Мишель монтень идеи: Мишель Монтень основные идеи

Содержание

Мишель Монтень основные идеи — Kratkoe.com

Автор J.G. На чтение 3 мин Обновлено 18 ноября, 2017

Каковы основные взгляды Мишель Монтень, французского писателя и философа, были описаны в его работах Вы узнаете в этой статье.

Мишель Монтень основные идеи

Все свои взгляды и идеи Мишель Монтень изложил на страницах своего трактата «Опыты». В целом это своего рода автохарактеристика и не является научным трактатом. В нем нет последовательности или плана. В «Опытах» Монтень рассуждает о боге и природе, человеке и мире, политике и этике, но основный предмет труда – человек не в обобщенном значении, а сама личность автора.

Идеи Мишеля Монтеня в труде Опыты

В целом автор занимается самоанализом и неким самолюбованием. Поэтому его трактат предназначен для узкого круга людей. Главная идея, которая способствует тому, что его изучают и ученые, это изложенные им педагогические идеи.

В «Опыте» мыслитель затрагивает тему интерактивного обучения. Мишель Монтень педагогические идеи которого значительного опередили свое время, был первым, в чьем труде находятся истоки зарождения интерактивного обучения. В главе «О воспитании детей» он выдвинул идею целенаправленного развития физической и умственной активности детей при использовании методов, игр, форм и приемов стимулировании инициативы, организации обучения.

Монтень указывал, что от рождения ребенок первозданно чист и это чистоту постепенно разъедает общество. Поэтому в нем необходимо развивать свободу духа, склонность к самостоятельному мышлению, выработку активной жизненной позиции, свободу выбора и таких качеств, как сила воли, смелость, решительность. Все это поможет ребенку в будущем стать полезным для общества, достойным гражданином.

Особое внимание следует уделить умственному развитию. Задача учителя состоит в изложении разных учений, показать их сходства и различия, познакомить со всеми фактами, что способствуют работе и переосмысливанию информации. Учитель должен стимулировать ученика к устному высказыванию, умению рассуждать и давать свою оценку событиям и фактам.

Таким образом, Монтень подчеркивал, что просто сухие знания не имеют никакой ценности, если их не применять в жизни. В этом вся суть интерактивного обучения.

Философ выступал за отмену устаревших и неэффективных средневековых способов, методов обучения. От них ни учитель, ни ученик мудрее не станет.

Идеи интерактивного обучения Монтеня:

Учитель должен предоставить ученику свободу выбора;
Сначала должен говорить ученик, а потом уже учитель;
Учитель должен требовать от ученика не только запоминания содержания урока, но и их суть;
Полученные знания нужно применять на практике;
Нужно заставлять ученика думать и обдумывать;
В голову ребенку ничего не надо вдалбливать;
Главный метод обучение — диалог;

Надеемся, что из этой статьи Вы узнали, какие идеи сформировал великий гуманист Мишель Монтень.

Монтень о том, чем плохо коллекционирование информации

Рубрики : Культура, Последние статьи

«Протоблогер» Мишель Монтень о «коллекционировании» информации, иллюзии нашей оригинальности и необходимости критически мыслить: Моноклер штудирует «Опыты».

«Я лишь составил букет из чужих цветов, а моя здесь только ленточка, которая связывает их».

Чтение — это не просто приобретение статического знания, но весьма активный акт, своеобразный толчок для размышлений и включения сознания. Это своего рода фундамент для творчества, процесс накопления и объединения знаний в какие-то новые образования, которые мы впоследствии воспринимаем как наши собственные идеи, нашу оригинальность. Эта особенность переработки информации хорошо рассмотрена Грэмом Уоллесом в его концепции четырёх этапов творчества. Но ещё задолго до современных представлений о механизмах мышления и творчества французский эрудит эпохи Возрождения и, как выразилась редактор журнала BrainPickings Мария Попова, «протоблогер» Мишель де Монтень (1533 — 1592) сформулировал это универсальное качество ума, необходимое для формирования и восприятия идей.

В первом томе своих «Опытов» философ вскользь заметил:

«Компетентный читатель часто обнаруживает в чужих трудах мысли совершенства иного толка, нежели те, которыми хотел их наделить сам автор, и благодаря этому придает им более глубокий смысл и выразительность».

За пять сотен лет до заявления Марка Твена, что «по существу, все идеи – это секонд-хенд», и до того, как появился термин «curation» ⓘНакопление и коллекционирование информации, которое ярко проявилось в появлении таких платформ как Pinterest, Pocket, Scoop.it и др., Монтень признавался:

«Я лишь составил букет из чужих цветов, а моя здесь только ленточка, которая связывает их».

Но что делает размышление Монтеня столь острым в наше время, помешанное на коллекционировании, — акценты, которые он расставил в этой теме. Бесконечное накопление существующих идей, утверждает философ, — ничто без критического взгляда собирателя; жизненно необходимо пропускать эти идеи через мелкое сито, чтобы отделять семена от плевел, значимое от малозначительного, и вписывать их в свою систему знаний, перерабатывать их в нечто, что обогатит наше понимание мира. Монтень пишет:

«Мы берём чужие знания и мнения на веру, как ленивые и поверхностные ученики. Но необходимо уметь делать свои собственные выводы. В этом мы похожи на того, кто, нуждаясь в огне, пошел в дом соседа, чтобы одолжить, но, увидев у соседа огонь, сел погреться, забыв о своём доме. Что хорошего набить желудок мясом, если оно не усваивается, если оно не приносит нам пользы, не питает и не поддерживает нас?»

Портрет Мишеля Монтеня. Сальвадор Дали , 1947 г.

Три столетия спустя Генри Торо — ещё один глубокий и часто цитируемый мыслитель — высказал аналогичную точку зрения об опасности бездумного интеллектуального обезьянничанья и пересказывания идей тех, кто был до нас, что создаёт лишь видимость, симулякр истины и иллюзию вашей оригинальности. С другой стороны, глубокая рефлексия и попытка расширить существующие идеи и взгляды отличается от всего этого, — это путь, на котором мы внимательнее рассматриваем мнения собеседников, развиваем критические способности и маленькими шажками приближаемся к истине. Тот же Монтень отмечает:

«Аристотель обычно приводит множество чужих мнений и взглядов, чтобы, сопоставив с ними свою точку зрения, показать нам, насколько он пошёл дальше и в какой мере он приблизился к вероятной правде, — об истине не следует судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека. Поэтому Эпикур тщательнейшим образом избегал в своих сочинениях ссылаться на них. Аристотель — царь догматиков, и тем не менее мы узнаём от него, что чем больше знаешь, тем больше у тебя поводов к сомнению.

Монтень не отрицает оригинальность как таковую, он лишь говорит, что в большинстве случаев за кажущейся оригинальностью стоит простое цитирование и перебирание давно известных истин. Весьма актуальные размышления, больше в духе постмодернизма, чем эпохи Возрождения.

Проблема в другом: даже в XXI веке не теряет своей популярности аргумент в стиле «всё равно ничего нового не придумать», который обычно используют в качестве слабого оправдания, демонстрирующего нежелание мыслить и открывать для себя неизвестное. Возможно, отсюда и растут ноги бездумного репостинга в соцсетях, не предполагающего даже простого комментария по теме. Однако сегодня, когда мир приобрёл совершенно иные черты, и мы поняли, насколько нам необходим выход за периметр невежества, любое нежелание мыслить приводит к безнадёжному отставанию от летящего со скоростью света времени. В конце концов, ещё сотни книг нужно положить в нашу антибиблиотеку антизнаний, чтобы с уверенностью заявлять, что наш мозг не способен создать ничего нового. Пожалуй, об этом стоит подумать.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Мишель монтень основные идеи. Мишель синягин Мишель Монтень основные идеи

Здесь, в Пскове, в 1919 г. он знакомится с Симочкой М., отец которой за два года до того умер, оставив на руках у матери, энергичной рябой вдовушки, шестерых дочерей. Симочка вскоре забеременела от Мишеля (предававшегося с ней, казалось бы, таким невинным занятиям, как чтение стихов и бегание взапуски по лесу), и мать ее навестила Мишеля вечером, требуя жениться на ее дочери. Симагин отказался, и вдова вспрыгнула на подоконник, угрожая поэту самоубийством. Вынужденный согласиться, Мишель в ту же ночь пережил тяжелый нервный припадок. Его мать и тетка в слезах записывали его распоряжения относительно «Лепестков и незабудок» и прочего литературного наследия. Однако уже наутро он был вполне здоров и, получив от Симочки записку с мольбой о свидании, пошел к ней.

Симочка просила у него прощения за поведение матери, и они поженились без каких-либо возражений со стороны Мишеля и его родни. Но тетка была все же недовольна поспешностью и вынужденностью брака. Мать Мишеля, тихая, незаметная женщина, умерла, а тетка, энергичная и надеющаяся на скорое возвращение имения и вообще старых времен, решает ехать в Петербург. Петербург, поговаривают в народе, скоро должен отойти к Финляндии или вообще стать вольным городом в составе какого-нибудь государства Северной Европы. В дороге тетку грабят, о чем она сообщает Мишелю письмом.

Тем временем Мишель становится отцом. Это его на короткое время занимает, но вскоре он перестает интересоваться семьей и решает уехать к тетке в Петербург. Та встречает его без особого энтузиазма, ибо в нахлебниках не нуждается. Не думая возвратиться к беззаветно влюбленной в него Симочке, пишущей ему письма без всякой надежды на ответ, Синягин устраивается на скромную канцелярскую должность в Петербурге, забрасывает стихи и знакомится с молодой и красивой дамочкой, которую пародийно зовут Изабеллой Ефремовной.

Изабелла Ефремовна создана «для изящной жизни». Она мечтает уехать вместе с Синягиным, перейти с ним персидскую границу и потом бежать в Европу. Она играет на гитаре, поет романсы, тратит деньги Мишеля, а тот все небрежней исполняет свои служебные обязанности, к которым питает глубокое отвращение. Но он ни к чему толком не способен, существует на нищенское жалованье и подачки тетки. Вскоре его выгоняют с работы, тетка отказывается его содержать, и Изабелла Ефремовна собирается его бросить. Но тут приходит спасение: тетка теряет рассудок, ее увозят в сумасшедший дом, и Синягин начинает проживать ее имущество.

Так продолжается около года, и тетка все глубже погружается в безумие, но вдруг ее привозят домой выздоровевшую. Мишель старается не пустить ее в ее комнату, чтобы она не увидела картины полного разорения, которое он учинил там. Тетка, однако, проникает к себе в комнату и при виде опустошения (ибо Мишель успел прожить с Изабеллой Ефремовной почти все) окончательно подвинулась умом.

Изабелла Ефремовна все равно вскоре бросила Мишеля, поскольку денег у него не осталось, а служить он не умел и не хотел. Так он начал просить милостыню, не чувствуя всей глубины своего падения, ибо «миллионер не сознает, что он миллионер, и крыса не сознает, что она крыса». Прося милостыню (страх такого конца, как и образ нищего, всегда преследовал Зощенко), Синягин неплохо живет и даже позволяет себе нормально питаться. Для придания себе «интеллигентного вида» он неизменно носит с собой парусиновый портфель.

Но сорока двух лет от роду он вдруг понимает весь ужас своей жизни и решает вернуться в Псков, к жене, о которой он шесть лет не вспоминал.

Жена его, думая, что он пропал в Петрограде, давно вышла замуж за другого, начальника треста, пожилого и бледного мужчину. Увидев опустившегося, грязного, голодного Мишеля, который со слезами открывает родную калитку, жена принялась рыдать и ломать руки, а ее второй муж решил принять в Мишеле участие. Его кормят сытным обедом, а впоследствии находят ему место в управлении кооперативов, где он и работает в последние месяцы своей жизни.

А потом он умирает от воспаления легких «на руках у своих друзей и благодетелей» — первой жены и ее второго мужа. Могила его убирается живыми цветами. Этой иронической фразой автор заканчивает свою повесть о падении интеллигента.

Вы прочитали краткое содержание повести «Мишель Синягин». Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.

Страница: [ 2 ]

Мишель Синягин
М. М. Зощенко
Мишель Синягин

Михаил Синягин родился в 1887 году. На империалистическую войну он не попал из-за ущемления грыжи. Он пописывает стишки в духе символистов, декадентствует и эстетствует, прогуливаясь с цветком в петлице и стеком в руке. Он живет под Псковом, в имении «Затишье», в обществе матери и тетки. Имение вскоре отбирают, поскольку начинается революция, но небольшой дом у Мишеля, его матери и тетки все же остается. Здесь, в Пскове, в 1919 г. он знакомится с Симочкой М., отец которой за два года до того умер, оставив на руках у матери, энергичной рябой вдовушки, шестерых дочерей. Симочка вскоре забеременела от Мишеля (предававшегося с ней, казалось бы, таким невинным занятиям, как чтение стихов и бегание взапуски по лесу), и мать ее навестила Мишеля вечером, требуя жениться на ее дочери. Симагин отказался, и вдова вспрыгнула на подоконник, угрожая поэту самоубийством. Вынужденный согласиться, Мишель в ту же ночь пережил тяжелый нервный припадок. Его мать и тетка в слезах записывали его распоряжения относительно «Лепестков и незабудок» и прочего литературного наследия. Однако уже наутро он был вполне здоров и, получив от Симочки записку с мольбой о свидании, пошел к ней. Симочка просила у него прощения за поведение матери, и они поженились без каких-либо возражений со стороны Мишеля и его родни. Но тетка была все же недовольна поспешностью и вынужденностью брака. Мать Мишеля, тихая, незаметная женщина, умерла, а тетка, энергичная и надеющаяся на скорое возвращение имения и вообще старых времен, решает ехать в Петербург. Петербург, поговаривают в народе, скоро должен отойти к Финляндии или вообще стать вольным городом в составе какого-нибудь государства Северной Европы. В дороге тетку грабят, о чем она сообщает Мишелю письмом. Тем временем Мишель становится отцом. Это его на короткое время занимает, но вскоре он перестает интересоваться семьей и решает уехать к тетке в Петербург. Та встречает его без особого энтузиазма, ибо в нахлебниках не нуждается. Не думая возвратиться к беззаветно влюбленной в него Симочке, пишущей ему письма без всякой надежды на ответ, Синягин устраивается на скромную канцелярскую должность в Петербурге, забрасывает стихи и знакомится с молодой и красивой дамочкой, которую пародийно зовут Изабеллой Ефремовной. Изабелла Ефремовна создана «для изящной жизни». Она мечтает уехать вместе с Синягиным, перейти с ним персидскую границу и потом бежать в Европу. Она играет на гитаре, поет романсы, тратит деньги Мишеля, а тот все небрежней исполняет свои служебные обязанности, к которым питает глубокое отвращение. Но он ни к чему толком не способен, существует на нищенское жалованье и подачки тетки. Вскоре его выгоняют с работы, тетка отказывается его содержать, и Изабелла Ефремовна собирается его бросить. Но тут приходит спасение: тетка теряет рассудок, ее увозят в сумасшедший дом, и Синягин начинает проживать ее имущество. Так продолжается около года, и тетка все глубже погружается в безумие, но вдруг ее привозят домой выздоровевшую. Мишель старается не пустить ее в ее комнату, чтобы она не увидела картины полного разорения, которое он учинил там. Тетка, однако, проникает к себе в комнату и при виде опустошения (ибо Мишель успел прожить с Изабеллой Ефремовной почти все) окончательно подвинулась умом. Изабелла Ефремовна все равно вскоре бросила Мишеля, поскольку денег у него не осталось, а служить он не умел и не хотел. Так он начал просить милостыню, не чувствуя всей глубины своего падения, ибо «миллионер не сознает, что он миллионер, и крыса не сознает, что она крыса». Прося милостыню (страх такого конца, как и образ нищего, всегда преследовал Зощенко), Синягин неплохо живет и даже позволяет себе нормально питаться. Для придания себе «интеллигентного вида» он неизменно носит с собой парусиновый портфель. Но сорока двух лет от роду он вдруг понимает весь ужас своей жизни и решает вернуться в Псков, к жене, о которой он шесть лет не вспоминал. Жена его, думая, что он пропал в Петрограде, давно вышла замуж за другого, начальника треста, пожилого и бледного мужчину. Увидев опустившегося, грязного, голодного Мишеля, который со слезами открывает родную калитку, жена принялась рыдать и ломать руки, а ее второй муж решил принять в Мишеле участие. Его кормят сытным обедом, а впоследствии находят ему место в управлении кооперативов, где он и работает в последние месяцы своей жизни. А потом он умирает от воспаления легких «на руках у своих друзей и благодетелей» — первой жены и ее второго мужа. Могила его убирается живыми цветами. Этой иронической фразой автор заканчивает свою повесть о падении интеллигента.

Михаил Михайлович Зощенко

Здесь, в Пскове, в 1919 г. он знакомится с Симочкой М., отец которой за два года до того умер, оставив на руках у матери, энергичной рябой вдовушки, шестерых дочерей. Симочка вскоре забеременела от Мишеля (предававшегося с ней, казалось бы, таким невинным занятиям, как чтение стихов и бегание взапуски по лесу), и мать ее навестила Мишеля вечером, требуя жениться на ее дочери. Симагин отказался, и вдова вспрыгнула на подоконник, угрожая поэту самоубийством. Вынужденный согласиться, Мишель в ту же ночь пережил тяжёлый нервный припадок. Его мать и тётка в слезах записывали его распоряжения относительно «Лепестков и незабудок» и прочего литературного наследия. Однако уже наутро он был вполне здоров и, получив от Симочки записку с мольбой о свидании, пошёл к ней.

Симочка просила у него прощения за поведение матери, и они поженились без каких-либо возражений со стороны Мишеля и его родни. Но тётка была все же недовольна поспешностью и вынужденностью брака. Мать Мишеля, тихая, незаметная женщина, умерла, а тётка, энергичная и надеющаяся на скорое возвращение имения и вообще старых времён, решает ехать в Петербург. Петербург, поговаривают в народе, скоро должен отойти к Финляндии или вообще стать вольным городом в составе какого-нибудь государства Северной Европы. В дороге тётку грабят, о чем она сообщает Мишелю письмом.

Тем временем Мишель становится отцом. Это его на короткое время занимает, но вскоре он перестаёт интересоваться семьёй и решает уехать к тётке в Петербург. Та встречает его без особого энтузиазма, ибо в нахлебниках не нуждается. Не думая возвратиться к беззаветно влюблённой в него Симочке, пишущей ему письма без всякой надежды на ответ, Синягин устраивается на скромную канцелярскую должность в Петербурге, забрасывает стихи и знакомится с молодой и красивой дамочкой, которую пародийно зовут Изабеллой Ефремовной.

Изабелла Ефремовна создана «для изящной жизни». Она мечтает уехать вместе с Синягиным, перейти с ним персидскую границу и потом бежать в Европу. Она играет на гитаре, поёт романсы, тратит деньги Мишеля, а тот все небрежней исполняет свои служебные обязанности, к которым питает глубокое отвращение. Но он ни к чему толком не способен, существует на нищенское жалованье и подачки тётки. Вскоре его выгоняют с работы, тётка отказывается его содержать, и Изабелла Ефремовна собирается его бросить. Но тут приходит спасение: тётка теряет рассудок, ее увозят в сумасшедший дом, и Синягин начинает проживать ее имущество.

Так продолжается около года, и тётка все глубже погружается в безумие, но вдруг ее привозят домой выздоровевшую. Мишель старается не пустить ее в ее комнату, чтобы она не увидела картины полного разорения, которое он учинил там. Тётка, однако, проникает к себе в комнату и при виде опустошения (ибо Мишель успел прожить с Изабеллой Ефремовной почти все) окончательно подвинулась умом.

Изабелла Ефремовна все равно вскоре бросила Мишеля, поскольку денег у него не осталось, а служить он не умел и не хотел. Так он начал просить милостыню, не чувствуя всей глубины своего падения, ибо «миллионер не сознаёт, что он миллионер, и крыса не сознаёт, что она крыса». Прося милостыню (страх такого конца, как и образ нищего, всегда преследовал Зощенко), Синягин неплохо живёт и даже позволяет себе нормально питаться. Для придания себе «интеллигентного вида» он неизменно носит с собой парусиновый портфель.

А потом он умирает от воспаления лёгких «на руках у своих друзей и благодетелей» — первой жены и ее второго мужа. Могила его убирается живыми цветами. Этой иронической фразой автор заканчивает свою повесть о падении интеллигента.

Родившийся в 1887 году Михаил Синягин не брал участие в империалистической войне из-за ущемления грыжи. Декадентствуя и эстетствуя, в духе символистов пишет стихи. Проживает в имении «Затишье» под Псковом с матерью и теткой. С началом революции у них отбирают имение, но дом все-таки остается.

В 1919году он знакомится с Симочкой М., которая тоже проживает в Пскове. Ее отец умер, а у матери шесть дочерей. Когда Симочка забеременела от Мишеля, ее мать потребовала от него жениться на ее дочери, пригрозив самоубийством. Мишелю пришлось согласиться.

Вскоре мать Мишеля умерла, а тетка, противница его союза с Симочкой, надеясь на скорое возвращение имения, уехала в Петербург, который, по словам народа, скоро должен стать вольным городом государства Северной Европы. Мишель получает письмо с известием, что тетку в дороге ограбили.

