Оглавление

Путин попал в ловушку заблуждения о невозвратных издержках войны

Президент России Владимир Путин держал свою самую сильную стратегическую руку 23 февраля 2022 года, за день до своего необдуманного и катастрофического вторжения в Украину. Он был на грани того, чтобы добиться уступок от Украины и Запада, и, если бы он развернул свои войска, убедил бы мир в том, что разведка США и Британии кричит волками. Он упустил этот шанс. С тех пор он потерял значительную часть своих вооруженных сил, поставил под сомнение воинское мастерство русских и стал изгоем (по крайней мере, на Западе). Его частичная (и тайная) мобилизация и подавление инакомыслия отбросили то, что осталось от российского гражданского общества, на годы назад. Украина никогда не представляла опасности для России, и вторжение Путина было обусловлено его собственными имперскими амбициями и искаженным взглядом на историю. Каждый день затягивающаяся война уносит все больше жизней россиян и стоит десятки миллионов долларов. Так почему же он не сократит свои потери?

Президент России Владимир Путин держал свою самую сильную стратегическую руку 23 февраля 2022 года, за день до своего необдуманного и катастрофического вторжения в Украину. Он был на грани того, чтобы добиться уступок от Украины и Запада, и, если бы он развернул свои войска, убедил бы мир в том, что разведка США и Британии кричит волками. Он упустил этот шанс. С тех пор он потерял значительную часть своих вооруженных сил, поставил под сомнение воинское мастерство русских и стал изгоем (по крайней мере, на Западе). Его частичная (и тайная) мобилизация и подавление инакомыслия отбросили то, что осталось от российского гражданского общества, на годы назад. Украина никогда не представляла опасности для России, и вторжение Путина было обусловлено его собственными имперскими амбициями и искаженным взглядом на историю. Каждый день затягивающаяся война уносит все больше жизней россиян и стоит десятки миллионов долларов. Так почему же он не сократит свои потери?

Было много призывов, включая необязательную резолюцию ООН, к Путину развернуть свои силы и покинуть Украину. Возможно, для этого было время, возможно, когда его первоначальное завоевание Киева не состоялось. Он мог бы использовать свою внутреннюю пропагандистскую машину, чтобы убедить своих подданных в том, что его «специальная военная операция» отбросила назад НАТО, обратила внимание на предполагаемых нацистов в Украине и лишила их возможности причинить вред России. Этого добились и другие государства: например, Китай отказался от карательного вторжения во Вьетнам в 1979 чуть менее чем через четыре недели после тысяч поражений, но, тем не менее, объявили о победе.

Но теперь, спустя год, Путину не выбраться из самодельной ловушки. Он столкнулся с ситуацией, похожей на ситуацию многих мировых лидеров до него, от империалистической Японии до Соединенных Штатов в Ираке, чьи агрессивные войны не пошли по плану и чей первоначальный casus belli испарился, что потребовало как новых войск, так и нового оправдания войны. предлагалось, особенно в условиях возрастающих военных издержек. Заблуждение о невозвратных издержках — человеческая склонность рационализировать обязательства перед лицом неудачи вместо того, чтобы сокращать потери, — очень применимо к войне.

С самого начала заявления Путина о войне были бессвязными. Но по мере затягивания конфликта они становятся еще более дикими и запутанными. Путин и его глашатаи предлагали различные оправдания, в том числе избавление Украины от нацистов и фашистов, утверждение, что Украина является частью России, и жалобы на «сатанизм» Запада в попытках уничтожить Россию. В путинском мире Запад является агрессором, а Россия — жертвой: «Я хочу еще раз подчеркнуть, что их ненасытность и решимость сохранить свое неограниченное господство являются реальными причинами гибридной войны, которую коллективный Запад ведет против России». Как утверждает Путин, война для России имеет экзистенциальное значение: «Они не хотят, чтобы мы были свободными; они хотят, чтобы мы были колонией. … Они хотят грабить. Они хотят видеть нас не свободным обществом, а массой бездушных рабов».

