Казни и пытки при Иване Грозном: «жаловать есь мы своих холопов вольны, а и казнить вольны же»
Важной вехой опричнины стала показательная казнь на Красной площади: по обвинению в измене на казнь было выведено 300 человек. Прямо на эшафоте царь Иван Грозный помиловал 184 человека, 116 велел замучить. Это произошло 25 июня 1570 года.
Иван Грозный фигура крайне противоречивая, ему и его деяниям посвящены тысячи страниц профессиональных работ. Мы же постараемся осветить лишь одно из направлений его преобразований, а именно судебную реформу. Она сопровождалась распространением пыток, широким применением смертной казни и массовыми репрессиями.
Пытки известны с древности. Зародилась она у древних обществ как религиозная и военная практика. Но с развитием общества пытки стали частью судебной системы. Установление единоличной формы правления зачастую приводило к тому, что к жестоким нравам общества добавлялась личная жестокость (и изобретательность) правителя — таких примеров только европейская история знает десятки: от римских императоров Нерона и Калигулы до валашского князя Влада III и русской императрицы Анны Иоанновны.
Одним из самых жестоких правителей в истории России является Иван IV. И до него на Руси было множество кровожадных эпизодов, но именно при Грозном пытки стали системными. Происходит это не столько под влиянием субъективных факторов — особенностей личности царя, сколько в силу объективных причин — завершения формирования к XVI веку централизованного русского государства.
Есть две вещи, которые можно сказать о царе Иване с полной уверенностью. Первое — он был жестоким. Второе — он был настоящим деспотом, эталоном самодержавного правителя, не знавшего и не признававшего никакой другой власти, кроме его собственной. «Жаловать есь мы своих холопов вольны, а и казнить вольны же», — эти строки приписывают Ивану Грозному и в это можно поверить. Но воспринимать его буквально не стоит. Под «холопами» следует понимать всё государство, а не только рабов.
При Иване Грозном в обиходе появляется выражение «государево преступление».
Иначе, государственное преступление, политическое преступление. Соответствующее определение в законодательстве появится лишь столетием позже (в Соборном уложении 1649 года). Политический сыск также появился во времена правления Ивана IV и просуществовал до конца XX века, впрочем, некоторые считают, что он никуда, вместе с его методами, и не делся.
В Европе позднего Средневековья и Нового времени применение истязаний увязывается с развитием розыскной (инквизиционной) формы уголовного процесса. Характерные для нее черты — отсутствие прав у обвиняемого, сращивание следствия, суда и отправления правосудия. Следствие при такой форме процесса нацелено на сбор формальных доказательств вины, наиболее совершенным (неоспоримым) из которых считается признание обвиняемого. Нетрудно понять, что такие правила игры способствуют совершенствованию самых жестоких методов получения признательных показаний.
Подобная система сложилась и в России. Судебник Ивана Грозного (1550 год) существенно ограничил распространенный ранее метод решения споров и запутанных дел путем боевого поединка спорящих сторон.
А с появлением тайной полиции (опричнины, 1565 год) была выстроена система розыска, дознания и казни, опиравшаяся на намеренное причинение страданий обвиняемым. Истязания применялись и как способ получения признания, и как вид тяжелого наказания за совершенное преступление.
Одним из распространенных способов получения информации стал «роспрос под дыбой» (это приспособление известно в России еще с XIV века). Как правило, жертву «расспрашивали с увещеванием и угрозами» и лишь потом подвешивали на дыбу, часто привязывая к ногам дополнительный груз. После этого к подозреваемому применялись различные пытки — от битья кнутом до жжения огнем.
К этим же временам восходят некоторые русские поговорки, позволяющие узнать, какими еще способами можно было получить признание. К примеру, выражение «подлинная правда» происходит от процедуры битья допрашиваемого просмоленным кнутом-подлинником. Выражения «рассказать подноготную» и «в ногах правды нет», также отсылающие к пыткам, восходят, скорее всего, ко временам более давним.
Впрочем, нет оснований полагать, что запускание игл или гвоздей под ногти рук и ног не практиковалось и во времена Ивана IV.
Повешение за ребро
Для обвиняемых, признавших вину в ходе описанных процедур, были определены различные наказания — в зависимости от тяжести совершенного преступления. Практиковалась, в частности, ссылка, в том числе и на каторжные работы (при Иване Грозном местами ссылки чаще всего служили Урал и другие окраины европейской России; первая ссылка в Сибирь считается делом рук Бориса Годунова, который отправил в Пелымский острог жителей города Углича в связи с убийством царевича Дмитрия). В отношении каторжан одновременно применялись и телесные наказания — к примеру, битье кнутами или палками, «резание носов» — удаление крыльев носа раскаленными или холодными щипцами.
