О мандельштам: Мандельштам Осип Эмильевич — биография поэта, личная жизнь, фото, портреты, стихи, книги

Содержание

Мандельштам Осип Эмильевич — биография поэта, личная жизнь, фото, портреты, стихи, книги

Осип Мандельштам начал писать стихи еще в школьные годы. Он изучал историю литературы, переводил европейских классиков, публиковал исследовательские статьи и прозу. За одно из стихотворений поэта дважды репрессировали. Последнюю ссылку — на Дальний Восток — Осип Мандельштам не пережил.

«Первое признание читателями»

Объявление о вечере поэзии (слева направо): поэты Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и художник Юрий Анненков. 1914 год. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург

Объявление о вечере поэзии (слева направо): поэты Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и художник Юрий Анненков. 1914 год. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург

Осип Мандельштам. Париж, Франция, 1909–1910 годы. Фотография: Государственный музей В.В.  Маяковского, Москва

Осип Мандельштам родился в 1891 году в Варшаве. Его отец, Эмилий Мандельштам, был купцом первой гильдии, занимался производством перчаток. Он самостоятельно изучал немецкий язык, увлекался германской литературой и философией, в юности жил в Берлине. Мать — Флора Вербловская — занималась музыкой.

В 1897 году семья переехала в Петербург. Родители хотели дать детям хорошее образование и познакомить их с культурной жизнью Северной столицы, поэтому Мандельштамы жили между Петербургом и Павловском. Со старшим сыном Осипом занимались гувернантки, он с раннего детства учил иностранные языки.

«По разумению моему, все эти француженки и швейцарки от песенок, прописей, хрестоматий и спряжений сами впадали в детство. В центре мировоззрения, вывихнутого хрестоматиями, стояла фигура великого императора Наполеона и война двенадцатого года, затем следовала Жанна д’Арк (одна швейцарка, впрочем, попалась кальвинистка), и сколько я ни пытался, будучи любознательным, выведать у них о Франции, ничего не удавалось, кроме того, что она прекрасна»

В 1900–1907 годах Осип Мандельштам учился в Тенишевском коммерческом училище — одной из лучших столичных школ. Здесь использовали новейшие методики преподавания, ученики издавали журнал, давали концерты, ставили спектакли. В училище Осип Мандельштам увлекся театром, музыкой и написал свои первые стихи. Родители не одобряли поэтических опытов сына, но его поддерживал директор и преподаватель словесности, поэт-символист Владимир Гиппиус.

После окончания училища Мандельштам уехал за границу. Он слушал лекции в Сорбонне. В Париже будущий поэт познакомился с Николаем Гумилевым — позже они стали близкими друзьями. Мандельштам увлекался французской поэзией, изучал романскую филологию в Гейдельбергском университете Германии, путешествовал по Италии и Швейцарии.

Иногда Мандельштам приезжал в Петербург, где знакомился с русскими поэтами, посещал литературные лекции в «Башне» у Вячеслава Иванова и в 1910 году впервые напечатал свои стихотворения в журнале «Аполлон».

В 1911 году молодой поэт поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В тот же год он присоединился к «Цеху поэтов» Николая Гумилева. В литературную группу входили Сергей Городецкий, Анна Ахматова, Михаил Кузмин. Осип Мандельштам публиковал в петербургских изданиях стихи, литературные статьи, выступал со своими произведениями на сцене. Особенно часто — в кабаре «Бродячая собака».

В 1913 году вышел первый сборник стихотворений молодого поэта — книга «Камень». Его брат, Евгений Мандельштам, позже вспоминал: «Издание «Камня» было «семейным» — деньги на выпуск книжки дал отец. Тираж — всего 600 экземпляров. После долгого раздумья мы сдали весь тираж на комиссию в большой книжный магазин Попова-Ясного. Время от времени брат посылал меня узнавать, сколько продано экземпляров, и когда я сообщил, что раскуплено уже 42 книжки, дома это было воспринято как праздник. По масштабам того времени в условиях книжного рынка это звучало как первое признание поэта читателями».

Перед революцией Осип Мандельштам несколько раз гостил у Максимилиана Волошина в Крыму. Там он познакомился с Анастасией и Мариной Цветаевыми. Между Мариной Цветаевой и Мандельштамом вспыхнул короткий, но бурный роман, по окончании которого разочарованный в любви поэт даже собирался уйти в монастырь.

Прозаик, переводчик, литературовед

Осип Мандельштам. 1910-е годы. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург

Осип Мандельштам (справа) и поэт Рюрик Ивнев. Харьков, Украина, 1919 год. Фотография: Московский государственный музей С. А. Есенина, Москва

Осип Мандельштам. Около 1925 года. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург

После октябрьского переворота Мандельштам некоторое время служил в Петербурге, а потом переехал в Москву. Однако голод вынудил его покинуть и этот город. Поэт постоянно переезжал — Крым, Тифлис. В Киеве он познакомился с будущей женой — Надеждой Хазиной. В 1920 году они вместе вернулись в Петербург, а спустя еще два года — поженились.

«У него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости — он вел бродячий образ жизни. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада»

В 1922 году вышла вторая книга стихов Осипа Мандельштама «Tristia» с посвящением Надежде Хазиной. В сборник вошли произведения, которые поэт написал в годы Первой мировой войны и во время революционного переворота. А еще спустя год была опубликована «Вторая книга».

В 1925 году Мандельштаму стали отказывать в печати стихов. В следующие пять лет он почти ушел от поэзии. В эти годы Осип Мандельштам выпустил много литературоведческих статей, автобиографическую повесть «Шум времени», книгу прозы «Египетская марка», произведения для детей — «Примус», «Шары», «Два трамвая». Он много переводил — Франческо Петрарку и Огюста Барбье, Рене Шикеле и Иосифа Гришашвили, Макса Бартеля и Жана Расина. Это давало молодой семье хоть какой-то доход. Итальянский язык Осип Мандельштам изучал самостоятельно. Он прочитал оригинальный текст «Божественной комедии» и написал эссе «Разговор о Данте».

В 1933 году в ленинградском журнале «Звезда» вышло «Путешествие в Армению» Мандельштама. Он позволил себе и откровенные, порой резкие описания молодой Советской республики и колкости в адрес известных «общественников». Вскоре вышли разгромные критические статьи — в «Литературной газете» и «Правде».

«Очень резкое сочинение»

Осип Мандельштам с тещей Верой Хазиной. Воронеж, 1934 год. Фотография: Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Санкт-Петербург

Поэтесса Анна Ахматова (справа) в гостях у Осипа Мандельштама и его жены Надежды Мандельштам (в центре). Москва, 1934 год. Фотография: Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Санкт-Петербург

Осип Мандельштам. Фотография из следственного дела. 1938 год. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург

Осенью того же года появилось одно из самых известных сегодня стихотворений Мандельштама — «Мы живем, под собою не чуя страны…». Он прочитал его примерно пятнадцати знакомым. Борису Пастернаку принадлежат слова: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но факт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия».

Поэт уничтожил бумажные записи этого стихотворения, а его жена и друг семьи Эмма Герштейн выучили его наизусть. Герштейн позже вспоминала: «Утром неожиданно ко мне пришла Надя [Мандельштам], можно сказать влетела. Она заговорила отрывисто. «Ося написал очень резкое сочинение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы еще кто-нибудь его запомнил. Это будете вы. Мы умрем, а вы передадите его потом людям».

«Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина»

На Мандельштама донесли. Сначала его выслали в Чердынь-на-Каме. Позже — благодаря заступничеству Николая Бухарина и некоторых поэтов — Мандельштам с женой смогли переехать в Воронеж. Здесь он работал в журналах, газетах, театрах, писал стихи. Позже они были опубликованы в сборниках «Воронежские тетради». Заработанных денег катастрофически не хватало, но друзья и родственники поддерживали семью.

Когда срок ссылки закончился и Мандельштамы переехали в Калинин, поэта вновь арестовали. Его приговорили к пяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность и отправили этапом на Дальний Восток. В 1938 году Осип Мандельштам умер, по одной из версий, в больничном лагерном бараке недалеко от Владивостока. Причина его смерти и место захоронения доподлинно неизвестны.

Произведения Осипа Мандельштама были запрещены в СССР еще 20 лет. После смерти Сталина поэта реабилитировали по одному из дел, а в 1987 году — по второму. Его стихи, прозу, мемуары сохранила Надежда Мандельштам. Что-то она возила с собой в «рукописном чемодане», что-то держала только в памяти. В 1970–80-х годах Надежда Мандельштам опубликовала несколько книг-воспоминаний о поэте.

Стихи о любви Осипа Мандельштама

Мы ответили на самые популярные вопросы — проверьте, может быть, ответили и на ваш?

  • Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
  • Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
  • Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
  • Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
  • Как предложить событие в «Афишу» портала?
  • Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?

Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день

Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».

Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»

Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.

Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?

Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.

Электронная почта проекта: [email protected]

Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?

Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».

Как предложить событие в «Афишу» портала?

В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».

Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?

Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.

Если вопросы остались — напишите нам.

Биография Осипа Мандельштама — РИА Новости, 02.03.2020

Сразу же после окончания в 1907 году училища Мандельштам уехал в Париж, слушал лекции в Сорбонне. Во Франции Мандельштам открыл для себя старофранцузский эпос, поэзию Франсуа Вийона, Шарля Бодлера, Поля Верлена. Познакомился с поэтом Николаем Гумилевым.

В 1909-1910 годах Мандельштам жил в Берлине, занимался философией и филологией в Гейдельбергском университете.

В октябре 1910 года он вернулся в Петербург. Литературный дебют Мандельштама состоялся в августе 1910 года, когда в журнале «Аполлон» были напечатаны пять его стихотворений. В эти годы он увлекался идеями и творчеством поэтов-символистов, стал частым гостем Вячеслава Иванова, теоретика символизма, у которого собирались талантливые литераторы.

В 1911 году Осип Мандельштам, желая систематизировать свои знания, поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. К этому времени он прочно вошел в литературную среду — принадлежал к группе акмеистов (от греческого «акме» — высшая степень чего-либо, цветущая сила), к организованному Николаем Гумилевым «Цеху поэтов», в который входили Анна Ахматова, Сергей Городецкий, Михаил Кузмин и др.

В 1913 году в издательстве «Акмэ» вышла первая книга Мандельштама «Камень», куда вошли 23 стихотворения 1908-1913 годов. К этому времени поэт уже отошел от влияния символизма. В эти годы стихи Мандельштама часто печатались в журнале «Аполлон», молодой поэт завоевывал известность. В декабре 1915 года вышло второе издание «Камня» (издательство «Гиперборей»), по объему почти втрое больше первого (сборник был дополнен текстами 1914-1915 годов).

В начале 1916 года на литературном вечере в Петрограде Мандельштам познакомился с Мариной Цветаевой. С этого вечера началась их дружба, своеобразным «поэтическим» итогом которой стало несколько стихотворений, посвященных поэтами друг другу.

1920-е годы были для Мандельштама временем интенсивной и разнообразной литературной работы. Вышли новые поэтические сборники: Tristia (1922), «Вторая книга» (1923), «Камень» (3-е издание, 1923). Стихи поэта печатались в Петрограде, Москве, Берлине. Мандельштам опубликовал ряд статей по важнейшим проблемам истории, культуры и гуманизма: «Слово и культура», «О природе слова», «Пшеница человеческая» и др. В 1925 году Мандельштам выпустил автобиографическую книгу «Шум времени». Вышли несколько книг для детей: «Два трамвая», «Примус» (1925), «Шары» (1926). В 1928 году была опубликована последняя прижизненная книга стихов Мандельштама «Стихотворения», а чуть позже — сборник статей «О поэзии» и повесть «Египетская марка».

Много времени Мандельштам отдавал переводческой работе. В совершенстве владея французским, немецким и английским языками, он брался (нередко в целях заработка) за переводы прозы современных зарубежных писателей. С особой тщательностью относился к стихотворным переводам, проявляя высокое мастерство. В 1930-е годы, когда началась открытая травля поэта и печататься становилось все труднее, перевод оставался той отдушиной, где поэт мог сохранить себя. В эти годы он перевел десятки книг.

В 1930 году Мандельштам посетил Армению. Результатом этой поездки явилась проза «Путешествие в Армению» и стихотворный цикл «Армения», который был лишь частично опубликован в 1933 году.

Осенью 1933 года Мандельштам написал стихотворную эпиграмму против Сталина «Мы живем, под собою не чуя страны…», за которую в мае 1934 года был арестован. Его выслали в Чердынь на Северном Урале, где он пробыл две недели, заболел и попал в больницу. Затем он был выслан в Воронеж, где работал в газетах и журналах, на радио. После окончания срока ссылки Мандельштам вернулся в Москву, но здесь ему жить было запрещено.

Поэт жил в Калинине (сейчас город Тверь).

В мае 1938 года Мандельштама вновь арестовали. Приговор — пять лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Этапом был отправлен на Дальний Восток.

Умер Осип Мандельштам 27 декабря 1938 года в больничном бараке в пересыльном лагере на Второй речке (сейчас в черте города Владивостока).

Имя Осипа Мандельштама оставалось в СССР под запретом около 20 лет.

Жена поэта Надежда Яковлевна Мандельштам и друзья поэта сохранили его стихи, которые в 1960-х годах стало возможным опубликовать. В настоящее время изданы все произведения Мандельштама.

В 1991 году в Москве было создано Мандельштамовское общество, целью которого является собирание, сохранение, изучение и популяризация творческого наследия одного из великих русских поэтов XX столетия. С 1992 года Мандельштамовское общество базируется в Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ).

В апреле 1998 года как совместный проект университета и Мандельштамовского общества был открыт Кабинет мандельштамоведения научной библиотеки РГГУ.

Материал подготовлен на основе информации открытых источников

«Больше нигде за поэзию не убивают». Осип Мандельштам. Жена, «стишки» и протоколы допросов

Как-то в санатории, когда человек в форме летчика предложил ему развлечь публику чтением стихов, он возмутился: «А если я попрошу вас сейчас полетать, как вы к этому отнесетесь?» А когда сочинял стихи, ходил по комнате или выбегал на улицу. И называл их только «стишками», говорил жене: «Послушай стишок — как он? Ничего?»      

15 января исполняется 130 лет со дня рождения поэта Осипа Эмильевича Мандельштама — человека, погибшего за свои «стишки». Мы сделали для вас текст и несколько графиков о его жизни и творчестве.

