«Идиот» отзывы и рецензии читателей на книгу📖автора Федора Достоевского, рейтинг книги — MyBook.
Что выбрать
Библиотека
Подписка
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
📖Книги
🎧Аудиокниги
👌Бесплатные книги
🔥Новинки
❤️Топ книг
🎙Топ аудиокниг
🎙Загрузи свой подкаст
- Главная
- Русская классика
- ⭐️Федор Достоевский
- 📚Идиот
- Отзывы на книгу
отзывов и рецензий на книгу
romashka_b
Здравствуйте! Меня зовут Наташа, мне 30 лет и я Идиот.
Много лет я боялась русской классической литературы. Подавляющее большинство писателей просто не существовали для меня, а Толстой и Достоевский дико пугали. До такой степени, что я начала демонизировать их произведения — я ничего не пойму, это для другого уровня развития и восприятия, это для особо вдумчивых и сосредоточенных, а я что, кто я такая пред ними.
Решительно замахнувшись на Льва Николаевича, я больно получила по носу. Это напугало меня дополнительно, но нельзя жить без Достоевского в этом мире и я пристроилась с “Идиотом” в очередной тур Долгостроя.
Что я могу вам сказать…
Вероятно, моя книгожизнь до Достоевского и после него — это будут две разные жизни.
Вероятно, таких удивительных людей я больше не встречу у других авторов — даже отрицательные персонажи не совсем черные, они все, каждая второстепенная букашка, имеют Мотивы, Мысли, Чувства. Кто-то вызывает раздражение, кто-то требует участия — но никто из них не похож на картонную декорацию.
Вероятно, Достоевский — самый перечитываемый писатель. С первого раза я уяснила сюжет, но сколько там сказано личного от самого автора! Он словно приглашает к разговору на самые разные темы и, хотя собеседник он многословный и увлекающийся, мне было бы с ним интересно.
Вероятно, зря я столько лет боялась Фёдора Михайловича и отказывала себе в таком замечательном удовольствии. Говорю же, Идиот.
13 мая 2013
LiveLib
Поделиться
svetaVRN
Оценил книгу
Рыцарь бедный…
Я так долго решалась написать рецензию на мою самую любимую книгу, которая всегда вызывает у меня бурю эмоций, ТАК ОНА ХОРОША! Помню, как читала «Идиота» впервые, как была потрясена, как не могла заснуть ночью, как перечитывала некоторые моменты по несколько раз. Я полюбила героев этой книги всей душой, а особенно, конечно, князя.
Достоевский считал, что эта задача безмерна, и потому все писатели всегда перед нею пасовали. По его мнению из прекрасных лиц в литературе стоит всего законченное Дон–Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон, а потому Достоевский специально наделил своего героя болезнью, которая должна была бы внушать неприязнь. Этот момент очень важен не только тем, что на душевном здоровье героя завязана интрига романа, но и тем, что болезнь нисколько не отталкивает от князя… Он воплощение добра, бескорыстия, честности, и часто именно за это его и называли «идиотом», но почти каждый чувствовал в нем человека в высшей степени прекрасного! Аглая: «…здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили!»
Ипполит: «Стойте так, я буду смотреть. Я с Человеком прощусь»
Елизавета Прокофьевна: «Я вижу, что вы добрейший молодой человек»
Настасья Филипповна: «Прощай, князь, в первый раз человека видела!»
Князь деликатен в высшей степени, встретившись со злобою, он не возмущен ею, а стыдится за человека и не боится быть смешным:
«… быть смешным даже иногда хорошо, да и лучше: скорее простить можно друг другу, скорее и смириться…»
Князю особенно свойственна жалость.
В Швейцарии он из жалостью к Мари смог достучаться до чувств детей, чем осчастливил бедную девушку перед смертью и был счастлив сам. Весь роман его с Настасьею Филипповною это проявление жалости.
«Я ее не любовью люблю, а жалостью»
Лев Николаевич пытался помочь окружающим его людям, вылечить их души своей добротой и проницательностью… Всякое слово имело для него особый смысл:
Чpез час, возвращаясь в гостиницу, наткнулся на бабу с грудным ребенком. Баба еще молодая, ребенку недель шесть будет. Ребенок ей и улыбнулся, по наблюдению ее, в первый раз от своего рождения. Смотрю, она так набожно-набожно вдруг перекрестилась. «Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь тогда всё расспрашивал). «А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится». Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге как о нашем родном отце и о радости бога на человека, как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!
Достоевскому удался замысел об идеальном человеке — каждое слово, каждое движение героя строго обдумано и глубоко прочувствовано.
Федор Михайлович от имени князя описал многое, что в свое время было пережито им самим: чувства вызванные картиной «Мертвый Христос», ощущения осужденного на казнь человека — может именно поэтому эти эпизоды так трогают сердце!
“Что если бы не умирать! Что если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!”
Жаль, что князь не оказался среди людей менее гордых, несчастливых, обиженных. Жаль, что он не смог помочь всем, кому хотел. Жаль, что его сердце и душа не выдержали страшного напряжения. Жаль, что все так закончилось…
А завершить свою путанную эмоциональную рецензию я хотела бы стихотворением Пушкина, которое упоминается в этой необыкновенной книге и как нельзя лучше подходит нашему герою:
Жил на свете рыцарь бедный
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
Он имел одно виденье,
Непостижное уму, —
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.
С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
Он до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.
Он себе на шею четки
Вместо шарфа навязал,
И с лица стальной решетки
Ни пред кем не подымал,
Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
Начертал он на щите.
И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам,
Lumen coeli, sancta Rosa!
Восклицал он дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман…
Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он, строго заключен,
Всё безмолвный, всё печальный,
Как безумец умер он…
24 июля 2012
LiveLib
Поделиться
olastr
Оценил книгу
Тот вечер, когда я засел за Достоевского, был величайшим событием моей жизни, более важным, чем первая любовь.