В то время как параноидальные искажения Путина легко распознать на Западе как ложь, его попытки найти новые и неотложные обоснования необдуманного вторжения являются частью более широкой модели, которая не чужда Западу. Почти все лидеры хватаются за такую ​​риторическую соломинку, когда дела идут плохо. Например, официальные лица администрации Буша предложили изменчивое обоснование войны в Ираке, как только стало ясно, что у Саддама Хусейна нет оружия массового уничтожения, а первоначальная цель вторжения испарилась, как вода в пустыне. Точно так же Талибан был свергнут к концу 2001 года, но американские войска все еще оставались в Афганистане в течение следующих двух десятилетий в тщетных попытках государственного строительства перед позорным уходом, в результате которого талибы вернулись к власти и укрывали террористов Аль-Каиды. Даже перед лицом поражения как правительства, так и управляемые должны найти смысл. В то время как правительства устанавливают политику, которая может привести к военному краху или провалу внешней политики, широкую общественность просят (или приказывают) нести ужасные расходы. От невыполнимых требований Австро-Венгрии к Сербии после 19После убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в Ираке и Афганистане «наплыву» американских войск идея о том, что пролитая кровь требует дальнейших обязательств, остается неизменной.

Пролить кровь и сокровища, а затем не иметь ничего, что можно было бы показать за это в конце, — это катастрофа для любого лидера. Что еще хуже, так это окончание в менее выгодном положении, чем в начале боевых действий, каким почти наверняка окажется Путин. Он, вероятно, знает это и продолжает удваивать ставки, понимая, что если он проиграет, то его обвинят, и что упрек не примет сносной формы поражения на выборах. Как и большинство диктаторов, он больше всего боится собственного народа. Как идет война на Украине, так идет и Путин.

В то время как диктаторы страдают от профессиональных рисков неуверенного выхода на пенсию, все лидеры подвержены ужасной логике войны — мало чем отличающейся от разорительно высоких ставок в покере — которая требует более рискованных жертв, чтобы компенсировать предыдущие потери. На ум приходят потери основных участников обеих мировых войн, а также разрушительное вторжение Хусейна в Иран в 1980 году, злоключения США во Вьетнаме, Вторая война в Персидском заливе и Афганистан. Подобно казино, дом войны выплачивает достаточно часто, чтобы побудить стратегических игроков поставить свои фишки, думая, что на этот раз удача может быть к ним благосклонна.

Ошибка невозвратных издержек войны состоит в том, чтобы задействовать все больше войск и ресурсов в тщетной попытке сделать предыдущие потери значимыми или преследовать более важную цель. Лидеры, вовлеченные в вооруженную борьбу, должны убедить своих граждан, что эти жертвы являются частью пути, который в конечном итоге ведет к лучшему результату. Эта логика не ограничивается демократиями или автократиями. Лучше продолжать борьбу с еще большей ценой, чем признать перед народом, что прежние жертвы были напрасны и не следует проливать больше крови. Жуткая карусель Ареса вращается все быстрее: чем больше жертв, тем важнее обеспечить победу (или, по крайней мере, улучшить свое исходное положение).

Это трагический круг потерь, который испытали все стороны в Первой мировой войне, когда погибло слишком много солдат, чтобы просто вернуться к прежнему статус-кво. Нужно было чего-то добиться, чтобы немыслимые потери не были бессмысленными. Иногда это правда. Размышляя об ужасающем счете мясника в битве при Геттисберге в 1863 году, президент США Авраам Линкольн сказал своей аудитории, что они должны «полностью решить, что эти мертвые не должны были умереть напрасно», и призвал к тому, чтобы работа свободной и объединенной страны продолжаться после окончательной жертвы тех, кто отдал свою последнюю полную меру преданности на поле битвы.