«Чудак? Конечно, чудак». 1907–1916 годы

«В 1907 году я уже работал в качестве пропагандиста в с.-ровском рабочем кружке и проводил рабочие летучки. В 1908 году я начинаю увлекаться анархизмом. Уезжая в этом году в Париж, я намеревался связаться там с анархо-синдикалистами.

Но в Париже увлечение искусством и формирующееся литературное дарование отодвигает на задний план мои политические увлечения. Вернувшись в Петербург, я не примыкаю более ни к каким революционным партиям…»

Из протокола допроса Осипа Мандельштама, 25 мая 1934 года.

В юности он бывал в Европе, учился в Париже. Писал оттуда матери: «После завтрака устраиваю у себя вечер — т. е. завешиваю окно и топлю камин, и в этой обстановке провожу два-три часа… Потом прилив энергии, прогулка, иногда кафе для писания писем, а там и обед…»

Осип Мандельштам в детстве

© Пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности

Очень скоро все изменится, но пока — «период ожиданий и стихотворной горячки».

Потом — Петербург, литературно-философские собрания у Вячеслава Иванова, кабаре «Бродячая собака», публикации, первая книга. Все то, что мы сегодня представляем при словах «Серебряный век». «Тогда он был худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщеки», — много позже расскажет Анна Ахматова. Она говорила о нем: «Чудак? Конечно, чудак». Однажды, идя с кем-то по Невскому и встретив великолепную даму, он сказал: «Отнимем у нее все это и отдадим Анне Андреевне». В другой раз нагрубил хозяйке дома, узнав, что та Ахматову не читала. А однажды выгнал молодого поэта, который жаловался, что его не печатают, с криками: «А Сафо печатали? А Иисуса Христа печатали?»

Как-то раз в «Собаке», когда все ужинали и гремели посудой, Маяковский вздумал читать стихи. О. Э. подошел к нему и сказал: «Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр». Это было при мне. Остроумный Маяковский не нашелся, что ответить.

Из воспоминаний Анны Ахматовой

Он говорил: «Я антицветаевец» — но с Мариной Цветаевой у них был роман. Позже его вдова — Надежда Яковлевна — напишет, что для работы Мандельштама это был «мост, по которому он перешел из одного периода в другой».

«На розвальнях, уложенных соломой…» — стихотворение Мандельштама, посвященное Марине Цветаевой. Жена поэта назвала его пророческим. Экспонат выставки Еврейского музея и центра толерантности

© Пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности

Цветаевой посвящено стихотворение, которое Надежда Яковлевна назовет пророческим, «На розвальнях, уложенных соломой…» Оно написано в 1916 году и предрекает поэту смерть. Интересно, что в том же году Николай Гумилев, с которым они дружили, написал свое «пророческое» стихотворение о смерти. Надежда Мандельштам вспоминала, как однажды показала Ахматовой стихотворение мужа «с явным предвидением будущего». Та только и ответила равнодушно: «Все они такие».

«Что-то, должно быть, было в воздухе». 1917–1930 годы

Октябрьский переворот воспринимаю резко отрицательно. (…) Примерно через месяц я делаю резкий поворот к советским делам и людям, что находит выражение в моем включении в работу Наркомпроса по созданию новой школы.

С конца 1918 года наступает политическая депрессия, вызванная крутыми методами осуществления диктатуры пролетариата. К этому времени я переезжаю в Киев, после занятия которого белыми я переезжаю в Феодосию. Здесь, в 1920 году, после ареста меня белыми предо мной встает проблема выбора: эмиграция или Советская Россия…

Из протокола допроса Осипа Мандельштама, 25 мая 1934 года.

Мандельштам выбрал Советскую Россию. Пожалел ли? Позже он скажет жене: «Чего ты жалуешься, поэзию уважают только у нас — за нее убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают».

Его женой в 1922 году стала Надежда Яковлевна Хазина.

Надежда Хазина, 1922 год

© Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images

По словам Ахматовой, любил он ее «невероятно, неправдоподобно». Называл ее в письмах «Надичка», «пташенька», «зверенок». Подписывался: «Твой нянь». Говорил, что хочет видеть ее до головокружения. Обещал «по-настоящему беречь, радовать».

Ты мне сделалась до того родной, что все время я говорю с тобой, зову тебя, жалуюсь тебе. Обо всем, обо всем могу сказать только тебе. Радость моя бедная! (…) Я радуюсь и Бога благодарю за то, что он дал мне тебя. Мне с тобой ничего не будет страшно, ничего не тяжело.

Из письма Осипа Мандельштама

Тяжелого и страшного, впрочем, будет еще много. Надежда Мандельштам писала, что он «как-то по-мальчишески удирал от всякого соприкосновения с властью». По ее словам, в 1918 году ему довелось прожить несколько дней в Кремле, и он сбежал из столовой, узнав, что туда идет завтракать Лев Троцкий. И объяснить это мог лишь словами: «Да ну его… Чтобы не завтракать с ним…». Хотя был во власти человек, которому он, по словам Надежды Яковлевны, был обязан «всеми просветами в своей жизни», — Николай Бухарин.

О. М. случайно узнал на улице про предполагаемый расстрел пяти стариков и в дикой ярости метался по Москве, требуя отмены приговора. Все только пожимали плечами, и он со всей силой обрушился на Бухарина, единственного человека, который поддавался доводам и не спрашивал: «А вам-то что?» (…) Приговор отменили.

Из воспоминаний Надежды Мандельштам

По словам Надежды Яковлевны, это было в 1928 году. А за десять лет до этого случился конфликт с чекистом Яковом Блюмкиным — по ее рассказам, тоже из-за того, что поэт заступился за кого-то, кого даже не знал.

Но помимо «политической депрессии» была бытовая неустроенность. Жизнь в разных городах. Комната писательском общежитии — Доме Герцена в Москве. «До сих пор спали на ужасном узком кухонном столе. По приезде купили хороший пружинный матрац, поставленный на раму, наподобие турецкого дивана», — пишет он брату в декабре 1922-го. А отцу — что для «нормальной жизни» не хватает квартиры из двух-трех комнат. В следующем году он со скандалом уедет из Дома Герцена, объявив заодно о выходе из Всероссийского союза писателей. Поводом стал конфликт с комендантом, писателем Алексеем Свирским: «В теченье всей зимы по всему дому расхаживало с песнями и музыкой, свистом и гоготаньем до десяти, приблизительно, не имеющих ни малейшего отношенья к литературе молодых людей, считающих себя в гостях у сына Свирского…» Опять неустроенность, поиски жилья, переезд в Ленинград. Тот самый «квартирный вопрос» почти всегда будет стоять в его жизни в полный рост.

Но главное — в середине 20-х он перестает писать стихи. Прозы это не коснулось.

«Что-то, должно быть, было в воздухе», — сказала Анна Андреевна, и в воздухе действительно что-то было — не начало ли общего оцепенения, из которого мы и сейчас не можем выйти…» — напишет об этом Надежда Мандельштам. По ее словам, «литературное положение» мужа определилось уже к 1923 году: «Его имя было вычеркнуто из списков сотрудников всех журналов» (впрочем, какая-то работа в ближайшие годы у него все же еще будет). И индивидуальная слежка за ним появилась тогда же — в виде стукачей, часто — «молодых людей с военной выправкой, которые даже не симулировали интереса к автору, но сразу требовали у него «последних сочинений».

А в 1928 году завязался скандал вокруг «Тиля Уленшпигеля». Мандельштам сделал литературную обработку чужого перевода, но на титульном листе его ошибочно указали как переводчика. И началось продолжительное разбирательство — с исками в суды и обсуждении в комиссии Федерации объединений советских писателей. А еще — травля в прессе. Заголовки были такими: «Переводческая стряпня», «Потоки халтуры», «О скромном плагиате и развязной халтуре». Работы не было, денег тоже. Писатель Павел Лукницкий после встречи с ним в июне 29-го написал, что поэт «голодает в буквальном смысле слова».

Оброс щетиной бороды, нервен, вспыльчив и раздражен. Говорить ни о чем, кроме своей истории, не может. Считает всех писателей врагами. Утверждает, что навсегда ушел из литературы, не напишет больше ни одной строки, разорвал все уже заключенные договоры с издательствами.

Из дневника Павла Лукницкого

Потом как будто ненадолго стало легче. Появилась работа, удалось поехать в Тифлис и Ереван. И вернулись стихи.

В декабре 30-го в Ленинграде он напишет пророческое: «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных». Надежда Мандельштам позже расскажет, что какой-то «как будто дружественный человек» на них сказал: «А знаете, что бывает после таких стихов? Трое приходят… в форме»

«Не литературный факт, но акт самоубийства» 1931–1934 годы

Да, я признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны. (…) Я пошел по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощенного показа исторической ситуации, сведя ее к противопоставлению: «страна и властелин».

Из протокола допроса Осипа Мандельштама, 25 мая 1934 года

«Я не помню ничего страшнее зимы 33/34 года в новой и единственной в моей жизни квартире. За стеной — гавайская гитара Кирсанова, по вентиляционным трубам запахи писательских обедов и клопомора, денег нет, есть нечего, а вечером — толпа гостей, из которых половина подослана…» — напишет годы спустя Надежда Яковлевна.

У них с мужем была примета: вещи, попадающие в стихи, пропадали. То терялась трость из одного стихотворения, то «расползался» плед из другого. Квартира в Нащокинском переулке (в то время — улица Фурманова) тоже попала в стихотворение (Квартира тиха, как бумага…), и примета сработала. Эта квартира была полна моли: топили хорошо, а стены были проложены войлоком. В этой квартире почти не было мебели, а в кухню не сразу поставили плиту, и ее использовали как комнату для гостей. Из этой квартиры Мандельштама и заберут.

По воспоминаниям Надежды Яковлевны, в то время люди еще не исчезали «бесследно». Зато высылки стали «бытовым явлением»: люди уезжали, возвращались, снова уезжали. Широкие аресты почему-то были «сезонными»: «гости дорогие» стучались осенью и весной, особенно в мае. Незадолго до ареста, заслышав какой-то небезопасный разговор, Надежда Яковлевна сказала мужу: «Май на носу — ты бы поосторожнее!» Тот лишь отмахнулся: «Чего там? Ну, вышлют… Пусть другие боятся, а нам-то что!..» Они думали так: все «уезжают» — а они чем лучше? И уже знали, что гибели не миновать. Вопрос лишь — какой она будет. «Гибель могла прийти в форме быстрого или медленного уничтожения. О. М., человек активный, предпочел быстрое», — напишет его вдова.

«Быстрое» уничтожение пришло после стихотворения о Сталине: «Мы живем, под собою не чуя страны…»

«Утром неожиданно ко мне пришла Надя, можно сказать, влетела. Она заговорила отрывисто. «Ося сочинил очень резкое стихотворение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы еще кто-нибудь его запомнил. Это будете вы. Мы умрем, а вы передадите его потом людям…»

Из воспоминаний Эммы Герштейн

Подруга семьи Эмма Герштейн писала, что Мандельштам сказал об этом стихотворении: «Это комсомольцы будут петь на улицах! В Большом театре… на съездах… со всех ярусов…» А потом добавил: «Смотрите — никому. Если дойдет, меня могут… Расстрелять!»

Позже Герштейн узнает, что поэт читал это стихотворение многим. Борис Пастернак, услышав его, сказал: «Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу вас не читать их никому другому».

«Гости дорогие» пришли в ночь с 13 на 14 мая 1934 года. У Мандельштамов гостила Ахматова.

Около часа ночи раздался отчетливый, невыносимо выразительный стук. «Это за Осей», — сказала я и пошла открывать. (…) Из большой комнаты вышел О. М. «Вы за мной?» — спросил он.

Из воспоминаний Надежды Мандельштам

Обыск длился до утра. «Чины» были вежливы — один даже уговаривал хозяев меньше курить и вместо табака предлагал угоститься леденцами. На столе лежало яйцо, принесенное для Ахматовой. Та сказала Мандельштаму, чтобы он поел перед уходом. Он посолил его и съел. К утру его увели.

Во время первого ареста, 1934 год

© ОГПУ при СНК СССР/Public domain/Wikimedia Commons

На допросе Мандельштаму сказали, что его жена тоже арестована: «Прием обычный — он служит для угнетения психики». Когда ему предъявили стихи, он признал авторство и назвал людей, которые их слышали. Надежда Яковлевна сердилась на него за это. Но знала, что муж просто не был способен на конспирацию.

Выяснилось, что я не привлечена к ответственности только потому, что решили «не поднимать дела». И тут я узнала формулу: «изолировать, но сохранить» — таково распоряжение свыше — следователь намекнул, что с самого верху, — первая милость… Первоначально намечавшийся приговор — отправка в лагерь на строительство канала — отменен высшей инстанцией

Из воспоминаний Надежды Мандельштам

Поэта выслали в Чердынь (Пермский край), жене разрешили его сопровождать. Друзья собрали деньги на первое время — большую сумму по тем временам. Мандельштам спросил жену, откуда она, и от объяснений рассмеялся: «Ведь он всю жизнь рвался куда-нибудь съездить и не мог из-за отсутствия денег».

Еще в тюрьме Мандельштам, всегда не принимавший самоубийства (когда жена предлагала ему этот выход, он говорил: «Жизнь — это дар, от которого никто не смеет отказываться»), попытался покончить с собой. Вторую попытку он сделал в Чердыни. У него были галлюцинации, каждый день в шесть вечера он ждал расправы. Он будил жену среди ночи и говорил, что Ахматову прямо сейчас ведут на допрос: «Мне так кажется». В больнице на требования отправить его на экспертизу Надежде Яковлевне сказали: «Все они «оттуда» приезжают в таком состоянии». И добавили: «Это у них проходит».

В Чердыни они пробыли совсем недолго. Случилось то, что Надежда Мандельштам назвала чудом: приговор заменили. Этот «просвет» тоже произошел благодаря Николаю Бухарину, написавшему Сталину: «Он — первоклассный поэт, но абсолютно несовременен; он — безусловно не совсем нормален; он чувствует себя затравленным…» Бухарин добавил, что Борис Пастернак от этого ареста «в полном умопомрачении». В конце июня 1934-го Сталин позвонил Пастернаку и сказал, что дело пересматривается. И спросил: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак на это ответил, что хотел бы встретиться с вождем и поговорить с ним о жизни и смерти. Сталин повесил трубку. Ахматова потом скажет: «Мы с Надей считаем, что Пастернак вел себя на крепкую четверку».

Супругам разрешили выбрать на поселение любой город, кроме 12 запрещенных. Летом 34-го они уже были в Воронеже.

