Отталкиваясь от «сюжета Ясинского», Бунин создает художественное произведение. «Жилет пана Михольского» строится сначала от лица безымянного повествователя, а дальше господствующей становится точка зрения персонажа. Повествование тяготеет к типу «рассказ очевидца». Молодой пан, модник и «аристократ», приезжает из своего глухого угла в Киев, чтобы «экипироваться» перед женитьбой, то есть «нашить себе панталон, сюртуков, фраков и жилеток по самой последней моде». ³ В этих делах им руководит некий граф. Собираясь уезжать, Михольский приходит благодарить графа за его любезную помощь и находит того чрезвычайно озабоченным в поисках наилучшего туалета. Оказывается, граф приглашен в имение М. Юзефовича «на важную персону». Происходит следующий разговор:

— Что же это за персона? — спросил пан Михольский.

— Некто Гоголь, писатель…

— А, знаю, читал его вещички.

— …Что ж он, хорошо пишет?

— Да, недурно <…> только уж больно обыденно: нет, знаете, полету, байронизму…

— А все-таки надо поехать, — сказал граф, вздыхая. — Во — первых, нельзя манкировать приглашением такого лица, как Юзефович, а во — вторых, и сам этот Гоголь: он, оказывается, в большой милости у государя.

— Да что вы? Ну, знаете, это очень меняет дело. Я бы и сам был не прочь взглянуть на такую знатную личность (289).

И вот приятели в Липках, имении Юзефовича. А там уж «целая ассамблея, тайный трепет, ожидание высокого лица» (289). Толпятся гости, все больше профессора Киевского университета в новеньких мундирах. Ждут час, другой — Гоголя все нету. Наконец — приехал! Хозяин бросается навстречу, профессора одергивают фалды, выстраиваются в ряд… «Как сейчас помню, — рассказывает Михольский, — этот самый Гоголь шел впереди почтительно следовавшего за ним хозяина, не спеша и глядя несколько вкось, исподлобья. У него был длинный нос, длинные прямые волосы. На нем был сюртук темного граната и темно — зеленая жилетка, по которой краснели мушки и глазки и ярко блестели желтые пятна. Все низко перед ним склонились, он же вдруг остановился и, не отвечая на поклоны, стал глядеть на одну мою особу <…> точнее сказать, на мою грудь, в тот день украшенную одной из моих новых и лучших жилеток: жилетка эта была тоже весьма нарядна, только походила не на шкурку лягушки, как у столичного гостя, а на шкурку хамелеона» (289 — 290).

Вступив в разговор с Михольским и не получив ответа, Гоголь погружается в молчание; затем подает хозяину руку, делает общий поклон прочим и направляется к двери. Хозяин поражен. Гоголь уходит, как-то неловко передвигая ноги в узких серых панталонах на широких штрипках, а хозяин растерянно бежит за ним следом, кланяется ему в спину.

В финале рассказчик Михольский открывает причину необычного поведения Гоголя в Липках: тот, оказывается, «позавидовал на его жилетку» и после делал попытку перекупить ее. Три раза посылал к Михольскому портного с предложением продать жилетку «за любые деньги для одного важного господина из столицы». Однако Михольский выдержал характер — не уступил: «Он хоть и Гоголь, а такой жилетки у него нет и не будет! Я, брат, свою жилетку выше всяких его „Мертвых душ“ ставлю!» (291).

Рассказ И. Бунина строится на приеме анекдотического несоответствия между всеобщей молвой о знаменитом писателе и мелочностью его человеческих проявлений. На одной чаше весов — художественные творения Гоголя, на другой — модная тряпка, которая тем не менее перевешивает! Конечно, излагаемая точка зрения принадлежит щеголю Михольскому, но другой в рассказе нет.

О чем же рассказ с авторской точки зрения? Думается, что Бунин в своей миниатюре — шутке обнаружил глубокое понимание и мышления, и поэтики Гоголя, в частности обыграл важнейшие для его творчества образы — концепты. К ним относятся художественные идеи жениха и женитьбы, моды и модной одежды, маски и лица, значительного и ничтожного, пошлого и духовного, внешнего и внутреннего в проявлениях человеческой природы.

