Многочисленные екатерины – Многочисленные Катерины

Содержание

Многочисленные Катерины читать онлайн — Джон Грин

Джон Грин

Многочисленные Катерины

Моей жене, Саре Урист Грин, акростих:

Славянская ее улыбка

Алмаза дороже и чище, она как

Рассвет среди горных вершин.

Амулет, хранящий от грусти она,

Удача ловца за диким зверем,

Родная и близкая, как сестра,

И пламенна, словно живая речь.

Спасает разбитое сердце верой,

Так, словно ей предначертано свыше

Гуманно протягивать дар безмерный,

Разрешающий мне свободу и смелость.

И в редкие приступы меланхолии —

Надежный бальзам от душевной боли.

«Удовольствие не в том, чтобы владеть.

Удовольствие это так: он и она

в замкнутом пространстве —

два непримиримых соперника».

Филип Рот, «Людское клеймо»

[один]

Наутро после школьного выпускного вундеркинд Колин Одинец, которого в тот день в девятнадцатый раз бросила девушка по имени Катерина, решил принять ванну. Колин предпочитал принимать ванну, а не душ, поскольку считал, что то, что можно делать лежа, никогда не стоит делать стоя. Как только вода нагрелась, он забрался в ванну и с бесстрастным выражением лица принялся рассматривать свои скрещенные ноги. Он понимал, хотя и очень смутно, что ванна ему уже мала и что его можно принять за взрослого, притворяющегося ребенком.

Когда Колину было четыре или около того, он прочитал книгу о греческом философе Архимеде, и теперь, глядя на свой плоский, но хилый живот, он вдруг вспомнил о нем. Архимед открыл, что масса тела, погруженного в воду, равна объему вытесненной им жидкости, и это открытие грек сделал, когда сидел в ванной. Как только ему в голову пришла эта светлая мысль, он прокричал «Эврика!» [«Нашел!» (греч.)] и бросился бежать по улице нагишом. Еще в той книге говорилось, что великие открытия часто совершаются в моменты озарения. Колину тогда ужасно захотелось совершить какое-нибудь великое открытие, поэтому, когда мама вечером вернулась с работы, он спросил ее:

— Мам, у меня когда-нибудь будет озарение?

Мама взяла его за руку — она была взволнована:

— Что-то случилось, милый?

— Ничего. Просто… хочу озарение! — сказал он так, как другой мальчик попросил бы у родительницы черепашку-ниндзя.

Мама дотронулась до его щеки и улыбнулась. Она наклонилась к нему, и он чувствовал слабый запах духов и кофе.

— Ну конечно. Конечно же, милый, у тебя будет озарение, — сказала она.

Но все мамы врут. Такая у них работа.

Колин сделал глубокий вдох и скользнул вниз. Я плачу, подумал он, открыв глаза в едкой мыльной воде, в которую погрузился с головой. Мне кажется, что я плачу, значит, наверное, так и есть, хотя под водой точно не скажешь. Но он не плакал. Как ни странно, он был слишком расстроен, чтобы плакать. Слишком уязвлен. Ту его часть, которая была способна расплакаться, Катерина, та девушка, что его бросила, очевидно, забрала с собой.

Он открыл сливное отверстие, встал, обтерся полотенцем, оделся и вышел из ванной.

Родители сидели на его кровати.

Когда родители сидели в его комнате, это был знак — хорошего не жди.

В разное время это означало:

1. Твоя бабушка/дедушка/тетя-Сьюзи-которую-ты-никогда-не-видел-но-она-была- милой-умерла-очень-жаль-правда.

2. Эта твоя Катерина отвлекает тебя от учебы.

3. Дети рождаются в результате акта, который позже покажется тебе довольно любопытным, но пока что — жутким. А еще люди иногда используют детородные органы разными способами, не связанными с деторождением. Например, поцелуи бывают не только в лицо.

Но он никогда бы не дождался другого:

4. Девочка по имени Катерина звонила, пока ты был в ванной, и хотела извиниться. Она совершила ужасную ошибку, но все еще любит тебя и сейчас ждет внизу.

И все же он втайне надеялся, что родители пришли, чтобы сообщить ему последнюю новость, номер четыре. Колин был довольно пессимистичным юношей, но для Катерин, судя по всему, делал исключение: он всегда надеялся, что они вернутся. Его охватывало чувство взаимной любви, он ощущал вкус адреналина в горле. Может быть, не все еще кончено, может быть, он снова возьмет ее за руку, и она, смягчив свой громкий, резкий голос, шепнет: «Я тебя люблю» — тихо-тихо и быстро-быстро, как всегда. Она говорила «Я тебя люблю» так, будто это была страшная тайна.

Папа Колина встал и подошел к нему:

— Мне звонила Катерина. Она волнуется за тебя.

Колин почувствовал на плече руку отца, они оба подались вперед и обнялись.

— Мы тоже очень взволнованы, — сказала мама, миниатюрная женщина с густыми кудрявыми каштановыми волосами, в которые вплелась одна седая прядь. — Более того, мы ошарашены, — добавила она. — Что случилось?

— Не знаю, — тихо сказал Колин, уткнувшись в папино плечо. — Я ей просто… просто надоел. Она устала. Так она сказала.

Мама встала и крепко обняла его, потом еще крепче, еще и еще, а потом расплакалась. Колин вырвался из ее удушающих объятий и сел на кровать. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы родители ушли, иначе он взорвется. В буквальном смысле. Расплещет кишки по стенам, а свой великолепный мозг по белой простыне.

— Что ж, нам нужно сесть и оценить твои перспективы, — сказал папа Колина. Он любил все оценивать. — Не думай, что я не сочувствую твоему горю, но, похоже, летом у тебя будет много свободного времени. Может, запишешься на летние курсы в университете?

— Мне очень нужно побыть одному… хотя бы сегодня, — ответил Колин с напускным спокойствием, надеясь, что родители все-таки уйдут и он не взорвется. — Может, оценим перспективы завтра?

— Конечно, милый, — сказала мама. — Мы весь день будем дома. Спускайся, когда захочешь. Мы любим тебя, Колин, ты особенный мальчик. Не расстраивайся из-за этой девочки — ты прекрасен, гениален и…

Но тут особенный, прекрасный, гениальный мальчик бросился в туалет, где его вывернуло наизнанку. Если подумать, это было немного похоже на взрыв.

— Колин! — закричала мама.

— Оставьте меня одного, — прокричал Колин из туалета. — Пожалуйста.