«Куда мне деться в этом январе?..» — одно из стихотворений, написанных в Воронеже. Есть свидетельство, что однажды Мандельштам по телефону-автомату читал новые стихи следователю, к которому был прикреплен: «Нет, слушайте, мне больше некому читать!»

© Пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности

«Неприкрытое нищенство». 1934–1938 годы 

Виновным себя в антисоветской деятельности не признаю. (…) Должен признать свою вину в том, что, несмотря на запрещение и не имея разрешения, я неоднократно приезжал в Москву…

Из протокола допроса Осипа Мандельштама, 17 мая 1938 года

Воронеж был «мрачным, бесхлебным». Снимали комнаты, ходили на базар продавать вещи, чтобы купить еды. Однажды продавали пиджак, и покупатель сказал, что «в таких садятся в тюрьму». Мандельштам ответил: «Верно, но он уже там побывал; теперь безопасно…» Поэту удалось получить место заведующего литературной частью в воронежском театре. Сделали вместе несколько передач на радио, занимались переводами. Всего вместе хватало на жилье и «скромную еду»: «Яичницу на обед, чай, масло. Коробка рыбных консервов считалась «пиром». Варили щи, а иногда, не выдержав, разорялись на бутылочку грузинского вина».

Мандельштам торопился. Жалел времени на прогулки и сон. Он боялся, что его «оборвут и не дадут чего-то досказать». Стихи «шли сплошной массой, одно за другим» — так были написаны его «Воронежские тетради». Тетради — потому что стихи записывались в обыкновенных школьных тетрадках, которые нашли с трудом: «Приличной бумаги у нас никогда нельзя было достать».

А зимой 1937 года он пишет стихи о неизвестном солдате и оду Сталину — наверное, самый страшный свой текст. Надежда Яковлевна позже назовет ее «первым взносом» в расплате за право жить. Но к тому времени было уже поздно.

Стихи о неизвестном солдате — одно из стихотворений, написанных в Воронеже, 1937 год

© Пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности

Взвинчивая и настраивая себя для «Оды», он сам разрушал свою психику. (…) Многие советовали мне скрыть ее, будто ничего подобного никогда не было. Но я этого не делаю, потому что правда была бы неполной: двойное бытие — абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал. Только другие сочиняли эти оды в своих квартирах и дачах и получали за них награды. Только О. М. сделал это с веревкой на шее…  

Из воспоминаний Надежды Мандельштам

В мае 1937-го истек срок ссылки. Супруги вернулись в Москву. Они надеялись «остепениться», хотя никакой работы не предвиделось. Мандельштам говорил жене: «Чего ты ноешь? Живи, пока можно, а там видно будет… Ведь не может же так продолжаться!» Они не сразу узнали, что его приговор предполагал запрет на жизнь более чем в 70 городах страны — навсегда.

А когда узнали, начались скитания. То жизнь в Подмосковье, то «запретные» наезды в Москву и Ленинград. И постоянные поиски денег у друзей. Денег, которые брались не в долг — их было бы не с чего отдавать. И это понимали все, кто помогал супругам. «Это неприкрытое нищенство, к которому он был принужден государством, иначе говоря, той жизнью, что в печати называлась счастливой», — напишет позже Надежда Яковлевна.  Напоследок они поселились в Калинине. А в марте 1938 года Литфонд неожиданно отправил их на два месяца в дом отдыха в Саматиху. Там он сказал жене: «Я им теперь не нужен. Это уже все прошлое».

Через несколько дней Осипа Мандельштама арестовали.

Во время второго ареста, 1938 год

© NKVD/Public domain/Wikimedia Commons

«Я готов к смерти»

«Дорогой Шура! (…) Здоровье очень слабое, истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей. Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя…»

Последнее письмо Мандельштама датировано 30 ноября 1938 года. Он получил пять лет лагерей и был этапирован на Дальний Восток. 27 декабря он умер. Его жена узнала об этом только в феврале — когда ей вернули посылку «за смертью адресата».

Надежда Яковлевна умерла в 1980 году. Она предполагала, что ее, возможно, не уничтожили за то, что муж успел написать оду Сталину: «Обычно вдовам все же зачитывалось, если муж выполнял «заказ», даже если этот заказ не принимался». Она сохранила другие его стихи — те самые, что сейчас мы изучаем в школе.

Еще до первого ареста он сказал Анне Ахматовой: «Я готов к смерти». А жене своей говорил: «Почему ты вбила себе в голову, что должна быть счастливой?»

Бэлла Волкова, Артем Иволгин, Олеся Мельникова, Андрей Стрижков, Дарья Ястребова

Текст основан на воспоминаниях Н.Я. Мандельштам. Также при подготовке материала использовались источники: А.А. Ахматова. «Листки из дневника. Воспоминания об О.Э. Мандельштаме»;  Э.Г. Герштейн «Мемуары»; В.К. Лукницкая «Перед тобой земля»; П. М. Нерлер «Слово и дело Осипа Мандельштама»; О.А. Лекманов «Осип Мандельштам: жизнь поэта» ; Манедльштамовская энциклопедия: В 2 т. / гл. ред. П. М. Нерлер, О. А. Лекманов; Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в четырех томах; Национальный корпус русского языка и другие открытые источники.
​***

Для создания инфографики «Настроение поэзии Мандельштама» ТАСС изучил 431 лирическое стихотворение автора (вся собственная поэзия, за исключением детских и шуточных стихотворений). Тексты были распределены по годам их написания. 

Каждый из текстов мы разделили на отдельные слова, а их привели к словарной форме. Так, из строчки «Мы живем, под собою не чуя страны…» получилось: «мы», «жить», «под», «себя», «не», «чуять», «страна» .

Каждому полученному слову мы присвоили рейтинг силы эмоционально-оценочного заряда от -1 до 1, опираясь на тональный словарь русского языка (проект «Карта слов»). Пример: слова с положительным зарядом — «молодой», «мать» и «свободный», с отрицательным — «тьма», «убивать», «война», «бездна».  

Так было подсчитано среднее настроение произведений, написанных в том или ином году. На графике мы можем увидеть, как это настроение менялось на протяжении жизни.

ТАСС благодарит директора «Центра компетенций по цифровой прослеживаемости и консалтингу» РАНХиГС Дмитрия Стефановского за помощь в подготовке проекта.

Восемь тайн смерти Осипа Мандельштама — Российская газета

Сегодня исполняется 123 года со дня рождения одного из крупнейший поэтов ХХ века — Осипа Эмильевича Мандельштама. Благодаря воспоминаниям его жены и многочисленным литературоведческим исследованиям жизнь поэта не оставила на себе практически ни одного темного пятна неизвестности. Что же касается смерти, к которой сам поэт относился как к «последнему творческому акту», то здесь больше загадок, чем ответов. Зачем популярный и взлелеянный своим поколением поэт пишет «злостную эпиграмму» на Сталина, которая в последующем станет роковой для автора? Почему безжалостный советский тиран дарует поэту целых четыре года жизни? Наконец, как так вышло, что местонахождение могилы Мандельштама до сих пор остается неизвестным? «РГ» собрала несколько фактов о таинственном уходе величайшего поэта «Серебряного века».

«Кремлевский горец»

В ноябре 1933 года Осип Мандельштам пишет стихотворение о Сталине, начинающееся строчкой «Мы живем, под собою не чуя страны…». Друзья и современники отзывались об этом произведении пренебрежительно, чем спровоцировали разлад в среде литературных критиков, в том числе и современных. Эренбург считал мандельштамовские стихи о Сталине случайными в творчестве поэта, называя их «стишками». Еще резче отреагировал на «Кавказского горца» Б.Л. Пастернак: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но факт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия». И сегодня, к сожалению, многие склонны полагать, что эта критическая «эпиграмма» не художественный, а лишь политический акт. Действительно, «горец» будто выбивается из всего написанного поэтом ранее, но, как совершенно справедливо заметила Ахматова, в нем есть «монументально-лубочный, вырубленный характер». Рубленные, будто придуманные народом, строчки и яркие метафоры сделали эту вещь самым верным и точным попаданием в образ вождя и его эпоху из всех, когда-либо сочиненных. Вряд ли можно предположить, что Мандельштам не знал, что за такие строки его будет ждать не просто тюрьма, а расстрел. Однако Осип Эмильевич даже не пытается скрыть столь опасное произведение, а читает его полутора десяткам человек, будто сознательно идет на «самоубийство».

Не на бумаге, а в голове

Однако некоторая осмотрительность в действиях Мандельштама все же была. Боясь обыска в своей квартире, поэт уничтожает все записи с «эпиграммой» и полагается лишь на память: свою, своей жены и друга семьи Эммы Герштейн. Последняя вспоминает в своих мемуарах: «Утром неожиданно ко мне пришла Надя (жена Мандельштама — прим. автора), можно сказать влетела. Она заговорила отрывисто. «Ося написал очень резкое сочинение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы еще кто-нибудь его запомнил. Это будете вы. Мы умрем, а вы передадите его потом людям. Ося прочтет его вам, а потом вы выучите его наизусть со мной. Пока никто не должен об этом знать». Надя была очень взвинчена. Мы тотчас пошли на Новощокинский». Кстати, именно в момент это тайного прочтения, Мандельштам меняет конец стиха, появляются знаменитые строки:

«Как подкову кует за указом указ —

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз!»

О страхе перед арестом свидетельствует и то, что Надежда Яковлевна (жена поэта — прим. автора) при жизни, во время ссылки и после смерти Осипа Эмильевича хранила его произведения в кастрюлях, в ботинках — где угодно, только не ящике рабочего стола.

Крышка гроба

8 января 1934 года умирает поэт Андрей Белый. На похоронах на Мандельштама случайно падает крышка гроба. Присутствующие расценили это как страшное предзнаменование, на что сам поэт ответил с иронией: «Я к смерти готов».

Арест

После прочтения «эпиграммы» один из ее слушателей доносит на Мандельштама, и в ночь с 13 на 14 мая 1934 года поэта арестовывают. Следователь подвергает автора пыткам, которые спустя почти сорок лет детально опишет А. И. Солженицын в произведении «Архипелаг ГУЛАГ». Методы НКВД не отличались особым разнообразием: яркие лампы, карцеры, смирительные рубашки и т. д. — словом, все, что могло сломать человека, унизить его. Мандельштам признается во всем, и не просто признается, но и перечисляет имена тех, кому читал «эпиграмму». Почему в списке слушателей не числилось имя Пастернака, узнавшего о сочинении одним из первых, до сих пор остается загадкой. Позже Осип Эмильевич признается жене, что на Лубянке он испытывал настолько сильный страх, что даже пытался вскрыть себе вены. Кстати, следователь Шиваров, допрашивавший поэта, спустя некоторое время был арестован и покончил жизнь самоубийством.

Заступничество

Не выдержав мучений мужа, Надежда Яковлевна обращается к Н. И. Бухарину, который искренне симпатизировал Мандельштаму, с просьбой вступиться за арестанта. Он берется за это дело, но узнав, что поэт оказался в лапах НКВД «за эпиграмму на Сталина» приходит в ужас. «Ягода прочел ему стихи про Сталина, и он, испугавшись, отступился. ..», — считала жена поэта. Так ли это было на самом деле судить сложно, но известно, что и поэт Демьян Бедный на просьбу Пастернака дает категорический ответ: «Ни вам, ни мне в это дело вмешиваться нельзя». Кстати, строчка из «эпиграммы»: «Его толстые пальцы, как черви, жирны…», — родилась именно благодаря Бедному, который однажды неосторожно заметил, что терпеть не может, когда Сталин листает книги из его библиотеки своими жирными пальцами. Очевидно, что вероятные заступники поэта и сами находились на волоске от гибели. Судить близких и друзей автора, за то, что они не смоги спасти его от трагедии, сложно, тем более что следователь угрожал расстрелом не только Мандельштаму, но и всем, кому довелось услышать его стихотворение.

Загадочный телефонный звонок в квартиру Пастернака

Несмотря на ужасающее положение дел, Бухарин все же делает некоторые попытки спасти Мандельштама. Одна из них — письмо, адресованное напрямую вождю. Получив его, Сталин неожиданно звонит Пастернаку:

Сталин: Дело Мандельштама рассматривается. Все будет хорошо. Почему вы не обратились в писательские организации или ко мне? Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь.

Пастернак: Писательские организации не занимаются этим с 1927 года, а если б я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего не узнали.

Сталин: Но ведь он же мастер? Мастер?

Пастернак: Но дело не в этом!

Сталин: А в чем же?

Пастернак ответил, что хотел бы встретиться и поговорить.

Сталин: О чем?

Пастернак: О жизни и смерти.

На этом Сталин бросил трубку.

Этот разговор имеет еще одну версию, в которой автор «Доктора Живаго» предстает не таким смелым: говорит, что Осип Эмильевич ему вовсе не друг, а вот Иосиф Виссарионович! С ним он, якобы, давно хотел пообщаться. Сложно сказать, какая из версий наиболее всего близка к истине, но то, что этот разговор оставил после себя множество загадок и не раз пятнал репутацию Пастернака, очевидно. Представить, что Сталин звонил писателю, чтобы узнать подробности дела, невозможно. «Вседержитель судеб» советского народа не мог не знать всех деталей. Тогда зачем ему понадобился этот разговор? По мнению одного из исследователей Б.М. Сарнова, Сталин хотел выпытать ценность Мандельштама как поэта, величину его таланта. Он понимал, что потомки будут вспоминать его не по тем стихам, которые были написаны из лести, а по тем, которые смогут донести его величие искренне и талантливо. Уже будучи в ссылке, Мандельштам действительно напишет несколько восхваляющих вождя сочинений, но ни одно из них не врежется в память народа так, как «злостная эпиграмма». Поэт Фазиль Искандер также полагал, что Сталину понравилось критическое сочинение Осипа Эмильевича. С одной стороны, герой стихотворения предстает здесь в гиперболизированном и даже «мерзком» образе тирана, с другой — за этим обликом скрывается «неодолимая сила Сталина»: его слова «как пудовые гири, верны», он «играет услугами полулюдей» и вся страна живет в страхе перед ним, так как даже «речи за десять шагов не слышны».