Важная особенность психологии пошляка (жениха) — страсть к модным вещам. Вместо того чтобы стремиться к трансцендентному, человек — по Гоголю — в силу своей малости и ничтожества совершает подмену, обольщаясь тем, что радует его глаз и тело. Акакий Акакиевич Башмачкин, принуждаемый обстоятельствами к шитью новой шинели, испытывает затем мистическое влияние призрака (неготовой еще вещи, представляемой в воображении) на свою жизнь. По мере того как образ новой шинели овладевает сознанием персонажа и прельщает его своими формами, полумертвое существование Акакия Акакиевича меняется: оно «сделалось как — то полнее, как будто бы он женился, как будто какой — то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая — то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как — то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, словом все колеблющиеся и неопределенные черты…»

Страсть к переодеваниям поддерживает и направляет мода. Итальянский исследователь Чинция Де Лотто в одной из своих работ показала, что «в механизме, управляющем модой, лежит важнейший гоголевский мотив миражности любого движения, перемещения, изменения. Воплощаясь в поэтике художника во множестве разных приемов, этот мотив отражает самую тревожную сторону его видения мира — современного ему мира, управляемого законами „моды“ в самом широком смысле слова…» И дальше: «…Иллюзорность движения — суть моды — неизбежно связана с категориями пустоты, несущественности, неопределенности — наконец, умертвления и смерти».

В рассказе Бунина мода представлена жилетом особой расцветки, напоминающей шкурку лягушки⁷ у Гоголя и хамелеона⁸ — у Михольского. Пристрастие к модному, как выясняется, характеризует оба полюса: глупость и духовную глубину. Михольский не желает уступить свой жилет столичному гостю, полагая, что таким образом он возвышается над знаменитостью. С другой стороны, Гоголь, буквально парализованный встречей с Михольским, теряет личное достоинство, внутренние ориентиры и предстает двойником своего невольного соперника. Когда в отношения людей вмешивается мода, то глупость и духовность перестают различаться, смыкаются в одной точке. Мода становится полем демонического воздействия зла на человека, т. е. инструментом его опустошения, оглупления, наконец — подмены ценностей. В воздействии моды на человека скрыт для Гоголя — писателя мифологический сюжет продажи души черту, причем происходящего обмена человек, как правило, не замечает. Вл. Набоков в своем эссе «Николай Гоголь» утверждает, что писатель был необыкновенно чувствителен к бесовским влияниям жизни. Уточним, что бесовское не было для него литературной метафорой, но существовало как физически ощутимая субстанция. «…всю жизнь, — пишет Вл. Набоков, — его донимало отвращение ко всему слизистому, ползучему, увертливому, причем это отвращение имело… религиозную подоплеку. …Выгнутая спина худой черной кошки, безвредная рептилия с пульсирующим горлом или хилые конечности и бегающие глазки мелкого жулика невыносимо раздражали Гоголя из — за сходства с чертом. <…> Когда он рвал розы в саду у Аксакова, и его руки коснулась холодная черная гусеница, он с воплем кинулся в дом. В Швейцарии он провел целый день, убивая ящериц, выползавших на солнечные горные тропки.⁹ Трость, которой он для этого пользовался, можно разглядеть на дагеротипе, снятом в Риме в 1845 г. Весьма элегантная вещица.

* * *

На этом снимке он изображен в три четверти и держит в тонких пальцах правой руки изящную трость с костяным набалдашником (словно трость — писчее перо). Длинные, но аккуратно приглаженные волосы с левой стороны разделены пробором. Неприятный рот украшен тонкими усиками. Нос большой, острый, соответствует прочим резким чертам лица. Темные тени <…> придают его взгляду глубокое и несколько затравленное выражение. На нем сюртук с широкими лацканами и франтовской жилет. И если бы блеклый отпечаток прошлого мог расцвести красками, мы увидели бы бутылочно — зеленый цвет жилета с оранжевыми и пурпурными искрами, мелкими синими глазками; в сущности, он напоминает кожу какого — то заморского пресмыкающегося»¹⁰.

Описание цвета жилета вводится с помощью частицы «бы», что свидетельствует о фантазиях — предположениях Набокова в отношении Гоголя. Возможно, Набоков помнил рассказ Бунина, хотя этому нет доказательств. Очевидно, Набоков и сам остро чувствовал двойственность Гоголя, его глубинную связь с демоническим миром, что символически проявлялось в пристрастии Гоголя к модным вещам и, в частности, к пестрой — бесовской — расцветке выбираемой материи. Но Бунин также показал раздвоение Гоголя: острота реакции последнего на Михольского свидетельствует, что в нем Гоголь пережил своего двойника — ту часть себя самого, которая отдельно и самостоятельно представала как ничтожная в своей пошлости человеческая природа. Здесь уместно сослаться на гоголевские «Четыре письма к разным лицам по поводу «Мертвых душ» («Выбранные места из переписки с друзьями»), в которых писатель говорит о лирической основе своих комических персонажей. «… отчего герои моих последних произведений, и в особенности М<ертвых> д<уш>, будучи далеко от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему, близки душе, точно, как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?» — спрашивал Гоголь. И отвечал: «… герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души. <…> Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной.

