О повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»; О рукописи А. И. Солженицына «В круге первом».. Публикация Л. Я. Рейнгардт
В «Новом мире»закончена публикация романа А. Солженицына «В круге первом». Читатели получили возможность узнать, что происходило на одном из островов ГУЛАГа – в секретной лаборатории («шарашке»), где репрессированные ученые занимаются подневольным интеллектуальным трудом. Их мучают жгучие нравственные проблемы: ведь результаты их открытий способствуют укреплению режима тотальной слежки. Как известно, произведение Солженицына автобиографично, написано на основе действительно происходивших событий. Их участники создали и собственные мемуары. В этом номере журнала мы публикуем отрывок из воспоминаний Льва Копелева «Утоли моя печали»(1981) (Копелев стал прототипом Рубина). Для публикации выбраны главы, рассказывающие о том времени, когда они вместе с Солженицыным работали на шарашке. Мемуары Копелева могут служить материалом к творческой истории романа Солженицына.
Публикуется и рецензия на роман, написанная Мих. Лифшицем. Михаил Александрович Лифшиц был одним из первых, к кому в 1961 году, по свидетельству А. И. Солженицына, обратился А. Твардовский с просьбой дать внутренний отзыв на поступившую в редакцию «Нового мира»повесть, которой суждено было стать всемирно известной под названием «Один день Ивана Денисовича». По просьбе А. Твардовского Мих. Лифшиц написал рецензию и на роман «В круге первом». Творчество А. Солженицына Мих. Лифшиц расценивал как поворотный момент в истории нашей литературы, возрождение той великш традиции, которая была растоптана официальным псевдореализмом и его властвующими покровителями. В отношении Мих. Лифшица к А. Солженицыну нет и тени конъюнктурности, ориентации на привходящие моменты текущей литературной и общественной жизни, на порождаемые последней мифы и соблазны моды. Мих. Лифшица интересует прежде всего то реальное, что сказалось, что нашло свой голос в произведениях писателя: художественное содержание, несводимое к идеологии, хотя и зависимое от нее.
Однако идеология тоже играет существенную роль в делах литературных: реакция А. Солженицына1на внутреннюю рецензию Мих. Лифшица о романе «В круге первом»(вторая редакция) свидетельствует о том, что для писателя его идеологические пристрастия оказались важнее существа дела. Впрочем, диалог Мих. Лифшица с А. Солженицыным принадлежит истории. Оставим же за ней право окончательного суда.
Редакция считает, что публикуемый ниже отзыв Мих. Лифшица на повесть «Один день Ивана Денисовича», его рецензия на роман «В круге первом»и воспоминания Л. Копелева представляют серьезный интерес для тех, кто стремится понять трагическое время, избравшее одним из главных своих свидетелей, жертв и обвинителей писателя А. Солженицына.
Мих. ЛИФШИЦ
О ПОВЕСТИ А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА «ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА»
Мне кажется, что только человек, у которого совесть заросла диким мясом, может пройти равнодушно мимо этого произведения. В нем есть нечто большее, чем литература.
Но это не жалоба, а спокойное и глубоко взвешенное изображение трагедии народа. Где написано, что великие испытания, из которых складывается история, могут происходить только от внешнего угнетения, войны, голода, эпидемии? Это было бы слишком просто. Рассказ бригадира Тюрина, в котором я вижу кульминационный пункт всего повествования, объясняет нам, что это не так. Здесь целая философия истории.
Мне нравится, что автор не изображает никаких чрезвычайных ужасов. Он никому не подражал, но его Иван Денисович как будто вышел из произведений классической русской литературы, чтобы жить в наше время. На этого «работягу»можно положиться, и он многому может научить – более важному, чем то, что можно извлечь из произведений Хемингуэя и Камю. Как ни тяжело все, что описано в повести «Один день…», она вызывает не сомнение, а прилив мужества. Мне она напомнила слова Энгельса, обращенные к русскому народнику Н. Даниэльсону, которые я привожу в плохом переводе Политиздата: «Великая нация, подобная вашей, переживет любой кризис.
Нет такого великого исторического бедствия, которое бы не возмещалось каким-либо историческим прогрессом. Лишь modus operandi (способ действия) изменяется. Пусть же исполнится предопределенный жребий!»
