Анархия и почва
В 1917 году, сто лет назад, был опубликован роман «Соки земли» Кнута Гамсуна, за который он получил Нобелевскую премию. По просьбе «Горького» Роман Сенчин вспоминает это выдающееся произведение и рассказывает, чем история про возделывающего землю отшельника может быть полезна современному городскому жителю.
2017-й для нас особый год — год столетия двух революций. Все остальные события меркнут по сравнению с этими, а то и вовсе забываются. Но в 1917-м, когда, казалось, гибла не только Россия, но и почти вся Европа, на ее севере, в норвежской глухомани, был написан один из величайших, по моему мнению (которое не меняется уже третий десяток лет), романов мировой литературы — «Соки земли» Кнута Гамсуна.
О Гамсуне я узнал довольно поздно. Это был, наверное, 1994 год, мне — за двадцать. Охренев (другого слова не подберу) от «Тропика рака» Генри Миллера, я решил показать его своему отцу… Через пару дней он вернул мне книгу со словами: «Да, это мрачнее „Голода” Кнута Гамсуна».
Гамсуна в нашей домашней библиотеке не было, и я пошел в городскую. Там нашелся только второй том собрания сочинений — в таких зеленых обложках оно выходило, — первый том с «Голодом» оказался на руках. Я взял второй и стал читать. «Виктория»… Совершенно не помню содержание этого романа, но музыка языка осталась со мной, наверное, навсегда и заставила бешено читать все остальное, написанное Гамсуном.
Спустя много лет осталось два произведения — «Голод» и «Соки земли». Сначала «Голод» был главным, и я возвращался к нему многократно, а потом и теперь — «Соки земли». Впрочем, для меня это диптих с двумя полярными темами. В «Голоде» — каменный город и человек в нем без работы, без крыши над головой, без женщины, без гроша в кармане. В «Соках земли» — почва, которая дает человеку без крыши над головой, без денег и жилье, и еду, и деньги, и женщину, и детей… Притронься к земле лопатой, и она напитает тебя своими соками…
В последнее время я чаще встречаю иное название этого романа — «Плоды земли».
Может, оно точнее — не знаю; может, ближе к оригиналу новый перевод. Я читаю тот, старый, Нины Федоровой. Вернее, в книге, изданной в начале 1990-х. Книга уже вся истрепанная, страницы засаленные, но от этого еще более притягательные, словно пропитанные соком.
Гамсуну с переводчиками на русский, кажется, везло. Во многом благодаря им, обладавшим несомненным художественным даром (у нынешних переводчиков это, по-моему, редкость), Гамсун в конце 1890 – начале 1910-х считался чуть ли не русским писателем. По крайней мере, многие критики того времени, перечисляя лучших авторов, помещали Гамсуна вместе со Львом Толстым, Чеховым, Горьким… О «Голоде», «Мистериях» (в которых достается Толстому), «Пане», «Виктории» в то время были написаны сотни и сотни статей, рецензий. Некоторые произведения выходили в России раньше, чем на родине (что случалось лишь с самыми-самыми популярными)… С «Соками земли» сложнее.
Когда этот роман был опубликован в Норвегии и некоторых странах Европы, России было не до большой литературы.
По-моему, на русском языке «Соки земли» впервые увидели свет в 1923 году в издательстве «Красная новь». Нынче это библиографическая редкость, но мне удалось не так давно полистать — на руки не дали — книгу. Указание на то, что это даже не перевод, а переработка (автор переработки Виктор Муйжель), справедливо. Грубо говоря, нечто вроде «Робинзона Крузо» Корнея Чуковского.
Но и эта публикация переработки важна. «Соки земли» не могли выйти ни раньше — во времена военного коммунизма, ни позже — в годы коллективизации. По сути, этот роман абсолютно анархистский.
Анархизм в общественном представлении — это пьяные парнищи в тельняшках и с маузерами, это разрушение и хаос… Анархия — слово, давно ставшее синонимом хаоса. Анархией граждан пугает любая государственная власть в моменты протестных волнений, слишком сильно проявляющейся свободы слова, совести и всего остального. А анархия по созвучию сделалась синонимом анархизма.