Ставши отцом, Мишель недолгое время был занят семьей, но вскоре она его перестала интересовать – он уезжает в Петербург к тетке, для которой был просто нахлебником. На Симочкины письма он не отвечает. Устраивается на скромную канцелярскую должность в Петербурге. Стихи не пишет. Знакомится с красивой дамочкой по имени Изабелла Ефремовна.

Создана для «изящной жизни», Изабелла Ефремовна хочет бежать с Синягиным в Европу. Мишель, питая глубокое отвращение, небрежно исполняет служебные обязанности в тот час, когда Изабелла Ефремовна тратит его деньги. Живучи на мизерное жалование и теткины подачки, Мишель ни к чему не стремится. Он лишается работы и теткиных содержаний. Его спутница хочет от него уйти. Но, утратившую рассудок тетку увозят в сумасшедший дом, а Мишель приступает к ее имуществу.

За год отсутствия тетки Мишель с Изабеллой почти все прожили. Когда она вернулась и увидела полностью разоренную пустую комнату, то двинулась умом окончательно.

Работать Мишель не умел и не стремился. Изабелла Ефремовна ушла все-таки от него, так как он был нищим. Синягин начинает просить милостыню, абсолютно не ощущая своего падения. Занимаясь таким занятием, он нормально живет, хорошо питается. Носит парусиновый портфель, придающий ему интеллигентного вида.

Только к своим сорока двум годам он вдруг осознал весь кошмар своей жизни. Решает вернуться к жене в Псков, после того, как за шесть лет ни разу не вспомнил о ней.

А Симочка, утратив надежду, вышла замуж за пожилого мужчину, начальника треста. Увидев, как голодный и грязный Мишель, открывая родную калитку, пускает слезу, жена тоже начала рыдать, не зная, что делать. А второй муж ее решил принять Мишеля к себе. Его сытно кормили, нашли должность ему в управлении кооперативом. Там он работал последние месяцы жизни.

Умер он от воспаления легких «на руках у своих друзей и благодетелей» — Симочки и ее мужа. Они и убирают его могилу живыми цветами. Так закончилась повесть о падении интеллигента.

Мишель де Монтень и Уильям Шекспир

В этой части урока мы поговорим Мишеле Монтене — враче, мыслителе и писателе эпохи Возрождения, авторе знаменитой книги «Опыты» (1572–1592).

👤 Мишель Монтень (1533—1592) родился в фамильном замке в городе Сен-Мишель-де-Монтень (Дордонь) вблизи Бордо. Дважды был мэром города Бордо (кстати, мэром этого города был в свое время и его отец). Монтень довольно много путешествовал. Недавно на русский язык был переведен дневник его путешествий.

📌 Монтень — родоначальник жанра эссе.

Эссе — это литературный жанр, прозаическое сочинение небольшого объема свободной композиции, подразумевающее впечатления и соображения по конкретному поводу или предмету.

📇 Само слово «эссе» (essais — «опыты», «попытки») в его современном значении обязано своим происхождением Монтеню. Этому жанру было суждено большое будущее. Среди великих эссеистов — Хосе Ортега-И-Гассет, Иосиф Бродский, Сьюзен Сонтаг.

📕 Книга «Опыты» очень прихотлива по своему построению. Никакого четкого плана нет, изложение подчиняется извивам мысли, многочисленные цитаты чередуются и переплетаются с житейскими наблюдениями. Совсем короткие главы чередуются с пространными. Поначалу книга напоминала компиляцию выдержек из античных текстов, но затем обрела свое уникальное лицо, в ней зазвучал неповторимый голос автора.

📗 В «Опытах» Монтень пишет о том, что всякий человек отражает в себе человечество. Он выбрал себя, как одного из представителей рода, и изучил самым тщательным образом все свои душевные движения.

🔖 Его философскую позицию можно обозначить как скептицизм. Скептицизм Монтеня — нечто среднее между скептицизмом жизненным, который есть результат горького житейского опыта и разочарования в людях, и скептицизмом философским, в основе которого лежит глубокое убеждение в недостоверности человеческого познания. Разносторонность, душевное равновесие и здравый смысл спасают его от крайностей того и другого направления.

🗝 Признавая эгоизм главной причиной человеческих действий, Монтень не возмущается этим, а находит вполне естественным и даже необходимым для человеческого счастья. Потому что если человек будет принимать интересы других так же близко к сердцу, как свои собственные, то ему будут недоступны счастье и душевное спокойствие.

👎 Он критикует человеческую гордость, доказывая, что человек не может познать абсолютной истины, что все истины, признаваемые нами абсолютными, не более как относительные.

🎯 Основной чертой морали Монтеня было стремление к счастью. По мнению Монтеня, человек существует не для того, чтобы создавать себе нравственные идеалы и стараться к ним приблизиться, а для того, чтобы быть счастливым. Считая достижение счастья естественной целью человеческой жизни, он ценил нравственный долг и самую добродетель настолько, насколько они не противоречили этой цели; всякое насилие над своей природой во имя отвлеченной идеи долга казалось ему бесплодным.

📖 Книгу Монтеня считают знаком трансформации первоначальных оптимистических и гуманистических ренессансных воззрений. Монтень смотрит на человека не как на титана, а как на сложный, противоречивый и, вместе с тем, очень интересный объект наблюдения — и нисколько не заблуждается на его счет.

Культурологические идеи в трудах М. Монтеня

И его современников

Другим крупнейшим мыслителем европейского Ренессанса, оказавшим существенное влияние на процесс развития культурологической мысли, был видный общественный и политический деятель Франции эпохи Генриха IV Мишель Монтень (1533-1592), которого можно с полным основанием считать последним гуманистом Возрождения и первым моралистом Нового времени.

Появление Монтеня на свет совпало с началом религиозных войн во Франции, которые продолжались более трех десятилетий (о событиях тех лет мы знаем по историческим романам Генриха Манна «Молодые годы короля Генриха IV», Проспера Мериме «Хроника времен Карла IX»). В самостоятельную жизнь он вступил в самый разгар Контрреформации, когда Европа начала содрогаться в пароксизме религиозного фанатизма, когда насилие над духом и телом превзошло все то, что мы знаем по самым мрачным временам средневековья. Дух и буква Триденского собора требовали от католиков признавать истиной любую нелепость, если она высказывалась представителем клира, независимо от того, был ли он князем церкви или странствующим монахом-францисканцем. Даже малейшее сомнение в том, что сказал кюре на проповеди, рассматривалось как страшный грех, за которым следовало обвинение в ереси со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Каждый ощущал на себе ледяной взор недремлющего ока инквизиции, ревностно заботившейся о том, чтобы ни один еретик не остался безнаказанным и чтобы заплечных дел мастера не оставались без работы»¹⁵. Публичные казни, пытки были обыденным явлением. Неизгладимый след в памяти юного Монтеня оставила страшная резня, учиненная в Бордо коннетаблем Монмо-ранси, который был послан усмирить непокорных подданных короля, воспротивившихся повышению налога на соль.

Мрачная, беспросветная действительность подвигала мыслящих людей того времени задаваться вопросами о том, правильным ли путем идет европейская цивилизация, верны ли те базисные предпосылки, из которых исходили гуманисты Треченто. Эти вопросы волновали Монтеня, который уже в юношеском возрасте поставил перед собой задачу поиска ответов на них.

Монтень получил блестящее по тем временам образование. Сначала он обучался наукам и искусствам дома, где его наставником был отец, влюбленный в Древнюю Грецию и Рим (он, подобно многим другим образованным современникам, неоднократно бывал в Италии, боготворил гуманистов и считал классическую латынь единственным языком, способным адекватно выражать как мысль ученого, так и движения души поэта). Пребывая в экзальтированной атмосфере родного дома, где преклонение перед культурой античности было нормой, Монтень в совершенстве овладел латынью и уже в юношеские годы читал в подлинниках произведения римских философов, прозаиков, драматургов, а также греческих поэтов и мыслителей, переведенные на латынь. Французским языком он начал овладевать только в колледже, где почти ничего, кроме трудов античных авторов, не считал нужным изучать. По дошедшим до нас сведениям, после завершения подготовки в коллеже он закончил один из известнейших университетов южной Франции в Тулузе и через несколько лет был назначен королевским советником городского парламента в Бордо. В 80-е годы он дважды избирался мэром этого бывшего оплота гугенотов, но затем отказался от этой почетной должности, сосредоточившись на литературном труде. Отказ от поста был в значительной степени вынужденным, ибо Монтень, не примкнувший ни к партии Колиньи, ни к партии Гиза и считавший себя сторонником «политиков» (так тогда называли тех, кто хорошо понимал всю пагубность религиозных войн, которые в конечном счете вели к укреплению власти крупных феодалов), постоянно оказывался между враждующими партиями, которые делали все возможное, чтобы склонить его на свою сторону. Не желая насиловать свою совесть, Монтень отходит от активной политической деятельности, сочтя для себя более приемлемой позицию человека, способного к критическому осмыслению происходящего. В последние годы он поддерживал в борьбе за власть Генриха Наваррского (в будущем короля Франции Генриха IV), рассматривая его как единственного крупного политика той эпохи, который, по его мнению, был способен покончить с феодальной раздробленностью страны и религиозными войнами. В воспоминаниях современников и памяти потомков Монтень остался великим ученым, прогрессивным политическим деятелем, подлинным патриотом своей родины, бескорыстным человеком, который никогда не изменял своим убеждениям ни при каких обстоятельствах, как бы сложны и трагичны они ни были.

Монтень оставил множество трудов, но самым интересным для культуролога является его книга «Опыты». Эта книга не вписывается ни в один из существующих литературных жанров. Ее нельзя назвать научным трактатом, не напоминает она и литературно обработанную биографию. Это явно не роман и не собрание нравоучительных сентенций. По воспоминаниям современников, Монтень вначале не предполагал ее публиковать, предназначая свои размышления для узкого круга друзей и единомышленников. Однако замысленное как сочинение интимное, «Опыты» вскоре стали литературным произведением национального масштаба, оказавшим огромное влияние на формирование философской, этической, политической мысли не только Франции, но и других европейских стран.

Вклад Мишеля Монтеня в теорию культуры прежде всего состоит в том, что он, развивая идеи, содержащиеся в работах Тацита, дает развернутую и жесткую критику европейской цивилизации.

То, о чем Тацит сообщает читателю намеками, со множеством оговорок, Монтень говорит в полный голос, не скрывая своего отрицательного отношения к тому, что он видел, чему он был невольным свидетелем. Европейская цивилизация, с его точки зрения, отнюдь не высший тип цивилизационной системы. Она явно заблудилась на дорогах истории, и ее достижения в области науки и техники, музыки и литературы не идут ни в какое сравнение с естественной простотой нравов, разумной организацией жизни, достижениями в изобразительном искусстве и архитектуре других цивилизаций, прежде всего цивилизаций Нового света. Монтень открыто противопоставляет образ жизни, политическое устройство, систему общественных отношений, сложившихся у майя, ацтеков, образу жизни, устройству государства, обычаям, существующим на его родине. Высочайшую заслугу народов Нового Света он видит в том, что они смогли создать культуру, базирующуюся на использовании естественных законов, позволяющую человеку жить в гармонии с природой. Особенно он подчеркивает высокую моральность членов этих обществ, называемых европейцами варварскими за то, что они не носят костюмов европейского покроя и поклоняются другим богам. Он пишет, что в лексиконе коренных жителей Нового Света нет даже слов, обозначающих ложь, предательство, притворство, скупость, зависть и злословие. Монтень отмечает, что «их способ ведения войны честен и благороден и даже извинителен и красив настолько, насколько может быть извинителен и красив этот недуг человечества: основанием для их войн является исключительно влечение к доблести»¹⁶.

По представлениям Монтеня, культура народов Нового Света многократно превосходит культуру любой страны Европы.

Потрясающее великолепие городов Куско и Мехико, — пишет он, — и среди прочих диковинок сад их короля, где все деревья, плоды и все травы, расположенные так же, как обычно они произрастают в саду… были поразительно искусно выполнены из золота… красота их изделий из камня, перьев и хлопка, а также произведения их живописи наглядно показывают, что они нисколько не ниже нас и в ремеслах¹⁷

Рисуя столь яркими красками культуру коренных народов Нового Света, Монтень, по сути, наносит мощный удар по идее европоцентризма, которая до него никем не оспаривалась, в том числе и наиболее крупными представителями философской мысли Кватроченто и Чиквинченто.

Но вклад Мишеля Монтеня в культурологическую науку не исчерпывается только этим. Не будет большим преувеличением сказать, что Монтень поколебал основы антропоцентризма, который безоговорочно доминировал в сознании его предшественников-мыслителей Ренессанса. От него идет линия критики мнимого всемогущества человека, противопоставляющего себя природе и рассматривающего окружающий мир как безграничное поле приложения своих креативных потенций. Апологетика естественного человека, живущего в гармонии с природой, создающего мир культуры в соответствии не только с человеческими, но и природными законами, начинается именно Монтенем, который углубил и развил идеи, содержащиеся в работах Демокрита, с которыми он был знаком еще в юношеские годы.

Монтень первым из гуманистов начинает говорить о несовершенстве человеческого разума, видя доказательство этого тезиса в несовершенстве того мира, который создан волей и руками людей.

Не смешно ли, — писал Монтень, — что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя владыкой и властелином Вселенной, малейшей частицы которой оно не в состоянии познать, а не то чтобы повелевать ею¹⁸.

По сути, Монтень своими произведениями начинает критику европейского рационализма, одной из базовых структур «фаустовской цивилизации».

Говоря о понимании культуры Монтенем, следует заметить, что оно во многом совпадает с той трактовкой культуры, которая существовала у античных авторов. Человек, согласно воззрениям автора «Опытов», достигает культурного состояния только тогда, когда он все свои помыслы направляет на совершенствование духа, ума, воли, эстетического вкуса и своего тела. Плод «окультуривания» индивида — его духовное и физическое здоровье. Величие культуры усматривается Монтенем в простоте общественных отношений, в первобытной чистоте нравов, непосредственности здравых мыслей и эстетического отношения к действительности. Культура людей, с точки зрения Монтеня, тем выше, чем более они доверяют природе и следуют ее указаниям. Не учить природу, а учиться у нее — вот путь к подлинной культуре.

Справедливости ради необходимо сказать, что у автора «Опытов» есть и другая трактовка культуры. Монтень неоднократно пишет о том, что культура — это высшее завоевание человеческого гения. Таким высшим завоеванием Монтень считал античную культуру, в особенности культуру Древней Греции и Древнего Рима периода расцвета (юный Рим и Рим эпохи упадка ему не нравятся), которую не смогли превзойти ни культура Средневековья, ни даже Ренессанса.

Античную культуру Монтень ценит прежде всего за то, что ее целевой установкой было воспитание гражданина с развитым самосознанием и высокой нравственностью, способного к возвышенным поступкам, обладающего представлениями о чести, достоинстве. Сопоставляя нравы современного ему общества с теми, что были в древности, он приходит к выводу, что в моральном отношении его современники стоят на более низкой ступени, чем свободнорожденные жители Афин времен Перикла или Рима времен братьев Грак-хов. В ту историческую эпоху, пишет он, не представляло труда встретить человека, умеренного в жажде мести, снисходительного к тем, кто его оскорбил, свято соблюдающего данное слово, не двуличного, не приспосабливающего своих убеждений к воле других людей, не сгибающегося под тяжестью жизненных обстоятельств. Сегодня же подобные люди встречаются исключительно редко, и можно прожить целую жизнь и не встретить такого человека. Ни Средневековье, ни Ренессанс, по мнению Монтеня, не дали таких образцов самопожертвования, бескорыстия, мужества, верности в любви и дружбе, о которых повествуют античные авторы. Он в полном смысле слова слагает гимн Сократу, которого считает одним из величайших людей, отстаивавших право на свободу мысли до конца. Превозносит он и Ликурга, называя его самым мудрым из законодателей всех времен и народов. К числу выдающихся мужчин Монтень относит также Гомера, Александра Македонского и Епаминонда, чье первенство среди свободнорожденных граждан греки признавали безоговорочно. Из женщин к числу выдающихся он причисляет Ар-рию, жену консула Цецинны, и Помпею Павлину, жену Сенеки.

Античная культура, с точки зрения Монтеня, превосходит культуру всех других обществ не только потому, что в ее лоне сформировалось множество героев и мудрецов, ставших образцами для подражания, но и потому, что она обеспечивала свободу мысли.

Согласно представлениям автора «Опытов», наличие многочисленных философских школ, публичные дискуссии на форумах, состязания ораторов способствовали резкому повышению интеллектуального уровня людей античности, которые обо всем могли судить здраво, опираясь на знания и собственный опыт, руководствуясь не эмоциями, а разумом. Сегодня же эта способность разумного суждения европейским человеком утрачена, ибо, как пишет Монтень, «мы получаем науку от гражданских властей», и овладение знанием происходит по их предписаниям в школах, которые на одно лицо и где учат одному и тому же.

В качестве доказательства тезиса об античной культуре как высшем образце, Монтень апеллирует также к античному искусству и литературе. С его точки зрения, античными ваятелями, живописцами, прозаиками, поэтами, драматургами созданы столь совершенные произведения, что их не смогли превзойти творения художников, скульпторов и поэтов более поздних времен. Монтень посвящает много страниц подробному разбору работ античных авторов, аргументирование доказывая, что они с полным основанием могут рассматриваться в качестве эталонов. Таким образом, культура Древней Греции и Древнего Рима под пером Монтеня превращается в идеал культуры или, говоря современным языком, в идеальный культурный тип, с которым необходимо соотносить культуры других стран и народов, иных исторических эпох.

Монтень высказывает и ряд других конструктивных идей, которые не могут быть проигнорированы теоретиками культуры. В частности, он неоднократно подчеркивает тесную связь культуры и морали. С его точки зрения, общество, в котором отсутствует человеколюбие, где нет представления о стыде и долге, не может называться культурным.

Жестокость, бесчеловечное отношение вызывают у него подлинное возмущение. Он с гневом говорит о нравах своей эпохи, где насилие над личностью, пытки и убийства были нормой. Корни этой жестокости, считал Монтень, кроются в биологической природе человека, и только культура способна подавлять этот «инстинкт бесчеловечности», который при определенных обстоятельствах превращает человека в кровожадного зверя, наслаждающегося мучениями себе подобных. Нравственность, как и культуру, Монтень понимает не как нечто изначально данное и неизменное по своей природе. Точно так же, как человек становится культурным в процессе воспитания, так и моральным существом он делается в результате большой духовной работы над собой. Нравственность, по Монтеню, есть итог самовоспитания, результат кропотливой работы по проращиванию того семени, которое заложено в нас природой.

Интерес вызывает и идея Монтеня о книге как продукте культуры и высшей культурной ценности. Роль книг в жизни человеческого общества, с точки зрения Монтеня, трудно переоценить. В них концентрируется опыт человечества. Они являются орудиями передачи знаний. Если бы книги исчезли, то темпы развития человечества замедлились бы на несколько порядков. Вполне возможно, что это стало бы началом конца человеческой цивилизации. Монтень много и подробно говорит о той роли, которую книги сыграли в его жизни.

Он отмечает, что книги сопровождали его не только на отдыхе, но в военных походах, длительных путешествиях. Монтень подчеркивает, Что наслаждение, испытываемое им от чтения умной книги, не может сравниться ни с чем, в том числе и с чувственными наслаждениями, которые дают тонкие вина, изысканные блюда или обладание любимым человеком. Запрещение, а тем более уничтожение книг, считает Монтень, должно быть приравнено к преступлению, а тех, кто выносит подобные вердикты, следует считать преступниками, подлежащими осуждению.

Заслуживает внимания и идея Монтеня о двух видах продуктов, создаваемых человеком в процессе его культурно-творческой деятельности. Согласно представлениям автора «Опытов» только то, что возникает в результате деятельности человека в соответствии с установлениями природы, может быть отнесено к разряду вещей прекрасных и благородных. Возникающее вопреки установлениям природы, порождаемое деятельностью неестественной не может рассматриваться как культурная ценность. В этом тезисе Монтеня содержится зародыш идеи о различии культуры и цивилизации — центральной идеи для культурологической мысли XIX столетия.

Говоря о монтеневском понимании культуры, следует обратиться к вопросу о соотношении культуры и религии.

Монтень, как подлинный представитель ренессансной эпохи с ее свободомыслием и скептическим отношением к вере, совершенно однозначно провозглашает противоположность культуры и религии.

С его точки зрения, христианская этика обрекает человека на безрадостное существование, на подавление естественных стремлений и желаний. Осуждение церковью чувственной любви он считал не только ошибочным, но и преступным, ибо видел в этом попытку насильственного изменения человеческой природы. Монтень резко критиковал практику покаяния, считая, что оно в такой же мере преступно, как и тот грех, в котором каются. По его мнению, твердая уверенность кающегося в том, что грехи ему будут отпущены, подавляет в человеке голос его совести и снимает с него моральную ответственность за совершенные неблаговидные поступки.

Наконец, нельзя не сказать еще об одной идее Монтеня, не утратившей своего значения и для сегодняшнего дня, — о связи уровня культурного развития общества с уровнем развитости коммюнитарных начал.

Согласно Монтеню естественным условием существования человеческого общества является равенство имущества. Там, где это условие не соблюдается, отношения между людьми приобретают извращенный вид. Имущественное неравенство, как считал Монтень, — главная причина всех социальных катаклизмов, потрясающих общество время от времени, исток всех пороков — от скупости до аморализма. Но если имущественное неравенство противоестественно, то, следовательно, оно не может быть элементом подлинно человеческой культуры.