Добрый вождь

После ареста, Мандельштама ждала казнь. Так считали все, включая самого поэта, и это было очевидно. Если вспомнить книги Шаламова или Солженицына, в СССР приговор считался мягким, если обвиняемого не расстреливали, а отправляли в самые восточные лагеря, строить каналы. Сажали и убивали в то время за «украденный моток ниток», за письма и разговоры на кухне, не то что за произведение, порочащее «великое имя» тирана. Но в случае с Мандельштамом произошло чудо, иначе не назовешь. Сталин не просто смягчает приговор поэту, он приказывает «изолировать, но сохранить». Это был нонсенс. Когда следствие было закончено, автор «эпиграммы» был сослан на три года в город Чердынь Свердловской области, куда вместе с ним разрешили выехать и его жене. Вскоре и эта ссылка была отменена: Осип Эмильевич пытается покончить жизнь самоубийством, выбросившись из окна, Надежда Яковлевна в отчаянии пишет друзьям и знакомым в Москву, и благодаря тому самому письму Бухарина, о котором мы упоминали выше, Мандельштамам позволяют поселиться где угодно, исключая двенадцать крупнейших городов страны. Супруги наугад выбирают Воронеж. Здесь, несмотря на нищету, они имеют право жить, работать (даже не на каком-нибудь заводе, а в местной газете и театре) и принимать гостей. Более того, именно воронежский цикл стихотворений Мандельштама («Воронежские тетради») принято считать вершиной его творчества. Пока поэт «вымучивал», как утверждала Надежда Яковлевна, оды Сталину, уверявшие вождя в успехе его плана, жена бережно сохраняла искренние и выстраданные сочинения супруга.

Последнее испытание поэта

В 1937 году заканчивается срок ссылки и поэт неожиданно получает разрешение выехать из Воронежа. Пробыв недолгое время в Москве, супруги уезжают в профсоюзную здравницу, где в ночь с 1 на 2 мая Мандельштама арестовывают вторично. На этот раз поводом к аресту послужило заявление секретаря Союза писателей СССР В. Ставского, в котором предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме», чьи стихи являются «похабными и клеветническими». Письмо было адресовано наркому внутренних дел, главному карателю того времени, Н. И. Ежову. Факт появления такой просьбы и ее немедленное исполнение говорят о том, что в этот раз в ликвидации поэта был заинтересован сам Сталин. Почему было решено оборвать четыре года относительной свободы Мандельштама, когда, по мнению вождя, он был у него «в кулаке» и мог продолжать восхвалять тирана, непонятно. Был ли предрешен конец автора или его смерть оказалось случайной, тоже остается загадкой. Так или иначе, 2 мая арестанта доставляют на станцию Черусти, которая находилась в 25 километрах от здравницы, и отправляют по этапу в лагерь на Дальний Восток. А уже 27 декабря 1938 года в возрасте 47 лет Осипа Эмильевича не стало. Ни дата, ни место смерти (один из пересыльных пунктов во Владивостоке) не являются точными. До сих пор неизвестна и причина, по которой скончался Мандельштам: по одной из версий поэта погубил тиф, по другой, и именно она была указана в официальном заключении НКВД, — паралич сердца. Тело Мандельштама несколько месяцев лежало непогребенным, а затем весь «зимний штабель», то есть всех заключенных, не переживших зиму, похоронили в братской могиле. Утверждать, что это не легенда, а истина нельзя, так как местонахождение могилы поэта до сих пор неизвестно. Ясно одно, смерть, действительно, стала последним испытанием великого поэта.

«Решить этот вопрос об Осипе Мандельштаме» – Weekend – Коммерсантъ

В ноябре 1933 года Осип Мандельштам написал стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», ставшее главным антисталинским текстом в советской поэзии. Самоубийственное произведение, о котором довольно быстро узнали органы госбезопасности, вопреки всем ожиданиям, не привело Мандельштама к немедленной гибели. После трехлетней ссылки в Воронеж он даже вернулся в Москву, чтобы вскоре снова попасть под арест, на этот раз по доносу генерального секретаря Союза писателей Владимира Ставского. 27 декабря 1938 года Мандельштам умер в пересыльном лагере во Владивостоке.

Из письма генерального секретаря Союза советских писателей Владимира Ставского наркому внутренних дел Николаю Ежову
16 марта 1938 года

В части писательской среды весьма нервно обсуждается вопрос об Осипе Мандельштаме. Как известно — за похабные клеветнические стихи и антисоветскую агитацию Осип Мандельштам был года три-четыре тому назад выслан в Воронеж. Срок его высылки окончился. Сейчас он вместе с женой живет под Москвой (за пределами «зоны»). Но на деле — он часто бывает в Москве у своих друзей, главным образом — литераторов. Его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него «страдальца» — гениального поэта, никем не признанного. В защиту его открыто выступали Валентин Катаев, И. Прут и другие литераторы, выступали остро.
С целью разрядить обстановку — О. Мандельштаму была оказана материальная поддержка через Литфонд. Но это не решает всего вопроса о Мандельштаме. Вопрос не только и не столько в нем, авторе похабных клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа. Вопрос — об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей. И я обращаюсь к Вам, Николай Иванович, с просьбой помочь.
За последнее время О. Мандельштам написал ряд стихотворений. Но особой ценности они не представляютпо общему мнению товарищей, которых я просил ознакомиться с ними (в частности, тов. Павленко, отзыв которого прилагаю при сем). Еще раз прошу Вас помочь решить этот вопрос об Осипе Мандельштаме.
С коммунистическим приветом.

…выслан в Воронеж…

Из воспоминаний Надежды Мандельштам о первом аресте Осипа Мандельштама

<…> когда увели О. М., мы с Анной Андреевной все же задали себе этот самый запретный вопрос: за что? Для ареста Мандельштама было сколько угодно оснований по нашим, разумеется, правовым нормам. <…>. Так или иначе, мы возлагали все надежды на то, что арест вызван местью за пощечину «русскому писателю» Алексею Толстому. Как бы ни оформлять такое дело, оно грозило только высылкой, а этого мы не боялись. <…> Другое дело, если б обнаружились стихи про Сталина. Вот о чем думал О. М., когда, уходя, поцеловал на прощание Анну Андреевну. Никто не сомневался, что за эти стихи он поплатится жизнью.


Из воспоминаний Анны Ахматовой о первом аресте Осипа Мандельштама

Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашел «Волка» и показал О. Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увезли в семь утра. Было совсем светло.

…похабные клеветнические стихи…

Из обвинительного заключения по делу Осипа Мандельштама
25 мая 1934 года

<…> Обвиняется в составлении и распространении к.р. литературных произведений.

В предъявленных ему обвинениях Мандельштам О. Э. сознался и по существу дела показал: «Признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контр-революционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны.

<…>

Характеризуя написанное им произведение, О. Мандельштам показал:

«В моем пасквиле я пошел по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощенного показа исторической ситуации, сведя ее к противопоставлению: «страна и властелин». <…> именно поэтому достигнута та плакатная выразительность пасквиля, которая делает его широко применимым орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой».

…его поддерживают…

Из письма Николая Бухарина Иосифу Сталину
Июнь 1934 года

Дорогой Коба <…>

О поэте Мандельштаме. Он был недавно арестован и выслан. До ареста он приходил со своей женой ко мне и высказывал свои опасения на сей предмет в связи с тем, что он подрался (!) с Алексеем Толстым, которому нанес «символический удар» <…>. Теперь я получаю отчаянные телеграммы от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т. д. Моя оценка О. Мандельштама: он — первоклассный поэт, но абсолютно несовременен; он — безусловно не совсем нормален; он чувствует себя затравленным и т. д. Т. к. ко мне все время апеллируют, а я не знаю, что он и в чем он «наблудил», то я решил тебе написать и об этом. Прости за длинное письмо. Привет.

Твой Николай

P. S. О Мандельштаме пишу еще раз (на обороте), потому что Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама и никто ничего не знает.

Резолюция Сталина: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»

…делают из него «страдальца»…

Из письма Осипа Мандельштама Николаю Тихонову
Середина марта 1937 года

Жить не на что. Даже простых знакомых в Воронеже у меня почти нет. Абсолютная нужда толкает на обращение к незнакомым, что совершенно недопустимо и бесполезно. Все местные учреждения для меня закрыты, кроме больницы — но лишь с того момента, когда я окончательно свалюсь. Этот момент еще не наступил: я держусь на ногах, временами пишу стихи и живу на случайную помощь людей, которая каждый раз является неожиданностью и добывается путем судорожного усилия. Сейчас я оглядываюсь кругом: помощи ждать неоткуда. Это — за два месяца до истечения моего трехлетнего срока, когда в буквальном, не переносном смысле решится вопрос о моей жизни.

На этот раз я прошу Вас лично помочь мне деньгами. С огромной радостью я верну Вам этот долг, если когда-нибудь будет принята к печати моя новая книга стихов.

…ценности не представляют…

Из письма Осипа Мандельштама Владимиру Ставскому
Март 1938 года

Сейчас т. Луппол объявил мне, что никакой работы в Госиздате для меня в течение года нет и не предвидится.

Предложение, сделанное мне редактором, таким образом снято, хотя Луппол подтвердил: «мы давно хотим издать эту книгу». Провал работы для меня очень тяжелый удар, т. к. снимает всякий смысл лечения. Впереди опять разруха. Жду Вашего содействия — ответа.

…по мнению товарищей…

Из отзыва Петра Павленко о стихах Осипа Мандельштама
Март 1938 года

Я всегда считал, читая старые стихи Мандельштама, что он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений. От этого чувства не могу отделаться и теперь, читая его последние стихи. Они в большинстве своем холодны, мертвы, в них нет даже того самого главного, что, на мой взгляд, делает поэзию,— нет темперамента, нет веры в свою страну. Язык стихов сложен, темен и пахнет Пастернаком…

…с целью разрядить обстановку…

Из справки начальника 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ В. Юревича
Апрель 1938 года

По отбытии срока ссылки Мандельштам явился в Москву и пытался воздействовать на общественное мнение в свою пользу путем нарочитого демонстрирования своего «бедственного положения» и своей болезни. <…> Мандельштам лично обходит квартиры литераторов и взывает о помощи.

По имеющимся сведениям, Мандельштам до настоящего времени сохранил свои антисоветские взгляды. В силу своей психической неуравновешенности Мандельштам способен на агрессивные действия. Считаю необходимым подвергнуть Мандельштама аресту и изоляции.


Из обвинительного заключения по делу Осипа Мандельштама
20 июля 1938 года

Следствием по делу установлено, что Мандельштам О.  Э. несмотря на то, что ему после отбытия наказания запрещено было проживать в Москве, часто приезжал в Москву, останавливался у своих знакомых, пытался воздействовать на общественное мнение в свою пользу путем нарочитого демонстрирования своего «бедственного» положения и болезненного состояния.

Антисоветские элементы из среды литераторов использовали Мандельштама в целях враждебной агитации, делая из него «страдальца», организовывали для него денежные сборы среди писателей.

Мандельштам до момента ареста поддерживал тесную связь с врагом народа Стеничем, Кибальчичем до момента высылки последнего за пределы СССР и др.

…решить вопрос об Осипе Мандельштаме…

Письмо Осипа Мандельштама Александру Мандельштаму и Надежде Мандельштам
30 ноября 1938 года

Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак. Получил 5 лет за к. р. д. по решению ОСО. Из Москвы, из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехали 12 октября. Здоровье очень слабое, истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей.

Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.

Родные мои, целую вас.

Ося.

Шурочка, пишу еще. Последние дни я ходил на работу, и это подняло настроение. Из лагеря нашего как транзитного отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в «отсев», и надо готовиться к зимовке. И я прошу: пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом.

…срок его окончился…

Из воспоминаний Надежды Мандельштам

Никто ничего не знает. Никто ничего не узнает ни в кругу, оцепленном проволокой, ни за его пределами. В страшном месиве и крошеве, в лагерной скученности, где мертвые с бирками на ноге лежат рядом с живыми, никто никогда не разберется.

Никто не видел его мертвым. Никто не обмыл его тело. Никто не положил его в гроб. Горячечный бред лагерных мучеников не знает времени, не отличает действительности от вымысла. Рассказы этих людей не более достоверны, чем всякий рассказ о хождении по мукам. <…>

Я знаю одно: человек, страдалец и мученик, где-то умер. Этим кончается всякая жизнь. Перед смертью он лежал на нарах, и вокруг него копошились другие смертники. Вероятно, он ждал посылки. Ее не доставили или она не успела дойти… Посылку отправили обратно. Для нас это было вестью и признаком того, что О. М. погиб. Для него, ожидавшего посылку, ее отсутствие означало, что погибли мы. А все это произошло потому, что откормленный человек в военной форме, тренированный на уничтожении людей, которому надоело рыться в огромных, непрерывно меняющихся списках заключенных и искать какую-то непроизносимую фамилию, перечеркнул адрес, написал на сопроводительном бланке самое простое, что пришло ему в голову — «за смертью адресата»,— и отправил ящичек обратно, чтобы я, молившаяся о смерти друга, пошатнулась перед окошком, узнав от почтовой чиновницы сию последнюю и неизбежную благую весть.

Не в ногу со всеми.

Кем был «мученик» русской поэзии Осип Мандельштам | Персона | Культура

15 января 1891 года родился русский поэт Осип Мандельштам, в стихах которого отразилась целая эпоха: гибель старой России, революция, сталинское время. Его знают, прежде всего, как писателя, гонимого по политическим мотивам и заплатившего жизнью за свои стихи — они уцелели чудом, их запоминала наизусть и прятала у немногих единомышленников его жена Надежда Мандельштам.

Осип Мандельштам. Фото: Commons.wikimedia.org

Славу писателя окончательно упрочила его смерть в унизительных условиях: он погиб в 1938 году в лагере под Владивостоком. Нередко в России и во всём мире образ Мандельштама сравнивают с образом мученика, он как никто другой подходит для легенды: нищета, преследования, мученичество и запоздалая посмертная слава. Но каким на самом деле человеком был автор разоблачительного стихотворения о Сталине, рассказывает АиФ.ru.

«Остановите мемуары»

Нет, никогда ничей я не был современник,
Мне не с руки почёт такой.
О, как противен мне какой-то соименник,
То был не я, то был другой.

