Мастер и Маргарита – Глава 1 — Никогда не разговаривайте с неизвестными
Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй − плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке − был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.
Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его − поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.
Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».
Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера.
Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, − никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.
− Дайте нарзану, − попросил Берлиоз.
− Нарзану нету, − ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.
− Пиво есть? − сиплым голосом осведомился Бездомный.
− Пиво привезут к вечеру, − ответила женщина.
− А что есть? − спросил Берлиоз.
− Абрикосовая, только теплая, − сказала женщина.
− Ну, давайте, давайте, давайте!..
Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.
Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза.
Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… сердце шалит… я переутомился.
Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск…»
И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..»
Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.
Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.
− Фу ты черт! − воскликнул редактор, − ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, − он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.
Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: «Ну-с, итак…» − повел речь, прерванную питьем абрикосовой.
Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново.
И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича − изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, − но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем − простые выдумки, самый обыкновенный миф.
Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых «Анналов», где говорится о казни Иисуса, − есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.
Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду.
− Нет ни одной восточной религии, − говорил Берлиоз, − в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор…
Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, − поэт узнавал все больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике.
И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.
Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй − что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было.
Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.
Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой − золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя.
По виду − лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом − иностранец.
Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.
«Немец», − подумал Берлиоз.
«Англичанин, − подумал Бездомный, − ишь, и не жарко ему в перчатках».
А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало.
Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.
− Ты, Иван, − говорил Берлиоз, − очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении… А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!.
.
Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.
Те поглядели на него удивленно.
− Извините меня, пожалуйста, − заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, − что я, не будучи знаком, позволяю себе…
но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…
Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.
«Нет, скорее француз…» − подумал Берлиоз.
«Поляк?..» − подумал Бездомный.
Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли.
− Разрешите мне присесть? − вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.
− Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? − спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.
− Нет, вы не ослышались, − учтиво ответил Берлиоз, − именно это я и говорил.
− Ах, как интересно! − воскликнул иностранец.
«А какого черта ему надо?» − подумал Бездомный и нахмурился.
− А вы соглашались с вашим собеседником? − осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.
− На все сто! − подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально.
− Изумительно! − воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: − Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? − он сделал испуганные глаза и прибавил: − Клянусь, я никому не скажу.
− Да, мы не верим в бога, − чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз. − Но об этом можно говорить совершенно свободно.
Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:
− Вы − атеисты?!
− Да, мы − атеисты, − улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепился, заграничный гусь!»
− Ох, какая прелесть! − вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.
− В нашей стране атеизм никого не удивляет, − дипломатически вежливо сказал Берлиоз, − большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.
Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:
− Позвольте вас поблагодарить от всей души!
− За что это вы его благодарите? − заморгав, осведомился Бездомный.
− За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, − многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.
Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.
«Нет, он не англичанин…» − подумал Берлиоз, а Бездомный подумал:
«Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!» − и опять нахмурился.
− Но, позвольте вас спросить, − после тревожного раздумья спросил заграничный гость, − как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?
− Увы! − с сожалением ответил Берлиоз, − ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив.
Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования бога быть не может.
− Браво! − вскричал иностранец, − браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!
− Доказательство Канта, − тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, − также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.
Берлиоз говорил, а сам в это время думал: «Но, все-таки, кто же он такой? И почему так хорошо говорит по-русски?»
− Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! − совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.
− Иван! − сконфузившись, шепнул Берлиоз.
Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.
− Именно, именно, − закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, − ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».
Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком… Канту?.. Что это он плетет?» − подумал он.
− Но, − продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, − отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!
− А жаль! − отозвался задира-поэт.
− И мне жаль! − подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и продолжал:
− Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?
− Сам человек и управляет, − поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.
− Виноват, − мягко отозвался неизвестный, − для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле, − тут неизвестный повернулся к Берлиозу, − вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… кхе… кхе… саркома легкого…
− тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, − да, саркома, − жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, − и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам.
Как первое и второе, так и третье − совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, − тут иностранец прищурился на Берлиоза, − пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет − поскользнется и попадет под трамвай!
Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? − и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.
Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. «Он не иностранец! Он не иностранец! − думал он, − он престранный субъект… Но позвольте, кто же он такой?»
− Вы хотите курить, как я вижу? − неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, − вы какие предпочитаете?