В качестве подтверждения своего тезиса Монтень апеллирует к достижениям цивилизации майя, ацтеков, инков, которые, как он считал, смогли создать разумно устроенное общество, подняться к вершинам искусства и морали потому, что у них отсутствовала частная собственность.

Перечисленную выше совокупность идей, содержащихся в трудах Мишеля Монтеня, трудно рассматривать как целостную концепцию культуры. Впрочем, это и не удивительно. Монтень никогда не ставил перед собой такой задачи, и этим прежде всего объясняется тот факт, что перед нашими глазами, когда мы берем его работы, предстает россыпь блестящих мыслей, которые весьма трудно объединить в систему. Тем не менее Мишель Монтень вошел в историю европейской мысли как один из самых глубоких философов рубежа позднего Возрождения и Нового времени, чьи труды оказали глубокое воздействие на критически мыслящие умы последующих столетий. Его вклад в становление культурологической теории так же несомненен, как и вклад его великого предшественника Петрарки.

К числу других мыслителей эпохи Ренессанса, внесших свою лепту в закладку фундамента здания культурологической науки, относятся Паоло Верджерио (1370-1444), Пико делла Мирандола (1463- 1494), Николло Макиавелли (1469-1527), Томас Мор (1478-1535).

Паоло Верджерио, по сути, дал новое понимание пайдейи как результата «окулътуривания» человека. В своем знаменитом трактате «О благородных нравах и свободных науках», посвященном сыну правителя Падуи Умбертино Каррара, он подробно описал идеал всесторонне и гармонически развитой личности и изложил основополагающие принципы гуманистической педагогики.

Здесь же содержится идея о книгах как главном инструменте сохранения родовой человеческой памяти, превышающем по своей эффективности все другие способы передачи опыта и достижений от одного поколения к другому¹⁹. В этом же труде дается обоснование особого места философии в культуре.

Рассуждая о том, какие искусства являются свободными, он пишет: «Философия же потому свободна, что ее изучение делает людей свободными»²⁰. Без овладения философским знанием, считает Верджерио, не может идти и речи о том, чтобы человека назвать культурным.

В работах Пико делла Мирандолы. имплицитно содержится мысль о лом, что культура, будучи творением человека, занимающего срединное место между ангелами и животными, есть некий «третий мир», лежащий между небом и землей.

Эту идею впоследствии разовьют неокантианцы, которые обосновывают, что мир культуры (мир ценностей) есть мир трансцендентального.

Никколо Макиавелли теоретическая культурология обязана мыслью о религии как неотъемлемой части культуры.

Эта идея высказана в его знаменитом трактате «Государь», оказавшем существенное влияние на процесс развития европейской общественной мысли.

Томас Мор, развивая идеи Петрарки, дал развернутую аргументацию в поддержку тезиса о культурном единстве европейских стран.

Примечательно, что, подобно отцу гуманизма, он обосновывал необходимость прекращения конфронтации между Англией и Францией, опираясь на эту — чисто культурологическую — посылку. У него мы находит и мысль, которую впоследствии будут неоднократно воспроизводить многие (от Гоббса до Данилевского) о наличии государства как необходимой предпосылки культуры.

* * *

Эпоха Возрождения была особым периодом в развитии Европы. Ричард Тарнас, автор книги «История западного мышления», пишет:

Если сравнить человека Ренессанса с его средневековым предшественником, то представляется, будто он внезапно, словно прыгнув через несколько ступенек, поднялся практически до статуса сверхчеловека. Человек отныне стал смело проникать в тайны природы как с помощью науки, так и своим искусством, делая это с непревзойденным математическим изяществом, эмпирической точностью и поистине божественной силой эстетического воздействия. Он неизмеримо расширил пределы известного дотоле мира, открыл новые материки и обогнул весь земной шар. Он осмелился бросить вызов традиционным авторитетам и утверждать такую истину, которая основывалась на его собственном суждении. Он был способен оценивать сокровища классической культуры и вместе с тем волен был в том, чтобы вырваться за старые границы, устремиться к новым горизонтам. Полифоническая музыка, трагедия и комедия, поэзия, живопись, архитектура и скульптура — все это поднялось на новый уровень сложности и красоты. Повсюду о себе заявлял индивидуальный гений и независимость… С наступлением эпохи Ренессанса человеческая жизнь в этом мире вновь обрела присущую ей непосредственную, самостоятельную ценность, некую волнующую экзистенциальную значимость, уравновесившую, и даже совсем, вытеснившую прежнюю средневековую точку зрения… Подобного яркого расцвета человеческого сознания и культуры история не знала со времен «греческого чуда» в античности… Поистине, человек Запада пережил второе рождение²¹.

Подобная оценка Ренессанса сегодня разделяется большинством авторов, которые не сомневаются в том, что именно этот период следует рассматривать как «золотой век» европейской культуры, как апогей в ее развитии. Однако существует и другая, более взвешенная, точка зрения на ту роль, которую сыграл Ренессанс в судьбах европейской культуры. Если судить по публикациям, то ее впервые высказал Н.А. Бердяев в своей книге «Смысл истории», где он, выясняя причины кризиса, переживаемого европейской культурой, показал, что его корни следует искать именно в идейных установках идеологов Возрождения, прежде всего в гуманизме. Бердяев обращает внимание на то, что ренессансный гуманизм есть гуманизм особого типа, не похожий на гуманизм предыдущих исторических эпох. Он пишет:

Гуманизм, говорят, раскрыл человеческую индивидуальность, дал ей полный ход, освободил от той подавленности, которая была в средневековой жизни, направил ее по свободным путям самоутверждения и творчества. Но в гуманизме есть начало и прямо противоположное. В гуманизме есть основания не только для вознесения человека, не только для раскрытия творческих сил, но и для принижения, для иссякания творчества, для ослабления человека, потому что гуманизм, обратив в эпоху Ренессанса человека к природе, перенес центр тяжести человеческой личности изнутри на периферию; он оторвал природного человека от духовного, он дал свободу творческого развития природному человеку, удалившись от внутреннего смысла жизни, оторвавшись от божественного центра жизни, от глубочайших основ самой природы человека²²,

Вывод Бердяева таков: самоутверждение человека, начавшееся в эпоху Ренессанса, есть не только благо, но и зло. Оно ведет, как показывает практика, к самоистреблению человека, посему рассматривать Возрождение исключительно в позитивном плане является ошибкой. С этой оценкой выдающегося русского мыслителя можно согласиться.

Контрольные вопросы

1. Каковы экономические, социально-политические и мировоззренческие предпосылки возникновения европейского Ренессанса?

2. В чем суть дискуссии, ведущейся сегодня представителями исторической науки, изучающими феномен европейского Возрождения?

3. Какие характерные черты свойственны Возрождению как культурно-исторической эпохе?

4. Какая из трех нижеприведенных точек зрения на природу Ренессанса разделяется большинством отечественных и зарубежных ученых? Ренессанс это: а) определенный исторический период, ограниченный строгими временными рамками; б) культурный процесс, итогом которого стало ниспровержение средневекового миросозерцания и возникновение новой системы ценностей; в) идейное течение, ставящее свое целью освобождение человека от классового и религиозного гнета.

5. Можно ли Ренессанс рассматривать как «золотой век» европейской культуры?

6. Совпадают ли оценки Возрождения, содержащиеся в работах Буркхардта, Дживелегова, Баткина, Бердяева?

7. Какой смысл вкладывается в понятие «возрожденческий гуманизм»?

8. Какие проблемы философского познания мыслители Ренессанса рассматривали в качестве главных?

9. Как понималась культура мыслителями Ренессанса?

10. Как философы Возрождения представляли себе идеал культурного человека?

11. Что дает основание считать Ф. Петрарку одним из европейских мыслителей, внесших весомый вклад в развитие науки о культуре?

12. Каков вклад М. Монтеня в развитие культурологической теории?

13. Кто из мыслителей Возрождения дал обоснование культурного единства европейских стран? Какие аргументы приводились им для доказательства правомочности своей точки зрения?

14. Можно ли утверждать, что в эпоху Возрождения были заложены базовые элементы того типа культуры, который мы зовем культурой «фаустовской» цивилизации?

Литература

Первоисточники

Петрарка Ф. Моя тайна. — М., 1939.

Данте Алигъери. Божественная комедия. — М., 1972.

Бокаччо Дж. Декамерон. — М., 1968.

Макиавелли Н. История Флоренции // Макиавелли Н. Государь. — М., 1998.

Мор Т. Утопия. — М., 1978.

Монтень М. Опыты. — М., 1988.

Итальянский гуманизм эпохи Возрождения (сборник текстов). В 2 т. — Саратов, 1988.

Научные работы

Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. — М., 1996.

Боткин Л.М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. — М., 1995.

Боткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. — М., 1989.

Дживелегов А.К. Творцы итальянского Возрождения В 2 т — М 1998.

Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения. — М., 1980.

Рутенбург В.И. Титаны Возрождения. — М., 1991.

Шестаков В. Проблемы гармоничной личности в эстетике Возрождения //Гармонический человек. — М., 1965.

Хлодовский Р.И. Франческо Петрарка. — М., 1974.

Богуславский В.М. Монтень и философия культуры //История философии и вопросы культуры. — М., 1975.

Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч — 2-е изд. — Т. 20.

Тарнас Р. История западного мышления. — М., 1998. Мотрошилова Н.В. Рождение и развитие философских идей. — М., 1991.

Примечания

1. Эта идея подробно обоснована А.К. Дживелеговым в его трудах, посвященных данной исторической эпохе.

2. Более подробно об этом см.: Дживелегов А.К. Творцы итальянского Возрождения. — М., 1998. — С.7-19.

3. Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф Соч — 2-е изд. — Т.20. — С.346.

4. Цит. по: Рутенбург В.И. Италия и Европа накануне Нового времени. — Л., 1974. — С.209.

5. Энгельс Ф. Диалектика природы. — С.347.

6. Необходимо сказать, что представление о человеке как самом совершенном существе, как «величайшем орудии природы» менялось на протяжении периода Возрождения. На закате Чик-винченто восхваление человека сменилось более трезвым отношением к нему, например, Леонардо да Винчи, будучи достойным наследником итальянских гуманистов XIV — начала XV веков, тем не менее задается вопросом: «Но что ты теперь скажешь, человек, о своей породе? Такой ли ты мудрый, каким себя считаешь, и разве это (жестокость, ничтожество человеческих помыслов и поступков. — А. Ш.) такие вещи, которые должны быть совершаемы человеком?»).

7. Цит по: Буркхарт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. — М., 1996. — С.306.

8. Сергеев К.А., Светлов Р.В. Предыстория философии культуры //Философия культуры: становление и развитие. — СПб., 1998. — С.28.

9. Цит по: Шестаков В. Проблемы гармоничной личности в эстетике Возрождения// Гармонический человек. — М., 1965. — С.66.

10. Цит. по: Хлодовский Р.И. Франческо Петрарка.. — М., 1974. — С.19.

11. Дживелегов А.К. Творцы итальянского Возрождения. — С.49.

12. Хлодовский Р.И. Франческо Петрарка. — С.89.

13. Там же. С.78.

14. Дживелегов А.К. Творцы итальянского Возрождения. — С.51.

15. Богуславский В.М. Монтень и философия культуры //История философии и вопросы культуры. — М., 1975. — С.192.

16. Монтень Мишель. Опыты. — М., 1988. — С.14-15.

17. Там же. С. 16.

18. Там же. С.33.

19. «В самом деле, — пишет Верджерио, — то, что передается памятью людей из рук в руки, постепенно исчезает, едва превышая век одного человека. То же, что хорошо вверено книгам, остается навечно, и это могут превзойти, пожалуй, только живопись, мраморное ваяние или литье.» (См.: Верджерио П. О благородных нравах и свободных науках //Итальянский гуманизм эпохи Возрождения:

Сборник текстов. — Саратов. — 1988. — С.88.)

20. Верджерио П. О благородных нравах и свободных науках //Итальянский гуманизм эпохи Возрождения: Сборник текстов. — С.90.

21. Тарное Р. История западного мышления. — М., 1995. — С.187-188.

22. Бердяев Н.А. Смысл истории. — М., 1990. — С. 107-108.

Глава 4

Какая идея произведения Мишель Монтень «опыты»

Монтень задумал написать «Опыты» как своего рода автохарактеристику, предназначая их для ограниченного круга читателей, способных заинтересоваться результатами его самонаблюдения и самоанализа.
«Опыты» не ученый трактат, в них нет ни стройного плана, ни строгой последовательности, это свободные размышления о мире, о жизни, о человеке и, прежде всего, о себе самом. Даже связь между названием глав и их содержанием, внутренняя последовательность примеров, эпизодов, рассуждений не всегда очевидна. Это не значит, что в «Опытах» нет глубочайшего внутреннего единства, но оно определяется не внешними признаками, а единством мысли.
Хотя в сочинении Монтеня идет речь о природе и боге, о мире и человеке, об этике и политике, но предмет ее один — это человек, и не человек вообще, а данный человек, личность автора книги. «Другие творят человека, я же только рассказываю о нем», — заявляет автор. В «Опытах» речь идет о человеке частном, обыкновенном. «Я выставляю на обозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска».
Три книги «Опытов» воссоздают картину многолетнего, непрестанного самоанализа, пристального внимания к самому себе, ко всей многогранной жизни человеческой личности во всех ее проявлениях; в книге Монтеня находят свое — и притом изначально оправданное — место размышления о самых детальных проявлениях сложной физической и духовной, прежде всего нравственной, природы человека, взятого притом не в отрыве от мира, а в неразрывном единстве с ним. «Прослеживать извилистые тропы нашего духа, проникать в темные глубины его, подмечать в нем те или иные из бесконечных его малейших движений — дело весьма нелегкое, гораздо более трудное, чем может показаться с первого взгляда… Вот уже несколько лет, как все мои помыслы устремлены на меня самого, как я изучаю и проверяю только самого себя, а если я и изучаю что-нибудь другое, то лишь для того, чтобы неожиданно в какой-то момент приложить это к себе или, вернее, вложить это в себя.

М.Монтень-взгляд сквозь века | Опубликовать статью ВАК, elibrary (НЭБ)

Самаркина Д.А.

Студент, Казанский национально-исследовательский технологический университет, инженерный химико-технологический факультет(институт).

М.Монтень-взгляд сквозь века

Аннотация

В данной статье рассмотрено как повлияла работа М.Монтеня «Опыты» на культурное наследие человечества, и как она соотносится с современным миром, т.е. имеются ли сходства во взглядах современного человека, и человека жившего 5 веков назад.

Ключевые слова: культура, размышление, человек

Key words: culture, thinking, people

Мишель Монтень – был натурой незаурядной, человеком тонким и образованным, он родился в дворянской семье и получил блестящее образование. Над главным сочинением своей жизни он работал с 1570 по 1588гг, в промежутке между этим в 1581 году он был мэром города Бордо. Его книги “Опыты” являются лучшими философскими книгами о человеке. И они позволили пересмотреть культурное наследие человечества.

Понимание культуры Монтенем, во многом совпадала с той трактовкой, которую давали ей античные авторы. Т.е. он считал, что человек достигает культурного состояния тогда, когда он все свои помыслы направляет на совершенствование духа, ума, воли, эстетического вкуса и своего тела. И именно эта идея Монтеня проходит красной нитью сквозь главы его сочинения.

Для того чтобы лучше разобраться в этом, я рассмотрела несколько из его “опытов” взятых из разных томов. Наиболее интересными мне показались «опыты» – «о страхе», «о совести», «об опыте» и «дела-до завтра». Почему я взяла именно их? Потому что и в наше время, данные вопросы не теряют своей актуальности.

Страх! Что это? Монтень говорил: ” Мне не известно посредством, каких пружин на нас воздействует страх, но как бы то ни было, это-страсть воистину поразительная и нет другой, которая выбивала бы наш рассудок из положенной ему колеи в большей мере чем эта.” Я с ним полностью согласна, и неужели с этим сможет кто-то не согласиться!? Ведь страх способен затмить разум, способность здраво мыслить и рассуждать, человек даже способен лишить себя жизни. И страх постоянно с ними, просто мы свыклись с ним. Но стоит отметить, что страх у каждого свой, а точнее его понимание у каждого своё.

Совесть – на мой взгляд, это понятие очень сложное, особенно в наши дни. Монтень писал: ” Совесть заставляет нас изменять себе, предавать себя и самому же себе вредить. Даже когда нет свидетеля, она выдает нас против нашей воли.” Я полностью согласна с высказыванием, оно актуально в наше время. Но в связи с тем, что в современном обществе зачастую моральные принципы не устойчивые, становиться все больше людей поступающих не по совести. И совершив плохой поступок человека уже “не мучает совесть “, как писал об этом Монтень. То есть понятие «совесть» постепенно искореняется, а это проблема уже не только общества, но и для отдельного человека.

Дела – до завтра. Все мы сталкивались с такой ситуацией, когда по каким-то причинам, нам приходится отложить дела на определенный, а может даже и не на определенный срок. Монтень рассматривал ситуацию, когда дела приходится отложить, из-за компании в которой ты находишься: «Разумный человек может, на мой взгляд, в интересах других – ради, например, того, чтобы не нарушить нескромным образом компанию, или ради того, чтобы не расстроить какое-нибудь важное дело, – отложить на время ознакомление с собственными делами; непростительно делать это ради самого себя или какого-нибудь своего удовольствия, в особенности, если это человек, занимающий высокий пост, и когда отсрочка делается для того, чтобы не нарушить обед или сон». Взгляд Монтеня на данную ситуацию можно считать идеальным, однако проблема отложенных дел довольно остра, поскольку большинство людей откладывают все до последнего момента, чаще всего люди начинают заниматься другими делами, не закончив предыдущие или же, их одолевает лень. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить себя, и оглянуться вокруг.

Опыт! Монтень считал, что в жизни каждого человека нет более естественного стремления, чем овладеть знаниями, но если в силу мыслительных или других особенностей человек не может овладеть ими в готовом виде, он начинает их получать из собственного опыта. “Познай самого себя” вот главный совет, который Монтень дает людям, т. е. лучше хорошо понимать себя, чем владеть ненужными знаниями. И действительно наша собственная жизнь полна поучительных примеров, и мы можем использовать их как для познания самого себя, так и для лучшего понимания других людей, в разных жизненных ситуациях.

Также он считал, что для здоровья полезен телесный опыт, к 20 годам человек должен знать, что полезно для его тела, а что нет. И если прислушиваться к своему организму, то вполне можно обойтись и без врачей. А заболевший не должен безрассудно сопротивляться болезни, ни безвольно поддаваться ей она будет идти своим чередом, ведь каждая болезнь имеет свой срок. Нужно просто принять болезнь и не бояться страданий. Я считаю, что в настоящее время, уровень развития медицины позволяет нам сопротивляться болезни, а страдания от нее свести к минимуму.

В завершении, я бы хотела отметить, что Мишель Монтень был уникальным человеком. Он писал о “вечных” проблемах, многие из которых популярны и сегодня. Трудно даже найти ту часть человеческой жизни, которую он не затронул. Но его «опыты» это не сборник научных трактатов или же его биография, это сборник свободных сочинений и размышлений. В своих книгах он познавал самого себя, с целью познать окружающих. И он открыл совершенно новый взгляд на человека, как на существо подвижное, о котором нельзя составить единое и устойчивое представление, показал человеческое непостоянство, склонность к колебаниям, зависимость решений от обстоятельств.

Литература

1 M. – 77 Мишель Монтень. Опыты. Избранные произведения в 3-х томах. Tом I. Пер. с фр. – М.: Голос, 1992. – 384 c. ISBN 5-7055-0851-2

OCR Кудрявцев Г.Г.

2 M. – 77 Мишель Монтень. Опыты. Избранные произведения в 3-х томах. Tом 2. Пер. с фр. – М.: Голос, 1992. – 560 c. ISBN 5-7055-0835-2

OCR Кудрявцев Г.Г.

3 M. – 77 Мишель Монтень. Опыты. Избранные произведения в 3-х томах. Tом 3. Пер. с фр. – М.: Голос, 1992. – 416 c. ISBN 5-7055-0853-0

OCR Кудрявцев Г.Г.

Мишель де Монтень (Стэнфордская энциклопедия философии)

Монтень (1533–1592) происходил из богатой буржуазной семьи, которая приобрела дворянство после того, как его отец сражался в Италии в армии короля Франциска Я Франции; он вернулся с твердым намерением принести изысканный Итальянская культура во Францию. Он украсил свой замок Перигор в стиль древнеримской виллы. Он также решил, что его сын не стал бы учить латынь в школе. Вместо этого он устроил немца наставника и домочадцев говорить с ним исключительно на латыни в дом.Так юный Монтень вырос, говоря на латыни и читая Вергилий, Овидий и Гораций в одиночестве. В возрасте шести лет его отправили в доской в Коллеж де Гайен в Бордо, которую он позже его хвалили как лучший гуманистический колледж во Франции, хотя он и находил недостатки с гуманистическими колледжами в целом. Где позже Монтень изучал право, или, действительно, неясно, изучал ли он когда-либо право. Единственный мы знаем наверняка, что его отец купил ему офис в суде Периге. Затем он встретил Этьена де Ла. Боэти, с которой он подружился, и чья смерть несколько лет спустя, в 1563 году, оставил его глубоко обезумевшим.Устали от активного жизнь, он удалился в возрасте всего 37 лет в замок своего отца. в в том же 1571 году он был назначен джентльменом короля Карла IX. Обыкновенная палата, а вскоре и палата Анри де Наварра Камера. Он был награжден орденом Сен-Мишель. различие тем более исключительное, поскольку происхождение Монтеня происходило от недавнее дворянство. На титульном листе первого издания (1580 г.) Очерки , мы читаем: «Essais de Messire Michel Seigneur de Монтень, кавалер де л’ордр дю Руа и Gentilhomme ordinaire de sa chambre.«Изначально стремился показать свои титулы и, таким образом, его социальное положение, Монтень удалил почетные знаки в второе издание (1582 г.).

