Медоваров М. «Парменид» Платона в интерпретациях неоплатоников и А.Ф. Лосева

М.В. Медоваров

«Парменид» Платона в интерпретациях неоплатоников и А.Ф. Лосева:

сравнительный анализ

 

Проект Новой России должен начинаться

с платонического оглашения.

А.Г. Дугин

 

Восемь гипотез платоновского диалога «Парменид» оказались квинтэссенцией всего последующего развития платонической традиции в философии. Именно из их интерпретации возникали и выстраивались философские системы на протяжении двух с лишним тысячелетий. Для русских читателей неоплатонические толкования «Парменида» открыл, прежде всего, А.Ф. Лосев, однако он имел по этому поводу и собственную точку зрения, не совпадавшую с позициями неоплатоников III – V вв. Сравнить их взгляды необходимо для прояснения эволюции платонической традиции как таковой с древности до XX века.

Лосев отмечал, что «весь античный неоплатонизм есть не что иное, как углублённый и систематизированный комментарий на “Парменида” и “Тимея” Платона» [1]. Ведь сам «Парменид», как и все остальные диалоги Платона, не только не заканчивается каким-либо определённым выводом, но и оставляет непрояснённым самый важный вопрос – следует ли понимать проработку восьми гипотез только как логическую гимнастику для ума или же эти гипотезы имеют онтологический статус. Правда, Платон всё же оставил ключ к разгадке, расположив гипотезы в строго иерархическом порядке, от самых «высших» (приоритета Единого) до самых «низших», где существование Единого отрицается. Прошло, однако, свыше пятисот лет, наполненных господством «логических» и «гносеологических» школ в греческой философии, прежде чем Плотин окончательно встал на почву онтологического толкования «Парменида». У преемников же Плотина «Парменид» «в значительной мере лёг в основу всех не только логических, но и мифологических и общефилософских построений» [2].

Плотин стал рассматривать гипотезы «Парменида» во второй и шестой «Эннеадах», однако ограничился лишь первой и второй гипотезами. Но и этого Плотину хватило, чтобы заложить основы всей будущей неоплатонической метафизики. Из гипотезы об абсолютном существовании Одного Плотин вывел абсолютно трансцендентное Единое, не нуждающееся в самом себе и всем обладающее. Он назвал его «чистое Сверх по ту сторону сущности». Онтологическая трактовка второй гипотезы привела Плотина к категории Единомногого (Единое сущее, hen on). Затем уже должны были следовать в иерархическом порядке «Единое и многое», потом Нус (Ум), душа мира и так далее. Диалектически развёртывать восемь гипотез, проецируя их на эту иерархическую лестницу, протянувшуюся от несказанного Сверхединого до материи, пришлось уже Амелию, который соотнёс вторую гипотезу с Нусом, третью – с разумными душами, четвёртую – с неразумными, а остальные – с различными степенями материи. На самом дне иерархии находились материальные эйдосы.

Схему Амелия практически повторил Порфирий (он лишь ввёл более подробную классификацию душ), но значительно модифицировал Ямвлих, у которого абсолютное Единое вынесено за пределы гипотез, а первая гипотеза связана с божественными единицами-генадами (третья ступень Единого, по Плотину). Заслуга Ямвлиха в том, что он впервые связал гипотезы «Парменида» с именами и числам богов. Ещё одна особенность его схемы заключается в том, что материальные эйдосы поставлены в космической иерархии выше тел (небесных и подлунных). В том же русле трактовали «Парменид» Плутарх Афинский и Сириан, с тем лишь заметным отличием, что на нижнюю ступень иерархии, намного ниже материи, Плутарх пометил сны, тени и грёзы.

Следует иметь в виду, что от схемы Ямвлиха до нас дошёл лишь один абзац, а схемы Амелия и Порфирия известны нам лишь в критическом пересказе Прокла. Правда, и сам Прокл написал подробно лишь схолии к первой гипотезе «Парменида» (остальные схолии сочинил неизвестный подражатель), однако именно он положил начало новым трактовкам платоновского диалога, существенно отличающимся от трактовок его предшественников. Очень важно, что сам Прокл прекрасно осознавал значимость «Парменида», называя его самым главным и самым умосозерцательным (эпоптийным) диалогом Платона. Немаловажно для традиционалистского подхода и то, что Прокл связал «Парменид» с Элевсинскими мистериями, в которых участвовал Платон.