Когда он вышел, родители уже ушли.

На протяжении следующих четырнадцати часов, не прерываясь на то, чтобы поесть, попить или снова опустошить желудок, он читал и перечитывал свой выпускной альбом, который получил всего четыре дня назад. Кроме обычной ерунды, которая бывает в выпускных альбомах, в нем было сто двадцать восемь записей, сделанных от руки. Двенадцать из них ничего особенного и собой не представляли, пятьдесят шесть отмечали его ум, двадцать пять гласили, что писавшие хотели бы лучше его узнать, одиннадцать были признаниями в том, что с ним было весело учить английский, в семи упоминался «пупиллярный сфинктер» [Подробности позже.] и невероятные семнадцать гласили «Оставайся крутым!». Но Колин Одинец не мог «оставаться крутым» по тем же причинам, по которым голубой кит не мог быть невесомым, а Бангладеш — богатым. Наверное, эти семнадцать человек шутили. Он задумался над тем, почему это вдруг двадцать пять его одноклассников, с которыми он проучился двенадцать лет, написали, что хотят «узнать его поближе». Можно подумать, у них не было такой возможности.

Но большую часть этих четырнадцати часов Колин посвятил тому, что читал и перечитывал запись Катерины XIX:

«Кол!

Мы многое пережили вместе. И нас еще многое ждет впереди.

Я шепчу снова, снова и снова:

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Вечно твоя,

К-а-т-е-р-и-н-а».

В конце концов он решил, что на кровати лежать в его состоянии не стоит, потому что там слишком удобно, и перебрался на пол. Лег на спину, распластав ноги по ковру, и принялся подбирать анаграммы для слов «Вечно твоя», пока не нашел ту, которая ему понравилась: «Что я внове?» Он лежал, размышляя над тем, внове ли он, и повторяя про себя признание Катерины, которое успел выучить наизусть. Ему хотелось заплакать, но вместо этого он ощутил боль в солнечном сплетении. То, что он сейчас чувствовал, было куда хуже слез. Слезы, пусть самые горькие, дополняют тебя. А его чувство было опустошающим.

Вечно твоя… Что я, внове?

Он думал и думал об этом, а жгучая боль под ребрами все нарастала. Было так больно, будто ему задали самую сильную в его жизни взбучку. А ведь ему было с чем сравнить.

[два]

Колин лежал и страдал до десяти вечера, пока в его комнату не ворвался без стука лохматый и довольно упитанный юноша, ливанец по происхождению. Колин повернул голову, прищурился и посмотрел на него.

— Что стряслось? — спросил Гассан, едва не срываясь на крик.

— Она меня бросила, — ответил Колин.

— Да, я уж слышал. Эй, зитцпинклер [Немецкое слово, означающее «хлюпик». Буквально: «мужчина, писающий сидя». Странный народ эти немцы — у них на все слово найдется.], я бы тебя с радостью утешил, но содержимым моего мочевого пузыря сейчас можно пожар потушить!

Гассан промчался мимо Колина и распахнул дверь в туалет.

— Что ты ел, Одинец? Пахнет как… ФУУУ! БЛЕВОТИНА! БЛЕВОТИНА! ФУУУ!

Гассан кричал, а Колин равнодушно подумал: «А, да. Туалет. Забыл смыть».

— Прости, если промазал, — сказал Гассан, возвращаясь в комнату. Он сел на край кровати и легонько пнул Колина, лежащего на полу. — Мне пришлось зажимать нос обеими руками, так что палка-громыхалка болталась, как маятник.

knizhnik.org

Многочисленные Катерины читать онлайн бесплатно на Lifeinbooks.ru

Многочисленные Катерины

Джон Грин

Новая веселая и нескучная книга от автора бестселлеров «Виноваты звезды» и «Бумажные города».

Вундеркинд Колин Одинец только что окончил школу и пребывает в депрессии. Вместе с лучшим другом Хасаном он отправляется в незабываемое путешествие, которое навсегда изменит его жизнь. Друзьям предстоит пережить удивительные приключения, вывести формулу романтических отношений, бороться, влюбляться, разочаровываться, открыть тайну многочисленных Катерин и, наконец, стать по-настоящему счастливыми.

Настоящее очарование этой книги – в характерах главных героев – жизнеутверждающих, умных, не вписывающихся в общественные рамки – и в диалогах. В книгах Джона Грина диалог – это оружие, которое сразит читателя наповал.

Джон Грин

Многочисленные Катерины

John Green

An Abundance of Katherines

This edition published by arrangement with Dutton Children’s Books, a division of Penguin Young Readers Group, a member of Penguin Group (USA) LLC, A Penguin Random House Company

* * *

Моей жене, Саре Урист Грин, акростих:

Славянская ее улыбка

Алмаза дороже и чище, она как

Рассвет среди горных вершин.

Амулет, хранящий от грусти она,

Удача ловца за диким зверем,

Родная и близкая, как сестра,

И пламенна, словно живая речь.

Спасает разбитое сердце верой,

Так, словно ей предначертано свыше

Гуманно протягивать дар безмерный,

Разрешающий мне свободу и смелость.

И в редкие приступы меланхолии –

Надежный бальзам от душевной боли.

«Удовольствие не в том, чтобы владеть.

Удовольствие это так: он и она в замкнутом пространстве – два непримиримых соперника».

Филип Рот, «Людское клеймо»

[один]

Когда Колину было четыре или около того, он прочитал книгу о греческом философе Архимеде, и теперь, глядя на свой плоский, но хилый живот, он вдруг вспомнил о нем. Архимед открыл, что масса тела, погруженного в воду, равна объему вытесненной им жидкости, и это открытие грек сделал, когда сидел в ванной. Как только ему в голову пришла эта светлая мысль, он прокричал «Эврика!»[1 — «Нашел!» (греч.)] и бросился бежать по улице нагишом. Еще в той книге говорилось, что великие открытия часто совершаются в моменты озарения. Колину тогда ужасно захотелось совершить какое-нибудь великое открытие, поэтому, когда мама вечером вернулась с работы, он спросил ее:

– Мам, у меня когда-нибудь будет озарение?

Мама взяла его за руку – она была взволнована:

– Что-то случилось, милый?

– Ничего. Просто… хочу озарение! – сказал он так, как другой мальчик попросил бы у родительницы черепашку-ниндзя.

Мама дотронулась до его щеки и улыбнулась. Она наклонилась к нему, и он чувствовал слабый запах духов и кофе.