Но можно вспомнить, что даже Лев Толстой не раз называл себя анархистом, что Петр Кропоткин в своих книгах доказывал, что при анархизме дисциплина будет крепче, чем при возникшей где-то в Месопотамии и особенно не изменившейся за эти тысячи лет форме государственного устройства.
Да, кстати, потрясающая обложка того издания 1923 года. Библейского облика муж стоит на вскопанной черной земле. В правой руке лопата, левая лежит на боку. Взгляд и суровый, и ласковый одновременно. Взгляд хозяина.
«Соки земли», издание 1923 года, обложка
Изображение: auction-imperia.ru
Ему нужна женщина, «работница», как он пытается себя убедить. Но никто не хочет поселяться в этом углу, вдали от остальных. И все-таки женщина приходит. Ингер. Она такая же отверженная, как и он, даже сильнее, — у нее уродство на лице. Заячья губа… Исаак и Ингер начинают жить вместе, по метру расширяя свой участок, отвоевывая у дикой природы землю.
Первый раз я читал «Соки земли» в 1994–1995-м. Помните те годы? Сколько на нас сыпалось нового или малодоступного раньше. По крайней мере в литературе. От Солженицына до Берроуза… Время было клокочущее, бешеное. А в романе Гамсуна — трудное, словно о нем рассказывает немощный, оставивший все силы в работе старик, у теплой печки, в темной, без электричества, избе… День за днем, день за днем он рассказывает то ли свою жизнь, то ли жизнь близкого человека. И это настоящее время, особенно меня тогда потрясшее:
«Человек идет по направлению к северу. Он несет мешок, первый мешок, в нем съестные припасы да кое-какие инструменты. Человек крепок и груб, у него рыжая жесткая, словно железная, борода и мелкие рубцы на лице и руках, — где он заполучил эти шрамы: на работе или в бою? Может быть, он бежал от наказания и скрывается, может быть, он философ, ищет покоя и тишины, — но как бы то ни было, он идет и идет, кругом не слышно ни птиц, ни зверей, изредка бормочет он про себя какое-нибудь слово: — О-ох, Господи! — говорит он.
Это с первой страницы. А вот концовка:
«Клинг-линг! — говорят колокольчики высоко на откосе, все ближе и ближе: скотина пробирается к вечеру домой. Пятнадцать коров и сорок пять штук мелкого скота, всего шестьдесят голов. Вон идут к летнему загону женщины со множеством подойников, они несут их на коромысле через плечо, — Леопольдина, Иенсина и маленькая Ревекка. Все три босиком. Маркграфиня не с ними. Сама Ингер дома, готовит обед. Она расхаживает по дому, высокая и статная, весталка, поддерживающая огонь в кухонной плите. Ну, что ж, Ингер поплавала по бурному морю, побывала в городе, теперь она опять дома; мир велик, он бурлит от множества мест, Ингер тоже бурлила. Она была почти никем среди людей, ничтожная единица. Наступает вечер».
Между этими абзацами несколько десятилетий.
Рождение детей Исаака и Ингер, превращение их глуши в поселок. Операция по зашиванию губы Ингер, для которой долго зарабатывали деньги, побег Ингер в большой мир, годы в тюрьме и возвращение. Вместо двух коз и козла теперь целое стадо. Вместо землянки из дерна — просторный дом.
«Соки земли» — «Робинзон Крузо» (по версии Чуковского, а не Дефо, у которого Крузо — дитя своего жадного века) наоборот. Но почему-то сюжет Робинзона Крузо (обязательно с возвращением в так называемую цивилизацию) нам куда интересней таких вот историй, как у Исаака. Но Исааков куда больше Робинзонов. С древнейших времен люди уходили из племен, моряки сбегали с каравелл и галеонов и поселялись у дикарей. Россия расширялась и вытягивалась отнюдь не из-за казаков-первопроходцев, а из-за крестьян, стремящихся жить и трудиться свободно. По сути, казаки — это те же крестьяне, но имеющие оружие и не имеющие хозяина (сейчас это уже нужно отмечать). Быть может, старообрядчество, духоборство — это скорее повод уйти подальше.