Разбор первой гипотезы Прокл превратил в её принципиальную трансформацию. Он заявил, что Единое можно понимать в трёх смыслах (как абсолютное, как сущее и как становящееся во времени сущее), а Небытие в относительном и абсолютном смыслах. В «Платоновской теологии» он трактовал вторую гипотезу как бытие ноуменальных категорий, из которых можно вывести всю мифологию и вообще всё сущее. Из второй гипотезы Прокл выделил ещё одну дополнительную, связанную со становлением категорий во времени (таким образом, всего гипотез оказалось девять, а не восемь). Однако третью и четвёртую гипотезы он отнёс к умопостигаемой материи, а следующие за ними и вовсе игнорировал с презрением как нелепые. Даже индивидуальным душам (в отличие от универсальной души мира) Прокл отказывал в соотнесении с логическими категориями. «Подобного рода комментарий к Платону далеко выходит за пределы самого Платона», – отмечал А.Ф. Лосев [3]. Не только Платона, но всех предшествующих неоплатоников от Плотина до Сириана, добавим мы. Неудивительно, что узкий формализм Прокла, его высокомерное третирование большинства гипотез как бессмысленных и вздорных, не мог удовлетворить следующее поколение неоплатоников (которое, однако, приняло прокловское выделение девяти гипотез вместо восьми).

Последним неоплатоником, подробно писавшим о «Пармениде», был Дамаский. Первые пять гипотез он трактовал в точности так же, как Прокл, однако в отличие от последнего он не игнорировал последние четыре гипотезы, исходящие из относительного или абсолютного отрицания Единого, и считал лишённым смысла не само выдвижение этих гипотез, а то, о чём они повествуют. В интерпретации седьмой, восьмой и девятой (по прокловской нумерации) гипотез Дамаский во многом следовал за Плутархом Афинским, отличаясь более тонкой и изящной их разработкой. Седьмая гипотеза (абсолютное отрицание Единого с выводами для Единого), согласно Дамаскию, говорит о чувственной материи, которую он как типичный неоплатоник приравнивает к ничто, точнее – к чистой потенциальности, не актуализировавшейся в вещах. В восьмой гипотезе (относительное отрицание Одного с выводами для иного) мы опускаемся уже на уровень дискретных качеств, свойств тела без самого тела. Это нечто сновидческое, хотя пока ещё конкретное. Наконец, на последнем уровне космической иерархии (абсолютное отрицание Единого с выводами для иного) мы сталкиваемся с абстрактно-сновидческой материей дискретно-множественной телесности, где действительность только является (phainetai, от phainomenon), но не имеет сущности.

На наш взгляд, интерпретации «Парменида» Дамаскием не только завершают историю античного неоплатонизма, но и являются наиболее интересными для сегодняшнего дня. Ведь если все, даже самые отвратительные и нелепые учения, можно свести к одной из гипотез «Парменида», как понял уже Прокл (и наверняка понимал сам Платон), то, например, философия XVII века будет соответствовать пятой гипотезе (в прокловской нумерации), философия Просвещения – шестой, а постмодернистская философия – последней, девятой гипотезе. Ибо явление без сущности, о котором впервые заговорил Кант как о вещи-в-себе, на наших глазах нашло воплощение в виртуальной реальности. Симулякр – это то, что лежит ниже самого грубого материализма, ниже нижнего конца космического яйца. Стремительно распространяющееся сейчас мировоззрение соответствует именно последней гипотезе «Парменида», гипотезе, которую в более здоровые эпохи никто всерьёз и не рассматривал. Обращение к Дамаскию в таком случае может способствовать прозрению и пониманию анормальности всего современного мира.