– Ну конечно. Конечно же, милый, у тебя будет озарение, – сказала она.

Но все мамы врут. Такая у них работа.

Он открыл сливное отверстие, встал, обтерся полотенцем, оделся и вышел из ванной.

Родители сидели на его кровати.

Когда родители сидели в его комнате, это был знак – хорошего не жди.

В разное время это означало:

1. Твоя бабушка/дедушка/тетя-Сьюзи-которую-ты-никогда-не-видел-но-она-была-милой-умерла-очень-жаль-правда.

2. Эта твоя Катерина отвлекает тебя от учебы.

3. Дети рождаются в результате акта, который позже покажется тебе довольно любопытным, но пока что – жутким. А еще люди иногда используют детородные органы разными способами, не связанными с деторождением. Например, поцелуи бывают не только в лицо.

Но он никогда бы не дождался другого:

И все же он втайне надеялся, что родители пришли, чтобы сообщить ему последнюю новость, номер четыре. Колин был довольно пессимистичным юношей, но для Катерин, судя по всему, делал исключение: он всегда надеялся, что они вернутся. Его охватывало чувство взаимной любви, он ощущал вкус адреналина в горле. Может быть, не все еще кончено, может быть, он снова возьмет ее за руку, и она, смягчив свой громкий, резкий голос, шепнет: «Я тебя люблю» – тихо-тихо и быстро-быстро, как всегда. Она говорила «Я тебя люблю» так, будто это была страшная тайна.

Папа Колина встал и подошел к нему:

– Мне звонила Катерина. Она волнуется за тебя.

Колин почувствовал на плече руку отца, они оба подались вперед и обнялись.

– Мы тоже очень взволнованы, – сказала мама, миниатюрная женщина с густыми кудрявыми каштановыми волосами, в которые вплелась одна седая прядь. – Более того, мы ошарашены, – добавила она. – Что случилось?

– Не знаю, – тихо сказал Колин, уткнувшись в папино плечо. – Я ей просто… просто надоел. Она устала. Так она сказала.

– Что ж, нам нужно сесть и оценить твои перспективы, – сказал папа Колина. Он любил все оценивать. – Не думай, что я не сочувствую твоему горю, но, похоже, летом у тебя будет много свободного времени. Может, запишешься на летние курсы в университете?

– Мне очень нужно побыть одному… хотя бы сегодня, – ответил Колин с напускным спокойствием, надеясь, что родители все-таки уйдут и он не взорвется. – Может, оценим перспективы завтра?

– Конечно, милый, – сказала мама. – Мы весь день будем дома. Спускайся, когда захочешь. Мы любим тебя, Колин, ты особенный мальчик. Не расстраивайся из-за этой девочки – ты прекрасен, гениален и…

– Колин! – закричала мама.

– Оставьте меня одного, – прокричал Колин из туалета. – Пожалуйста.

Когда он вышел, родители уже ушли.

Страница 2 из 13

Кроме обычной ерунды, которая бывает в выпускных альбомах, в нем было сто двадцать восемь записей, сделанных от руки. Двенадцать из них ничего особенного и собой не представляли, пятьдесят шесть отмечали его ум, двадцать пять гласили, что писавшие хотели бы лучше его узнать, одиннадцать были признаниями в том, что с ним было весело учить английский, в семи упоминался «пупиллярный сфинктер»[2 — Подробности позже.] и невероятные семнадцать гласили «Оставайся крутым!». Но Колин Одинец не мог «оставаться крутым» по тем же причинам, по которым голубой кит не мог быть невесомым, а Бангладеш – богатым. Наверное, эти семнадцать человек шутили. Он задумался над тем, почему это вдруг двадцать пять его одноклассников, с которыми он проучился двенадцать лет, написали, что хотят «узнать его поближе». Можно подумать, у них не было такой возможности.

Но большую часть этих четырнадцати часов Колин посвятил тому, что читал и перечитывал запись Катерины XIX:

«Кол!

Мы многое пережили вместе. И нас еще многое ждет вперед

lifeinbooks.net

Книга Многочисленные Катерины читать онлайн Джон Грин

Джон Грин. Многочисленные Катерины

«Удовольствие не в том, чтобы владеть.

Удовольствие это так: он и она в замкнутом пространстве – два непримиримых соперника».

[один]

Когда Колину было четыре или около того, он прочитал книгу о греческом философе Архимеде, и теперь, глядя на свой плоский, но хилый живот, он вдруг вспомнил о нем. Архимед открыл, что масса тела, погруженного в воду, равна объему вытесненной им жидкости, и это открытие грек сделал, когда сидел в ванной. Как только ему в голову пришла эта светлая мысль, он прокричал «Эврика!» и бросился бежать по улице нагишом. Еще в той книге говорилось, что великие открытия часто совершаются в моменты озарения. Колину тогда ужасно захотелось совершить какое-нибудь великое открытие, поэтому, когда мама вечером вернулась с работы, он спросил ее:

– Мам, у меня когда-нибудь будет озарение?

Мама взяла его за руку – она была взволнована:

– Что-то случилось, милый?

Мама дотронулась до его щеки и улыбнулась. Она наклонилась к нему, и он чувствовал слабый запах духов и кофе.

– Ну конечно. Конечно же, милый, у тебя будет озарение, – сказала она.

Но все мамы врут. Такая у них работа.

Он открыл сливное отверстие, встал, обтерся полотенцем, оделся и вышел из ванной.

Родители сидели на его кровати.

Когда родители сидели в его комнате, это был знак – хорошего не жди.

В разное время это означало:

1. Твоя бабушка/дедушка/тетя-Сьюзи-которую-ты-никогда-не-видел-но-она-была-милой-умерла-очень-жаль-правда.

2. Эта твоя Катерина отвлекает тебя от учебы.

Но он никогда бы не дождался другого:

И все же он втайне надеялся, что родители пришли, чтобы сообщить ему последнюю новость, номер четыре. Колин был довольно пессимистичным юношей, но для Катерин, судя по всему, делал исключение: он всегда надеялся, что они вернутся. Его охватывало чувство взаимной любви, он ощущал вкус адреналина в горле. Может быть, не все еще кончено, может быть, он снова возьмет ее за руку, и она, смягчив свой громкий, резкий голос, шепнет: «Я тебя люблю» – тихо-тихо и быстро-быстро, как всегда. Она говорила «Я тебя люблю» так, будто это была страшная тайна.

knijky.ru

Рецензии на книгу Многочисленные Катерины

Внимание: данная рецензия содержит спойлеры. Показать?