Генри Миллер «Тропик Козерога»
Вот тут мы с Генри Миллером совпали, Достоевский у меня, действительно, был вместо первой любви: маленький провинциальный городок, весна, томление, девушка под кустом сирени читает книгу, кусает губы. Да и как не кусать, когда там Настасья Филипповна –
Не знаю, в который раз я перечитывала «Идиота», все сюжетные ходы давно выучены наизусть, но это не снимает напряжения, не может быть скуки при такой игре страстей и смыслов. Творчеству Достоевского, в принципе, свойственна двойственность, но в «Идиоте» она является самой сутью этого романа – здесь все дихотомично и находится в противостоянии.
Любопытно, но Настасья Филипповна и Аглая – по сути одна и та же женщина, только находящаяся в разных обстоятельствах. Для кого-то это может показаться парадоксом, но я, по крайней мере, не вижу большой разницы в характерах, хотя одна при этом ангел, а другая – демон. А если поменять их жизненными обстоятельствами, не получится ли все с точностью до наоборот? Да, Аглая чиста и ищет себе муку, Настасья Филипповна изломана и не может от своей муки освободиться, а темперамент – тот же, и обе прекрасны. Когда они стоят друг напротив друга – это зеркало, которое каждой хочется разбить, не удивительно, что князь смешался. Мне кажется, что для Достоевского они обе – женщина вообще, та
Про пару князь Мышкин и Рогожин сказать можно много, но всего не выскажешь. Если в двух словах: враги и братья. Если еще пару слов добавить: юродивый и зверь. Если пойти дальше: дух и тело. А если подняться на самый высокий уровень: Иисус и Дьявол. Я именно в этот раз обратила внимание на вездесущесть Рогожина. Эти глаза, сверкающие в толпе, эта стоящая за углом фигура, эти внезапные появления. Он ведь не только для князя Мышкина становится кошмаром. Ипполит видит его у себя в темноте комнаты: «Вы приходили ко мне и сидели молча у меня на стуле, у окна, целый час; больше; в первом и во втором часу пополуночи; вы потом встали и ушли в третьем часу… Это были вы, вы! Зачем вы пугали меня, зачем вы приходили мучить меня, — не понимаю, но это были вы!» Согласитесь, это больше, чем просто купчик буйного нрава? У меня здесь возникает параллель с «Братьями Карамазовыми», с той сценой, когда черт приходит к Ивану. И Настасью Филипповну к Рогожину тянет, как в омут. Это ее искушение и погибель.
Но у погибели есть противовес: князь-идиот. Несколько раз в романе возникает образ Христа, снятого с креста на картине Гольбейна, копия с которой висит у Рогожина в кабинете. «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!» — восклицает князь Мышкин. Этот Христос каким-то образом привязывается к князю. Юродивый, Иисусик… А вы в Бога веруете, господа? Не в того, который во славе, а в того, который лежит с посиневшим мертвым лицом? А послушаете вы его, если он явится в вашу гостиную, будет говорить несалонные вещи, размахивать руками и под конец ринется на пол с «диким криком «духа, сотрясшего и повергшего»»? Нет, помилуйте, это же дурной тон. И все эти странные идеи тоже. Невозможно. И получается, что лишь один Рогожин, брат названный и враг кровный, способен понять и полюбить в ненависти. И оба обречены. Потому что оба «по ту сторону добра и зла», оба не вписываются в рамки приличного, только отклонения у них в разные стороны. В этом весь Достоевский: он от пошлой по сути историйки (но не без пикантности), приходит к вечному противостоянию, которое нельзя ни разрешить, ни нарушить, иначе все полетит в тартарары.
Ну разве что когда-нибудь, после судной трубы… Или нет? А это уже вопрос не романный.
6 октября 2012
LiveLib
Поделиться
Shishkodryomov
Оценил книгу
Простейшая ситуация — приехать за наследством в Россию из-за границы. В общем, деньги получить. Получил и уехал обратно. И все? Куда там. Это же Достоевский. Ибо «кто от земли своей отказался, тот и от веры своей отказался». Правда, «Россия» — это для него почему-то в основном местные женщины. Два обстоятельства, оставившие неизгладимый след в жизни Достоевского, а равно и князя Мышкина, это неудавшаяся казнь плюс годы ссылки и эпилепсия. Эпилептик — барометр общества. Его припадки — показатель того, что что-то идет не так. Пошел град летом — знай, общество, ты двигаешься в смысловой тупик. Эпилептик чувствует на себе давление общества, все его существо сконцентрировано на каждом дне и при этом он совсем не борец. У него нет инструментов, традиционных для выживания, будь то воля или предприимчивость.
Ему только дано все видеть и понимать, не теряя при этом человеческого облика. Память, которой частично лишен эпилептик, позволяет ему не помнить основного жизненного дерьма, поэтому он сохраняет некоторую первозданность. Как ребенок, которому еще нечего помнить или какая-нибудь старушка «божий одуванчик», которая уже ничего не помнит.
Компания очаровательных уродов в большинстве произведений Достоевского хорошо оттеняет главного героя. В «Идиоте» особенно, потому что Мышкин и так белая ворона, но на фоне остальных он выглядит белым страусом. Нежная картина — ангел и скотины. Весь ужас в том, что написано-то это все самим Достоевским и видно, что всех своих героев он действительно любит. И, что еще более ужасающе, понимает. О темных тайниках души автора, несмотря на многочисленные толстенькие тома его произведений, можно только догадываться. Личность автора всегда заслонена всепоглощающей любовью к каждой твари земной и болезненной набожностью. Фраза «теряю веру» тому подтверждение.
На то и вера, чтобы быть фанатичной. А кто страшится ее потерять — тот сам ее для себя придумал. С придуманной верой жить куда более сложнее. Анализировать все это удается с трудом, так как сама натура довольно противоречива и слишком мнительна, а личность находится в подвале под семью замками. Вскрыв эти семь замков («Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Село Степанчиково» и т.д.), можно как-то с помощью ощущений прочувствовать что-то по-настоящему темное в «Подростке».