Теперь перенесёмся в XX век и рассмотрим, чем собственная позиция крупнейшего русского неоплатоника А.Ф. Лосева отличалась от взглядов его античных предшественников. В «Очерках античного символизма и мифологии» (1930) и в шестом и седьмом томах «Истории античной эстетики» (1980, 1988) Лосев уделил большое внимание всему диалогу «Парменид» (не только той его части, где рассматриваются восемь гипотез). Не будем повторять лосевский разбор гипотез, а попытаемся обозначить основные положения взгляда философа на значение «Парменида» вообще. Немаловажно при этом, что воззрения Лосева 20-х и 80-х годов практически полностью совпадают.

По мнению Лосева, в «Пармениде» и только в «Пармениде» Платон наиболее полно систематизирует свою философию, представленную в других диалогах фрагментарно. Только в «Пармениде» Платон разрешает те сомнения и неясности, которые имелись в других его произведениях, в частности, превыше царства эйдосов – всё ещё расчленённого и множественного – он ставит само Бытие, Единое, Благо, которое выше всех разделений. Поэтому Лосев смело утверждает: «Человек, не понимающий платоновского “Парменида” и не умеющий изложить его  в нескольких простейших фразах, не может считаться изучившим греческую философию» [4]. Это явно перекликается с призывом А.Г. Дугина ввести «платонический минимум», без знания которого нельзя будет стать политиком, чиновником, преподавателем, священником [5].

Давая свою характеристику «Пармениду», Лосев выдвигает следующие тезисы:

— «Парменид» учит тому, что абсолютно утверждать Единое – то же самое, что абсолютно отрицать Единое, иначе говоря, полное Бытие тождественно полному Небытию;

— однако «Парменид» учит различать абсолютное и относительное полагание;

— сущее тождественно и различно с не-сущим в одном и том же отношении;

— Единое – не категория, но совпадение логического (категориального) момента с алогическим, то есть с несказанной тайной жизни и свободы.

Если резюмировать эти тезисы в одной фразе, то можно сказать, что для Лосева «Парменид» – это, в первую очередь, школа диалектического мышления, «пробный камень для оценки того, понимает ли данное лицо античную диалектику или нет»: «”Парменид” есть сплошной вопль против формальной логики» [6]. Платоновский диалог, по мнению Лосева, учит философа мыслить категории и эйдосы (гипостазированные категории) как живые и уметь работать с ними: «Чистые идеи диалектики – это те же живые существа, извлечённые из стихии свободного воздуха и посаженные в клетку систематического распределения. Они ждут не дождутся, когда можно будет им снова погрузиться в океан жизни и зажить в абсолютном единстве с нею» [7]. Будучи пойманными в клетку из восьми гипотез «Парменида», идеи приручаются. Тем самым философ понимает, осмысливает жизнь. Но как только он отпускает их на волю, приходит пора жить и ему самому, погрузиться в алогическое течение жизни. Лосев полагал, что и сам Платон понимал это и именно потому после «Парменида» занялся самой жизнью, т. е. космологией «Тимея»…

Вторым аспектом, заслуживающим нашего рассмотрения, является переосмысление Лосевым неоплатонических трактовок. Над трудами специалистов по неоплатонизму Лосев посмеивался: «Напрасно бьются историки философии над всеми этими гипотезами Плотина, Прокла, Дамаския и других. Нужно быть ближе к фактической истории античной философии» [8]. Давая свою оценку античному неоплатонизму, Лосев подчёркивал, что если в христианстве среди всей космической лестницы в фокусе находится Первоединый Абсолют, а в философии Модерна – материя как его полная противоположность, то у древних греков акцент ставился на одушевлённом, телесном космосе, притом что Сверхединое обычно выносилось за скобки. В отличие от христианского неоплатонизма, «языческий» неоплатонизм не знал личностного начала и был излишне материален и чувственен, недостаточно духовен. Отсюда презрение неоплатоников к материи, максимально выраженное у Прокла, который даже брезговал последними четырьмя гипотезами «Парменида». Как православный христианин, Лосев не мог принять эту сторону неоплатонизма. Однако всё остальное в плотиновско-прокловских интерпретациях «Парменида» он принимал безусловно и писал, что даже при внешней «бесполезности» неоплатоническая метафизика абсолютно безупречна и логически неопровержима. Отсюда и такая характерная деталь, как подчёркивание Лосевым – в противоположность всем официальным советским «философам» – того, что неоплатонизм не туманное мистическое учение (как утверждал злобно клеймивший его А.Н. Чанышев), а чёткая и строгая метафизика. Этот тезис, между прочим, полностью соответствует учению Рене Генона.