Воспроизведение выбора Петрарки в De vita solitaria , Монтень решил посвятить себя музам. В его библиотеке что было довольно большим для того времени, он вырезал формулы мудрости на деревянные балки. Они были привлечены, среди прочего, Экклезиаст , Секст Эмпирик, Лукреций и другие классические авторы, которых он усиленно читал.Чтобы избежать припадков меланхолично, он начал записывать свои мысли на бумаге. В 1580 году он совершил путешествие в Италию, главной целью которого было вылечить боль от камней в почках на термальных курортах. Путешествие связано частично секретарем, частично самим Монтенем в рукописи который был обнаружен только в XVIII ^-м гг., получив название Журнал путешествия в Италию , и скоро забудется после. Принимая ванну недалеко от Пизы, Монтень узнал о его избрание мэром Бордо.Сначала он испытывал искушение отказаться скромности, но в конце концов согласился (он даже получил письмо от Король уговаривал его занять этот пост) и позже был переизбран. В его во второй срок подвергся критике за то, что покинул город во время великой чумы в попытке защитить себя и свою семья. Его время у власти было омрачено религиозными войнами между Католики и протестанты. Несколько членов его семьи обратились в Протестантизм, но сам Монтень оставался католиком.

Монтень написал три книги из Очерков . («Сочинение» было оригинальным названием для такого рода работ; это стало оценено жанра вскоре после этого.) Признаны три основных издания: 1580 г. (при этом были написаны только первые две книги), 1588 и 1595 гг. последнее издание, которым не мог руководить сам Монтень, было отредактировал из рукописи его приемная дочь Мари де Гурне. До конца XIX ^-го века копирование текста для всех новых изданий было 1595 г .; Фортунат Стровски и вскоре после него Пьер Вилли отклонил его в пользу «Бордо». копия », текст издания 1588 г., дополненный рукописью. дополнения.^[1] Монтень постоянно обогащал свой текст; он предпочел добавить ради разнообразия, а не верный. ^[2] Единство работы и порядок каждая глава остается проблематичной. Мы не можем обнаружить очевидные ссылки из одной главы в другую: в первой книге, Монтень перескакивает с «Праздности» (I, 8) на «Лжецы» (I, 9), затем из «Быстро или медленно. речь »(I, 10) до« Прогнозов »(I, 11). В случайный аспект произведения, признанный самим автором, имеет с тех пор было проблемой для комментаторов.Часть блеска из Очерков заключается именно в этой способности выявить различные формы объяснительной связности, в то же время игнорируя их. Работа настолько насыщенная и гибкая, что позволяет практически любое академическое направление. Тем не менее, он также настолько устойчив к интерпретации что он раскрывает пределы каждой интерпретации.

Критические исследования Essays до недавнего времени преимущественно литературного характера. Однако рассматривать Монтеня как писатель, а не философ может быть способом игнорировать тревожный мыслитель.Действительно, он потряс некоторые фундаментальные аспекты западной мысли, такие как превосходство, которое мы приписываем человеку над животные, ^[3] в европейскую цивилизацию «Варвары», ^[4] или рассуждать как предполагаемый универсальный стандарт. А традиции, уходящие корнями в XIX век, склонны относить его работы к статус литературного импрессионизма или к выражению легкомысленная субъективность. Чтобы отдать ему должное, нужно терпеть Обратите внимание на неразрывное единство мысли и стиля в его творчестве.Монтень неоднократно пересматривал свой текст, как показывают современные издания с три буквы A, B, C, обозначающие три основных издания, отражать взаимосвязь между активностью его мысли и Essays как незавершенная работа. Дисплей Essays и трудоемкость, и удовольствие от размышлений.

В Монтене у нас есть писатель, чье творчество глубоко проникнуто философская мысль. Один стих из шестнадцати у Лукреция De natura rerum котируется в Очерки .^[5] Если это правда, как сказал Эдмунд Гуссерль, эта философия усилия, Монтень, пожалуй, самый образцовый из философов так как его работа широко заимствует и цитирует других. Монтень сумел усвоить огромный объем чтения, так что его эрудиция как таковая не выглядит. Он создал самое необычное произведение, но тот, который остается глубоко укоренившимся в сообществе поэтов, историки и философы. Его решение использовать только свое суждение в решении самых разных вопросов, его решительно далекий отношение к памяти и знаниям, его предупреждение, что мы не должны смешать Бога или трансцендентные принципы с человеческим миром, вот некоторые из ключевые элементы, характеризующие позицию Монтеня.Как гуманист, считал, что классику нужно усвоить, но прежде всего, чтобы показать добродетель », — по мнению Платон, который говорит, что стойкость, вера и искренность реальны философия и другие науки, которые преследуют другие цели, являются лишь порошок и румяна. ^[6]

Монтень отвергает теоретический или умозрительный способ философствования, преобладавшего в схоластах с Средний возраст. По его словам, науки не существует, а есть только общая вера в науку.Петрарка уже раскритиковал Схоластам за поклонение Аристотелю как своему Богу. Придерживаясь гуманисты, Монтень развивает резкую критику науки À la mode des Geométriens », ^[7] mos Geemericus считается самым строгим. это просто «практика и бизнес наука », ^[8] он говорит, что ограничивается университетом и по существу осуществляется между мастерами и их учениками. Основная проблема этот вид науки заключается в том, что он заставляет нас тратить свое время на оправдание как рациональные убеждения, которые мы унаследовали, вместо того, чтобы ставить под сомнение их основы; это заставляет нас маркировать модные мнения как правду, вместо того, чтобы измерить их силу.В то время как наука должна быть бесплатной запрос, он состоит только из бессмысленных дискуссий о том, как мы должны читать Аристотеля или Гален. ^[9] Критические суждения систематически заглушаются. Монтень требует мыслительный процесс, не связанный ни с одним доктринером принцип, мыслительный процесс, который приведет к свободному исследованию.

Если мы проследим зарождение современной науки, мы обнаружим, что Монтень как философ опередил свое время. В 1543 году Коперник привести Землю в движение, лишив человека его космологического центральность.Тем не менее он мало изменился в средневековье. представление о мире как о сфере. Мир Коперника стал «Открытый» мир только у Томаса Диггеса (1576 г.), хотя его небо по-прежнему находилось в космосе, населенном богами и ангелы. ^[10] Нужно дождаться, пока Джордано Бруно найдет первого представителя современной концепции бесконечной вселенной (1584). Но будь Бруно: современный ум остается спорным (планеты все еще животные и т. д.). Напротив, Монтень совершенно свободен от средневековая концепция сфер.Он обязан своей космологической свободой его глубокому интересу к античным философам, Лукрецию в специфический. В самой длинной главе Очерков «Апология Раймона Себона», Монтень вызывает в воображении многих мнения относительно природы космоса или природы душа. Он взвешивает мнение эпикурейцев о существовании нескольких миров, против единства мира, выдвинутого как Аристотелем, и Фома Аквинский. Он выступает за первое, не оценивая его собственная оценка как истина.

Как гуманист Монтень воспринимал философию как мораль. в глава «О воспитании дети », ^[11] образование отождествляется с философией, что понимается как формирование суждений и манер в повседневной жизни: «для философия, которая, как формирователь суждений и поведения, будет его главный урок, имеет привилегию быть повсюду на дом». ^[12] Философия, состоящая в основном в использовании суждений, имеет значение для самых обычных, разнообразных и «Волнистый» ^[13] процесс жизни.На самом деле, под видом безобидных анекдотов, Монтень совершил гуманистическую революцию в философии. Он шевельнулся из концепции философии, понимаемой как теоретическая наука, философии, задуманной как практика свободного суждение. Оплакивая эту «философию», даже с людьми понимание, должно быть пустое и фантастическое имя, вещь не использовать и нет значение », ^[14] он утверждал, что философия должна быть самым веселым занятием. Он практиковал философию, подвергая свое суждение испытанию, чтобы осознать его слабые стороны, но также познакомиться с его сила.«Каждое движение раскрывает нас », ^[15] но наши суждения делают это лучше всего. В начале прошлого века, один из величайших комментаторов Монтеня, Пьер Вилли, развил идею о том, что Монтень действительно стал самим собой благодаря пишу. Эта идея остается более-менее верной, несмотря на очевидную связь с психологией позднего романтизма. Очерки остаются исключительное историческое свидетельство прогресса конфиденциальности и индивидуализм, расцвет субъективности, достижение личного срок погашения, который будет скопирован, но, возможно, с тех пор не будет совпадать.Это кажется, что Монтень, посвятивший себя свободе разума и умиротворение души, писательством не преследовал другой цели, кроме самосовершенствуясь и воспитывая себя. Поскольку философия не смогла определить безопасный путь к счастью, он посвятил себя каждому в отдельности делать так по-своему. ^[16]

Монтень хочет избежать подавления мысли знанием, широко распространенное явление, которое он назвал «Педантизм», ^[17] идея, которую он, возможно, почерпнул из очернения профессоров Commedia dell’arte .Он хвалит одну из самых знаменитым профессорам того времени Адрианусу Турнебусу за то, что они объединили здравое суждение с огромной эрудицией. Мы должны модерировать наша жажда знаний, как и наша жажда удовольствие. Придерживаясь Калликла против Платона, Монтень утверждает: что джентльмен не должен полностью посвящать себя философия. ^[18] При сдержанном применении он оказывается полезным, в то время как в избытке он ведет к эксцентричности и безразличие. ^[19] Размышляя о воспитании детей аристократии (глава I, 26, посвящена графине Дайане де Фуа, которая была потом беременна), Монтень значительно отходит от традиционного гуманистическое образование, то самое, которое получил он сам.Вместо того сосредоточение внимания на способах и средствах сделать преподавание латыни более эффективны, как обычно делали педагоги после Эразма, Монтень подчеркивает потребность в действиях и играх. Ребенок будет рано приспосабливаться к социальным и политическим обычаям, но без подобострастие. Использование суждения в любых обстоятельствах как повод для практический интеллект и личная свобода должны оставаться в основе образования. Он перекладывает основную ответственность за образование на от школы к повседневной жизни: «Можно обрести чудесный блеск. для человеческого суждения, узнав мужчины».^[20] Приоритет, отданный формированию суждения и характера решительно противостоит тяге к сильным воспоминаниям в свое время. Он оставляет за собой свободу подбирать здесь кусочки знаний и там, демонстрируя «безразличие» или интеллектуальное равнодушие, во многом так же, как придворный Кастильоне использовал sprezzatura в социальных отношениях. Хотя Монтень представляет эту беззаботность как существенную для его натуры, его позиция не невиновен: это позволяет ему теперь говорить стоиком, и то скептика, то эпикурейца, то Кристиан.Хотя его взгляды никогда не бывают полностью оригинальными, они всегда нести его безошибочный след. Мысль Монтеня, которую часто оценивают будучи современным во многих аспектах, остается глубоко укоренившимся в классическом традиция. Монтень легко ориентируется в кучах классических знания, предлагающие замечательные литературные и философские новшества по пути.

Монтень начинает свой проект познания человека с того, что человеческое поведение может иметь противоположные эффекты или даже противоположное поведение могут иметь одинаковый эффект: «разными способами мы приходим к тем же конец».^[21] Человеческую жизнь нельзя превратить в объект рациональной теории. Человек поведение подчиняется не универсальным правилам, а большому разнообразию правил, среди которых самые точные по-прежнему не достигают намеченной отметки. «Человеческий разум — это настойка, примерно равная по силе все наши мнения и способы, независимо от их формы: бесконечны по существу, бесконечный в разнообразие »^[22] говорится в главе о таможне. Сосредоточившись на анекдотическом опыте, Таким образом, Монтень пишет «шедевр современной морали. наука », по словам великого комментатора Гуго Фридриха.Он отказывается от моральных амбиций рассказывать, как должны жить мужчины, чтобы прийти к непредвзятому мышлению для познания человека таким, как он является. «Другие образуют человека, я говорю о его». ^[23] С тех пор человек «без определения», как сказал философ Марсель Конш. прокомментировал. ^[24] В главе «Апология Раймонда Себона» Монтень опирается на классические знания и знания эпохи Возрождения, чтобы напоминать нам что в некоторых частях мира мы находим мужчин, мало переносящих сходство с нами. Наш опыт общения с людьми и вещами не должен быть воспринимаются как ограниченные нашими нынешними стандартами суждения.это своего рода безумие, когда мы устанавливаем границы возможного и невозможно. ^[25]

Философия не смогла дать человеку твердое представление о своем месте в мире или его природе. Метафизический или психологический мнений, которых на самом деле слишком много, для них больше, чем бремя помощь. Монтень стремится к познанию через опыт; значение понятий не определяется посредством определения, это относится к обычному языку или к историческим примерам.Один из важнейшие элементы опыта — это способность размышлять о своих действия и мысли. Монтень занимается индивидуальным подходом gnôti seauton , «познай самого себя»: хотя правда в общем, не совсем подходящий объект для человеческих способностей, мы можем отразить наш опыт. Важно не то, что мы в конце концов узнаем правду или нет, а скорее то, как мы ищем Это. «Вопрос не в том, кто ударит кольцо, но кто лучше всех пробежит Это.» ^[26] Цель состоит в том, чтобы правильно проявить наше суждение.

Мышление Монтеня сбивает с толку наши самые распространенные категории. Зрение постоянно меняющегося мира, который он разработал, угрожает существованию все. «У нас нет связи с существование». ^[27] Мы ошибочно принимаем то, что появляется, за то, что есть, и потворствуем на догматическом, обманчивом языке, отрезанном от постоянно меняющаяся реальность. Нам следует быть более осторожными с использованием язык. Монтень предпочел бы, чтобы детей учили по-другому. речи, более соответствующей природе человеческого исследования, например «Что это значит?», «Не понимаю это »,« Это может быть »,« Это правда?» ^[28] Сам Монтень любит «эти формулы, смягчающие смелость наших предложений »:« возможно »,« чтобы в какой-то степени »,« они говорят »,« я думаю », ^[29] и тому подобное.Критика теории и догматизма пронизывает, например его размышления о политике. Потому что социальный порядок слишком сложен, чтобы быть управляемым индивидуальным разумом, он считает консерватизм самым мудрым позиция. ^[30] Эта политика основана на общей оценке того, что изменение обычно более разрушительны, чем сохранение социальных учреждения. Тем не менее, могут быть определенные обстоятельства, при которых защищать перемены как лучшее решение, поскольку история иногда показал. Причина, неспособная принять решение a priori , суждение должно вступить в игру и менять свои взгляды, чтобы найти лучший вариант.

С Корнелиусом Агриппой, Анри Эстьеном или Франсиско Санчесом, среди другие, Монтень во многом способствовал возрождению скептицизма в течение XVI ^-го века. Его литературная встреча с Секстом произвела решающий шок: около 1576 г., когда у Монтеня был свой личный медаль, на нем была выгравирована его возраст, с « Epecho », «воздерживаюсь» по-гречески и еще один девиз скептиков на французском языке: « Que sais-je ?»: что я знаю ? Считается, что в этот период своей жизни Монтень пережили «скептический кризис», как отмечает Пьер Вилли классно прокомментировал.Фактически, эта интерпретация восходит к Паскалю, для которых скептицизм мог быть лишь сиюминутным безумие. ^[31] «Апология Раймонда Себона», самая длинная глава в Очерки несет в себе знак интеллектуального отчаяния, которое Монтеню удается избавиться от чего-то другого. Но другая интерпретация скептицизм формулирует это как стратегию, используемую для противостояния «Фидеизм»: потому что разум не может продемонстрировать религиозные догмы, мы должны полагаться на духовное откровение и веру.В парадигма фидеизма, слово, которое Монтень не использует, была доставлено Ричардом Попкиным в История Скептицизм ^[32]. Монтень предстает здесь как отец-основатель Контрреформации, будучи лидером «Nouveaux Pyrrhoniens», для которых скептицизм используется как средства для достижения цели, то есть нейтрализовать хватку, которую когда-то имел по религии.

Теперь комментаторы сходятся во мнении, что Монтень в значительной степени изменил тип скептицизма, заимствованный у Секста.Два стороны шкалы никогда не бывают идеально сбалансированы, поскольку разум всегда склоняет чашу весов в пользу настоящего. Этот дисбаланс подрывает ключевой механизм isosthenia , равенство сила двух противоположных аргументов. Поскольку приостановление судебного решения не может произойти «случайно», как этого хотел бы Секст Эмпирик. Судебное решение должно воздерживаться от выражения своего согласия. Фактически, источники скептицизма Монтеня гораздо шире: его детские чтения Книга Овидия «Метаморфоза «, которая дала ему глубокое понимание изменение, в utramque partem академических дебатах, которые он практиковался в Коллеж де Гайенн ( pro и Contra , унаследованное от Аристотеля и Цицерона), а гуманистическая философия действия, имеющая дело с неопределенностью человеческого дела, сформировали его сознание на раннем этапе.Через них он неоднократно узнал что рациональная внешность обманчива. В большинстве глав the Essays , Монтень то и дело меняет свое мнение: эти внезапные сдвиги в перспективе предназначены для того, чтобы избежать приверженности, и взяться за дело с другой точки зрения Посмотреть. ^[33] Очерки отражают сдержанное суждение, соблюдая с формулой iudicio alternante , которую мы до сих пор находим выгравированы сегодня на балках замка Перигор библиотека.Цель состоит не в том, чтобы разрушить аргументы, противопоставляя их, поскольку это случай в пирронианской «антилогии», а скорее уравновешивать одно мнение, принимая во внимание другие мнения. Чтобы работать, нужно нагружать каждую шкалу суждений. Если мы возьмем мораль, например, Монтень относится к различным моральным властями, одно из которых связано с обычаем, а другое — по причине. Против во всех формах догматизма Монтень возвращает моральную жизнь к ее первозданному разнообразие и присущее беспокойство. Через философию он ищет полного соответствие разнообразию жизни: «Я люблю жизнь. и взращивать его так, как Богу было угодно даровать его нас».^[34]

Мы находим два прочтения Монтеня как скептика. Первый концентрируется на полемических, отрицательных аргументах, взятых из Секста Эмпирик в конце «Апологии». Эта жесткая линия скептицизм рисует человека как «Униженный». ^[35] Его цель состоит в том, чтобы бороться с претензиями разума и уничтожить человеческое знание. «Истина», «бытие» и «справедливость» одинаково отвергаются как недостижимые. Сомневаться предвещает здесь «Размышления » Декарта о проблеме реальность внешнего мира.Отказ от объективной ценности своего представлений, Монтень создал бы долговременную проблему солипсизма. Тем не менее мы замечаем, что он не подвергать сомнению реальность вещей — за исключением случаев, когда конец «Извинения» — но ценность мнений и мужчин. В второе чтение его скептицизма показывает, что вероятностность Цицерона имеет гораздо большее значение в формировании скептического содержания Очерки . После 1570-х годов Монтень больше не читал Секста; дополнения показывают, однако, что он занимался все более и более обширными чтение философских сочинений Цицерона.Мы предполагаем, что в его раннем поиск полемических аргументов против рационализма в 1570-е годы, Монтень многое позаимствовал у Секста, но, поскольку он устал от скептического механизма, и понимал скептицизм скорее как этику суждение, он вернулся к Цицерон. ^[36] Первостепенное значение Academica для Мысль XVI ^-го века была подчеркнута Карлом. Б. Шмитт. ^[37] В свободном расследовании, которым Цицерон занимался на протяжении разнообразных доктрин, гуманисты нашли собственное идеальное зеркало отношения с классикой.«Академия, в которой я последователь, дает мне возможность придерживаться мнения, как если бы оно было наш, как только он покажет себя высоко вероятный »^[38], — писал Цицерон в De Officiis . Читающий Сенека, Монтень будет думать, как если бы он был членом Стоа; затем меняя на Лукреций, он будет думать, как будто он стал эпикурейцем, и поэтому на. Доктрины или мнения, помимо исторического и личного переживания составляют пищу суждения. Монтень ассимилирует мнения в соответствии с тем, что ему кажется истинным, не принимая это за абсолютную правду.Он настаивает на диалогическая природа мысли, относящаяся к способу Сократа поддерживая дискуссию: «Руководитель диалогов Платона, Сократ, всегда задает вопросы и возбуждает обсуждение, никогда не заканчивающееся, никогда удовлетворение (…) ». ^[39] Суждение должно определять наиболее убедительную позицию или, по крайней мере, чтобы определить сильные и слабые стороны каждой позиции. Простой отрицание истины было бы слишком догматичной позицией; но если абсолютно правда отсутствует, у нас еще есть возможность уравновесить мнения.У нас достаточно ресурсов, чтобы оценить различные власти, с которыми нам приходится иметь дело в обычной жизни.

