один из

современников

писателя)

 

Начало пути

Хотел писать я много

О том, как человеку

Себя счастливым сделать

И мудрым быть в сей жизни.

Н.М.Карамзин

 

«Что нужно автору?»

«Говорят, что автору нужны талант и знания: острый, проницательный разум, живое воображение… Справедливо, но … ему надобно иметь и доброе, нежное сердце, если он хочет быть другом и любимцем души нашей…

Ты хочешь быть автором: читай историю несчастий рода человеческого – и если сердце твое не обольется кровью, оставь перо…

Но если всему горестному, всему угнетенному открыт

путь во чувствительную грудь твою; если душа твоя может возвыситься до страсти к добру, может питать в себе святое, никакими границами не ограниченное желание всеобщего блага: тогда смело призывай богинь парнасских…»

 

«Русский Стерн»

• Николай Михайлович Карамзин  (1766–1826) –человек, открывший эру русского сентиментализма, выдающийся историк,  историограф , крупнейший русский литератор эпохи сентиментализма, прозванный русским Стерном.
• Карамзин вошёл в историю как великий реформатор русского языка. Его слог лёгок на галльский манер, но вместо прямого заимствования Карамзин обогатил язык словами-кальками, такими, как «впечатление» и «влияние», «влюблённость», «трогательный» и «занимательный».
• Написал два известных произведения, открывших в России эпоху сентиментализма: «Письма русского путешественника» и «Бедная Лиза»

Что такое сентиментализм?

• Сентиментализм — это художественное направление развивающееся в России в конце 18 и нач. 19 в.

Черты сентиментализма:

• Сентиментализм исходит из культа чувства.
• Изображение частной жизни частного человека (т.е. любовь, сердечные, душевные переживания).
• Объект изображения — простой человек.
• Человек понимается как личность. Личностью становится тот, у кого высокие идеальные устремления.
• Пристальное внимание в произведении уделяется внутреннему миру человека.

Первый русский сентименталист

• Человеком, развившим в России сентиментализм, является Карамзин Николай Михайлович. Он стал пионером сентиментализма в русской литературе. Его произведение «Письма русского путешественника» было написано под влиянием сентиментальных романов Ж.-Ж. Руссо. В «Письмах» основное внимание уделяется впечатлениям героя и его чувственному развитию.

В мае 1790 Карамзин отправился в заграничное путешествие, в котором находился до середины июля 1790, посетил Австрию, Швейцарию, Францию, Англию , встречался с

И. Кантом, И. Гете , в Париже был свидетелем событий французской революции. Впечатления от поездки по западноевропейским странам Карамзин изложил в “Письмах русского путешественника” (опубл. в издаваемом им “Московском журнале”, 1791-92г.г.)

«Окно в Европу»

“ Окном в Европу” называли произведение “Письма русского путешественника”.

Они явились первым произведением русской прозы, которое по всему своему строю принадлежало уже новой литературной эпохе, во многом предвосхищая ее важнейшие художественные открытия.

Подобно Петру I, прорубившему «окно в Европу», Карамзин знакомит соотечественников с достопримечательностями Европы: с культурой, историей, природой, обычаями, нравами.

В «Письмах..» автор также рассказывает и европейцам о русской культуре и жизни русского народа.

 

«Письма русского путешественника»

• Записки путешествий были одним из наиболее распространенных жанров литературы сентиментализма во всей Европе. Основная установка всех сентиментальных путешествий – это показ общества и природы сквозь призму личных переживаний автора-путешественника.
• «Письма» Карамзина существенно отличаются от жанрового типа «Путешествия». Карамзин сообщает в своих «Письмах» огромное количество конкретных сведений о культуре, быте, искусстве, людях Запада.
• «Письма» – книга, написанная в значительной части уже в Москве на основании записей, сделанных Карамзиным за границей, и на основании множества использованных им книжных источников.
• Цель произведения: познакомить с Западом русских читателей.

Первый русский сентименталист

В «Московском журнале» были опубликованы принесшие славу Карамзину повести

• «Бедная Лиза»,
• «Письма русского путешественника»
• «Фрол Силин»,
• «Благодетельный человек”,
• «Лиодор».

Эти произведения написаны в духе сентиментализма .