Третий важнейший аспект, отмеченный Лосевым, – это приход неоплатоников к представлению об апофатическом, трансцендентном, несказанном Абсолюте, Сверхедином, превыше даже первой гипотезы. Для Лосева как христианина было важно показать, что царство эйдосов не является высшей ступенью космической лестницы, ибо эйдосы – это принципы, по которым устроены вещи, но должен быть и принцип самой принципности, или эйдос всех эйдосов. Естественно, что неоплатоническое Сверхединое Лосев по умолчанию, но недвусмысленно, воспринимает как Бога (выделение Лосевым в Сверхедином пяти уровней выходит за рамки нашей статьи). Отсюда он естественным образом переходит к рассмотрению учения об эйдосах, содержащегося в первой части диалога «Парменид».

В интерпретации Лосевым эйдосов отчётливо чувствуется влияние философских течений первой половины XX века. Так, в «Очерках античного символизма и мифологии» заметны явные следы гуссерлианства. В этой работе Лосев трактует эйдос как смысл вещи, «феноменологию вещи в сознании» [9]. Эйдос делим и неделим в одно и то же время, он присутствует в вещах, оставаясь самим собой, ибо его связь с вещами не формально-логическая. Эйдос – не вещь, и даже не умопостигаемая вещь, и не идеальное подобие вещи, и не метафизическая субстанция (вроде лейбницевской монады). Лосев показывает, что сам Платон последовательно отвергает все подобные трактовки эйдоса, от чисто психологических до более утончённых метафизических: «Эйдос не существует ни во внешней природе как вещь, ни в психике как мысль, ни в логике как понятие» [10]. Нетрудно заметить, что это похоже на гуссерлевские ноэмы. И действительно, Лосев соглашается принять термин «ноэма» (наряду с термином paradeigma) для объяснения, что же такое эйдос, однако в «Диалектике мифа» он подвергает критике и самого Гуссерля за столь характерный для Запада эпохи Модерна уклон в субъективизм. Лосев писал, что феноменология Гуссерля лучше других западных философий, но тоже отталкивается от картезианского субъекта, а потому также порочна и либеральна. Нелиберальная метафизика, по Лосеву, начнётся тогда и только тогда, когда эйдосы, категории, ноэмы будут поняты как живые ангелы [11]. Нельзя не отметить, что тем самым, отталкиваясь от Гуссерля, два крупнейших мировых философа XX века – Лосев и Хайдеггер – шли по пути онтологизации феноменологии, хотя очевидны и различия между их выводами [12].

Отграничив эйдос от всего, чем он не является, Лосев тем самым подходит к заветному определению: «Эйдос, не будучи ни вещью, ни мыслью, ни понятием, ни нормой, ни сверхчувственной субстанцией, тем не менее “присутствует” в мире и познаваем» [13]. Но это значит, что эйдос есть символ. Таким образом, здесь Лосев приходит к интерпретации «Парменида» в русле христианского символизма, точнее – имяславия. А символическое миропонимание и имяславие есть не что иное, как недуальный платонизм. Круг замыкается. Вспомним слова А.Г. Дугина: «Платоновская топика может быть интерпретирована двояко – дуально и недуально. Дуальный платонизм (позже он даст место гностицизму) противопоставляет Копию Оригиналу, то есть интерпретирует Копию как Не-Оригинал и это абсолютизирует. Демиург (создатель космоса) становится злым. Начинается битва против Копии за оригинал, против этого ради иного… Недуальный платонизм интерпретирует Копию как Копию Оригинала. То есть демиург здесь добрый и космос есть лучшее из творений, так как в каждой детали светит идея, Оригинал. Дуальность Копии – Оригинала снимается через осознание их тождества, точнее абсолютности Оригинала, который настолько благ, что учреждает наряду с Собой и еще Не-Себя, чтобы всему было место, даже становлению» [14]. Всё христианство основано на недуальном толковании платонизма, иначе говоря – на символизме. Правда, не только традиционная христианская метафизика, но традиционная метафизика вообще – ведь Платон со своим «Парменидом» был лишь выразителем распространённых по всей Земле традиционных доктрин…