− А у вас разные, что ли, есть? − мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.
− Какие предпочитаете? − повторил неизвестный.
− Ну, «Нашу марку», − злобно ответил Бездомный.
Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:
− «Наша марка».
И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.
Тут литераторы подумали разно. Берлиоз: «Нет, иностранец!», а Бездомный: «Вот черт его возьми! А?»
Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.
«Надо будет ему возразить так, − решил Берлиоз, − да, человек смертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что…»
Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:
− Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
«Какая-то нелепая постановка вопроса…» − помыслил Берлиоз и возразил:
− Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич…
− Кирпич ни с того ни с сего, − внушительно перебил неизвестный, − никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в коем случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.
− Может быть, вы знаете, какой именно? − с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор, − и скажете мне?
− Охотно, − отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде:
«Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть − несчастье…
вечер − семь…» − и громко и радостно объявил: − Вам отрежут голову!
Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись:
− А кто именно? Враги? Интервенты?
− Нет, − ответил собеседник, − русская женщина, комсомолка.
− Гм… − промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз, − ну, это, извините, маловероятно.
− Прошу и меня извинить, − ответил иностранец, − но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет?
− Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.
− Нет, этого быть никак не может, − твердо возразил иностранец.
− Это почему?
− Потому, − ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы, − что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.
Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.
− Простите, − после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего чепуху иностранца, − при чем здесь подсолнечное масло… и какая Аннушка?
− Подсолнечное масло здесь вот при чем, − вдруг заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить незванному собеседнику войну, − вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных?
− Иван!.
. − тихо воскликнул Михаил Александрович.
Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся.
− Бывал, бывал и не раз! − вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта, − где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!
− Откуда вы знаете, как меня зовут?
− Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? − здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта.
− Я извиняюсь, − сказал он, и лицо его потемнело, − вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.
− О, с удовольствием! − воскликнул неизвестный, − здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.
− Вот что, Миша, − зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, − он никакой не интурист, а шпион.
Это русский эмигрант, перебравшийся к нам.
Спрашивай у него документы, а то уйдет…
− Ты думаешь? − встревожено шепнул Берлиоз, а сам подумал: «А ведь он прав!»
− Уж ты мне верь, − засипел ему в ухо поэт, − он дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что. Ты слышишь, как он по-русски говорит, − поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал, − идем, задержим его, а то уйдет…
И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.
Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в руках какую-то книжечку в темно-сером переплете, плотный конверт хорошей бумаги и визитную карточку.
− Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам.
Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации, − веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.
Те сконфузились. «Черт, все слышал,» − подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности. Пока иностранец совал их редактору, поэт успел разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово «профессор» и начальную букву фамилии − двойное «В».
− Очень приятно, − тем временем смущенно бормотал редактор, и иностранец спрятал документы в карман.
Отношения таким образом были восстановлены, и все трое снова сели на скамью.
− Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? − спросил Берлиоз.
− Да, консультантом.
− Вы − немец? − осведомился Бездомный.
− Я-то?.. − Переспросил профессор и вдруг задумался. − Да, пожалуй, немец… − сказал он.
− Вы по-русски здорово говорите, − заметил Бездомный.
− О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, − ответил профессор.
− А у вас какая специальность? − осведомился Берлиоз.
− Я − специалист по черной магии.
«На тебе!» − стукнуло в голове у Михаила Александровича.
− И… и вас по этой специальности пригласили к нам? − заикнувшись спросил он.
− Да, по этой пригласили, − подтвердил профессор и пояснил: − Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века, так вот требуется, чтобы я их разобрал.
Я единственный в мире специалист.
− А-а! Вы историк? − с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.
− Я − историк, − подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу:
− Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история!
И опять крайне удивились и редактор и поэт, а профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал:
− Имейте в виду, что Иисус существовал.
− Видите ли, профессор, − принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз, − мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.
− А не надо никаких точек зрения! − ответил странный профессор, − просто он существовал, и больше ничего.
− Но требуется же какое-нибудь доказательство… − начал Берлиоз.
− И доказательств никаких не требуется, − ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: − Все просто: в белом плаще…
Хотите знать о новинках, размещенных на сайте Наш Булгаков? Подпишитесь на RSS-ленту и будьте в курсе обновлений!
Поддержите проект! Добавьте кнопку или ссылку c вашего сайта.