С течением времени произведение стало родным, герои старыми друзьями, но восприятие каждый раз новое. Обнаружил такие места в «Идиоте», о которых и не подозревал. Например, критику Достоевским людей обыкновенных, пользующихся всю жизнь результатами чужой творческой деятельности. Насколько актуальная и глубокая мысль. Мужские образы у Достоевского всегда были убийственны. Они все у него вздыхают, страдают и топчутся. Видимо, именно так автору и видится загадочная русская душа. Чем так провинился генерал Епанчин в своих предыдущих жизнях, что бог наградил его тремя дочерьми? Впрочем, он не один такой мученик, достаточно вспомнить папашу Беннета или Джеральда ОХара.
Но выдавать Аглаю за князя я бы не рискнул изначально по причине родственных отношений в совокупности с явными признаками вырождения. Рецепт поведения для мошенника с князьями Мышкиными довольно прост — повинись во всех грехах, выставь себя мучеником, пострадай и укажи номер счета. Ну, или замуж — в зависимости от пола и пристрастий. Где бы их еще найти, этих князей. Сколько инициативных групп, целых сообществ сидят и ждут очередного князя Мышкина, чтобы быстренько помочь ему избавиться от нечаянных богатств.
Трагический финал закономерен и подтверждает то, что места для Мышкиных в нашем обществе нет. Что в отношениях с Настасьями Филипповнами не нужно ждать момента, когда у тебя поедет шифер, а гнать их сразу же босиком на мороз. Что идиотизм в этом мире где угодно, но только не там, где честность, дружелюбие и отсутствие меркантильных замыслов. Есть ли такое место сейчас? В литературе есть.
5 сентября 2013
LiveLib
Поделиться
JewelJul
Оценил книгу
Милая моя Н.
,
Пишу тебе нынче о прочитанном, как ты и просила. Помнится, ты все уговаривала меня, милая моя Н., прочесть нового для меня писателя, Федора Достоевского, по батюшке Михайловича, а мне все так страшно было, так страшно, что и не сказать в письме, а вдруг окажусь недостойной, не пойму чего, глупой окажусь, ведь ничего страшнее нет, чем показаться стыдной *урой на публике. А ведь и ты давеча как начнешь бранить меня, судить за разные взгляды у нас между собой на книги, на мужчин некоторых, Якоба все мне вспоминаешь, чтоб ему икалось, на мироустройство опять же, на «женский вопрос» извечный. Так вот, милая Н., спешу тебе сообщить, что не спугнул меня Федор Михайлович, прочла я его книгу, измучила она меня, правда, ох, как измучила, всю душу мне изгрызла, тревожно мне теперь, беспокойно.
Уж атмосферу-то Федор Михайлович умеет сгустить, тревоги нагнать, аж коленки трясутся, ложись да помирай, ты права, милая, хорошая Н., описания его стилистически так выверены, уж так выверены, одними «бе» да «ме» князя Мышкина, героя заглавного, *диота тамошнего, можно всю сцену описать, и так и делает г-н Достоевский, ой, а глаза-то, глаза черные, Рогожинские, про такое ты мне не писала, подруженька моя светлая.
Уж как приснятся теперь, век помнить буду и тебя добрым словом поминать, да-да. А этот легендарный Петербург пред эпилепсией княжеской… мрачно, скушно, серо, Апокалипсис… сюжет так построен интересно, всяко у писателя тайна, всяко загадка, а потом потихонечку и отгадка открывается со всяких сторон, а потом опять тайна и загадка, все как мы любим.
Да, кстати, с непривычки давилась я, давилась давеча бесконечными «нынче» и «давеча», да так и пристали ко мне словечки, уж не сердись на меня, но так и тянет меня пересчитать, сколько же встречается раз в романе твоем любимом это «давеча», и ведь не обессудь, но так и сделаю, моченьки моей нет удержаться-то. Сто шестьдесят три, а ведь казалось бы…
Отдельно поблагодарю тебя за новых героев, что мы так любим обсуждать с тобою. Ведь это ж клад, сокровище несусветное. Как так Федор Михайлович написал, что по прочтении первой части князь таков, а во второй — глянь, и поворотился другой стороной, и уже не ангел он искренний, а *диот как ни на есть? Как он так написал, правда, что в первой части Настасья свет Филипповна — страстная страдалица, а уж во второй — глянь, и *ура полоумная? И так за каждым персонажем числится, тут так, а сразу после — сяк.
Диво дивное, как ни верти любого, а все с новой стороны открывается. Это чудо же.
По персонажам мне даже страшно рядить с тобою… а ну как спорить будем вдрызг, без обнимания? Ну вот взять князя, например, Мышкина. Да наказание же божье, а не мужчина. Все правду-матку режет, без дум, без интуиции, а ведь есть она у него, да поострей многих, но нерасчетлив он, уж слишком ангел. Люди ведь по сути своей *овно, эгоисты, а рядом с ним, да на фоне его, еще *овнее кажутся, ну кому ж такое понравится. Неужто ты бы хотела замуж за такого выйти, душа моя Н.? Да вот те крест, через пару недель сама металась бы в поисках Рогожина, как металась Настасья Филипповна, пропащая душа. Мне вот милее всего мерзотный мальчик Ипполит оказался, уж настолько *котина, что и подумать нелегко, но ведь понятный человек же, как Лебедев — хоть и гнусь, и фу таким быть, нет, ладно, Лебедев совсем *овно, не буду настаивать на человечности.
А в общем и целом, спешу отблагодарить тебя, милая моя Н., за достойнейшую книгу, закажу-ка я ее себе в бумаге в новейших магазинах, пусть постоит пока, перечитаю вскорости (нынче я обещаю только), да пусть откроется она мне с новой стороны.
Желаю и тебе новых книжных радостей со всем твоим семейством.
Крепко-крепко тебя целующая
подруга Ю.