Наказанием за тяжкие уголовные и политические преступления была смертная казнь. Перечень преступлений, караемых смертью, постепенно расширялся предшественниками Ивана Грозного.
К примеру, в конце XIV века смертная казнь предусматривалась за кражу, совершенную в третий раз, но не за убийство.
Судебник Ивана III (1497 год) вводил смертную казнь за некоторые виды убийства, разбой, измену, религиозные преступления. Судебник Ивана Грозного сделал смертную казнь одним из самых частых видов наказания. К примеру, при наличии признания обвиняемого, смертью могла караться первая кража («…и скажет на собя сам, ино его казнить смертною казнию»). Отдельные царские указы предписывали казнить за разбой, государственную измену, учинение мятежа, подделку монет. Причем казнь должна была осуществляться публично и сопровождаться пытками.
Посаженные на кол
В царствование Ивана Грозного в России применялись и тривиальные наказания — как например отрубание головы или повешение (за шею, ноги или ребро). Однако эту эпоху принято связывать и с особенно жестокими видами казни.
Считается, к примеру, что одним из излюбленных методов казни в те времена было посажение на кол — одно из самых мучительных наказаний: искусство палача состояло в том, чтобы не повредить в процессе жизненно важных органов, и не избавить ненароком осужденного от страданий. Действительно, такое наказание встречалось в XVI веке относительно часто, однако едва ли Иван Грозный отдавал ему специальное предпочтение перед другими видами казни.
Более распространенной формой государственного воздаяния за политические преступление было четвертование — расчленение тела преступника с помощью топора. Если осужденный заслужил к себе гуманное отношение государя, то сперва он лишался головы и только потом — рук и ног. В ином случае казнь осуществлялась в обратной последовательности. Четвертование с помощью лошадей в России не практиковалось.
Вопреки расхожему мнению, при Иване Грозном не практиковалось колесование — переламывание костей с помощью колеса или привязывание к колесу и переламывание конечностей с помощью лома.
Колесование
Однако Иван Грозный запомнился и тем, что лично определял для осужденных вид казни, часто не предусмотренный устоявшейся практикой тех времен. Дошли сведения о попеременном обливании приговоренных кипятком и ледяной водой; подвешивании вверх ногами и последующем рассечении на части; утоплении в реке, в том числе и как метода массовой казни (такая участь постигла в 1570 году несколько сотен представителей новгородской знати, а годом позже — 80 жен ранее казненных московских дворян). Массовые расправы в период опричнины были явлением нередким. Московские казни 1570−71 годов, когда в городе были убиты тысячи человек, в том числе и бывшие приближенные царя, стали пиком опричного террора.
Ивану Грозному приписывают изобретение заживо варить в котлах подозреваемых в измене. Существуют сведения, что после массовых казней Иван Грозный каждому своему придворному определил день смерти и способ казни: одним приказал отрубить руки, одну ногу и голову, другим же приказывал разрезать живот, потом рубить ноги, руки и голову. Впрочем, ему же приписывают такое изречение: «Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов, чтобы побеждать врагов — множество воинов; кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных!»
Четвертование топором
Другие примеры изобретательности царя дошли до нас в качестве единичных случаев, своеобразных исторических анекдотов. Одной из самых кровавых считается казнь главы иностранного приказа дьяка Ивана Висковатого: в 1570 году царь обвинил его в сговоре с литовским королем и турецким султаном и повелел казнить, привязав к столбу и приказав своим приближенным заживо отрезать от его тела по куску.
Известны и другие подобные истории: прибивание шапки к голове посла, не успевшего ее снять; своеобразное четвертование дьяка, принявшего взятку в виде жареного гуся, начиненного деньгами; повешение дворянина по фамилии Овцын на одной перекладине с овцой; зашивание осужденного в медвежью шкуру и последующая травля собаками — этой казни подвергся, в частности, новгородский епископ Леонид. О непростых отношениях царя с церковью и ее служителями известно немало. В частности, Ивану Грозному приписывается приказ привязать нескольких монахов к бочке с порохом и взорвать: чтобы сразу отправились на небеса, как ангелы. И несмотря на то, что подобные процедуры при преемниках Ивана IV не прижились, многие заложенные при нем принципы легли в основу судебно-дознавательной системы, существовавшей в России и в куда более просвещенные времена.
Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же. Неизвестная Россия. История, которая вас удивит
Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же
К вопросу о природе русского государства и причинах его отчуждения от народа я вернусь позже, сосредоточившись пока что на других, прежде всего социальных последствиях низкой плотности населения при громадности доставшихся России пространств. Власть рано осознала, что именно это является самой большой проблемой страны, и начала действовать как умела, то есть насильственно ограничивать мобильность населения. Первыми жертвами этой политики стали вовсе не крестьяне, а аристократия.
В Киевской Руси княжеские дружинники, из которых в конечном итоге сформируется русское боярство – сословие господ, бар (это упрощенная форма слова «боярин»), – считали себя слугами не какого-то конкретного князя, но всего рода Рюриковичей, владевшего Русской землей, и легко переходили от одного князя к другому.
Дело в том, что отношения князя с дружинниками были договорными, а потому переход в другую землю не рассматривался в качестве измены. Со смерти Ярослава в 1054 году до 1228 года в летописях насчитывается до 150 имен дружинников. Не более шести из этого списка по смерти князя-отца остались на службе у его сына. Судя по всему, Киевская Русь не располагала иными способами мотивации своих дружинников, кроме перераспределения в их пользу части дани, собираемой с покорного населения, и прибылей, полученных от участия в торговле из варяг в греки. Так, обычным боярским окладом в XII веке считались 200 гривен кун (около 50 фунтов серебра). Денежное и натуральное довольствие мешало формированию прочных связей дружины с местом ее службы, да и князья, которые скакали с одного стола на другой в силу довольно экзотического способа наследования, в этом были совсем не заинтересованы.
Сокращение притока денег в Киевскую Русь, начиная с середины XII века, должно было изменить эти порядки.
Нам точно не известно, как именно формировалось боярское землевладение, но очевидно, что русская знать постепенно, особенно после середины XII века, – как считал, например, академик Черепнин, – становится оседлой, более укорененной в тех или иных областях страны, получая земли и работников, просто потому что иных способов заинтересовать их в службе у князей уже не было.
Везде в Средние века власть – это не столько земля, сколько люди. Западноевропейские источники долгое время исчисляют мощь того или иного государя количеством его вассалов. Нечто подобное можно сказать и о Руси после монгольского нашествия. Московское княжество уже с конца XIII века становится центром притяжения боярских фамилий, которые сначала просто ищут покойного места, а с превращением Даниловичей в наместников золотоордынского хана, почитают здешнюю службу особенно выгодной: перечень старейших московских семей, по меткому выражению Ключевского, «производит впечатление каталога русского этнографического музея».
Здесь выходцы из Чернигова, Киева, Волыни, с немецкого запада (как, вероятно, Романовы), из Твери, Литвы, Крыма, Золотой Орды, даже из финнов. Четыре десятка фамилий в XV веке и уже 200 – к концу XVI века. По мере своего усиления московский князь превращался в мощнейший магнит, высасывающий из прочих земель служивую знать, в том числе бывших удельных и великих князей – русских Рюриковичей и литовских Гедиминовичей, которые составляли верхушку российской аристократии вплоть до 1917 года. Впрочем, переход на московскую службу не означал потери «отечества» – наследственных владений боярина, лежавших в других землях, или прерогатив княжеской власти на собственной территории. Случалось, что и московский боярин мог какое-то время послужить другому сюзерену.
Уйти к сильному князю являлось абсолютной нормой, но московские государи, достигнув царского могущества, собрав отовсюду знать русской земли, отныне считают отходников и перебежчиков изменниками. Так, Иван Грозный в 1564 году пишет князю Курбскому, бежавшему в Литву: «Из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и души своих предков, – ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда.
А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагам христианства». И главное, что произносит Грозный и что с тех пор является наиболее универсальным выражением смысла русской государственности: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Так князь Курбский, Рюрикович, как и Грозный, вместе со всем своим классом высшей аристократии, низводится до положения холопов, рабов московского государя, которым и души их не принадлежат.
Впрочем, кроме Литвы, русским боярам ни отъехать, ни бежать было уже некуда. К тому времени единственный уцелевший удельный князь Владимир Старицкий, двоюродный брат Ивана, обязался договорами не принимать ни князей, ни бояр, ни прочих людей, отъезжавших из Москвы. Так впервые в нашей истории на Россию, пусть и боярскую, опустился железный занавес, превратив эмиграцию в драматический разрыв с родиной, предательство. Французский наемник на русской службе Жак Маржерет пишет в начале XVII века: «Все пути из России охраняются так строго, что без царского изволения невозможно из нее выехать.