Бедная Лиза

• Сюжет повести заимствован Карамзиным из европейской любовной литературы, однако перенесён на «русскую» почву. Автор намекает, что лично знаком с Эрастом («Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне сию историю и привёл меня к Лизиной могиле») и подчёркивает, что действие происходит именно в Москве и её окрестностях, создавая  иллюзию достоверности . Для русской литературы того времени это было новаторством.
• Первые читатели повести восприняли историю Лизы как реальную трагедию современницы..
• Повесть стала образцом русской сентиментальной литературы
  . В противовес классицизму с его культом разума Карамзин утверждал культ чувств, чувствительности, сострадания. 
• В отличие от произведений классицизма, «Бедная Лиза» лишена морали, дидактизма, назидательности: автор не поучает, а пытается вызвать у читателя сопереживание героям.
• «Бедная Лиза» стала одним из первых русских произведений, которое заканчивается гибелью героини.

«На языке сердца»

Поэзия Карамзина, развившаяся в русле европейского сентиментализма, кардинально отличалась от традиционной поэзии его времени, воспитанной на одах Ломоносова и Державина. Наиболее существенными были следующие отличия:

• Карамзина интересует не внешний, физический мир, а внутренний, духовный мир человека. Его стихи говорят «на языке сердца», а не разума. Объект поэзии Карамзина составляет «простая жизнь», и для её описания он использует простые поэтические формы — бедные рифмы, избегает обилия метафор и других тропов, столь популярных в стихах его предшественников.
• Другое отличие поэтики Карамзина состоит в том, что мир для него принципиально не познаваем, поэт признает наличие разных точек зрения на один и тот же предмет:

Один голос

Страшно в могиле, хладной и темной!

Ветры здесь воют, гробы трясутся,

Белые кости стучат.

Другой голос

Тихо в могиле, мягкой, покойной.

Ветры здесь веют; спящим прохладно;

Травки, цветочки растут.

«Кладбище»(1792)

Последователи Карамзина

• В сентиментальном ключе начинал писать и В.А. Жуковский. Поэт был знаком с Карамзиным, и от него он узнал о новом литературном течении.
  Описания чувств увлекли молодого Жуковского, и он создал свое первое сентиментальное произведение — «Сельское кладбище». Стихотворение стало вольным переводом элегии английского поэта Томаса Грея, но уже здесь Жуковский проявил характерные черты своего творчества. Произведение было напечатано в альманахе «Вестник Европы». 
• Другие русские авторы-сентименталисты были не так известны, а к 1820 году направление и вовсе исчерпало себя.

Творческое наследие

• «Евгений и Юлия», повесть (1789)
• «Письма русского путешественника» (1791-1792)
• «Бедная Лиза», повесть (1792)
• «Наталья, боярская дочь», повесть (1792)
• «Прекрасная царевна и счастливый карла» (1792)
• «Сиерра-Морена», повесть (1793)
• «Остров Борнгольм» (1793)
• «Юлия» (1796)
• «Марфа-посадница, или покорение Новагорода», повесть (1802)
• «Моя исповедь», письмо к издателю журнала (1802)
• «Чувствительный и холодный» (1803)
• «Рыцарь нашего времени» (1803)
• «Осень» () и др

«…и прошлое увековечим»

«Великий День Карамзина»

• Великий день Карамзина Мы, поминая братской тризной, — Что скажем здесь, перед отчизной, На что б откликнулась она? Какой хвалой благоговейной, Каким сочувствием живым Мы этот славный день почтим — Народный праздник и семейный — Какой пошлем тебе привет — Тебе, наш чистый, добрый гений, Средь колебаний и сомнений Многотревожных этих лет — При этой смеси безобразной Бессильной правды, дерзкой лжи, Так ненавистной для души — Высокой и ко благу страстной Души, какой твоя была, Как здесь она еще боролась — Но на призывный Божий голос Неудержимо к цели шла?

Ф. И.Тютчев

«…и прошлое увековечим»

В 1845 году в Симбирске был установлен памятник Николаю Михайловичу. На памятнике вместе с изображением Карамзина мы видим статую музы истории Клио.

«Мы одно любим, одного желаем: любим Отечество, желаем ему благоденствия еще более, нежели славы.»

Н.М.Карамзин (1815)

Источники иллюстраций и текстовой информации

1.images.yandex.ru/yandsearch

2.mali.ru

3.wikipedia.org

4.kostyor.ru

5. forstudents.info

Н.М. Карамзин – основоположник русского сентиментализма. «Бедная Лиза» – онлайн-тренажер для подготовки к ЕНТ, итоговой аттестации и ВОУД

Николай Михайлович Карамзин (1766–1826 гг.) – выдающийся историк, историограф, крупнейший русский литератор эпохи сентиментализма, прозванный «русским Стерном».