Первоначальная неудача комментаторов, возможно, заключалась в том, чтобы навешивать ярлыки. Мысль Монтеня как «скептик», не задумываясь о правильный смысл эссе. Суждение Монтеня — это осуществление «естественного суждения», что означает, что суждение не нуждается в каком-либо принципе или каком-либо правиле в качестве предпосылки. В этом Кстати, многие аспекты мышления Монтеня можно рассматривать как скептически настроен, хотя и не использовался в угоду скептицизму.Для Например, когда Монтень считает упражнение сомнения хорошим начиная с образования, он понимает сомнение как часть процесса формирование суждения. Этот процесс должен вести к мудрости, характеризуется как «всегда радостный ». ^[40] Скептицизм Монтеня — не отчаянный один. Напротив, он предлагает читателю своего рода ликование, которое полагается на скромное, но эффективное удовольствие отвергать знания, таким образом освобождая место для проявления естественных способностей.

Мыслители эпохи Возрождения остро ощущали необходимость пересмотреть свои дискурс о человеке.Но никто не акцентировал на этой необходимости больше, чем Монтень: что он искал, читая историков или путешественники, такие как Лопеса де Гомара «История Индии », были максимальное разнообразие верований и обычаев, которые обогатили бы его образ человека. Ни эллинистический мудрец, ни христианский святой, ни Ученые эпохи Возрождения являются бесспорными моделями в Очерки . Вместо этого Монтень рассматривает настоящих мужчин, которые продукт таможни. «Здесь они живут человеческой плотью; вот оно это акт благочестия, чтобы убить своего отца в определенном возраст (…).”^[41] Значение обычая играет полемическую роль: наряду с скептицизм, сила воображения (глава I, 21) или Фортуна (главы I, 1, I, 24 и др.), способствует девальвации разума и воли. Это обязательно разрушит нашу спонтанную уверенность в том, что мы действительно знаем истину и живем по справедливости. В течение XVI ^гг. гг., юристы «французской школы закон »показал, что закон связан с историческими определения. ^[42] В главе I, 23, «По обычаю», Монтень похоже, экстраполирует эту идею: наши мнения и поведение повсюду продукт обычая, ссылки на универсальный «разум», «Правда» или «справедливость» должны быть отклонены как иллюзии.Пьер Вилли был первым, кто использовал термины «Относительность» и «релятивизм», которые оказались быть полезными инструментами, комментируя тот факт, что Монтень признает, что никакая универсальная причина не влияет на рождение нашего верования. ^[43] Представление об абсолютной истине, применяемое к человеческим вопросам, искажает понимание и сеет хаос в обществе. При дальнейшем размышлении, случайные обычаи влияют на все: «короче, на мой способ думая, нет ничего, что обычай не может или не может делать».^[44] Монтень называет это «Цирцеи» напиток». ^[45] Обычай — это своего рода ведьма, чье заклинание, помимо прочего, накладывает моральная иллюзия. «Законы совести, о которых мы говорим, рождены от природы, рождены обычаями. Каждый мужчина, хранящий внутреннее почитание мнения и поведение, одобренные и принятые вокруг него, не могут освободиться от них без угрызений совести или без всяких угрызений совести обратиться к ним. самоудовлетворение ». ^[46] Действительно, сила обычаев, не только направляет человека в его поведении, но и убеждает его в его легитимность.То, что является преступлением для одного человека, покажется нормальным для Другая. В XVII ^-м гг. Блез Паскаль будет использовать этот аргумент, когда бросая вызов претензиям философов на познание истины. Один столетие спустя Дэвид Хьюм будет подчеркивать тот факт, что власть обычаев тем сильнее, особенно потому, что мы не знаем из этого. Что же нам тогда делать, если наш разум настолько гибок? что он «изменяется с двумя градусами подъема в сторону полюс », как Паскаль кладет это? ^[47] Для янсенистского мыслителя существует только одна альтернатива — вера в Иисуса. Христос.Однако в случае Монтень. Знакомство со всеми видами обычаев через его чтения или путешествует, он прилагает образцовые усилия, чтобы раскрыть свой разум. «Мы все сбиты в кучу и сосредоточены в себе, и наше видение сокращен до длины нашего нос.» ^[48] Хватка Custom настолько сильна, что сомнительно, находимся ли мы в положение, чтобы осознать это и избавиться от власть.

Клод Леви-Стросс приветствовал Монтеня как прародителя гуманитарные науки и пионер культурного релятивизм.^[49] Однако Монтень не желал полностью увлекаться релятивизм. Суждение на первый взгляд не может остановить релятивистское дискурса, но он не остается без лечения, когда сталкивается с силой обычай. Упражнение в мышлении — это первый противовес, которым мы можем воспользоваться например, при критике действующего закона. Таможня не всемогущим, поскольку их авторитет может быть отражен, оценен или оспаривается индивидуальным суждением. Сравнительный метод также может быть применительно к освобождению суждения: хотя и не имеет универсального стандарт, тем не менее, мы можем отойти от определенных обычаев, простой факт их сравнения.Таким образом, Монтень сравнивает отопление или средства обращения между людьми. Более трагическим образом он осуждает фанатизм и жестокость христиан по отношению к одному другой, во время гражданских войн во Франции, путем сравнения с каннибализм: «Я думаю, что есть больше варварства в том, чтобы съесть человека. живым, чем в поедании его мертвого, и в растерзании пытками и стойкой тело все еще полно чувство (…).» ^[50] Значение слова «варварство» не просто относительно культуры или точки зрения, так как есть степени варварства.Вынося приговор каннибалам, Монтень также говорит: «Итак, мы можем называть этих людей варварами в знак уважения к правилам разума, но не по отношению к себе, которые превосходят их во всех варварство (…) ». ^[51] Суждение по-прежнему наделено возможностью постулирования универсальные стандарты, такие как «разум» или «Природа», которые помогают при оценке действий и поведение. Хотя Монтень утверждает в «Апологии» что истинный разум и истинная справедливость известны только Богу, утверждает он в другие главы, что эти стандарты так или иначе доступны человеку, поскольку они позволяют суждению рассматривать обычаи как особые и контингент правила.^[52] Чтобы критиковать изменчивое и относительное, мы должны предположим, что наше суждение все еще может «вернуть вещи к правда и причина». ^[53] Человек повсюду порабощен обычаями, но это не значит, что мы должен принять оцепенение нашего ума. Монтень разрабатывает педагогика, основанная на самой практике суждения. Задача ученик не должен повторять то, что сказал учитель, но по заданному субъект проблемы, чтобы сопоставить его суждение с суждением мастера один.Более того, релятивистские прочтения Очерков вынуждены игнорировать некоторые отрывки, содержащие более рационалистические тон. «Насильственный вред, причиненный обычаем» (I, 23) это, конечно, не похвала обычаям, а призыв к бегству Это. Так же, как зелье Цирцеи превратило людей в свиней, обычай превращает их ум в глупость. В самых тяжелых случаях Критическое использование суждений Монтенем направлено на то, чтобы дать «хорошее хлыст к обычной глупости приговор ». ^[54] Во многих других местах Монтень хвастается тем, что может сопротивляться пошлому мнению.Независимость мышления, наряду с ясность ума и добросовестность — первые добродетели молодого джентльмен должен приобрести.

Пьер Шаррон был другом и официальным наследником Монтеня. В De la sagesse (1601 и 1604), он реорганизовал многие из идеи, отбросив самые тревожные. Его работа сейчас обычно отклонен как догматическое искажение слов Монтеня подумал. Тем не менее его книге был отдан приоритет над книгой. Очерки себя на протяжении всего XVII, ^-го,-го века, особенно после того, как критики Мальбранша сговорились опубликовать Essays включен в Римский указатель 1677 г.Историческое влияние Монтеня следует рассматривать через призму этого посредничества. Кроме того, Показания Чаррона не просто ошибочны. По его словам, мудрость полагается на готовность суждения пересмотреть себя в сторону большего благоприятный исход: ^[55] эта идея — одно из самых замечательных прочтений Очерки в ранней истории их приема.

Критическая концепция эссе была подхвачена англичанами. ученый и философ Фрэнсис Бэкон, который рассмотрел свои собственные очерки как «фрагменты [его] тщеславия» и «рассредоточенные размышления», направленные на чтобы стимулировать читательский аппетит к размышлениям и знаниям, а чем удовлетворять его изложением догм и методы.^[56] Даже в его более научных работах, таких как The Advancement of Изучение , письмо Бэкона было безрезультатным. Он утверждал, что это открытое фрагментарный стиль был лучшим способом вдохновить на дальнейшие размышления и экзамен: «Афоризмы, представляющие сломанные знания, действительно приглашают мужчины, чтобы узнать дальше». ^[57] Размышления Бэкона позволяют нам ценить научная ценность очерков Монтеня, поскольку они незавершенные произведения, всегда требующие последующих размышлений со стороны автора и читателя, тем самым вдохновляя и способствуя развитию идеи и продвижение исследований.

Влияние Монтеня на Декарта комментировалось многие критики, по крайней мере, начиная с XIX ^-го-го века, в контексте рождение современной науки. Как скептик, ставя под сомнение естественная связь между разумом и вещами, Монтень добился бы своего положение в современном философском пейзаже. В скептицизм в «Апологии», несомненно, главный источник «солипсизма», но Декарта нельзя назвать учеником Монтеня в том смысле, что он унаследовал бы учение.Прежде всего, он обязан джентльмену Перигурдену способ самообразование. Он далек от того, чтобы заменить иезуита Монтеня школьных учителей, Декарт решил учиться с нуля, следуя по пути, указанному Монтенем, к достижению независимости и твердость суждения. Образ мышления, унаследованный Декартом от Очерки кажется чем-то особенно очевидным в двух первые части Discours de la méthode . Как молодой Декарт покинул Коллеж де ла Флеш, он решил отправиться в путешествие и проверить свою ценность в действии.»Я использовал остаток моей юности, чтобы путешествовать, видеть дворы и армии, чтобы встречаться с людьми разного юмора и разных состояний, собирать разнообразные опыты, чтобы попробовать себя на встречах, которые предлагала фортуна меня (…).» ^[58] Образование, вырванное из школьного контекста, представлено в виде сочинения. себя через опыт. Мир как педагог был заменены книгами и учителями. Это новое образование позволяет Декарту, чтобы избавиться от предрассудков переоценки собственных обычаев, широко распространенное явление, которое мы сейчас называем этноцентризмом.Montaigne’s наследие становится особенно заметным, когда Декарт рисует урок из его путешествий, «признав, что те, кто совершенно противоположные чувства к нашим не варварам или дикарям, но это многие из них используют разум так же или больше, чем мы делать». А также: «Приятно знать что-нибудь о другом. людей, чтобы с большей здравомыслием судить о себе, а не думать что все, что противоречит нашим обычаям и привычкам, смешно и против разума, как обычно делают те, кто никогда не видел что-нибудь.”^[59] Подобно Монтеню, Декарт начинает философствовать о жизни без всяких сомнений. другой прием, кроме дисциплины суждения: «Я был учиться не верить ничему слишком твердо, чему я был убедили примером и обычай.» ^[60] Тем не менее он уходит из Монтеня, когда приравнивает к ошибке мнения, основанные на обычай. ^[61] Последний не осмелился бы говорить об ошибке: разные мнения, обладая большей или меньшей властью, должны быть взвешены на шкале суждение.Таким образом, неверно интерпретировать философию Монтеня. как «критику предрассудков» картезианцем позиция.

В последние годы критики подчеркивали важность связь между Монтенем и Гоббсом для развития современное видение политики, основанное на критике традиционных доктрины человека и общества. В то время, когда Шекспир писал его пьесы, первый английский перевод Книга Монтеня Очерки Джона Флорио (1603) стала широко читаемой. классика в Англии.Как бывшая студентка Магдалины Холл (Оксфорд) и Сент-Джонс-колледж (Кембридж), и как молодой наставник и секретарь для аристократических и богатых семей Томас Гоббс имел много возможность читать Монтеня в библиотеках, которые он часто посещал. В его будучи наставником, он много путешествовал по Европе и провел несколько пребывает во Франции до того, как Гражданская война в Англии вынудила его бежать из страны. в Париже (1641–1651). В этот период Гоббс скептически относился к и развратных кругах, а также познакомился с такими учеными, как Сорбьер, Гассенди и La Mothe Le Vayer — на все это повлияло общее упоминание о творчестве Монтеня. скептицизм.Исторические документы и сравнительные исследования подтверждают актуальность влияния Монтеня на творчество Гоббса, из Elements Закона по Левиафан . ^[62] Оба автора разделяют философская концепция человека, движимого желанием и воображением, и неустанно стремиться к самосохранению и власти. Монтень идентифицировал человеческую жизнь с движением и нестабильностью и указывал на сила наших страстей подталкивает нас к воображаемому будущему достижения (честь, слава, наука, разум и т. д.) на).^[63] В Левиафан Гоббс основывает эту позицию, чтобы утверждать, как общая склонность всего человечества, «постоянное и беспокойное желание власть за властью, которая прекращается только в смерть». ^[64] Это общий антропология показывает, насколько Монтень и Гоббс опровергают Антропоцентрическая идея схоластики и эпохи Возрождения человека как рационального находясь на вершине творения. Напротив, они подчеркивают его инстинктивная и страстная натура, что в итоге приводит к насилию и конфликт там, где рушится политическое сообщество.Этот негативный антропологию следует понимать в свете исторических опыт гражданских войн, расстроивший как их страны. ^[65] Угроза политической нестабильности пронизывала и Монтеня, и Гоббса. жизни. Тогда как Гоббс процитировал древнюю поговорку « homo homini». lupus , и описал состояние человека за пределами гражданского состояния как война, «где каждый враг каждому человек », ^[66] Монтень, казалось, пойти дальше, «научившись на собственном опыте, на жестокости некоторых Христиане, что в мире нет зверя, которого бы боялся человек, как человек».^[67] Во избежание вспышки насилия они оба признают необходимость законов и послушания, необходимость, которая не полагается на любая онтологическая или моральная основа. Нормативная сила закона вытекает из его практической необходимости, поскольку это рациональное условие жизни в общество. ^[68] Как писал Монтень: «Теперь законы остаются в силе. не потому что они справедливы, а потому что они законы». ^[69] Ставя под сомнение аристотелевское видение политики как естественной цели человечества, Монтень и Гоббс указали на искусственную природу гражданской авторитет, основанный на необходимости сохранять жизнь и мир, избегая насилие и война.

Монтень культивирует свою свободу, не придерживаясь исключительно каких-либо одна идея, одновременно исследуя их все. Осуществляя свои суждения по разным темам, он тренируется продолжать треки, начиная с того, что он прочитал или испытал. Для Монтеня это также означает подвергнуть сомнению убеждения его времени, размышляя о своих убеждениях и образовании, и взращивая собственное личные мысли. Можно сказать, что его язык подчиняется только одному правилу: то есть быть «следствием суждения и искренность », ^[70] именно то, что он требует от ученика.Его язык несёт безошибочный тон, но иногда противоречит сам себе в разных местах, возможно, по той самой причине, что он так внимательно следит за движениями мысли.

Если быть философом значит быть невосприимчивым к человеческим слабостям и злу или удовольствиям, которые постигают нас, тогда Монтень не философ. Если это означает использование «жаргона», и возможность войти в мир ученых, то Монтень не один или. Тем не менее, если быть философом, значит уметь правильно судить в любых жизненных обстоятельств, то Очерки образцовые свидетельства автора, который хотел навсегда стать философом.Монтень подвергать свое суждение суду по какому-либо предмету, чтобы не только не только узнать его ценность, но и сформировать и укрепить его.

Таким образом, ему удается предложить нам философию, соответствующую жизни. В качестве Ницше говорит: «Что написал такой человек, радость на земле действительно увеличилось … Если бы моя задача состояла в том, чтобы сделать эту землю домом, я бы прикрепил я к нему ». Или, как сказал Стефан Цвейг, в более близком контексте к исторической реальности, пережитой самим Монтенем: «Монтень помогает нам ответить на один вопрос: «Как оставаться свободным? Как сохранить наша врожденная ясность ума перед всеми угрозами и опасностями фанатизм, как сохранить человечность наших сердец среди подъёма зоофилия? »

Мишель де Монтень — Школа жизни Статьи

]]>

Обычно мы думаем, что философы должны гордиться своим большим умом и быть поклонниками мышления, саморефлексии и рационального анализа.

Но есть один философ, родившийся во Франции в 1533 году, с совершенно другим взглядом. Мишель де Монтень был интеллектуалом, всю свою писательскую жизнь побеждавшим высокомерие интеллектуалов. В своем великом шедевре Essays он производит впечатление неизменно мудрого и умного, но в то же время всегда скромного и стремящегося опровергнуть притязания на обучение. Не в последнюю очередь, он очень забавный…: «Чтобы узнать, что мы сказали или сделали глупость, это ничто, мы должны усвоить более обширный и важный урок: мы всего лишь тупицы … На самом высоком троне в мире мы находимся. сидя на своих задницах.И, чтобы мы не забыли: «Короли и философы гадят, и дамы тоже».

Монтень был дитя Возрождения, и древние философы, популярные во времена Монтеня, верили, что наши силы разума могут дать нам счастье и величие, недоступные другим созданиям. «Разум позволяет нам контролировать свои страсти и сдерживать дикие потребности нашего тела», — писали такие философы, как Цицерон. Разум был изощренным, почти божественным инструментом, дающим нам власть над миром и самими собой.Но такая характеристика человеческого разума взбесила Монтеня. После общения с учеными и философами он написал: «На практике тысячи маленьких женщин в своих деревнях жили более нежной, уравновешенной и постоянной жизнью, чем [Цицерон]».

Его точка зрения заключалась не в том, что люди вообще не могут рассуждать, а просто в том, что они склонны слишком высокомерно относиться к своему мозгу. «Наша жизнь частично состоит в безумии, частично в мудрости», — писал он. «Тот, кто пишет об этом просто уважительно и по правилам, оставляет после себя более половины.”

Пожалуй, наиболее очевидный пример нашего безумия — это борьба за жизнь с человеческим телом. Наши тела пахнут, болят, провисают, пульсируют, пульсируют и стареют. Монтень был первым и, возможно, единственным философом в мире, который подробно рассказал о бессилии, которое показалось ему ярким примером того, насколько безумны и хрупки наши умы.

У Монтеня был друг, который стал импотентом из-за женщины, которая ему особенно нравилась. Монтень не винил свой пенис: «За исключением настоящего бессилия, вы никогда больше не будете неспособны, если сможете сделать это один раз.«Проблема заключалась в разуме, гнетущем представлении о том, что мы полностью контролируем наши тела, и в ужасе отклонения от этого портрета нормальности, из-за которого мужчина не мог действовать. Решением было перерисовать портрет; только приняв потерю контроля над пенисом как безобидную возможность в занятии любовью, можно было предотвратить ее возникновение — как в конце концов обнаружил пораженный мужчина. В постели с женщиной он научился,

«Заранее признай, что он был подвержен этой немощи и открыто говорил об этом, таким образом снимая напряжение в своей душе.Из-за того, что он переносил болезнь как нечто ожидаемое, его чувство стеснения уменьшалось и давило на него меньше ».

Откровенность Монтеня позволила снять напряжение в душе читателя. Мужчина, который потерпел неудачу со своей девушкой и был не в состоянии ничего сделать, кроме как пробормотать извинения, мог восстановить свои силы и успокоить беспокойство своей возлюбленной, признав, что его бессилие относится к широкому кругу сексуальных неудач, ни очень редких, ни очень необычных. .Монтень знал одного дворянина, который, не сумев сохранить эрекцию с женщиной, сбежал домой, отрезал свой пенис и отправил его даме, «чтобы искупить свой проступок». Монтень предложил вместо этого:

«Если [пары] не готовы, им не следует торопиться. Вместо того, чтобы впадать в вечное несчастье из-за того, что его охватило отчаяние при первом отказе, лучше… дождаться подходящего момента… человеку, страдающему отвержением, следует делать осторожные попытки и попытки с помощью различных маленьких выходок; он не должен упорно доказывать свою несостоятельность раз и навсегда.”

На протяжении всей своей работы Монтень рассматривал пердеж, член и говно как серьезные темы для размышлений. Он сказал своим читателям, например, что ему нравится тишина, сидя на унитазе: «Из всех естественных операций именно та, во время которой я меньше всего терплю, когда меня прерывают».

Древние философы рекомендовали попробовать моделировать себя на жизнях некоторых уважаемых людей, обычно философов. Согласно христианской традиции, человек должен моделировать свою жизнь по образцу жизни Христа.Идея моделирования привлекательна; это говорит о том, что нам нужно найти кого-то, кто направит и осветит наш путь. Но очень важно, какие портреты есть вокруг. То, что мы видим доказательствами в других, мы будем уделять внутреннему, то, о чем другие умалчивают, мы можем оставаться слепыми или испытывать только стыд. Монтень освежает, потому что он дает нам жизнь, которая узнаваемо похожа на нашу собственную, но все же вдохновляет — это очень человеческий идеал.