Общаетесь на форуме? Добавьте ссылку или кнопку в подпись. Материал на этой странице. Заранее благодарим за поддержку!
Москвичей раздражает знак «Запрещено разговаривать с неизвестными» на Патриарших прудах
Комсомольская правда
ОбществоСтолица
Алиса ТИТКО
30 августа 2016 20:45
В социальных сетях люди спорят — а нужен ли он вообще?
Весной на привычном месте взамен украденного появился новый знак, только с другой формулировкой: «Запрещено разговаривать с неизвестными»Фото: Анастасия ЖУКОВА
На Патриарших прудах в Москве четыре года стоял необычный знак «Запрещено разговаривать с незнакомцами», а потом исчез. Москвичи сразу заговорили о некой мистике, ведь на знаке изображены силуэты булгаковских героев: Воланда, Коровьева и кота Бегемота. Они перечеркнуты красной чертой. Кто-то демонтировал или просто унес домой, как сувенир? Неизвестно это до сих пор. И это уже третья кража.
Однако весной на том же месте появился точно такой же знак, только с другой формулировкой «Запрещено разговаривать с неизвестными».
В социальных сетях начались возмущения, мол, зачем переименовали в «неизвестных»? Кто-то шутил: «Хорошо, что не в бирюлевцев».
— А разве первая глава «Мастер и Маргарита» не называется «Никогда не разговаривайте с неизвестными»? — поинтересовался в социальных сетях москвич Дмитрий Медведев.
— Табличка вообще лишняя, на мой взгляд, — прокомментировал пользователь Слав Че.
— «Никогда не разговаривай с незнакомцами» (Never Talk To Strangers) это американский триллер, а первая часть Булгакова называлась: «Никогда не разговаривайте с неизвестными», — написал Сергей Иванов.
В соседствующем Музее Булгакова, который еще называют «нехорошей квартирой», считают, что новая формулировка все же лучше.
— Ранее была неграмотная формулировка, сейчас она точнее к названию первой главы «Мастера и Маргариты», — говорят в Музее Михаила Булгакова. — Ну, это же так ради смеха. Больше рассчитано на туристов, москвичам не нужно как-то акцентировать, что это за места. Все знают о Патриарших прудах.
Кто-то даже называет это знак — единственным памятником Булгакову. Напомним, что инициативы поставить памятник писателю появляются с 80-х годов, но в жизнь эта идея пока не воплотилась. Хотя для многих москвичей и без всяких памятников понятно, что Патриаршие пруды — это символичное место, «булгаковское».
Возрастная категория сайта 18+
Сетевое издание (сайт) зарегистрировано Роскомнадзором, свидетельство Эл № ФС77-80505 от 15 марта 2021 г.
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР — НОСОВА ОЛЕСЯ ВЯЧЕСЛАВОВНА.
ШЕФ-РЕДАКТОР САЙТА — КАНСКИЙ ВИКТОР ФЕДОРОВИЧ.
АВТОР СОВРЕМЕННОЙ ВЕРСИИ ИЗДАНИЯ — СУНГОРКИН ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ.
Сообщения и комментарии читателей сайта размещаются без предварительного редактирования. Редакция оставляет за собой право удалить их с сайта или отредактировать, если указанные сообщения и комментарии являются злоупотреблением свободой массовой информации или нарушением иных требований закона.
127015, Москва, Новодмитровская д.
2Б, Тел. +7 (495) 777-02-82.
Исключительные права на материалы, размещённые на интернет-сайте www.kp.ru, в соответствии с законодательством Российской Федерации об охране результатов интеллектуальной деятельности принадлежат АО «Издательский дом «Комсомольская правда», и не подлежат использованию другими лицами в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.
Приобретение авторских прав и связь с редакцией: [email protected]
Никогда не разговаривай с незнакомцами, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова
Перейти к основному содержанию
Нина Я хотел поделиться своей стратегией. У меня есть все эти планы, и я бросаю один за другим каждый раз, когда мы встречаемся, и что-то еще происходит из этого провала; что я пытаюсь что-то сделать из тех, когда это на самом деле все — стратегия.
Эта стратегия обычно существует с самого начала, а у меня в этом году было читать Булгакова. Итак, один день. Я наполнил соломенную корзину всеми книгами, которые хотел прочитать, подальше от полки, чтобы создать у меня иллюзию, что «это прямо там» до того, как прошло 6 месяцев, и корзина стала частью эстетики.