И в наше время никто носящий оружие не мог удалиться из страны». Соборное уложение 1649 года, официально вводившее «проезжие грамоты» – первые российские паспорта, – предусматривало смертную казнь для тех, кто «ездил… самоволством для измены или для иного какова дурна», а если не для измены, то «ему за то учинити наказание, бити кнутом, чтобы на то смотря, иным неповадно было таки делати». И здесь уже речь идет не только о знати, но обо всех людях.
Любопытно, что в Российской империи логика Грозного, несмотря на указ Петра III о вольности дворянства 1762 года, дожила до середины XIX века. В 1849 году император Николай I наложил арест на многомиллионное имущество своего политического оппонента и эмигранта Герцена. Александр Иванович назвал это «казацким коммунизмом» – я бы не отмахивался от этого определения, которое роднит и Грозного, и Николая I c большевиками, имеет параллели и в нашем времени. Неуважение к собственности в России – испокон веков есть и неуважение к личности. И наоборот.
Известно, что «первой гильдии купец Николай Романов» в конечном итоге проиграл «императору» Ротшильду, который владел ценными бумагами Герцена. Впервые в русской истории царь был вынужден признать право своего подданного на нелояльность и уплатить причитающиеся по ценным бумагам деньги. В следующем году Герцен ответит решительным отказом вернуться в Россию – император, напуганный размахом революций в Европе, потребовал всех подданных возвратиться домой. Герцен добивается швейцарской натурализации и пишет в «Былом и думах»: «Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской… Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы». И это пишет дальний родственник Романовых – отец Герцена, Иван Алексеевич Яковлев, происходил из того же рода, что первая жена Ивана Грозного и сам император Николай I.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Казнить нельзя. Кодекс запрещает
Казнить нельзя. Кодекс запрещает Однако вернёмся в сталинский СССР. Вопреки велеречивым рассуждениям записных гуманистов, постановление от 7 апреля 1935 года вовсе не вводило для несовершеннолетних смертную казнь. Норма, запрещающая применение смертной казни к лицам
1 3.2. Казнить одного, чтобы предостеречь сотню
1 3.2. Казнить одного, чтобы предостеречь сотню Применение этого принципа в борьбе с преступниками сформулировал еще во времена ханьского императора Сюаня (74–49 до н. э.) Инь Вэнгуй, правитель Дунхая (на юго-востоке современной провинции Шаньдун и северо-востоке современной
Дамы беспокоятся за своих парикмахеров и своих поклонников
Дамы беспокоятся за своих парикмахеров и своих поклонников Почему берлинские дамы испытывали беспокойство, если кампании в Голландии, Бельгии и Франции уже завершились,[163] а борьба с Англией приняла затяжной характер? Ведь многие из них верили в скорую победу, которая
Казнить нельзя.
Кодекс запрещаетКазнить нельзя. Кодекс запрещает Однако вернёмся в сталинский СССР. Вопреки велеречивым рассуждениям записных гуманистов, постановление от 7 апреля 1935 года вовсе не вводило для несовершеннолетних смертную казнь. Норма, запрещающая применение смертной казни к лицам
Чужие среди своих («Свой среди чужих, чужой среди своих»)
Чужие среди своих («Свой среди чужих, чужой среди своих») Этот фильм стал дебютом Никиты Михалкова в большом кинематографе, и поэтому отношение к нему некоторых членов съемочной группы нельзя было назвать почтительным. Отдельные сотрудники административной группы
Глава вторая Казнить нельзя. Помиловать!
Глава вторая Казнить нельзя. Помиловать! Хочу быть шпионом!Казус с Владимиром Поташовым, доктором наук, старшим сотрудником отдела военно-политических проблем Института США и Канады Академии наук СССР уникален хотя бы потому, что он предложил себя в качестве шпиона не
Казнить нельзя.