Во мне не было какого — нибудь одного слишком сильного порока <…>, как не было также никакой картинной добродетели <…>; но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу <…>. Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу <…> несколько хороших свойств; но лучшее из них <…> было желанье быть лучшим.

… С этих пор я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званьи и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем, чем ни попало» (VIII, 292 — 294).

Как видим, ни с чем не соразмерные заботы Гоголя о чистоте собственной души, о том, что он недостаточно совершенен как человек, чтобы претендовать на создание очищающих жизнь книг, показывают, что писатель постоянно был сосредоточен на проблематичности собственной личности. Особенность его художнического дара состояла в том, что, желая спасти Россию, изображая в ослепительном свете ее непривлекательность, он силою своего уникального художества делал мир пошлости и пустоты бессмертным. Желая света и очищения, он бессмертил малость человека. Гоголь понимал природу зла как неизбежную для всякого и каждого человека участь делаться частью общего ничтожества жизни. Применительно к роли художника это означало неизбежное способствование распространению зла при постоянном стремлении его поразить.

Другой важный элемент художественной структуры рассказа Бунина состоит в театрализации фигуры Гоголя, который представлен в жестах, мимике — разного рода внешних проявлениях, но не в психологической разработке. Что Гоголь думает, какое содержание скрыто за странными проявлениями личности, — все это предстает областью догадок. Объяснение, предлагаемое паном Михольским, слишком поверхностно, чтобы служить ключом к личности писателя. Итак, Гоголя долго ждут в имении Юзефовича. Кажется, что с его появлением что — то разрешится, на какие — то важнейшие вопросы будут получены необходимые ответы. Профессора Киевского университета собрались как на экзамен, где придется держать ответ по всей строгости. Наконец, Гоголь появляется — идет впереди подобострастно следующего за ним хозяина, смотрит куда — то вбок, исподлобья; профессора стоят, одернув фалды фраков, руки держат по швам, низко кланяются. Гоголь невнимательно слушает представления, брезгливо смотрит на стол с закусками… Наконец, игнорируя почтенную публику, Гоголь останавливает взгляд на случайной в этом обществе фигуре модника Михольского, в которой «узнает» лицо давно знакомое и страшное — как нехорошее предзнаменование. После нескольких, обращенных к Михольскому банальных слов Гоголь поворачивается и уходит, неловко переставляя ноги в узких серых панталонах с широкими штрипками.

— Скажите мне теперь, — недоумевал после пан Михольский, — как объясняете вы себе столь странное поведение Гоголя в Липках? Что такое происходило в его натуре?

— Да кто же может знать натуру такого человека, — отвечали ему. — Может быть, ему мелькнула какая-нибудь чудная идея, встала в воображении резкая фигура… (с. 291).

Личность Гоголя предстает в интерпретации Бунина двойственно — проблематичной: его поведение лишено ясности, во внешнем облике присутствуют черты гротескности, а его крапчатый жилет воспринимается метафорой скрытых нечистых сил, с ним связанных.¹¹ Эти черты Гоголя — человека: маскировка лица посредством одежды, принципиальная загадочность поведения, которое может быть истолковано в прямо противоположных значениях, — составляют основание и его художественного мышления. Для Гоголя — писателя характерна концепция двунаправленности мира, т. е. специфической взаимооборачиваемости всех сторон и проявлений действительности. Такое представление проявляется либо в связях персонажей Гоголя с животными предками, либо в миражности, принципиальной «пограничности» бытия этих персонажей. Так, уже современникам писателя герои «Мертвых душ» предстали своеобразным зверинцем: С. Шевырев указал на «животные подобия» помещиков, тотемных хозяев своих дремучих «углов». С другой стороны, символичны «невидимость» Башмачкина, присутствующего и одновременно отсутствующего в жизненном процессе; неуловимость Хлестакова или Чичикова, которых нельзя зримо представить и внятно определить; бесполость Плюшкина, который попеременно «кажется» то бабой, то мужиком… К подобному ряду превращений принадлежит и способность вещей оживать, что происходит с шинелью Акакия Акакиевича; а также способность живого мертветь и каменеть, каковы навечно изваянные лица помещиков в «Мертвых душах». Наконец, сам Гоголь, в имени (гоготание гусака) и облике (необыкновенно длинный, тонкий и подвижный нос, кончиком которого он мог доставать верхнюю губу)¹² которого также присутствуют знаки, связывающие его с животным предком — двойником и указывающие на возможные контакты с «другим» миром. Так что постоянный в творчестве писателя прием метаморфоз и перевоплощений, когда внутреннее выступает внешним, лицо — маской, значительное — ничтожным демонстрирует гоголевское понимание жизни как внезапного, всякий раз неожиданного проявления абсурдно-ошеломляющего порядка вещей. Думается, что для Гоголя — писателя самой неразрешимой проблемой был Гоголь — человек, из глубин личности которого творился причудливый образ России.