Много нужно было бы написать, чтобы перечислить все замечательные черты реальности, как бы врезанные ножом мастера-художника в его небольшое произведение. Но я не могу пройти мимо чисто литературной стороны. Эта повесть – убедительный пример того, как большая правда переходит в множество малых правд, именуемых художественной формой. Автор также умен и глубок в своей психологической живописи и в своем выборе каждого слова, как и в общем взгляде на жизнь.
Было бы преступлением оставить эту повесть ненапечатанной. Она поднимает уровень нашего сознания. Советская власть от этого не пострадает, а только выиграет.
* * *
О РУКОПИСИ А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА «В КРУГЕ ПЕРВОМ»
Получив возможность прочесть новое произведение А. И. Солженицына, я не сделал себе жизнь легче. И это понятно – в чем же тогда значение настоящей литературы, если она не в силах потрясти нас, выбить из колеи? Роман Солженицына производит сильное впечатление прежде всего как неотразимый человеческий документ, написанный с полной достоверностью.
Не знаю, когда сие будет напечатано, но когда бы то ни было, все равно – книга Солженицына имеет непреходящее значение как литературное свидетельство о самых сложных, трагических, богатых содержанием фактах современной эпохи. Эти факты должны иметь своего летописца, и они нашли его.
Читая роман «В круге первом»видишь перед собой вторую половину жизни, прожитой нами до 1953 года, ее изнанку, а без того все остальное не полно, не достоверно. Спускаясь вниз по ступеням ада, мы узнаем много реальных подробностей, освещенных опытом умного и глубокого человека. А. И. Солженицын умеет создать обаятельные человеческие характеры, он делает своих героев интересными для нас в умственном отношении, не сочиняя никакой «романтики». Нельзя требовать от Солженицына, чтобы он писал о тех, других людях, которые мучают первых, без страсти, но он по-прежнему сдержан и занят больше самой машиной, чем изображением злодеев. Последние у него – обыкновенные люди, которые могут быть и «змеями», если выходит, что ползать легче, удобнее и даже будто почетнее, ибо у них есть возможность думать, что ползают они и жалят других во имя великого дела, снимающего с отдельного лица всякую ответственность.
А. И. Солженицын является мастером переломных, значительных положений, освещающих все остальное в книге и далеко за ее пределами. Такова, например, в романе сцена беседы между Нержиным и дворником Спиридоном. Здесь автор как нельзя более далек от того недостатка, который ему приписывают, – у него нет ничего похожего на идеализацию мужицкой патриархальности. Эта беседа дает нам ключ ко многим явлениям нашей послеоктябрьской истории. Наконец, особенно характерно для А. И. Солженицына то, что связывает его с русской литературой XIX века, – неподкупная нравственная постановка вопроса о жизни человека в обществе ему подобных.
С этой именно точки зрения мне придется изложить здесь некоторые мои претензии к автору, потому что они есть. Не то чтобы я хотел учить его. Мне впору самому учиться у такого писателя, как Солженицын. Но пусть он представит себе обыкновенный разговор в стенах описанной им шарашки, разговор свободный от каких бы то ни было внешних и принудительных аргументов.
За мною таких аргументов нет, по причинам, которые нечего здесь объяснять.
Я принимаю постановку вопроса, данную Солженицыным в его романе. Нужно еще раз подумать над собственной жизнью, проверить свои поступки.
- А. Солженицын, Бодался теленок с дубом, Париж, 1975, с. 98.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.
что я увидел, перечитав повесть Солженицына – Православный журнал «Фома»
Приблизительное время чтения: 11 мин.
—
100%
+
Код для вставки
Код скопирован
Писать об «Одном дне Ивана Денисовича» трудно — потому что написано об этой повести уже столько всего! Она даже в школьную программу по литературе входит, а значит, обсуждена направо и налево, вдоль и поперек. Но я попробую, вынеся за скобки связанную с ней литературную критику и публицистику, сказать о том, что увидел, когда недавно перечитал.
А это вовсе не тот обличительный пафос, который был основной авторской задачей. Там возникают темы куда более сложные и по нынешним временам очень даже актуальные.
О чем повесть?Но прежде чем перейти напрямую к этим глубоким смыслам, надо все же напомнить, о чем повесть.