Academia была очень престижной во времена Монтеня, как и в наши дни.Монтень был прекрасным ученым, но ненавидел педантизм. Он хотел изучать только полезные вещи и безжалостно нападал на академические круги за то, что они не в курсе: «Если бы человек был мудр, он бы оценивал истинную ценность чего-либо по его полезности и соответствию его жизни», — сказал он. Может быть, стоит понимать только то, что заставляет нас чувствовать себя лучше.

Монтень отмечал снобизм и претенциозность во многих областях — и постоянно пытался вернуть нас на землю.

«Штурмовать брешь, вести посольство, править нацией — блестящие дела.Упрекать, смеяться, покупать, продавать, любить, ненавидеть и жить вместе мягко и справедливо со своим домочадцем — и с самим собой — не расслабляться и не лгать самому себе — это что-то более замечательное, более редкое и более трудное. Что бы ни говорили люди, такая уединенная жизнь выдерживает такие же тяжелые и напряженные обязанности, как и в других жизнях ».

В этом ключе Монтень издевался над книгами, которые было трудно читать. Он признался своим читателям, что находил Платона более чем скучным — и что он просто хотел повеселиться с книгами:

«Я не готов ломать себе голову ни ради чего, даже ради обучения, каким бы драгоценным оно ни было.Все, что я ищу, — это доставить себе удовольствие благородным времяпрепровождением … Если я сталкиваюсь с трудными отрывками при чтении, я никогда не кусаю их ногтями: сделав пару зарядов, я оставляю их в покое … Если одна книга меня утомляет, я беру вверх другой. »

Он мог бы довольно едко относиться к непонятным философам:

«Сложность — это монета, которую ученые колдуют, чтобы не показывать тщеславие своих занятий, и которую человеческая глупость стремится принять в качестве платы».

Монтень заметил, как устрашающая научная культура заставила всех нас изучать книги других людей, прежде чем изучать собственное сознание.И все же, как он выразился: «Мы богаче, чем думаем, каждый из нас».

Мы все можем прийти к мудрым идеям, если перестанем считать себя настолько неподходящими для этой задачи, потому что нам не две тысячи лет, нас не интересуют темы диалогов Платона и мы ведем так называемую обычную жизнь.

«Вы можете связать всю моральную философию с банальной частной жизнью так же, как с чем-то более богатым».

Возможно, чтобы донести до нас мысль, что Монтень предложил так много информации о том, насколько обычной была его собственная жизнь — почему он хотел рассказать нам,

Что он не любит яблок

«Я не очень люблю … никаких фруктов, кроме дыни.”

Что у него были сложные отношения с редисом

«Во-первых, я обнаружил, что редис мне подходит; тогда они этого не сделали; теперь они снова это делают ».

То, что он практиковал самую передовую гигиену полости рта

«Мои зубы… всегда были в высшей степени хорошими… С детства я научился натирать ими салфетку, как при пробуждении, так и до и после еды».

Что он ел слишком быстро

«В спешке я часто прикусываю язык, а иногда и пальцы.”

И очень понравилось вытирать рот

«Я мог бы легко пообедать без скатерти, но мне очень неудобно обедать без чистой салфетки… Я сожалею, что мы не продолжили линию моды, начатую нашими королями, меняя салфетки и тарелки с каждым блюдом».

Возможно, пустяки, но символические напоминания о том, что за этой книгой стояло мыслящее «я», что моральная философия вышла — и поэтому может возникнуть снова — от обычной, поедающей фрукты души.

Не нужно расстраиваться, если со стороны мы совсем не похожи на тех, кто размышлял в прошлом.

В перерисованном портрете адекватного, полурационального человека, нарисованного Монтенем, можно не говорить по-гречески, пердеть, изменить свое мнение после еды, наскучить книгой, быть импотентом и не знать никого из древних философов.

Добродетельная, обычная жизнь, стремление к мудрости, но всегда безумие, — это достаточное достижение.

Монтень остается великим, понятным интеллектуалом, с которым мы можем смеяться над интеллектуалами и притязаниями самых разных видов.Он был глотком свежего воздуха в замкнутых, неземных, снобистских коридорах академических кругов XVI века — и поскольку академия, к сожалению, не сильно изменилась, он продолжает быть источником вдохновения и утешением для всех нас, кто чувствует привычно угнетены педантизмом и высокомерием так называемых умных людей.

]]>

Я, я и я | The New Yorker

Каждый французский школьник узнает дату: 28 февраля 1571 года, день, когда уважаемый и необыкновенно образованный дворянин по имени Мишель де Монтень вышел на пенсию из «рабства двора и общественных обязанностей», передвинул стул на стол и тысячу книг в башню его семейного замка недалеко от Бордо, закрыл дверь и начал писать.Это был его тридцать восьмой день рождения, и в память о нем первые два предложения, которые он написал этим утром, были нарисованы на стене кабинета, выходящего на его новую библиотеку, и объявив, если в основном самому себе, что это было «долгое время». уставший »от этих общественных обязанностей (и, вероятно, от своей жены, дома в замке, в нескольких шагах от двора) Мишель де Монтень поселился в« лоне ученых дев, где в спокойствии и свободе от все заботы он потратит на то немногое, что осталось от его жизни, уже более половины просроченное.Он сказал, что его план состоял в том, чтобы использовать вторую половину, глядя на себя, или, как он выразился, рисовать пером свой портрет. У него были свои книги для компании, его музы для вдохновения, его прошлое для приправ, и, чтобы поддержать все это, доход от большого поместья, не говоря уже о состоянии, построенном на торговле селедкой и вином, которые в в прошлом веке превратил свою семью в помещиков. (Его полное имя, как известно большинству энофилов, было Мишель Эйкем де Монтень.)

Эссе Монтеня намечено на протяжении двадцати лет самоисследования.Иллюстрация Floc’H

Погоня Монтеня за персонажем, которого он назвал Себя — «застенчивый, дерзкий; целомудренный, похотливый; болтовня, тихая; трудоемкий, деликатный; гениальный, тяжелый; меланхоличный, приятный; ложь, правда; знающий, невежественный; либеральный, алчный и расточительный »- длился двадцать лет и произвел более тысячи страниц наблюдений и исправлений, которые он назвал« essais », взяв это обычное слово и превратив его в литературное занятие. Когда он умер, в возрасте пятидесяти девяти лет, он все еще пересматривал и, по-видимому, нисколько не удивлялся, поскольку Я был многогранным существом, которого невозможно было предвидеть, но также, будучи всегда под рукой, невозможно игнорировать.Мне нравится думать об эссе как о чем-то вроде триллера, в котором Я — неуловимая жертва, и Монтень, сыщик, вовлечены в битву равных, которые были слишком близки для лицемерия и слишком умны для удовлетворения. И может быть, что и Монтень тоже, потому что он часто предупреждал своих читателей, что все, что он писал о себе, скорее всего, применимо гораздо дольше, чем требуется для высыхания чернил, которые он использовал при написании. «Я сам являюсь предметом своей книги», — сказал он, когда в 1580 году появились первые две сборники очерков.«Было бы неразумно тратить досуг на столь легкомысленную и тщеславную тему».

Он ошибался. К тому времени, когда он закончил третью книгу, восемь лет спустя, все во Франции с философскими наклонностями и приличным классическим образованием прочитали первые две — возможно, соблазненные обещанием писателя, что «мои недостатки здесь будут прочитаны на всю жизнь. а также моя естественная форма, насколько позволяло уважение к публике »- и, учитывая, что около девяноста процентов французов были неграмотными, это, вероятно, означает, что все, кто мог читать эссе, читали.По стандартам шестнадцатого века Монтень создал бестселлер, хотя и делал вид, что писал только для себя или, самое большее, «для нескольких человек и на несколько лет». («Общественная благосклонность придала мне немного больше уверенности, чем я ожидал», — так он описал влияние на него.) Новости об эссе распространялись быстро. Первый известный английский перевод, сделанный чрезвычайно плодовитым преподавателем языка по имени Джон Флорио, поступил в продажу в Лондоне на рубеже XVII века, как раз к тому времени, когда Шекспир купил копию.В 1685 году за ним последовала прекрасная версия поэта Чарльза Коттона — та, которую большинство англичан и американцев читали до 1957 года, когда Дональд Фрейм, профессор Колумбийского университета, который впоследствии стал выдающимся американским биографом Монтеня, подготовил свой собственный перевод. Тридцать лет спустя оксфордский профессор М.А. Скрич сделал то же самое для Британии. Я использовал все три, а также на французском языке мою старую загнутую копию эссе Фламмариона и серьезно устрашающее новое издание Pléiade, которое вышло в Париже в 2007 году, увеличенное вдвое почти на тысячу страниц примечаний и аннотации, включающие четыреста лет исследований Монтеня.(Я допускаю, что изменил несколько английских цитат в духе соревнования и интерпретации.)

Как бы вы их ни читали, книги Монтеня были совершенно, хотя и необъяснимо, оригинальными. Они не были конфессиональными, как Августин, и не автобиографическими. Их можно было бы назвать автобиографией разума, но они не претендовали на то, чтобы составить повествование о жизни, а только о сменяющихся заботах своего главного героя в продолжающемся разговоре с греческими и римскими писателями на полках его библиотеки — и, конечно, , с собой.Его вера в то, что личность, далекая от решения вопроса «Кто я?», Продолжает опережать свои последние убеждения, на самом деле была настолько радикальной, что на протяжении столетий людям, ищущим прецеденты, приходилось прибегать к нескольким фрагментам Гераклита о природе время и перемены — или, в конце концов, сдаться и просто охарактеризовать Монтеня как «первого современного человека». Не имело значения, цитировал ли он Сенеку в эссе под названием «Философствовать — значит научиться умирать» или, несколькими страницами позже, в эссе о воображении, размышляя о капризах пенисов: «Мы правы, заметив разрешение и непослушание этого члена, который так некстати продвигается вперед, когда мы этого не хотим, и который так некстати подводит нас, когда мы больше всего в этом нуждаемся; он властно борется за власть с нашей волей: он упорно и гордо отвергает все наши подстрекательства, как мысли, так и руки.Он следил за собой, где бы ни сосредоточивалось его внимание, и его взгляд всегда оставался неизменным — пристальным, веселым, сострадательным, противоположным и неотразимо эклектичным. (Он мог перейти от рассуждения Платона о гадательной силе снов к обеду в замке — «беспорядок с мясом и беспорядок в тарелках не нравится мне так же, как и любой другой беспорядок» — и воздать должное им обоим.) Изначально любимыми философами был скептик Секст Эмпирик, который, как известно, предостерег своих последователей от «откладывания суждений» обо всем, кроме опыта их собственных чувств.Вольтер называл Монтеня одним из мудрецов истории, но когда дело доходило до больших философских вопросов, которые его интересовали — скажем, о природе справедливости или морали, — он, казалось, говорил, как Секст, что не может быть никаких истин, а есть только моменты. ясности, переходя к ответам.

Лучший способ читать Монтеня — это продолжать наблюдать за ним, как он наблюдал за собой, потому что отставной, затворнический и многозначительно капризный Мишель де Монтень во многих отношениях является фикцией — умом, столь увлеченно заявленным, что теперь он может легко проходят за всю «вторую» жизнь Монтеня.Фактически, он ходил на лучшие вечеринки в округе. Он присутствовал на всех важных свадьбах — и не говоря уже о том, что, по его признанию, его практически затащили на свою собственную; невестой была подходящая девушка из Бордо по имени Франсуаза де ла Шассень, и союз более или менее устроил. (Его взгляд на брак, как он писал в эссе «О некоторых стихах Вергилия», заключался в том, что он «не был так пригоден для этого», но уступил «потомству», и он придерживался общей мудрости, что секрет мирный, дружеский брак заключался в том, чтобы постоянно держать жену в покое, чтобы лучше сосредоточить ее мысли на деталях гостеприимства и «здорового ведения домашнего хозяйства».») Он слышал все. Он переписывался с красивыми образованными женщинами, которые читали его черновики. Он обедал в замке с знатными людьми, которые научились ценить его советы и, что более важно, его такт за годы его «общественных обязанностей», как в качестве местного эмиссара при дворе Карла IX в Париже, так и в качестве местного посланника. магистрат в суде, известном в то время как Parlement de Bordeaux.

Он утверждал, что отрекся от своей молодости, которая, очевидно, была настолько непослушной, что восемь лет ее жизни отсутствуют в публичных записях; «Я сжег себя [похотью] в юности и испытал все ярости, которые, по словам поэтов, обрушились на всех, кто позволял себе преследовать женщин без ограничений и без осуждения», — так он описал те годы, когда ему было за пятьдесят. .Но он никогда не отказывался от женщин или, если уж на то пошло, от острых ощущений от просмотра хорошей битвы или любых других поблажек в его классе. («Для близкого общения за моим столом я выбираю приятное, а не мудрое; в моей постели красота важнее добродетели», — сказал он однажды.) Он покинул свою башню в 1580 году, чтобы провести год в путешествии. Он снова покинул его в 1581 году, чтобы стать мэром Бордо — в то время третьего по величине города страны и ее богатейшего порта. Через два года он согласился на второй срок. И хотя общепризнанный католический роялист (либо по убеждению, либо, как предполагают некоторые из эссе, из-за подозрения, что решительный шаг в сторону большой лояльности его времени был лучшим способом очистить его разум для более увлекательных тем) ), он также был близким другом и доверенным лицом протестанта Анри де Наварра и был эмиссаром Наварры при католическом дворе брата и преемника Карла, Генриха III.Его жизнь охватывала распространение кальвинизма по Франции и восемь католико-протестантских войн, спровоцированных обращениями, такими как Наваррские, внутри королевской семьи. И если Монтень не принимал чью-либо сторону в этих войнах, возможно, он думал о них как о семейном деле, что в некотором роде так и было. Оба Генри были прямым потомком Людовика IX — отцов семьи трехсотлетних французских королей — и к 1584 году, после смерти брата Генриха III, Наварра сам был первым в очереди на французский престол.«Мой дом всегда открыт, легко доступен и всегда готов принять всех мужчин (поскольку я никогда не позволял уговорить себя превратить его в орудие войны, в котором я наиболее охотно играю свою роль, когда он находится дальше всего от моего квартала. ), заслужил довольно большую популярность », — писал Монтень примерно год спустя в эссе, которое он назвал« О тщеславии ».

Авторы, конечно, лукавые. (Монтень красиво выразился: «Все кишит комментариями: авторов не хватает».) Они ведут вас именно туда, куда хотят, и не дальше.К концу эссе вы многое знаете о уме и темпераменте Монтеня, но, что касается его обещания, что «мои недостатки здесь будут прочитаны на всю жизнь», вы все еще ждете подробностей той жизни и большей части люди в нем. Его уклонения ходят легенды. Он много пишет о тирании законов, но ничего не пишет о своих четырнадцати годах в качестве магистрата или четырех годах в качестве мэра, или даже о своей реакции в качестве мэра на чуму, поразившую Бордо к концу его второго срока. оставив треть населения мертвой.(Он сбежал.) Он много пишет о женах, но редко упоминает своих и никогда по имени, хотя утверждает, что заставил себя «влюбиться», чтобы жениться, — задача, возможно, на короткое время сделана приятной из-за того, что Франсуаза говорят, что она была исключительно красивой и живой девушкой. Монтеню в то время было тридцать два года, и он, по его словам, был готов стать послушным и уважительным мужем. Но он не очень интересовался Франсуазой — и, может быть, она им, так как некоторые ученые бросили ее в объятия его младшего брата Арно, добродушного и добродушного капитана армии, который умер молодым от несчастного случая. теннисный мяч к уху.Сам Монтень редко спал в постели своей жены, кроме как для продолжения рода; она подарила ему шесть дочерей за тринадцать лет, и только одна из них, Леонор, дожила до младенчества — факт, который он отклонил пугающим замечанием (эксперты Монтеня до сих пор спорят о том, почему он это сделал и что это значило), что он «потерял два или три ».

Что касается его матери, он упоминает о ней дважды, но лишь мимоходом. Ее звали Антуанетта Луп де Вильнёв. Она происходила из обширного торгового клана, похожего на Монтень по богатству и влиянию, но с тем заметным исключением, что, хотя Монтень в то время были твердо и уверенно католиками, некоторые из Луп были протестантами, а сама семья была сефардской . convertos из Сарагосы, где их звали Лопес де Вильянуэва.(Некоторые из них покинули Испанию до изгнания в 1492 году и процветали в Европе как должным образом чеканные христиане или, как выбирает новое издание Pléiade, христианская семья « anciennement convertie ».) Антуанетта выросла в Тулузе. Она прибыла в замок шестнадцатилетней неохотной невестой, чтобы выйти замуж за Пьера Эйкема, эксцентричного, но явно образцового шатлена (и самого будущего мэра Бордо), и, однажды выполнив свой долг перед детьми, родив их, она была привязана в основном к себе.Она утверждала, что Мишель измотал ее рождение — по ее подсчетам, одиннадцать месяцев беременности — и была в ярости, узнав, что по последней воле ее мужа он был не только наследником, но и управляющим имением, которым она рассчитывала управлять. продолжительность жизни. Их отношения были, по любым меркам, неприятными. Через год после смерти Пьера она пригрозила подать на Мишеля в суд из-за права собственности на семейное ожерелье; он обнаружил его в шкатулке с драгоценностями своей жены и отдал обратно, надеясь избежать скандала, связанного с судебным делом, после которого она провела долгое, горькое и спорное вдовство в компании внучки, которая, кажется, была единственной родственницей, которой она понравилось.

Но Монтень не очень интересовался семейными историями какого-либо рода, и его собственная история, очевидно, не была затронута не только антисемитизмом, которым были подвержены дети «новых христианских» иммигрантов, таких как Луппы, но и католико-протестантскими войнами в США. дом. Некоторые из братьев и сестер Монтеня стали протестантами, без очевидного ущерба для семьи — даже во время резни в День Святого Варфоломея в 1572 году, когда погибло тридцать тысяч французских кальвинистов. Он также не упоминает об этих массовых убийствах в очерках.Для него тема протестантов и евреев (которым запретили исповедовать свою религию во Франции с конца четырнадцатого века), по-видимому, была в лучшем случае пищей для его размышлений над абсурдностью преследований и роковыми отвлечениями окружающих. дисгармония. Он умело списал со счетов Мартина Лютера за то, что тот оставил в Германии «столько — а точнее больше — разногласий и разногласий из-за сомнений в его мнениях, чем он сам когда-либо высказывал по поводу Священного Писания». Он цитировал Иосифа Флавия и восхищался Маккавеями.Но когда дело доходило до того, как старый еврей гнался обнаженным по улицам Рима, он оставался репортером — любопытным, сострадательным, но не особо обеспокоенным. Он не ожидал большего от мира. Родственники, по его мнению, были случайностями рождения, внимания и близости. Его интересовала генеалогия мысли. Он был гораздо больше заинтересован в размышлениях о религии с софистами и скептиками в его библиотеке, чем в той роли, которую религия, даже его собственный католицизм, сыграла в нем.

При этом он был страстным путешественником. Его поиски спа, которые вылечили бы его камни в почках — болезнь убила его отца и в конечном итоге поможет убить его — привели его в Швейцарию, Австрию и Германию. Любовь к классике привела его в Италию. В Риме, где его собственная копия эссе была конфискована инквизицией, он ходил по улицам своих мертвых наставников: «Мне нравится думать об их лицах, их осанке и их одежде», — сказал он. «Я бормочу их великие имена сквозь зубы, и они звучат в моих ушах.(Латынь, по указу его отца, была не только его родным языком, но и единственным, на котором ему было разрешено говорить в течение первых шести лет.) Он бродил по гетто, посещал синагогу, наблюдал за обрезанием и с радостью подвергал перекрестному допросу раввин. (К концу своего визита он встретился с Папой и стал почетным римским гражданином.) Сегодня мы бы назвали его джентльменом-этнографом, более очарованным, чем встревоженным ошеломляющим разнообразием человеческих практик. «Да. Я признаю это », — написал он в« О тщеславии ». «Даже в своих желаниях и мечтах я не могу найти ничего, за что я мог бы держаться.Единственное, что меня вознаграждает (если что-то и есть), — это разнообразие и удовольствие от разнообразия ». Его интересовало все незнакомое и экзотическое, от жертвоприношений в Индии до каннибализма в Новом Свете. В эссе, которое он назвал «О каннибалах», он описал «очень долгий разговор», который он однажды имел с вождем тупи, привезенным во Францию из Бразилии и в то время выставленным в Руане для королевского визита. Он восхищался мягкостью индейца и его очевидным недоумением по поводу пышности, бедности и жестокости, которые так безразлично и без разбора проявили к ему .«Я думаю, что есть больше варварства в том, чтобы съесть человека живым, чем в том, чтобы съесть его мертвого», — писал он, — «больше варварства в том, чтобы разорвать на куски и истязать тело, все еще живое, в том, чтобы поджарить его понемногу и нанести ему синяки и укусы. свиней и собак (как мы не только читали, но и видели в недавней памяти не среди врагов в древности, но среди наших сограждан и соседей — и, что еще хуже, во имя долга и религии), чем в том, чтобы поджарить его и съесть его после его смерти ». Никто не сказал этого лучше.