Примечания

1. В сборнике рассказов «Весной, в Иудее» датирован 1936-м годом; но существует и другая версия — 1932.

2. Лесков Н. С. Нескладица о Гоголе и Костомарове / Н. С. Лесков. Собр. соч.: В 11т. Т.XI. М., 1958. С. 208.

3. Рассказ цит. по: И. А. Бунин. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. М., 1966. С. 288. Далее страницы ставятся в тексте, в скобках.

4. Цит. по: Н. В. Гоголь. Полное собр. соч.: В 14 т. М.: Изд — во АН СССР, 1937 — 1952. — Т. 3. С. 154 — 155. В дальнейшем страницы ставятся в тексте, в скобках.

5. Эта мысль, иначе выраженная, принадлежит Вл. Набокову. См: Набоков Владимир. Николай Гоголь / Владимир Набоков. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 128.

6. Де Лотто Ч. Гоголь: одежда и мода / Гоголь как явление мировой литературы: По материалам международной научной конференции. М., 2003. С. 84 — 85.

7. Лягушка в мифологии ассоциируется с первобытным состоянием материи. В Откровении (16:13) она определена как нечистый дух. Появление Л. в доме служит предвестием несчастья, смерти. Но в других случаях Л. приписывают роль домашнего покровителя — домового. Все же чаще Л. воспринимают как злого духа, способного наслать чары на человека. В жабах и Л. видят обращенных ведьм / Славянская мифология. М., 1995. С. 251 — 252.

8. Ящерица (или хамелеон), согласно некоторым поверьям, появляется на свет из яиц черта и может околдовать человека. Подобно мифической гидре, куски разрубленной на части Я. срастаются вновь. Я. бьют, чтобы она сбросила свой гадючий хвост, т. к., согласно поверьям, она берет себе хвост от гадюки / Славянская мифология. С. 399 — 400.

9. Эпизод воспринимается как сниженный комический вариант мотива змееборства, распространенного в русском былинном эпосе и мировом фольклоре. См.: Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955 (ч. 2, IV. С. 172-247). Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986 (Гл. VII. С. 216 — 280).

10. Набоков Владимир. Николай Гоголь / Там же. С. 34 — 36.

11. Можно также предположить, что причастность Гоголя — человека к бесовскому хтоническому миру, символически выражаемая пестрым жилетом, потенциально означала для него возможность приобретать над этим миром магическую власть. См. сказочную параллель: в волшебной сказке Змей побеждается тем, что в пасть Змея входит герой, имеющий пояс из кожи змея. Этот пояс в чреве оживает и убивает Змея. Или библейская параллель: Моисей в ограждение израильтян от змеев приказывает поставить медного змея. Таким образом, Змей есть защитник от Змея / Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. С. 277.

12. Неполнота формы, асимметрия или чрезмерность признака указывают в фольклоре на хтоническую природу явления. Сопутствующим признаком демонической асимметрии является длинный нос. См.: Неклюдов С. Ю. О кривом оборотне / Проблемы славянской этнографии (к 100-летию со дня рождения чл. -корр. АН СССР Д. К. Зеленина). Л., 1979. С. 137.

ОНЛАЙН-СЕМИНАР16 февраля | Русский рассказ: Гоголь и Чехов

350,00 $

Николай Гоголь и Антон Чехов — не только величайшие писатели рассказов в России, но и два самых уважаемых и влиятельных деятеля этого жанра в мире.

Достоевский сказал, возможно, апокрифически: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели». Без сомнения, Набоков назвал «Шинель» «величайшим русским рассказом, когда-либо написанным». В этом шедевре, в «Носе» и в других историях невообразимое и обыденное меняются местами. Возникающая в результате дезориентация — для читателя, если не для персонажей — расшатывает наши предположения о том, что делает нас людьми. События наполнены смыслом и, тем не менее, ускользают от интерпретации.