Но когда война изначально была тщетной, попытки найти смысл в кровопролитии — как японцы, которые превозносили своих собственных погибших во время войны как разбитые драгоценные камни и упавшие цветки сакуры — гротескны. И именно в эти времена национального кризиса правительства принимают самые жесткие меры для подавления инакомыслия. В духе Оруэлла Путин объявил незаконным называть свою войну войной, а всего столетие назад Закон о подстрекательстве к мятежу 1918 года запретил гражданам США использовать «любой язык, нелояльный правительству, Конституции, вооруженным силам, или флаг» в качестве меры борьбы с падением морального духа и общественным одобрением кампании США в Первой мировой войне9.0003

Со стратегической точки зрения свобода действий агрессоров сильно ограничивается после того, как жребий брошен, как это поняли немцы в 1914 году, когда французы остановили свой тщательно отрепетированный план Шлиффена. Затем, оказавшись в тисках, ответ часто состоит в том, чтобы сделать все возможное для победы, даже если это означает, что проигрыш в конце поставит под угрозу само государство. Например, как только стало ясно, что их первоначальный гамбит 1914 года провалился, в 1917 году немцы возобновили неограниченную подводную войну, зная, что это, вероятно, вовлечет в войну американцев. Их единственная надежда состояла в том, чтобы быстро победить, заморив голодом французов и британцев, потому что в противном случае наверняка последовало бы медленное поражение. С каждым изгибом петля становится все туже, пока агрессор не погибнет на конце веревки, которую он сам же и сделал.

Утверждается, что Путин стал одержим просмотром ужасных видеозаписей последних моментов жизни ливийского лидера Муаммара Каддафи, замученного собственным народом. Захваченный военным заблуждением о невозвратных издержках, плохо сдерживаемый неудачным первоначальным вторжением и ставящий на карту свое будущее, Путин будет подливать костер до тех пор, пока у него не кончится топливо, или оно не поглотит его. По мере того, как он изо всех сил пытается найти как ресурсы, так и причины для продолжения своей войны, в конечном итоге бессмысленная война Путина, как и многие другие до этого, приобретет национальный смысл в России, поскольку его ложные мотивы отправят десятки тысяч россиян в их настоящие могилы.

К сожалению, Путин отбросил многочисленные альтернативные варианты и перешел собственный Рубикон в поисках решающего исхода. Его решимость идти до победного конца разрушила надежды на то, что он поднимется над заблуждением о невозвратных издержках войны и прекратит свою дорогостоящую и бессмысленную агрессию. Теперь он зашел слишком далеко. Подобно тому, как его напуганным призывникам безжалостно приказывают наступать в качестве пушечного мяса на украинские оборонительные позиции, единственный путь Путина — вперед, навстречу своей судьбе.

Использование военной силы — Роль силы в дипломатии | Дайте войне шанс | FRONTLINE

Не может быть единого или простого набора фиксированных правил применения силы. .. Каждый и каждый случай уникален.

— Президент Джордж Буш, «Выступление в Военной академии США», 5 января 1993 г. [2]

Положение о том, что сила и угроза силой являются необходимым инструментом дипломатии и играть роль во внешней политике является частью обычного мудрость государственного управления. И это правда, что история, а также недавний опыт поддерживает мнение о том, что усилия по урегулированию конфликтов между государствами исключительно средствами мирной дипломатии не всегда удается и может привести к существенному ущербу национальным интересам. С другой стороны, в истории можно найти много случаев, когда угроза силой или фактическое применение силы силы часто были не только дорогостоящими, но и неэффективными.

Учитывая, что исторический опыт подтверждает необходимость применения силы и угрозы силой время от времени, но также подчеркивает риски, связанные с этим, мы остается центральный вопрос теории и практики внешней политики; то есть, при каких условиях и как могут быть применены военная сила и угроза силой эффективно использоваться для достижения различных целей внешней политики при приемлемом уровне затрат и риска?

Попытки решить этот вопрос резко разделили стратегические интересы США. мыслителей со времен Корейской войны. После Корейской войны многие военные и гражданские стратеги утверждали, что США никогда больше не должны воевать ограниченная, безрезультатная война. Либо он должен держаться подальше от таких конфликтов вообще, или, если он вмешается, он должен использовать любую военную силу, которая может необходимо для решающей военной победы.