Карамзин вошёл в историю как великий реформатор русского языка. Его слог лёгок на галльский манер, но вместо прямого заимствования Карамзин обогатил язык словами-кальками, такими, как «впечатление» и «влияние», «влюблённость», «трогательный» и «занимательный». Именно он ввёл в обиход слова «промышленность», «сосредоточить», «моральный», «эстетический», «эпоха», «сцена», «гармония», «катастрофа», «будущность».

Публикация Карамзиным «Писем русского путешественника» (1791–1792 гг.) открыла в России эпоху сентиментализма.

«Бедная Лиза» (краткое содержание) – сентиментальная повесть Карамзина, написанная в 1792 году.

Сюжет. После смерти отца, «зажиточного поселянина», юная Лиза вынуждена трудиться не покладая рук, чтобы прокормить себя и мать. Весной она продаёт ландыши в Москве и там знакомится с молодым дворянином Эрастом, который влюбляется в неё и готов даже ради своей любви оставить свет. Влюблённые проводят вместе все вечера, разделяют постель. Однако с потерей невинности Лиза потеряла для Эраста и свою притягательность. Однажды он сообщает, что должен вместе с полком выступить в поход, и им придётся расстаться. Спустя несколько дней Эраст уезжает.

Проходит несколько месяцев. Лиза, оказавшись в Москве, случайно видит Эраста в великолепной карете и узнаёт, что он помолвлен (он проиграл в карты своё имение и теперь вынужден жениться на богатой вдове). В отчаянии Лиза бросается в озеро.

Художественное своеобразие. Сюжет повести заимствован Карамзиным из европейской любовной литературы, однако перенесён на «русскую» почву. Автор намекает, что лично знаком с Эрастом («Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне сию историю и привёл меня к Лизиной могиле») и подчёркивает, что действие происходит именно в Москве и её окрестностях, описывает, например, Симонов и Данилов монастыри, Воробьёвы горы, создавая иллюзию достоверности. Для русской литературы того времени это было новаторством: обычно действие произведений разворачивалось «в одном городе».

Первые читатели повести восприняли историю Лизы как реальную трагедию современницы – не случайно пруд под стенами Симонова монастыря получил название Лизина пруда, а судьба героини Карамзина – массу подражаний.

Однако, несмотря на кажущееся правдоподобие, мир, изображённый в повести, идилличен: крестьянка Лиза и её мать обладают утончённостью чувств и восприятия, их речь грамотна, литературна и ничем не отличается от речи дворянина Эраста. Жизнь бедных поселян напоминает пастораль.

Повесть стала образцом русской сентиментальной литературы. В противовес классицизму с его культом разума Карамзин утверждал культ чувств, чувствительности, сострадания: «Ах! Я люблю те предметы, которые трогают моё сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби!». Герои важны прежде всего способностью любить, отдаваться чувствам. Сословного конфликта в повести нет: Карамзин в равной степени сочувствует и Эрасту, и Лизе. Кроме того, в отличие от произведений классицизма, «Бедная Лиза» лишена морали, дидактизма, назидательности: автор не поучает, а пытается вызвать у читателя сопереживание героям.

Повесть отличает и «гладкий» язык: Карамзин отказался от старославянизмов, высокопарности, что сделало произведение лёгким для чтения.

Сентиментализм до Юма | Просвещение симпатии: справедливость и моральные чувства в восемнадцатом веке и сегодня

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicПросвещение симпатии: справедливость и нравственные чувства в восемнадцатом веке и сегодняПолитическая теорияКнигиЖурналы Мобильный телефон Введите поисковый запрос

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicПросвещение симпатии: справедливость и нравственные чувства в восемнадцатом веке и сегодняПолитическая теорияКнигиЖурналы Введите поисковый запрос

Расширенный поиск

• Иконка Цитировать Цитировать

• Разрешения

• Делиться
  • Твиттер
  • Подробнее

Укажите

Фрейзер, Майкл Л. , «Сентиментализм до Юма», Просвещение симпатии: справедливость и нравственные чувства в восемнадцатом веке и сегодня (2010; онлайн-издание, Oxford Academic, 1 сентября 2010 г.), https://doi .org/10.1093/acprof:oso/9780195390667.003.0001, по состоянию на 20 февраля 2023 г.