Чехов разделяет с Гоголем чувство одновременно трагическое и абсурдное. Подобно рассказам Гоголя, чеховские рассказы связаны не столько с сюжетом, сколько с вызовом настроения, характеризующегося скорее внушением, чем драматическим действием. В «Даме с собачкой», «Крыжовнике», «Скрипке Ротшильда» и других рассказах точная детальность, с которой Чехов передает практические и духовные кризисы своих персонажей, придает его произведению спокойную, завораживающую силу. «Вы правы, — писал Чехов, — требуя от автора сознательной оценки того, что он делает, но вы смешиваете два понятия: отвечать на вопросы и правильно формулировать их. Только последнее требуется от автора».

Когда: Шесть еженедельных сеансов по вторникам в 19:00. Восточная часть, с 16 февраля 2021 г.

Продолжительность: 2 часа за сеанс

Стоимость: 350 канадских долларов плюс 13% HST (примерно 273 долл. США плюс 13% HST)

Размер группы: 12-0014 участник

Как: Мы будем использовать Zoom; Вы получите инструкции о том, как присоединиться после регистрации. В целях вашей конфиденциальности все наши семинары Zoom защищены паролем и никогда не записываются.

Все платежи за семинары не подлежат возврату. Если вы заинтересованы в использовании вашего депозита Toronto Pursuits 2020 на этом семинаре, свяжитесь с нами.

Нет в наличии

Метки: чехов, гоголь, майк левин, онлайн-семинары

• Описание
• Дополнительная информация

Описание

LEADER

Майк Левин — независимый редактор. Ранее он был редактором по закупкам в Northwestern University Press. Среди опубликованных им авторов были Джен Бигин (лауреат премии Уайтинга), А. Э. Столлингс (премия Национального кружка книжных критиков в области поэзии, финалист) и Стивен Карам (Пулитцеровская премия в области драмы, финалист). Он также был старшим редактором Great Books Foundation. С 2000 года он ведет семинары по литературе и кино в рамках нескольких программ повышения квалификации.

Книга

The Nose and Fore Stories, от Nikolai Gogol, перевод Susanne Fusso
(Press Columbia University Press, 2020)
ISBN-13: 978-0231190695

Anton Chehov Selcected Strastress 6956). , под редакцией Кэти Попкин
(WW Norton & Co., 2014)
ISBN-13: 978-0393925302

Эти издания являются обязательными.

Мы рекомендуем вам поддерживать местные книжные магазины или других независимых продавцов, особенно в качестве альтернативы Amazon.

В США и Великобритании попробуйте Bookshop.org World of Books или Ebooks (только электронные книги)

В США и Канаде попробуйте Powell’s Books, IndieBound и Thiftbooks (подержанные книги только в Канаде)

В Канада, попробуйте McNally Robinson или Indigo

Николай Гоголь и Антон Чехов — не только величайшие российские писатели, но и два самых уважаемых и влиятельных исполнителя этого жанра в мире.

Достоевский сказал, возможно, апокрифически: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели». Без сомнения, Набоков назвал «Шинель» «величайшим русским рассказом, когда-либо написанным». В этом шедевре, в «Носе» и в других историях невообразимое и обыденное меняются местами. Возникающая в результате дезориентация — для читателя, если не для персонажей — расшатывает наши предположения о том, что делает нас людьми. События наполнены смыслом и, тем не менее, ускользают от интерпретации.

Чехов разделяет с Гоголем чувство одновременно трагическое и абсурдное. Подобно рассказам Гоголя, чеховские рассказы связаны не столько с сюжетом, сколько с вызовом настроения, характеризующегося скорее внушением, чем драматическим действием. В «Даме с собачкой», «Крыжовнике», «Скрипке Ротшильда» и других рассказах точная детальность, с которой Чехов передает практические и духовные кризисы своих персонажей, придает его произведению спокойную, завораживающую силу. «Вы правы, — писал Чехов, — требуя от автора сознательной оценки того, что он делает, но вы смешиваете два понятия: отвечать на вопросы и правильно формулировать их. Только последнее требуется от автора».

Все платежи за онлайн-семинары не подлежат возврату.

Кольцо Гоголя Рассказ — Б. Алквит, журнал комментариев

Б. Алквит — псевдоним Элиэзера Блюма, члена редакции Jewish, Morning Journal и автора еженедельной колонки в этом журнале. бумага. Он родился в Хельме, Польша, в 1896 году и приехал в Соединенные Штаты в 1914 году. Он много писал для идишских журналов и газет и известен своими рассказами об американской жизни, а также рассказами о старом мире его юности. Этот рассказ перевела с идиша Этта Блюм, жена автора и известная поэтесса.