Те, кто подписался на этот урок Корейской войны, быстро стали известны как Школа Never-Again. Стратегическая доктрина, которую они отстаивали в отношении американского военного вмешательства было соответствующим образом обозначено все или ничего, то есть либо Соединенные Штаты должны готовы сделать все необходимое для победы или не должны вмешиваться в все.

Совершенно иной урок из опыта корейской войны извлекли другие специалисты по внешней политике. Они утверждали, что Соединенные Штаты вполне могли снова вести ограниченные войны. Следовало ожидать, что другие региональные конфликты произойдет, когда Соединенные Штаты сочтут себя обязанными вмешаться, потому что на карту были поставлены важные интересы. Вполне уместно, те, кто нарисовал это особый урок Корейской войны стали известны как приверженцы Ограниченная военная школа.

Разногласия по поводу стратегии между сторонниками Never-Again и С тех пор точка зрения на ограниченную войну сохранилась и оказала влияние на Американская политика в ряде последующих кризисов, на которые у меня нет времени обсуждать.

Позвольте мне забежать вперед, в период начала и середины 1960-х годов. К тому времени Школе Never-Again не хватало влиятельных представителей, и она не могла предотвратить крупномасштабное военное вмешательство США во Вьетнаме. Однако затраты и неудовлетворительный исход той войны вызвал крупное возрождение Never-Again точка зрения. В первый срок президента Рейгана его министр обороны Каспар Вайнбергер сформулировал мощную и весьма влиятельную версию старая философия Never-Again. Вайнбергер и госсекретарь Джордж Шульц участвовал в страстных, временами ожесточенных дебатах по этому вопросу. Шульц не забыл об «уроках» Вьетнама, но, повторяя элементы более ранней школы ограниченной войны, Шульц заметил, что ситуации действительно возникают, когда «дискретное утверждение власти» необходимо для поддержки наших ограниченных целей. Шульц утверждал, что дипломатические усилия, не подкрепленные реальными угрозами применения силы и, при необходимости, с применением ограниченной силы окажется неэффективным, что нанесло существенный ущерб интересам США.

После дебатов между Вайнбергером и Шульцем применение силы как инструмент внешней политики США продолжал оставаться трудным, часто весьма спорный вопрос. Проблема приобрела новые масштабы в геополитический контекст эпохи после окончания «холодной войны». Президенты Буш и Клинтон пришлось столкнуться с поразительным парадоксом. США превратились в только сверхдержава, и она обладает превосходящими военными возможностями. И тем не менее мы неоднократно сталкивались с большими трудностями в использовании стратегии сдерживания и принудительной дипломатии, чтобы убедить противников отказаться или прекратить действия, которые нарушают интересы США.

Несколько аспектов эпохи после окончания «холодной войны» добавили новые морщины к этой дилемме. использовать ли и как применять силу и угрозы силой для поддержки дипломатии. внутренний консенсус, лежавший в основе внешней политики США во время холодной войны был разрушен. С момента окончания «холодной войны» не хватало что-либо, приближающееся к национальному консенсусу относительно того, какова руководящая роль Соединенные Штаты должны быть в международных делах. Отсутствие согласия на характер и важность наших национальных интересов в этом новом геополитическом сеттинг привнес новые измерения и повороты в дискуссию о том, когда и как следует применять силу и угрозы силой. К тому же мало перспектива того, что новый национальный консенсус может быть выкован, чтобы обеспечить основу к последовательной и последовательной внешней политике.

Эта проблема еще больше осложнилась распространением внутригосударственных конфликтов в эпоху после холодной войны, которые в последние годы намного превосходят конфликты между государствами. Международное сообщество перегружены кризисными ситуациями, требующими миротворчества, поддержание мира, государственное строительство и гуманитарная помощь.

Теперь позвольте мне вкратце коснуться вопроса о том, существуют ли какие-либо полезные «правила принятия решений» или конкретные руководящие принципы могут быть сформулированы и согласованы для применения силы или угроз силой для сдерживания или разрешения этих многочисленных сложных кризисов. Возможно лучший общий ответ на этот вопрос дал президент Буш в своем «прощальная речь» в Вест-Пойнте 19 января.93. Президент Буш заявил, что «не может быть единого или простого набора фиксированных правил применения силы… Каждый и каждый случай уникален.»