Выберите формат Выберите format.ris (Mendeley, Papers, Zotero).enw (EndNote).bibtex (BibTex).txt (Medlars, RefWorks)

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicПросвещение симпатии: справедливость и нравственные чувства в восемнадцатом веке и сегодняПолитическая теорияКнигиЖурналы Мобильный телефон Введите поисковый запрос

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicПросвещение симпатии: справедливость и нравственные чувства в восемнадцатом веке и сегодняПолитическая теорияКнигиЖурналы Введите поисковый запрос

Расширенный поиск

Abstract

Эта глава представляет собой обзор работ трех британских философов первой половины восемнадцатого века, чьи работы оказали наибольшее влияние на более поздних сентименталистов: Фрэнсиса Хатчесона, епископа Джозефа Батлера и Энтони Эшли Купера. , третий граф Шефтсбери. Хотя все трое внесли важный вклад в аргумент о том, что справедливость и добродетель не могут быть продуктами одного только разума, в этой главе эти авторы рассматриваются прежде всего в той мере, в какой они представили проблемы, которые Юму, Смиту и Гердеру пришлось решать в своих трудах. Первым из этих вызовов была потребность в независимой сентиментальной этике, то есть такой, которая не полагается на религию или метафизику для установления нормативного авторитета наших моральных чувств. Вторая задача состоит в том, чтобы объяснить, как наши моральные чувства могут привести нас к чувству справедливости, которое может быть реализовано в политических институтах, управляемых законом.

Ключевые слова: Фрэнсис Хатчесон, Джозеф Батлер, Энтони Эшли Купер, Третий Ранний из Шефтсбери, Томас Гоббс, Бернард Мандевиль, стоицизм, религия, метафизика, справедливость, нравственное чувство Фрэнсис Хатчесон, Джозеф Батлер, Энтони Эшли Купер, Третий Ранний из Шефтсбери, Томас Гоббс, Бернард Мандевиль, стоицизм, религия, метафизика, справедливость, нравственное чувство

Предмет

Политическая теория

В настоящее время у вас нет доступа к этой главе.

Войти

Получить помощь с доступом

Получить помощь с доступом

Доступ для учреждений

Доступ к контенту в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок. Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту одним из следующих способов:

Доступ на основе IP

Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с IP-аутентификацией.

Войдите через свое учреждение

Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения. Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.

1. Нажмите Войти через свое учреждение.
2. Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа.
3. При посещении сайта учреждения используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
4. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.

Войти с помощью читательского билета

Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.

Члены общества

Доступ члена общества к журналу достигается одним из следующих способов:

Войти через сайт сообщества

Многие общества предлагают единый вход между веб-сайтом общества и Oxford Academic. Если вы видите «Войти через сайт сообщества» на панели входа в журнале:

1. Щелкните Войти через сайт сообщества.
2. При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
3. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.

Вход через личный кабинет

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам. См. ниже.

Личный кабинет

Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.

Просмотр учетных записей, вошедших в систему

Щелкните значок учетной записи в правом верхнем углу, чтобы:

• Просмотр вашей личной учетной записи и доступ к функциям управления учетной записью.
• Просмотр институциональных учетных записей, предоставляющих доступ.

Выполнен вход, но нет доступа к содержимому

Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.

Ведение счетов организаций

Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т. д.

Покупка

Наши книги можно приобрести по подписке или приобрести в библиотеках и учреждениях.

Информация о покупке

Этический сентиментализм: новые перспективы | Отзывы | Notre Dame Philosophical Reviews

В этом сборнике собраны статьи, посвященные различным аспектам сентиментализма. Основная идея сентиментализма состоит в том, что мораль коренится в эмоциях. В своей самой бескомпромиссной форме он утверждает, что моральная метафизика, моральная мысль и моральная эпистемология так или иначе основаны на эмоциях. Однако среди сентименталистов детали значительно различаются. В этом томе, например, Джесси Принц защищает мнение о том, что моральные суждения конституируются эмоциями, но тем не менее они стремятся к своего рода общности. Сентиментализм Принца, вдохновленный непосредственно Юмом, контрастирует с неосентиментализмом, принятым здесь, среди прочих, Джастином Д’Армсом и Дэниелом Джейкобсоном. Неосентиментализм — это точка зрения, согласно которой моральные суждения сами по себе не эмоциональны, а являются эмоциональными.0034 о эмоциях, а именно о том, что заслуживает определенных эмоциональных реакций. В целом для сборника характерно то, что его авторы поддерживают очень разные взгляды, даже если каждый из них так или иначе настроен оптимистично в отношении сентиментализма.