Итак, «Один день Ивана Денисовича» говорит ровно о том же, что заявлено в названии. Это подробное, на сотню с лишним книжных страниц описание одного дня ее героя — Ивана Денисовича Шухова, заключенного в лагере. Время действия указано точно — 1950 год, место — крайне приблизительно. Суровая зима много где может быть. Сам автор позднее говорил, что идея рассказать о лагерной жизни посредством описания одного дня заключенного родилась у него в 1950 году в Экибастузе (Казахстан), где он отбывал срок в лагере.
Итак, сорокалетний Иван Денисович Шухов на момент действия уже более восьми лет находится в заключении. Он осужден в 1941 году, беда его в том, что он, красноармеец, при отступлении попал к немцам в плен.
Сумел оттуда бежать, добрался до наших, но ему слепили дело как шпиону и предателю. Дали десятку, сидеть ему осталось два года.
Иван Денисович — простой русский мужик из глухой северной деревни. Женат, отец троих детей. Совершенно необразованный (считает, например, что луна каждый месяц заново рождается из ничего, а старая распадается на звезды). Но он умен практическим умом, то есть сметлив. У него золотые руки, он способен в совершенстве освоить любое ремесло. Он прекрасно умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Социальное зло воспринимает беззлобно, как погоду. То есть как нечто, данное нам изначально и чего мы никоим образом не можем изменить.
Религиозен ли он? И да, и нет. В спорах с соседом по нарам, баптистом Алешкой, Иван Денисович говорит, что в Бога верит, а в рай и ад — нет. К священникам относится негативно, потому что ему не повезло с приходским батюшкой в их деревне. То есть тут у Солженицына никакой идеализации, Иван Денисович — продукт своей эпохи.
Повесть представляет собой подробнейшее описание всего, что происходит с Шуховым за день, от подъема до отбоя.
Подается все изнутри героя, то есть его глазами, его языком. Отсюда в тексте многочисленные диалектизмы вроде «кесь» (то есть «кажется», «вроде бы») и просторечия.
Показан самый типовой лагерный день. Без экстрима. Ни расстрелов, ни избиений, ни пыток. В «Колымских рассказах» Варлама Шаламова лагерь предстает куда более страшным местом. А тут — ну просто голод, холод, бездушное отношение охраны. Обыденность. На мой взгляд, это лишь нагоняет жути. Если таков обычный и, как в финале констатирует сам герой, даже удачный день, то каковы необычные?
Главное, что я увидел в повести — это «красные линии» Ивана ДенисовичаПоясню: о чем в повести сказано и что можно в ней увидеть — это вещи разные. Как писал Сергей Довлатов, всякое произведение состоит из того, что автор хотел сказать и сказал, из того, что ему не удалось сказать, и из того, что он не собирался говорить, но все-таки сказал. То есть обсуждать можно не только авторский посыл, но и читательское прочтение.
Итак, что же я вижу в «Одном дне Ивана Денисовича», глядя из 2022 года? Обличительный пафос, конечно, есть — и для своего времени он давал эффект разорвавшейся бомбы, но сейчас, спустя 60 лет, после всего опубликованного о сталинской эпохе, это уже совсем не так звучит. Впрочем (замечу в скобках), для современных подростков-старшеклассников повесть Солженицына может оказаться первым звеном в цепи чудных открытий. Об эпохе репрессий многие из них (причем дети вполне развитые, культурные) знают примерно… ничего.
А действительно важная (во всяком случае, для меня) тема — это границы приспособленчества. Вот есть человек — и есть тяжелые обстоятельства, в которых он оказался. По своей ли воле, не по своей — неважно. Есть ты, со своими ценностями, взглядами, привычками — и есть чудовищно изменившаяся социальная реальность, в которой тебе теперь приходится как-то существовать. Как-то в нее вписываться, приспосабливаться. Или нет.
Если встать в позу и, на манер пушкинского Евгения из «Медного всадника», сказать злу «Ужо тебе» — новая реальность тебя раздавит и даже не заметит.
Что ж, такая смерть — тоже выбор, для некоторых единственно возможный. Эту смерть можно сравнить с мученической — если есть то, за что ты готов принять мучения, те принципы, которыми ты никогда не сможешь поступиться.