14 февраля 2015
LiveLib
Поделиться
Екатерина Вальтер
Оценил книгу
Классика, которая заставляет думать. Смысл есть, но, достаточно глубокий. Он не лежит на поверхности повествования. Суровая действительность живет рядом с верой в идеал. И эта вера должна быть стремительной, иначе мир погибнет…. Книга, которую нужно перечитать через несколько лет ещё ни один раз.
5 марта 2016
Поделиться
Владислав Семенченко
Оценил книгу
После прочтения ещё несколько часов отходил, настолько сильный был мой восторг от прочтения. Рассказывает о судьбе князя Мышкина, как тяжело вменяемому, действительно благородному человеку жить в нашем мире.
Очень понравилась книга, вообще обожаю творения Достоевского.
20 августа 2017
Поделиться
Lachesis
Оценил книгу
Итак, ещё одна великолепная книга Достоевского прочитана.
Думаю, многие во время прочтения невольно сравнивали Льва Николаевича Мышкина с Алексеем Федоровичем Карамазовым из Братьев Карамазовых. Действительно, и тут идея Достоевского об идеальном человеке реализуется через персонажа. Оба набожные, страстно верящие в людей (в русских людей), кроткие, пользующиеся симпатией окружающих. Но! У них, все же, много черт, которые отличают их и являются, наверное, решающими факторами в том, почему последний пункт их схожести немного несправедлив для князя.
Князь внутри ребёнок: он наивен, доверчив и непосредственен. Алёша же несмотря на то, что он младше, более психологически зрел, нежели князь. С детьми первый сходится как со сверстниками, второй — внушает авторитет. В чем же причина их различий?
Полагаю, в начале романа Алёша действительно был как князь, как две капельки воды.
Но что же послужило его моральному росту и укреплению? Потрясение, которое прошли оба образа идеального человека, но, к сожалению, которое не пережил князь.
Князь был один во всем мире, без наставника, без семьи.
Стало быть, мы — те, кто имеет семью, друзей, дом, мы будем способны нести в себе ту веру и свет, что заключал в себе князь? Сразу же после прочтения я была немного разочарована, потому что думала, что Идиот наставит меня на верный путь и я смогу полюбить людей и захотеть помогать всем безвозмездно, но наоборот, я лишь озлилась на всех. Сейчас, день спустя, пережевав книгу, хочу сказать, что.. У князя не было ничего. Он приобрёл друзей, да, но с рождения у него никого не было, чёткого фундамента. У него ведь не было даже места в этом мире. У меня же все это есть. Так может быть, раз у меня есть все ресурсы для поддержания в себе духовной красоты, я не должна пестовать ненависть? Безверие (во что-угодно: в себя, в людей, в Бога,..)? Может, мы должны простить друг друга? В книге ведь князь пытался донести до людей, после случая с Ипполитом, Бурдовским, что не только они должны просить прощения, но и князь, и все его гости.
Зачем нам мщение, если можно любить друг друга? Зачем нам наказывать обидчика, зачем нам ад, если можно изначально не создавать повода для его существования? (Ну, кстати, Иван Карамазов уже объяснил почему неможно.)
Стоит отметить, что идея любви к ближнему своему невозможна без веры. Князь ведь ВЕРИЛ в людей, не то, что в Бога. Он верил, что сделав северный поступок, человек ещё имеет шанс исправиться. Он верит, что в людях ещё ничего не потеряно. Он верит, что люди ещё могут простить друг друга.
Да уж, сумбурно получилось.
Резюмируя, скажу, что Достоевскому удалось родить во мне желание любить ближнего своего.
21 июля 2022
Поделиться
arte…@gmail.com
Оценил книгу
Прекрасное произведение, которое никогда не потеряет своей актуальности. Герой Гани — это отличное олицетворение сегодняшнего общества. Ну и конечно, заключительная часть этого произведения заслуживает отдельных оваций. Советую всем, каждый найдет героя «по душе» и в полной мере сможет пережить все его эмоции!
25 апреля 2022
Поделиться
Анонимный читатель
Оценил книгу
Господи и боги, это одна из самых лучших книг которую я имею удовольствия прочесть.
.у меня нет слов, столько ведь было переживаний и боли во время чтения ..
20 февраля 2018
Поделиться
Бесплатно
(5 666 оценок)
Читать книгу: «Идиот»
Федор Достоевский
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
Что такое MyBook
Правовая информация
Правообладателям
Документация
Помощь
О подписке
Купить подписку
Бесплатные книги
Подарить подписку
Как оплатить
Ввести подарочный код
Библиотека для компаний
Настройки
Другие проекты
Издать свою книгу
MyBook: Истории
Рецензия на книгу «Идиот» – Ф. М. Достоевский
Рецензия на книгу «Идиот» – Ф. М. Достоевский, написанная в рамках конкурса «Ни дня без книг». Автор рецензии: Ирина Силантьева.
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!
Обычно когда мне грустно, я читаю Достоевского. Мне кажется, в такие моменты я его лучше понимаю.
Вот и в этот раз я открыла его книгу с интересным названием «Идиот». Это произведение оказалось особенным; это не значит, что оно мне понравилось или не понравилось больше или меньше, чем другие ранее прочитанные книги автора. Просто что-то в нем зацепило. Книга читалась, наверное, немного тяжелее, чем предыдущие, но я все же попробую выразить свое неоднозначное мнение о ней.
Начнем с того, что произведение создавалось, когда Федор Михайлович был за границей, где он очень тосковал по России. Вот что писал он своему другу, поэту А.Н. Майкову: «И как можно выживать жизнь за границей? Без родины – страданье, ей-богу!.. Точно рыба без воды; сил и средств лишаешься». В это же время у него зарождается план написания книги о человеке, который, по первоначальному замыслу, был ближе к Раскольникову из «Преступления и наказания», чем к тому, каким его впоследствии изобразил Достоевский. Он решил написать роман о прекрасном человеке. Но так ли это легко, изобразить этого человека?
Произведение просто пестрит действующими лицами, я даже не всегда могла вспомнить, кто есть кто, если какие-нибудь третьестепенные лица появлялись вновь.