Я долго откладывала чтение «Катерин», потому что у меня только пошла другая книга, плюс я подсела на дораму и забросила в итоге вообще чтение, но когда начала читать, то книга у меня сразу пошла очень туго. Так не хотелось читать, так было неинтересно. Мне просто непонятно, как описанный ботаник-неудачник может иметь за менее, чем 20 лет жизни, аж 18 девочек! (помним, что К1 и К19 — одна и та же девочка). Это же просто абсурд! Такой тип мальчиков, как Колин Одинец, в реальной жизни не имели бы никогда столько девочек, даже для двухминутного романа, не говоря уже про три месяца! Дальше хуже, они отправляются в Гатшот, где 3/4 истории ничего не происходит, кроме рассказов про эту формулу, про потуги Колина, вечно они упоминают эту К III, то есть сказали, что что-то с ней не так, и дальше опять томят, и вот так дразнят противно, что аж хочется пролистать дальше и посмотреть, что же в ней такого особенного. Итак, ничего-ничего, и тут бах! за оставшиеся 1/4 истории мы узнаем, что Гассан-Хассан заводит мимолетный роман с красоткой Катриной, Линдси проявляет невероятное доверие к неудачнику Колину, естественно, проскакивает искра, потом эта наиглупейшая вставка про ДК и Катрину, и то, как тупо все отреагировали — Гасс-Хасс просто сказал, что между ними все кончено, Катрина, виновница и подружка Линдси, просто покурила в сторонке и отмазалась, ДК всем настучал, включая своих друзей. Что за бред! Дальше хуже, естественно Линдси и неудачник Колин заводят роман, Колин естественно знает исходя из формулы, что она его бросит через 4 дня и ТАДА! Она его бросает! То есть нет, нет никакого «да к черту твою формулу, ты не гений, ты любовь всей жизни нашел, которая разбила твою псевдогениальную теорию в пух и прах!совет вам да любовь!» НЕТ! Одинец сказал — Одинец был прав, потому что Одинец гений-неудачник с багажом в 18 баб, из которых он сам бросил только одну. Блеск.

Эти Катерины… Какие-то невнятные, наскоро слепленные истории, истории просто ни о чем…

Действительно, шуточки Гассана-Хассана — единственное, что хоть как-то вывозит этот отстой с уровня «полнейший провал» на уровень «бывает и хуже» (300 страниц «120 дней Содома» доказывают это безоговорочно даже без прочтения остальных 700 страниц).

И этот просто невнятнейший конец… Ни о чем… Вот не о чем было Грину написать, не знал, как закончить и ХЕХЕЕЕЙ! А давай-ка они типа едут куда-то втроем, а читатель пусть сам типа додумает свой конец! Никакого желания додумывать самим этот унылый роман не возникает!

Отдельная претензия у меня к самому автору, который ничего не смыслит в математике, как он сам утверждает, и для написания сего произведения использовал нехилую помощь друга-математика, которого, я считаю, нужно было указать в соавторстве, потому что если бы не он, то Грин бы ничего не сделал, потому что то, что он придумал, скучно! Хотя даже работа математика была скучной, как и вся математика, так что я даже не стала себя мучить и читать приложение, потому что я и так еле до конца дочитала.

readly.ru

«Многочисленные Катерины» читать онлайн книгу автора Джон Грин на MyBook.ru

Я — Гриноманка. Диагноз окончательный.

1.Началось все с книги «Виноваты звезды» — «Виноваты звезды», рецензия
2. На следующий день продолжилось романом «Бумажные города» — «Бумажные города», рецензия
3. Третьей была книга «В поисках Аляски» — «В поисках Аляски», рецензия
4. Ну, а четвертая прочитанная мной книга Грина — это «Многочисленные Катерины», рецензию на которую вы, возможно, прочитаете.

Скажу сразу, фильм «Виноваты звезды» я не смотрела. Я увидела эту книгу в топе продаж всех сетей книжных магазинов Москвы вживую и в интернете. Я не могла пройти мимо такой популярности — и нисколько об этом не пожалела. С того дня, с 12 ноября 2014 года, Джон Грин вошел в число моих любимых авторов. Сейчас у меня есть все его книги, переведенные на русский язык. Четыре из них я уже прочитала. Осталась последняя, пятая — сборник рассказов под названием Пусть идет снег .

Именно потому, что я
а) очень люблю творчество Грина и
б) рекомендую его читать всем, кто в принципе умеет читать,
я считаю, что могу немного покритиковать его.

Итак, критика
Такой Грин, как в «Катеринах», совсем не похож того Грина, которого я полюбила. Или нет, скорее, не совсем похож. Много математики. Впрочем, сам он говорит в сносках, что отношения с математикой у него не сложились. И друга за помощь благодарит. Как впрочем и у меня. Я выбрала историко-филологический профиль в лицее не только потому, что у меня была горячая любовь к языкам и ровное отношение к истории, но и потому, что у меня при всей моей любви к физике и химии, в старших классах отношения с алгеброй и геометрией испортились. Так уж сложилась жизнь. А в «Катеринах» полно графиков, формул и переменных. Даже целое приложение в конце книги есть. Впрочем, это здорово, необычно и атмосферно. И кстати, хотя Грин дважды подчеркнул, что приложение читать не обязательно, я его прочитала. Но этот критичный момент занесем скорее в плюсы, т.к. этот автор открылся для меня новой своей гранью.

А вот еще один критичный момент, который занесется все же в минусы — это огромное количество сносок. Во-первых, процентов 70 из них вполне можно было представить в самом тексте книги, просто в виде мыслей Колина. Во-вторых, я знаю таких читателей, которые сноски попросту игнорируют (хоть сама я к ним и не отношусь), и будь я редактором этой книги, я бы об этом минусе обязательно сказала.
Небольшой минус переводчику: имена собственные переводить глупо, и чаще всего неуместно. Синглтон=Одинец?! Пфф… Как говорит Kotofeiko , «а почему сразу не Колян Одинцов?» Хотя во всем остальном перевод неплох, ничем не хуже, чем в других книгах Грина.