помиловать!Казнить нельзя. помиловать! Как сажают на «крючок» В феврале 1992 года Указом президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина были помилованы десять осужденных ранее агентов иностранных разведок. Среди них — бывший подполковник КГБ Борис Николаевич Южин, находившийся в
«КАЗНИТЬ БЕЗ ВСЯКОЙ ПОЩАДЫ»
«КАЗНИТЬ БЕЗ ВСЯКОЙ ПОЩАДЫ» Завершив расследование государственного преступления, чиновники сыска составляли по материалам дела «выписку» («экстракт»), которая обычно содержала проект приговора. Начальник сыскного ведомства имел право выносить приговоры по многим
Царевича Алексея хотят казнить
Царевича Алексея хотят казнить
Вы не каркайте, вороны, да над ясным над соколом,Вы не смейтеся, люди, да над удалым молодцем,Над удалым молодцем да над Алексеем Петровичем.
Уж и гусли, вы гуслицы!Не выигрывайте, гусельцы, молодцу на досадушку!Когда было мне, молодцу,
Кого нужно казнить
Кого нужно казнить В этой атмосфере рождается пресловутый «Военный приказ о комиссарах», который отдает один из оперативных офицеров ставки Гитлера, генерал Вальтер Варлимонт. В соответствии с ним «носителей политической власти, комиссаров, политических офицеров
«Не жалеть своих!»
«Не жалеть своих!» Послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом.1 октября 1950 года были тайно расстреляны секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов, член политбюро, председатель Госплана и заместитель главы
Казнить нельзя помиловать
Казнить нельзя помиловать
Далее началась политика.
«Владельцы независимости» были напуганы не на шутку, по свидетельству месье Оттона, французского поверенного, они даже не скрывали «крайней озабоченности», и почти все, в том числе и самые-самые демократы, — кроме
129. «О ПОБОИ И РАЗОРЕНИИ СЛУЖИЛЫМ ЛЮДЯМ ОТ ХОЛОПЕЙ СВОИХ И КРЕСТЬЯН»
129. «О ПОБОИ И РАЗОРЕНИИ СЛУЖИЛЫМ ЛЮДЯМ ОТ ХОЛОПЕЙ СВОИХ И КРЕСТЬЯН» «Новый летописец» («Полное собрание русских летописей», СПБ 1910, т. XIV, стр. 71).Егда же мы не исправихомся перед богом, мы не потребны быхом, зависти и гордости не лишихомся, за то жъ наша согрешения наведе на
Казнить нельзя помиловать
Казнить нельзя помиловать
Историю не выбирают, и поэтому она не может быть ни судьей, ни подсудимой. Однако неподсудность истории не дает основания считать, что при анализе исторических событий нельзя их рассматривать как бы в сослагательном наклонении.
Более того, это
24.5. Смерть Лукреции и требование иудеев казнить Деву Марию
24.5. Смерть Лукреции и требование иудеев казнить Деву Марию Согласно Титу Ливию, Лукреция умирает в тот же день надругания над ней, заколовшись ножом, поскольку была не в силах снести бесчестье, см. рис. 2.92. Иудейская версия хотя и не сообщает о быстрой смерти Девы Марии,
Текст из Lincoln Home National Historic Site, Служба национальных парков Я ненавижу [безразличие к рабству] из-за чудовищной несправедливости самого рабства. Я ненавижу его, потому что он лишает наш республиканский образец его справедливого влияния в мире, дает возможность врагам свободных институтов правдоподобно насмехаться над нами как лицемерами, заставляет истинных друзей свободы сомневаться в нашей искренности и особенно потому, что заставляет многие действительно хорошие люди вступают между собой в открытую войну с самыми фундаментальными принципами гражданской свободы, критикуя Декларацию независимости и настаивая на том, что нет другого правильного принципа действия, кроме личного интереса. Прежде чем продолжить, позвольте мне сказать, что у меня нет никаких предубеждений против южан. Они такие же, какими были бы мы на их месте. Если бы у них сейчас не существовало рабства, они бы его не вводили. Если бы она сейчас существовала среди нас, мы не должны были бы немедленно отказаться от нее. Это я верю в массы Севера и Юга. Несомненно, с обеих сторон есть люди, которые ни при каких обстоятельствах не будут держать рабов; и другие, которые с радостью ввели бы рабство заново, если бы оно исчезло. Мы знаем, что некоторые южане освобождают своих рабов, отправляются на север и становятся первоклассными аболиционистами; в то время как некоторые северяне уходят на юг и становятся самыми жестокими рабовладельцами. Когда жители Юга говорят нам, что они не более ответственны за происхождение рабства, чем мы, я признаю этот факт. Когда говорят, что институт существует и что от него очень трудно избавиться каким-либо удовлетворительным образом, я могу понять и оценить это высказывание. Когда они напоминают нам об их конституционных правах, я признаю их не с