_____________

Это было во время строительства Московского метрополитена. Я тогда жил на Тверской с другим американцем, который с первого дня нашего знакомства оговорил, что мы должны обращаться друг к другу «гражданин». Он должен был называть меня гражданином Злотиным, а я — гражданином Штерном.

Он старался избегать туристов, этот Гражданин Штерн. Он приехал в Россию не для того, чтобы совать любознательный нос в советский «рыночный фургон», чтобы посмотреть, какие товары пролетарская революция должна была продать плохо устроенному миру. Тогда почему? Крепко сидя в толстых теплых шлепанцах, он стоял посреди комнаты, смотрел на дым своей сигареты, сдирал с нее тонкую защитную бумажку и с исследовательской серьезностью рассматривал клочок ваты в длинном мундштуке. .

— Вот именно, — сказал он. «Посмотреть на Москву. Увидеть русских».

Однако вначале он случайно оказался в одной из гостиниц возле Большого театра.

— А там, — сказал он, — куда ни повернись, там стоит турист. Поэтому я умолял одного: «Проходите, гражданин Александр, не загораживайте мне обзор». Я приехал посмотреть на Москву». И он ушел, а на его месте вырос другой».

В районе Большого театра не было недостатка в Александрах. Место кишело иностранцами — знатоками, паломниками, просто туристами — и среди них всеми теми, кто не приехал, а вернулся, как забытые помещики, которые, прежде чем отправиться в далекий мир, оставили после себя определенный план нового порядка. , план со всеми деталями. Обстоятельства требовали, чтобы они уехали. Но когда они вернулись и увидели, как дела обстояли на самом деле, то поняли, что чужие руки в лучшем случае годятся только для того, чтобы смахивать горячие угли.

_____________

Он был, этот Гражданин Штерн, человек примерно моего возраста, но лицо у него было намного моложе, а волосы — почти сплошь седые. Пожилой мужчина лет сорока. Юноша с огромным терпением. У него был вкус к антиквариату, слишком утонченный для торговца барахлом, но недостаточно развитый для знатока. Хотя он почти не говорил на идише, он увлекался идишскими пословицами, не понимая ясно их значения. Эти пословицы говорили из него, как многие диббуким . Они были частью антиквариата, который он унаследовал от «стариков» в своей американской семье.

А его любимый дыббук был: «В какую бы синагогу ни зашел, это к’душе напеть». Это была его философия жизни. Он заметил, например, что средний советский гражданин, часто даже профессионал, бреется лишь раз в неделю. Так что он сразу приспособил свою бороду к советскому образу жизни. И он спорил со мной каждое утро:

«Вряд ли это терпимо, гражданин Злотин. Совершенно снобистски изображать воскресное лицо посреди обычной среды. «В какую бы синагогу ты ни пошел, это к’душе нараспев». Коридор скрипел от движения дюжины дверей. Посвежевшие баритоны отзывались на женские голоса. Да-да и упс-ла. Говорит гражданин Стерн:

Вы наверняка слышали новости?

Какие новости?

Что новое метро врезалось в старое кладбище.

И сказал он это так, как будто в Москве уже существовало метро и действительно произошла какая-то странная авария. Собственно говоря, тоннели тогда еще строились, и даже не на всю длину. Я пытался его утешить:

Такую привычку уже приобрели, наши мировые столицы, вокруг кладбищ процветают. В сердце каждого великого города вы найдете кладбище. А когда возникает необходимость, трупы вежливо просят пошевелиться. Им вручают уведомление о выселении. Для них найдено другое подходящее место отдыха.

«Но, чувак, — воскликнул он, — ты знаешь, кто лежит на этом кладбище?»

«Твой прадедушка?»

Гражданин Штерн смерил меня с насмешливым лицом.

«Хочешь комплимент?»

«Долой!»

«Насколько более логично, что он мог быть вашим прадедом — я имею в виду, вы бы этого хотели».

«Кто это?»

«Гоголь».

— Вы имеете в виду — Гоголя?

«Да, знаменитый русский писатель Николай Гоголь».

Он показал мне газетную заметку о том, что группа русских писателей должна присутствовать на кладбище для вскрытия могилы Гоголя.

Подразумевалось, конечно, что и другие трупы не останутся без внимания: они тоже получали положенное непогребение.