Писал Мандельштам, не желая, чтобы о нём судили по воспоминаниям людей, взгляды которых он никогда не разделял. Легенды начали сочинять, когда поэт ещё был жив, и это, конечно, его возмущало. «Остановите „мемуары”», — периодически упрашивал современников писатель. Его жена Надежда Мандельштам однажды дала жёсткую оценку большинству воспоминаний о муже: «О. М. был не по плечу современникам: свободный человек свободной мысли в наш трудный век. Они и старались подвести его под свои заранее готовые понятия о «поэте». Нельзя забывать, кто были его современники и что они наделали». А Анна Ахматова, которая была близка с поэтом, после его смерти призывала друзей написать о Мандельштаме правду, чтобы развеять лживые легенды: «Теперь мы все должны написать о нём свои воспоминания.  А то знаете, какие польются рассказы: „хохолок… маленького роста… суетливый… скандалист…“».

«Чтобы не было слишком страшно жить»

О его смешливости и суетливости действительно ходили легенды, но, как считали близкие, эта весёлость была напускной: «Мандельштам только притворялся и под легкомыслием старался скрыть от всех — а главное, от себя — своё глубоко трагическое мироощущение, отгораживаясь от него смехом и весёлостью. Чтобы не было слишком страшно жить».

Мандельштам был неординарной фигурой даже в обществе писателей: «Встречи с М. были всегда не похожи на встречи с другими поэтами. И сам он ни на кого не походил. Он был не лучше и не хуже, а совсем другой. Это чувствовали многие, даже, пожалуй, все. Человек из другого мира, из мира поэзии». Особенно бросалась в глаза его чудаковатость, о которой говорили многие и которую Надежда Мандельштам долгие годы считала клеветой (ведь образ поэта-чудака не к лицу поэту-мученику): «Вбегал Мандельштам и, не здороваясь, искал «мецената», который бы заплатил за его извозчика. Потом бросался в кресло, требовал коньяку в свой чай, чтобы согреться, и тут же опрокидывал чашку на ковёр или письменный стол»; «Рассеянный и бессонный стихотворец Осип Мандельштам будил знакомых и после трёх ночи. Это было очень мило и оригинально, и его поклонники, проснувшись, вставали, будили служанку и приказывали ставить самовар»; «Мандельштам истерически любил сладкое. Живя в очень трудных условиях, без сапог, в холоде, он умудрялся оставаться избалованным. Его какая-то женская распущенность и птичье легкомыслие были не лишены системы».

«Мы живем, под собою не чуя страны». 8 строф Осипа Мандельштама

«Мы живем, под собою не чуя страны». 8 строф Осипа Мандельштама

Тайна смерти

В ноябре 1933 года Мандельштам написал антисталинскую эпиграмму «Мы живём, под собою не чуя страны…», которую прочёл полутора десяткам человек. Одним из них был Пастернак, который тут же предостерёг поэта: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу вас не читать их никому другому». Но было поздно, катастрофа приближалась — в ночь с 13 на 14 мая 1934 года в квартире Мандельштама произошёл обыск, а самого поэта арестовали. За этим последовала трёхлетняя воронежская ссылка, возвращение в Москву, переезд в Калинин, новый арест 2 мая 1938 года и лагерь, из которого Мандельштам уже не вернулся.

Мандельштам после ареста в 1938 г. Фотография НКВД Фото: Public Domain Самым мифическим в жизни Мандельштама стала его смерть. Версий о последних днях жизни гонимого поэта много, но ни одну из них нельзя считать достоверной. Дату смерти писателя не знала даже его жена: «Я знаю одно: человек, страдалец и мученик, где-то умер. Этим кончается всякая жизнь. Перед смертью он лежал на нарах, и вокруг него копошились другие смертники».

Образ умирающего поэта породил целый ряд легенд, среди которых было три основных линии лагерного мифотворчества: Мандельштам умер на судне, которое направлялось на Колыму, и его сбросили в море; Мандельштам, умирая, читал уголовникам у костра сонеты Петрарки и Шекспира; поэта убили уголовники.

Одной из самых достоверных версий считается воспоминание бывшего узника сталинских лагерей Юрия Моисеенко, который писал, как в 1938 году стал прямым свидетелем смерти знаменитого поэта: «В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался тиф. Был объявлен строгий карантин… Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения в одевалку, где было ещё холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из Кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: «Мандельштам Осип Эмильевич, ст. 58, срок 10 лет». И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с теми же данными. Затем тела облили сулемой. Так что сведения, будто Мандельштам скончался в лазарете, неверны».

Статья о Мандельштаме в The Free Dictionary

К 1933 году Мандельштам сочинял стихи, критикующие политику Сталина, а в 1934 году он был арестован и отправлен в ссылку. Осип Мандельштам, «Я обвиняю!» Вы родились, не зная о призраках рабов, которые тонут под палубой, когда вода с шипением проникает в гниющий царский ковчег. Эта практика со стороны поэта, однако, не затмевает того факта, что идеи Ницше, особенно идеи из «Рождение трагедии из духа музыки» можно найти в ранних эссе Мандельштама и прояснить, как его взгляд на язык предвосхищает особенности западного теоретического дискурса, возникшие во второй половине двадцатого века.Подходя к концу Мандельштама после прочтения первых двух, чувствуешь, что достиг вершины жанра. Первая из четырех глав, «Писать «на радость», посвящена Осипу Мандельштаму, отнюдь не современник Хини с тех пор, арестованный и отправленный Сталиным в ГУЛАГ в 1938 году, он умер в пересыльном лагере под Владивостоком примерно за четыре месяца до рождения ирландского поэта. К восемнадцати годам Марина стала известной фигурой в Русская литературная сцена и ее близкие отношения с такими писателями, как Борис Пастернак (который ценил ее техническое мастерство) и Осип Мандельштам (который был в нее влюблен), только еще больше способствовали ее продвижению. Но прежде чем мы отбросим книгу и присоединимся к национал-коммунистическим революциям (разрушающим неоплачиваемый наемный труд), Згустова оставляет нас в совсем другой Праге, в 1930-х годах, наполненной русскими изгнанниками — Владимиром Набоковым, а также менее повезло Александру Блоку, Андрею Белому, Осипу Мандельштаму, Исааку Бабель и Анне Ахматовой — всем членам Союза художников и писателей. лучше всего описал поэт Осип Мандельштам: Мы живем, не чувствуя страны под ногами.2 (осень 2010 г.): Специальный выпуск: «Гендерные исследования: устранение дисбаланса», изд. выпуска: Марджори Мандельштам Бальцер. В письме в New York Review of Books от 4 декабря 1969 г. Набоков едко осудил сделанный Лоуэллом перевод стихотворения его очень восхищался земляк Осип Мандельштам. Лоуэлл, как он показал, «неверно истолковывал или иным образом искажал» отрывки, делал фразы «бессмысленными как в переводе, так и в адаптации», был неосведомлен и даже бессмысленен. Хотя поэтическое всегда взаимодействовало с политическим, в наши дни политическое прекратилось. с поэтическим: хотя Советского Союза больше нет, а Мандельштама и Цветаеву по-прежнему читают, и хотя древнегреческий и латинский уже не говорят и по-прежнему читают Пиндара и Вергилия, нет сомнения, что то, что переживет сегодняшние режимы, не быть стихами настолько, насколько похожими на стихи кешами случайных данных.

Мандельштам | Конкорд Театрал

Великого русского поэта Осипа Мандельштама репрессировали, сослали в Сибирь и в конце концов умер, потому что написал стихотворение, высмеивающее Сталина. усы. В этом мрачно-смешном и трогательном расследовании его гротескного и ужасное мученичество, мы переживаем кошмар с Мандельштам, тихий, вдумчивый человек, который старался держаться подальше от неприятностей, но обнаружил, что по натуре не может писать папирусу, пропаганду или ложь, даже в репрессивном сталинском кошмарном мире, в котором одно неверное слово могло попасть ты убил.Однажды поздно вечером друг Мандельштама Борис Пастернак получает телефонный звонок от Сталина с просьбой дать совет, что делать с Мандельштамом, и таким образом начинается одна из самых странных и совершенно причудливых глав в история долгой и кровавой борьбы искусства и власти, как Пастернак отчаянно пытается убедить маньяка-убийцу, что Мандельштам безвреден, и его следует щадить, зная при этом, что он сам мог в любой момент быть уничтожен сам. Пастернак глубоко конфликтовали, видя в революции красоту и желая дать Сталину пользу сомнения, но Мандельштам ясно видит глупость воображая, что Сталин вовсе не чудовище.И все же в этой пьесе Сталин — одинокий монстр с черным чувством юмора и некоторой проницательностью, чьи ужасающие ночные телефонные звонки являются причудливыми попытками сделать по крайней мере, какая-то форма человеческого контакта с людьми, которых он собирается убить. А поэт-неудачник, Сталин по-прежнему очарован людьми, которые могут творить, тянутся к ним, не в силах их понять, но хорошо понимая, что поэты на самом деле очень опасные люди. Когда Мандельштам исчезает в лагерях смерти, и его собрания сочинений систематически собираются и сожженной правительством, его лукавой и мужественной жене Надежде запоминает каждое слово, написанное мужем, и ходит взад-вперед в крошечная квартира, повторяя их снова и снова, чтобы они не были совершенно уничтожено.Тем временем, гния в темной камере в глуши, Мандельштам находит строки из собственных стихов, вырезанные на тюремных стенах. прежним обитателем, теперь почти наверняка убитым, и понимает его странный, темный триумф.

Последние дни Мандельштама автора Венера Хури-Гата

Включен в шорт-лист премии Оксфорд-Вайденфельд 2021

Год 1938. Великий русский поэт и публицист Осип Мандельштам, сорок семь лет, умирает в пересыльном лагере под Владивостоком после того, как был арестован сталинским правительством во время репрессий 1930-х годов и отправлен в ссылку вместе с женой.Сталин, «кремлевский горец, убийца и крестьяноубийца», несомненно, несет ответственность за его фатальный упадок. Из глубины своей тюремной камеры, затерянный в мире, полном призраков, Мандельштам видит, как перед ним проходят сцены из его жизни: постоянный голод, жизнь впроголодь, надежда на помощь сочувствующих друзей, сторонние других, четыре десятилетия творчества и бороться вместе с любимой женой Надеждой и современниками Анной Ахматовой, Мариной Цветаевой, Борисом Пастернаком и многими другими.

Своей чуткой прозой и врожденным чувством драмы франко-ливанская писательница Венус Хури-Гата возвращает к жизни Мандельштама и оставляет за ним последнее слово, доказывая, что литература — одно из самых надежных средств борьбы с варварством.

Последние дни Мандельштама , несмотря на трудный материал, прекрасно выполненная работа. Не болезненный и не сентиментальный, он придерживается жесткого эмоционального курса, поскольку повествование неоднократно плещется на берегу смерти Мандельштама — воображаемой, мечтаемой и, наконец, осознанной — тихое прохождение, вероятно, какое-то время незамеченное.Драматическая энергия поддерживается, скудость повествования дает печали передышку, и, в конце концов, беспокойная жизнь Мандельштама обретает достоинство, которого она заслуживает. Грустная, но красивая книга. Тот, который заставляет вас хотеть вернуться к его поэзии, позволить ему продолжать жить для вас снова и снова».

«Серия идеально обрезанных по краям фраз вызывает в воображении последние дни жизни поэта Осипа Мандельштама в пересыльном лагере Владперпункт, где он умер в возрасте 47 лет. В переводе Терезы Лавендер Фэган этой поэтической новеллы турецко-ливанской писательницы Венус Хури-Гата каждое предложение представляет собой сфабрикованный шок, смакованный образ или момент абсурда, наполненный яростью. В этом произведении прослеживается измученная, лихорадочная мысль Мандельштама от первых дней в талмудической школе до внутренней ссылки, которую он пережил со своей женой Надеждой. Прочтите эту книгу, чтобы взглянуть на историю под острым углом». Цитата судей на премию Оксфорд-Вайденфельд

«Это прекрасно переданное, хотя и мучительное, понимание Мандельштама, его преследований, безумия и смерти в изгнании.Поэтически струящийся язык, обрывки, фрагменты, медленно формирующие картину человека, превращенного в изношенное одеяло, лишенного своей поэзии, своих творений, вынужденного выпрашивать еду у быстро сужающегося круга друзей. Венера Хури-Гата использует поэтические приемы, такие как повторение, расходящиеся метафоры, чтобы воссоздать последние дни преследуемого, ныне знаменитого писателя. Чрезвычайно подвижный. . .’— Тони Меснгер. Читайте полный обзор здесь.

Прочитайте увлекательную беседу с автором.

Мандельштам Весь | Генри Гиффорд

Сейчас Мандельштам общепризнан как один из величайших русских поэтов того времени, когда русская поэзия была очень хороша. Некоторые даже считают его величайшим из современников. Без сомнения, он лучший критик русской поэзии современности. Поэтому очень приятно, что критические сочинения почти полностью переведены Сиднеем Монасом с изяществом и точностью.

Анна Ахматова однажды сказала, что Мандельштам «почти физиологически» напомнил ей Китса. Должно быть, она имела в виду его чувствительность, богатую и живую в духе Китса. Есть и другие параллели. Он тоже «прикоснулся к прекрасной мифологии Греции», не притупив ее яркости. Он также похож на Китса в твердом знании своих сил, а также в щедрости и проницательности, с которыми он мог оценивать силы других. Подобные сравнения никогда не бывают более чем приблизительными и могут не только помочь, но и ввести в заблуждение. Но Мандельштам с его «кремнем и железом», жадным любопытством и спокойной уверенностью в собственном искусстве и в важности поэзии так же близок Китсу, как и любому другому английскому поэту.

Китс восхищался Хэзлиттом за его «глубину вкуса», а двойником Хэзлитта в жизни Мандельштама был другой поэт, старше его на пять лет, Николай Гумилев, первый муж Ахматовой и признанный проводник акмеистической школы. Когда акмеисты заявили о своих целях, во время того переворота русской поэзии перед первой мировой войной, Гумилев написал один из их манифестов, и его критика современного стиха в те годы уступает по качеству только мандельштамовской.Через семь лет после расстрела Гумилева в 1921 году по подозрению в соучастии в якобы контрреволюционном заговоре Мандельштам писал Ахматовой: «Разговор с Колей не прерывался и никогда не прервется».

Акмеисты, восставшие против неосязаемости и отдаленности символизма, хотели поэзии актуальной, ясной в очертаниях, осязаемой и упорядоченной. Все они принадлежали Санкт-Петербургу и, благодаря своей классической обстановке, работе итальянских архитекторов, традиции классического искусства Средиземноморья.Четырьмя их наставниками были Шекспир, Вийон, Рабле и Теофиль Готье, из которых последний мог бы показаться безнадежно несопоставимым с остальными, если бы Паунд не слишком им восхищался. Готье отдавал предпочтение школе правильности формы и точной отделке. Возможно, он не был серьезен в арнольдовском смысле, но относился к своему искусству ответственно.