неохотой, а полностью и честно; и я бы дал им любой закон для возвращения их беглецов, который в своей строгости не должен был бы с большей вероятностью привести свободного человека в рабство, чем наши обычные уголовные законы должны повесить невиновного. Но все это, по моему мнению, дает не больше оправдания для разрешения рабства на нашей собственной свободной территории, чем для возрождения африканской работорговли по закону. Закон, запрещающий ввоз рабов из Африки, и закон, который так долго запрещал ввоз их в Небраску, едва ли можно отличить по какому-либо моральному принципу; и отмена первого могла найти столь же правдоподобные оправдания, как и отмена последнего». У меня есть основания полагать, что судья Дуглас знает, что я это сказал. Я думаю, у него есть ответ здесь на один из вопросов, которые он задал мне. Я не хочу позволять ему катехизировать меня, если он не отплатит за это тем же. Я не буду отвечать на вопросы один за другим, если только он не ответит взаимностью; но так как он задал этот вопрос, и я ответил на него раньше, он получил его, а я ничего не получил взамен. Он получил мой ответ по закону о беглых рабах. Теперь, господа, я не хочу читать дальше, но это истинный оттенок всего, что я когда-либо говорил об институте рабства и черной расе. Вот и все, и все, что убеждает меня в его идее полного социального и политического равенства с негром, есть не что иное, как благовидная и фантастическая расстановка слов, с помощью которой человек может доказать, что конский каштан — это гнедой конь. . [Смех]. Я скажу здесь, касаясь этого предмета, что у меня нет цели, прямо или косвенно, вмешиваться в институт рабства в штатах, где он существует. | ||||
Если не указано иное, все исходные материалы на этом сайте защищены авторским правом © 2005 Zachary M. Schrag. Его можно использовать в некоммерческих личных и образовательных целях при условии, что авторство принадлежит Zachary M. Schrag. | ||||
Я, конечно, не буду винить их за то, что они не делают того, чего я не должен уметь делать сам. Если бы мне была дана вся земная власть, я бы не знал, что делать, как с существующим учреждением. Моим первым порывом было бы освободить всех рабов и отправить их в Либерию, на их родную землю. Но минутное размышление убедило бы меня, что какая бы большая надежда (а я думаю, что она есть) не могла быть в этом, в конце концов, ее внезапное осуществление невозможно. Если бы они все высадились там за один день, то все они погибли бы в следующие десять дней; и в мире недостаточно избыточных судов и избыточных денег, чтобы доставить их туда за десять дней. Что тогда? Освободить их всех и оставить среди нас в качестве подчиненных? Можно ли с уверенностью сказать, что это улучшает их состояние? Я думаю, что ни в коем случае не стал бы держать его в рабстве; однако суть вопроса недостаточно ясна для меня, чтобы осуждать людей. Что дальше? Освободить их и сделать их политически и социально равными нам? Мои собственные чувства не допустят этого; и если мой будет, мы хорошо знаем, что те из большой массы белых людей не будут.
Согласуется ли это чувство со справедливостью и здравым суждением, это не единственный вопрос, если оно вообще составляет какую-либо его часть. Универсальное чувство, обоснованное или необоснованное, нельзя безошибочно игнорировать. Следовательно, мы не можем сделать их равными. Мне кажется, что можно было бы принять системы постепенной эмансипации; но за их медлительность в этом я не берусь судить наших южных братьев.
0027
Я считаю, что у меня нет законного права поступать так, и у меня нет намерения делать это. У меня нет цели ввести политическое и социальное равенство между белой и черной расами. Между ними существует физическое различие, которое, по моему мнению, вероятно, навсегда воспрепятствует их совместному проживанию на основе полного равенства, и поскольку становится необходимым, чтобы различие было, я, а также судья Дуглас , я выступаю за то, чтобы раса, к которой я принадлежу, занимала более высокое положение. Я никогда не говорил ничего противного, но я считаю, что, несмотря на все это, в мире нет причин, по которым негр не имел бы права на все естественные права, перечисленные в Декларации независимости, право на жизнь, свободу, и стремление к счастью. [Громкие аплодисменты.] Я считаю, что он имеет такое же право на это, как и белый человек. Я согласен с судьей Дугласом, он мне не равен во многих отношениях — уж точно не цветом кожи, возможно, не моральными или интеллектуальными способностями.