«Любой может видеть, что я отправился по дороге, по которой я буду путешествовать без труда и без остановки, пока в мире есть чернила и бумага», — писал Монтень в начале «О тщеславии» своего позднего и, возможно, величайшее эссе. «Я не могу дать отчет о своей жизни своими действиями: фортуна поставила их слишком низко для этого; так что я делаю это своими мыслями ». Он сравнивает себя с дворянином, которого он когда-то знал, который будет держать свои ночные горшки на неделю, чтобы показать их друзьям: «Он думал о них, говорил о них: для него всякая другая тема воняла», — говорит: «Вот ( немного более прилично) у вас есть помет старого разума, иногда твердый, иногда корявый, но всегда плохо перевариваемый.Он начинает экстраполировать: «Каракули, кажется, являются одним из симптомов эпохи излишеств. Когда мы когда-либо писали так много, как с начала наших Гражданских войн? И всякий раз, когда римляне поступали так же, как незадолго до своего краха? »- и вовремя ловит себя на том, чтобы добавить, что« каждый из нас вносит свой вклад в развращение нашего времени: одни вносят предательство, другие (поскольку они сильны) несправедливость, безбожие, тирания, алчность, жестокость: более слабые приносят глупость, тщеславие и праздность, и я один из них.Он с некоторой гордостью обвиняет себя в гордости — в письменной форме, когда его страна находится в состоянии войны, и в маленьких упрямых привычках, которыми он выставляет напоказ свое пренебрежение, говоря, что «если одна из моих туфель перекосится, я позволю моя рубашка и плащ тоже перекосились: я слишком горжусь, чтобы наполовину изменить свой образ жизни. . . . Слова, которые я произношу, когда несчастен, — это слова неповиновения ».

Монтень назвал «О тщеславии» одним из тех эссе, которые, будучи довольно длинными и нисколько не ограниченными названиями, которые он им дал, «требуют решения прочитать их и выделить время.Это медитация на умирание и, в то же время, на письмо — или, можно сказать, на письмо к жизни перед лицом смерти, на то, чтобы «потеряться» в словах и «походке поэзии, все прыжки и кувырки », и в пространстве, где« моя ручка и мой разум блуждают ». («Мой разум не всегда движется вперед, но и назад», — говорит он. «Я не доверяю своим нынешним мыслям не меньше, чем моим прошлым, а моим вторым или третьим мыслям не меньше, чем моим первым».) И это в значительной степени привлекает В беседе участвуют все персонажи из его библиотеки — короли, философы, поэты, историки, государственные деятели и различные святые и негодяи, которых он представил на первых страницах Книги I словами: «Человек действительно является объектом чудесным образом тщеславным, разнообразным. и колеблется.Трудно вынести суждение о нем, которое было бы устойчивым и единообразным ». С тех пор они появлялись и снова появлялись в эссе, как персонажи романа, опровергая аргументы друг друга. Теперь, в некотором смысле, он и уважает, и отвергает их, вместе с их беспорядочными истинами, их самой близкой по духу мудростью и обманчивым утешением, которое они иногда приносят.

Таким образом, его размышления о тщеславии быстро переходят от дурной обуви (и того, как «заброшенное состояние Франции» отражает его «заброшенный век») к Петронию, Горацию и Лукрецию, каждый из которых рассуждает на латыни о метафизике засух. , бури, неурожаи — смерть природы.Но ему это не интересно. Он прерывает их, чтобы жаловаться на бремя управления своей собственной землей и на сложность экономии в неурожайные годы для кого-то, «привыкшего, как я, путешествовать не просто с адекватной свитой, но и с достойной». Он говорит это, в отличие от Крейта, который «прыгнул на свободу нищеты. . . Я ненавижу бедность наравне с болью ». Он предпочитает свободу, которую дают ему деньги, чтобы уйти. «Я все время чувствую смерть, тыкая в горло и поясницу. Но я устроен иначе: смерть для меня везде одинакова.Если бы мне было позволено выбирать, я бы предпочел умереть в седле, а не в своей постели, вдали от дома и вдали от своего народа. Расставаться с теми, кого мы любим, — это больше горе, чем утешение. . . . Поэтому я бы охотно отказался от этого великого и вечного прощания ». Он рассматривает случай Сократа, который, предпочитая смерть изгнанию, взял болиголов — а затем пригвоздил его к похвале как одного из тех «благословенных небом» людей, чьи качества «настолько высоки и непомерны».. . Я совершенно не могу их представить ».

«Это пляж , Рослин! Нечего садить! »

В то же время он беспокоится или притворяется, что невнимателен дома. Он соглашается с Диогеном, который сказал, что вино, которое ему больше всего нравилось, всегда было вином, которое сделал кто-то другой, но затем, как правило, ругал себя. Он описывает хорошее хозяйство своего отца: «Я хочу, чтобы вместо какой-то другой части своего наследства мой отец завещал мне эту страстную любовь к управлению своим имением.Если только я смогу проникнуться к нему вкусом, как он, тогда политическая философия сможет, если захочет, осудить меня за скромность и бесплодие моего занятия ». (Пьер, по его словам, был «лучшим отцом, которым когда-либо был»; он изучал право, чтобы доставить ему удовольствие, и однажды потратил больше года на перевод огромного трактата Раймона Себонда «Theologia Naturalis» с латыни на французский, чтобы его отец, который жаловался на отсутствие латыни в своем собственном образовании, мог прочитать это.) Несколькими строками позже он вспоминает, что сам является отцом, и обращается к проблеме поиска «зятя, который набил бы мне клюв, утешить мои последние годы и убаюкивать их, в чьи руки я мог передать контроль и использование своих товаров.. . при условии, что он принесет ему поистине благодарную и любящую привязанность ». Но он не упоминает ни Леонора, ни своих мертвых детей. Когда он думает о потере сейчас, в свои пятьдесят три года, он оплакивает своего отца и, больше, чем кто-либо, друга своей «души» Этьен де ла Боэти, поэт из Бордо, который, возможно, был любовью всей его жизни и чья ранняя смерть, он однажды сказал, привел его к свадьбе в надежде на утешение, а затем в свою башню для побега. Это отсутствующие собеседники «О тщеславии»: люди, с которыми он говорит о смерти, разговаривает сам с собой; единственные, кого он описывает с тем, что можно назвать глубоким чувством взаимоотношений.

Как описать головокружительную прогулку «О тщеславии»? Почти на всех его шестидесяти страницах нет аргументов, личных или философских, которые нужно изложить, нет откровений о природе человека, которые можно предложить, нет пути к спасению, который можно предложить. Вместо этого мы получаем дар, который он сам себе подарил: «объем и свободу» интерпретации; язык «тупой» и «грубый»; и, прежде всего, опыт мышления Монтеня. (Ральф Уолдо Эмерсон в классическом эссе о Монтене написал, что «до мозга костей доходят его предложения.. . . Вырежьте эти слова, и они потекут кровью ».) Он может перейти на несколько абзацев из увещеваний в 1 Коринфянам 3:20:« Эти изысканные тонкости хороши только для проповедей: это темы, которые стремятся увести нас в тот мир. как ослы. Но жизнь — это материальное движение в теле, деятельность, по самой своей сути несовершенная и неуправляемая: я работаю, чтобы служить ему на ее собственных условиях »- под рифму о коррупции судей, лицемерии моралистов и диетологов и тайная сексуальная жизнь греческих философов, описанная в исключительно дорогой статье IV в.Куртизанка по имени Лаис сказала: «Я ничего не знаю об их книгах. . . но эти ребята стучатся в мою дверь так же часто, как и все остальные «.

Вы могли бы назвать эту интеллектуальную свободную ассоциацию, но это слишком бесплодный термин для разума Мишеля де Монтеня, который гоняется за собой, возражает против аргументов, читает его мысли и его стареющее тело, по крайней мере, так же внимательно, как он читает свои книги. (Его копия De Rerum Natura Лукреция, хранящаяся в библиотеке Кембриджского университета, заполнена достаточным количеством пометок на латыни и французском языке, чтобы сделать книгу самостоятельно.) Но он думает о себе как о браузере, и в некотором смысле так оно и есть, потому что, по его мнению, пара интересных мыслей или историй в одной книге всегда будет напоминать ему о чем-то более умном или более интересном — или, что еще лучше, противоречивое — в другой книге, и он ее открывает. К тому времени, когда он начинает «О тщеславии», большинство его любимых цитат были вырезаны на балках и деревянных элементах башни — для вдохновения, быстрого доступа и, возможно, для отвлечения внимания. (Ему бы понравился Google.) Эти слова — любимая компания его преклонного возраста, хотя их совет и ложный.Он хочет «умереть, скрежеща зубами среди чужих» и каких более уступчивых незнакомцев, чем мертвые, говоря через тысячелетия со своих стропил, — из тех незнакомцев, которые, как платные товарищи старым и немощным, «уйдут. ты один, сколько хочешь, показывая тебе беззаботное лицо и позволяя тебе думать и стонать по-своему ». Смерть, по его словам, «не является одним из наших социальных занятий: это сцена с одним персонажем».

Но правда в том, что письмо о смерти, окруженное книгами, которые, по его словам, «утешите меня и посоветуйте мне управлять своей жизнью и моей смертью», — заставило его отказаться от смерти.Мир вторгается в его мрак, борется за его внимание и почти всегда побеждает. Он очень хочет вернуться в Рим. Его жена, должно быть, была против этого, потому что он говорит: «Воистину, если какая-либо жена может сказать своему мужу, сколько шагов должно быть« далеко »и сколько шагов должно быть« близко », я советую заставить его остановиться на полпути. … И пусть эти жены осмелятся призвать философию на помощь ». Как и невежественный профессор Хиггинс, он желает, чтобы женщины больше походили на мужчин. «В по-настоящему любовных отношениях — которые я испытал — вместо того, чтобы рисовать того, кого я люблю, я отдаю себя ему», — говорит он, вспоминая Ла Боэти.«Я не просто предпочитаю делать ему добро, чем, чтобы он делал мне добро, я даже предпочел бы, чтобы он делал добро себе, а не мне: когда он делает добро самому себе, он делает больше всего хорошего мне. Если его отсутствие приятно или полезно для него, то меня радует гораздо больше, чем его присутствие ». Вопрос, конечно, в том, что означает отсутствие, называемое смертью.

Предпоследние страницы «О тщеславии» — это дань уважения Риму (и, возможно, самому себе, поскольку он полностью цитирует папскую буллу, сделавшую его римским гражданином).Но он заканчивает свое эссе в оракульном сердце Греции дельфийским призывом «познать самого себя» и на нескольких страницах переворачивает идею тщеславия с ног на голову, защищая свое стремление к самому себе, каким бы раздробленным, преходящим или несовершенным он ни был. как единственное знание, которое он или кто-либо может надеяться получить. Это единственный аргумент в пользу «истины», которую он приводит в ста семи эссе: «Природа очень удобно направила действие нашего взгляда наружу. Нас уносит вниз по течению, но бороться обратно к себе против течения — болезненное движение; так море, столкнувшись с самим собой, в замешательстве возвращается обратно.Все говорят: «Посмотрите на движение небес, посмотрите на общество, на ссору этого человека, на его пульс, на волю и завещание этого другого человека» — другими словами, всегда смотрите вверх, вниз, или в сторону, или вперед, или позади себя. Таким образом, заповедь, данная нам в древние времена богом из Дельф, противоречила всем ожиданиям: «Оглянитесь назад в себя; познать себя; держись за себя ». . . Разве вы не видите, что этот наш мир всегда смотрит внутрь, а глаза всегда открыты, чтобы созерцать себя? В вашем случае это всегда тщеславие, внутреннее и внешнее, но тщеславие, чем меньше, тем меньше оно распространяется.За исключением тебя одного, о Человек, сказал, что бог, каждое существо сначала изучает самого себя и, в соответствии со своими потребностями, имеет пределы своим трудам и желаниям. Нет никого столь же пустого и нуждающегося, как ты, кто обнимает вселенную: ты искатель без знания, судья без юрисдикции и, когда все будет сделано, шут в фарсе ».

Когда Монтень перенес свои книги на третий этаж своей башни, он переместил кровать на этаж ниже. Он переходил в замок на ужин, после чего прощался и уходил.Заманчиво представить его тогда за своим столом с ручкой в руке, книгами, разбросанными вокруг него, и мерцающими свечами, но на самом деле он никогда не писал и не читал после захода солнца — привычку, которую он рекомендовал своим читателям, говоря, что с книгами « душа рассеивается, а тело, заботы которого я не забыл, остается бездействующим, становится утомленным и грустным ». Он начал писать сочинения семь лет назад, когда пережил свой первый серьезный приступ камней в почках, написав о том, что болезнь и сон, как безумие, «заставляют нас воспринимать вещи иначе, чем они кажутся здоровым людям, мудрецам и бодрствующим людям.Он жил в страхе перед следующей атакой и, более того, перед тем, что он называл «пустотой». Он был человеком, который (, Рузвельт и Торо) первым сказал: «Больше всего я боюсь страха. . . по интенсивности он превосходит все другие расстройства ».

Ближе к концу своей жизни он утверждал, что принял пустоту. Однажды он назвал свои эссе «чудовищными телами, собранными из разных частей, без определенной формы, без порядка, последовательности или пропорции, кроме случайных», и обвинил тот факт, что «мои способности не позволяют мне осмелиться взяться за богатую, отшлифованную картину, сформированную по ст.Но есть все признаки того, что, взрослея, он скучал по жизни государственного деятеля. Когда в 1589 году Наварра вступил на престол, став Генрихом IV во Франции — и после еще четырех лет религиозной войны, совершив проницательный переход в католицизм со словами «Париж стоит мессы», — Монтен написал письмо о добровольном предложении своих услуг. опять таки. Анри ответил, обрадованный, и в январе 1590 года, когда пришло его письмо, Монтень ответил, что он всегда желал преемственности, «даже когда я должен был признаться в этом своему священнику», а затем предложил совет: « там, где завоевания из-за их величия и сложности не могли быть полностью завершены оружием и силой, они завершались милосердием и великодушием, превосходными приманками для привлечения людей, особенно к справедливой и законной стороне.Это отрывок из старинного Монтеня: рецепт мудрого правила, скрывающийся в нескольких прекрасных, лестных фразах о плодах победы; стратегический крюк в реальный мир, чтобы сказать, что «в случае суровости и наказания их следует отложить до тех пор, пока они не овладеют мастерством»; и, наконец, подходящий классический пример — в данном случае Сципион Старший. В июле Анри вызвал Монтеня в Париж, но к сентябрю, когда он собирался поехать, Монтень был слишком болен, чтобы ехать. ♦

Мишель Де Монтень | Биография, книги и факты

Отец современного скептицизма, Мишель де Монтень был влиятельной и ключевой фигурой французского Возрождения.Он наиболее известен своими эссе, которые считаются лучшими за все время. Монтень также связан с тем, что эссе стало признанным жанром в литературе. Он был первым, кто использовал слово «эссе» для описания своих сочинений. Сегодня можно сказать, что Монтень был первым блогером. Его блестяще написанные эссе вызывают восхищение за их легкое сочетание серьезных интеллектуальных мыслей и юмористических анекдотов. Огромный том Эссе Монтеня до сих пор считается лучшим сборником эссе, оказавшим влияние на многих других известных писателей, таких как Рене Декарт, Исаак Азимов и Уильям Шекспир.

Essais, большой сборник коротких эссе Мишеля де Монтеня, был опубликован в 1580 году. Эссе отражают личность Монтеня, его интересы и знания. Они описывают людей, особенно самого Монтеня. Будь то подчеркивание своей плохой памяти, решение вопросов без вмешательства ненужных эмоций, попытка избавиться от мирских обязательств по подготовке к смерти или раскрытие своей ненависти к религиозным конфликтам, Монтень свободно выражал свои мысли в своих эссе.Честность в его тоне делает статьи еще более интересными для чтения. В своих трудах Монтень исследует различные аспекты человеческой природы и жизни, записывая и направляя читателя по различным аспектам жизни, таким как искусство общения, воспитание детей, преодоление потерь и горя, обращение с сексуальным желанием, чтение, подготовка и понимание реальность смерти.

Мишель де Монтень родился 28 февраля 1533 года в замке Монтень, Франция, в богатой мелкой дворянской семье.Отец Монтеня разработал для сына очень организованный план обучения. Он получил прекрасное классическое образование. Его наставникам и слугам было приказано говорить с мальчиком на латыни только для того, чтобы он выучил язык. Монтень был отправлен учиться в престижную школу-интернат Collège de Guyenne, а затем изучал право в Тулузе, после чего начал свою юридическую карьеру. Монтень служил советником Суда помощников Перигё, а позже был назначен советником парламента в Бордо в 1557 году.С 1561 по 1563 год Монтень был придворным при дворе Карла IX. За годы работы в парламенте Бордо Монтень познакомился с Этьеном де ла Боэти, с которым у него сложилась тесная и прочная дружба. Смерть Боэти оставила болезненную пустоту в жизни Монтеня. Говорят, Монтень начал писать, чтобы пережить потерю своего друга.

Несмотря на то, что против своей воли и под давлением своей семьи, Монтень женился на Франсуазе де ла Кассень. У них было шестеро детей, из которых только один выжил после детства.Более известный как государственный деятель, чем писатель, Монтень ушел из общественной жизни в 1571 году. Он изолировал себя, проводя большую часть своего времени в своей библиотеке, где он начал писать свои легендарные эссе. Мишель де Монтень умер 13 сентября 1592 года в возрасте 59 лет. Гуманитарное отделение Университета Бордо названо в его честь Université Michel de Montaigne Bordeaux 3.

Купить книги Мишеля де Монтеня

Монтень, философ жизни, часть 1: Как жить | Сара Бейкуэлл

Эта серия повествует о Мишеле Эйкеме де Монтене, философе 16 века, который не предлагал никаких теорий, не верил в разум и не проявлял желания убедить читателей в чем-либо.В своей обширной книге «Очерки» он противоречил самому себе, предпочитал конкретику общему, принимал неопределенность и следовал за своими мыслями, куда бы они ни вели. Был ли он вообще философом?

По его собственному мнению, он был, но только «непреднамеренно и случайно». По его словам, он писал о стольких вещах, что время от времени его эссе обязательно должны совпадать с мудростью древних. Другие видели в нем не только философа, но и действительно современного мыслителя в мире из-за его глубокого осознания того, что он сложен и саморазделен, всегда двойственен сам по себе, как он выразился.На мой взгляд, он был первым и величайшим философом жизни, как она есть на самом деле, и, возможно, тем, кто может больше всего предложить нашему беспокойному 21 веку.

Монтень любил изображать себя обычным человеком, отличавшимся от других только привычкой записывать. По сути, это правильно. Его жизнь была ничем не примечательна: родился в 1533 году, в том же году, что и Елизавета I в Англии, он жил в своем родовом поместье среди виноградников на юго-западе Франции до 1592 года, когда умер от осложнений, связанных с камнями в почках.13 лет он был мировым судьей в городе Бордо. Еще четыре года он был его мэром. В свои 40 он провел увлекательные полтора года, путешествуя по Германии, Швейцарии и Италии, потакая своему любопытству, как живут другие люди. Он также руководил дипломатическими миссиями короля и местных князей, особенно будущего Генриха IV. Он женился и имел шестерых детей, пятеро из которых умерли в младенчестве.

Однако все это время то, что ему действительно нравилось делать, не имело ничего общего ни с работой, ни с семьей.Он ходил пешком или верхом в местных лесах, размышляя о себе и о мире с любопытством; дома он читал, писал и разговаривал с людьми. Он превратил пухлую башню на углу своего участка в свою библиотеку. (Вы все еще можете посетить это сегодня.) Там он начал записывать около сотни оживленных, бессвязных статей, которые он назвал своими эссе — слово, которое он придумал от эссеиста: «попробовать». Вот что они были: испытания или покушение на самого себя.

Что значит быть человеком, подумал он? Почему другие люди ведут себя так же? Почему я так себя веду? Он наблюдал за своими соседями, коллегами, даже за кошкой и собакой, а также глубоко заглядывал в себя.Он попытался записать, что значит быть злым, возбужденным, тщеславным, вспыльчивым, смущенным или похотливым. Или погружаться в сознание и выходить из него в полусне. Или скучать по своим обязанностям. Или любить кого-то. Или иметь блестящую идею во время катания, но забыть ее, прежде чем вы сможете вернуться, чтобы записать ее — а затем почувствовать, что потерянные воспоминания отступают все дальше и дальше, чем больше вы охотитесь за ней, только чтобы всплыть вам в голову, как только вы сдавайся и подумай о другом.Короче говоря, он был блестящим психологом, но также и философом-моралистом в самом полном смысле этого слова. Он не сказал нам, что мы должны делать, но исследовал, что мы на самом деле делаем.

Впервые он опубликовал результаты в 1580 году, и его «Очерки» мгновенно стали бестселлером эпохи Возрождения. Последующие выпуски стали еще лучше и стали больше, потому что он продолжал добавлять материал к старым главам, а также писать новые. (Казалось, он никогда не мог остановиться: возможно, он был первым в мире блоггером.) Призыв не ослабевает на протяжении веков, в основном потому, что его исследования не просто случайны; все они сосредоточены на одном важном вопросе, который волнует всех: как жить? То есть, как сделать мудрый и достойный выбор, понять себя, вести себя как полноценное человеческое существо, хорошо относиться к другим и обрести душевный покой?