Но как быть человеку, когда безжалостная система вроде бы не посягает на эти принципы, не заставляет отречься от святынь? Если она, эта система, требует от тебя подчинения в главном для себя и безразлична к тому, что для нее — мелкие частности, а для тебя — смысл жизни?
Александр и Наталия Солженицыны/Фото с сайта mkrf.ru/Вот Иван Денисович. Чего хочет от него система, в которую он угодил? Тяжелого, по сути рабского труда на какой-то из многочисленных «строек социализма». Внутренний мир Ивана Денисовича ей безразличен, в голову к нему она не лезет. Она, система, вообще не оперирует такими категориями, как «внутренний мир», для нее люди — взаимозаменяемые винтики.
Но это же проблема не только Ивана Денисовича и не только его современников! В той или иной форме приспособление к бездушной системе происходит повсюду и в любые времена.
Просто масштабы разные и в систему не все попадают. В спокойные мирные времена в спокойных мирных странах большинство людей живут своей спокойной мирной жизнью и о системе не подозревают. Но если им не повезло, если их жизнь меняется к худшему, меняется неотвратимо — то и перед ними встает выбор. Простой и жестокий: умереть или приспособиться. Причем речь не только о политике, о взаимоотношении личности с государственной властью. Жизнь может измениться к худшему и без всякой тюрьмы. Болезнь, обнищание, утрата близких, смена места работы, переезд, стихийные бедствия… много всего случается. И ко всему этому приходится приспосабливаться.
Но ведь приспособиться — это же даром не пройдет. Такое приспособление разъедает душу, пробуждает в ней все худшее и блокирует (полностью или частично) все лучшее. Вопрос: это необратимый процесс? Или возможно сохранить себя хотя бы в главном? И если да, то где проходят красные линии, за которые нельзя переступать?
Иван Денисович — хороший пример такого «пассивного сопротивления».
Он не борец с советской властью, он не хочет геройски погибнуть от мороза в штрафном изоляторе или от пуль конвоя. Он хочет вернуться к своей семье, он любит жизнь, даже такую, лагерную. И потому приспосабливается к системе. Знает, как спрятать хлебную пайку, чтобы не украли. Знает, как подработать в среде других заключенных (кому-то сшить тапочки, кому-то занять очередь на получение посылок). Умеет ладить с людьми.
Но у него есть «красные линии». Он не будет вылизывать чужие миски, не будет «шакалить», не будет доносить. Он за восемь лет лагерей не опустился, не сломался. Согнулся — да, но не сломался. Он не утратил способности сострадать людям, он не принял душой известный принцип криминального мира «умри ты сегодня, а я завтра». У него сохранилось чувство собственного достоинства.
Рабская психология?Мы говорим о повести Солженицына — и не можем игнорировать контекст, не столько политический даже, сколько идейный. Солженицын — глубокий мыслитель, о нем не умолкают споры и вряд ли когда-нибудь умолкнут.
Но оборотная сторона этого — фигура Солженицына-мыслителя, Солженицына-идеолога заслоняет от нас Солженицына-писателя. А как писателя его волновали вещи гораздо более экзистенциальные (а точнее, духовные), нежели конкретно СССР, ГУЛАГ, марксизм-ленинизм и так далее. Писатель, с какой бы фактурой он ни работал, каких бы взглядов ни придерживался, всегда в конечном счете говорит о человеческой душе, о том общем, что присуще всем, — в любые времена, в любых странах.
Вот и на «Один день Ивана Денисовича» я смотрю так же. Повесть эта — не только и даже не столько обличение ужасов советской власти. Мне важнее, что она о том, как приспосабливается человек к тяжелым обстоятельствам. В случае Ивана Денисовича тяжелые обстоятельства — это сталинские лагеря, но Иван Денисович из повести — образ человека вообще. И лагерь из повести — тоже образ тяжелых обстоятельств вообще. У Достоевского в «Преступлении и наказании» Раскольников думает: «Ко всему-то подлец-человек привыкает!» А Солженицын ставит вопрос иначе: если ко всему привыкает, то всегда ли становится подлецом? И категорически отвечает: нет.