Также хочется сказать, что в книге очень много недомолвок. Многое читатель должен понять и додумать сам. Само же произведение для меня ассоциируется с разрозненными разноцветными ниточками, которые автор умело соединяет воедино в финале своего романа.
На мой взгляд, в книге показана история взрослого человека, который в глубине души остался ребенком. Он понимает, что ведет себя «странно» и непривычно для того общества, куда он вступил, но ничего не может с этим поделать. Но возникает вопрос – а нужно ли что-то с этим делать? Может быть, менять как раз нужно окружающих? Неужели, если ты отличаешься от них, то ты обязательно не прав?
Все начинается с того, что в Петербург возвращается князь Мышкин, который едет (с одним узелком!) к своей очень дальней родственнице. В Швейцарии, откуда он возвращается, он лечился от тяжелой болезни, сопровождавшейся припадками. Этот человек поражает своей открытостью и наивностью. Он терпелив, скромен, добр, умен; не боится высказывать свои мысли, он открыт для всего мира, честен, не боится сделать что-то «не то».
Но ему предстоит вступить в общество, порядков которого он не знает.
Достоевский как бы противопоставляет князя с этим обществом. Все поступки героя его новым знакомым кажутся странными. Но «идиот», каким его считают большинство новых знакомых, видит этих людей насквозь, что и пугает окружающих.
Достоевский очень точно замечает, что есть люди заурядные («практические») и «чудаки»: «изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе дураками» – пишет он, или «недостаток оригинальности … считался всегда первым качеством и лучшею рекомендацией человека дельного, делового и практического». Но вот вдруг находятся такие «чудаки», которые идут против системы, они поступают так, как считают нужным, они выделяются своей оригинальностью. Такими здесь показаны сам князь, Ипполит, семья Епанчиных, Настасья Филипповна. А что же общество? А общество лелеет свое спокойствие и обыденность, монотонность жизни, и даже не жизни вовсе, а существования.
Оно не признает таких людей, оно боится их. Все настораживаются, когда видят князя, они бояться, а вдруг он скажет не то, что надо? И даже слова князя о них: «я увидел людей изящных, простодушных, умных; … вижу людей, способных понимать и прощать, людей русских и добрых, почти таких же добрых и сердечных, каких я встретил там, почти не хуже», ими же воспринимаются с насмешками и недоумением. Не зная князя, я бы подумала, что это ирония. Его слова о их «благодеяниях» раздражали многих (ведь они-то в глубине души знают, что это за благодеяния). Для этих людей он просто больной человек, они не слышат его, они не слышат никого вокруг. В этой книге все общество показано во всей своей красе. Оно закостенело, в нем нет ни новых идей, ни новых стремлений. Это, как и у Гоголя, «мертвые души».
Каждый из нас не раз задавался вопросом – «где мое место в жизни? Зачем я здесь? Какова моя роль и предназначение?». Вот и князь не раз спрашивает себя об этом. Эта мысль меня очень сблизила с книгой – романом, в котором герой не просто ищет свое место и находит, а именно находится в поиске.
Кажется, нигде нет ему места: «каждая маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница: место знает свое, любит его и счастлива; каждая-то травка растет и счастлива! И у всего свой путь, и все знает свой путь, с песнью отходит и с песнью приходит; один он ничего не знает, ничего не понимает, ни людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш». А ведь нам всем так порой кажется.
И конечно же, счастье человека. Мы все ищем его, спрашиваем себя, в чем оно заключается. Вот и герои этой книги не раз задаются этим вопросом; они находятся в вечном поиске и не раз меняют свои взгляды. И ведь не зря князь просит умирающего Ипполита простить ему его счастье.
Достоевский хотел написать прекрасное о прекрасном; но, к сожалению, история заканчивается трагично. После прочтения книги в моей голове возник диссонанс. Я не перестаю удивляться, как человек может вмещать в себя столько мыслей, как он может чувствовать душу другого человека, видеть все ее противоречия, обращать внимание на самые мелочи, соединять разбросанные штрихи в одну целостную картину.
Писатель объясняет словами то, что происходит внутри нас, что мы объяснить и рассказать порой не в силах. Автор в любом своем произведении невероятным образом раскрывает сущность души; он исследует и приоткрывает перед нами ее всевозможные стороны. Главное место в его творениях принадлежит необъятной России и русскому народу. О возвышенности и одновременно подлости и низости души русского человека, о тех противоречиях, которые скрыты в каждом из нас, о борьбе, происходящей внутри нас, — обо всем этом рассказывает писатель.
Много проблем обозначил Достоевский в этом романе: это и закостенелость взглядов, и алчность, и потерянное время, и сложные вопросы счастья и любви. «Идиот» наглядно показывает нам, чем может закончиться история, если любовь подменить жалостью. Что же касается самой книги, то мне ее еще стоит перечитать не один раз, чтобы глубже понять мысли автора, которые остаются актуальными и по сей день. А закончить мне хочется словами русского поэта и критика И. Анненского: «читайте Достоевского, любите Достоевского, — если можете, а не можете, браните Достоевского, но читайте… по возможности только его».
Рецензия написана в рамках конкурса «Ни дня без книг»,
автор рецензии: Ирина Силантьева.
Поделиться с друзьями:
Читайте также:
«Идиот» Федора Достоевского – Тележка для книг MuggleNet %3A%2F%2Fwww.abebooks.com%2Fservlet%2FSearchResults%3Fisbn%3D9780375702242″ target=»blank» ]Купить здесь[/button]
Изданный в серии журнальных номеров 1868-69 годов, это один из шедевров автора Преступление и наказание и Братья Карамазовы . Меня это очень рассмешило, но это не комедия. Его кульминация таинственна и пугающа, но это не триллер. Диккенсовская по своему большому набору ярких красочных персонажей и сатире на общество своего времени, она не совсем плутовская. Трагический до поистине тревожной степени, он слишком тонок и сложен, чтобы сделать большую оперу, слишком часто дается очень длинным разговорным сценам с участием слишком большого количества персонажей, чтобы хорошо воплотиться в кино, хотя часто предпринимались попытки адаптировать его для сцены.