Ну все, с критикой покончено, далее о сюжете и персонажах

Основных персонажей в книге не так уж много. Вообще-то, трое — вундеркинд Колин Одинец, его друг Гассан, всю жизнь проучившийся на дому и категорически отказывающийся ехать в колледж и Линдси Ли Уэллс — девушка из небольшого городка Гатшот, штат Теннеси.
Сюжет строится на том, что Колин, о котором написано множество научных статей с IQ>200 баллов, все время говорит, что он не гений, что он боится, что и не реализуется, как гений, что он хочет быть значимым и сделать что-то такое, чтобы его запомнили. А еще, его 19 раз бросали девушки. И всех 19 звали Катеринами. Колин хочет разработать специальную формулу, которая может предсказать развитие любых романтических отношений, но он в депрессии из-за последней Катерины. И его друг Гассан предлагает ему отправиться в путешествие, в котором они встречают Линдси Ли Уэллс.

-Гассан Харбиш.Мусульманин-суннит.Не террорист
-Линдси Ли Уэллс.Христианка-методистка.И тоже не террористка.

И вот тут начинается самое интересное…

Кстати, этот момент и еще один не понравились мне. Это конечно может быть юмор Гассана, только это не смешно. Человек как будто опраадывается за свою национальность и религиозные взгляды.

Скажу честно, я не очень верю в то, что отношения можно предсказать формулой, числами и отобразить на графике. Пифагор, конечно, считал, что числами можно описать все, но человеческая душа, эмоции, отношения — все это слишком многогранно и имеет слишком много факторов влияния. Хотя я, конечно, не вундеркинд. И тем более, не гений… ну или во всяком случае, математика — это точно не мое. Вот сочинения на шесть листов, стихи, книги, запоминание кучи интересных фактов из разных областей знаний — это пожалуйста, а перед функциями, графиками логарифмами и интегралами я пас. Так что может это и возможно, я не в курсе.

И Колин совсем не показался мне особенным — просто закомплексованный подросток, зацикленный на некоторых вещах настолько, что создается впечатление, будто у парня есть Синдром Аспергера, воспитанный родителями, которые талдычили ему всю жизнь «ты гений, ты гений» со всеми вытекающими последствиями. И он то и дело сорит заурядными в общем-то фактами, можно найти темы гораздо интереснее. Утрированная цитата: «Ой-ей-ей, я выучил за день 23 спряжения, а не 25, как мне с этим жить?!»
И эти романы с девятнадцатью Катеринами… честно, мне ни один из них не показался значимым. Видимо, Грину не это было главное, что нужно показать. Но Колину, судя по всему, лет 16, так что едва ли в таком возрасте можно реально всерьез крутить романы на долгую жизнь вперед.
Словом, впечатления от книги какие-то неоднозначные. Она мне понравилась и в Грине я не разочаровалась, а только утвердилась во мнении, что он не зря теперь в списке любимых авторов, но я ожидала от книги несколько иного.

Может быть смысл жизни не в том, чтобы достигать каких-то бредовых маркеров?

Действительно. Стоит задуматься, в чем же собственно состоит значимость человеческой жизни.
И ох уж этот Грин со своими открытыми финалами…

А вот этот эпизод о Колине и петухе вообще повеселил:

-КУКАРЕКУ! Ну, каково тебе, жопа с ручкой?!

Интересно, как это в оригинале звучало?
В общем, Грин прекрасен, как всегда.

mybook.ru

Читать Многочисленные Катерины — Зайцев Н. — Страница 1

Джон Грин

Многочисленные Катерины

John Green

An Abundance of Katherines

This edition published by arrangement with Dutton Children’s Books, a division of Penguin Young Readers Group, a member of Penguin Group (USA) LLC, A Penguin Random House Company

* * *

Моей жене, Саре Урист Грин, акростих:

Славянская ее улыбка

Алмаза дороже и чище, она как

Рассвет среди горных вершин.

Амулет, хранящий от грусти она,

Удача ловца за диким зверем,

Родная и близкая, как сестра,

И пламенна, словно живая речь.

Спасает разбитое сердце верой,

Так, словно ей предначертано свыше

Гуманно протягивать дар безмерный,

Разрешающий мне свободу и смелость.

И в редкие приступы меланхолии –

Надежный бальзам от душевной боли.

«Удовольствие не в том, чтобы владеть.

Удовольствие это так: он и она в замкнутом пространстве – два непримиримых соперника».

Филип Рот, «Людское клеймо»

[один]

Когда Колину было четыре или около того, он прочитал книгу о греческом философе Архимеде, и теперь, глядя на свой плоский, но хилый живот, он вдруг вспомнил о нем. Архимед открыл, что масса тела, погруженного в воду, равна объему вытесненной им жидкости, и это открытие грек сделал, когда сидел в ванной. Как только ему в голову пришла эта светлая мысль, он прокричал «Эврика!» [1] и бросился бежать по улице нагишом. Еще в той книге говорилось, что великие открытия часто совершаются в моменты озарения. Колину тогда ужасно захотелось совершить какое-нибудь великое открытие, поэтому, когда мама вечером вернулась с работы, он спросил ее:

– Мам, у меня когда-нибудь будет озарение?

Мама взяла его за руку – она была взволнована:

– Что-то случилось, милый?

Мама дотронулась до его щеки и улыбнулась. Она наклонилась к нему, и он чувствовал слабый запах духов и кофе.

– Ну конечно. Конечно же, милый, у тебя будет озарение, – сказала она.

Но все мамы врут. Такая у них работа.

Он открыл сливное отверстие, встал, обтерся полотенцем, оделся и вышел из ванной.

Родители сидели на его кровати.

Когда родители сидели в его комнате, это был знак – хорошего не жди.

В разное время это означало:

1. Твоя бабушка/дедушка/тетя-Сьюзи-которую-ты-никогда-не-видел-но-она-была-милой-умерла-очень-жаль-правда.

2. Эта твоя Катерина отвлекает тебя от учебы.

Но он никогда бы не дождался другого:

И все же он втайне надеялся, что родители пришли, чтобы сообщить ему последнюю новость, номер четыре. Колин был довольно пессимистичным юношей, но для Катерин, судя по всему, делал исключение: он всегда надеялся, что они вернутся. Его охватывало чувство взаимной любви, он ощущал вкус адреналина в горле. Может быть, не все еще кончено, может быть, он снова возьмет ее за руку, и она, смягчив свой громкий, резкий голос, шепнет: «Я тебя люблю» – тихо-тихо и быстро-быстро, как всегда. Она говорила «Я тебя люблю» так, будто это была страшная тайна.