Булгаков был прямо под ним, Зади Смит, Мураками, Дон Делилло, Орхан Памук и Салман Рушди. Также не стоит забывать, что около двух лет Булгаков ездил со мной в моей машине, чтобы стать еще одной эстетической фигурой для прохожего, который может бросить взгляд на заднее стекло.
Пару дней назад, когда я разговаривал с одним из моих лучших/крутых друзей-художников, мне сказали, чтобы я был восприимчив к своему телосложению, эстетике и тону, чтобы я действовал из своей позиции (состояния бытия) 
Только два или максимум три человека могут быть верны нам, а мы им.
Эти двое и трое будут ждать нашего прибытия, когда мы облажаемся, потому что они уже знают об этом и надеялись, что мы не облажаемся, но мы облажаемся. Это совершенно нормально, я чувствую.
Некоторые из вас могут подумать, что сегодня я смотрю на мир с оптимизмом. Ну, по крайней мере, я не отрицаю, что лгу. Для этого есть причина, и моя в том, что жизнь так ужасно проста, что мы используем все, что можем. Наш интеллект, наши эмоции и наш язык предают наше существо.
Вместо того, чтобы думать о горькой тыкве как о горьком материале для употребления в пищу, большинство других вещей говорят на самом деле.
Безопасное место, чтобы все знали, я здесь не для этого. Я здесь, чтобы радоваться тому, что все бывшие ужасны, что делает меня ужасным человеком, а вас — ужасом для ваших бывших.
Теперь вернемся к стратегии чтения Булгакова; это просто означает, что я бы поговорил с тобой, и мне бы это понравилось.
Это вовсе не значит, что вам нужно будет читать тот же текст или читать вообще.
Здесь принимается все, от Перияра до Наджвы Зебиан, от Рупи Каур до Ланг Лева и рассказов о Савитри и Сатьяване или Ширин и Хусреве.
И все. Кроме твоих бывших.
Приятного чтения, роста и радости.
Удалите пенсионный блюз
20 июля 2021 г.
Творчество: Художественная литература с Ниной
15 июля 2021 г.
предмет искусства
14 июля 2021 г.
руководство
9 июля 2021 г.
Выпуск чтения Нины, третий квартал (2021 г.)
9 июля 2021 г.
Читаю как Нина
8 июля 2021 г.
Васудева, Моне и Агорсор: переосмысление постфеминизма
7 июля 2021 г.
Управляющее резюме
5 июля 2021 г.
некоторые заметки о эмпатии и мыслях благодарности
27 мая 2021 г.
Некоторые заметки о наставничестве.
30 апр. 2021 г.
Карманные пингвины – Михаил Булгаков – Мастер и Маргарита
1
Никогда не разговаривай с незнакомцами
В час горячего весеннего заката на Патриарших прудах появились два горожанина.
Первым был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, редактор толстого литературного журнала и председатель правления одного из крупнейших московских литературных объединений, сокращенно «Массолит», а его молодой спутник — поэт Иван Николаевич Понырев, написавший под псевдонимом Бездомный.
Оказавшись в тени едва зеленеющих лип, сценаристы первым делом бросились к ярко раскрашенному стенду с вывеской: «Пиво и безалкогольные напитки». Майский вечер. Не было видно ни одного человека не только у стенда, но и на всем протяжении прогулки, параллельной Малой Бронной улице.
— Дайте нам зельтер, — попросил Берлиоз.
— Зельтерки нет, — сказала женщина в киоске и почему-то обиделась.
– Пиво есть? – хриплым голосом спросил Бездомный.
– Пиво к вечеру привезут, – ответила женщина.
— А что там? — спросил Берлиоз.
— Абрикосовая газировка, только теплая, — сказала женщина.
‘Ну, давайте, давайте! . . .’
Газировка произвела обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы тут же заикали, расплатились и сели на скамейку лицом к пруду и спиной к Бронной.
Тут случилась вторая странность, коснувшаяся только Берлиоза. Он вдруг перестал икать, сердце его бухнуло и куда-то на мгновение упало, потом вернулось, но уже с воткнутой в него тупой иглой. Кроме того, Берлиоза охватил страх, беспочвенный, но такой сильный, что ему хотелось тотчас же, не оглядываясь, бежать с Прудов.