или экран. Это великий роман, в котором чувствительный читатель может ощутить себя полностью погруженным только для того, чтобы быть шокированным из «добровольная приостановка недоверия» , когда его автор ломает четвертую стену и начинает комментировать своих персонажей как вымышленные творения. Хотя это может стать неожиданностью для тех из нас, кто вырос, наблюдая, как копия романа собирает пыль на благоговейном месте на книжной полке наших родителей, выглядя настолько серьезным и утонченным, что мы едва ли могли представить, что пытаемся его прочитать, это случается. быть очень занимательным романом. Один раз прочтешь, не забудешь.
Князь Лев Николаевич Мышкин и есть названный в названии «идиот». Мы впервые встречаем этого простодушного молодого человека в поезде до Санкт-Петербурга, возвращающегося в Россию после нескольких лет лечения у врача в Швейцарии. В детстве он был инвалидом до идиотизма из-за эпилепсии, но поддержка богатого покровителя и (позже) щедрость его врача, по крайней мере, частично вылечили его и обеспечили его образование.
Сейчас он решил вернуться из-за границы, но толком ничего не знает о том, как ужиться в российском обществе. Еще до того, как он ступит на землю родины, его незнание сбивающих с толку сил, играющих вокруг него, начинает создавать проблемы для принца. К концу (мягкий спойлер здесь) его хрупкие нервы окажутся несоразмерными напряжению, возникающему из-за мгновенной любви и ненависти, которые он возбуждает в мужчинах и женщинах, которых встречает.
Я все думал, как изложить историю князя Мышкина в лаконичное, содержательное изложение. Мне не хочется говорить, что Мышкин — фигура Христа; это, вероятно, было сказано ранее, и, вероятно, были указаны слабые места в этом тезисе. Более заманчиво более широкое описание Мышкина как единого цельного, здорового, исцеляющего человека в мире, окруженного толпой больных, хворых людей, которые заражают друг друга своими болезнями. Но как раз тогда, когда я чувствую, что готов согласиться с этим тезисом, Досто(ю)евский взрывает его, осыпая своих неряшливых, ущербных персонажей мягким, непредвзятым пониманием.
В этой книге плохие люди плохо кончают. Но некоторые хорошие люди, возможно, кончают еще хуже. И ты не уверен, смеяться тебе или плакать; или, если вы решите сделать и то, и другое, в каком порядке их делать.
Бедный Лев Николаевич разрывается между любовью двух женщин, двух диаметрально противоположных женщин, которых он любит по диаметрально противоположным причинам и которые то любят, то ненавидят его в извращенно непредсказуемом чередовании, но совершенно по-разному. Итак, мы видим хорошего человека — возможно, хорошего человека — вынужденного оказаться в ситуации, когда он может сделать только то или иное зло. И когда, наконец, выбор сделан, в результате получается все, чего можно было ожидать, и даже больше.
Среди других актеров гипнотически длинных и сложных сцен этого романа, каждая из которых может быть поставлена сама по себе как часть экспериментального театра, есть:
Это лишь немногие из гораздо более крупного состава, в который входят доносчик, клеветник, заика, ростовщик, честолюбивый убийца (не путать с настоящим убийцей в истории, имя которого уже было ), растлитель малолетних, и разные представители всех слоев русского общества во всей их красе и слабостях.
Но в центре всего этого падшая женщина, которая очаровывает многих мужчин и которую тянет уничтожить себя и окружающих; защищенная и добродетельная девушка, счастью которой угрожает ее собственное своеволие; и наш дорогой принц, который каждый раз, когда вы думаете, что он идиот, говорит или делает что-то, что заставляет его казаться удивительно мудрым и здравомыслящим; только для того, чтобы спровоцировать кого-то снова назвать его идиотом в следующем абзаце.
Все эти разговоры о том, что Мышкин идиот, покажутся вам жестоко несправедливыми. Какой бы он ни был — наивный, чистый, честный, лишенный чувства меры и т. д., — он не идиот, будьте уверены. До определенного момента вы можете подумать, что эта книга о несправедливости такого человека, которого мир не достоин, которого за его старания называют идиотом. В конце, однако, кажется, что это больше о том, как мир может на самом деле сделать из хорошего человека идиота. Это роман отвращения к миру, в котором здравомыслие как высших, так и низших и средних классов — как очень религиозных, так и тех, кто воспламеняется политическим и рационалистическим рвением, — может разрушить здравомыслие таких людей, как Настасья Филипповна, Рогожин, и Мышкин, среди прочих.
Это роман о столкновении запутавшихся людей и об одном в высшей степени запутавшемся человеке, у которого на короткое время, кажется, есть шанс исцелить их всех. Это достаточно известная книга, так что это не совсем спойлер, когда я говорю, что все так не работает. Я честно предупреждаю вас. Почему они не работают и как они не работают, какое-то время будет у вас на уме.
Эта книга была превосходна! Я очень рекомендую эту книгу — купите ее прямо сейчас!наизусть: Лори Шек обсуждает «Идиота» Достоевского
Культура
Чего насильственные страдания в Достоевском The Idiot научил автора Лори Шек о поиске вдохновения в муках и болезни
от Джо Фасслера
9002
9002 . в котором авторы делятся и обсуждают свои самые любимые отрывки из литературы.
Смотрите работы Карла Ове Кнаусгаарда, Джонатана Франзена, Эми Тан, Майкла Шейбона и других. Дуг Маклин
В течение трех лет писательница Лори Шек страдала от невыявленной болезни, мучительной лицевой боли, из-за которой нормальная жизнь была недоступна. Она обратилась за медицинской помощью, но врачи, похоже, не могли определить, что не так; некоторые даже предположили, что ее симптомы были вызваны стрессом, психосоматикой, признаком сумасшествия. Между тем агония продолжалась. «Я бы просто сидела за обеденным столом с моим мужем и дочерью, думая: Если бы у меня были хотя бы три минуты нормальной жизни — если бы я могла просто сидеть здесь, как нормальная мать, я была бы так счастлива », — сказала она мне в телефонном интервью.