Папа Колина встал и подошел к нему:

– Мне звонила Катерина. Она волнуется за тебя.

Колин почувствовал на плече руку отца, они оба подались вперед и обнялись.

– Колин! – закричала мама.

– Оставьте меня одного, – прокричал Колин из туалета. – Пожалуйста.

Когда он вышел, родители уже ушли.

На протяжении следующих четырнадцати часов, не прерываясь на то, чтобы поесть, попить или снова опустошить желудок, он читал и перечитывал свой выпускной альбом, который получил всего четыре дня назад. Кроме обычной ерунды, которая бывает в выпускных альбомах, в нем было сто двадцать восемь записей, сделанных от руки. Двенадцать из них ничего особенного и собой не представляли, пятьдесят шесть отмечали его ум, двадцать пять гласили, что писавшие хотели бы лучше его узнать, одиннадцать были признаниями в том, что с ним было весело учить английский, в семи упоминался «пупиллярный сфинктер» [2] и невероятные семнадцать гласили «Оставайся крутым!». Но Колин Одинец не мог «оставаться крутым» по тем же причинам, по которым голубой кит не мог быть невесомым, а Бангладеш – богатым. Наверное, эти семнадцать человек шутили. Он задумался над тем, почему это вдруг двадцать пять его одноклассников, с которыми он проучился двенадцать лет, написали, что хотят «узнать его поближе». Можно подумать, у них не было такой возможности.

online-knigi.com

Читать онлайн книгу «Многочисленные Катерины», Джон Грин

Моей жене, Саре Урист Грин, акростих:

Славянская ее улыбка
Алмаза дороже и чище, она как
Рассвет среди горных вершин.
Амулет, хранящий от грусти она,
Удача ловца за диким зверем,
Родная и близкая, как сестра,
И пламенна, словно живая речь.
Спасает разбитое сердце верой,
Так, словно ей предначертано свыше
Гуманно протягивать дар безмерный,
Разрешающий мне свободу и смелость.
И в редкие приступы меланхолии —
Надежный бальзам от душевной боли.

«Удовольствие не в том, чтобы владеть.

Удовольствие это так: он и она в замкнутом пространстве — два непримиримых соперника».

Филип Рот, «Людское клеймо»

[один]

Когда Колину было четыре или около того, он прочитал книгу о греческом философе Архимеде, и теперь, глядя на свой плоский, но хилый живот, он вдруг вспомнил о нем. Архимед открыл, что масса тела, погруженного в воду, равна объему вытесненной им жидкости, и это открытие грек сделал, когда сидел в ванной. Как только ему в голову пришла эта светлая мысль, он прокричал «Эврика!»[?] и бросился бежать по улице нагишом. Еще в той книге говорилось, что великие открытия часто совершаются в моменты озарения. Колину тогда ужасно захотелось совершить какое-нибудь великое открытие, поэтому, когда мама вечером вернулась с работы, он спросил ее:

— Мам, у меня когда-нибудь будет озарение?

Мама взяла его за руку — она была взволнована:

— Что-то случилось, милый?

Мама дотронулась до его щеки и улыбнулась. Она наклонилась к нему, и он чувствовал слабый запах духов и кофе.

— Ну конечно. Конечно же, милый, у тебя будет озарение, — сказала она.

Но все мамы врут. Такая у них работа.

Он открыл сливное отверстие, встал, обтерся полотенцем, оделся и вышел из ванной.

Родители сидели на его кровати.

Когда родители сидели в его комнате, это был знак — хорошего не жди.

В разное время это означало:

1. Твоя бабушка/дедушка/тетя-Сьюзи-которую-ты-никогда-не-видел-но-она-была-милой-умерла-очень-жаль-правда.

2. Эта твоя Катерина отвлекает тебя от учебы.

Но он никогда бы не дождался другого:

Папа Колина встал и подошел к нему:

— Мне звонила Катерина. Она волнуется за тебя.

Колин почувствовал на плече руку отца, они оба подались вперед и обнялись.

— Колин! — закричала мама.

— Оставьте меня одного, — прокричал Колин из туалета. — Пожалуйста.

Когда он вышел, родители уже ушли.

На протяжении следующих четырнадцати часов, не прерываясь на то, чтобы поесть, попить или снова опустошить желудок, он читал и перечитывал свой выпускной альбом, который получил всего четыре дня назад. Кроме обычной ерунды, которая бывает в выпускных альбомах, в нем было сто двадцать восемь записей, сделанных от руки. Двенадцать из них ничего особенного и собой не представляли, пятьдесят шесть отмечали его ум, двадцать пять гласили, что писавшие хотели бы лучше его узнать, одиннадцать были признаниями в том, что с ним было весело учить английский, в семи упоминался «пупиллярный сфинктер»[?] и невероятные семнадцать гласили «Оставайся крутым!». Но Колин Одинец не мог «оставаться крутым» по тем же причинам, по которым голубой кит не мог быть невесомым, а Бангладеш — богатым. Наверное, эти семнадцать человек шутили. Он задумался над тем, почему это вдруг двадцать пять его одноклассников, с которыми он проучился двенадцать лет, написали, что хотят «узнать его поближе». Можно подумать, у них не было такой возможности.

Но большую часть этих четырнадцати часов Колин посвятил тому, что читал и перечитывал запись Катерины XIX:

«Кол!

Мы многое пережили вместе. И нас еще многое ждет впереди.

Я шепчу снова, снова и снова:

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Вечно твоя,

К-а-т-е-р-и-н-а».

Вечно твоя… Что я, внове?

[два]

— Что стряслось? — спросил Гассан, едва не срываясь на крик.

— Она меня бросила, — ответил Колин.

— Да, я уж слышал. Эй, зитцпинклер[?], я бы тебя с радостью утешил, но содержимым моего мочевого пузыря сейчас можно пожар потушить!

Гассан промчался мимо Колина и распахнул дверь в туалет.

— Что ты ел, Одинец? Пахнет как… ФУУУ! БЛЕВОТИНА! БЛЕВОТИНА! ФУУУ!

Гассан кричал, а Колин равнодушно подумал: «А, да. Туалет. Забыл смыть».

Колин не засмеялся.

— О, вижу, тебе и правда фигово, потому что а) шутки про палку-громыхалку — лучшие в моем репертуаре и потому что б) как можно забыть смыть собственную блевотину?

— Хочется сдохнуть, — монотонно произнес Колин, уткнувшись в сливочного цвета ковер.