Можно подозревать, что Вийон был для Мандельштама самым привлекательным из четверых. В 1907–1909 годах он учился в Сорбонне, где читал средневековый французский язык, а в 1913 году (в возрасте двадцати двух лет) опубликовал свое весьма проницательное эссе о Вийоне.Точно так же, как двадцать лет спустя, сочиняя кардинальную и очень обширную «Разговор с Данте», он поставил перед собой задачу интерпретировать Данте в свете современной поэзии, так и этот очерк он начал с замечания, что Вийон и Верлен «поразительно похожи». в «вибрации их голосов». Мандельштам должен был вспомнить Вийона в одном из своих последних стихотворений, написанных в Воронеже в марте-апреле 1937 года, за год до его окончательного ареста, приведшего к его гибели в сибирском лагере. В этом стихотворении сокрушительная неподвижность египетской архитектуры противопоставляется свободе готики.В эссе он обсуждал «физиологию готики»:

В жилах Вийона текла настоящая средневековая кровь. Этому он обязан своей честностью, своим темпераментом, своей душевной оригинальностью.

Примерно в то же время он написал еще одно эссе «Утро акмеизма», дополняющее (хотя и неопубликованное) манифест Гумилева. Здесь средние века также описываются как «период физиологического гения». Мандельштам во многих своих ранних стихах писал об архитектуре — соборе Святой Софии, соборе Парижской Богоматери, здании Адмиралтейства в Санкт-Петербурге.Петербург. Поэт для него — строитель: «Зодчий говорит: я строю. Это значит: я прав» — так же, как Бах строит отношения в музыке.

Таким образом, взгляд Мандельштама на средневековье совершенно не похож на взгляд прерафаэлитов. Для него они никогда не статичны, как статичны здания в его стихах. Когда в конце своей жизни он снова написал поэму о французском соборе (Реймском или Лаонском), он увидел в ней, возможно, также имея в виду Нотр-Дам, пример того, что д-р.Бейнс назвал это «диким физиологическим бунтом». Готика, писал он в эссе о Вийоне, — это «триумф динамики». Собственная поэзия Мандельштама, несмотря на классическую сдержанность манеры, есть не что иное, как «торжество динамики».

По этой причине профессор Монас по праву отдал почетное место «Разговору о Данте» (он использует перевод Кларенса Брауна, автора наилучшей и наиболее полной на сегодняшний день монографии о Мандельштаме, * и Роберта Хьюза). «Разговор» — последнее из критических произведений Мандельштама, большая часть которых была закончена до выхода в свет в 1928 году сборника « О поэзии ».Лидия Гинзбург, которая слышала, как он читал это эссе в 1933 году вместе с его собственными недавними стихами, была поражена, по ее словам, «замечательным сходством между эссе, стихами и застольной беседой» (которая шла о поэзии и живописи) . Доктор Бейнс в своем тщательном и очень полезном исследовании стихотворения, написанного Мандельштамом в 1930-х годах (которое имеет множество комментариев от его вдовы Надежды), признает, насколько важен «Беседа» для понимания его собственных стихов. Данте с тех пор, как Мандельштам начал читать его в конце 1920-х годов, стал в его глазах тем, чем Вергилий был для самого Данте — l’altissimo поэта , и тем, у кого современнику больше всего есть чему поучиться.

Уроки, которые он извлек из Данте, позволили ему прояснить свою собственную практику. Тот же самый принцип был скрыт в ранней поэзии Мандельштама, и теперь он явно осознал его в творчестве своего последнего этапа. И как поэт, и как критический мыслитель он был удивительно последователен. В течение последних пяти лет двадцатых годов, когда он замолчал — примерно такое же молчание постигло Пастернака и Ахматову тогда или позже, — Мандельштам исследовал и пересматривал свои ценности. Именно написание его «Четвертой прозы» в 1929-1930 годах и ставшая возможной экскурсия Бухарина, записанная в «Путешествие в Армению », дали ему возможность снова писать стихи. В «Четвертой прозе» он заявил:

Моя работа, какую бы форму она ни принимала, воспринимается как озорство, беззаконие, случайность. Но я так хочу….

Армения вернула его к его истинному я, к я, зависящему от «внутреннего уха», которое никогда не могло обмануть поэта. В этой стране красных и охристых пейзажей, старинных церквей и звонкой керамики ему было все близко:

Армянская полнота жизни, их грубая нежность, их благородная склонность к трудолюбию, их необъяснимое отвращение ко всякой метафизике и их великолепная близость к миру реальных вещей — все это говорило мне: ты проснулся, дон не бойся своего времени, не лукавь.

В «Четвертой прозе» он был для других «негодяем», который «все время уклоняется от ответа». Великолепная поэзия его последних семи лет деятельности не ускользает от вопросов и очень сближает его с Данте, которого он описывает в «Разговоре».

Мандельштам восхищался Данте за то, что он был высшим «стратегом преобразований» — не безмятежным мастером лапидарных формулировок, дорогих науке девятнадцатого века, а поэтом, подобным современникам, чьей задачей было бороться с «огромным внутренним дисбалансом. Ему не было места среди парнасцев — как и самому молодому Мандельштаму, чей классицизм был далек от статичной пышности Эредии или Леконта де Лиля. Данте принадлежал Бодлеру и Верлену, а еще больше — Рембо. «Его современность неисчерпаема, безмерна и бесконечна», а поэзия, которую он написал, «характеризуется всеми формами энергии, известными современной науке».

Дженнифер Бейнс подчеркивает идею поэтического «импульса», о котором говорил Мандельштам:

Говоря о Данте, правильнее иметь в виду вопрос о импульсах, а не о порождении форм.

В романе Надежды Мандельштам « Надежда против надежды » («Цикл») есть ценная глава, которая объясняет, как одно стихотворение могло стать для него матрицей целого ряда. Термины, которые она использует в этой и следующей главах (их нет в английском переводе), относятся к естественному росту; «группа побегов, отрастающих от основного стебля», «двойные зерна» или «филиппины», «черенки», привитые садовником. Мандельштам дал этому процессу другое название: он назвал его «трансформируемостью поэтического материала».Как и многие другие поэты со времен Кольриджа, он остро осознавал поэзию как акт воображения, который неявно или открыто может описывать себя. Его метафора в «Разговоре» о задании поэта сейчас довольно широко известна. Мандельштам видит в этом попытку пересечь реку, перепрыгивая с одной китайской джонки на другую, каждая из которых следует в своем направлении. В другом ярком образе он говорит о поэтической мысли для Данте (и, косвенно, для себя) как подобие фантастического самолета, который в полете действительно создает и запускает другой самолет, затем создает третий.

Мандельштам уникален среди выдающихся русских поэтов своего времени тем, что никогда не пытался написать длинную поэму, сравнимую с «Девятнадцатью пятью» и «Поручиком Шмидтом» Пастернака или с «Поэмой без героя» Ахматовой. Но все его творчество, как утверждала Надежда Мандельштам, распадается на «книги» не менее полные и внутренне связные, чем у Йейтса или Блока, и каждый из циклов, составляющих книгу, имеет за собой импульс, которому давали волю до тех пор, пока оно было исчерпано. Этот процесс более отчетливо виден в стихах, написанных им в 1930-е годы в Москве, а затем в ссылке в Воронеже, но и в более раннем творчестве отчетливо чувствуется связь между отдельными стихотворениями, разветвленность тем.В молодости он писал о Петре Чаадаеве, друге Пушкина и смелом спекулянте русской судьбой, которого Мандельштам нашел образцовым для своего дела. Что особенно восхищало его в Чаадаеве, так это «глубокая гармония, виртуальное слияние нравственного и интеллектуального начала», что придавало его личности «особую твердость». Здесь Мандельштам подчеркивает

требование единства, определяющее структуру избранных интеллектов.

В его время, и особенно в нравственном смятении Советской России, ничто не могло казаться менее достижимым, чем единство великой поэмы Данте.И все же невероятное воздействие воронежских стихов Мандельштама мало чем отличается от действия «Божественной комедии» . Конечно, не существует стабильного и гарантированного перехода от ада через чистилище к небесам. Но присутствуют все три состояния. Был ад страха, изоляции и кажущегося бессилия. Это он, кажется, предвидел в своем эссе о Вийоне:

Пятнадцатый век был жесток к личным судьбам. Он превратил многих своих добропорядочных и трезвых людей в Джобсов, ропщущих в глубине своих мрачных застенков и обвиняющих Бога в несправедливости.

Чистилище было, когда в январе 1937 года, осознавая опасности грядущего года, он безуспешно пытался написать умиротворяющую оду Сталину. От этого его спасло «внутреннее ухо», и ряд лирик, вопреки его первоначальному замыслу, выступают против «Иуды будущих народов». Через эти стихи, с болью и самобичеванием, он работал над своим покаянием, чтобы найти эквивалент неба в своем развивающемся поэтическом опыте. Это проявилось в группе стихов, которые, несмотря на опасения надвигающегося катаклизма в «Стихах о Неизвестном солдате» (февраль-март 1937 г.) и все ужасы его теперешнего состояния, утверждают то экзистенциальное счастье, которое часто известен Китсу:

Заходящее солнце всегда направит меня в нужное русло, или если перед моим окном появляется Воробей, я принимаю участие в его существовании и придираюсь к Гравию.

Чуть раньше Мандельштам принимал участие в существовании щегла. Теперь он мог находить удовольствие не только в «величии равнин», но даже в «мраке, и голоде, и вьюге»; в написании стихов, невинных от низменных побуждений (в отличие от задуманной оды Сталину) и нужных народу не меньше, чем воздух или хлеб; в несравненности любого истинного живого человека; в «липкой клятве» весенних листьев; и в древнем критском горшке с изображением

…летучие рыбы – это шанс
И вода говорит Да.

Случай, летучая рыба, был необходимой помощью воображению, и у воды, воды , не было другого выбора, кроме как произнести с каждой рябью звук своего последнего слога, da .

Русская поэзия эпохи Мандельштама обнаружила такое изобилие талантов, что поэзия других народов того времени — будь то в Германии, Франции, Испании или англо-саксонском мире — должна быть умалена этим сравнением. Отличительные нотки Маяковского, Хлебникова, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама (не говоря уже о широко популярном Есенине или ближайших предшественниках этого поколения Блоке и Анненском) весьма индивидуальны и свидетельствуют о разнообразии вдохновения, которое может быть соответствовали только русской прозе прошлого века. В этот поздний момент нашего собственного века мы теперь можем признать, что его ранние годы были одними из самых интересных поэтических веков в мире, какими бы неравными они ни были. Лучшая поэзия, написанная в поколении Мандельштама, — это та, которая свидетельствует о выживании искусства и совести — для него они были неразделимы — в то время и в том месте, где оба, казалось, имели самые ничтожные шансы выстоять.

Из этих поэтов, а Пастернака, Ахматову, Цветаеву особенно считают самыми стойкими и потому самыми нужными, наряду с ним, для нашего теперешнего содержания, наиболее глубоко мыслил Мандельштам.Остальные трое часто оказывались чудесным образом правы в своих представлениях, но ни один из них, даже Пастернак, не мог предложить интеллектуальной системы, распространяющейся на многие стороны жизни, как это сделал Мандельштам. Последовательность его верований, строгость, с которой он их проверял и очищал, делают его истинным последователем Данте — и без всех тех «романтических обломков», которые, по мнению Элиота, лишали Бодлера права называться «фрагментарным Данте». стоит.» Мандельштам последовательным упорным мышлением и множественным осознанием достиг в самое рассеянное и рассеянное время то «требование единства, которое определяет структуру избранных интеллектов.

То, что мы называем гениальностью в искусстве, есть внутренняя последовательность, крайняя верность впечатлениям, которая инстинктивно приходит к отвержению всего того, что не наблюдалось и не ощущалось по-настоящему. Отсутствие этой последовательности приводит к испорченному таланту, которого во все времена было много. Необычна такая гениальность, которая достигает не только равновесия и гармонии, но и непрерывного стремления к родственным исследованиям и разъяснениям на протяжении всей творческой жизни человека. В этом заслуга Мандельштама. Само по себе это не сделало бы его более великим поэтом, чем его современники.Данте явно не превосходит Шекспира своим непревзойденным владением системой, а Мильтон в том же случае явно уступает ему. Но единство мысли Мандельштама и тесная связь его эссе с его стихами придают ему дополнительный интерес, присущий и Элиоту. Однако мышление Элиота довольно часто становилось мышлением публициста, а не поэта, и существуют серьезные противоречия между христианским апологетом и художником, которые показывают в Four Quartets и в других местах.Обладая умом, менее уклончивым, чем у Элиота, и моральным мужеством, которое, возможно, потребовало некоторых уклончивых заметок, но не прибегало к привычному обращению к иронии, Мандельштам мог уже в 1913 году приспособить к себе слова Лютера: « Hier stehe ich ». ich kann nicht anders ». Он хотел, чтобы человечество в современную эпоху стало твердым, как алмаз, и таким же нерушимым: «Человек должен стоять крепче, потому что человек должен быть самым твердым существом на земле».

Стабильность, которую он искал и достиг, основывалась на эллинизме, в его собственной интерпретации этого слова, и на христианском гуманизме.Мандельштама сильно привлекали старые христианские цивилизации Грузии и Армении, то, что он называл «холодным горным воздухом» христианства, где «сиенские холмы ходатайствуют за нас», и великие соборы, Святая София и Нотр-Дам. и музыку Палестрины и Баха. Он восхищался кремлевскими церквями, потому что они были работой итальянских архитекторов, соединивших дух России с духом Средиземноморья. Его классицизм проиллюстрировал ему поэт Анненский, своего рода крестный отец акмеистической школы, сумевший выразить

внутренний эллинизм, адекватный духу русского языка, домашний эллинизм, так сказать.Эллинизм — это форма для выпечки, пара щипцов, глиняный кувшин с молоком; это домашняя утварь, посуда, вся обстановка тела; Эллинизм — это тепло домашнего очага, ощущаемое как нечто священное…

Для Мандельштама «человеческое жилище, свободный дом человека» — это «лучшее украшение земли и самое прочное, что есть».

Подобно Элиоту, он сожалел о большинстве проявлений девятнадцатого века, в котором не было «ничего, кроме зрения, пустого и хищного, с особой страстью пожирать любой предмет, любую эпоху.И заключил, в 1922 году:

Европеизировать и очеловечить ХХ век, наполнить его богословским теплом — вот задача, стоящая перед пережившими крах XIX века, выброшенными волею судеб на новый исторический континент.