В конце концов она нашла врача, который признал ее состояние: невралгия тройничного нерва, мучительное поражение черепного нерва. Сейчас Шек принимает лекарства, которые снимают боль, которая, по данным Национального института здравоохранения, может быть достаточно сильной, чтобы «физически и умственно вывести из строя».
Этот опыт, кажется, повлиял на композицию последних книг Шека, в которых персонажи стали изгоями из-за их беспорядочных тел. В 2009, она опубликовала гибридный роман, который переосмысливает Франкенштейна Мэри Шелли с точки зрения монстра. В основе ее нового романа « Остров безумных » также лежит больное, оставленное без присмотра тело: горбатый рассказчик отправляется в Венецию в поисках чего-то, что может облегчить страдания друга, — потерянной записной книжки с подсказками о ее собственной таинственной болезни. .
В статье для этой серии Шек написал о романе Достоевского « Идиот », книге, испорченной и почти уничтоженной болезнью. (Его крайняя форма эпилепсии, при которой мучительным припадкам предшествуют краткие мечтательные состояния блаженства, иногда называют «синдромом Достоевского»). сострадание.
Шек является автором пяти сборников стихов, в том числе Ивовая роща , которая стала финалистом Пулитцеровской премии. Преподаватель факультета писательского мастерства Новой школы, ее работы публиковались в таких изданиях, как The New Yorker и The Paris Review.
Лори Шек: Безмирность, Ханна Арендт называет это состоянием радикальной изоляции и одиночества, которое так часто бывает у больных, тех, кого боятся, избегают, апатридов, презираемых, непонятых, бессильный, страдающий. Что отнимается, так это общий язык, чувство уверенности в том, что вас увидят, стабильность подлинной связи. Еще в детстве, задолго до того, как я встретил это слово, я искал в книгах способ приблизиться к этому царству чувств. Я искал не утешения, тем более объяснений, но сложного, фактурного присутствия неуспокоенных, грубо уязвимых, израненных тел и умов, которые в своем сиянии и страдании могли вести меня, как толчок болезни иногда делает, к менее защищенному, более открытому допросу.
Любить эти израненные разумы и тела — это способ прикоснуться, пусть и легко, к непознаваемому, израненному миру — и изо всех сил пытаться почувствовать его неуправляемую реальность.
Этот мир чувств живо оживает в великом романе Достоевского « Идиот, », книге, которая как никакой другой сумеет бесстрашно погрузиться в страдание и в то же время осветить непреходящую, почти невыразимую красоту человека.
Он начинается с того, что молодой человек с эпилепсией, князь Мышкин, возвращается в Санкт-Петербург после долгих лет отсутствия для лечения в санатории в Швейцарии. Окна поезда покрыты туманом — уже есть указание на пределы человеческого зрения.
Эта начальная сцена, в которой хилый, перемещенный незнакомец возвращается домой в город, во многих отношениях теперь незнакомый, преследует и информирует всю книгу. Каждый аспект романа, даже его структура, передает ощущение ненадежности и нестабильности, очень похожее на эпилепсию, которая то сжимает, то ослабляет хватку князя Мышкина, но никогда не отпускает. Это правда его тела, это биение и потрясение, которое он испытывает в самой глубине своего существа и никогда не может полностью расшифровать. Его болезнь вселяет в него интуитивное осознание чужих страданий и определенную обособленность, основанную на стыде и встроенном недоверии к стабильности. Но это чувство обособленности проистекает также из аспекта эпилепсии, менее мрачного, но не менее тревожного и трудного, — молниеносной вспышки экстаза, почти невыносимой, которая охватывает его за несколько секунд до конвульсий.
Этот поток внезапной радости и предельного благополучия существует совершенно отдельно от гражданского, упорядоченного мира, его свободы, как никакой другой. Хотя это и неизгладимо, оно длится всего несколько секунд, после чего начинается жестокий, мучительный поворот в припадок.
Саму книгу можно рассматривать как один длинный припадок или серию припадков: движение ее вначале спокойное, терпеливое, но вскоре оно усложняется — нарастают мельчайшие, шаткие края, опасные повороты. Он устремляется вперед с мучительной силой, затем внезапно останавливается, как будто отвлеченный, почти застывший, потерявший сознание. Или он дрожит, балансируя на самой тонкой грани структурной целостности и связности. Падает, темнеет, встает, снова падает, темнеет. Наполняет внезапным, почти невыносимым светом и красотой. Снова дрожит — весь его мир контингентный, в сомнении, совокупность колебаний, беспокойства, уязвимости.
Эта нестабильность приводит к странному сиянию, почти дикому освобождению от строгих ограничений общепринятых категорий и дихотомического мышления. Все на виду, ничего не принимается как должное. По мере развития книги общепринятые представления о реальности избиваются, искажаются, ошеломляются, сбиваются с ног, изменяются. И поэтому то, что небезопасно и рушится, также сияет рваным обещанием.
Ближе к концу книги есть отрывок длиной в несколько страниц, настолько бескомпромиссный и навязчивый в своей трансгрессивной красоте и честности, что он тоже переворачивается с ног на голову, как эпилептический припадок. Этот пассаж, разыгрывая серию насильственных разрывов, прорезая трещину за трещиной во всем, что считалось само собой разумеющимся или знакомым, становится отверстием, через которое может проникнуть последний, сбивающий с толку свет романа — свет, который делает возможным не менее чем радикальное переосмысление. человеческой нежности.
Отрывок появляется вскоре после того, как князь Мышкин узнает, что молодой Рогожин убил Настасью Филиппову, красивую беспокойную женщину, которая принуждает обоих мужчин.