На самом деле, вопроса , рассматриваемых в главах, очень разнообразны, а связи между ними часто весьма абстрактны. Некоторые статьи вмешиваются в текущие дебаты, в том числе об эволюционном развенчании (Карл Шафер), эмоциональной феноменологии (Терри Хорган и Марк Тиммонс) и расслабленном реализме (Саймон Блэкберн). Читатели также найдут пару статей о реактивных установках (Антти Кауппинен и Мишель Мейсон) и три статьи об эмпатии (Реми Дебес, Карстен Штубер и Дайана Титдженс Мейерс). Некоторые авторы обращаются к деятелям истории философии, чтобы осветить положения, которые не получили широкого признания (например, увлекательный вклад Дэвида Вонга о Мэн-цзы и Сюнь-цзы и не менее превосходная статья Рейлтона о Юме). Тем не менее, отсутствие плотной связности тома не является проблемой; это функция растущего разнообразия проектов, которые можно назвать «сентименталистскими». Читатели, которые присмотрятся, однако, увидят вопрос, скрытый во многих статьях: как сочетать эмпирически обоснованную, ориентированную на эмоции моральную психологию с очевидной объективностью и нормативностью этики.

Редакторы, Дебес и Штюбер, предлагают краткое введение, в котором делается попытка представить основные идеи сентиментализма и объяснить его появление в 17-м и 18-м веках. По их мнению, сентиментализм частично возникает из-за критики «Басни о пчелах» Бернарда Мандевиля . По Мандевилю, нет вечных нравственных истин, нет и подлинной нравственной мотивации. Фрэнсис Хатчесон, Дэвид Юм и Адам Смит были в равной степени неудовлетворены платоновской картиной моральной реальности. Но в отличие от Мандевиля они считали, что подлинная моральная мотивация возможна. Например, Хатчесон апеллировал к доброжелательности, в то время как Юм и Смит полагались на сочувствие, или то, что мы сегодня называем «эмпатией». Сентименталисты использовали глубокое увлечение моральной психологией, чтобы представить картину объективности морали — то, как моральный дискурс кажется нерелятивистским. Такие идеи, как «общая точка зрения» Юма, играют важную роль в таких объяснениях. Сентименталисты также пытались объяснить нормативность морали, хотя, как отмечают Дебес и Штюбер, ответы ранних сентименталистов здесь трудно определить. Для современных сентименталистов важно восполнить этот пробел.

В целом знакомство прошло успешно. Особенно полезно представить сентиментальный проект как ответ Мандевилю. Типично видеть, что сентименталистов противопоставляют только рационалистам, таким как Сэмюэл Кларк и Джон Балгай, которые считали моральные истины аналогами вечных истин математики. Этот последний подход к объяснению сентиментализма может привести к увековечиванию стереотипа о том, что Хатчесон, Юм и другие сентименталисты подрывают мораль. Но выдвижение на передний план сентиментальной реакции на Мандевиля иллюстрирует их оптимистическую позицию по отношению к человеческой природе и то, как они видят мораль, возникающую из этой картины. Одна немного неуклюжая черта введения, однако, состоит в том, что «Прежде всего этические сентименталисты объединены убеждением в «призывающей к ответу» природе (по крайней мере, некоторых) этических понятий и суждений» (1). Этот критерий, возможно, исключает любого, кто верит, что моральная реальность существует независимо от наших страстей. И все же Энтони Эшли Купер (Шефтсбери), которого часто называют первым сентименталистом, поступает именно так, по крайней мере, в одной интерпретации. Согласно этой линии, Шефтсбери является сентименталистом прежде всего из-за его моральной эпистемологии, которая берет определенные страсти за основу морального знания (см. Irwin 2008, 353-371). В общем, мне кажется, что попытки отдать предпочтение сентиментализму в одних областях философии, но не в других, потенциально могут ввести в заблуждение и в любом случае не нужны.