Но в праве есть хлеб без чьего-либо разрешения, которое зарабатывает его собственная рука, он равен мне и судье Дугласу и равен каждому живому человеку. [Большие аплодисменты.]Собрание сочинений Авраама Линкольна. Том 2.
Дорогой Спид: Спрингфилд, 24 августа 1855 г.
Вы знаете, какой я плохой корреспондент. С тех пор, как я получил ваше очень приятное письмо от 22-го. мая я собирался написать вам в ответ на него. Вы предполагаете, что в политических действиях сейчас мы с вами расходимся. Я полагаю, мы бы; однако не так много, как вы думаете. Вы знаете, я не люблю рабство; и вы полностью признаете абстрактную ошибочность этого. Пока нет причины различия.
Но вы говорите, что прежде чем уступить свое законное право рабу, особенно по настоянию тех, кто сам не заинтересован, вы увидите, что Союз распадется. Я не знаю, чтобы кто-нибудь предлагал вам уступить это право; совершенно точно нет. Я оставляю это дело полностью на себя. Я также признаю ваши права и свои обязанности по конституции в отношении ваших рабов. Признаюсь, я ненавижу видеть, как бедных созданий преследуют, ловят и возвращают в их нагрудные повязки и безвозмездный труд; но я кусаю губу и молчу. В 1841 году мы с тобой совершили утомительное путешествие по мелководью на пароходе из Луисвилля в Сент-Луис. Вы можете помнить, как и я, что от Луисвилля до устья Огайо на борту находились десять или дюжина рабов, закованных в кандалы. [2] Это зрелище было для меня постоянным мучением; и я вижу что-то подобное каждый раз, когда прикасаюсь к Огайо или любой другой границе с рабами. Вряд ли справедливо с вашей стороны предположить, что меня не интересует то, что имеет и постоянно действует, делая меня несчастным.
Вы скорее должны оценить, насколько большая часть северян распинает свои чувства, чтобы сохранить свою верность конституции и Союзу.
Я выступаю против расширения рабства, потому что мои суждения и чувства побуждают меня; и я не обязан наоборот. Если для этого мы с тобой должны отличаться, мы должны отличаться. Вы говорите, что если бы вы были президентом, вы послали бы армию и повесили лидеров беспорядков в Миссури на выборах в Канзасе; тем не менее, если Канзас справедливо проголосует за рабовладельческий штат, она должна быть принята, иначе Союз должен быть распущен. Но что, если она несправедливо проголосует за рабовладельческое государство, т. е. именно теми средствами, за которые вы говорите?
будет вешать мужчин? Должна ли она по-прежнему быть принята, или Союз будет распущен? Это будет фаза вопроса, когда он впервые станет практическим. В вашем предположении, что может быть справедливое решение вопроса о рабстве в Канзасе, я ясно вижу вас, и я не согласен с законом Небраски.
Я смотрю на это постановление не как на закон, а как на насилие с самого начала. Оно было зачато насилием, передано насилием, поддерживается насилием и осуществляется насилием. Я говорю, что оно было зачато насилием, потому что разрушение Миссурийского компромисса при данных обстоятельствах было не чем иным, как насилием. Он был принят с применением насилия, потому что он вообще не мог бы пройти, если бы не голоса многих членов, в насильственном игнорировании известной воли их избирателей. Оно поддерживается насилием, потому что выборы с тех пор ясно требуют его отмены, и это требование открыто игнорируется. Вы говорите, что людей следует вешать за то, как они исполняют этот закон; и я говорю, что то, как он исполняется, ничуть не хуже любого из его предшественников. Он исполняется именно так, как было задумано с самого начала; иначе почему ни один мужчина из Небраски не выражает удивления или осуждения? Бедный Ридер [3] — единственный общественный деятель, который был достаточно глуп, чтобы поверить, что когда-либо имелось в виду что-то вроде справедливости; и он был храбро обманут.
То, что Канзас сформирует рабскую конституцию и вместе с ней попросит о приеме в Союз, я считаю уже решенным вопросом; и таким образом урегулирован теми самыми средствами, которые вы так демонстративно осуждаете. По всем принципам закона, когда-либо принятым любым судом, Северным или Южным, каждый негр, доставленный в Канзас, свободен; и тем не менее, совершенно пренебрегая этим — просто в духе насилия — это прекрасное Законодательное собрание серьезно принимает закон о виселице людей, которые осмелятся сообщить негру о его законных правах. В этом суть и реальный объект закона. Если они, подобно Аману, будут висеть на виселице собственного дома, меня не будет среди оплакивающих их участь.