Кнут Гамсун с семьёй, около 1926 года
Фото: Национальная Библиотека Норвегии
В последнее время довольно часто звучит слово «самострой». Самострой считается серьезным преступлением. Самострой должен быть снесен, его владелец привлечен к ответственности. Не знаю, как в других странах, а в России с самостроем боролись всегда. Жгли со времен Древней Руси. Ведь все должно быть учтено, каждый человек к кому-то привязан.
«Соки земли», конечно, идеалистическое произведение. И Нобелевская премия в 1920 году, когда Европа, обпившись крови и проблевавшись серией революций и мелких (по сравнению с Россией) гражданских войн, была присуждена этому роману более чем справедливо. Нобель написал в завещании, что премией должен быть награжден автор, «создавший наиболее значительное литературное произведение идеалистической направленности».
Но идеализм — это не идеализация. «Тихий Дон» тоже идеалистический роман. И сколько бы я его ни перечитывал, ни смотрел фильм Герасимова, каждый раз надеюсь, что Григорий с Аксиньей убегут, спрячутся, найдут свою пустошь, и «черное солнце» не станет жечь землю.
Не знаю, читал ли Шолохов «Соки земли» тогда, в 1920-е. Но в любом случае природа ли, высший разум сделали так, что в Советском Союзе появился родной брат книги Гамсуна. Родной, но не значит похожий. У Исаака с Ингер два сына, Элеус и Сиверт, но они совершенно разные, это два противоположных типа людей. Так и романы Гамсуна и Шолохова родственны, но противоположны: у одного от пустыни к цветущему хутору, у второго цветущий хутор, превращенный в пустыню…
Шолохов оказался прав. Он заканчивал «Тихий Дон», когда Европа вновь запылала. Гамсуну пришлось увидеть этот пожар; он пытался его затушить, но вместо этого стал числиться в союзниках Гитлера.
В Советском Союзе Гамсуна простили относительно рано. В 1970 году вышел двухтомник. Тот, что произвел большое впечатление на моего отца. Но «Соков земли» в нем нет. В общем-то, понятно, почему. Свободный Исаак не положительный пример для любого государства. Ему куда полезней такие, как герой «Голода». Нищие городов, не имеющие семьи, готовые на любую работу, на что угодно.
Хозяева опасны.
В России сейчас вроде бы началась новая кампания по выращиванию таких хозяев. В новостях много говорят о «Дальневосточном гектаре». Но желающих особенно не наблюдается. Слышатся усмешки: это мы уже проходили — фермерство и все остальное… Усмехающиеся, в общем-то, правы. История показывает, что стоит нашему Исааку крепко встать на ноги, и его треснут под колени, а потом ощиплют.
Но давайте, городские заложники, обитатели однокомнатных, двухкомнатных камер, откроем «Соки земли» и если не личной, то какой-нибудь генной памятью вспомним свободного Исаака. Они были, и они есть, но в далеких, укромных, не обнаруженных властью с полицией и мытниками углах планеты.