Мышкин пришел в комнату Рогожина, опасаясь худшего, и нашел его. Белая мраморная нога торчит из-под простыни. На полу белое платье, цветы, белые ленточки. Рогожин с готовностью признается в убийстве.
Вместо того чтобы бежать, вызывать полицию или набрасываться на Рогожина, Мышкин, дрожа и почти во сне, делает то, что просит Рогожин, и остается с ним на ночь. Время от времени он часами утешает и гладит его. Это сцена удивительной храбрости и силы, очень странная и в то же время совершенно правдоподобная. С наступлением ночи Рогожин все больше бредит. И в эти часы Мышкин, как рассказывает безымянный рассказчик книги, «протягивал к нему свою дрожащую руку и нежно касался его головы, его волос, гладил их и гладил его щеки… он ничего другого не мог делать!»
Это радикальная нежность самой тревожной, вызывающей и неизведанной природы.
Не то чтобы Мышкин не осознает ужаса поступка Рогожина, не чувствует его. «Мои ноги не двигаются… это от ужаса, я знаю», — замечает он.
И позже: «Совершенно новое ощущение грызло его сердце бесконечной тоской». Это новое, безымянное чувство — часть того, что удерживает его рядом с Рогожиным. «Наконец он лег на подушку, как бы совершенно беспомощный и отчаявшийся, и приблизил лицо свое к бледному, неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина».
К утру, когда приезжает полиция, глаза Мышкина кажутся невидящими. Он не отвечает ни на один из их вопросов. Нет никаких признаков того, что он когда-либо снова заговорит. Вскоре после этого его отправили обратно в санаторий в Швейцарию.
Все, что мы можем знать достоверно, это то, что Мышкин чувствовал реальность страдающего, бредущего существа и не отворачивался от этого существа.
Мне нравится, как Достоевский одним разгромным пассажем вскрывает общепринятое значение «нежности» и обнажает его вопиющую нечистоту и противоречия. Он не отделяется от извращенного, уродливого, измученного, противоречивого. Открывается трещина, и Достоевский находит в ней загадочные, неустранимые и для многих неприемлемые текстуры реального.
Подобно неумолимому прогрессированию припадка, нет отступления.
К тому времени, когда Достоевский написал свой трансцендентный пассаж — так близко к концу книги, — он пережил период огромных потрясений, менее драматичных, чем тюремные годы, но по-своему не менее разрушительных и требовательных. Его записные книжки для Идиот показывают, как его книга сбила его с толку и ускользала от него с самого начала. В течение почти полугода, сбежав от кредиторов и живя за границей в Женеве, он заполнил блокноты по крайней мере восемью расходящимися, часто крайне противоречащими друг другу планами и исследованиями характера. Его эпилептические припадки становились все более частыми и тяжелыми. «Два дня тому назад у меня был сильнейший приступ, но вчера, тем не менее, я работал в состоянии, близком к безумию». На полпути к написанию его первый ребенок, Соня, родился, а затем, к опустошению его и его жены, умер в мае 1868 года, всего через три месяца. Отчаявшись, он как-то продолжал писать.
В письме в конце лета своему другу А.Н. Майков, он писал: «Я недоволен своим романом до отвращения. Я отчаянно пытался работать, но не смог — мой разум болен. Теперь я доделываю третью часть. Если я выправлю роман, я выправлюсь сам, если нет — мне конец».
Этот край, по которому он ходил, везде осязаем в законченном романе. Хотя ему было трудно избавиться от своих сомнений, в конце концов он пришел к выводу, что сцена последней ночи вместе Мышкина и Рогожина является оправданием и определяющим моментом книги.
Для меня часть особой жуткости творчества Достоевского заключается в том, что, даже когда он без колебаний и жалости погружается в жалкое, жестокое, насильственное, крайнее, его книги разыгрывают своего рода нежное прикосновение к тем, кто страдает и живет на полях, каждый жестокий или насильственный поступок подсвечен человеческой способностью к нежности и удивлению.
После первой серийной публикации Идиот, Достоевский не смог найти издательство, которое могло бы выпустить книгу целиком.
Это тоже было отнесено на обочину. Это неудивительно, учитывая его глубоко идиосинкразическую форму и то, как он приспосабливает свои особые потребности, которые слишком легко можно счесть небрежностью, путаницей, недостаточным фокусом, неудачным повествованием. Тем не менее часть того, что делает ее такой неизгладимой и ослепительно трогательной, а ее сцену между Мышкиным и Рогожиным такой мастерски и странно красивой, — это то, как сама книга становится самим воплощением сложностей и вызовов маргинала. Идиот видит и дышит из многих пределов, не последним из которых является край болезни. В нем держится душераздирающая уязвимость незащищенного тела, которое схватывает, как у Мышкина, или чахнет, как презираемая крестьянская девица Мари, или заболевает туберкулезом, как испуганный, озлобленный подросток Ипполит. Тело — это место нежности, но также и неразрешимая проблема, чреватое постоянными кризисами, войнами, несправедливостью, неудачами. Желание комфорта и реальность изоляции притягивают и остаются нерешенными.
Достоевский слишком хорошо знал это лиминальное царство. Находясь в 28 лет, сначала в одиночной камере Петропавловской крепости на Неве, затем четыре года в Сибири, затем пять лет принудительной службы в армии, также в Сибири, он жил вдали от центра власти, перемещаясь среди презираемый, униженный, наказанный. Его эпилепсия также неоднократно приводила его в резкое состояние напряженного, требующего удаления, во время которого мир раскалывался, становился чуждым, его разум и тело открывались невыразимой инаковости, затем снова закрывались, затемнялись. На стабильность, уравновешенность, доверие, самообладание уже нельзя было положиться. Он проживал каждый день, зная, что через долю секунды его мозг может внезапно загореться, и он будет метаться на полу с расширенными глазами и пеной изо рта. Пока его жена рожала их первого ребенка, у него случился приступ, после которого он почувствовал себя глубоко неадекватным и пристыженным. Часто в течение нескольких недель после этого он жил в какой-то умственной тьме и лишенный способности говорить.