— О боже! — вздохнул Гассан.

— У меня была мечта: добиться чего-то в жизни и завоевать ее любовь. И посмотри, что получилось. Нет, ну правда, посмотри, — с надрывом сказал Колин.

— Да смотрю я, смотрю. И скажу тебе, кафир[?], не нравится мне то, что я вижу. И то, что я чую носом, — тоже.

Гассан лег на кровать с таким видом, будто пытается оценить масштаб бедствия.

— Просто я… неудачник. Что, если на этом все и закончится? Что, если через десять лет я буду сидеть в офисе, возиться с цифрами и запоминать результаты бейсбольных матчей на спор? Что, если ее со мной не будет, а я ничего не добьюсь и останусь полным ничтожеством?

Гассан сел и положил руки на колени:

— Эй, друг, тебе нужно поверить в Аллаха. Мне никакая офиса не нужна, я и без нее счастлив, как свинья в дерьме.

Колин вздохнул. На самом деле Гассан не был таким уж набожным, но он часто пытался в шутку обратить Колина в свою веру.

— Ага. Поверить в Аллаха. Хорошая идея. А еще я бы с удовольствием поверил в то, что могу вылететь в открытый космос на спинах огромных пушистых пингвинов и кувыркаться с Катериной XIX в невесомости.

— Одинец, тебе больше всех, кого я знаю, нужно поверить в Аллаха.

— А тебе нужно учиться в колледже, — пробормотал Колин.

Гассан был старше Колина, но взял в школе «год отпуска». Потом он поступил в Университет Лойолы в Чикаго, но по причинам, известным только ему, не записался на осенний курс, и «год отпуска» мог превратиться в два.

— Слушай, друг, я тут точно ни при чем, — сказал Гассан с улыбкой. — Это не мне сейчас так фигово, что я валяюсь на полу как бревно и не могу даже подняться, чтобы смыть собственную блевотину. И знаешь, почему я в шоколаде? Потому что со мной Аллах.

— Ты опять пытаешься обратить меня в свою веру, — недовольно простонал Колин.

Гассан вскочил с кровати, взгромоздился на Колина, прижал его руки к полу и душераздирающе завопил:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его! Повторяй за мной, зитцпинклер! Ла иллаха илла-лла![?]

Колин попытался сбросить его и засмеялся, Гассан расхохотался следом:

— Я пытаюсь уберечь твою жалкую задницу от прямого попадания в ад!

— Слезь с меня, а то я и правда туда попаду, — прохрипел Колин.

Гассан послушался и мгновенно принял серьезный вид:

— Так в чем проблема?

— Проблема в том, что она меня бросила. В том, что я один. Боже, я снова один… Более того, если ты не заметил, я полный, полный неудачник. Я — бывший. Бывший парень Катерины XIX. Бывший вундеркинд. Это раньше я был вундеркиндом. А теперь я ничтожество.

Как Колин уже бесчисленное количество раз объяснял Гассану, между словами «вундеркинд» и «гений» была огромная разница. Вундеркинды очень быстро усваивают то, что другим уже известно, а гении открывают то, что прежде никому не было известно. Вундеркинды запоминают — гении творят. Большинство вундеркиндов, вырастая, не становится гениями. И Колин был почти уверен, что входит в это злополучное большинство.

Гассан снова сел на кровать и почесал поросший щетинкой двойной подбородок:

— Так в чем проблема — в гениальности или в Катерине?

— Просто я ее очень люблю, — ответил Колин.

По правде говоря, для Колина эти проблемы были связаны. Самая главная проблема заключалась в том, что он — особенный, великолепный, гениальный — был… точнее, не был. Он не был значимым. Колин Одинец, знаменитый вундеркинд, не менее знаменитый ботаник и зитцпинклер, ветеран Катеринских побоищ, не был значим для Ее Величества Катерины XIX и для всего остального мира. Внезапно он перестал быть чьим-то «мальчиком» и подающим надежды вундеркиндом. А это — выражаясь сложными словами, как подобает вундеркинду, — было отстойно.

— Гениальность, — фыркнул Гассан, пропустивший мимо ушей признание друга в любви к Катерине, — это фигня. Ты просто хочешь быть знаменитым.

— Нет, неправда. Я не хочу быть значимым, — возразил Колин.

— Вот. Как я и говорил, ты хочешь славы. Слава — это новая популярность. Новой топ-моделью Америки ты не станешь, зуб даю. Так что ты хочешь стать новым топ-гением Америки и теперь — не обижайся — ноешь, потому что до этого еще не дошло.

— Утешитель из тебя никудышный, — пробормотал Колин, уткнувшись в ковер.

— Вставай, — сказал Гассан, подошел к нему и протянул руку.

Колин ухватился за нее, подтянулся, а потом попытался снова лечь. Но Гассан вцепился в него мертвой хваткой:

— Кафир, у твоей сложной проблемы есть очень простое решение.

[три]

— Путешествие, — сказал Колин.

Они с Гассаном сидели на черном кожаном диване. У ног Колина лежали переполненная матерчатая сумка и туго набитый рюкзак, в котором не было ничего, кроме книг. На точно таком же диване напротив сидели родители Колина.

Мама Колина ритмично качала головой, как метроном.

— Куда? — спросила она. — И зачем?

— Не обижайтесь, миссис Одинец, — сказал Гассан, положив ноги на кофейный столик (чего нельзя было делать), — но вы не поняли. Куда и зачем — совершенно не важно.

— Подумай о том, сколько всего ты мог бы успеть за лето, Колин, — сказал папа. — Ты хотел выучить санскрит[?]. Я же знаю, как давно ты хотел его выучить. Разве бесцельная поездка принесет тебе счастье? Это совсем не похоже на тебя — вот так все бросить.

— Бросить что, пап?

Отец молчал. Он всегда молчал после того, как ему задавали вопрос, а потом отвечал длинными предложениями без запинки, без э-э-э, ну-у-у и м-м-м, как будто заранее отрепетировал свой ответ.

— Мне больно это говорить, Колин, но если ты хочешь и дальше расти интеллектуально, то тебе придется работать над этим еще усерднее, чем раньше. Иначе ты рискуешь зря растратить свой потенциал.

— Мне кажется, — ответил Колин, — что я его уже растратил.