Вот на этой недуалистической интерпретации Платона Лосев настаивал постоянно и очень жёстко. Он отвергал подход европейских учёных, которые традиционно делали акцент на разрыве между эйдосами и вещами у Платона (к сожалению, Хайдеггер пал жертвой этой же интерпретаторской традиции). Лосев доказывал, что Платон в «Пармениде» – яркий монист и враг дуализма, подчёркивавший, что идея и материя диалектически взаимосвязаны и не существуют друг без друга. Идеи не могут не просвечивать сквозь материю. Лосев признавал, что дуалистические толкования, отрывавшие идеи от материи, имели место уже при жизни Платона (например, у Евклида Мегарского), и сам Платон сознательно опровергал такие интерпретации в «Пармениде», в «Пире» (Эрос как посредник между эйдосами и вещами) и в «Федре» (неразрывность души и тела). Лосев считал, таким образом, что недуальное понимание платонизма является единственно легитимным: «Абсолютно неправильно думать, что Платон останавливается на этом дуализме и не преодолевает его весьма мощным монизмом, который и не снился, например, Аристотелю. <…> Платону всегда претил тот дуализм, в который впадали некоторые из учеников Сократа, чересчур увлекавшиеся понятием идеи и целиком отрывавшие идею вещи от самой вещи. Необходимо было доказать, что при всём различии идеи вещи и самой вещи полный их разрыв всё же являлся бы чем-то бессмысленным; доказать, что учение об идеях не только не противоречит учению о вещах, но наоборот, впервые только и делает возможным это последнее» [15].

И, наконец, вслед за Дамаскием Лосев пришёл к выводу, что каждая из восьми (или девяти) гипотез «Парменида» отражает определённый аспект действительности, и каждой из них может соответствовать та или иная философия. Мы уже видели, что, например, первая и вторая гипотезы соответствуют различным «этажам» традиционной метафизики, в то время как последняя гипотеза – постмодернизму (попутно заметим, что эпоху Постмодерна Лосев провидчески точно описал ещё в «Дополнениях к “Диалектике мифа”» [16], чего обычно не замечают). Но точно так же можно установить более детальные соответствия отдельных концепций с гипотезами «Парменида». Сам Лосев, между прочим, анализировал в этой связи структурализм, обнаружив его значительную близость к античному неоплатонизму. Другими словами, он пошёл по тому же пути онтологизации структурализма, по которому шли евразийцы Н.С. Трубецкой и П.Н. Савицкий и «в рамках которого “структура” культуры понимается не как гносеологическая модель, а как сущность, то есть реалистически, а не номиналистически» [17]. Лосев пришёл к закономерному выводу: «Все восемь диалектических позиций… совершенно одинаково необходимы и при всей своей сложности и разветвлённости представляют собой единое целое, но только данное в разных аспектах» [18].

Однако Лосев не остановился на статической констатации данного факта, а пошёл ещё дальше и предложил спроецировать гипотезы «Парменида» на историю мировой философии, а равно и на мир вообще. Тогда в самом чередовании господствующих учений, а равно и в иерархической рядоположенности различных аспектов действительности, можно будет постичь ритмы Бытия и узреть гармонию этого ритмического чередования – гармонию, в которой являет себя Абсолютная Мифология.

 

 

1. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Т.7. Последние века. М., 1988. Кн.2. С.368.

2. Там же. Кн.1. С.7.

3. Там же. Кн.2. С.51.

4. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С.514.