— И заметьте, — добавил гражданин Стем, — они вполне заслужили уважение советской столицы.

«Ты имеешь в виду трупы?»

«Да, они тоже жили во время революции. Они увидели первые ткацкие станки, швейные машины и паровозы. В их время возникли фабрики, оторвавшие ремесленников от домашних мастерских, и последовали первые первобытные вспышки классовой борьбы. Рабочие забрасывали машины камнями. Это был период промышленной революции».

Он получил удовольствие от этой короткой исторической прогулки и хотел путешествовать дальше:

«Маркс, — сказал он, — Маркс только что приехал в Париж, где он познакомился с Прудоном».

«И написал Энгельсу, доброму сердцу Первого Интернационала, что не доверяет русским».

«Разве это не поразительно!» Гражданин Штерн вскочил с такой силой, что я вполне ожидал, что он распахнет двери и окна, разбудит всю Москву, прыгнет на Красную площадь и закричит: «Послушайте, граждане, товарищи, Маркс не доверял русским!»

Нет, не он. Для него этот факт был еще одним антиквариатом, реликвией, заслуживающей пристального внимания. Посмотрим: когда Маркс сказал «русские», он имел в виду Бакунина. Они поссорились, мастера-строители грядущих времен. Они дивились друг другу и спорили со всеми человеческими страстями богов. Один подозревал, что другой, грузный русский, был царским шпионом; а последний, в свою очередь, признал, что, не будь Маркс немцем и евреем, он вполне мог бы возвыситься до более рациональной системы свободы. Динамит еще не был обнаружен. Но машинное производство уже достигло своего наивысшего расцвета в Англии, и старик взялся за написание Капитал.

_____________

И вот, следовательно, была забота о трупах того периода, забота о том, чтобы советское метро их, не дай Бог, не передавило. Для них нашлось другое подходящее место упокоения, и у могилы Гоголя собрались представители современной русской литературы. Среди них было два неизвестных гостя — мой соотечественник и я. На самом деле гражданин Штерн немного задержался, но пришел.

Для меня это было огромным событием. Я едва мог дождаться назначенного часа. Я впервые подумал о Гоголе, человеке, бывшем когда-то из плоти и крови, — и теперь мне предстояло его действительно увидеть. Конечно, я был хорошо знаком с ним, с этим незабвенным художником. Из всех старых русских мастеров он был моим любимым. Но я почти ничего не читал о его жизни, и всякий раз, когда я думал или говорил о нем, я думал или говорил о Гоголе, яром антисемите.

Если бы это было верно почти для кого-то еще, я должен был осмотреть останки, и на этом все закончилось. Но в случае с Гоголем его ненависть к евреям меня как-то смущала и стыдила. Вот был свирепый садист, который мог, тем не менее, написать Мертвые души . Антисемитизм Достоевского никогда не был для меня загадкой. Для меня Достоевский был скорее мозговым штурманом, чем художником, его проза полна песчаных отрезков, ведущих в темный монастырь. Даже в его юморе — если его можно уловить в его творчестве, если страстная радость — тоже юмор, — чувствуется эпилептический страх. А что касается его нравственности, то он сам — ливень над духовными калеками, которые приходят преклонить колени около монастыря. Быть может, правы те другие, которые говорят, что именно благодаря этому Достоевский более великий художник, чем Гоголь. Но, кажется, когда Гоголь дошел до такого, он сошел с ума и перестал писать. Наверное, поэтому он был мне ближе. Он писал только до тех пор, пока мог смеяться.

Но как он смеялся над евреями! Поговорив об этом однажды с другом, я закопал Мертвых Душ среди припасенных книг в темном чулане, чтобы никто не мог увидеть его в моем доме.

Только здесь, у его могилы, я впервые увидел его — человека.

Осторожно вскрыли могилу. День был солнечный, но холодный. Подняв воротнички, мы наблюдали за могильщиками и пытались прочесть стертые надписи на соседних надгробиях. Внезапно мы все приблизились к открытой могиле.

Николай Васильевич!

_____________

Мои глаза ослепили белизной гоголевских костей.

Мне казалось, что мое тело заполонили холодные муравьи. Моя голова раскалывалась. Скелет как будто обладал гипнотической силой, требуя: «Смотри!»

Солнце залило могилу, но это было как холодная вспышка с неба. Вспаханный грунт могилы дышал еще большим теплом. Скелет был целый, нетронутый и белый, как будто земля и жизнь в земле за эти девяносто лет шлифовала и шлифовала кости Гоголя.