Иван Денисович не подлец. Именно потому, что для него есть внутренние барьеры, те самые «красные линии».
| Читайте также:
Памяти Ивана Денисовича. К 55-летию со дня публикации
И вот тут мы выходим на очень актуальную ныне тему. В контекста споров о коллективной вине часто звучат обвинения в рабской психологии, причем не конкретных людей даже, а всего российского народа. Дескать, века крепостничества сформировали некий паттерн поведения, усваиваемый с молоком матери. Не давая сейчас моральной оценки таким заявлениям, замечу, что здесь смешиваются совершенно разные вещи. А еще точнее, здесь само понятие «рабской психологии» размывается столь широко, что его можно подверстать к чему угодно.
Вот Иван Денисович. У него рабская психология или не рабская? А это смотря какое использовать определение. Если считать рабами всех, кто не встал грудью против системы, то да, конечно, тогда Иван Денисович идеальный раб. Он же делает именно то, чего от раба требуется: выполняет порученную работу, причем отлично выполняет (потому что не приучен халтурить).
Он не бунтует, не впадает в депрессию (которая понизила бы его ценность как работника). Но тогда рабы — большинство населения во всех странах мира. Героических борцов, способных жизнь свою посвятить героической борьбе, всюду считанные проценты. И опять же — речь не только о борьбе с властью, но и о борьбе в широком смысле слова. Со своим окружением, со своими невыносимыми обстоятельствами, со своими страстями, наконец.
Но можно определять рабскую психологию иначе — если исходить не из внешних реалий, а из внутренних мотиваций. И тогда раб — это не каждый, кто предпочел смириться с обстоятельствами, а только тот, кто при этом качественно изменился внутренне. Кто перестал различать добро и зло, кто стал стопроцентным эгоистом, кто попал в отношения созависимости с теми, кто им помыкает. О таких писал Некрасов: «Люди холопского звания — сущие псы иногда. Чем тяжелей наказания, тем им милей господа». И девиз «умри ты сегодня, а я завтра» — это как раз про них. Такие герои показаны и в повести Солженицына, но это вовсе не Иван Денисович.
А, например, его однобригадник Фетюков, бывший большой начальник, а ныне — «шакал», готовый унижаться за любой окурочек.
Можно уточнить определение: рабская психология — она у того, кто хочет быть рабом. Потому что ему так легче: не надо самостоятельно принимать решения и рисковать при этом (вспомним раба из евангельской притчи, который убоялся торговых рисков и потому зарыл полученный талант в земле), не надо думать (а думать порой бывает весьма некомфортно), не надо отвечать за других, не надо соблюдать общечеловеческие моральные нормы, поскольку плевать, что о тебе подумают люди, главное — твой комфорт, а комфорт у тебя будет, если сумеешь угодить хозяину.
Соловецкий лагерьИван Денисович (и не только лично он, но и то множество людей, которых Солженицын встречал в лагерях и отразил в его фигуре) такому определению не соответствует ничуть. Он не борец с режимом, но и не фанат режима, у него есть иерархия ценностей, он способен сохранить свое человеческое достоинство, у него верно работает внутренний нравственный компас.
Да, внешне, формально — он, как и миллионы других заключенных, находится на положении раба. Но внутренне он свободный человек. Его жизнь, даже в таких тяжелых условиях, в которые он поставлен, ежедневно, ежеминутно ставит ему ситуации этического выбора, и выбирает он, может, не всегда верно, но всегда — не из шкурных соображений, не в ущерб другим.
Однако вопрос остается: а есть ли гарантии, что Иван Денисович все выдержит и далее — и оставшиеся ему два года срока, и, вполне возможно, новую десятку (чего он постоянно опасается, размышляя о близком уже освобождении)? Система проглотила Ивана Денисовича, но за восемь лет не сумела переварить. Может быть, потом все-таки сумеет? И вообще: возможна ли полная и окончательная победа (хотя бы духовная) над чудовищными обстоятельствами, в которые попал человек?
Есть ли у Ивана Денисовича (да и у любого из нас) некий предел прочности, по достижении которого он сломается и станет рабом жестоких обстоятельств не просто по факту, но по сути, по своей новой внутренней сути? Или ресурсы сопротивления в нас на самом деле бесконечны (как можно подумать, глядя на эпизодического героя повести, баптиста Алешку, который спокойно, без всякой экзальтации переносит тяготы заключения, потому что верит в невидимое присутствие рядом с ним Христа)?
Но уже не из повести, а из жизни, из огромного количества материалов о новомучениках мы знаем, что ломались и глубоко верующие люди.