5. Дугин А.Г. Актуальность философии Платона для современной России // Деконструкция: материалы семинара по проблемам современной философии и социологии. Вып.1. М., 2011. С.74–75.

6. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. С.546.

7. Там же. С.550.

8. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Т.7. Кн.2. С.356.

9. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. С.184.

10. Там же. С.186

11. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 2001. С.377, 472, 488.

12. Микушевич В.Б. Философия А.Ф. Лосева и М. Хайдеггера: мистический скептицизм (видео лекции 14 декабря 2010 г.) // Видеотека Дома А.Ф. Лосева.

13. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. С.187.

14. Дугин А.Г. Вертикальная топика платонизма // http://www. platonizm.ru/content/dugin-vertikalnaya-topika-platonizma

15. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Т.6. Поздний эллинизм. М., 1980. Ч. 3. Гл. 2. §2. П.9; Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т.2. М., 1993. С.6.

16. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. С.432.

17. Вахитов Р.Р. Онтологический структурализм евразийцев (резюме доклада в Доме А.Ф. Лосева 14 апреля 2011 г.) // http://www.losev-library.ru/index.php?pid=6652

18. Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т.2. С.503–504.

Платон ★ Парменид читать книгу онлайн бесплатно

1234567…44

Платон

Парменид

Кефал (рассказывает)

Кефал. Когда мы прибыли в Афины из нашего родного города Клазомены [1], мы встретились на площади с Адимантом и Главконом. Адимант, взяв меня за руку, сказал:

— Здравствуй, Кефал! Если тебе здесь что-нибудь нужно, скажи, и мы сделаем, что в наших силах.

— Затем-то я и прибыл, — ответил я, — чтобы обратиться к вам с просьбой.

— Скажи же, что тебе нужно, — сказал он.

Тогда я спросил:

— Как было имя вашего единоутробного брата? Сам я не помню: он был ещё ребёнком, когда я прежде приезжал сюда из Клазомен. С той поры, однако, прошло много времени. Отца его звали, кажется, Пирилампом.

— Совершенно верно.

— А его самого?

— Антифонтом. Но к чему, собственно, ты об этом спрашиваешь?

— Вот эти мои сограждане, — объяснил я, — большие почитатели мудрости; они слышали, что этот вот самый Антифонт часто встречался с приятелем Зенона, с неким Пифодором, и знает на память ту беседу, которую вели однажды Сократ, Зенон и Парменид, так как часто слышал от Пифодора её пересказ.

— Ты говоришь совершенно верно, — сказал Адимант.

— Вот её-то, — попросил я, — мы и хотели бы прослушать.

— Это не трудно устроить, — ответил Адимант, — потому что Антифонт в юности основательно её усвоил, хотя теперь-то он, по примеру своего деда и тёзки, занимается главным образом лошадьми. Но, если надо, пойдёмте к нему: он только что ушёл отсюда домой, а живёт близко, в Мелите [2].

После этого разговора мы пошли к Антифонту и застали его дома; он отдавал кузнецу в починку уздечку. Когда он того отпустил, братья сообщили ему о цели нашего прихода; он узнал меня, помня по моему прежнему приезду сюда, и приветствовал. А когда мы стали просить его пересказать ту беседу, он сначала отказывался, говоря, что дело это трудное, но потом стал рассказывать.

Итак, Антифонт сказал, что, по словам Пифодора, однажды приехали на Великие Панафинеи [3] Зенон и Парменид. Парменид был уже очень стар, совершенно сед, но красив и представителен; лет ему было примерно за шестьдесят пять. Зенону же тогда было около сорока, он был высокого роста и приятной наружности; поговаривали, что он был любимцем Парменида. Они остановились у Пифодора, за городской стеной, в Керамике [4]. Сюда-то и пришли Сократ и с ним многие другие, желая послушать сочинения Зенона, ибо они тогда впервые были привезены им и Парменидом. Сократ был в то время очень молод. Читал им сам Зенон, Парменид же как раз отлучился; оставалось дочитать уже совсем немного, когда вошёл сам Пифодор и с ним Парменид и Аристотель, бывший впоследствии одним из Тридцати, и вошедшие успели ещё услышать кое-что из сочинения, но очень немногое; впрочем, сам Пифодор ещё прежде слушал Зенона.