Тем не менее, если не правила принятия решений, то, по крайней мере, некоторые руководящие принципы довольно общего характера. характер возможны. Сам президент Буш предложил несколько, и я думаю, знаменательно, что его указания неявно, но явно отвергались или квалифицировал те, которые были предложены Каспаром Вайнбергером. И действительно, практика администрации Буша в важных случаях отклонялась от Правила Вайнбергера. Во-первых, как показала интервенция Буша в Сомали, США военные силы применялись не только, как настаивал Вайнбергер, когда «жизненно интересы». Во-вторых, поскольку политика Буша в отношении Саддама Хусейна в кризисе в Персидском заливе, это не тот случай, когда США Силы будут введены в действие только тогда, когда существует минимальный риск потерь. В-третьих, опять же, как показала война в Персидском заливе, это не тот случай, когда силы США будут совершены только тогда, когда есть сильная общественная поддержка для этого. (Однако верно также и то, что американская общественность должна понимать и поддерживать преследуемой цели и быть убежденным в том, что ставки оправдывают Американец живет на линии.)

Позвольте мне теперь обобщить общие принципы, которые можно извлечь из Выступление президента Буша в Вест-Пойнте и практика его администрации. Первое правило: не вводите войска США, если вы не уверены, что это произойдет. сделать критическую разницу. Во-вторых, не вводите в действие вооруженные силы США, если есть большая вероятность успеха. В-третьих, определите военную миссию тщательно, а также адаптировать и ограничить миссию, чтобы повысить вероятность что это удастся. Следует отметить, что это третье руководящее положение подразумевает, что «Победа» — это не просто вопрос обеспечения превосходящей силы. использовал; скорее «победа» — это, прежде всего, вопрос выбора цель вмешательства разумно и ограничивая ее, если это необходимо.

Позвольте мне в оставшееся время обратиться к проблемам, с которыми мы столкнулись при создании эффективное использование сдерживания и принудительной дипломатии —два стратегии, которые получили или получат внимание в некоторых из ваших панелей. Обе эти стратегии требуют способности угрожать силой, которая быть достаточно надежным и достаточно мощным в глазах противника убедить его не действовать против наших интересов или остановить или отменить то, что он сделанный.

Как я уже отмечал ранее, в эпоху после окончания «холодной войны» Соединенные Штаты неоднократно испытывал большие трудности с угрозами, которые были бы правдоподобными и мощными. достаточно, чтобы сдерживать или принуждать противников. Два особенно ярких примера достаточно, чтобы проиллюстрировать неспособность сверхдержавы, обладающей подавляющее превосходство военных возможностей, чтобы сделать достаточно надежным и достаточно мощные угрозы, парадокс, о котором я упоминал ранее. на персидском Кризис в Персидском заливе, несмотря на удивительную демонстрацию военного потенциала США развернуты в Персидском заливе и заявили о готовности применить силу в случае необходимости, Саддам Хусейн отказался выполнить требование вывести свои войска из Кувейте и должны были быть изгнаны силой.

Второй пример касается усилий администраций Рейгана и Буша. убедить панамского диктатора Мануэля Норьегу покинуть свой пост. угроза применения силы в случае необходимости. После безрезультатных усилий по принуждению дипломатии для достижения этой цели президент Буш в конце концов был вынужден отправить боевые силы в Панаму, чтобы захватить Норьегу.

Как можно понять провал принудительной дипломатии в этих случаях? Пока трудно понять образ мыслей Саддама Хусейна или его расчеты, это может показаться, что он был недостаточно впечатлен достоверностью или Силовые угрозы США. Возможно, на него больше повлиял образ он сформировался из нерешительности США, которая приписывала Соединенным Штатам своеобразное нежелание и неспособность нести потери, вызванные его катастрофический опыт во Вьетнаме.