Тот, кто выражает таким образом свой идеал, должен высоко смотреть и на Европу, и на человечество; но в его стихах это находит достаточное подтверждение.

Джеймс Стоттс о Мандельштаме Вимана

Украденный воздух, Сломанный голос

эссе Джеймса Стоттса

Осип Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве, европейский еврей, в 1891 году.Подданный Российской империи, его семье было предоставлено право переехать в Санкт-Петербург, когда он был еще маленьким мальчиком, а это означало, что русский язык стал его суррогатным родным языком, подкрепленным образованием, которое привело его из Санкт-Петербурга в Сорбонне и Гейдельберге, что дало ему знание латыни, греческого, французского и немецкого языков. Городской, высокообразованный и честолюбивый Мандельштам боролся за место на русской литературной сцене. Он стал основателем акмеистической школы поэзии вместе с коллегами-интеллектуалами-петербуржцами, в первую очередь Анной Ахматовой и Николаем Гумилевым. В 1913 году он опубликовал свою первую книгу « Камень », в которой раскрывается поэт загадочной сдержанности и строгой классической дисциплины, плененный архитектурной логикой, придающей структуру его стихам и организующей его взгляды на историю и время:

Что было на уме твоего щедрого строителя
Когда — его мысли и духи высоки —
Он поставил апсиды и экседры,
На восток и на запад?
[. . .] Это мудрое, сферическое здание
Переживет народы, века.
(из «Святой Софии»)

Но чем ближе я изучал тебя, Собор Парижской Богоматери,
изучая твои чудовищные ребра,
, Тем больше я думал: когда-нибудь из зверской тяжести
я тоже сооружу нечто прекрасное.
(из «Нотр-Дам»)

Том также закрепил репутацию Мандельштама как одного из ведущих поэтов своего поколения. Но потом: гражданская война, революция, крах общественного порядка. Там, где когда-то Мандельштам был космополитом, теперь он был перемещен, преследуемый Красной и Белой армиями, постоянно в движении. На короткое время воодушевленная новым национальным экспериментом коммунизма, революция затем испортила и оттолкнула Мандельштама на юг, где Грузия и Крым стали местом его метафорического изгнания и где его поэзия претерпела травмирующую метаморфозу.Там он написал свою собственную Tristia , вдохновленную причитаниями Овидия с Черного моря.

Мандельштам вернулся в Петроград и Москву в 1922 году, недавно женившись на необычайно преданной киевлянке Надежде Хазиной. Новый Советский Союз фигурирует как преисподняя в новых стихах Мандельштама: «Мы умрем в прозрачном Петрополисе, / Где правит нами Проспепина» (перевод Джеймса Грина). Эпоха принесла с собой свою смертоносную форму художественной цензуры, характерную даже для долгой истории подавления литературы в России.Подрывной стих Мандельштама казался официальным критикам и читателям в издательствах в лучшем случае пессимистичным, в худшем — гиперкритическим. Его работа теперь стала «ворованным воздухом», зловещей — написанной без согласия — и неизбежно втягивала его сквозь перчатку сталинского террора. На годы он отказался от своих стихов в пользу переводов и прозы. Он путешествовал по Армении и стал свидетелем ужасного голода, голодающих детей, которым нечего было жевать, кроме пшеничной плевелы.

Когда он снова начал писать, он был андеграундным поэтом.Он был арестован, подвергнут пыткам и приговорен к ссылке после того, как в 1933 году поделился своей знаменитой карикатурой на Сталина с тараканами на частном собрании. В результате травмы у него начали выпадать ресницы; у него было учащенное сердцебиение. Его отправили в Чердынь, где он совершил попытку самоубийства, а затем в Воронеж. Его поэзия снова изменилась, превратившись в маниакальную и замкнутую, его слова и звуки следовали замысловатой логике восторга и отчаяния:

И лягушки, как шарики ртутные
Связывают свои голоса в шар побольше,
И тонкие веточки вырастают в ветки
И воздух, в редкое молочное устройство.

(из «Я подношу зелень к губам»)

Всякий раз, когда щегол в сладком хлебе
Вдруг начинает вздрагивать, сердце сжимать,
Лабораторный халат перчит его ядом
И краснеет его чепчик.

Окунь и подставка клевещут,
Прутья клетки сотнями лежат —
Все везде наизнанку вывернуто,
И есть лес Саламанка
Для умных непослушных птиц!

Без всякой надежды на выживание он и Надежда начали долгий героический проект по распространению его каталога по памяти и чтению среди друзей и знакомых, чтобы его можно было реконструировать, если и когда история когда-нибудь исправится.Его ссылка временно закончилась — только для того, чтобы быть замененной более суровым приговором: он был отправлен в Сибирь один. Ослабленный и искалеченный преследованием, он умер по пути в ГУЛАГ в 1938 году.

На моей книжной полке есть полное собрание сочинений на русском языке в трех томах, а также избранные стихи на английском языке В.С. Мервин и Кларенс Браун, Джеймс Грин и один том под редакцией Кевина Платта. « Stray Dog Cabaret » Пауля Шмидта дает нам Мандельштама вместе со многими лучшими поэтами своего поколения в сценических переводах.Ugly Duckling Presse недавно переиздала онлайн книгу новых переводов Мандельштама под редакцией Ильи Бернштейна. Все это имеет свои недостатки и достоинства. Издание Мервина/Брауна стало, пожалуй, стандартным изданием, а Джеймс Грин получил разрешение Надежды Мандельштам. Но все это скромные достижения, и довольно стройные.

Ничто в английском никогда не давало удовлетворения, потому что в русском нет ничего легкого. Мандельштам — один из самых трудных поэтов двадцатого века, и его невероятно трудно переводить.Он не столько аллитератор, сколько семиотический поэт. Он сочинял фразами не пружинящего ритма (как у Хопкинса), а так, как если бы синтаксис был гравитацией или клеем. Его стихи, когда они выходили из-под контроля, терпели крах. Когда они летали, то с идиомами молчания и через них. Для него сам звук — великая ирония, потому что он всегда звучит вовнутрь. Музыка, которая ускользает, которую мы принимаем за вдохновение, — это «украденный воздух», который был так важен для политического понимания литературы Мандельштамом. Это новейшее издание под названием « Stolen Air » было подготовлено Кристианом Виманом, редактором журнала « Poetry Magazine », при содействии русского поэта Ильи Каминского.

Мандельштам ставит в тупик всех переводчиков, в конце концов, и нас, читателей. Что очевидно в каждом переводе, так это борьба и восхищение самим Мандельштамом. Stolen Air , однако, оставляет неприятный привкус во рту. Виман беспечно и опрометчиво отказывается от собственных стихов Мандельштама ради безвкусной лирической бестелесности, так что диву даешься, как, почему и кем все это когда-либо было признано достойным серьезного сравнения. Например, вот вариант одного из самых известных стихотворений Мандельштама в версии Вимана:

Тяжелая ночь.Гомер. Бездомные паруса.
Я прослушал список кораблей своим голосом.
Я видел, как мой собственный голос замолк,
Эти странные журавли, стрелы скорбящие над Элладой.

Вечно чуждые, все более внутренние, эти берега,
И крапчатые солнцем богом избранные крылья сверкают брызгами —
Армия тревог, призрачные души Ахеи,
Без твоей единой тоски, за что умирать?

Певица и море, всем движет любовь.
Да что мне до этого? Гомер мертв.
И стена тишины, устрашающе красноречивая,
Черной волной разбивается над моей головой.

По-русски паруса «натянутые», а не «бездомные». Его «голос» никогда не упоминается. Журавли не «странные», и они не «стреляют скорбя», они «поднимаются». Вторая строфа почти не похожа на оригинал Мандельштама. Виман предпочитает косвенно называть Елену ахейцами «одной тоской», тогда как Мандельштам прямолинеен, и перевод становится болезненным проявлением неуважения к исходному тексту.Виман предпочел бы быть умным, чем пытаться понять стихотворение, которое он переводит, что, безусловно, объясняет так много его странных решений. Сравните перевод Вимана с версией Грина:

.

Бессонница. Гомер. Натянутые паруса.
Я пересчитал половину каталога кораблей:
Тот караван журавлей, тот обширный сонм,
Что когда-то поднялся над Элладой.

Словно журавлиный клин к чужим берегам —
На головы королей богоподобные брызги —
Куда ты плывешь? Без Елены
Что могла значить для вас Троя, ахейцы?

И море, и Гомер — всем движет любовь.
Кого мне слушать? Вот Гомер замолкает,
И черное море, громогласный оратор,
С грохотом разбивается о мою подушку.

Или версия Мервина и Брауна:

Бессонница. Гомер. Натянутые паруса.
Я дочитал до середины список кораблей:
растянутая стая, поток журавлей
, что когда-то поднялся над Элладой.

Полет журавлей, пересекающих чужие границы,
предводители, облитые пеной богов,
куда ты плывешь? Чем была бы Троя для вас, 90 124 ахейцев, без Елены?

Море — Гомер — все движимо любовью.Но кого
мне слушать? Ни звука теперь от Гомера,
и черное море ревет, как речь
, и гремит в ложе.

Вы сразу же замечаете, насколько Виман одержим своим голосом, находя способы постулировать его по поводу ничего во 2-й и 3-й строках. Последнее, что вы замечаете, это его отвержение Гомера, то, что Мандельштам никогда бы не написал и почти наверняка ненавидел бы: » Всеми движет любовь. / Но что мне до того? Гомер умер». Виман вставляет, а не интерпретирует.Так много теряется, но почти ничего не приобретается.

В другом месте, в «Казино», довольно прямолинейным описанием луча света, падающего на скатерть через затуманенное окно, становится: «Мне нравится тортообразное казино на дюнах / И как строгие пальцы скелетного света / Оживают на сукно». Вот версия Грина: «Мне нравится казино на дюнах: / Широкий вид из туманного окна, / Тонкий луч света на смятой скатерти». Казино Мандельштама необъяснимым образом становится «пирожным» благодаря Виману.В оригинальном русском говорится о любви говорящего следовать за крыльями чайки в полете; Виман пишет: «Мне нравится… высокая, рыскающая чайка, в глазах которой ничего не теряется». Опять же, что дает эта редакция? Так много оригинального тона здесь заброшено. Режимы Wiman по умолчанию кажутся игнорированием и искажением текста.

Для двух стихотворений Виман изобретает пародийные целановские названия «Тошнота» и «Растягивание печали». В стихотворении «Батюшков» Мандельштам сравнивает заглавную трость поэта с волшебной палочкой; это просто и точно передано Мервином и Брауном: «Бездельник с палкой вместо трости, милый Батюшков живет у меня. Однако Виман пишет: «Овощной мудрец, волшебник праздности». В третьей строфе Мандельштам косноязычен в своем воображаемом обмене с одним из своих героев:

Он улыбнулся. Я сказал: благодарю вас,
Но не хватило смелости сказать:
Ни у кого не было — таких перегибов звука,
Никогда не было — таких тонов волн. . .

Который Виман скручивает в это:

Он ухмыляется. Я обязан тебе
Говорю как квакер и замираю
Вдруг на ходулях в море желе.
Никогда больше такой легкости

С неловкостью. . .

Читая рядом русский и английский, диву даешься, честно говоря, Какого черта? Действительно ли Виман делает плохие квакерские каламбуры? «Я обязан тебе», «На сваях в море студня» — это чистые и патетические измышления Вимана: окончание этого стихотворения Мандельштама — один из его самых глубоких образов — как бы изображающий орфическое и святое отождествление, он просит Батюшкова: «Налейте свои вечные сны, пробы крови, / Из одного стакана в другой» (Джеймс Грин). Но вместо этого Виман дает нам патоку, в которую почти невозможно поверить: «Батюшков! Я все еще чувствую, / Вспоминая твою потрепанную, шаркающую спину, / Любовь, как кусочек моей души, / Я никогда не знал, что мне не хватает». Такой последовательности просто не существует в оригинале, к счастью.

Если существует хотя бы расплывчатый стандарт верности — а без принятия какого-либо стандарта нет оправдания задаче перевода — то любой читатель может найти сотни таких провалов со стороны Вимана, на каждой странице, практически в каждой строке и фразе. .Разве его не интересует то, что пытался сделать Мандельштам? Ошибки, неправильное прочтение и поэтические вольности допустимы и неизбежны. Но в какой степени и с какой целью? Возможно, Виман и Камински настолько довольны своим произведением, что не чувствуют никаких обязательств перед первоисточником, нет нужды возиться с текстом, кому-то что-то доказывать. Все это — пища для машины личной оригинальности Вимана, ни больше, ни меньше. Но невозможно читать Мандельштама без большой борьбы и непонимания.Он настолько радикально оригинален, герметичен, сложен и сбивает с толку, что единственный правильный способ читать его — in lento. Переводы создают впечатление, что Виман читал Мандельштама мимоходом.

Ссылаться на русских почти несправедливо. В послесловии Виман признает, что не знает языка, и ему вообще неудобно использовать перевод слова в своих версиях; он даже призвал издателей не использовать это слово, хотя они настаивали, и он отступил. Интересно, каким был рабочий аппарат Вимана и Каминского.Каминский скармливает Виману подстрочные тексты и заметки, консультирует и, возможно, даже занимается отбором. Любой, кто читал собственные стихи Каминского, поймет, насколько он многим обязан Мандельштаму. Во введении мы получаем намек на то, что Каминский, возможно, призывал Вимана принять некий совет прямо из уст Мандельштама: «Уничтожьте свою рукопись, но сохраните то, что вы написали на полях».

Создается гнетущее впечатление, что Каминский ведет корабль по ложному пути, от предположения, что Мандельштам во многом русский Гопкинс, до его нелепого заявления: «Вообще-то, я думаю, что в этих версиях Виман ближе всех подходит к Хопкинсу, чем какой-либо другой». живущий американский поэт», к его замечанию о поэтическом развитии Мандельштама, что «это как если бы Альфред Лорд Теннисон вдруг начал писать, как Эмили Дикинсон», к другому его, почти идентичному проекту, переводу Марины Цветаевой с Жаном Валентайном.В этой книге Каминскому и Валентину даже удалось избежать перевода слова на обложке, выбрав вместо этого прочтения Цветаевой.