Этот блог будет путешествием по некоторым областям исследований Монтеня. Мы спросим, что мы можем узнать от него о том, как справляться со страхами (особенно со страхом смерти), справляться с вопросами веры и сомнений, относиться к другим людям, избегать жестокости и фанатизма и уделять должное внимание опыту по мере его развития.Поездка перенесет нас в несколько странных уголков жизни. Во время первой экскурсии, которая состоится на следующей неделе, мы отправимся прямо к выходу из жизни — и снова вернемся с края пропасти.

Эта серия будет продолжаться в течение следующих семи недель, каждый понедельник утром в комментариях бесплатно: Вера

Монтень о смерти и искусстве жизни — Сборы мозгов

Французский писатель эпохи Возрождения Мишель де Монтень (28 февраля 1533 г. — 13 сентября 1592 г.), прославившийся как отец современного скептицизма, стал пионером эссе как литературным жанром и написал некоторые из самых прочных и влиятельных эссе в истории.Собранные в Michel de Montaigne: The Complete Essays ( общественное достояние ; публичная библиотека ), они исследуют — так же, как работы Фрэнсиса Бэкона через Ла-Манш примерно того же периода — такие темы, как страх, дружба, правительство. , воображение и другие пересечения кажущегося обыденным и глубоко экзистенциального.

В одном из 107 таких исследовательских эссе под названием «Изучать философию — значит научиться умирать» Монтень обращается к смертности — предмету одной из лучших книг по психологии и философии этого года — и указывает на понимание смерти как предпосылка понимания жизни, самого искусства жить.

Портрет Мишеля де Монтеня работы Сальвадора Дали, 1947. Щелкните изображение, чтобы узнать подробности.

Монтень исследует наши противоречивые отношения со смертью:

Из всех благ, которые дает нам добродетель, презрение к смерти — одно из величайших, как средство, которое приспосабливает человеческую жизнь к мягкому и легкому спокойствию и дает нам чистый и приятный вкус жизни без которое исчезло бы со всеми остальными удовольствиями.
[…]
Конец нашей расы — смерть; Это необходимая цель нашей цели, которая, если она нас пугает, как мы можем сделать шаг вперед без приступа лихорадки? Вульгарное средство защиты — не думать о нем; но от какой грубой глупости они могут получить такую грубую слепоту? Они должны обуздать осла за хвост:
«Qui capite ipse suo instituit vestigia retro»,
[«Кто по глупости пытается отступить» — Лукреций, iv.474]
‘Неудивительно, что он часто попадал в ловушку. Они пугают людей одним лишь упоминанием о смерти, и многие крестятся, как бы именем дьявола. И поскольку составление воли человека относится к смерти, ни один человек не будет убежден взять перо в руку для этой цели, пока врач не вынесет приговор и полностью не отдаст его, а затем между ужасом и ужасом, Бог знает в каком состоянии понимания он должен это делать.
Римляне, по причине того, что этот слабый слог смерти звучал так резко для их ушей и казался таким зловещим, нашли способ смягчить и раскрутить его перифразом, и вместо того, чтобы объявить, что такой слог мертв, сказали: кто-то жил »или« Такой перестал жить »… при условии, что в этом случае было хоть какое-то упоминание о жизни, хотя и в прошлом, но в нем все же слышался звук утешения.… Я заставляю жить, по крайней мере, столько же. Между тем, беспокоить человека мыслью о чем-то таком далеком было безумием. Но что? Молодые и старые умирают на одних и тех же условиях; никто не уходит из жизни иначе, чем если бы он вступил в нее незадолго до этого; также нет такого старого и одряхлевшего человека, который, услышав о Мафусаиле, не думает, что у него впереди еще двадцать хороших лет. Ты дурак! кто заверил тебя срок жизни? Ты полагаешься на сказки врачей: лучше обращайся к эффектам и опыту.Согласно обычному порядку вещей, ты давно не жил благодаря исключительной милости; ты уже пережил обычный срок жизни. И что это так, прикинь своего знакомого: сколько еще умерло, не дожив до твоего возраста, чем дожило до него; а о тех, кто облагородил свою жизнь своей славой, возьми только отчет, и я осмеливаюсь заключить пари, что ты найдешь больше тех, кто умер раньше, чем после тридцати пяти лет. … Сколько способов нас удивить у смерти?

Вместо того, чтобы потакать страху смерти, Монтень призывает рассеять его, встретив его лицом к лицу, с осознанием и вниманием — подход, распространенный в восточной духовности:

[L] и мы научимся храбро стоять на своем и сражаться с ним.И чтобы начать лишать его величайшего преимущества, которое он имеет над нами, давайте пойдем путем, совершенно противоположным общепринятому курсу. Давайте обезоружим его от его новизны и необычности, давайте поговорим и познакомимся с ним, и не будем иметь ничего более частого в наших мыслях, чем смерть. Во всех случаях представляйте его нашему воображению в каждой его форме; при спотыкании лошади, при падении плитки, хотя бы уколе булавкой, давайте сейчас подумаем и скажем себе: «Ну, а что, если бы это была сама смерть?» и, в этой связи, позвольте мы ободряем и укрепляем себя.Давайте всегда, среди нашего веселья и пиршества, заставлять вспоминать о нашем хрупком состоянии перед нашими глазами, никогда не позволяя себе так далеко уноситься с нашими удовольствиями, но чтобы у нас были определенные промежутки времени для размышлений и размышлений о том, сколькими способами это наше веселье имеет тенденцию к смерти, и сколькими опасностями оно угрожает ей. Так поступали египтяне, которые в разгар своего пиршества и веселья заставили принести в комнату высушенный скелет человека, чтобы он служил им на память своим гостям:
‘Omnem crede diem tibi diluxisse supremum
Grata superveniet, quae non sperabitur, hora.’
«Думай каждый день, когда прошлое твое последнее; на следующий день, как ни странно, более желанным будет номер
». 4, 13.]
Неизвестно, где нас ждет смерть; будем искать его везде. Преднамеренность смерти — это преднамеренность свободы; тот, кто научился умирать, разучился служить. Нет ничего плохого в жизни для того, кто правильно понимает, что лишение жизни не есть зло: знание того, как умереть, избавляет нас от всякого подчинения и ограничений.Паулюс Эмилий ответил тому, кого жалкий царь Македонии, его пленник, послал умолять его не вести его в своем триумфе: «Пусть он попросит самого себя». [ Плутарх, Жизнь Паулюса Эмилия, ок. 17; Cicero, Tusc., V. 40. ]
По правде говоря, во всем, если природа немного не помогает, искусству и промышленности очень трудно выполнять что-либо целенаправленно. Я по своей природе не меланхолик, но медитативен; и нет ничего, чем я бы больше занимался, чем воображение смерти, даже в самые распутные времена моего возраста.

Один из самых вневременных и актуальных моментов Монтеня поражает самую суть нашей нынешней культуры продуктивности, напоминая нам, что вся жизнь содержится в нашей внутренней жизни, а не в контрольном списке наших достижений:

Мы всегда должны, насколько это возможно, быть подстегнуты и подстегнуты и готовы к работе, и, прежде всего, позаботиться о том, чтобы в это время не иметь никаких дел с кем-либо, кроме самого себя: —
«Quid brevi fortes jaculamur ev Multa?»
[«Зачем за такую короткую жизнь дразнить себя таким количеством проектов?» — Хор., Od., II. 16, 17.]

Он провозглашает мантру «корабль настоящих художников», которую Стив Джоб прославил пять веков спустя:

Человек не должен спроектировать ничего, что потребует столько времени на отделку, или, по крайней мере, без такого страстного желания довести его до совершенства. Мы рождены для действий:
«Quum moriar, medium solvar et inter opus.»
[«Когда я умру, пусть будет делать то, что я задумал». — Овидий, Амор., II. 10, 36.]
Я всегда хотел бы, чтобы мужчина занимался делом и, сколько бы в нем ни было лжи, расширял и раскручивал службы жизни; а затем пусть смерть заберет меня сажать мою капусту, равнодушно к нему, и еще меньше того, что мои сады не достроены.

Суть его аргумента заключается в том, что умение умирать необходимо для того, чтобы научиться жить:

Если бы я был писателем, я бы составил реестр с комментариями различных смертей людей: тот, кто научит людей умирать, в то же время научит их жить.
[…]
Может быть, кто-то может возразить, что боль и ужас смерти настолько бесконечно превосходят все возможные представления, что лучший фехтовальщик совершенно не в себе, когда дело касается толчка.Пусть говорят, что хотят: заранее обдумать, несомненно, очень большое преимущество; и кроме того, разве нечего зайти так далеко, по крайней мере, без нарушения или изменения? Более того, сама Природа помогает и ободряет нас: если смерть будет внезапной и насильственной, нам нечего бояться; в противном случае я чувствую, что по мере того, как я продолжаю заниматься своей болезнью, я естественным образом испытываю определенное отвращение и презрение к жизни. Я обнаружил, что мне приходится гораздо больше беспокоиться, чтобы переварить это решение умереть, когда я здоров, чем когда томлюсь от лихорадки; и тем, насколько я меньше занимаюсь благами жизни, по той причине, что я начинаю терять возможность пользоваться ими и получать от них удовольствие, оттого, что я смотрю на смерть с меньшим ужасом.Это заставляет меня надеяться, что чем дальше я удаляюсь от первого и чем ближе я подхожу к последнему, тем легче я заменю одно на другое.

С философской точки зрения, окаймляющей квантовую физику, Монтень напоминает нам о фундаментальном уклоне стрелы времени в том виде, в каком мы ее переживаем:

К этому нас приглашает не только аргумент разума — ведь почему мы должны бояться потерять вещь, потерянная которой не вызывает сожаления? — но также, видя, что нам угрожают столь многие виды смерти, разве не будет бесконечно хуже вечно бояться их всех, чем однажды испытать одну из них? … Какая нелепость — беспокоиться о том, чтобы сделать единственный шаг, который избавит нас от всех неприятностей! Как наше рождение принесло нам рождение всего, так и наша смерть означает смерть всего сущего.И поэтому сожалеть о том, что нас не будет в живых через сто лет, — такое же безумие, как сожалеть о том, что нас не было в живых сто лет назад. … Долгая и короткая жизнь сделаны смертью единым целым; ибо нет ни длинного, ни короткого для того, чего больше нет.

Он возвращается — остро, поэтически — к смыслу жизни:

Все время, пока вы живете, вы крадете у жизни и живете за счет самой жизни. Непрекращающийся труд вашей жизни — это всего лишь заложить основание смерти.Вы находитесь в смерти, пока находитесь в жизни, потому что вы все еще находитесь после смерти, когда вас больше нет в живых; или, если бы вы так предпочли, вы мертвы после жизни, но умираете все время, пока живы; и смерть обращается с умирающими гораздо грубее, чем с мертвыми, и более разумно и существенно. Если вы извлекли пользу из жизни, значит, с вас ее достаточно; иди своей дорогой доволен.

За полтысячелетия до Карла Сагана, Монтень передает настроение, лежащее в основе Pale Blue Dot :

Жизнь сама по себе не является ни добром, ни злом; это сцена добра или зла, как вы это делаете.И, если вы прожили день, вы видели все: один день равен и подобен всем другим дням. Нет другого света, другого оттенка; это самое солнце, эта луна, эти самые звезды, этот самый порядок и расположение вещей — это то же самое, что и ваши предки, и это также будет развлекать ваше потомство.

Он изображает смерть как окончательное уравнение:

Дайте место другим, как другие уступили место вам. Равенство — это душа справедливости. Кто может жаловаться на то, что его постигает одна судьба, в которую вовлечены все?

Суть случая Монтеня находится где-то между философией дзен Джона Кейджа и собачьим состоянием бытия в данный момент:

Где бы ни кончилась ваша жизнь, все есть.Полезность жизни заключается не в продолжительности дней, а в использовании времени; человек может прожить долго, но прожить мало. Используйте время, пока оно присутствует с вами. Достаточная продолжительность жизни зависит от вашей воли, а не от количества дней.

В заключение он говорит о солипсистской поверхностности ритуализации смерти:

По правде говоря, я верю, что именно те ужасные церемонии и приготовления, с помощью которых мы это изложили, пугают нас больше, чем сама вещь; новый, совершенно противоположный образ жизни; крики матерей, жен и детей; посещения изумленных и огорченных друзей; присутствие бледных и рыдающих слуг; темная комната, окруженная горящими свечами; наши кровати окружены врачами и священнослужителями; в общем, ничего, кроме призрака и ужаса вокруг нас; мы кажемся мертвыми и уже похороненными.… Счастлива смерть, лишающая нас досуга для подготовки таких церемоний.

Michel de Montaigne: The Complete Essays теперь находится в открытом доступе и доступен для бесплатной загрузки в нескольких форматах из Project Gutenberg.

Иллюстрации, являющиеся общественным достоянием, через Flickr Commons

Мишель де Монтень

Мишель де Монтень, один из самых эрудированных гуманистов XVI века, умер 13 сентября 1592 года.

[B] orn в 1533 году в мелкую знать поместья его семьи недалеко от Бордо. … Его отец, человек идей, поручил свое раннее образование наставнику, который говорил только на латыни и не говорил по-французски. До шести лет латынь была родным языком Монтеня ». (Полное собрание сочинений)

«Мне казалось, что я сам написал эту книгу в какой-то прошлой жизни, так искренне она говорила с моими мыслями и опытом».

— Emerson

Не найдя работы, которую он считал полезной, он ушел на пенсию.На стене его кабинета надпись на латинском языке гласила:

[В возрасте тридцати восьми лет, в последний день февраля, свой день рождения, Мишель де Монтень, давно уставший от рабства при дворе и государственных должностей, еще будучи целым, удалился в лоно общества. учёные девы, где в спокойствии и свободе от всех забот он проведёт то немногое, что осталось от его жизни, теперь больше половины кончились. Если позволят судьбы, он завершит эту обитель, это сладкое родовое убежище; и он посвятил это своей свободе, спокойствию и отдыху.

Выход на пенсию оказался не таким веселым, как он думал, и вскоре он обнаружил, что борется с депрессией. Именно тогда он обратился к письму. Так начинается «Очерки» (Гутенберг).

Монтень размышлял над темами, «варьирующимися от правильного разговора и хорошего разговора и хорошего чтения до воспитания детей и терпения боли, от одиночества, судьбы, времени и клиента до истины, сознания и смерти». По широте и глубине очерков видно, что он на все смотрел с любопытством.

«Слава и спокойствие никогда не могут быть соседями».

— Монтень

Называя эссе своим «глупым начинанием», он признал, что его сочинения беспрецедентны. Монтень изучал самого себя. Он пишет:

Мир всегда смотрит прямо перед собой; Что до меня, то я обращаю взгляд внутрь, фиксирую его там и занимаю. Все смотрят перед ним; что касается меня, я смотрю внутрь себя; У меня нет дела, кроме самого себя; Я постоянно наблюдаю за собой, я оцениваю себя, я пробую себя на вкус.Другие всегда уходят куда-нибудь, если они перестают думать об этом; они всегда идут вперед… а я катаюсь в себе. (Полное собрание сочинений)

И это то, что он сделал в «Эссе», обучаясь у дороги, которую еще предстоит создать.

На смерть

Если бы я был писателем, я бы составил реестр с комментариями различных смертей людей: тот, кто научит людей умирать, в то же время научит их жить.
[…]
Сама природа помогает нам и ободряет: если смерть будет внезапной и насильственной, нам нечего бояться; в противном случае я чувствую, что по мере того, как я продолжаю заниматься своей болезнью, я естественным образом испытываю определенное отвращение и презрение к жизни.Я обнаружил, что мне приходится гораздо больше беспокоиться, чтобы переварить это решение умереть, когда я здоров, чем когда томлюсь от лихорадки; и тем, насколько я меньше занимаюсь благами жизни, по той причине, что я начинаю терять возможность пользоваться ими и получать от них удовольствие, оттого, что я смотрю на смерть с меньшим ужасом. Это заставляет меня надеяться, что чем дальше я удаляюсь от первого и чем ближе я подхожу к последнему, тем легче я заменю одно на другое. (Полное собрание сочинений)

О смысле жизни

Все время, пока вы живете, вы крадете у жизни и живете за счет самой жизни.Непрекращающийся труд вашей жизни — это всего лишь заложить основание смерти. Вы находитесь в смерти, пока находитесь в жизни, потому что вы все еще находитесь после смерти, когда вас больше нет в живых; или, если бы вы так предпочли, вы мертвы после жизни, но умираете все время, пока живы; и смерть обращается с умирающими гораздо грубее, чем с мертвыми, и более разумно и существенно. Если вы извлекли пользу из жизни, значит, с вас ее достаточно; иди своей дорогой доволен. (Полное собрание сочинений)

Мораль

«Повсюду в« Эссе », — пишет Стюарт Хэмпшир, — можно встретить сильный моральный вкус, холодно и иногда иронично выраженный, но чрезвычайно яркий и доминирующий.”

Его предпочтение умеренности привело его к презрению к жестокости и насилию.

[A] Среди всех других пороков я безжалостно ненавижу жестокость, как по природе, так и по суждению, как крайность всех пороков. Но это до такой степени мягкости, что я не вижу, чтобы курица свернула шею без боли … (Полное собрание сочинений)

Хуже всего — жестокость, которая часто поддерживает мнения.

Если обычных средств [поддержки] не хватает, мы поддерживаем их похвалами, силой, огнем и мечом … Существует определенное сильное и великодушное невежество, которое ничем не уступает знанию в чести и мужестве, незнание, которое требует не меньшего знание, чтобы понять это, чем знание…. В конце концов, это очень дорого обходится вашим домыслам, чтобы из-за них человека зажарили заживо. (Полное собрание сочинений)

Врачи

«Чем проще и менее искусственна социальная система, — пишет Хендерсон, — тем меньше угнетения и жестокости».

Даже в своем собственном обществе он уважал и восхищался ремесленниками и рабочими за их здравый смысл и порядочность и не доверял более образованным и образованным членам профессиональных классов, у каждого из которых были свои претензии.(Полное собрание сочинений)

Действительно, Монтень критикует всю медицинскую профессию. Их знания — это мнения, теории, которые нельзя ни проверить, ни проверить.

Каждый соревнуется в гипсовании и подтверждении этого общепринятого убеждения со всей силой своего разума, который является гибким инструментом, податливым и адаптируемым к любой форме. Таким образом, мир наполнен и пропитан болтовней и ложью. (Полное собрание сочинений)

«Не в Монтене, а в себе я нахожу все, что вижу в нем.”

— Паскаль

В одиночестве

В своем эссе Об одиночестве Монтень

Рассматривает тему, популярную с древних времен: интеллектуальные и моральные опасности жизни среди других и ценность одиночества. Монтень не подчеркивает важность физического одиночества, а скорее развивает способность противостоять искушению бездумно поддаваться мнению и действиям толпы. Он сравнивает наше стремление к одобрению других людей с чрезмерной привязанностью к материальному богатству и имуществу.Обе страсти умаляют нас, утверждает Монтень, но он не заключает, что мы должны отказываться от них, а только то, что мы должны культивировать отстранение от них. Поступая так, мы можем наслаждаться ими — и даже получать от них пользу, — но мы не станем эмоционально порабощенными ими или опустошенными, если потеряем их.
«В одиночестве» затем рассматривает, как наше стремление к массовому одобрению связано с погоней за славой или славой. В отличие от таких мыслителей, как Никколо Макиавелли, которые рассматривают славу как достойную цель, Монтень считает, что постоянное стремление к славе является величайшим препятствием на пути к душевному спокойствию или умиротворению.(Книга философии)

Монтень больше заинтересован в том, чтобы избавиться от желания славы в глазах других, чем в том, добьемся мы этого или нет. Одобрение других не должно быть нашей мотивацией. Далее он рекомендует

, что вместо того, чтобы искать одобрения окружающих, мы должны вообразить, что с нами постоянно находится какое-то действительно великое и благородное существо, способное наблюдать наши самые сокровенные мысли, существо, в присутствии которого даже безумцы скроют свои недостатки.Делая это, мы учимся мыслить ясно и объективно и вести себя более вдумчиво и рационально. (Книга философии)

Слишком большая забота о том, что думают другие люди, развращает нас. Он утверждает, что мы либо в конечном итоге имитируем зло (см. Закон Грешема), либо настолько поглощаемся своим стремлением, что теряем рассудок.

«Самые красивые жизни на мой вкус — это те, которые строятся по общей модели, человеческой модели, с порядком, но без чудес и без экстравагантности.”

— Монтень

Тем не менее, Монтень остается загадкой для большинства людей. Самый доступный рассказ о Монтене — это книга Сары Бейкуэлл «Как жить: или жизнь Монтеня в одном вопросе и двадцати попытках дать ответ». Она оживляет его.

Это хорошая отправная точка, если вы думаете, что, возможно, захотите прочитать «Эссе», но не думаете, что готовы выполнить более 1000 страниц. Но заставить вас работать — это часть удовольствия.

В Одиссее Альберта О.Хиршман, Джереми Адельман пишет:

Если и был один автор, который захватил воображение Хиршмана, то это был Мишель де Монтень. Сугубо личные виньетки, размышления и моральные размышления потрясли Хиршмана до глубины души. Он сразу осознал силу эссе — Монтень подверг сомнению абсолютные формы знания, подчиняя все вопрошающему глазу наблюдателя, начиная с того, что смотрел на себя, поворачиваясь снова и снова, чтобы запечатлеть множественные точки перспективы или множественные формы себя.«Мы никогда не бываем« дома »: мы всегда вне себя», — писал Монтень.