Что касается Норьеги, то ясно, что только более сильный вариант стратегии принудительная дипломатия вкупе, возможно, с «пряником» и попытками обеспечить ему с сохранением лица было бы необходимо преодолеть его нежелание отказаться от власти. (Возможно, это был «урок», усвоенный и, наконец, примененный администрации Клинтона в ее усилиях по свержению гаитянских диктаторов.) Анализ усилий администрации Буша по оказанию давления на Норьегу показывает, что он использовал слабый вариант принудительной дипломатии, напоминающий «попробуй и смотри». подход, а не ультиматум.[3]

Эта интерпретация дела Норьеги получает сильную поддержку со стороны генерала Колина. Пауэлл, заявивший в интервью, что ограниченные военные действия, предпринятые США в 1988 и 1989 годах, вероятно, усилили существовавшее ранее восприятие Норьеги что США были нерешительны и что он, возможно, мог бы проявить настойчивость.

Авторы недавнего исследования этих и других случаев предложили резкое замечание о том, что «есть поколение политических лидеров во всем мире, чье базовое восприятие военной мощи США и политическая воля — это слабость, [лидеры], которые входят в любую ситуацию с фундаментальная вера в то, что Соединенные Штаты можно победить, их можно отбросить». В поддержку этого наблюдения эти авторы цитируют высказывание Мохаммеда Фарах Айдид, лидер ключевой сомалийской группировки, в беседе с Посол Роберт Окли, специальный посланник ООН в Сомали во время визита в США. участие там в 1993-1995: Айдид сказал: «Я изучал Вьетнам и Бейрут. Я знаю, что все, что мне нужно сделать, чтобы отправить тебя домой, это убить нескольких американцев».[4]

Айдид оказался прав! Вывод американских войск из Сомали администрации Клинтона после того, как американские солдаты погибли в столкновении с сил было не только унизительным опытом, но и подтверждало представления что Америке не хватило решимости, и это сильно осложнило и подорвало США. последующие усилия по эффективному использованию угроз силой.

Ясно, что внутренняя общественность и поддержка Конгрессом угроз или использования сила является критической переменной. Такая поддержка не гарантирует успеха, но без этого президентам будет очень трудно угрожать достаточным заслуживают доверия и обладают достаточной силой, чтобы поддерживать свои требования в отношении противников. Сильное неприятие американской общественностью риска жертв, наследие Вьетнама, становится еще более сдерживающим фактором, когда США сталкиваются с внутригосударственные конфликты, ставшие столь заметными в эпоху после окончания «холодной войны». Всегда помня об общественном отвращении к жертвам, президенты нежелание делать угрозы столь же четкими, мощными и правдоподобными, как того требует ситуация. Они с осторожностью или вовсе не реагировали на некоторые вызовы американские интересы.

Можно признать, что Соединенные Штаты были правы, не вмешиваясь в каждый из многих кризисов в мире. Американские интересы не всегда явно требуют от нас этого, и само международное сообщество перегружены такими кризисами и не могут реагировать на все из них. Но часто США интересы действительно заслуживают определенного отклика, а ответ, если таковой имеется, как правило, минимальный, взятый в надежде ограничить степень участия и расходы.

В результате Соединенные Штаты часто действовали таким образом, что непреднамеренно поддерживают образ американской нерешительности. Даже в тех случаях, когда фирма U.S. наконец были предприняты военные действия — в Панаме, Гаити и Боснии — это произошло только после значительной задержки. Такие запоздалые ответы не могли сотрите представление о нерешительности и нерешительности США со стороны иностранных лидеров, которые думали, что они могут извлечь выгоду из выраженного нежелания американцев общественности, Конгрессу и руководителям администрации принять на себя риск жертвы. Ибо тот простой факт, что безрезультатные угрозы и отложенные военные действия, предпринятые США во многих ситуациях, вероятно, будут восприняты как другие «скорее как признаки слабости, чем как мощное выражение американского настоящая военная мощь». В результате иностранные лидеры, вероятно, будут готовы противостоять американским угрозам, что вынуждает США либо прибегнуть к силе для достижения американских целей или участвовать в неловких отступлениях.