В продолжение вопроса о том, как концептуализировать сентиментализм, вступительная статья Майкла Л. Фрейзера «Междисциплинарность перед дисциплинами: сентиментализм и наука о человеке» является одной из жемчужин тома. И рационалисты, и сентименталисты хотят объяснить, насколько хорошо сочетаются человеческая природа и мораль. Рационалистический подход начинается с природы морали, а затем , а затем исследует, в какой степени человеческая природа и история согласуются с моралью. Сентиментальный подход совершенно иной. Здесь Фрейзер берет Дж.Г. Гердер как один из его маловероятных, но в конечном итоге неотразимых главных героев. По Гердеру, сентименталисты должны заниматься не только наукой, как это характерно для ее нынешних защитников, но и историей. Этот «социально-психологический» подход в значительной степени представляет собой «путь, не принятый в современной науке» (28). Фрейзер прав в том, что англо-американские сентименталисты как коллектив должны более глубоко взаимодействовать с различными культурами и историей. Это особенно верно, если сентименталисты согласны с Фрэзером и Гердером в том, что такой подход оправдан практически а не только теоретически. Как выразился Фрейзер, для сентименталиста «жизнь коротка, а человеческие потребности неотложны» (25). Таким образом, обращаясь к Гердеру, мы поднимаем важные вопросы о пункте философской этики. Внимательные читатели найдут похожие, хотя и немного отличающиеся темы в статье Саймона Блэкберна «Моральная эпистемология для сентиментализма». Блэкберн утверждает, что сентиментализм лучше, чем популярный в настоящее время реалистический взгляд («расслабленный» реализм), объясняет, почему этика важна для нас.

Следует, однако, отметить, что в томе упущена основная традиция (что почти неизбежно в сборнике среднего размера): Франц Брентано, Алексиус Мейнонг и Макс Шелер являются ключевыми фигурами в истории сентиментализма и философии. эмоций, каждый из которых отстаивает уникальные и важные позиции. (Тем не менее, можно найти отголоски Брентано среди авторов, поддерживающих правильное отношение к ценности.) Возьмем, к примеру, Шелера. Он утверждает, что определенные аффективные переживания раскрывают объективные, независимые от эмоций ценности и что моральное исследование является априорным предприятием. По Шелеру, «ценности не могут быть созданы или уничтожены» и «они существуют независимо от организации всех существ, наделенных духом» (19).73, 261). Шелер, как и Шефтсбери в одной интерпретации, принимает сентиментальную эпистемологию, но не сентиментальную теорию ценности. Сторонниками этой точки зрения сегодня являются, в частности, Грэм Одди (2005) и я (2017).

Те, кто интересуется более «шафтсбюрейским» сентиментализмом, скорее всего, сочтут важным вклад Хоргана и Тиммонса (а также статью Д’Армса и Джейкобсона, обсуждаемую ниже). Хорган и Тиммонс поднимают вопрос о том, что мы можем узнать из самоанализа о природе сентиментальных переживаний. Их феноменологическое исследование здесь невероятно тщательно, различая разные формы интроспективного обоснования природы своего опыта. Во-первых, познание собственных переживаний начинается с пристального внимания к самому переживанию. Но феноменологические утверждения также могут быть обоснованы абдуктивно; лучшим объяснением того, почему чей-то опыт имеет какую-то особенность, может быть то, что он также имеет какую-то дополнительную особенность. Они утверждают, что интроспективное исследование эмоционального опыта показывает, что такие переживания имеют нормативный характер, который, как они выразились, имеет «объективное ощущение» (106). Но в то время как некоторые философы хотят сказать, что это указывает на то, что эмоциональные переживания претендуют на то, чтобы представлять независимые от разума моральные свойства, они утверждают, что это можно объяснить способами, которые не подразумевают никакой реалистической цели. Этот аргумент не направлен на подрыв шафтесбуровской разновидности сентиментализма, но если он верен, это будет означать, что моральная психология прямо не поддерживает эту точку зрения; моральная психология была бы нейтральной в вопросе о том, включают ли эмоции проявления объективных моральных свойств.