Потому что вера тоже ведь не дает гарантий, она дает возможность. И этой возможностью нельзя распорядиться раз и навсегда. До самой смерти все равно приходится делать выбор, свобода воли никогда в нас не отключается, и потому всегда есть риск ошибиться, риск изменить себе и Богу, риск расчеловечиться.
* * *
Ответа на вопрос о гарантиях у меня нет. Думаю, вряд ли этот ответ был и у Солженицына. Но вот именно потому его повесть не агитка, а большая литература. Которая, перефразируя почти забытого сейчас писателя Геннадия Гора, тем и отличается от литературы мелкой, дающей простые ответы на незаданные вопросы, что ставит такие вопросы, на которые нет легких ответов.
Один день Ивана Денисовича: Темы
Темы — основные и часто универсальные идеи раскрывается в литературном произведении.
Борьба за человеческое достоинство
Условия жизни почти невыносимые. Матрасов нет
листы; заключенные едят только двести граммов хлеба за один прием пищи;
и охранники заставляют заключенных раздеваться для личного досмотра при температуре
сорок ниже нуля. Трудовой лагерь также унижает своих заключенных.
духовно. Заменив имена заключенных официальными сочетаниями
букв и цифр, лагерь стирает все следы индивидуальности.
Например, лагерная охрана называет Шухова «Ща-854».
Это устранение имен представляет собой бюрократическое разрушение
отдельных личностей. Шухов не принимает пассивно эту попытку его расчеловечить,
Однако. Он показывает, что способ сохранить человеческое достоинство не
через внешний бунт, но через развитие личной веры
система. Во время еды, как бы он ни был голоден, он настаивает на
снимая шапку перед едой. Эта практика, пережиток его
воспитания, дает Шухову ощущение, что он ведет себя цивилизованно.
способ. Каким бы хищным он ни стал, он никогда не опустится до Фетюкова.
рыться и выпрашивать объедки.
Возмущение несправедливым наказанием
Важный аспект сталинского трудового лагеря, который Роман описывает, что сокамерники были осуждены за деятельность которые не кажутся нам преступными. Гопчик разносил молоко борцам за свободу прячется в лесу; Шухов был схвачен немцами и затем обвинен русскими шпионить; Тюрин был сыном богатого крестьянина отец. Мы мало знаем о преступлениях их сокамерников, но ни один из них не кажется ужасным преступником. Будь то Советское правительство применяло несправедливые законы или просто делало ложными обвинения, непосильный труд заключенных при минусовых температурах является крайне несправедливым наказанием.
Законы и наказания в трудовом лагере столь же несправедливы
как те, кто вне лагеря.
Шухов попадает в беду и ему грозит
три дня в яме не за какие-либо активные правонарушения, а просто за
болеть. Точно так же Буйновский получает десять суток в яме за попытку
укутаться от холода во фланелевую жилетку. Ни у Шухова
болезнь, ни попытка Буйновского согреться никому не вредят, но
Лагерь расценивает и то, и другое как серьезные нарушения закона, заслуживающие сурового наказания.
наказание. Такая суровая расплата за такие мелкие провинности нелепа,
и наложение большего количества наказаний на людей, уже запертых в
долгие и суровые тюремные сроки кажутся не чем иным, как жестоким
осуществление власти советскими чиновниками.
Значение веры
Хотя Шухов не думает и не говорит о религии
большую часть романа, его последний разговор с Алешкой,
набожный баптист, показывает, что вера может быть средством выживания
в лагерной системе угнетения. Интерес Шухова к беседе Алешки
Бога, веры и молитвы знаменует расширение Шухова за пределы его обычного
мысли о работе, тепле, еде и сне.
Алешка уговаривал
Шухова заниматься духовным, а не светским.
плоть лишает Шухова дара речи, как будто он глубоко размышляет
на этой философии. Что еще более важно, он действительно следует этому совету.
в подаче Алешке одного из своих бисквитов, добровольно пожертвовав
мирское благо. Ощущение внутреннего мира Шухова в последней части романа.
абзац, напоминающий Алешкино чувство внутреннего покоя на протяжении всего
Роман показывает, что религиозная вера дает силу в
лицо невзгод.
Один день из жизни Ивана Денисовича: Краткое содержание книги
Звучит тревожный звонок по-сталински
Трудовой лагерь 1951 года, суровой зимой.