Может быть, это случилось благодаря тому, что Колин ни разу в жизни не разочаровывал своих родителей: не пил, не курил, не принимал наркотики, не подводил глаза тушью, не приходил домой поздно, не получал плохих оценок, не протыкал язык, не делал на спине татуировку «НЕ ЗАБУДУ КАТЕРИН». Была и еще одна причина: его родители, возможно, чувствовали себя виноватыми в том, что произошло. Или… Или им просто хотелось провести несколько недель наедине, чтобы оживить остывшие чувства. Но уже через пять минут после признания в том, что он растратил свой потенциал, Колин Одинец сидел за рулем своего длинного серого «олдсмобиля», известного в узких кругах как Сатанинский катафалк.

В машине Гассан сказал:

— Ну, теперь осталось только заехать ко мне домой, взять одежду и волшебным образом убедить моих родаков отпустить меня в путешествие.

— Можешь сказать им, что нашел работу на лето, — предложил Колин. — В лагере или типа того.

— Ну да, только маме я врать не буду. Это нехорошо.

— Гм-м.

— Пусть ей кто-нибудь другой соврет, если уж надо, — прозрачно намекнул Гассан.

— Хорошо, — кивнул Колин.

Еще через пять минут они припарковались на улице в чикагском районе Рейвенсвуд.

Гассан ворвался в дом как ураган. Колин плелся вслед за ним. Мама Гассана спала в кресле в богато обставленной гостиной.

— Эй, мама! — крикнул Гассан. — Проснись.

Женщина вздрогнула, улыбнулась и поприветствовала ребят по-арабски.

Проводив глазами друга, направившегося в свою комнату, Колин, тоже по-арабски, сказал:

— Меня бросила девочка, и теперь я в глубокой депрессии, поэтому мы с Гассаном собираемся устроить себе… э… э… каникулы на колесах. Не знаю, как это по-арабски.

Миссис Харбиш укоризненно покачала головой.

— Разве я тебе не говорила не водиться с девчонками? — произнесла она по-английски с сильным акцентом. — Гассан — хороший мальчик, он не ходит на эти ваши свидания. Посмотри, как он счастлив. Бери с него пример.

— Именно это я и собираюсь делать во время нашей по ездки, — кивнул Колин, хотя это было бесконечно далеко от правды.

Гассан вернулся с доверху набитой одеждой полузастегнутой матерчатой сумкой.

— Охибоке[?], мама, — сказал он, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку.

Но тут в гостиную вошел мистер Харбиш, облаченный в пижаму.

— Ты никуда не поедешь, — сказал он по-английски.

— Па-ап! Да мы обязаны поехать! Ты посмотри на него. Он же похож на развалину. — Колин ссутулился, стараясь изо всех сил походить на развалину. — Он и без меня поедет, а я за ним хоть присмотрю.

— Колин хороший мальчик, — примирительно сказала миссис Харбиш своему мужу.

— Я вам буду звонить каждый день, — поспешил добавить Гассан. — Мы ненадолго. Вернемся, как только ему станет лучше.

Колину пришлось импровизировать.

— Я найду Гассану работу, — сказал он, обращаясь к мистеру Харбишу. — Думаю, нам обоим пора осознать важность упорного труда.

Мистер Харбиш одобрительно хмыкнул, а потом повернулся к сыну:

— По-моему, тебе пора осознать важность того, что не стоит зря тратить время на это жуткое шоу про судью Джуди[?]. Если через неделю ты мне позвонишь и у тебя будет работа, можешь ехать куда угодно и оставаться там сколько хочешь.

— Спасибо, пап, — робко пробормотал Гассан.

Затем поцеловал маму в обе щеки и вылетел за дверь.

— Вот козел! — сказал он, когда они сели в Сатанинский катафалк. — Одно дело — укорять меня в том, что я ленивый. Но порочить доброе имя лучшей телесудьи Америки — это уже ниже пояса.

Гассан уснул примерно в час ночи, и Колин, опьяненный одиночеством ночной автострады и выпитым на заправке кофе со сливками, мчал на юг через Индианаполис. Для начала июня вечер выдался жарким, а кондиционер в его Катафалке не работал уже пару тысяч лет, поэтому окна были открыты. Ему нравилось водить машину, потому что для этого требовалось внимание — на обочине машина… может, полицейский… надо притормозить… ага, обгоняем грузовик… сигналим поворот… смотрим в зеркало… что там?.. слепое пятно… нужно выгнуть шею… так, хорошо, уходим влево — короче, за рулем он почти забыл о зияющей дыре в своем животе, там, где солнечное сплетение.

Чтобы занять ум, он стал думать о дырах в других животах и вспомнил об эрцгерцоге Франце Фердинанде, убитом в 1914 году.

Глядя на кровавую дырищу в своем животе, эрцгерцог сказал:

— Это ерунда.

Он ошибся. Франц Фердинанд не был ни вундеркиндом, ни гением, но, без сомнения, он был значимой фигурой: его убийство спровоцировало Первую мировую войну, и за его смертью последовало еще восемь миллионов смертей — точнее, 8 528 831.

Колин тосковал по Катерине, и тоска бодрила его еще сильнее, чем выпитый кофе. Час назад Гассан попросился за руль, но Колин ему отказал, потому что вождение отвлекало от случившегося — не быстрей семидесяти миль в час… вау, как сердце колотится… ненавижу кофе… осторожно, грузовик… так, уходим вправо… вот, никого, только наши фары в темноте…

За рулем одиночество не казалось таким беспросветным. Кроме того, за рулем приходилось думать о вождении. Но где-то поблизости, вне досягаемости света фар, таилась все та же мысль: его бросили.

И сделала это девочка по имени Катерина.

Бросили его в девятнадцатый раз.

Когда дело доходит до девчонок (а в случае Колина дело до них доходило очень часто), каждый выбирает согласно своим предпочтениям. Предпочтения Колина касались не внешности — скорее они были лингвистическими: ему нравились Катерины. Не Кейти, не Кати, не Кэти, не Китти, не Кейт, не Кэт, не Рина, не Трина и, боже упаси, не Катрин. К-А-Т-Е-Р-И-Н-А. Он встречался с девятнадцатью девочками, и всех звали Катеринами. И все до единой его бросили.

Колин Одинец считал, что в мире существуют только два вида людей: Бросальщики и Брошенные. Многие скажут, что принадлежат к обоим видам, но они просто не понимают сути: дело в предрасположенности. Бросальщики не всегда разбивают сердца, а Брошенные не всегда остаются с разбитым сердцем. Но склонность к одному из этих двух типов есть у каждого[?].

bukva.mobi