Как я упоминал выше, в томе есть пара статей о реактивных установках, обе очень хорошие. В «Реактивных установках и вторичном обращении» Мейсон намеревается защищать единую концепцию реактивных установок. К таким установкам относятся негодование, негодование, раскаяние, благодарность и прощение, среди прочего, которые отличаются тем, что они ориентированы на агента, а не на пропозицию. Традиционно в литературе основное внимание уделялось негативным реактивным настроениям. Р. Джей Уоллес и Стивен Дарволл утверждают, что такие чувства, как негодование и негодование, призваны регистрировать убедительные моральные причины и предъявить требование целевому агенту. Мейсон видит ценность в этом анализе, но замечает, что он упускает из виду благодарность, прощение и другие отношения, которые не выдвигают деонтических требований. По Мейсону, реактивные установки как класс объединяет то, что они призывают цель соответствовать некоему идеалу, основанному на отношениях между агентами. Например, сестра может испытывать благодарность к обычно забывчивому брату, который посылает ей поздравительную открытку и цветы. Ему удалось соответствовать идеалу их братских отношений, но это неправда, что он выполнил требование. В целом Мейсон убедительно определяет важное концептуальное пространство между чувствами третьего лица (например, восхищением красивой картиной) и императивными, деонтическими чувствами (например, гневом на кого-то за ложь).0003

Книга Кауппинена «Сентиментализм, заслуживающий порицания и неправомерность» также посвящена реактивным установкам, но посвящена совершенно другому вопросу. Он рассматривает перспективы амбициозного сентиментализма. Одно дело утверждать, скажем, что x достойно восхищения только в том случае, если уместно восхищаться x . Но гораздо менее ясно, что неправильность (или допустимость и т. д.) может быть проанализирована с точки зрения какой-либо подходящей эмоции. Самые известные попытки сделать это апеллируют к обвинению: действие неправильно только в том случае, если уместно обвинить актера. Но беда в том, что человека можно порицать за дозволенное. Например, в вариации базового сценария с тележкой прохожий отклоняет тележку от пятерки к единице, что допустимо, но мы добавляем следующий поворот: он делает это отчасти потому, что имеет обиду на одну . Их плохое качество воли делает их достойными порицания, даже если акт отвлечения допустим. Умное решение этой загадки, предложенное Кауппиненом, состоит в том, чтобы отрицать, что неправильность связана с фактическим качеством воли действующего лица. Идея состоит в том, что действие допустимо, если агент, рациональный и знающий всю соответствующую информацию мог безукоризненно совершить действие. Но если невозможно совершить действие безукоризненно, то поступок неправильный. Хотя эта косвенная связь «вина-неправота» более сложна, она позволяет сентиментальным совместителям сочетать свою теорию с возможностью виновных агентов, несмотря на то, что они делают то, что допустимо с этической точки зрения.

Еще одна группа статей посвящена эмпатии. Здесь выделяется работа Мейерс «Скромный феминистский сентиментализм: сочувствие и моральное понимание через социальные различия». Она фокусируется на проблема различия , которая является эпистемологическим вызовом, присущим феминизму. Традиционная цель феминизма — добиться солидарности в противостоянии угнетению. Но женщины, находящиеся в другом положении в отношении расы, класса, сексуальности и других маркеров угнетения, имеют совершенно иной опыт, что затрудняет достижение солидарности. Как резюмирует Мейерс, Одре Лорд отлично иллюстрирует это в своей защите пропасти, существующей между афроамериканскими женщинами и белыми феминистками из среднего класса, и в своем гневе на тенденцию последних смешивать всех женщин в одну кучу. Мейерс утверждает, что «эмпатия является условием возможности солидарности между разными женщинами» (211). Это заманчивый аргумент, поскольку эмпатия кажется источником понимания психологии других; но это также трудный аргумент, поскольку эмпатия, кажется, работает лучше в той мере, в какой мы уже похожи на тех, кому мы пытаемся сопереживать.

Для Мейерса эмпатия — это творческое упражнение, которое пытается понять другого человека с точки зрения первого лица. В частности, это включает в себя попытку воспроизвести чужой «субъективный опыт, включая его когнитивные, аффективные, телесные и желаемые измерения» (221). Он не является морально нейтральным. Хладнокровные охотники за головами могут «сочувствовать» тем, на кого они охотятся, но они не сопереживают в полном смысле этого слова. Для Мейерса эмпатия предполагает видение человечности другого. Но до 9-ки дело не доходит.0034 желание действовать от их имени. Эмпатия полезна тем, что может быть способом испытать ценности, которые трудно распознать, думая о ком-то от третьего лица. Такие усилия могут вызвать «моральные сомнения и пересмотр» (223) прежних моральных предположений.