Ни следов одежды, ни следов плоти. Голый. Земля, которая теперь в смятении лежала вокруг него, освободила его от всего, полностью очистила его. Здесь был череп, ребра, а здесь, в пустоте под ребрами, косточки — руки, лежащие одна рядом с другой.

— Николай Васильевич, — сказал кто-то позади меня.

Я хотел обернуться, но глаза ослепило золотое мерцание кольца на одной из косточек мизинца. Не знаю, сколько времени это продолжалось, быть может, это было лишь мгновение, но я воспринял весь солнечный свет в этом кольце, так свободно висевшем на косточке пальца гоголевской руки.

И как мне это сказать? Поздний осенний полдень в этот момент обладал силой Иезекииля, который мог приказать ему проснуться, который мог приказать ему встать, этому скелету с кольцом.

Могильщики наклонились. Послышался звон, и не знаю, как для других, но для меня — клянусь — этот звон костей был как бы перевоплощением той далекой, древней долины. И, соответственно, он говорил со мной по-русски, в тот библейский момент. После первых взглядов и первых минут молчания зрители заговорили. О чем, спросите вы? Переведи это на идиш, на английский — это была обычная болтовня в наших собственных литературных кафе; естественно, с советской окраской. Но, по сути, говорят одни и те же писатели. Конечно, говорили о Николае Васильевиче, но как будто его здесь уже нет. Но я не перестал его видеть. Звук его костей, должно быть, усилил мое воображение, потому что я громко воззвал во всеуслышание:

Николай Васильевич, я вас прощаю!

Все повернулись ко мне. Наступила внезапная тишина. Люди обменивались многозначительными взглядами, словно вопрошали обо мне глазами. Я смутился, но не потерял самообладания. Я чувствовал себя ужасно глупо, но я знал, что единственное, что может спасти меня, это дурак во мне, если я только позволю ему продолжать говорить — и он сказал:

Как чисты уже ваши кости, Николай Васильевич. Твой Тарас удивлял и пугал мои детские годы. Я бежал вместе с курами и козами, с девицами и субботним миром, когда он и Андрей и Остоп проскакали мимо нашей улицы с копьями. Эти копья казались выше крытых черепицей крыш. Потом ты рассказывал мне о казаках-отшельниках, которые жили с ружьями, как с женщинами, как они постоянно боролись за свободу и за свою веру, и как отец казак хладнокровно застрелил собственного сына. Я подумал об Аврааме и об Исааке и о повелении принести жертву и сказал: Но Тарас — человекоубийца. Теперь все это история давно минувших дней. Ваши войны — притчи минувших времен. Но необузданная казачья сила и великая любовь к России-матушке — только это правда! Встаньте, Николай Васильевич, посмотрите на легендарный героизм Остопа и Тараса, старого партизана, а теперь посмотрите на пруссаков, которых вы так ненавидели. Слышите, как они смеются, как они смеются над «Янкелем» и «Мордехаем» (Янкель, генерал Янкель и Мардохей пишут сводки), как вы смеялись, как вы издевались над ними! Теперь они смеются, как вы смеялись. Ваш смех. Вы помните хохотушки? И потом, как же не смеяться, глядя на щенков, как распахиваются полы их шуб, ноги вверх ногами, извиваются, приплясывают так комично, как их бросают в Днестр, так комично, черт их возьми! ”

_____________

Я действительно все это сказал или только подумал?

Клянусь, я не знаю. Только то, что я хорошо помню, что люди смотрели на меня странно. Они отошли от меня и снова подошли ближе. Один прикусил губу, потянул за усы. Другой сделал замечание по поводу кольца. Это был гражданин Штерн. Никогда раньше он не видел золота такой ослепительной яркости, такого сияния.

«Почти символично», — сказал кто-то рядом с ним.

— А какие у него кости уже чистые, — добавил я.

«Уже?» Другой не понял.

Подул холодный северный ветер.

«Будет ранняя зима», — сказал один. Заходящее солнце окрасило его лицо в румянец.

С поднятыми воротничками мы вышли с кладбища. Пока я не вышел наружу, я мог слышать тяжелые шаги рабочих, которые несли кости Гоголя к автомобилю.

Гражданин Стерн молча шел рядом со мной. Он бросил взгляд назад. Могильная ямка была засыпана землей, без насыпи, обвалилась. Девяносто лет это было освященное место, а теперь — земля, земля с пустотой старого обвалившегося рта, из которого вырваны все зубы, и грустно , без жизни и без смерти.