В своей скромной сфере я буду выступать за восстановление Миссурийского компромисса, пока Канзас остается территорией; и когда всеми этими гнусными средствами оно попытается войти в Союз как рабовладельческое государство, я воспрепятствую этому. В любом случае мне очень не хочется отказываться от своего согласия на пользование имуществом, приобретенным или обнаруженным добросовестно; но я не допускаю, что добросовестно взять негра в Канзас для содержания в рабстве возможно для любого мужчины.
Любой человек, у которого достаточно ума, чтобы распоряжаться своей собственностью, стр. 322
имеет слишком много здравого смысла, чтобы неправильно понять возмутительный характер всей этой истории с Небраской. Но я отвлекся. В моем противодействии приему Канзаса у меня будет некоторая компания; но мы можем быть побеждены. Если да, то я не буду на этом основании пытаться распустить Союз. Наоборот, если нам это удастся, нас будет достаточно, чтобы позаботиться о Союзе. Однако я думаю, что это вероятно, мы будем биты. Выступая как единое целое между собой, вы можете прямо или косвенно подкупить достаточное количество наших людей, чтобы добиться успеха — как вы могли бы на открытом предложении установить монархию. Найдите на Севере какого-нибудь человека, чье положение и способности таковы, что он сможет сделать поддержку вашей меры — какой бы она ни была — необходимостью демократической партии, и дело сделано. В связи с этим расскажу анекдот. Дуглас представил законопроект о штате Небраска в январе.
После этого в феврале состоялось совещание Законодательного собрания Иллинойса. Из ста членов, составляющих две ветви этого органа, около семидесяти были демократами. Эти последние провели собрание, на котором обсуждался законопроект о Небраске, если не обсуждался официально. Таким образом, было обнаружено, что только трое, и не более, высказались за эту меру. Через день или два поступил приказ Дугласа принять резолюции об одобрении законопроекта; и они были пройдены подавляющим большинством!!! За истину этого ручается болтливый демократический член. Массы, как демократические, так и виги, были даже более единодушны против него; но как только партийная необходимость поддержать его стала очевидной, то, как демократия стала видеть его мудрость и справедливость, было совершенно поразительно.
Вы говорите, что если Канзас справедливо проголосует за свободный штат, вы, как христианин, скорее обрадуетесь этому. Так говорят все порядочные рабовладельцы; и я не сомневаюсь в их откровенности.
Но они никогда не голосуют таким образом. Хотя в частном письме или в разговоре вы выразите свое предпочтение тому, чтобы Канзас был свободен, вы не проголосовали бы ни за одного человека в Конгрессе, который сказал бы то же самое публично. Ни один такой человек не мог быть избран ни от одного округа в любом рабовладельческом государстве. Вы думаете, что Stringfellow & Co [4] следует повесить; и тем не менее, на следующих президентских выборах вы будете голосовать именно за такого типа и представителя Стрингфеллоу. Рабоводы и работорговцы составляют среди вас небольшой, гнусный и ненавистный класс; и тем не менее в политике они диктуют курс всем вам и являются вашими полноправными хозяевами, как вы являетесь хозяевами своих собственных негров.
Вы спрашиваете, где я сейчас нахожусь. Это спорный момент. Я думаю, что я виг; но другие говорят, что вигов нет и что я аболиционист. Когда я был в Вашингтоне, я голосовал за оговорку Уилмота целых сорок раз, и я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь пытался меня за это списать.
Теперь я только и делаю, что выступаю против распространения рабства.
Я не Незнайка. Это точно. Как я мог быть? Как может тот, кто ненавидит угнетение негров, быть за унижающие классы белых людей? Наш прогресс в вырождении кажется мне довольно быстрым. Как нация, мы начали с заявления, что «все люди созданы равными». Теперь мы практически читаем: «Все люди созданы равными, кроме негров». Когда Незнайки получат власть, это будет читаться как « все люди созданы равными, кроме негров, иностранцев и католиков». Когда дело доходит до этого, я бы предпочел эмигрировать в какую-нибудь страну, где не делают вид, что любят свободу, — например, в Россию, где может быть деспотизм. взято в чистоте и без примеси лицемерия.
Мэри, вероятно, проведет день или два в Луисвилле в октябре. Мои наилучшие пожелания миссис Спид. Что касается главного предмета этого письма, то я больше сочувствую ей, чем вам.
И все же позвольте [мне] сказать, что я Ваш друг навеки 1841 г., см. выше.