Мейерс приводит веские доводы в пользу переворачивания с ног на голову теории Салли Шольц об отношениях между солидарностью и сопереживанием. В то время как Шольц утверждает, что эмпатия вытекает из солидарности , Мейерс убедительно доказывает, что это .0034 предварительное условие солидарности. Это потому, что нам нужно больше, чем вежливость и уважение, чтобы достичь подлинной солидарности. Она также проделывает замечательную работу, парируя возражения Питера Голди и Принца против эмпатии. Один ход, который она делает здесь, структурно подобен ее ответу Шольцу: в то время как Принц утверждает, что сочувствие не зависит от эмпатии, Мейерс утверждает, что сочувствие, особенно при различиях, требует эмпатии для инициации. В конце концов, Мейерс помещает эмпатию в центр важной моральной связи, и я надеюсь, что ее основные утверждения получат внимание в будущем.

Книга Дебеса «Власть эмпатии (или как обосновать сентиментализм)» направлена ​​на то, чтобы осветить то, что он называет эмпатическими суждениями . Когда мы слушаем историю другого человека, мы можем чувствовать то же, что и он, и по тем же причинам. Когда это происходит, чужие эмоции не просто становятся для нас понятными , но мы фактически приходим к принятию их причин как наших (176). Мы не можем безоговорочно одобрять эмоциональную реакцию — возможно, человек действительно не должен были в ярости только потому, что их парковочное место было украдено. Но и их эмоциональную реакцию мы не можем однозначно осудить, ибо мы одинаково эмоционально поглощены одним и тем же повествованием. Такие эмпатические суждения включают в себя слабую форму одобрения, которая освобождает жертву от вины, но не обязательно оправдывает то, что она сделала (178). Кроме того, Дебес предлагает интригующий аргумент, согласно которому такие упражнения предполагают наличие у людей аффективных достоинств 9.0035 : быть личностью — это функция не только рационального агента, но и аффективного агента (190). У каждого из нас есть уникальные эмоциональные взгляды, которые требуют уважения от других. Уважение эмоционального достоинства других включает такие усилия по сопереживанию (188).

Вклад Дебеса является провокационным, но стоит отметить, что наличие прочной конститутивной связи между эмпатией и определенным видом одобрения или санкции может зависеть от фоновых обязательств относительно природы эмоций. Согласно Дебесу, сопереживая на основе нарративного объяснения, мы принимаем причины рассказчика чувствовать себя «в некотором смысле «нашими».0034 Потому что мы испытываем одни и те же эмоции на одних и тех же основаниях «(176). Но если эмоции не являются преднамеренными, как утверждают некоторые, то непонятно, почему эмпатия предполагает любые оценочные обязательства, даже слабого рода … Но предположим, что эмоции действительно включают оценку. В настоящее время распространено мнение, что эмоции родственны нормативным 90 34 восприятиям 90 035. Но теории восприятия часто мотивируются мыслью о том, что мы часто полностью отрицаем свои эмоции (так называемые непокорные эмоции). не соответствуют точке зрения Дебеса о том, что «в силу сочувствия вам конститутивно дают некоторое нормативное пространство для моего объяснения того, что я чувствую» (175, курсив мой). Таким образом, мне кажется, что аргумент Дебеса работает лучше всего, учитывая взгляд — не популярный сегодня — на то, что эмоции конститутивно включают ( или просто являются) типом нормативного суждения, при котором мы довольно серьезно относимся к ярлыку эмпатическое суждение . Может возникнуть соблазн сказать, что эмпатия вызывает только эмпатические суждения. в какой мере эта статья имеет отношение к эмпатии, в отличие от суждений с определенным, более слабым нормативным содержанием.Таким образом, мне кажется, что более глубокое обращение к философии эмоций могло бы помочь прояснить интересные рассуждения Дебеса.

Это замечание о значении философии эмоций подводит нас к заключительной статье. В «Где сентиментализм? О страхе, ужасе и опасности» Д’Армс и Джейкобсон отвечают на свой главный вопрос призывом к более глубокому изучению философии эмоций, включая философию конкретных эмоций. По их мнению, очень важно, должны ли наши эмоции (или соответствующие эмоциональные концепции) анализироваться с точки зрения ценностей. Если страх, скажем, анализируется в терминах суждения или восприятия его объекта как опасного, и если опасность является несентиментальной ценностью, то мы можем беспокоиться, что сентиментальные ценности, такие как страх, не имеют большого значения. В конечном итоге они утверждают, что мы не можем охарактеризовать такие понятия, как опасность, без ссылки на соответствующий страх, несмотря на то, как вещи могут казаться на первый взгляд.