утро. Иван Денисович Шухов, узник лагерного штаба, обычно
вовремя, но сегодня утром у него лихорадка и боли, и он тоскует по
еще немного времени в постели. Думая, что добрый страж дежурит,
он некоторое время отдыхает после будильника. К сожалению, другой
караул ходит, и он наказывает Шухова за то, что он проспал
с тремя сутками в одиночной камере, которую герои
называть «дырой».
Уведенный, Шухов вскоре понимает, что приговор
это всего лишь угроза, и что ему останется только мыть полы
штаба офицеров. Шухов снимает обувь и деловито
заканчивает работу, быстро направляясь в столовую, где он
беспокоится, что пропустил завтрак. Встречает хныкающего Фетюкова,
коллега, который приберег для него шуховскую кашу. После завтрака,
Шухов направляется в лазарет, чтобы проверить его лихорадку и боли.
фельдшер Коля говорит ему, что он должен был заболеть накануне.
ночь, так как утром клиника закрыта. Шуховская лихорадка
недостаточно высока, чтобы отвлечь его от работы.
Шухов возвращается в барак как раз к обыску
и подсчет трупов, при котором заключенных обыскивают запрещенные
статей и пересчитали, чтобы убедиться, что ни один не ускользнул. Он тщательно
прячет хлеб, который он взял за завтраком, зашивая его в свой матрас.
Мужчины раздеваются на морозе для поиска. Один заключенный,
Буйновский во фланелевой жилетке. Он приговорен к десяти суткам
в яму за это нарушение. Шухов счастлив, что их нет.
запрещенные вещи на нем. У него нет ни еды, ни писем к его
семья, о которой он больше не пишет. Он размышляет о своей жене
недавнее письмо, призывающее его заняться крашением ковров, когда он выйдет
тюрьмы. Но Шухова эта возможность не интересует, несмотря
легкие деньги.
После обыска группа Шухова «Банда 104» отправился на работу на электростанцию, строительную площадку в г. открытые поля. На площадке Шухов смотрит на коллегу Алешку, набожный баптист, который, кажется, счастлив работать. Шухов заполнен с уважением к своему бригадиру Тюрину, большому крутому мужику с приличным душа. Хотя им это запрещено, мужчины стараются сохранить ветер из окон, закрыв их толем. Подростковый заключенный Гопчик приносит проволоку для труб и просит Шухова показать ему, как сделать ложку. Все они немного отдыхают. Это слишком рано обеда, чтобы начать кладку кирпичей, так как раствор только высохнет в корыте, пока они ели.
В полдень Шухов проносит вторую порцию еды.
Он сыт после того, как съел две миски каши.
Шухов вспоминает свое прежнее намерение заболеть
залив, но размышляет, что он предпочел бы поужинать. На обыске Шухов
внезапно впадает в панику, вспоминая осколок стали, который он спрятал в своей
варежка. Он молит Бога, чтобы он не попал в яму. Инсультом
удачи, охранник не обнаруживает кусок стали. Шухов
возвращается в лагерь. По подозрению, что сокамерник Цезарь,
получил богатую посылку с едой, предлагает отстоять очередь в
посылочная для Цезаря. Шухов ждет, пока придет Цезарь. Там есть
действительно пакет. Шухов пробирается в столовую ужинать,
где банды принимаются по двое, а не поодиночке, создавая
хаос внутри. Ему удается найти своих товарищей, схватить пустой поднос,
и принесите их пайки к столу.
После пересчета Шухов готовится ко сну, однако
второй подсчет еще не завершен. Он наслаждается своим изобилием
хлеба. На второй перекличке Цезарь паникует, не зная, что делать.
делать со своей посылкой. Шухов помогает ему охранять его от других заключенных. Цезарь
награждает Шухова парой сухарей и кусочком колбасы.
Перед сном Шухов благодарит Бога за то, что он провел его через другую
день. Алешка слышит молитву Шухова и призывает Шухова молиться.
правильно. Он также побуждает Шухова преследовать товары
духа, а не плоти, как Цезарь. Шухов размышляет
на настроение Алешки. Вдруг ни с того ни с сего протягивает Алешку
одно из его печений. Шухов размышляет, что день его почти
счастливый.