В 1920 году в жизни Кнута Гамсуна происходит событие, идеально вписывающееся в биографию практически любого писателя. «Плоды земли» не хочется называть книгой, это – действительно литературный труд. Если не бояться тавтологии, то это — труд о труде. Как часто бывает у Гамсуна, главная роль в этом произведении отведена одиночке Исааку. Сам себя Исаак называет мельничным жёрновом, очевидно это за каменную силу и волю, да отсутствие сантиментов. Исаак осваивал норвежскую глушь с тщательным уважением, и она дала плоды: земли, жену, детей, деньги, скотный двор, лесопилку и почтение. «Плоды земли» — весьма чинная ода земле, если не считать событий, разворачивающихся за пределами скотины и урожая. Кнут Гамсун написал вполне себе сценарий для бразильской мыльной оперы. На хуторе Исаака в Селарро было всё, что даёт рейтинги в прайм-тайм. Землевладелец искал себе работницу для ведения хозяйства, горничную, в общем-то. В череде маленьких и больших забот в семье случается первая драма, Ингер убивает свою новорожденную дочь. Десять минут прожила девочка, которую угораздило появиться на свет с материнским заячьим изъяном. И вроде бы улеглось, муж всё понял, но события «мылятся» дальше. Как-то раз, будучи в гостях, завистливая родственница Олина не досчиталась ребёнка и не постеснялась выдать грех местному ленсману. Ингер посадили. А уж из тюрьмы она, как и полагается, вышла другим человеком, без заячьей губы и с новой дочкой. В тюрьме Ингер любили и максимально социализировали, посему к дикарю-мужу в глушь Селарро возвращаться ей было уныло. Но переборов себя и замолив саботаж, женщина вернулась к предыдущему укладу, тем более трое имеющихся детей не отменились. Правда всё же порывалась разок изменить Исааку, но не смогла. Время идёт, на хуторе прирастает богатство, Исаак неутомимо строит и пашет. Постепенно вокруг хутора Селарро появляются соседи, но с Исааком по работоспособности и стрессоустойчивости может сравниться только Аксель Стрём. Линия жизни и линия любви Акселя является отражением линий Исаака. Единственное их отличие – это последовательность событий. В «Плодах земли» есть все кассовые составляющие: любовь, убийства, воровство, суды, наследство, попытка измены, тюрьма, зависть, малодушие, мистика, дружба, благородные помощники и всегда счастливый конец. Возможно, параллель, проведенная с бразильскими сериалами, кому-то покажется оскорбительной. Я же в этом ничего плохого не вижу, ведь как было бы здорово, если в наших телевизорах появились нобелевские сериалы. «Плоды земли» нужно непременно прочитать, потому что это в хорошем смысле странная рукопись, где люди живут и совершают поступки, предполагающий накал, надрыв, распад, но нет, картошка взошла. Кнут Гамсун выписал своему читателю простой рецепт от всех невзгод. Так, Исаак из Селарро увлечен любимым делом, каждый раз он ставит перед собой маленькие и большие цели и достигает их. Он удовлетворен. Исаак и подобный ему второй сын Сиверт – самые счастливые люди в «Плодах земли», у них любимая работа, много свежего воздухи, в городе они никогда не жили. Маша Ермольчик | РекомендуемВоспитание убийцы («Подлинная история банды Келли», реж. Актуальные стрижки и укладки осень-2015 World Corporate Golf Challenge Так вы снимаете сказки, товарищ режиссер? Александр Лунгин: «Это кино о том, что делает нашу жизнь такой неистовой, странной и холодной» Зловещие двойники («Мы» реж. Джордан Пил) Vivienne Westwood. Бунтарка по жизни Выставка «“Товарищ, верь…”. Пушкин в диалоге с эпохой. К 100-летию революции в России» Праздничная Пасхальная Мистерия в стиле Cимфоджаз. Гала-концерт Северная Корея, какая она? |
Кнуту Гамсуну дают Нобелевскую премию по литературе. Причиной лауреатства становится литературный труд «Плоды земли» (иное название «Соки земли»). Обоснование премии – монументальность.
Со временем она нашлась, её звали Ингер. У Ингер заячья губа, она плохо говорит, будто бы глупа, но хозяйственна и восхищена мужем.
Взрослые дети всячески стремятся быть подстать своим трудолюбивым родителям, кроме старшего сына. Совершенно внезапно Элесеуса больше тянет в облачка, нежели к земле. Он теперь живет в далеком распутном городе и «баллотируется» в преуспевающего модника. Ему больше не нужно растирать в руках пижму, чтобы пахнуть приятно. Он выше на голову своих родителей, так как умеет читать, считать и бросать пыль в глаза. Но город, как мы знаем, страшная сила. Из успехов Элесеуса можно отметить долги, тросточку и весеннее пальто. Принято признавать то, как прозорливы оказывались писатели из прошлого и Кнут Гамсун – не исключение. В 2017 году Элесеус, скорее всего, стоял бы в очереди для оформления кредита на новейший айфон.
Джастин Курзель)Мой разум и тело не принадлежали мне, пока я не прочитал «Плоды Земли» | Камель Дауд
Поскольку карантин продолжается, Guardian Opinion возрождает серию «Книга, изменившая меня» — возможность для писателей выбрать самое лучшее чтение, которое поможет нам пережить эти неопределенные времена, с новым выпуском каждый понедельник.