Прослушав всё, Сократ попросил прочесть снова первое положение первого рассуждения и после прочтения его сказал:

(Основной элейский тезис)

— Как это ты говоришь, Зенон? Если существует многое, то оно должно быть подобным и не подобным а это, очевидно, невозможно, потому что и неподобное не может быть подобным, и подобное неподобным. Не так ли ты говоришь?

— Так, — ответил Зенон.

— Значит, если невозможно неподобному быть подобным и подобному неподобным, то невозможно и существование многого, ибо если бы многое существовало, то оно испытывало бы нечто невозможное? Это хочешь ты сказать своими рассуждениями? Хочешь утверждать вопреки общему мнению, что многое не существует? И каждое из своих рассуждений ты считаешь доказательством этого, так что сколько ты написал рассуждений, столько, по-твоему, представляешь и доказательств того, что многое не существует? Так ли ты говоришь, или я тебя неправильно понимаю?

— Нет, — сказал Зенон, — ты хорошо схватил смысл сочинения в целом.

— Я замечаю, Парменид, — сказал Сократ, — что наш Зенон хочет быть близок тебе во всём, даже в сочинениях. В самом деле, он написал примерно то же, что и ты, но с помощью переделок старается ввести нас в заблуждение, будто он говорит что-то другое: ты в своей поэме утверждаешь, что всё есть единое, и представляешь прекрасные доказательства этого; он же отрицает существование многого и тоже приводит многочисленные и веские доказательства [5]. Но то, что вы говорите, оказывается выше разумения нас остальных: действительно, один из вас утверждает существование единого, другой отрицает существование многого, но каждый рассуждает так, что кажется, будто он сказал совсем не то, что другой, между тем как оба вы говори те почти что одно и то же.

Читать дальше

1234567…44

Досократики Парменид из Элеи Резюме и анализ

Введение

После почти столетия философии, основанной на общем милетском образце, Парменид поставил весь проект под сомнение, утверждая, что фундаментальная природа реальности не имеет ничего общего с миром, каким мы его воспринимаем. Это. Он пошел гораздо дальше Гераклита в сдерживании нашей зависимости от чувств; он отверг чувства как полностью вводящие в заблуждение и опирался только на разум, чтобы открыть истину. Используя неподдельный разум, он пришел к выводам о природе мира, которые, казалось, предполагали не только то, что теории более ранних мыслителей были совершенно непонятны, но и то, что сами вопросы, которые они задавали, были неправильными вопросами. Поступая таким образом, он полностью изменил курс философии, потребовав нового внимания к фундаментальным проблемам (таким как проблемы изменения и множественности) и установив стандарт для нового, более строгого уровня рациональной аргументации.

Парменид родился в 515 г. до н.э. в городе Элея на юге Италии. Есть сообщения, что он был учеником Ксенофана, и кажется вероятным, что его работа была отчасти реакцией на пессимистическую эпистемологию Ксенофана. Также есть предположение, что он был связан в свое время с пифагорейцами, так как они, как и он, базировались на юге Италии. Но, если это правда, то он полностью отвергал их влияние.

Подобно Ксенофану, Парменид писал стихами. Его поэма «О природе» написана гомеровскими гекзаметрами и включает в себя множество гомеровских образов, особенно из Одиссея. Явно ссылаясь на поэтическую традицию, Парменид начинает свою поэму призывом к божественному источнику. Там, где поэты обращались к музам, чтобы наделить себя властью, Парменид начинает с описания такой же причудливой сцены: его везут в колеснице, чтобы встретить богиню, которая говорит ему, что она научит его всему, что касается природы реальности и уверяет его в уверенности в том, что она собирается раскрыть. Но, добавляет она с философским уклоном, он все равно должен сам оценить все аргументы, которые она приводит. Использование Парменидом этой старой поэтической, мифологической уловки могло быть чем-то большим, чем литературная отсылка. Учитывая, что Парменид выдвинул, возможно, самое радикальное и противоречащее здравому смыслу мировоззрение, с его стороны, вероятно, было неплохой идеей подкрепить свой авторитет апелляцией к божественному авторитету.