Берлиоз с тоской огляделся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что со мной? Такого еще никогда не было. Мое сердце капризничает. . . Я переутомлен. . . Может пора все это послать к черту и ехать в Кисловодск. . .’
И вот душный воздух перед ним сгустился, и из него выплеснулся прозрачный гражданин страннейшего вида. На его маленькой головке фуражка жокейская, короткая клетчатая куртка, тоже из воздуха. . . Гражданин семи футов ростом, но узкий в плечах, невероятно худой и, заметьте, с насмешливой физиономией.
Жизнь Берлиоза сложилась так, что он отвык от необычных явлений. Побледнев еще больше, он выпучил глаза и с ужасом подумал: «Этого не может быть! . . .’
Но, увы, это было, и длинный, прозрачный гражданин раскачивался перед ним влево и вправо, не касаясь земли.
Здесь ужас так овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. Когда он открыл их снова, то увидел, что все кончено, призрак растворился, клетчатый исчез, а вместе с ним и тупая игла выскочила из его сердца.
— Фу, черт! — воскликнул редактор. — Знаешь, Иван, у меня сейчас чуть не случился тепловой удар! Было даже что-то вроде галлюцинаций. . Он попытался улыбнуться, но в глазах его все еще прыгала тревога, а руки дрожали. Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, довольно весело сказав: «Ну, так вот… . .’, — продолжал разговор, прерванный их распитием газировки.
Этот разговор, как потом выяснилось, был об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал у поэта длинную антирелигиозную поэму для очередного номера своего журнала. Иван Николаевич написал это стихотворение, и в очень короткое время, но, к сожалению, редактора оно совсем не удовлетворило. Бездомный изобразил главного героя своей поэмы, то есть Иисуса, в очень мрачных тонах, но тем не менее всю поэму, по мнению редактора, пришлось переписывать заново. Итак, теперь редактор читал поэту что-то вроде лекции об Иисусе, чтобы подчеркнуть существенную ошибку поэта.
Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича – описательная сила его таланта или полное незнание вопроса, о котором он писал, – но вышел его Иисус, ну совсем живой, когда-то существовавший Иисус, хотя, правда, Иисус наделен всеми отрицательными чертами.
Так вот, Берлиоз хотел доказать поэту, что главное не в том, какой Иисус был, хороший или плохой, а в том, что этого самого Иисуса, как человека, просто никогда не существовало на свете, и все рассказы о нем были пустышкой. фантастика, самая обыкновенная мифология.
Надо отметить, что редактор был человеком начитанным и в разговоре очень умело указывал на античных историков, например, на знаменитого Филона Александрийского и на блестяще образованного Иосифа Флавия, которые ни словом не обмолвились о существовании Иисус. Проявив солидную эрудицию, Михаил Александрович также сообщил поэту, между прочим, что место в пятнадцатой книге знаменитых «Анналов» Тацита, сорок четвертая глава, где упоминается о казни Иисуса, есть не что иное, как позднейшая подложка. интерполяция.
Поэт, для которого все, что ему рассказывал редактор, было ново, внимательно слушал Михаила Александровича, устремив на него задорные зеленые глаза, и лишь изредка икал, проклиная себе под нос абрикосовую газировку.
— Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, — в которой, как правило, непорочная дева не рождала бога. И точно так же, не придумывая ничего нового, христиане создали своего Иисуса, который на самом деле никогда не жил. Именно на это следует сделать основной упор. . .’
Высокий тенор Берлиоза звенел в безлюдной прогулке, и по мере того, как Михаил Александрович углублялся в лабиринт, в который может пройти только высокообразованный человек, не рискуя сломать шею, поэт узнавал все больше интересного и полезного о египтянине Осирисе, благожелательном боге и сыне Неба и Земли, и о финикийском боге Таммузе, и о Мардуке, и даже о малоизвестном, грозном боге Витцлипуцли, когда-то очень почитаемом ацтеками в Мексике. И как раз в тот момент, когда Михаил Александрович рассказывал поэту, как ацтеки лепили из теста фигурки Витцлипутцли, на прогулке появился первый человек.
Потом, когда, честно говоря, было уже поздно, различные учреждения представили отчеты с описанием этого человека.