Список вопросов, которые задают автору, неизбежно включает книги, которые оказали на него наибольшее влияние. Хотя они могут начать с попытки дать честный ответ, в конечном итоге писатели относятся к нему как к шутке или впадают в бесконечные домыслы. Мы также приходим к пониманию, что ответы, которые мы даем, далеки от объективности или последовательности, в значительной степени зависящей от того, когда возникает вопрос, от нашего возраста и искренности. И хотя мы склонны цитировать великие имена и классиков, в конце концов мы втайне признаем, что на писателя может повлиять триллер, фраза из модного каталога, отрывок из антологии, школьный учебник, то, что мы никогда не читали, только мечтали, или авторская биография, а не одно из их произведений. Влияние движется (и говорит) таинственным образом.
Но всегда ли так? Да и нет. Когда я рос в деревне в Алжире в 1970-х годах, книги было трудно найти, книжных магазинов и библиотек не существовало. Я читал то, что попадалось под руку, а не то, что мне представлялось.
Из-за нехватки материалов для чтения у меня появилась привычка — которая у меня сохранилась до сих пор — перечитывать по нескольку раз. Поэтому я, естественно, вспоминаю книгу, много раз перечитанную, на которую я впервые наткнулся случайно (согласно моему убеждению, что некая сила направляет появление книг в нашей жизни) и которую я позже тщательно обернул тонкой бумагой. Для меня Плоды Земли ( Les Nourritures Terrestres ) Андре Жида стал в некотором смысле священным.
Сейчас мало кто читает этот гимн человеческому телу, впервые опубликованный в 1897 году. В нем утверждалось, что желание выше морали и право наслаждаться своим телом выше религии, восхваляя чувства, а не идеалы. Революция, которую он возвестил, уже устарела. Les Nourritures Terrestres были написаны до наступления эры раскрепощенной чувственности или представления о том, что оргазм является правом человека. Сегодня он показался бы устаревшим, хотя бы из-за своего яркого стиля. Но в 1970-е Алжир только что обрел независимость и казался пуританским, управляемым религиозным консерватизмом и строгим социализмом.
Так что для меня книга стала настоящим откровением, подстегнувшим мой бунт против любых попыток веры или политики контролировать мое тело.
Когда я впервые прочитал, а затем перечитал книгу, мне было больше 16 лет, и я изо всех сил пытался освободиться от одержимого чувством вины религиозного духа. Живя в изолированной деревне с неграмотной семьей, моему восстанию часто не хватало подходящих инструментов или наставников. Бунт был возможен в больших городах, для детей элиты или с помощью образования, знакомств или путешествий. В деревне это почти невозможно.
Итак, когда я впервые открыл книгу Жида, меня поразили две вещи: его заклинательный, почти гипнотический стиль; а главное, что это был искренний крик души. Вот, наконец, то писание, которое я искал! Я обнаружил, что могу защищать свое тело и свои сексуальные наклонности без чувства вины. Как бы упрощенно это утверждение ни звучало сейчас, я начал чувствовать вещи вокруг себя по-другому. Как будто их интенсивность восстановилась.
Мир больше не уступал грядущему раю; это мог быть рай, там и тогда. «Недостаточно прочитать, что песок на пляже мягкий», — писал Жид. «Я хочу, чтобы мои босые ноги чувствовали это. Мне не нужны никакие знания, которым не предшествует ощущение».
Это было мое первое посвящение в свободу. Сейчас я ссылаюсь на ключевых мыслителей, идеологические невзгоды или руководителей восстаний, но должен признать, что именно эта книга впервые подсказала мне, что можно открыто вести свободную жизнь, опрокинув давно устоявшийся примат невидимого над земным. плоть. Мое тело, как я понял, было моим единственным богатством, единственной осязаемой истиной, которой я мог поделиться с другим. Таким образом, желание было единственным средством достижения вечности. По сей день все, что я вижу в основных религиозных вероучениях, — это ревность между забытыми богами, не способными принять человеческий облик и откусить яблоко.
Со временем мы также приходим к пониманию того, что свеча освещает страницы, которые мы переворачиваем, но и эпоха тоже.