Всецело веря в силу абстрактного разума, Парменид утверждает в своей поэме, что истинное знание может включать только бытие, а небытие буквально невыразимо и немыслимо. Используя только посылку о том, что «то, что есть», есть, а «не есть» — нет, он продолжает дедуцировать природу реальности. Реальность, к которой он приходит, совсем не похожа на мир, который мы воспринимаем вокруг себя с помощью наших органов чувств.

Пути «того, что есть» и путь «того, чего нет»

Согласно Пармениду, чувства полностью обманчивы, и только разум может привести нас к истине. Таким образом, природа мира может быть получена только посредством рационального исследования. Приступая к рациональному исследованию, согласно Пармениду, есть только две логически последовательные возможности: либо вы начинаете свое исследование с посылки, что предмет вашего исследования существует, либо вы начинаете с посылки, что его не существует.

Но вторая из этих возможностей, по мнению Парменида, совершенно бессмысленна. Следовательно, это вообще не реальная возможность. Парменид основывает это утверждение относительно пути «его нет» на утверждении, что «то, о чем можно думать или говорить, должно быть» (28b6). Кажется, здесь он имеет в виду идею, которая имела необычайную привлекательность для философов современности: невозможно сослаться на то, на что нельзя сослаться.

Платоновский Парменид

Платоновский Парменид

Философия 201, осень 1996 г.

Доктор Синтия Фриланд

743-2993, [email protected]

Набросок платоновского «Парменида»

Часть I. Введение

Вводная беседа (126а-127а)

Символы и настройки (127a-d)

Парадокс Зенона (127d-128e)

Решение Сократа парадокса Зенона (128e-130a)

Часть II: Проблемы с формами (130a-135d)

а. Объем отдельных идей (130a-e)

б. Дилемма участия (131a-c)

в. Парадокс делимости (131c-e)

д. Регресс большого размера (131e-132b)

эл. Идеи как мысли (132b-c)

ф. Идеи как парадигмы (второй регресс) (132d-133a)

г. Разделение и непознаваемость (133a-134e)

час. Вывод: формы необходимы для мысли и речи. (134e-135d)

Часть III: Парменид обучает Сократа диалектике

(Гипотезы о единстве) (135d-166c)

ПРИМЕЧАНИЕ. Этот план структуры диалога соответствует структуре Р.Э. Аллен в своем книга, Парменид Платона: перевод и анализ (Миннесота, 1983).

Аллен интерпретирует диалог как «апоретичный». «Апория» (апория) — это головоломка, узел или заблокированный проход. Аристотель часто начинает произведение с указания числа «апорий» о предмете; это первоначальные загадки, которые необходимо решить. Часто они представляют собой очевидные дилеммы, которые действительно предлагают средний выход. Аллен видит Платон ввел этот метод здесь, в «Пармениде».

«Вторая половина» (Часть III) диалога намного длиннее «первой половины» (Часть II). Часть III включает в себя сложную последовательность доказательств Единства (которое должно быть собственным Единым Существом Парменида, но больше похоже на форму Единство). Если исходить из того, что Единство есть комплексное число противоречивых доказано, что выводы следуют. Эта часть диалога рассматривается как упражнение в диалектике для учеников Платона, как философская шутка или как дремучий лабиринт, в котором мы должны выбрать определенные указатели на истину о участие и формы.

«Третий человек» или Аргумент регресса

Существует огромное количество литературы о так называемом «аргументе третьего человека» в философские журналы. Для получения дополнительных ссылок обратитесь к моему Парменид библиография.

Большинство комментаторов теперь начинают с анализа Властосом аргумента предпосылки и его обсуждение того, как аргумент работает. Они часто диагностируют проблемы обоих аргументов регресса, чтобы показать, что они требуют сходных помещения, часто описываемые такими способами:

Уникальность: (У)

Каждому предикату, имеющему форму, соответствует ровно одна форма.