Замечание генерала Колина Пауэлла о том, что «угрозы военная сила сработает только тогда, когда лидеры США решат, что они готовы применить силу». Логический и практический смысл этого наблюдение заключается в том, что когда президенты не готовы применить силу, угрозы делать этого не следует.[6] Генерал Пауэлл также многозначительно отмечает, что, когда прибегая к силе, «президент должен начать акцию, подготовленную к тому, чтобы увидеть курс до конца… Он может только убедить противника в своей серьезность, когда, действительно, он серьезен…»

Дилеммы относительно применения силы и угроз силой в американской дипломатии не уступит императивам доктрины Вайнбергера. Это заслуживает внимания что не только администрация Буша, но и президент Клинтон нашли его необходимо внести некоторую гибкость в применение доктрины Вайнбергера. Сила применялась не всегда, как утверждал Вайнбергер, только , когда действительно на карту поставлены жизненно важные интересы США. Сила была применена президентом Клинтоном в Гаити и снова в Боснии — как, впрочем, ранее президент Буш против Саддам Хусейн — в лучшем случае с незначительной внутриполитической поддержкой, и не с «разумной уверенностью» в гарантированной внутренней поддержке, которую провел Вайнбергер. быть обязательным условием. И предписание Вайнбергера о том, что боевые силы США следует использовать только «в крайнем случае после исчерпания других средств» для защита интересов США была подвергнута серьезному сомнению.

Итак, в заключение отмечу, правильно это или нет, пресса мировых событий неизбежно подтолкнуло американских политиков к политике госсекретаря Шульца. рецепты применения силы в поддержку дипломатии.[7]

Эти важные поправки к доктрине Вайнбергера в направлении Позиция Шульца была воспринята с тревогой и вызвала значительные критика. Ни в коем случае мы не имеем синтеза или четкого разрешения двух конкурирующие точки зрения. Напряженность и дилеммы, связанные с использованием сила и угрозы силой остаются, и можно ожидать, что они бросят вызов американских президентов, Конгресса и общественности в обозримом будущем.

[1] Выступление на стратегическом симпозиуме CSIS Security , Renaissance Washington DC Hotel, 25 июня 1998 г. Эта статья основана на статье с таким же названием, подготовленной для посвященной конференции Школы государственного управления Джорджа Буша и Государственная служба, Техасский университет A&M, 9-10 сентября 1997 г., который появится в ближайшей публикации.

[2] Перепечатано в Richard N. Haass, Intervention: The Use of American Военные силы в мире после холодной войны (Вашингтон, округ Колумбия: Карнеги Endowment, 1994), Приложение F, стр. 199-204.

[3] Недавнее исследование дела показало, что администрация Буша «…никогда четко и определенно заявил, что США готовы вторгнуться в страны и выкинуть Норьегу, если он не выполнит требования отказаться от должности . .. [достаточно] мощная угроза никогда не высказывалась … И не было любой крайний срок, установленный для его выполнения требования … Устные требования США не подкреплялись непосредственно ощутимыми военными действиями. Хотя в Зону канала были отправлены подкрепления и там проводились учения, все они были преуменьшены официальными лицами США и объяснялись общей заботой о безопасность зоны в свете ухудшения американо-панамских отношений». Барри Блехман и Тамара Корман Уиттс, «Определяющий момент: угроза и использование силы во внешней политике США с 1989, «Национальный исследовательский совет», Комитет по разрешению международных конфликтов. Случайная статья № 1 (Вашингтон, округ Колумбия, 1998 г.).

[4] Интервью Блехмана и Виттеса с Робертом Окли.

[5] Блехман и Виттс.

[6] Колин Л. Пауэлл, «Силы США: впереди вызовы», Foreign Affairs , об. 72:5 (зима 1992-1993 гг.), стр. 32-45. Пауэлл «Почему генералы нервничают». New York Times , 8 октября 1992 г.