Возможно, это предназначено для того, чтобы предложить творческое пространство, но от него не хватает строгости. Если и есть что-то, что Хопкинс разделяет с Мандельштамом, так это неизменный интерес к истории своего родного языка и вдыхание новой жизни в старые формы. То есть их объединяет родственная искра. Но в формулировке Вимана подражание Хопкинсу означает не что иное, как синкопированную аллитерацию.Почти извращенно то, как Каминский рекламирует деформированные переводы Петрарки Мандельштама как модель. Виман принял близко к сердцу все эти неявные советы, но, похоже, понятия не имеет, как их реализовать. Там, где Мандельштам использовал Петрарку, чтобы переписать свое собственное отношение ко времени, языку и любви, проект Вимана и Каминского представляет собой бойкое, необдуманное оскорбление, направленное на подлинное достижение Мандельштама.

Я понимаю и сочувствую низменным мотивам, заставляющим поэта переводить Мандельштама.Это негласно, но — мы все хотим кусок пирога. Мы хотим быть в той линии поэтов, которая идет через Мандельштама. Одно дело находиться под влиянием великих поэтов; однако как переводчики мы делаем неявное, но явное заявление о том, что этот поэт живет в наших сердцах и умах и глубоко укоренен в наших собственных стихах. Мы хотим встать у ворот, занять место за отцовским столом.

Но чтение правильных поэтов делает, а не делает нас хорошими поэтами для продолжения жизни. Виман называет Мандельштама «требовательным к душе» поэтом, но что именно Мандельштам требовал от души Вимана? Возможно, не так много, как он утверждает, или недостаточно, особенно если он служит редуктивному прочтению Каминским Мандельштама как греческого или латинского русского. В этой формулировке обязательно обходится русский язык, заменяется трагической карикатурой на русскую историю. Несомненно, Каминский провел свою поэтическую карьеру, борясь с трудностями просодии Мандельштама, но Виман только переделывает обрывки, в то время как маленькая птичка Каминского шепчет ему на ухо, пытаясь склеить что-то похожее на Хопкинса и Теннисона. Дикинсон. Почему, кстати, не Ариосто с Батюшковым с Хлебниковым? Это, конечно, было бы гораздо сложнее подделать, чем и занимается Виман.

В своем предисловии Каминский утверждает, что Мандельштам был человеком противоречий, среди которых то, что его стих мог быть формальным, но иногда менее формальным; что он был очень цивилизованным поэтом, который писал хорошие стихи, живя в провинциальном городе; что «он редко давал названия своим стихам. Иногда да». Это настолько глупо, что заставляет усомниться в интеллекте Каминского, и выдает плохое понимание Мандельштама. Каминскому виднее, что Мандельштам был человеком напряжения, словом, архитектором, противопоставляющим вещи друг другу. Он смог выковать в образе своей любимой птицы щегла свое тождество с осетинским кормчим, посмотреть в зеркало гордым, охваченным паникой поэтом и увидеть оглядывающимся назад испуганного параноидального узурпатора.

Мандельштам интуитивно уловил, как извращенно переплелись его судьбы со сталинскими. С этим примером виртуозного отождествления, а не противоречия, читателю почти невозможно смириться. Бродский классно предположил, что развитие Мандельштама как поэта было устойчивым, пока его не сломила безжалостная сила советской истории.Его всегда подрывная поэзия получила ужасное ускорение после его ареста и ссылки. Голос Мандельштама дал нам и эпиграмму Сталину , и оду. Сложность услышать этот голос более требовательна к душе, чем все, что мы слышим в версиях Вимана, который, по-видимому, видит в Мандельштаме не что иное, как «живую, взбесившуюся маленькую птичку» (из «Клетки»). Вот почему я верю Виману на слово во всей его самоуничижительной банальности, когда он признается: «Поэт шатается по улицам маленького городка в России, преследуемый и смертью (Сталин), и жизнью (поэзией). Переводчик сидит в Северном Чикаго и потягивает чай».

И все же я хочу согласиться с Джимом Харрисоном: « Stolen Air — критически важная книга. Европе нужен Мандельштам на ее небосводе… В сегодняшней несколько скомпрометированной атмосфере нам нужен контакт с величием — и в этой книге он у нас есть. .» Это гораздо более сдержанная похвала, чем может показаться сразу очевидным. Крайне важно напомнить культуре, что Мандельштам есть, созвездить его. Ценность наличия стопки различных версий Мандельштама, постоянного участия в том, что эта книга будет легко преодолена другими, до и после.Было бы позором, если бы эта книга сама по себе представляла собой помолвку, в которой ей нечего было бы предложить. Книга представляет собой нравоучительную сказку для нашего века — способ и факт ее издания — этическое нарушение. Вимам уклоняется от своих обязанностей переводчика, читателя и поэта. Но для него я не верю, что поэзия настолько серьезна, чтобы он в любом случае взял на себя какую-либо ответственность.

Б О Д Я | Избранные стихи Осипа Мандельштама в переводе Алистера Noon

 
Концерт на вокзале:
Избранные стихи

Осипа Мандельштама
Перевод Алистера Нуна
Shearsman Books
142 страницы

Осип Мандельштам, родившийся в 1891 году, — современный русский поэт.Его стихи действительно печатались при жизни, его ценили и читали современники, но после его смерти в 1938 году он был запрещен советской цензурой и оставался практически недоступным для большинства читателей в России.

После смерти Сталина Мандельштам постепенно вновь знакомился с советской читательской публикой, но полностью его творчество было опубликовано только в 1970–1980-х годах. Даже сегодня разговор о Мандельштаме и его творчестве продолжает развиваться.Переводы Мандельштама Алистера Нуна являются важным вкладом в изучение и оценку этого жизненно важного писателя.

Мандельштам был трудным, интеллектуальным поэтом. Он вложил радость и боль западной культуры, ее красоту, мифологию и духовность в филигранные стихотворные формы, в которых рифмование аллюзий, цитат и идей перекликается с рифмами слов. Переводчики Мандельштама ходят по тонкому льду: любой неверный шаг дает трещины. Метод Нуна избежать этого состоит в том, чтобы сохранить формальные особенности стихов, а не найти точное соответствующее выражение.Это не означает, что переводы Noon неточны. Наоборот, они очень точны, но по-своему. В большинстве случаев Нун сохраняет рифму и ритм оригинала, но сам он поэт, и часто кажется, что за некоторыми выборами стоит его собственная поэтическая чувствительность. Переводчик всегда является активным интерпретатором переводимого поэта.

Акцент Нуна на формальных характеристиках позволяет ему раскрывать значения, которые могут показаться неочевидными на первый взгляд.Например, стихотворение «Тристия», являющееся центральным произведением во втором одноименном поэтическом сборнике Мандельштама, начинается со слов «Я изучил науку разделения» в исполнении Полудня. Здесь слово «разделение» заменяет русское отглагольное существительное «расставание». Можно возразить, что его дословный перевод означал бы расставание, уход или уход; это слово имеет аспект близости, романтики, близости и меланхолии. Выбор Нуна отражает это, однако «разделение» — более интеллектуальное понятие, предполагающее поэта-наблюдателя, который делит мир на созерцаемые части и изучает их, как если бы он был настоящим ученым.

Помимо преимущества шипения, выбор Полудня здесь также выявляет центральный лейтмотив жизни и поэзии Мандельштама: его длиною в жизнь историю расставаний с вещами, идеями, людьми и местами, которые иногда происходили против его воли. С этой точки зрения стихотворение также показывает, насколько радикально изменилась поэтика Мандельштама во втором его сборнике. Как указывал филолог Михаил Гаспаров, в « Tristia » «фактура образов, составляющих ткань стиха Мандельштама, стала неизмеримо сложнее», чем в его первом сборнике « Stone ».

Эту сложность современник Мандельштама, поэт-символист Валерий Брюсов называет «поэзией парадокса». Развивая это, Брюсов писал, что «каждое слово [в поэзии Мандельштама] представляет собой сгусток значений, которые торчат в разные стороны и никогда не сходятся в одну официальную точку». Слово «связка» особенно важно при обсуждении Мандельштама. Наименьшая смысловая единица в стихах Мандельштама — не слово, а сочетание или группа из нескольких слов. Эти группы могут иногда казаться парадоксальными, но их общая семантическая конструкция всегда представляет собой точное поэтическое высказывание.Хорошим примером этого метода является следующее безымянное любовное стихотворение 1925 года в переводе Полудня:

.

Сквозь цыганский табор потемневшей улицы Я помчусь
За вишневой веткой, отскакивающей в карете,
Снежный чепчик ее и бесконечный грохот, как жернов.

В этой строфе метафоры на самом деле не метафоры, так как одно не передается через другое. Скорее, два изображения объединяются, чтобы усиливать и дополнять друг друга. Убери одно слово, и конструкция развалится.«Цыганский табор» — это интерпретация Нуна слова «табор», которое в русском языке чаще всего используется для обозначения цыганского поселения, хотя и не ограничивается этим. Но важно то, что этим словом Мандельштам наполняет образ «темной улицы» чувством клаустрофобии, нехватки личного пространства. Добавляя к слову прилагательное «цыганский», Полдень не только усиливает это первоначальное значение, но и выдвигает на первый план идеи движения и непредсказуемости, присущие образу табора.Это также естественно для процесса движения по улице. Ощущение движения продолжается на другом уровне:

Помню только, как каштановые замки давали осечку
И их дымную горечь, лучше сказать, муравьиную кислоту.
Их янтарная сухость остается здесь на моих губах.

Здесь семантика поэтического высказывания разбита на более мелкие части, которые имеют смысл только при объединении в единое целое. Трудно точно сказать, что на самом деле означает каламбур «муравьиная кислота», но образ вызывает чувство горечи, а поскольку муравьи часто бывают черными, присутствует и визуальный аспект, перекликающийся с «темной улицей».«Прилипая друг к другу, эти части создают единство, передающее чувство любви и легкого замешательства, своего рода синестетическое видение, в котором чувства смешиваются, а цвет имеет качество запаха и наоборот.

С другой стороны, иногда мандельштамовская сложность выражения определяется тонкостями русской морфологии. Например, в одном из самых известных его стихотворений о зарождении сталинизма есть слово «пол-разговора», уменьшительное от «пол-разговора», что буквально означает «половина разговора».Это проблематичное слово для перевода. Уменьшительно-ласкательный суффикс «ца» в сочетании с приставкой «пол» создает ощущение двойного умаления, что, учитывая политический контекст стихотворения, придает слову зловещее и презренное звучание. Как это передать по-английски? Полдень элегантно решает проблему, расширяя метафору:

.

Мы живем, но не чувствуем земли под ногами,
Ни в десяти шагах от шепота речи.
Где половина разговора находит достаточно уст,
это Кремль-альпинист, с которым наши мысли.

Образ разговора, который не может состояться, потому что не хватает губ, чтобы его вести, кажется, полностью созвучен первоначальному замыслу Мандельштама. Эта метафора передает ключевую идею речи, оторванной от говорящего субъекта. Выбор выражения Полудня звучит достоверно: он отражает удушающую атмосферу 1930-х годов, запечатленных Мандельштамом. Остальная часть стихотворения также сохраняет поэтическую интуицию Мандельштама, и здесь выбор Полудня снова раскрывает неожиданные смыслы.

Например, эвфемизм Сталина «Кремль-альпинист» представляет собой аллитерацию слова «Горец», использованного в оригинале. Имеется в виду человек, живущий в горах, особенно с Кавказа. В то время как в переводе Полудня отсутствует указание на место рождения Сталина, в нем подчеркивается политическая карьера тирана, которому путем интриг и обмана удалось взобраться на вершину.

В сочинении «Четвертая проза» Мандельштам писал, что всю мировую литературу можно разделить на книги, написанные на решенные темы, и на книги, не имеющие разрешения.Последнее он назвал «украденным воздухом». Собственные стихи Мандельштама — это своего рода украденный воздух. Это воздух, наэлектризованный смыслами мировой культуры, воспринимаемыми через призму собственной напряженной и трагической жизни. Избранные переводы стихов Мандельштама Алистера Нуна иллюстрируют эту деятельность на протяжении всей жизни.

Начиная с первой книги Мандельштама « Камень » и заканчивая его поздними несобранными стихами, переводы Полудня сохраняют ледяное совершенство мандельштамовских рифм и ритмических рисунков.При этом слышен собственный поэтический голос Нуна, что уместно в переводах поэзии Мандельштама, поскольку сам Мандельштам пропагандировал идею творческого интерпретационного перевода. Поэзия Мандельштама была, помимо прочего, результатом его активной приверженности искусству и мировой литературе. Его стихи были попытками передать свои встречи с культурой языком, и только путем субъективной интерпретации этих переживаний он может быть переведен на другие языки.

– Антон Романенко

_____________________________________________________________________

АНТОН РОМАНЕНКО изучает английский язык, американистику и русскую литературу в Карловом университете в Праге.
 

Мандельштам Кларенса Брауна

Если бы не глава 9 «Романс о точности», я бы написал, что книгу Брауна (1973), безусловно, первую в своем роде на английском языке, сегодня не стоит читать.

Браун дал нам, давным-давно, довольно странную подборку сухого (но благоговейного) биографического повествования, хронологии, литературной критики — экспансивного толка, которую я с трудом читаю, — и любых других работ на тему всех вещей — Мандельштама, которые я подозреваю, что она оказалась на его столе где-то в 1973 году.Все это полностью заменяет

. Если бы не глава 9, «Роман о точности», я бы написал, что книгу Брауна (1973), безусловно, первую в своем роде на английском языке, сегодня не стоит читать.

Браун дал нам, давным-давно, довольно странную подборку сухого (но благоговейного) биографического повествования, хронологии, литературной критики — экспансивного толка, которую я с трудом читаю, — и любых других работ на тему всех вещей — Мандельштама, которые я подозреваю, что она оказалась на его столе где-то в 1973 году.Насколько я могу судить, все это полностью вытеснено.

Но глава 9 — это совсем другое дело. Здесь Браун дает нам в полном переводе манифест О.М. «Утро акмеизма» (1913 г.), а также поясняющие обсуждения этого документа, статью О.М. о Вийоне (1910 г.) и его эссе 1922 г. «О природе слова». .»

Не то чтобы я искал похожие материалы, но здесь, на двадцати трех страницах главы 9, Браун представляет блестящий обзор проекта и поэтики ОМ.Для меня результатом прочтения этих страниц стало ощущение, что я теперь кончиками пальцев улавливаю качества его внутренней жизни и мотивы, которые привели его к бессмысленной конфронтации со сталинским режимом.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *