3.4. Внешняя политика Ивана IV

3.5. Культура Руси XV—XVI вв.

Тема 4. Россия на рубеже XVI—XVII вв.

4.1. Россия на рубеже XVI—XVII вв. Борис Годунов

4.2. Русская Смута начала XVII в.

Тема 5. Россия в XVII в.

5.1. Экономическое развитие России в XVII в.

5.2. Социально-политическое развитие России в XVII в.

5.3. Внешняя политика России в XVII в.

5.4. Народные восстания XVII в.

5.5. Церковный раскол

5.6. Русская культура XVII в.

Тема 6. Россия в XVIII в.

6.1. Россия в конце XVII в. Петр I

6.2. Внешняя политика России в конце XVII — первой четверти XVIII в. Северная война (1700—1721 гг.)

6.3. Реформы Петра I

6.4. Социально-экономическое развитие России в первой четверти XVIII в.

6.5. Россия в эпоху дворцовых переворотов

6.6. Внутренняя политика Екатерины II

6.7. Внешняя политика Екатерины II

6.8. Социально-экономическое развитие России во второй половине XVIII в.

6.9. Наука и просвещение в России XVIII в.

6.10. Литература и искусство в России XVIII в.

6.11. Павел I

Тема 7. Россия в первой половине XIX в.

7.1. Внутренняя политика Александра I

7.2. Внешняя политика Александра I. Общая характеристика

7.3. Отечественная война 1812 г.

7.4. Движение декабристов

7.5. Внутренняя политика Николая I

7.6. Внешняя политика Николая I. Крымская война

7.7. Социально-экономическое развитие России в первой половине XIX в.

7.8. Общественно-политическая мысль во второй четверти XIX в.

7.9. Образование и наука в первой половине XIX в.

7.10. Литература и искусство первой половины XIX в.

Тема 8. Россия во второй половине XIX в.

8.1. Крестьянская реформа 1861 г.

8.2. Реформы 60—70-х гг. XIX в.

8.3. Социально-экономическое развитие пореформенной России

8.4. Внешняя политика России во второй половине XIX в.

8.5. Консерваторы и либералы в общественном движении второй половины XIX в.

8.6. Народничество 60—70-х гг. XIX в.

8.7. Политика контрреформ Александра III

8.8. Рабочее движение и марксизм в 80—90-е гг. XIX в.

8.9. Наука и просвещение во второй половине XIX в.

8.10. Литература и искусство России во второй половине XIX в.

Тема 9. Россия в начале XX в.

9.1. Экономическое развитие страны в начале XX в.

9.2. Население и социальная структура России начала XX в.

9.3. Политический строй России начала XX в. Образование политических партий

9.4. Революционная ситуация начала XX в. Причины первой российской революции

9.5. Русско-японская война 1904—1905 гг.

9.6. Первая российская революция 1905—1907 гг.

9.7. Образование либеральных партий и черносотенных организаций

9.8. I и II Государственные думы

9.9. Россия от первой революции к первой мировой войне (1907—1914 гг.)

9.10. Россия в годы первой мировой войны

9.11. Образование и наука в начале XX в.

9.12. Русская литература и искусство начала XX в.

Тема 10. Россия в годы революций и гражданской войны (1917-1920)

10.1. Февральская революция 1917 г. Двоевластие

10.2. Россия в марте — июне 1917 г.

10.3. Общенациональный кризис осени 1917 г.

10.4. Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

10.5. Борьба за власть в стране в конце 1917 — начале 1918 г.

10.6. Создание Советского государства

10.7. Брестский мир

10.8. Первые социально-экономические мероприятия советской власти

10.9. Военная интервенция и гражданская война 1918 г.

10.10. Политика большевиков в годы гражданской войны. Военный коммунизм

10.11 Антибольшевистское сопротивление

10.12. Боевые действия 1919—1920 гг.

10.13. Культура в условиях революции и гражданской войны

Тема 11. Советская страна в 1920-е гг.

11.1. Россия после окончания гражданской войны

11.2. Новая экономическая политика

11.3. Образование СССР. Национально-государственное строительство

11.4. Внешняя политика Советского государства в 1920-х гг.

11.5. Политическое наследие В. И. Ленина

11.6. Внутрипартийная борьба после смерти В. И. Ленина

11.7. Культура в СССР в 1920-х гг.

Тема 12. СССР в 1930-е гг.

12.1. Утверждение тоталитарной системы

12.2. Политика социалистической индустриализации

12.3. Политика коллективизации в деревне

12.4. Культура в СССР в 1930-х гг.

12.5. Внешняя политика СССР в 1930-х гг.

12.6. Советский Союз накануне Великой Отечественной войны

Тема 13. Советский Союз в годы Великой Отечественной войны. 1941—1945

13.1. Начало Великой Отечественной войны. Битва за Москву

13.2. Коренной перелом входе войны

13.3. Советский тыл в годы войны

13.4. СССР и антигитлеровская коалиция

13.5. Боевые действия на советско-германском фронте в 1944 г.

13.6. Завершение Великой Отечественной войны. Разгром Японии

13.7. Итоги Великой Отечественной войны

Тема 14. СССР в послевоенный период. 1945—1953

14.1. Внешняя политика СССР после Великой Отечественной войны

14.2. Экономика СССР в послевоенный период

14.3. Послевоенное ужесточение сталинского режима

14.4. Культурная политика позднего сталинизма

Тема 15. СССР в середине 1950-х — середине 1960-х гг.

15.1. Общественно-политическая жизнь в СССР в 1953—1964 гг. Н. С. Хрущев

15.2. Социально-экономическое развитие СССР в 1953-1964 гг.

15.3. Советская культура середины 1950-х — середины 1960-х гг.

15.4. Внешняя политика СССР в 1953—1964 гг.

Тема 16. СССР в середине 1960-х — середине 1980-х гг.

16.1. Политический курс Л. И. Брежнева

16.2. Социально-экономическое положение страны в период «зрелого социализма»

16.3. Внешняя политика советского руководства в 1964-1984 гг.

16.4. Культурная жизнь «зрелого социализма»

16.5. Сопротивление режиму: диссиденты

Тема 17. «Перестройка». 1985—1991

17.1. Начало перестройки

17.2. Социально-экономическое положение страны в 1985-1991 гг.

17.3. Общественно-политическая жизнь страны в 1985—1991 гг.

17.4. Национальные отношения в период перестройки

17.5. Культура в период перестройки

17.6. Основные направления внешней политики СССР в конце 1980-х — начале 1990-х гг.

17.7. Августовский путч 1991 г. и его последствия

Тема 18. Россия в 1990-е гг.

18.1. Общественно-политическая жизнь Российской Федерации в 1990-е гг.

18.2. Конституция Российской Федерации

18.3. Социально-экономическое развитие страны в конце XX в.

18.4. Внешняя политика ельцинской России

18.5. Русская культура конца XX в.

Тема 19. Российская Федерация в начале XXI в.

19.1. Основные черты общественно-политической жизни России начала XXI в.

19.2. Социально-экономическое развитие России в начале XXI в.

19.3. Основные черты внешней политики Российской Федерации

19.4. Президент Д. А. Медведев

19.5. Основные черты современной культуры

Словарь терминов

Хроника

История России. Краткий курс: пособие для поступающих в вузы., Борисов Н.С. | ISBN: 978-5-533-01057-3

Борисов Н.С.

есть в наличии

Аннотация

Предлагаемая читателю книга — это яркий и образный обзор главных событий российской истории от Рюрика до наших дней. Автор не просто знакомит читателя с основными фактами нашего прошлого, но и предлагает оригинальную концепцию возникновения и развития России как самобытной цивилизации, со своими историческими, политическими, культурно-религиозными и географическими особенностями. Пособие предназначено для школьников и студентов, а также для всех, интересующихся отечественной историей.

Дополнительная информация

«Задавленные приходы» и священники-олигархи — интервью о деградации РПЦ

2021.09.07

На этой неделе священника Романа (Степанова) запретили в служении после того, как он публично призвал патриарха Кирилла и епископат раскрыть доходы и раскаяться. В интервью Znak.com Сергей Чапнин — некогда известный деятель Московской патриархии, а теперь церковный оппозиционер — рассуждает о проповедниках с дорогими резиденциями, смене идеологии патриарха Кирилла, стагнации и даже деградации РПЦ и «задавленных приходах», которые «начинают роптать».

«Вместо традиционной церкви мы получили весьма своеобразный вариант постсоветской гражданской религии»

— Мем «религия — опиум для народа», который ввел в XVIII веке Жан-Жак Руссо, а потом развили марксисты, сохраняет актуальность в 21 веке для России, в том числе для РПЦ?

— Я бы разделил. Религия как реальность — гораздо более сложная вещь. Если мы говорим об РПЦ как о воплощении русской религиозности, то это не так. Другое дело, что гигантский тренд XX века, перешедший в XXI век, это кризис всех институциональных религий. Успех буддизма и индуизма сегодня связан во многом с тем, что они отказались от жесткого структурирования своей миссии и отпустили ситуацию. Что-то похожее происходит сейчас со всем христианством и с православием тоже. 

— И с РПЦ?

— Сегодня нельзя сводить все православие только к РПЦ. Многих православных христиан уже совершенно не волнует, как РПЦ, то есть официальная Церковь, кого-то воспринимает. Есть свежий пример из российской глубинки. Женщина, 30 лет в монашестве, сейчас живет в крохотном отдаленном ските в Ивановской области. Там восемь монахинь, самой младшей из них 60 лет. Казалось бы, кому они мешают? Однако епископ зацепился за какой-то маленький скандал, раскрутилась история  публичного преследования и наказания. Епископ запретил им причащаться и потребовал переехать в большой монастырь. Они переезжать отказываются и прямо называют все это «маховиком репрессий». В итоге они связались по интернету с американским епископом и договорились с ним, что он примет их под свой омофор. Я прекрасно понимаю этих монахинь и не могу их осудить. Если епископ РПЦ решил кого-то раздавить, то он непременно раздавит. Возможности защититься от епископского произвола в РПЦ нет. Этим старым монахиням нужно уйти из РПЦ хотя бы для того, чтобы сохранить свое человеческое достоинство. И таких случаев сейчас немало.

— Что вообще РПЦ сейчас представляет собой?

— Во-первых, это яркое административно-бюрократическое воплощение нашей постсоветской религиозности. Во-вторых, это один из громких голосов системной пропаганды. В-третьих, это проводник государство-центричной историософии, где в центре истории стоит не Христос, а земное государство. Набор этих трех факторов позволяет говорить, что вместо традиционной церкви мы получили весьма своеобразный вариант постсоветской гражданской религии. По форме она является восточно-православной, а по содержанию гражданской, выполняющей задачу консолидации нации через традиционные ценности, через религиозные и социальные традиции. Сервилизм, признание сакрального характера государственности и некой особой исторической миссии России. Все это в той или иной степени присутствует в разных христианских традициях, но, когда это все выходит на первый план, мы, повторюсь, получаем гражданскую религию.

— Проще говоря, РПЦ сейчас — это институт повышения политической лояльности россиян?

— Скорее, инструмент консолидации нации, в том числе, политической. 

— Не вокруг же [Алексея] Навального консолидация идет!

— Безусловно. Вокруг того государства, которое в данный момент существует. В этом смысле церковь полностью интегрированный в государственный аппарат институт. И это поразительная вещь, потому что в конце перестройки церковь воспринималась принципиально иным образом.

— Как обособленный и даже диссидентский институт?

— Верно.

«Церковь всегда откликалась на любые, в том числе весьма щекотливые просьбы государства»

— Кстати, тогда церковь была популярна у интеллигенции, где преобладали диссидентские настроения. Сейчас же говорят, что поддержку интеллигенции РПЦ потеряло. Вы согласны?

— Отчасти это и моя судьба. Я крестился в 1989 году и сразу, без особых раздумий отдал себя церковной жизни. Церковь тогда была щедрой и давала нам невероятную свободу. Это было увлекательное путешествие. Кроме того, давала опору в истории…

— Внекоммунистические ориентиры?

— Опору вне советской мировоззренческой парадигмы. Ведь на тот момент существовал краткий курс КПСС, фактически он был основой истории страны. Причем, все, что было до 1917 года, описывалось лишь в виде отдельных рассказов: крещение Руси, Александр Невский, Петр I, декабристы, разночинцы.

— Это понятно. Почему произошел перелом в отношениях с интеллигенцией?

— Обращение к церкви было связано с тем, что нам казалось, будто бы это единственный несоветский институт, сохранившийся до конца XX века. Но все мы делали тогда трагическую ошибку, рассуждая так. На самом деле к концу XX века церковь тоже была глубокого советским институтом.

— Почему вы так говорите?

— Уже к 1970-м годам церковь была полностью интегрирована в советское государство. Существовал Совет по делам религий [при правительстве СССР]. Он выражал баланс интересов КГБ и партийного руководства в отношении к религиозным общинам. Десятилетиями этот Совет не просто следил за церковью, но и воспитывал тех, кто приходил в семинарии. Отбирал из семинаристов лояльных и выращивал из них церковных руководителей разного уровня.

— Открытые источники полны рассуждений о том, являлся ли таким человеком нынешний патриарх Кирилл. Упоминается даже его агентурный псевдоним — «Михайлов». Что вы думаете на этот счет?

— Если посмотреть непредвзято на биографию патриарха Кирилла, то мы увидим, что уже в юном возрасте он отправился в свою первую заграничную командировку. И поехал он сразу в капиталистическую страну (в 1971 году назначен представителем Московского патриархата при Всемирном совете церквей в Женеве — Znak.com). Казалось бы, ничего особенного, но в Советском Союзе такое было просто невозможно. Сначала советским гражданам давали разрешение на поездку в какую-нибудь социалистическую страну, а уже потом, по результатам поведения в этой поездке, принималось решение, может ли человек ехать в капстрану. Будущий патриарх Кирилл сразу поехал в капиталистическую страну. Очевидно, что на это было специальное разрешение. А с чем такие специальные разрешения были связаны, тут вариантов немного.

— Вы ведь работали с ним, когда возглавляли журнал Московской патриархии. Контакты силовиков и РПЦ сохранялись?

— Если говорим о пруфах, то мы их не найдем. А вот если мы посмотрим на общую логику развития отношений церкви и государства, начиная с конца 1990-х годов, особенно в последние четверть века, то увидим, что церковь всегда откликалась на любые, в том числе весьма щекотливые просьбы государства. Не всегда, правда, у нее это удачно получалось. Общий кейс Украины нам это демонстрирует. Да, Украина сохранилась в юрисдикции Московского патриархата, но задач интеграции церковными методами решить не удалось…

— Об Украине чуть позже.

— Поскольку в 1990-х годах никакой люстрации не было, то все, кто работал в КГБ и в церкви, остались на своих местах. Соответственно, можно предположить, что вся эта система отношений не только сохранилась, но и продолжила развиваться.

«Библию в России знают плохо, в том числе среди епископата»

— Возвращаясь к теме отношений с интеллигенцией, эти связи с силовиками ее оттолкнули?

— Надо понимать, что в 1990-е годы произошло несколько важных событий. Во-первых, сменился патриарх, и место занял Алексий II (его предшественник патриарх Пимен, умер в мае 1990 года — Znak.com). А всякий новый патриарх — это период реформирования системы под себя. Как правило, это продолжается около трех-пяти лет. Соответственно, это время некоторой либерализации, период возможностей, который потом схлопывается. К тому же, начало патриаршества Алексия II совпало с мощным мирянским движением. Оно не было связано с клерикальными или корпоративными интересами духовенства и развивалось как свободное гражданское движение. Люди сами определяли цели и задачи, которые хотели решать, собирали средства и что-то делали по мере сил. Диапазон мирянской активности получился на удивление широким. Здесь пока еще спокойно: и монархисты, и либералы. Все в этот момент чувствовали себя спокойно и взаимодействовали друг с другом. Этакая эра всеобщего благоденствия. Однако епископат был в растерянности…

— Почему?

— Совет по делам религий был упразднен, епископы и священники, уже привыкшие получать инструкции, перестали их получать и оказались в растерянности. Не стало никаких уполномоченных, ты сам можешь определять, что тебе делать. Нет больше никакого Союза, есть [Борис] Ельцин и демократия. Руководящая роль партии вычеркнута, но ты не можешь так быстро перестроится и найти новые ориентиры.

— Библии разве недостаточно, чтобы найти себе новые ориентиры?

— Дело в том, что Библию в России знают плохо, в том числе среди епископата. Да, Библия под рукой есть всегда, но надо уметь ей пользоваться. Это не просто сувенир в богатой обложке. Именно растерянность епископата давала простор для свободы мирян. Потом, примерно через пять лет, епископат сообразил, что надо власть постараться удержать в своих руках, и сгруппировался.

Это и породило, в конечном счете, кризис во взаимоотношениях. В том числе, с интеллигенцией.

— Государство вроде бы и не требовало тогда от церкви этого?

— В 1990-е годы государству было не до церкви. Государство пыталось быть демократическим, решало острые экономические и социальные проблемы. Собственно, до конца 1990-х у церкви и не получалось толком доказать свою полезность. Да, была активная борьба церкви с сектами и американскими миссионерами. Естественно, что в опасные движения тогда на всякий случай записали даже не опасные. Но к концу 1990-х годов, к моменту принятия закона о свободе совести с преамбулой о традиционных религиях, стало ясно, что государство, выбравшись из основных экономических проблем, начинает уже задумываться о сути новой российской идентичности. Советская идентичность рухнула, никакой новой не возникло. Секулярная идентичность оказалась невозможной. Плюс, с точки зрения государства, идентичность — это вещь сугубо практическая. Но где ж ее взять? Казалось, что для ее конструирования можно использовать православие. Опыт 1990-х и начала 2000-х годов показал, что все это не очень состоятельно. Но, поскольку другие варианты вообще не рассматривались, то политическая игра с церковью продолжалась. И надо сказать, что тогда митрополит Кирилл первым — и это было во многом интуитивно — понял, что предстоит консервативный разворот. Будучи сам по натуре либералом, он первым начал говорить об угрозе традиционным ценностям страны со стороны либерального миропорядка.

— Обычно этот поворот в мышлении ему приписывают на 10 лет позже, привязывая к панк-молебну Pussy Riot 2011 года.

— Верно, однако уже в 2000 году он написал статью, своего рода, манифест, выражая свои новые взгляды: антизападничество, антилиберализм и антиэкуменизм. К слову сказать, его тогда практически никто не услышал.

— Я правильно понимаю, что это в корне противоречит установкам его учителя митрополита Никодима (Ротова)?

— Это поразительный факт. Он фактически перечеркнул весь свой предыдущий жизненный опыт. Просто удивительно, насколько он уверился, что за консервативными политическими идеями будущее. Более того, в церковном плане он так и остался либералом. Однако он умел ждать, и спустя 10-12 лет оказалось, что его идеи могут пригодиться. Тогда он предложил концепцию традиционных ценностей, которую разрабатывал его think tank — группа экспертов, собравшихся вокруг Всемирного русского собора. Они стали одними из основных центров разработки идей русского мира и теории традиционных ценностей. Это очень пригодилось государству на определенном этапе развития. Да, это был серьезный вклад церкви в формирование государственной идеологии и той самой новой российской идентичности. Именно в это время Кирилл состоялся политически, по крайней мере, на раннем этапе своего патриаршества. Только суть любых идей такова, что рано или поздно как элементы пропаганды они теряют свою эффективность. Сейчас уже нужны новые.

Это та же самая ситуация, что и с патриархом Алексием II: пять лет вначале своего патриаршества ты активно работаешь, а дальше начинается стагнация.

«Зачем нам такие епископы? Зачем такие гигантские административные структуры?»

— Когда, по-вашему, она началась в РПЦ?

— Примерно с 2014-го или с 2015-го года РПЦ начала погружаться в стагнацию. Поскольку административные реформы Кирилла раскрутили церковь, то в какой-то момент казалось, что удастся перейти на новую ступень. На самом деле маховик крутился вхолостую — никакого практического привода не было.

— Какую ступень можно было достичь?

— Мы начали с того, что институциональные религии испытывают колоссальные проблемы.

К тому же, они теперь придавлены жесткой иерархической вертикалью. Сейчас, во время пандемии и экономического кризиса, когда доходы церкви упали, крепкие общины — это то, что могло бы помочь церкви выжить. Верность прихожан способна была бы сохранить церковь, даже в условиях внешних неблагоприятных условий. Но у нас задавленные приходы наоборот начинают роптать. Спрашивать: «Зачем нам такие епископы? Зачем такие гигантские административные структуры? Зачем власть церковной бюрократии, которая не заинтересована в том, чтобы мы развивались? Правда ли, что это бюрократы заинтересованы только в том, чтобы сохранить свою власть и влияние в церкви?»

— Бывший сихиигумен Сергий (Романов) из монастыря под Екатеринбургом это как раз пример такого роптания?

— Тонкое замечание, это как раз пример своеобразной альтернативы. Помимо идеологии, есть ряд важных для церкви характеристик. Сколько ни укрепляй иерархию, она будет все равно держаться на базовых вещах: на моральном авторитете, на властных полномочиях и на деньгах. Нынешняя церковная иерархия, безусловно, держится на деньгах, на cash flow. Когда эффективность настоятеля оценивается по тому, платит он назначенные ему взносы или не платит. Если платит, то он очень хороший настоятель, если не платит — будет моментально снят. Это, конечно, ведет к деградации и самой церковной системы, и в особенности духовенства.

А когда лузерами оказываются те, кто занимается тем, чем и должен заниматься пастырь, это порочная система. Отсюда еще одна проблема. Моральный авторитет церковная власть также почти полностью потеряла…

— Объясните.

— Духовный авторитет священника и монаха связан с одной очень простой вещью: живешь ли ты так, как проповедуешь, или нет. В житиях византийских и древнерусских святых мы такого почти не встретим. А вот в житиях западных святых раннего средневековья мы часто встречаем фразу, что святой, выходя на миссионерские труды, привлекал себе большое количество людей, именно потому, что жил так же, как проповедовал. Очень важно, чтобы дела и слова не расходились.

Мол, мели Емеля, твоя неделя! Мы же видим, что живет такой проповедник радикально иначе, чем те апостолы и святые, о которых он говорил в проповеди.

— Священники оказались страшно далеки от народа?

— Прежде всего епископы. К большинству церковных иерархов относятся уже как к инопланетянам. Другое дело, что остается потребность в людях, которые как проповедуют, так и живут. Великая сила Сергия Романова в том, что он был таким «простым человеком». Да, он был совершенно не образован, наивен богословски, идеологически зашорен. Но у него была некая монашеская простота, которую люди жаждут увидеть своими глазами. Он ведь всем задавал один простой вопрос: «Спастись хотите?» И люди приходили в состояние шока! Им задали простой и в то же время самый главный вопрос, но они нигде прежде его не слышали. В других местах им рассказывают про чудотворные иконы, про роль Александра Невского в истории России и государственности. Им рассказывали все что угодно, кроме главной цели, за которой ты идешь в церковь. Конечно, они отвечали Сергию: «Я хочу». В ответ слышали: «Приезжай в монастырь». С детьми — значит, с детьми, пусть они тоже спасутся. Не разведена, и ладно, потом. Но люди смотрели на это уже по-другому. Романов отвечал тем задачам народной религиозности, на которые не отвечали церковные иерархи. И он стал опасен именно поэтому.

— Он классный актер или настоящий священник?

— Во-первых, он гениальный манипулятор. Я в этом уверен. Он сумел воспринять в православной монашеской традиции то, что помогает управлять другими людьми. Но, поскольку он был тоньше, чем большинство епископов, то шел через молитву, а не напрямую через деньги. Деньги там тоже текли рекой. Если бы он не делился с митрополитом Викентием и потом с митрополитом Екатеринбургским Кириллом, то ему бы быстро скрутили голову. А так он был полностью интегрирован в епархиальную жизнь. И вот тут вопрос уже к церкви!

Ведь Сергий такой не один. В прошлом году умер Петр Кучер в Боголюбском монастыре. Есть и другие сильные манипуляторы, ставшие игуменами и архимандритами. И это люди с невероятным духовным, политическим и экономическим ресурсом.

— Есть же расхожее словосочетание «православный талибан*», описывающее происходящее. Почему вообще в лоне РПЦ произошел такой расцвет фундаменталистских взглядов?

— Фундаментализм — это попытка буквального понимания норм религиозной жизни. Эта отчаянная попытка все заморозить связана со стремлением защититься от внешнего мира. Мир меняется, общество меняется, сознание меняется, а мы, говорят они, хотим, чтобы церковное сознание оставалось прежним, таким, каким оно было. Это защитная реакция на стремительно меняющийся мир. Заведомо проигрышная позиция. Церковь — это прежде всего люди. Люди меняются, и церковь в каждом поколении, если так можно выразиться, воссоздает себя заново. Одно дело, когда мы имеем в виду допетровскую Русь, тогда перемены шли медленно. Другое дело, современная эпоха, когда мы имеем дело с глобализацией и эпохой интернета. Сейчас за пару вечеров с компьютером ты можешь понять основы православного вероучения. Да, есть свои ловушки, здесь важно, кого и как ты читаешь. И фундаменталисты, боясь всего этого, формируют некий неприкосновенный круг идей и церковно-практических норм, которые не должны меняться, подвергаться сомнению или ревизии.

— Почему эти идеи находят сторонников?

— Этот подход находит отклик у людей с определенным типом сознания. Проповедь фундаментализма направлена на тех, кто боится перемен, напуган изменениями и считает, что в меняющемся мире меняющаяся церковь перестанет быть собой.

Традиция не может быть законсервированной и замороженной. 

— Вообще-то, были примеры в истории, когда церковь очень активно шевелилась.

— За свою двухтысячелетнюю историю церковь прошла через множество довольно радикальных реформ. Казалось бы, они должны были ее бесповоротно изменить и даже разрушить, но этого не произошло. На мой взгляд, боязнь перемен — это ложный страх. Если ты тормозишь, значит, тратишь силы впустую. Возможно, ситуация была бы лучше, если бы дискурс, который был еще в 1990-х годах, сохранялся бы. Фундаменталисты были уравновешены радикальными либералами, либералы уравновешивались консерваторами — в целом это был бы полезный синтез. Кстати, он отчасти  сохранялся при Алексии II.

«Страх перед фундаменталистами у патриарха остается до сих пор»

— Покойный ныне протоиерей Всеволод Чаплин, которого отрядил на работу с фундаменталистами патриарх Кирилл, не справился с этой задачей? 

— Чаплин был отряжен на невероятно важный участок церковно-политической работы — убеждать фундаменталистов не выступать против Кирилла. В целом у него получалось. За исключением, пожалуй, дискуссии о русском языке, которую патриарх побоялся доводить до конца и соответствующие документы положил «в стол». Потом был всплеск, когда Кирилл решил встретиться с Папой Римским и поехать на Критский собор в 2016 году. Это вызвало жесткую реакцию фундаменталистов. Кирилл ее явно не ожидал и был вынужден отказаться от участия в этом соборе. Увы, он в принципе оказался в крайне слабой позиции, так как постоянно пытался доказать фундаменталистам, что он для них свой и ни минуты не либерал. Страх перед фундаменталистами остается у него до сих пор. Страх этот совершенно иррациональный, ничем не оправданный. Да, фундаменталисты крикливые и скандальные, но их не так много. Их надо было упаковать и определить им какое-то место в пространстве церковной жизни. Это несложно, нужно только захотеть. Только Кирилл боится поставить их на свое место. Все это видят и понимают. И делают выводы. Мол, раз он не хочет прижать фундаменталистов, то и мы не будем. Дело даже дошло до взрыва в Екатеринбурге, когда «Матильду» собирались показывать (радикально настроенный 39-летний свердловчанин Денис Мурашов попытался в сентябре 2017 года сжечь кинотеатр «Космос», где планировалось показывать фильм режиссера Алексея Учителя о любовной связи императора Николая II — Znak.com).

— Может быть, патриарх Кирилл боится раскола, который покажет Кремлю слабость церкви и его лично, ведь в конечном счете это поставит вопрос о целесообразности тех преференций и материальных благ, которыми пользуется церковь и ее иерархи?

— Нынешний православный фундаментализм в России — это фантомная вещь. Кажется, что он большой и весомый, но если его разобрать, то окажется, что это пустышка, bubble. Со временем мы увидим, что этот король голый. Впрочем, это уже сейчас многие начинают понимать.

— Да, только коронавирус, кажется, подкосил экономику церкви. В РПЦ, кажется, пытаются сейчас сделать ставку на производство православной утвари «Софрино», как одно из средств спасения своей экономики?

— Время «Софрино» прошло. Завышенные цены, плохое качество, [да] и в целом большая фабрика не выдерживает конкуренции с маленькими мастерскими. Поэтому Софрино загнется, и шансов спасти его в том виде, в каком оно сложилось в 1990-х — начале 2000-х годов, нет никаких. Поэтому там сейчас и происходит эта чехарда директоров: они меняются буквально каждые несколько месяцев. В целом же нужна новая модель хозяйственной деятельности церкви, но пока она не сформирована. В приходской экономике очень многое было завязано на среднем и мелком бизнесе, особенно в регионах, и на относительном благополучии прихожан. Сейчас, в кризис, мы видим, как все это рушится. Многие говорят, что падение посещаемости относительно уровня до пандемии составило около 30%. Это очень существенно.

— Заткнут дыры за счет благотворительности «сверху», вливаниями российских олигархов…

— Такая благотворительность была всегда, но деньги олигархов достаются очень узкому кругу. 

— Патриарх ведь обращался за помощью к главе «Норникеля» Владимиру Потанину?

— В России все корпорации лишь условно частные. Соответственно, государство контролирует и рынок средств на благотворительность. Если государство не даст отмашки, никакой «Норникель» не даст патриарху Кириллу денег. И сейчас большой вопрос, а какие дыры в экономике или в социальной сфере актуальнее заткнуть? Сейчас год 800-летия со дня рождения Александра Невского, поэтому основное внимание к реставрации Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге и в Городце (место смерти князя — Znak.com) все надо привести в порядок. Эта история под юбилеи и праздники будет сохраняться. Только масштаб привлечения денег даже под эти вещи, на мой взгляд, резко упадет.

— Решение Конституционного суда РФ, который в конце 2020 года фактически дал церкви право реституции, является попыткой удержать экономику РПЦ на плаву?

— Безусловно. Экономическая составляющая реформы патриарха Кирилла в церкви состояла в том, что ни приходам, ни монастырям ничего сейчас не принадлежит. Все имущество принадлежит Московской патриархии. Она приняла на себя функцию управляющей компании и ведает всеми церковными активами на территории РФ. И сейчас речь идет о реституции не собственно религиозных зданий, а иного церковного имущества, в том числе доходных домов, которые сейчас расположены в исторических центрах российских городов. Я думаю, что это самый сильный ход Кирилла с точки зрения аккумулирования ресурсов. Церковь хочет стать крупным владельцем недвижимости и получать деньги от ренты. 

— Право реституции дано не только РПЦ, есть еще старообрядческая церковь и прочие общины.

— Есть право, а есть правоприменительная практика. И тут нам надо подождать, потому что в силу будут вступать еще и лоббистские возможности. Например, центр Москвы, здание Администрации президента РФ на Ильинке. Это ведь до революции было здание монастырских доходных домов. Вот теперь и посмотрим, что с этим произойдет. Кстати, и Лютеранская церковь была до октябрьского переворота крупным собственником. Посмотрим, что им удастся получить.

— Еще одна проблема для РПЦ сейчас — кадровый голод, который усугубляют имиджевые скандалы вроде истории с Mercedes матушки Феофании… 

— Самый главный кадровый вопрос — это какое количество новых священников будет рукоположено и какого они будут качества. В последнее время на публичных лекциях и закрытых семинарах, куда приходят семинаристы, я их регулярно спрашиваю, собираются ли они рукополагаться. И многие отвечают, что боятся этого.

Многие осознают, что как священники в этой церкви они буквально не выживут, поэтому и рукополагаться не планируют. В конечном счете, священниками будут становиться серые, абсолютно безынициативные выпускники семинарий. Люди, послушные начальству, отказавшиеся добровольно от всякой свободы, в том числе интеллектуальной и духовной. Готовые жить в бедности и выслуживаться. Это означает только одно — авторитет духовенства в ближайшие годы будет продолжать падать.

«Разгромить Украинскую православную церковь Московского патриархата не удалось»

— И теперь про Украину. В конце июля секретарь отдела внешних церковных связей Московского патриархата протоиерей Игорь Якимчук официально заявил, что РПЦ разорвала общение из-за признания раскольнической Православной церкви Украины только с Константинопольским патриархатом. Как понимать это заявление — как нежелание рвать отношение с остальными церквями?

— Там еще осложнились отношения с другими греческими церквями — Александрийским патриархатом, с Кипрской и Элладской церквями. Заявление секретаря ОВЦС свидетельствует лишь о политической игре, которую ведет Московская патриархия.

— В чем суть?

— Новая Украинская православная церковь — это реальность. Да, она слабая, да, сформирована из бывших раскольников, которые десятилетиями были маргиналами. Увы, это дает о себе знать. Но их постепенно выводят из этой маргинализации, и греки умеют это делать. На этот процесс накладывается жесткий идеологический и политический церковный кризис на Украине. Ведь разгромить Украинскую православную церковь Московского патриархата не удалось. Она, как и прежде, самая большая, продолжает жить и жестко реагирует на давление со стороны государства вместе с греками. Это патовая ситуация, конфликт будет подморожен, причем надолго.

— Хорошо, но грозит ли РПЦ изоляция?

— Она частично уже наступила. Самоизоляция РПЦ началась с 2016 года, когда патриарх не поехал на Критский собор. Украина в этом плане не начало изоляции, а лишь новый этап. Плюс оказалось, что значительная часть епископата и молодежь в других православных церквях сейчас очень настороженно относятся в РПЦ. Раньше была симпатия, сейчас все видят, что богословие в РПЦ не развивается. Зато доминирует идеология русского мира, которая превратилась из soft power в имперскую дубинку. И никаких других идей у РПЦ нет. Сегодня она не способна сформулировать ничего нового и конструктивного.

— До какого периода, по вашему мнению, это будет продолжаться?

— Я думаю, до смены церковной власти. 

— Новым патриархом станет митрополит Тихон (Шевкунов), который, кстати, демонстрирует сейчас максимальную лояльность власти, в том числе, по вопросу вакцинации?

— Я не сторонник спекуляций. Понятно, что наследие патриарха Кирилла при новом руководителе будет решительно пересмотрено. Очевидно, что новый патриарх будет типологически другим. Бюрократическое реформирование Кирилла привело к отрыву церковной власти не только от народа, но и от реальности. Так что следующий патриарх должен быть реалистом. Я бы сказал, что митрополит Тихон на эту роль подходит. А как все сложится, трудно загадывать.

* Движение «Талибан» — запрещенная в России радикальная террористическая организация.

Хочешь, чтобы в стране были независимые СМИ? Поддержи Znak.com

Смоленская газета — Кому и зачем на самом деле нужно «Умное голосование» и другие проекты российской оппозиции

Вчера, 9 сентября, на телеканале НТВ состоялась премьера документального фильма «Кураторы и провокаторы – 2», авторы которого разбирались в деятельности российской внесистемной оппозиции. Особое внимание журналисты НТВ уделили источникам финансирования этих структур. Smolgazeta.ru предлагает читателям краткий анализ информации, представленной в программе «ЧП Расследования».

Поводом для подготовки фильма стала избирательная кампания по выборам депутатов Государственной Думы восьмого созыва, которая завершится через неделю – 19 сентября. Помимо традиционной агитации, в сети интернет в последнее время все активнее стали раздаваться призывы либо к бойкотированию выборов, либо к участию в них, но через определенный механизм, получивший название «Умное голосование». Его создатели – Фонд борьбы с коррупцией* – заверяют пользователей в безопасности процедуры. Однако опыт использования подобных продуктов показал, что данные людей, в том числе и персональные, которые должны защищаться в соответствии с законодательством, легко могут попасть в свободный доступ в том же интернете.

О том, что «Умное голосование» не так уж и безопасно, говорят не только специалисты из области IT-технологий. Так, юрист Илья Ремесло отмечает: соответствующее приложение скачивается из официальных магазинов Эппл или Гугл, а доступ в них чаще всего производится по номеру телефона. Это, при определенных условиях, может предоставить доступ и к другим данным пользователей, которые нужно хранить в относительном секрете. Из других минусов, не менее важных, эксперты отмечают и то, что использование приложение может стать поводом для обвинения гражданина в сотрудничестве с экстремистской организацией.

Для чего и кто на самом деле продвигает этот механизм, и выясняли авторы фильма «Кураторы и провокаторы – 2». Нужно, кстати, сказать, что представленные ими результаты расследования основаны на открытых данных.

Основной целью проводимой в интернете работы журналисты НТВ назвали дискредитацию выборов в Госдуму – причем еще до подведения результатов голосования. «Провокации, подлоги, фальсификации – они готовы на все, лишь бы добавить в грядущее событие побольше ложек дегтя», – говорится в фильме. Одной из них авторы расследования назвали мероприятие, которое планируется провести в Европарламенте на тему непризнания итогов голосования в России.

Основные мероприятия по дискредитации выборов, по мнению авторов фильма, организуются несколькими лицами и структурами, и все они так или иначе связаны с иностранными государствами.

Например, Андрей Пивоваров – один из организаторов недавнего форума независимых депутатов, на который собрались представители целого ряда регионов страны. Сам активист, подчеркивается в фильме, называет себя главой проекта «Объединенные демократы», однако журналисты НТВ, изучив сайт организации, обнаружили, что он зарегистрирован в Киеве – британской организацией Human Rights Project Management**, которая «совсем недавно носила название «Открытая Россия»**. Это, напомним читателям, – детище олигарха Михаила Ходорковского, который с конца 2013 года живет за границей.

По-своему к Единому дню голосования, подчеркивается в расследовании телекомпании, готовятся и участники различных проектов и организаций, создаваемых для наблюдения за выборами депутатов Госдумы. В качестве примера журналисты приводят две таких структуры: комитет «Гражданский контроль» и «Голос»***. У первого из них, по словам авторов фильма, адекватные цели – привлечь граждан к наблюдению за ходом голосования на выборах в Госдуму, однако настоящие цели, говорится в фильме, обсуждаются только в приватных беседах.

Аудиозапись одной из них авторы приводят в своем расследовании и звучит она так: «Есть какая-то сформулированная цель вот этого комитета?» «Кампания по привлечению наблюдателей. Цель – вообще закрыть большинство хотя бы городских избирательных участков… Основным функционалом может стать попытка добиться того, чтобы Евросоюз или там Америка не признали результаты голосования. Ну, это цель достойная – повторить то, что произошло в Белоруссии».

Что касается «Голоса», о его задачах авторам фильма рассказал один из бывших координаторов движения. Он, впрочем, скрывает свое лицо и дал интервью журналистам только с условием сохранить в тайне его личность – мужчина опасается если не за жизнь, то как минимум за свое здоровье. Из «Голоса» он ушел, а в фильме о работе представителей движения на избирательных участках рассказал следующее: «Нужен скандал, в любом случае оплачивается скандал. Если вы будете писать отчет, что у вас все хорошо, то скорее всего через некоторое время с вами сотрудничать перестанут». Прокомментировал бывший сотрудник организации и финансовую составляющую: «…иностранное финансирование получает в течение уже многих лет – от норвежских организаций, шведских, немецких, польских, литовских… Есть организация Enemo, которая в течение многих лет организовывает тренинги за рубежом, на которые приглашаются региональные лидеры движения «Голос», в том числе и для того, чтобы дискредитировать саму избирательную систему Российской Федерации».

Проанализировав деятельность перечисленных организаций и ряда других структур, авторы фильма делают следующий вывод. Принятие закона об НКО, говорится в расследовании, заставил покинуть Россию тех, кто на деньги западных спонсоров пытался дестабилизировать ситуацию в стране, однако наши «партнеры» не свернули свою деятельность. «До единого дня голосования ещё десять дней, предвыборная гонка не окончена, избирательные участки не подготовлены, а в стане несистемной оппозиции уже заявляют о нечестном голосовании, нелегитимности и даже звучат призывы к непризнанию выборов. По словам экспертов, это только начало: специалисты уверены что скандалы и диверсии со стороны поборников западных ценностей и их кураторов ещё впереди», – говорят авторы фильма «Кураторы и провокаторы – 2».

Кстати, в расследовании журналисты еще раз обратились к теме «Умного голосования», в результате которого депутатом Московской городской Думы стала представитель КПРФ Екатерина Енгалычева. Она оказалась «ярой антипрививочницей», отмечают авторы фильма, приводя рецепты депутата по борьбе с коронавирусом. В их числе – исключительно народные средства, например, тмин, масло тмина, куркума и тому подобные вещи, за исключением рекомендуемых специалистами масок и антисептиков… «Умное голосование» на поверку оказалось не то что не умным, но ещё и опасным», – отмечают журналисты НТВ.

Фото: ntv.ru

* – в РФ включена в перечень организаций, исполняющих функции иностранного агента, признана экстремистской и ликвидирована по решению суда

** – включена в перечень организаций, деятельность которых признана нежелательной на территории РФ

*** – организация была признана иностранным агентом и ликвидирована по решению суда. Возобновила свою деятельность в форме движения, которое в настоящее время также включено в перечень иностранных агентов

Отечество: Краткая история — Вьет Тхань Нгуен

«Отечество» изначально был опубликован в журнале Narrative Magazine , весна 2011 года, где он стал победителем Зимнего конкурса художественной литературы. Для наилучшего качества изображения загрузите PDF-файл.

Это было самое необычное занятие. Так говорили все, кто слышал историю о том, как отец Фуонг назвал свою вторую группу детей в честь своей первой. Фыонг была старшей из этих младших детей, и все свои двадцать три года она считала, что другие дети ее отца гораздо более счастливы.Свидетельство их удачи было написано в кратких письмах, ежегодно отправляемых домой первой миссис Ли, матерью тезки Фуонга, которая записывала в пулевые точки рост, вес и достижения своих детей. Например, тезка Фуонга была на семь лет старше, на пятнадцать сантиметров выше, на двадцать килограммов тяжелее и, судя по фотографиям, приложенным к письмам, у него была более светлая и чистая кожа; более белые и прямые зубы; а также прическа, одежда, обувь и макияж, которые становились все более модными, когда она окончила частную школу для девочек, затем элитный колледж, затем медицинскую школу и затем резидентуру в Чикаго.Г-н Ли ламинировал каждую из фотографий, чтобы защитить их от влаги и отпечатков пальцев, аккуратно сложив их на тумбочке у дивана в гостиной.

Письма, сопровождающие фотографии, были единственными коммюнике, которые семья Фуонга получила о детях, поскольку за время отсутствия около двадцати семи лет тезка Фуонг и два ее младших брата сами ни разу не написали ни слова. Итак, когда наконец пришло первое такое письмо, оно вызвало большое волнение.Письмо было адресовано мистеру Ли, который, как полномочный представитель дома, всегда брал на себя ответственность вскрывать почту. Он сел на диван и осторожно разрезал конверт, используя одну из немногих реликвий из своего прошлого, которые ему удалось сохранить, — серебряный нож для открывания писем с ручкой из слоновой кости. По бокам от него стояли Фуонг и ее мать, в то время как два его сына-подростка, Хан и Фук, сидели на подлокотниках и вытянули шеи, чтобы мельком увидеть слова, которые их отец зачитал вслух. Письмо было даже короче, чем письма бывшей жены, в нем просто сообщалось, что сводная сестра Фуонг приедет в двухнедельный отпуск и что она надеется остаться с ними.

«Вивьен?» — сказала миссис Ли, читая имя, подписанное внизу письма. «Она слишком хороша, чтобы использовать то имя, которое вы ей дали?»

Но Фыонг сразу поняла, почему ее сестра взяла себе иностранное имя и чье имя должно было быть: Вивьен Ли, звезда фильма «Унесенные ветром», любимого фильма ее отца, как он однажды мимоходом сказал ей. Фыонг однажды видел этот фильм на пиратской видеозаписи и сразу же был очарован очарованием, красотой и печалью Скарлетт О’Хара, героини и воплощения обреченного Юга.Было ли слишком много предположить, что разрушенная Конфедерация с ее трагическим самосознанием имела нечто большее, чем мимолетное сходство с побежденной южной республикой ее отца и ее обиженными остатками? В плодотворном воображении Фуонг неизбежное возвращение Вивьен на родину было предвестником собственного возвращения Скарлетт на ее заброшенную плантацию.

В те недели, предшествовавшие приезду Вивьен, Фыонг легко могла проводить дни дома и на работе, выстраивая сценарии благородной, доброй сестры, несколько торжественной и грустной, но, тем не менее, нежной и патрицианской, которая немедленно принимала к ней и стать наставником и проводником Фуонг никогда не имел.Ее первый взгляд на Вивьен в аэропорту только подтвердил уместность такого имени кинозвезды для молодой женщины, которая остановилась у стеклянных ворот терминала — ее глаза были скрыты за огромными солнцезащитными очками, ее губы слегка приоткрыты блестящими надутыми губами — толкающая загруженную тележку с собственным весом в багровом багаже. Когда она прыгала и махала рукой, чтобы привлечь внимание Вивьен, Фыонг была взволнована, увидев, что ее сестра совершенно не похожа на толпу местных жителей, ожидающих снаружи, чтобы поприветствовать прибывших, сотни простых людей, одетых в тусклую одежду и обмахивающихся веером под солнцем.

Даже после недели, проведенной в Сайгоне, Вивьен будет казаться туземцем не больше, чем в день своего приезда, по крайней мере, на открытом воздухе. На улице, в уличных кафе или садясь в такси Май Линь, ее легко приняли за измученную жену корейского бизнесмена или усталого японского туриста, ее глазурь на макияже таяла под тропическим сиянием. Однако в некоторых комнатах она явно была хозяйкой своего владения. Так было в ресторане Nam Kha на улице Dong Khoi, где Фуонг работала хозяйкой два года после окончания колледжа.Идея Вивьен была угостить семью ужином в Нам Кха, способом отпраздновать середину ее отпуска, и вариант, который Фуонг никогда бы не предложил, поскольку предложения ресторана были намного больше, чем Фуонг или ее семья когда-либо могли себе позволить.

«Но ведь это же преступление, не правда ли?» — сказала Вивьен, оглядывая закуски. Их стол находился у отражающего бассейна, напротив которого на мягком возвышении сидели две молодые женщины, одетые в шелковые эфемерные ао дай и нежно перебирающие шестнадцать струн цитр, лежащих у них на коленях.«Вы должны иметь возможность есть там, где вы работаете, хотя бы раз в жизни».

«Настоящее преступление — пять долларов за жареную с чесноком ипомею», — сказала г-жа Ли. Она продавала шелк в Чо Бен Тхань и обладала глазами опытного переговорщика, гладкими и нечитаемыми, как бусинки на счетах. «Я могу купить это за доллар на рынке».

— Посмотрите вокруг, — нетерпеливо сказал мистер Ли. Все остальные гости были белыми, за исключением пары индейцев в углу, мужчины в льняном костюме и женщины в салвар-камиз.«Это туристические цены».

«Это глупые цены».

«Мне здесь нравится», — заявила Вивьен. Ее голос был властным, как она должна звучать в экзаменационной комнате в Чикаго. Не в первый раз Фыонг представила себя на месте сестры, в белом халате, в белой комнате, смотрящей через стену окон на белый снег. «Что вы думаете?» Вивьен толкнула себя в колено. «Слишком возмутительно для вас?»

«Вовсе нет!» Фыонг надеялся, что она излучает уверенность и непринужденность, в отличие от своих братьев.Хан и Фук потеряли дар речи, их меню в шелковых переплетах было намного красивее, чем любой учебник, который у них был. «Я могу привыкнуть к этому».

«Это дух».

Гости за соседним столиком встали, и на выходе двое из них остановились рядом с Фуонгом, брюнетка сфотографировала музыкантов, играющих на цитрах. «Они совсем как бабочки», — сказала она с австралийским акцентом, прищурившись, глядя на изображение в своей камере. Подслушивая их, Фыонг с облегчением решил, что не стал объектом их восхищения.«Такой тонкий и крошечный».

«Держу пари, они никогда не беспокоятся о том, что едят». Ее подруга открыла пачку, чтобы осмотреть помаду. «Эти платья выглядят пришитыми к ним».

Ночь за ночью Фуонг наблюдала за обычаями туристов, ее степень по биологии не более чем воспоминание, когда она открывала двери Нам Кха с небольшим поклоном. Придя отобедать элегантно оформленной крестьянской кухней, гости были впечатлены скульптурой Чам, китайскими свитками, висящими на стенах, и самой Фуонг, ее стройное и миниатюрное тело, обтянутое золотым, облегающим ао дай.Иногда гости просили ее сфотографировать — просьбы, которые сначала льстили ей, а теперь раздражали. Тем не менее, она не могла отказаться, как ясно дал понять ее менеджер, и поэтому она заставляла себя улыбнуться и наклонять голову — решетку волос, такую ​​же черную и шелковистую, как ее брюки, падающие через плечо. Принимая ту или иную позу, Фыонг могла притвориться, что она не хозяйка, выполняющая заказы иностранца, а модель, старлетка или тезка своего брата или сестры. Как она выглядела на самом деле, она никогда не знала, потому что, хотя все обещали прислать ей фотографии, никто никогда не делал этого.

***

Прибыв на место, Вивьен взяла с собой расписание достопримечательностей, которые она хотела увидеть, с указанием предполагаемого времени в пути на поезде, автобусе, автомобиле, судне на подводных крыльях или самолете. Президент Клинтон прибыл годом ранее, и его знаменитый визит заверил ее мать в том, что возвращение Вивьен будет безопасным, особенно с паспортом США и долларовыми купюрами. В таком снаряжении Вивьен настаивала на том, чтобы платить за семью во время всех их прогулок, ее отец оказывал лишь символическое сопротивление.Хотя Фуонг был впечатлен подходом Вивьен, как будто отпуск — это работа, на которой она стремилась продвигаться по службе, она не была удивлена. В периодических депешах, отправляемых матерью Вивьен, появлялись фотографии независимой молодой женщины, незамужнего педиатра, которая путешествовала в одиночку по Западной Европе и отдыхала на Гавайях, Багамах, Рио. Г-н Ли, который зарабатывал скромную жизнь в качестве экскурсовода, просмотрел маршрут и сказал: «Я сам не мог бы сделать лучше».

Он был человеком редких похвал, если не считать его первой тройки детей.После войны его на пять лет сослали в новую экономическую зону, а любовница уехала к жене с требованием денег. До этого его жена не знала о существовании любовницы, и она отреагировала на открытие, сбежав из страны со своими детьми в опасную прогулку на лодке. Г-н Ли узнал об их бегстве в середине своего предложения и впал в депрессию до своего возвращения в Сайгон. Его любовница сказала, что жизнь должна идти своим чередом, поэтому он развелся с матерью Вивьен, сделав свою любовницу второй миссис Уэллс.Ли и родила еще троих детей. Он часто сравнивал Фуонг с ее отсутствующей тезкой, которая воспитывала в Фуонге как чувство тоски по этой сестре, так и некоторую неоспоримую ревность. Долгоносик зависти появлялся почти каждый день во время визита Вивьен, потому что ее отец вел себя совершенно не так, как если бы он соревновался, чтобы завоевать одобрение Вивьен. Без вопросов и критики он следовал плану Вивьен по посещению храмов и соборов, торговых центров и музеев, пляжей и курортов, на юг через дельту Меконга, на запад до Вунгтау, на север до Далата и, в пределах Сайгона, от густых какофонических переулки китайского квартала в Чо Лоне до гламура делового района Донг Хой, где Нам Кха был самым дорогим рестораном на бульваре.

«Это похоже на Сайгон былых времен». Г-н Ли нежно улыбнулся, глядя на бархатные шторы и мраморные колонны ресторана. Во время войны он владел обувной фабрикой, пляжным домом в Вунгтау, Ситроеном с водителем. На фотографиях того времени был изображен щеголеватый мужчина с накрашенными волосами и усами Кларка Гейбла. Теперь, насколько мог судить Фуонг, он носил свою печаль и поражение в брюхе, едва сдерживаемом пуговицами рубашки с короткими рукавами, на один размер меньше для него. «L’Amiral на Тай Лап Тхань.La Tour d’Ivoire on Tran Hung Dao. Паприка с лучшей паэльей и сангрией. Я всегда ходил в те рестораны ».

«Не со мной», — сказала миссис Ли.

«Чем ты хочешь заняться завтра?» — спросил мистер Ли Вивьен.

Она наполнила его стакан из бутылки австралийского мерло и сказала: «Я оставила это пустым в моем расписании. Я всегда оставляю день или два на сюрпризы ».

«Мы можем пойти на Дам Сен?» — спросил Хань. Фук энергично кивнул.

«Что это?» Вивьен наполнила свой стакан.

«Парк развлечений», — сказал Фуонг. Она пила лимонад, как и ее мать и братья. «Это недалеко отсюда».

«Я работала в одном, когда мне было шестнадцать, — сказала Вивьен. «Это было сумасшедшее лето».

«Мы можем приберечь Дам Сена на потом», — сказал Ли. «Поскольку вы видели, где работает ваша сестра, позвольте мне пригласить вас на одну из моих экскурсий завтра».

«Сто процентов». Вивьен подняла бокал, используя классический тост, которому он ее научил.

Он чокнулся своим стаканом о ее, нежно посмотрел на своих сыновей и сказал: «Ваше поколение — счастливчики.”

«Я бы не сказал, что нам так повезло», — сказал Фуонг.

«Ты никогда не ценил то, что имеешь». Ее отец махнул рукой над едой, и Фуонг сжала ее стакан, собираясь с силами, чтобы еще раз услышать рассказы ее родителей. «Вы хотите поговорить о невезении? После того, как американцы бросили нас и коммунисты отправили меня в трудовой лагерь, мы жили корнями и маниока. В рисе, который состоял в основном из воды, были черви. Люди заражались дизентерией, малярией или лихорадкой денге, как простуда, и просто умирали.Удивительно, что у нас осталась кровь для пиявок ».

«Дома было не намного лучше, — вмешалась миссис Ли. — Я продала все, чтобы выжить после войны. Моя швейная машинка. Плеер, который ты мне дал, и пластинки тоже.

«Самым тупым были признания». Г-н Ли уставился в свой стакан, как будто все уроки, извлеченные в трудовом лагере, однажды очищенные, просто послужили его наполнению. «Каждую неделю мне приходилось придумывать новый способ критиковать себя за то, что я капиталист.Я написал достаточно страниц для всей автобиографии, но в каждой главе говорилось одно и то же ».

Фыонг вздохнул, но Вивьен внимательно слушала, подперев рукой подбородок. «Есть кое-что, что я всегда хотел знать». Когда их отец поднял глаза, Вивьен спросила: «Зачем давать детям наши имена с вашей следующей женой?»

Это был вопрос, который Фуонг никогда не задавала, опасаясь ответа, который всегда подозревала, что она и ее братья были не более чем сожалениями, рожденными во плоти. Однако откровенность Вивьен, похоже, не удивила и не испугала их отца, который просто поднял свой стакан и сказал: «Если бы ты не вернулся, чтобы увидеть меня, я бы понял.Но я знал, что ты вернешься, чтобы увидеть того, кого я назвал в честь тебя.

Вивьен взглянула на Фуонга, который сохранял стоическое выражение. В конце концов, Вивьен не виновата, что их отец вел себя так, как он, он играл в фаворитов и жалел себя. «Итак, я здесь», — сказала Вивьен. Она ответила взглядом отца и чокнулась со своим стаканом. «А вот и нам».

«Сто процентов», — сказал г-н Ли.

***

За все годы, что мистер Ли работал гидом, он ни разу не просил Фуонга сопровождать его.Хотя она никогда не спрашивала и никогда не думала спрашивать, на следующее утро в туристическом автобусе она поняла, что хотела бы, чтобы ее спросили раньше. Вивьен, похоже, не ценила особого отношения отца к ней или ее удачи в том, что она даже была туристкой в ​​этот день, мальчики остались в школе, а мать Фуонг была занята на работе. Вместо этого Вивьен сосредоточила свое внимание на многолюдных условиях стареющего автобуса, шепча Фуонгу жалобы на длинноволосых экономных туристов, которые втиснулись в сиденья с тонкими подушками и сделали компанию своего отца успешной.Затем, охваченная влажной погодой, когда они вышли из автобуса с кондиционером в Бен Динь, Вивьен смогла только пробормотать, что это не совсем ее представление о веселье.

«Я даже не люблю кемпинги», — сказала Вивьен, когда сестры пошли за другими туристами, пробираясь сквозь эвкалиптовые деревья и бамбуковые рощи, где сохранились легендарные туннели Ку Чи. «Я бы предпочел быть в торговом центре или музее, но даже в музеях здесь нет кондиционеров».

— Отец хочет, чтобы вы видели его за работой, — терпеливо сказал Фыонг.«Он хорош в том, что делает».

«Не говори ему, что я ничего не сказал, хорошо? Я не хочу обижать его чувства «.

«Значит, у нас есть секрет?» — поддразнил Фыонг.

«У сестер должны быть секреты», — сказала Вивьен. «О мой Бог. Что это, тридцать четыре градуса? »

«Это не так уж и плохо. Даже не так жарко.

«Меня укусили. Я чувствую это. Посмотри на мои ноги! »

Голени и бедра Вивьен были усыпаны бледными шишками от свежих кусочков и красными зернами от заквашенных.Для педиатра и опытного путешественника Вивьен оказалась ужасно неспособной заботиться о собственном теле. В то время как Фуонг носила перчатки до плеч и нейлон под джинсами, ее сестра была в коротких шортах и ​​футболке, обнажившей бретели бюстгальтера, а также пояс и стринги ее трусиков, которые сегодня были бледно-лиловыми. Несмотря на обнаженную кожу, Вивьен пренебрегала репеллентом от комаров и жаловалась, когда стояла жаркая погода, что, по ее словам, было почти каждую секунду дня и ночи.Уязвимость ее сестры была то источником раздражения, то источником нежности для Фуонга, делая Вивьен менее устрашающей и, возможно, более достойной того, что Фуонг стремился доверить секрету, о чем она никогда не рассказывала своей семье и что могла понять только Вивьен. Однажды Фыонг тоже покинет это место, потому что Сайгон был скучным, а сама страна не была достаточно большой для желаний в ее сердце.

«Это, дамы и господа, ловушка для панджи». Г-н Ли заговорил по-английски, делая знак группе остановиться.Две дюжины туристов, все жители Запада, подошли к бамбуковому люку. Он повернул его на петле, пока он не стал вертикальным, открыв яму глубиной, как могила, и длиной, как гроб, с дюжиной острых деревянных кольев, воткнутых в землю. «Ступай в люк, попадешь».

После того, как пара туристов сфотографировала, Ли махнул рукой вперед. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, серые брюки и полированные коричневые кожаные туфли, тогда как дома он обычно бездельничал в шортах и, возможно, в майке.Самым странным для Фыонг было то, что ее отец шутит и болтает с туристами. Всякий раз, когда он разговаривал с Фуонгом дома, в основном он хотел позвать еще пива, принести ему сигареты или попросить конкретное блюдо на ужин.

«А это оригинальный туннель». Г-н Ли остановился и указал на квадратное отверстие размером с лист писчей бумаги, покрытое деревянной доской и россыпью листьев у подножия эвкалипта. «Здесь партизаны живут годами и нападают на американцев в любое время.«Почти все туристы были американцами, но эта история их, похоже, не оскорбляла. Вместо этого они, казалось, были очарованы, подняв камеры, когда он поднял доску, чтобы показать узкий темный вход. Вдалеке, со стрельбища, из пулемета была выпущена очередь, каждая пуля, по словам их отца, стоила доллар. Фыонг был ошеломлен тем фактом, что эти туристы хотели бы проводить свои деньги и день здесь, а не на пляже, в модном ресторане или в гамаке в деревенском прибрежном кафе.Ее отец сказал, что причиной такого поведения было то, что иностранные туристы знали об этой стране только одно — войну. Таким образом, эти туннели были обязательными для посещения на их маршрутах.

«Позже мы увидим новые туннели, большие специально для вас. В последний раз, когда американец заходит в это, он не может выбраться. Он слишком толстый! » Чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, мистер Ли протянул руки и соединил ладони, создав большой обруч в воздухе. «Кто-нибудь хочет попробовать?»

Туристы усмехнулись и покачали головами, самая маленькая из них была такого же роста, как отец Фуонга.Фыонг боялся, что он может попросить ее проскользнуть в туннель, но, когда никто не вызвался, ее отец нахмурился и поднял кулак. «Так мы одерживаем победу!» воскликнул он. Сверкнула камера. «Мы объединяем нашу страну мужеством и самопожертвованием!»

Еще две камеры вспыхнули, когда их отец принял позу.

«Он только что сказал то, что, как мне кажется, он сказал?» — прошептала Вивьен.

«На самом деле он не это имел в виду. Это всего лишь игра ».

Но Фыонг подозревал, что для туристов поступок был фактом.Какими бы иностранцами они ни были, они не могли отличить коммуниста от человека, которого коммунисты сослали в Новую экономическую зону. Через несколько дней, неделю или две они уезжали, и самым ярким их воспоминанием об этом дне был забавный опыт ползания на коленях через туннель, а также смутное воспоминание о маленьком страстном гиде и его сносном английском. Мы все для них одинаковы, сообразил Фуонг, со смесью гнева и стыда — маленькие, очаровательные и незабываемые. Она волновалась, что ее сестра тоже может увидеть ее такой, но когда ее отец махнул туристам вперед, а Вивьен последовала за ней, ее, казалось, беспокоило только смахивание небольшого облака москитов, парящих вокруг нее.

***

В предпоследнюю ночь Вивьен в Сайгоне они с отцом выпили четыре фляги молочного рисового вина в китайском ресторане в Чо Лоне. Вернувшись домой, г-н Ли пошел на прогулку со своей женой, чтобы очистить голову от алкогольного опьянения, в то время как Хан и Фук устроились на покрытом одеялом полу в гостиной, их кровать была рядом с мотоциклами. Наверху, после того как Вивьен закрыла дверь в комнату, которую Фуонг делила со своими родителями, она вытащила один из своих малиновых чемоданов из-под узкой кровати Фуонг.Чемодан был загружен подарками от Вивьен и ее матери, от джинсов и рубашек до лекарств и косметики, даже шампуня и кондиционера, которые разливались в Соединенных Штатах и, следовательно, были более ценными, чем тот же бренд, разлитый в бутылки на местном заводе. Теперь чемодан был набит сувенирами: фарфоровая кукла в шелковом ао-дай для матери Вивьен, вырезанные вручную копии циклоса из тика для ее братьев, бутылка рисового вина с плавающей в ней кобра для ее отчима и для нее друзья, футболки с добродушным лицом Хо Ши Мина.Но когда Вивьен открыла чемодан, она не достала ни этих сувениров, ни своих вещей. Вместо этого, покопавшись под этими вещами, она вытащила небольшую розовую сумку, немного помятую после путешествия, и подала ее Фуонгу.

«У меня для тебя кое-что напоследок, сестренка», — сказала Вивьен. «Я не был уверен, что должен отдать его тебе, но думал, что приеду подготовленным».

На сумке курсивом было написано Victoria’s Secret. Внутри были черный кружевной бюстгальтер и черные кружевные трусики, тонкие трусики, а не одни из колючих хлопчатобумажных изделий с широким дном, которые мать Фуонг купила для нее пачками по дюжине.

«Я не могу это носить!» — сказала Фыонг, смеясь, когда она подняла почти несуществующие трусики. «Они скандальные!»

«Конечно, ты можешь их носить», — сказала Вивьен, все еще стоя на коленях у своего чемодана. «Давай, примерь их. Я не могу представить тебя в тех бабушкиных штучках, которые у тебя есть.

На мгновение Фыонг заколебался. Но Вивьен была ее сестрой и врачом, и нечего было стесняться. Она быстро сняла вискозную пижаму и хлопковое нижнее белье и так же быстро надела бюстгальтер и трусики.Вивьен одобрительно кивнула и сказала: «Теперь ты выглядишь сексуально. Какому-нибудь парню очень повезет увидеть тебя в них.

«Мои мать и отец никогда не позволили бы мне носить это». Фыонг осмотрела себя с головы до ног с ручным зеркалом, которое ее мать вешала на гвоздь в стене. «Это могут носить только непослушные девушки».

— Пора тебе быть плохим, — зевая, сказала Вивьен. «Боже мой, тебе двадцать три! Вы даже не хотите знать, чем я занимался, когда мне было двадцать три года «.

Прикосновение кружева к ее коже и проблески ее почти обнаженного тела, вызывающе драпированного так вызывающе, сделали Фуонг необычайно счастливым.Она что-то напевала, пока они наводили порядок. Вивьен убирала чемодан, а Фуонг надевала пижаму и задергивала занавеску, отделяющую ее сторону от комнаты родителей. Затем она проскользнула в кровать вслед за Вивьен и, лежа там, ее рука была связана с рукой Вивьен, она чувствовала дар сестры, делающий их отношения еще более близкими и доверительными.

«Что вы в первую очередь сделаете в Чикаго? Позвонить маме?

«Совершите долгую поездку в одиночестве. Я скучаю по своей машине ».

«Я даже не знаю никого, у кого есть машина.”

Вивьен смотрела на потолочный вентилятор, перемешивая горячий воздух типично влажной ночи. Через открытое окно дул легкий ветерок.

«Могу я рассказать вам секрет?» — сказала Вивьен.

«Ты мне уже сказал».

«Что?»

«Секрет». Когда Фыонг повернула голову, она увидела Вивьен в ухо, канал был маленьким и темным. «В Ку Чи».

«Я думаю, что знал». Вивьен почесала укус на шее. «Я думала, что приеду сюда, и буду любить своего отца.”

«Ты его не любишь?» Фыонг подпер голову рукой. «Или ты его не любил?»

«Тебе легко его любить». Вивьен вздохнула. «Ему легко меня любить. Так и должно быть. Он меня помнит. Я его не помню. Можете ли вы любить кого-то, кого не помните? Можете ли вы любить того, кого не знаете? »

«Я не уверен». Взрыв кудахтанья и смех донеслись из переулка снаружи, старые дамы из района сидели на порогах и сплетничали перед сном.«Но я знаю, что его нелегко полюбить».

«Женщина не может полюбить мужчину, которого ей жалко. Может ли она?»

«Я никогда ни в кого не влюблялся, поэтому не знаю». Скрип металлических ворот, бывших входной дверью в гостиную, возвестил о возвращении отца. «Но вы неправильно это говорите. Вы не влюбляетесь, вы просто хотите любить его ».

«Знаешь, что мне сказала мама, когда я сказал, что собираюсь во Вьетнам?» Вивьен замолчала. «Твой отец тоже только разобьет тебе сердце.’”

Затем Вивьен перевернулась на бок и лицом к стене, где зеленый геккон терпеливо цеплялся за штукатурку. Лестница заскрипела, когда мистер и миссис Ли поднимались, и противоречивые ноты вместе составляли кодовую кодировку дня Фуонга, настолько знакомого, что только появление Вивьен заставило ее осознать это. Неугомонное присутствие ее сестры в постели Фуонга и ласкание кружева на ее коже делали обычное необычное, обостряющее восприятие Фуонг, как если бы до этого они представляли собой не более чем тупой карандаш, позволяющий ей писать в уме с постоянно увеличивающимся усилием. Точность очертаний ее желаний и характеров ее жизни, не более яркая, чем ее отец, которого она жалела и, что еще хуже, не уважала.Если бы он был всего лишь прелюбодеем и плейбоем, тогда был бы повод для негодования, но он был в упадке, неудачником даже без наваждения декаданса и плохого поведения. Это было настолько печально и смущенно, что, когда тень ее отца появилась в дверном проеме, Фыонг тоже повернулась на бок. Там, прижавшись к спине сестры под тяжестью влажной ночи, она обнаружила, что даже лежа Вивьен покрылась потом.

***

На следующее утро в парке развлечений г.Ли сфотографировал своих детей у ворот с помощью одноразовой камеры — подарка его бывшей жены Вивьен. После того, как Вивьен заплатила семье за ​​проезд, Хан и Фук захватили лидерство, первый потянул за руку свою мать. Они пробирались сквозь шумные отряды мальчиков и девочек начальной школы, батальон в красных рубашках и кепках. Монорельс пересекал парк над оживленной толпой, а вдали грохотали американские горки. Вскоре внимание Фуонга привлек один выставочный зал, его любопытное английское название — Ice Lantern.На рекламном щите снаружи были ярко окрашены фотографии, изображающие ледяные факсимиле Эйфелевой башни, Тадж-Махала и других рукотворных чудес света, освещенных неоновой радугой. «Давай оставим это на потом, — сказала она, — когда нам нужно будет остыть».

«Хороший план», — сказала Вивьен, обмахиваясь брошюрой о парке.

После того, как по просьбе Ханя и Фука проехали на бамперных автомобилях, г-жа Ли настояла на посещении японского сада орхидей. Несколько молодых пар позировали для свадебных фотографий в разных углах: невесты в западных свадебных платьях и женихи в белых смокингах с красными розами, прикрепленными к их лацканам.Миссис Ли ворковала над зрелищем, но Хан и Фук закатили глаза и спросили Вивьен, может ли следующим пунктом назначения стать колесо обозрения, медленно вращающееся над водными горками. Это была миссис Ли, которая забралась в одну из кают колеса обозрения с мальчиками, в то время как мистер Ли отказался присоединиться к своим дочерям в другой каюте, заявив, что это акрофобия. Когда они поднимались, Вивьен изучала пейзаж из зарешеченного окна сбоку, Фуонг выглядывал через ее плечо, ее дыхание щекотало волосы на ухе Вивьен. Вивьен убрала волосы и указала на медленно поднимающиеся в поле зрения американские горки — перевернутую гусеницу с десятками человеческих рук, покачивающуюся в воздухе.«Я работала над такой поездкой», — сказала Вивьен. «Все мои друзья нашли работу в парке, чтобы мы могли познакомиться с мальчиками».

«Вы нашли парня?» Фыонг оперлась плечом на руку сестры. Она не сказала Вивьен, что все еще носит свой подарок, наслаждаясь им, как ребенок с новой волшебной игрушкой. «Он был красив?»

«Удочка была милой. Он подвозил меня до дома, и мы шли по одной из переулков вокруг моего дома, парка и. . . целовать. Я так не думаю, что вы это сделали? »

«Еще нет.”

«Вы не нашли парней, которые вам нравятся?»

«Я не хочу никаких вложений», — твердо сказал Фуонг. «Я не хочу, чтобы меня сдерживали».

«От чего?»

В центре парка было озеро размером с блюдце, по поверхности которого, словно крошки, плавали весельные лодки. В полдень они выходили в озеро, ресторан в форме головы дракона делил воду, поскольку завтрашний отъезд Вивьен снова разделил бы мир на тех, кто остался, и тех, кто ушел.

«Могу я рассказать вам секрет?»

Вивьен улыбнулась. «Конечно.»

Фыонг заколебался. На стене поверх потертостей синей краски кто-то нарисовал фигурку девушки с копной волос, пальцы которой сияли буквой V, что было вечно оптимистично. «Я хочу быть похожей на тебя», — сказала Фыонг, сжимая руки сестры в своих. «Я хочу поехать в Америку, стать врачом и помогать людям. Я не хочу тратить свою жизнь на ожидание людей. Я хочу, чтобы меня ждали. Я хочу путешествовать куда угодно и когда захочу.Я хочу вернуться сюда и знать, что могу уйти. Если я останусь здесь, я выйду замуж за какого-нибудь мальчика без будущего, буду жить с его семьей, слишком рано заводить двоих детей и спать в комнате, где я могу касаться обеих стен одновременно. Не думаю, что выдержу, правда. Вы никогда не чувствовали себя так? »

«О, Боже», — сказала Вивьен, глядя в потолок хижины. Фыонг надеялась на энтузиазм и согласилась бы на сопротивление, замешательство или снисходительность, но она не была готова к панике на лице сестры.«Я сказал ей, что она должна была сказать вам правду».

Американские горки катились по рельсам, пассажиры кричали. Когда Вивьен переместила свой вес и освободила руки, ее рука оторвалась от плеча Фуонга с влажным звуком, воздух не был прохладнее, чем внизу.

«О ком ты говоришь?»

«Моя мать». Вивьен глубоко вздохнула и еще раз посмотрела в зарешеченные окна. «Вы знали, что когда она приехала в Штаты, она сказала правительству, что ей двадцать пять?»

«Итак?» Капля пота стекала по пояснице Фуонг.

«Ей было тридцать».

«Я вижу, как это делает женщина».

«Моя мать также сказала правительству, что она вдова». Вивьен повернулась и встретила взгляд Фуонга. «Она сказала неправду, когда сказала нашему отцу, что я врач».

Фыонг моргнул. «Вы не врач?»

«Я администратор без работы. За месяц до этого меня отпустили. У моей матери и отчима нет дома в пригороде. Они живут в кондоминиуме в Западном Талсе. А моя мама не владеет салоном красоты Nice Nail Beauty.Она работает там косметологом ».

«Тогда зачем говорить нам, что вы были врачом?»

«Потому что вы все хотели знать, сколько я зарабатываю в месяц, сколько я платил по ипотеке и сколько стоит моя машина. Было легче просто ответить, чем сказать, что я не врач. Но, чтобы вы знали, вся эта история о том, что я был педиатром, была идеей моей матери, а не моей «. Хижина достигла своего апогея. Далеко внизу слоненок размером с заводную игрушку качался взад и вперед, прикованный цепью за лодыжку.«Моя мама также сказала мне не встречаться с моим боссом, особенно если он женат».

«Ваш босс? При чем тут он?

«Он сказал, что это не я, а экономика», — воскликнула Вивьен. «Вы когда-нибудь слышали что-нибудь настолько глупое?»

«Нет», — сказал Фыонг. «Со мной никто никогда не расставался».

«Это случается со всеми». Глаза Вивьен увлажнились. «Так что я подумал, что приду сюда. Глупая причина, не правда ли? »

«Я думал, вы пришли к нам».

«Это тоже.”

«Откуда все деньги?» Фыонг не могла подсчитать, сколько потратила ее сестра, но знала, что это тысячи долларов. Только в подарочных конвертах, которые Вивьен раздала в ее первую ночь в Сайгоне, было шестьсотдолларовых купюр для мистера и миссис Ли, две одинаковых для Фуонга и по одной для ее братьев. «Все обеды и билеты? Поездки в Далат и Вунгтау?

«В Америке вам доплачивают, когда вас увольняют. Даже администраторы получают хороший чек от крупных компаний.Вивьен порылась в сумочке, пока их каюта продолжала спуск. «Еще у меня есть кредитные карты. Я не против тратить деньги. Я хотел хорошо провести время. Ты никогда нигде не был «.

Самая выдающаяся достопримечательность парка вырисовывалась перед ними — гора, выкрашенная в аллювиально-красный, полый и металлический цвет. «Это не имеет значения, — сказал Фыонг. Ничего из этого не было, ни лжи, ни того факта, что у Вивьен было все, даже имя Фуонг, которое она не хотела использовать. «Не нужно быть врачом, чтобы спонсировать меня.”

«Где мои салфетки?» Вивьен вытерла слезы руками.

«Я тебя не побеспокою». Фыонг коснулся руки Вивьен, липкой от пота. Их каюта приближалась к платформе
. «Я найду работу. Я позабочусь о себе. Я позабочусь о тебе.»

Вивьен захлопнула сумочку, все еще плача. «Мне очень жаль, Фыонг. Когда я вернусь, я снова собираю свою жизнь. Я должен выплатить четыре кредитные карты и мои студенческие ссуды и надеюсь, что мой дом не отнимут у меня.”

«Но…»

«У меня не будет времени беспокоиться о младшей сестре». Теперь именно Вивьен схватила Фуонг за руки своими, залитыми слезами. «Вы понимаете это? Пожалуйста?»

Когда служитель открыл дверь, их ждал отец, приставив одноразовый фотоаппарат к глазу, его жена стояла позади него с мальчиками. Колесо обозрения вращалось в размеренном темпе, достаточно медленном, чтобы они могли выйти, первой — Вивьен. Через неделю их отец проявит фотографию, но Фуонг потребуется некоторое время, чтобы рассмотреть ламинированное изображение, прежде чем она вспомнит, что отсутствовало под прозрачным пластиком.В дверном проеме была видна Вивьен, глаза влажные, а макияж размазан, но по случайному выбору времени и композиции самой Фыонг не было видно.

***

В то время как Вивьен потребовалось двадцать семь лет, чтобы отправить свое первое письмо домой, ей потребовался всего месяц, чтобы отправить второе письмо. Однажды вечером Фуонг вернулась из Нам Кха и обнаружила, что ее родители и братья собрались вокруг стола в гостиной, просматривая стопку фотографий, включенных Вивьен. Улыбающийся и жизнерадостный г.Ли махнула Фуонгом письмом, единственным листом, который она прочитала, лежа на подлокотнике дивана. В письме рассказывалось о чудесных воспоминаниях Вивьен: ужина в плавучем ресторане на реке Сайгон, приспособление для ао-дай, сделанное на заказ, поездка на повозке с пони вокруг озера Суан Хыонг в Далате, лучший день ее прибытия и худший ее отъезд. . «Я смотрела в окно самолета, пока не перестала видеть страну», — написала она. Все такое зеленое. В тот момент, когда его накрыли облака, все, чего я хотел, — это вернуться.Итак, письмо пошло, лицемерие ее сестры сделало Фуонг настолько больным, что ей оставалось только не разорвать письмо пополам.

«Завтра я хочу, чтобы вы ламинировали эти фотографии», — сказал мистер Ли, просматривая фотографии, которые прислала Вивьен. «Мы сделаем из них альбом».

«Зачем?» — сказал Фыонг, бросая письмо на стол.

«Что значит, для чего?» Мистер Ли был недоверчив. «Чтобы нам было чем запомнить ее, пока она не вернется.”

Фуонг изучала своего отца, который сидел на диване в окружении ее матери и братьев, сжимая фотографии, как будто они были равны стодолларовым купюрам, подаренным ему Вивьен. И снова она почувствовала прилив жалости к нему, будучи уверенной не только в том, что ее отец разобьет сердце его дочери, но и в том, что дочери однажды разобьют его. Она подумывала сказать ему правду о том, что Вивьен никогда не вернется, и что однажды, возможно, не скоро, но, в конце концов, Фуонг тоже уйдет в мир, где она сможет влюбиться в кого-то, кого она еще не знала. .Это было просто вопросом импульса, и теперь она знала, с чего начать.
К девяти утра следующего дня она была одна в доме, мальчики пошли в школу, ее родители на работе. Она носила подарок сестры, а поверх кружева надела блузку и брюки капри. Она подумала, что лучше всего будет делать то, что нужно делать на открытом воздухе, и поэтому поставила табурет у ворот гостиной и жестяное ведро на тротуаре переулка. Когда она открыла конверт с фотографиями, на первом снимке были изображены ее отец и Вивьен, дрожащие в Ледяном фонаре в парке развлечений, их последней остановке в тот день.В фойе служитель вручил им парки из полиэстера с капюшоном, длиной до колен, желтого, розового, оранжевого и зеленого неоновых оттенков. Даже в парках выход из фойе в Ледяной Фонарь был шоком, потому что по сути это был огромный морозильник, холодный, гулкий зал, предлагавший пешеходную экскурсию по достопримечательностям мира, выполненным в виде ледяных скульптур не выше рост человека. Ослепительные неоновые огни того же спектра цветов, что и парки, освещали скульптуры, суетящуюся толпу и пару длинных желобов, также вырезанных изо льда, по которым скользили кричащие дети.

«Это странно», — сказала Вивьен, ссутулившись от холода, стоя перед миниатюрным Лондонским мостом. Именно перед этим мостом, недалеко от замороженных пирамид Египта и обледеневшего Сфинкса, Вивьен и ее отец позировали для фотографии. Пока Фыонг нацеливал камеру Вивьен, отец и дочь обнимали друг друга за талию. Фыонг сделал снимок механически, не обращая особого внимания на маленькое цифровое изображение после того, как оно появилось на экране камеры.Но теперь, сидя на табурете, держа фотографию в руках, она могла сосредоточиться на деталях. С капюшонами на головах, единственными видимыми частями тел ее отца и сестры были их бледные треугольные лица, два белых лепестка, плавающие на неоново-зеленых лепестках кувшинок. В сиянии Ледяного Фонаря лицо ее сестры было больше похоже на лицо ее отца, чем на Фуонга, и симметрия ясно показывала то, что Фуонг мог теперь сказать. Их отец любил Вивьен больше, чем ее.

Фотография легко загорелась, когда Фуонг зажег ее спичкой.После того, как она бросила фотографию в ведро, она наблюдала, как она свернулась и сморщилась, вспомнив, как Вивьен подошла к ней после того, как она сделала снимок, и попыталась исправить это. «Я никогда не думала, что скажу это, — сказала Вивьен, улыбаясь, когда она сжала руку Фуонга, — но мне холодно». Даже через месяц Фыонг почувствовала холод от Ледяного Фонаря и то, как она вздрогнула и отвернулась к кристально чистому песку Египта. Она накормила огонь новыми фотографиями, и их тепло согрело ее, две дюжины других исчезли, пока не осталась только одна: Вивьен и Фуонг в аэропорту утром в день отъезда Вивьен, Вивьен, обнимая Фуонга за плечо.

В отличие от Вивьен, Фыонг не улыбалась. Их отец заставил ее надеть ао дай перед отъездом Вивьен, и она выглядела серьезной и мрачной в его шелковых условиях. Это было выражение, которое обычно принимали пожилые люди более раннего поколения, когда они стояли перед камерой, снимая редкий и торжественный случай, предназначенный для свадьбы и похорон. Фотография вспыхнула, когда она коснулась ее огнем, черты лица Вивьен сначала таяли, а их лица исчезли в огне. После того, как последние угольки с этой фотографии и других погибли, Фыонг поднялся и рассыпал их пепел.Она собиралась развернуться и войти в дом, когда порыв ветра пронесся по переулку, унося пепел и унося его прочь. Шквал поднялся над соседними крышами, и она не могла не остановиться, чтобы на мгновение полюбоваться чистым и бездонным небом, в котором исчез пепел, перевернутой голубой чашей из тончайшего хрусталя, покрывающей весь Сайгон вплоть до нее. глаза могли видеть.

Бездомные на родине: география переселенцев Сяо Хун

Бездомные на родине: географии переселенцев Сяо Хуна

Писательница Сяо Хун умерла в Гонконге в 1941 году, настолько далеко, насколько это было разумно, от места своего рождения Хулана в Маньчжурии (рис. 1).Хотя оба города сейчас находятся в политических границах Китайской Народной Республики, в то время Маньчжурия была аннексирована как марионеточное государство Маньчжоу-Го, неофициальная японская колония, а Гонконг был колонией Великобритании. И Сяо Хун, и ее родина лежали за пределами Китая. Ее последний полный роман, Сказки реки Хулань (Hulan he zhuan 呼蘭河 傳, 1942) ((Lin 2009, 2: 658–811), ^[1] — последний взгляд на дом к которому она была уверена, что никогда не вернется.Сяо Хун умер беженцем в конце долгого странствия. Это безродное существование было одним из обстоятельств, которые впервые принесли ей политическую известность.

Сяо Хун был не единственным писателем с северо-востока, работавшим в республиканском Китае в 1930-е годы. Хотя она и ее партнер Сяо Цзюнь (1907–1988) ^[2] были единственными двумя такими писателями, вошедшими в национальный литературный канон, они были частью сообщества северо-восточных писателей, которые познакомились во время работы над левыми газетами в Харбине и бежал на юг и в конце концов обосновался в Шанхае после того, как японцы создали марионеточное государство Маньчжоу-Го в 1932 году.В этой статье я сравню способы, которыми Сяо Хун изображает многонациональное беженское население в Маньчжурии в трех своих коротких работах, с изображениями, написанными Сяо Цзюнь и Ло Биньцзи (1917–1994), коллегами из северо-востока. Хотя оспариваемый этнический ландшафт Маньчжурии был предметом многих литературных произведений, авторы этих произведений были либо ограничены местным контекстом (северо-восточная литература), либо включены в национальный литературный пантеон посредством канонизации.Сяо Хун создал географию мигрантов, которую не так легко включить ни в местный, ни в национальный дискурс.

Литературоведы Франсуаза Лионнет и Шу-мэй Ши сформулировали концепцию «второстепенного транснационализма», которая исследует бинарность малых культур, определяемых в противовес доминирующему дискурсу. Они предполагают, что мелкие культурные производства могут привести к продуктивному способу ризоматического мышления (Lionnet and Shih 2005, 2). Второстепенная транснациональная организация избегает традиционного подхода к изучению вклада культур меньшинств, такого как сосредоточение внимания на связях между основным и второстепенным.Скорее, Лионнет и Ши призывают к изучению «взаимосвязи между разными границами» (Lionnet and Shih 2005, 2). Вместо того, чтобы прославлять малые культуры как безродные или кочевые, малый транснационализм признает способы, которыми второстепенные культуры продолжают подвергаться влиянию множественных или частично совпадающих точек соприкосновения с национализмом или колониализмом. Эти перекрывающиеся связи напоминают «ризомы» Делёза и Гваттари, их термин для обозначения горизонтальных отношений, «антигенеаология» (Deleuze and Guattari 1987, 10).Вместо того, чтобы концептуализировать литературу как генеалогию в пределах национальных границ, Лионнет и Ши характеризуют эти второстепенные связи как распространяющиеся, как ризомы. Эти контакты допускают возможность резонанса и влияния между второстепенными литературными произведениями.

Эта статья посвящена одной из таких мелких и второстепенных встреч. Маньчжурия долгое время была тем, что Мэри Луиза Пратт называла «зоной контакта», где славянские, евреи, русские, монголы, маньчжурские, японские, корейские и ханьские китайцы жили в непосредственной близости (Pratt 1992, 6).Художественная литература Северо-Восточного Китая часто изображает мультикультурный состав этого района, хотя многие из этих встреч происходят на полях их рассказов. Сяо Хун была не единственным писателем, который описал эти встречи в своих работах. Сяо Цзюнь и Ло Биньцзи тоже поступили так, но в их художественных произведениях фигурировали женщины из числа меньшинств, которые были включены в национальный проект Китая благодаря романтическим отношениям с китайскими мужчинами. Сяо Хун, напротив, изобразил отношения между женщинами, которые связаны друг с другом ризоматически. Ее рассказчики признают стремление женщин-беженцев вернуться на свои родные земли параллельным собственному желанию Сяо Хун вернуться на родину. Она проблематизирует легкие модели интеграции своих коллег-мужчин, демонстрируя, что взаимное признание и уважение отдельных сражений может создать более справедливую форму симпатии.

Написание северных границ

Маньчжурия имеет сложную историю управления, поскольку регион неофициально находился под контролем России (1898–1916), а затем Японии (1932–1945).Помимо многих коренных жителей Северной Азии, в том числе маньчжур и монголов, которые были перемещены во время притока китайских кули из провинции Шаньдун, прибывших для работы на подконтрольных России железнодорожных линиях, этот район стал домом для беженцев в результате русской революции. ^[3] В то же время японское правительство поощряло корейских и японских поселенцев также иммигрировать туда. Несмотря на эти волны миграции и неоднозначные центры власти, северо-восточная идентичность редко обсуждается как идентичность пограничных поселенцев в англоязычных исследованиях Сяо Хун и ее соотечественников.Работы других северо-восточных писателей часто сосредотачиваются на отношении кули к земле, на которой они поселились и которую они позже объявили территорией Китайской Республики. Этот фокус стирает присутствие коренных народов, которые веками жили на этой земле. Даже название Северо-Восточный Китай скрывает предыдущее название региона (Маньчжурия) и тот факт, что это был изначальный дом для людей, которые стали маньчжурами, которые завоевали сам Китай и управляли им с 1644 по 1911 год.

Относительно недавняя массовая миграция китайского народа хань в конце Мин, его относительно редкое население и богатые природные ресурсы, привели к тому, что китайские писатели хань охарактеризовали его как девственную приграничную землю. Концепция «черноземной литературы» или пограничной литературы является центральным пунктом в исследовании Пан Зенгью того, что стало известно как Северо-восточная писательская группа (Pang 1995). Конечно, будучи недавно заселенной и недавно утраченной землей, многие северо-восточные писатели пытались отстаивать связь со своей родиной разными способами.В этой статье я утверждаю, что личность Сяо Хун как северо-восточного писателя сформировалась после того, как она покинула Маньчжурию. Пребывание в Шанхае заставило ее по-другому взглянуть на свою родину, о которой она писала издалека. В то время как ранняя художественная литература Сяо Хун, написанная в Харбине, была ничем не примечательной левой фантастикой, после того, как она покинула Маньчжурию, ее письмо приобрело более конкретный характер и включало многие местные детали, такие как описания многонационального населения на ее родине. Хотя Сяо Хун продолжала идентифицировать себя как северо-восток и писала в основном о родине, которую она потеряла, она относилась к Маньчжурии совершенно иначе, чем другие писатели.

Важно помнить, что Северо-Восточная писательская группа выпустила большую часть своей литературы вдали от Маньчжурии, которая стала контролируемым японцами государством Маньчжоу-Го. Другими словами, личность члена Северо-восточной писательской группы была идентичностью мигранта, которая возникла благодаря произведениям, опубликованным за пределами северо-востока. ^[4] Независимо от того, происходили ли работы этих писателей в их воспоминаниях о прошлом до японского правления или в воображаемых жизнях при новом режиме, их следует рассматривать как тексты, опосредованные их опытом после миграции на юг, а не просто как прямые репортажи о жизни в Северо-восток, прошлое или настоящее.

Миграция северо-восточных писателей также иллюстрирует двойственное положение, которое Маньчжурия занимала в воображении китайской национальной литературы. Это затруднительное положение резюмируется строкой из книги Сяо Хун Market Street ( Shangshijie 商 1936), где она описывает свой рейс из Харбина и называет их решение уехать «возвращением домой» ( женщин fei huiguo bu ke 我們 非 回國 不可) (Lin 2009, 1: 182–291). Эта странная формулировка описывает затруднительное положение Сяо Хун и ее коллег-писателей, которые по сути дважды утратили свою национальность: сначала они стали свидетелями политического разрушения своей родины и ее превращения в Маньчжоу-Го, а затем покинули Северо-Восток и «вернулись» в Республику Китай.Смена юрисдикций проиллюстрирована флагом Китайской Республики, выставленным на витрине магазина в Харбине в соответствии с японскими правилами (рис. 2). Хотя это было своего рода возвращение домой, им пришлось пробираться и селиться в незнакомых местах.

Писатели с северо-востока выделялись в Шанхае своим акцентом и манерами.Более того, их статус нес в себе мистику политического беженца и патриота. Несколько членов литературного круга левого светила Лу Синя в Шанхае вспомнили, как впервые встретили Сяо Хун и Сяо Цзюнь. Они уже слышали о них и были впечатлены их нежеланием жить в условиях японской оккупации. Сяо Хун и Сяо Цзюнь, как левые сторонники, связанные с членами Коммунистической партии Китая, стали мишенью японской полиции. Они предпочли бежать из родного места и свободно жить в незнакомом месте.Китайскость — это не просто то, с чем они родились, но они также подтвердили это своей миграцией. Один из шанхайских друзей Сяо Хун, Сюй Гуанпин, представил эту пару своим читателям как «двух северян, не желающих подчиняться рабству» (Xu [1945] 2011, 47). Маньчжурия также была регионом на географической и культурной периферии Китая, и шанхайские друзья пары рассматривали их откровенные манеры и предпочтения к русской одежде и северной кухне как доказательство своей принадлежности к глубинке страны и, следовательно, своей экзотики.

Современные исследователи маньчжурской литературы попытались реконструировать модель ее вклада в региональную литературу, отражающую уникальные характеристики региона. В своем исследовании Северо-восточной группы писателей — в частности, выдающихся авторов Дуаньму Хунлян, Сяо Цзюнь и Сяо Хун — Пан Зенгю пытается связать их литературное творчество с единой эстетикой, которую они разделяют. Он конструирует северо-восточную литературу как литературу первопроходцев, населенную стойкими мужчинами действия и волевыми, страстными женщинами, и прослеживает эстетику чувственности в истории заселения региона «варварством» ( йеман 野蠻) г. Кидань и другие народы Северной Азии: «Этот тип местной практики свободного полового союза почти наверняка не существовал бы в собственном Китае, но постепенно стал преобладающей практикой для всех жителей Северо-Востока» (Pang 1995, 105). ^[5] Как и Сюй Гуанпин, Пан создает идентичность северо-восточных писателей, отличающуюся от китайских ханьских писателей, проживающих в собственном Китае. Их пребывание на границе придает их литературному творчеству некую чуждость, независимо от того, являются ли они русскими или северноазиатскими.

Хотя Пан пытается вписать Сяо Хун в свою литературную модель, только выборочное цитирование и узкая интерпретация ее работ позволяют ей комфортно вписаться в эту парадигму северо-восточной литературы.Панг цитирует побег Харели Фэна и старшей сестры Ван в Tales of the Hulan River как пример свободного и неограниченного «варварского» сожительства (1995, 106), но при этом он должен игнорировать тот факт, что эта пара является избегают, и их падение радостно ожидают их соседи. Подчеркивая упрямых женщин в художественной литературе Сяо Хун — аспект, который хорошо согласуется с его представлениями о северо-восточной литературе, Пан должен игнорировать механизмы подчинения, ограничивающие женскую свободу действий, которые Сяо Хун критикует в своей работе.

Помимо того, что Сяо Хун является региональным писателем, в китайских и англоязычных школах чаще всего упоминается как писательница. Сяо Хун — часто антологизированная писательница современного периода на основании того, что она была протеже Лу Сюня и одной из немногих выдающихся женщин-писательниц того времени. Хотя ее произведения хорошо известны, ее личная жизнь была предметом повышенного внимания. Как известно, критики-феминистки в Китае рассматривали ее как пример дилеммы писательницы.В своей основополагающей работе Floating on the Margin of History Мэн Юэ и Дай Цзиньхуа сосредотачиваются на выборе Сяо Хун между поездкой в ​​Гонконг или Яньань незадолго до ее смерти и обсуждают это как выбор женщины. ^[6] Выбор Сяо Хун романтического партнера всеми этими критиками ассоциируется с ее идеологической судьбой и концом ее жизни; Таким образом, Мэн и Дай подчеркивают гендерный характер ее решения и то, как оно могло иметь отношение к ее феминистской политике.

Литературовед Лидия Лю развивает основополагающие феминистские утверждения Мэн Юэ и Дай Цзиньхуа в своей статье «Женское тело и националистический дискурс». Она исследует, как Сяо Хун изображает жестокое обращение с женскими телами в Поле жизни и смерти ( Shengsi chang 生死 場, 1935) (Lin 2009, 2: 89–167) в течение периодов мира и войны. противоречит обещаниям национального проекта (Лю, 1994). В романе японские солдаты злоупотребляют женщинами как национальными подданными Китая, но также становятся жертвами патриархального и женоненавистнического деревенского общества, потому что они женщины.Феминистский анализ Лю Сяо Хун и ее работы обращает внимание на критику романа разрыва между национальным телом и гендерно-женским телом. Аргумент Лю резко контрастирует с анализом Пан Ценгю. Панг может применить свое понимание сердечного пограничного общества к работе Сяо Хун, только приукрашивая жестокие последствия, которые в первую очередь наносят женщинам.

Хотя жизнь и творчество Сяо Хун рассматривались через призму феминизма, они в основном рассматривались в рамках китайского феминизма и политического бинарного союза левых и правых, который разделяет многих современных писателей.Обсуждение того, как китайские интеллектуалы связывают угнетение других «малых и слабых» стран — особенно стран Азии — со своими собственными ситуациями, обсуждалось в историческом контексте. ^[7] Работы Сяо Хуна о Маньчжурии дают представление о регионе с большим количеством лиц без гражданства, в том числе белых русских и русских евреев, а также корейцев, которые были японскими колониальными подданными, но никогда не были полностью японцами. Тем не менее, очень мало внимания уделялось осведомленности Сяо Хун о многонациональном населении Северо-Востока или о том, как она связана с ним.Ее чаще всего обсуждали в связи с двумя наиболее значимыми мужчинами в ее жизни, будь то в научных исследованиях или в ее изображениях в современных популярных фильмах, таких как Золотая эра (2014) режиссера Анн Хуэй.

Эта статья отходит от предыдущей стипендии по двум направлениям: во-первых, исследуя чувство родства Сяо Хун с женщинами-беженками в Маньчжурии через их общий опыт как женщин, и, во-вторых, сравнивая автобиографическую работу Сяо Хун с ее изображениями корейского и русского языков. Еврейские женщины ее молодости.Это показывает преимущества чтения Сяо Хун через призму второстепенного транснационализма, поскольку в ее работах появляются новые союзы и параллели. Сяо Хун видит резонанс между ее положением и тяжелым положением без гражданства российских еврейских и колониальных корейских женщин в то время. В отличие от своих сверстников-мужчин, она не стремится использовать этот общий опыт в борьбе Китая за независимость, а скорее ставит под сомнение неравномерное применение национальной и семейной принадлежности к женщинам-беженкам.

Национальные органы и национальная принадлежность

В отличие от Сяо Хун, ее собратья-северо-восточные писатели Сяо Цзюнь и Ло Биньцзи изображают Маньчжурию как отечество, олицетворяемое поселенцем-мужчиной-ханьцем.Посредством установления семейных и сексуальных отношений с женщинами, не принадлежащими к ханьцам, Сяо и Ло включают этих женщин в национальное государство. Сяо Хун хочет охарактеризовать свои отношения с родиной, представляя их через серию дружеских отношений с другими женщинами. Рассказчика и этих персонажей объединяет тоска по своей родине. Напротив, в своем рассказе «Товарищ из деревни: Кан Тянган» («Сянцинь: Кан Тянган», 1943 г.) Ло Биньцзи описывает ханьских поселенцев на границе как смешанных браков и объединяющих другие народы Северо-Востока, тем самым утвердившись на границе через ассимиляция и создание вертикальных семейных связей.

История рассказывает о Кан Тянганге, мигранте с северо-востока. Его отказ оставить память о девушке, ждущей его в его родном городе, и его желание заработать достаточно денег, чтобы выиграть ее руку, лишают его возможности пустить корни на своей новой родине. После того, как он умер двадцать лет спустя, его кости наконец вернули в его родной город. Выбор Тяньган контрастирует с выбором подруги по имени Сунь, которая родом из той же деревни, но живет с грубой русской вдовой и двумя ее детьми.Несмотря на его сомнительный выбор невесты, он процветает, рожая много детей, которые, в свою очередь, женятся и продолжают совершенствоваться на границе. История Ло Бинджи описывает способ отношения к своей родине, который основан на родословной первых предков современных ханьских китайцев с северо-востока, которые покинули свои родные места и предпочли жить в ненадежной жизни на границе между чужими народами. Именно укорененность этих поселенцев на их новой родине и их ассимиляция иностранных женщин в качестве невест создают нынешних ханьцев с северо-востока.В рассказе отсутствуют монголы и маньчжуры, населявшие эту землю на протяжении поколений; в изображении Луо земля кажется пустой до прибытия ханьских поселенцев. Художественная литература Луо предлагает альтернативный способ заявить права на свою родину. Некоторые из его персонажей относятся к своему новому дому как к сотворенному отечеству через установление родословной и рождение детей. Кан Тянган не имеет такого отношения к границе и остается отчужденным от нее, пока не умрет. Его судьба — результат его безродности; его неизменная преданность родному месту не позволяет ему построить для себя прочное будущее на границе.

Хотя русская жена Суна изображается непривлекательной и эмоционально непривлекательной, его способность идти на компромисс при выборе жены делает его более успешным поселенцем. Ферма обеспечивает ему пропитание, а его жена рожает детей, которых однозначно изображают китайцами. История Ло Биньцзи приводит доводы в пользу включения русских женщин-мигрантов в приграничное общество китайских поселенцев хань. Хотя они, безусловно, являются характерной чертой приграничных поселений, в отличие от более традиционных супругов, имеющихся в самом Китае, как только они включаются в семью, они, как и земля, на которой они живут, постепенно включаются в политическую структуру Китая.

Сяо Цзюня, Деревня в августе года ( Bayue de xiangcun 八月 的 鄉村, 1935), продвигает эту логику еще на один шаг, объединяя приграничные земли с телом женщины. В начале романа персонаж смотрит на пейзаж перед собой и при этом феминизирует его: «Он все еще мог слабо различить эти холмы в форме груди: прямые, но не слишком внушительные» (Xiao 2008, 39). ^[8] Это наложение изображения груди на землю подкрепляется неоднократными надеждами солдат-коммунистов на то, что в новом обществе они смогут купить женщину в жены.Дело национальной обороны неразрывно связано с их способностью обладать собственной женщиной. В то время как русская женщина в истории Ло Биньцзи характерна для границы, Сяо Цзюнь изображает границу и женщин как одно и то же; они оба должны быть защищены от японского вторжения.

Деревня в августе года также связана с транснациональным романом между Сяо Мином, членом коммунистических сил сопротивления, и Анной, членом корейской партии, путешествующей с армией.Анна родилась в Китае в семье корейского коммуниста. она выросла в изгнании в Шанхае, ощутив свою корейскую идентичность только благодаря рассказам отца о его жизни в Корее. Сяо Мин спрашивает Анну, скучает ли она по Корее, и, хотя она отвечает утвердительно, она признает, что эта эмоция исходит из вторых рук из воспоминаний ее родителей.

Анна полностью вовлечена в борьбу Китая за освобождение. Некоторые солдаты отмечают, что она почти неотличима от китаянки (Xiao 2008, 55).Когда Сяо Мин спрашивает, почему у нее была мотивация уехать из Шанхая в Маньчжурию, она отвечает, что это произошло потому, что ее отец считал, что корейский народ достигнет национального освобождения только через поражение японцев в Маньчжурии и объединение китайского пролетариата с остальными. рабочего класса во всем мире. Анна вспоминает последние слова отца, сказанные ей перед отъездом в армию: «Только когда вспыхнет пролетарская революция, наша Родина достигнет спасения!» (Сяо 2008, 106). ^[9]

Таким образом, по логике Сяо Цзюня, освобождение Кореи подчинено освобождению Китая. Хотя Анну регулярно отмечают как иностранку, несмотря на то, что она родилась в Китае, она служит символом другой антиимпериалистической борьбы, которая пересекается с борьбой самого Китая. Ее присутствие в Маньчжурии отражает гораздо более длительную историю контактов и миграций, имевших место на северо-восточном приграничье. Национальные и этнические различия Анны постоянно подчиняются ее классовой принадлежности.Сяо Цзюнь явно изображает отца и дочь, участвующих в деле Китая, поскольку они рассматривают национальное освобождение Китая как приоритет над своим собственным освобождением: именно через свободу китайского рабочего класса и других рабочих классов по всему миру Корея будет быть свободным от японского колониализма.

Личность Анны еще больше интегрирована в национальную борьбу Китая через ее сексуальные отношения с Сяо Мином. Ее физическое присутствие в армии делает ее почти китайкой, но узы привязанности пары еще больше укрепляют эти отношения.Сяо Цзюнь явно приравнивает землю, за которую сражается армия, и северо-восточное женское тело, которое представляет собой борьбу за возвращение Маньчжурии и изгнание японской армии. Короче говоря, отношения Сяо Мин и Анны по своей сути являются пограничными отношениями, союзом, характерным для этнического состава Северо-Востока.

Кульминационная сцена, в которой двое завершают свою любовь, прежде чем они разойдутся, изображает слияние их тел в одно. Принятие Анной дела Китая напрямую связано с ее сексуальным союзом с Сяо Мином.В обоих случаях она включается в армию или в отношения, и ее цели становятся такими же, как и у них. Вступая в армию, она становится неотличимой от своих китайских товарищей. Когда она и Сяо Мин влюбляются, личные и профессиональные отношения Анны, будь то любовница или партийный деятель, определяются ее отношениями с ним. Благодаря их отношениям Анна включается в состав китайского национального государства, подчиняя свою борьбу и волю ради независимости Маньчжурии.

В произведениях Ло Биньцзи и Сяо Цзюнь иностранные женщины выполняют функции закрепления своих мужчин на земле и представляют собой смешение рас на многонациональной границе. Это смешивание не приводит к гибридности; скорее, эти женщины и любые дети, которых они могут родить, включены в состав китайского национального государства.

Оба рассказа были написаны в 1930-е годы, когда Маньчжурия вошла в состав Маньчжоу-Го. Их следует рассматривать, по крайней мере частично, как попытки подкрепить притязания ханьских китайцев на земли, которые исторически принадлежали разным народам.Контроль над Маньчжурией перешел между Цинской империей, Китайской республикой, Российской империей и японцами. В таком спорном ландшафте некоторые северо-восточные писатели почувствовали необходимость заявить права на эту землю как на китайскую. Ло Биньцзи и Сяо Цзюнь полагаются на логику рождения и поселения, чтобы сделать эти утверждения. Китайские кули поселились на этой земле, и, когда они это сделали, земля стала неотъемлемой частью ханьского Китая. В романе Сяо Цзюня изображены аналогичные отношения, при этом сексуальные отношения между Анной и Сяо Мином помогают Анне более прочно влиться в дело Китая.То же самое не относится к Сяо Мину, который не испытывает более сильных чувств к корейскому делу после того, как влюбился в Анну. В обеих историях сексуальные отношения служат для закрепления женщин-мигрантов в рамках национального государства, превращая их в граждан Китая — подход, который резко контрастирует с рассказом Сяо Хун, обсуждаемым ниже.

Сяо Хун и беженка

Сяо Хун отходит от своих современников в обсуждении Маньчжурии и ее многонационального городского центра Харбина.В трех своих работах она обращается к этническому разнообразию своей родины. Сяо Хун сосредотачивается на дилемме этнических славян и корейцев и на собственной дилемме безгражданства. В то время как Сяо Цзюнь, например, сосредотачивается на сопротивлении оккупации, Сяо Хун больше интересует состояние безгражданства и, в частности, гендерные отношения между группой женщин без гражданства. В трех коротких произведениях — «Бедствие Софии» («Suofeiya de chouku» 索菲亞 的 愁苦, 1936), «Яли» («Яли» 亞麗, 1936) и «Бессонная ночь» («Шимиан чжи йе» 失眠 之 夜, 1937) — Сяо Хун описывает альтернативную географию: исследует взаимосвязь между Кавказом, Чосуном и Маньчжурией и исследует эти дилеммы посредством исследования женщин-субъектов.В отличие от Сяо Цзюня, который предвидит беспроблемное повторное включение Маньчжурии в этническое тело через сексуальный союз между корейской женщиной и китайским мужчиной, Сяо Хун утверждает, что возвращение на родину невозможно.

Встречаясь с другими женщинами, которые чувствуют себя бездомными, Сяо Хун исследует, как родина преломляется изгнанием и перемещением. Концепция второстепенного транснационализма Лионнет и Ши (2005) предоставляет полезные средства осмысления процесса осмысления этих связей между второстепенным и второстепенным Сяо Хун.Воображаемая Сяо Хун Маньчжурия с ее потоками беженцев, колониальных подданных и рабочими кули из разных стран, безусловно, представляет собой область, где многочисленные границы пересекаются и соприкасаются друг с другом. Хотя Сяо Хун остается эмоционально вовлеченной в свою родину, она признает, что борьба ее рассказчика за возвращение на эту родину параллельна аналогичной борьбе персонажей ее историй. Вместо того, чтобы включать эту борьбу в свою собственную, Сяо Хун распознает отчетливую, но резонансную борьбу, которая связана друг с другом ризоматически.

Приостановленное возвращение домой: «Бедствие Софии»

Известность русских персонажей в художественной литературе Северо-Востока была отмечена не только из-за их частого появления, поскольку русские эмигранты были обычным явлением во многих китайских городах, таких как Шанхай и Тяньцзинь, но и из-за их интеграции в китайскую семью, например в случае с «Товарищем по деревне: Кан Тянган» Ло Бинджи. Непрерывное кодирование их потомков как беспроблемных китайцев также предполагает, что русские женщины, часто скитальцы без гражданства, ассимилировались в китайское национальное государство.Художественная литература Сяо Хун противоречит ассимилирующей логике других северо-восточных писателей, обсуждая русских харбинцев (, Харбинцы, ) — таких как славянские эмигрантки, изображенные на рисунке 3 — как отдельную общину в Харбине, живущую на своих условиях и участвующую в своей жизни. собственная борьба за определение своего места по отношению к России и Китаю. ^[10]

«Бедствие Софии» — это рассказ, опубликованный в Bridge ( Qiao ), сборнике рассказов и документальной литературы, опубликованном через три месяца после более известного сборника рассказов Сяо Хун « Market Street». В этом произведении она предлагает детальное изображение русской диаспоры в Харбине через серию бесед между рассказчиком и ее учителем русского языка Софией. Восприятие рассказчиком Софии меняется по ходу повествования, от отношения к ней как к неизвестному другому к более позднему выделению больших фрагментов, позволяющих Софии говорить собственным голосом, при этом рассказчик играет менее активную роль в качестве собеседника.

Во время языковых уроков София и рассказчик знакомятся друг с другом на профессиональной основе, но постепенно становятся друзьями, вместе поют и танцуют, а также обсуждают культурные различия между русскими и китайскими женщинами. Две женщины относятся друг к другу через общий гендерный опыт. По мере того, как их взаимопонимание растет, их разговоры становятся более подробными. Рассказчик непреднамеренно затрагивает больной вопрос, когда спрашивает о термине, который она слышала на улице в Харбине и который используется для обозначения некоторых россиян: «бедная партия».Хотя София, похоже, не принадлежит к «партии бедных», она идентифицирует себя как таковую. Рассказчик никогда не осмеливается спросить ее, почему. София объясняет рассказчику, что бедных русских, цыган и евреев можно назвать членами «партии бедных». В ходе их разговора поднимается тема возвращения в Россию:

«Цыгане говорят по-русски; Я слышал, как они говорят это на улицах ».
«Верно; многие евреи тоже могут говорить по-русски! » София приподняла брови.
«Одноглазый, который играет на аккордеоне на улице, он тоже русский?»
«Да, он русский».
«Почему он не возвращается?»
«Возвращайся в Россию! Вы спрашиваете, почему мы не вернемся туда? » Ее брови были как листья, застывшие в свете зари; они даже не дергались.
«Не знаю». Я был немного взволнован.
«В какую страну следует вернуться еврейскому народу?»
Я сказал: «Не знаю». (Lin 2009, 1: 294–295) ^[11]

В этом диалоге персонажи исследуют общие черты и различия между тремя группами, объединенными уничижительным термином «бедная партия».«Понятно, что все члены« партии бедняков »по сути являются людьми без гражданства, лишенными гражданства, когда Россия перешла к другому владельцу. Интересно, что Сяо Хун подчеркивает затруднительное положение двух групп, которые неуклюже вписываются в дискурс национализма. С одной стороны, евреи и цыгане не подпадают под определение гражданства из-за своего второсортного статуса, основанного на дискриминационных законах, а в случае цыган — из-за их кочевого образа жизни. С другой стороны, русские эмигранты — это изгнанники, решившие отказаться от нынешней политической идеологии своей родины.Еще больше осложняя ситуацию, Софья неоднократно называет свою родину Кавказом. Вместо того, чтобы отождествлять себя с нацией, София выражает лояльность к региону, который больше не является политически самостоятельным. В результате она явно чувствует солидарность с евреями и цыганами как с другими меньшинствами, которых также не приветствуют в Советском Союзе.

В то время как китайские жители Харбина могли рассматривать всех членов «партии бедняков» как русских, Сяо Хун изображает сложность ситуации бездумно наивным ответом рассказчика на острый вопрос Софии, спрашивающий, в какую страну евреи могли бы вернуться, если бы могли « вернитесь назад.Опять же, ставится под сомнение восприятие китайцами ханьцев русских как постоянных иностранцев, которые в конечном итоге вернутся «домой». Сяо Хун не может ответить ни Софии, ни читателю о том, что происходит с человеком, чей родины не существует. Проблема евреев и цыган остается отложенной навсегда. В своем разговоре София затрагивает затруднительное положение таких же людей, как она, которые родились в Китае и которым трудно испытывать к своей родине те же чувства, что и их родители:

Во время прошлогоднего празднования Пасхи Папа напился.Ему было очень грустно…. Он танцевал для нас, пел песни Кавказа…. Я думаю, что то, что он спел, было не песней, а скорее воплем его тоски по дому; его голос был ужасно громким! Моя младшая сестра Мина спросила его: «Папа, а откуда эта песня?» Он продолжал петь «родной город», «родной город»; он пел о многих родных городах. Мы родились в Китае, на Кавказе, мы ничего об этом не знаем. Маме тоже было очень грустно. Воскликнула она! — воскликнул еврей — человек, играющий на аккордеоне. Когда он плакал, он держал цыганку.Все они думали о доме. Но цыганка не плакала, и я не плакал. Мина засмеялась. Она подняла бутылку вина и станцевала кавказский танец с моим отцом. Она сказала: «Это факел!» Папа сказал: «Верно». Он сказал, что в кавказском танце используется факел. Мина, наверное, видела факел в кино. (Lin 2009, 1: 296) ^[12]

Рассказ Софии об их Пасхе и ее чувстве изолированности еще больше усложняет картину Харбинцев. Как эмигрантка во втором поколении, она по-другому смотрит на праздник, который призван сосредоточить коллективную память ее семьи о своей родине.Напротив, фестиваль вызывает у разных поколений совершенно разные воспоминания. Через Софию Сяо Хун предлагает эволюционирующую природу идентичности Харбинцы . Фестиваль призван объединить членов семьи; однако для молодого поколения, родившегося в Китае, это служит лишь для того, чтобы подчеркнуть их двойственное отношение к своей мнимой родине. София знает, что песни ее отца также предназначены для нее, но она не может отвечать так, как она знает, что должна. Мина может играть правильную роль; однако София также знает, что ее сестра реконструирует его из кусочков их культуры, которые она видела в фильме.

Спустя полгода, после того, как они потеряли связь, рассказчик приезжает в гости к Софии. София больна, но объявляет, что намерена попытаться вернуться в Россию, чтобы работать. В следующий раз, когда рассказчик приходит в гости, мать Софии говорит ей, что София находится в больнице с туберкулезом после того, как ей не удалось получить разрешение на повторный въезд, что, по словам ее матери, очень сложно для жителей Кавказа, которые постоянно воспринимаются как члены «Бедная вечеринка».

Финал «Софийского бедствия» предполагает постоянное затруднительное положение перемещенных лиц, которые разрываются между созданием дома на новой земле и попытками вопреки всему вернуться на свою родину.София болеет туберкулезом, и ее шансы вернуться в Россию явно невелики. Хотя ее родители пустили корни в Харбине, София отвергает утверждение отца о том, что зарабатывать на жизнь в Китае и на Кавказе примерно одинаково, и опасения матери, что Советский Союз станет для нее гораздо более суровым местом для жизни. Рассказчик оставляет возможность возвращения Софии домой неразрешенной, но желание Софии вернуться, несмотря на трудности и опасности, остается неизменным.По мере того, как она заболевает, ее желание вернуться домой растет. София спросила рассказчика: «В какую страну следует вернуться еврейскому народу?» Финал «Бедствия Софии» оставляет без ответа вопросы о том, в какую страну вернется София и сможет ли она успешно туда вернуться. Вместо того, чтобы быть включенными в Китайскую Республику, София и ее семья изображаются как все еще находящиеся в пути, а поколение китайского происхождения все еще не решено, куда их путешествие приведет их дальше.

Возвращение домой выполнено: «Яли»

Сяо Хун вновь вернулся к теме перемещенных лиц в «Яли», коротком анекдоте о встрече с кореянкой. Большое количество корейцев начало иммигрировать в Маньчжурию в конце девятнадцатого века, и их число продолжало расти в течение 1920-х и 1930-х годов (см. Park 2000, 196). В своем исследовании корейской миграции в Маньчжурию социолог Хён Ок Пак описывает шаткие треугольные отношения между корейскими крестьянами, японским колониальным правительством и китайскими чиновниками в Маньчжурии (Park 2005).Миграция корейцев через границу в Маньчжурию позволила японцам претендовать на юрисдикцию над ними во имя защиты интересов людей, которые к тому времени были их колониальными подданными. Многие корейцы питали антияпонские настроения и надеялись на освобождение Кореи (рис. 4). Это неформальное расширение сферы влияния Японии в конечном итоге привело к образованию Маньчжоу-го. Хотя и корейцы, и китайцы подвергались угнетению при японском режиме, они также боролись за сельхозугодья, ирригацию и другие ресурсы.

В «Яли» Сяо Хун описывает тяжелое положение молодой кореянки, которую рассказчик встречает в Харбине. Рассказчик впервые знакомится с Яли, когда они на короткое время являются соседями по комнате. Хотя рассказчик чувствует, что в положении кореянки есть что-то необычное, Сяо Хун описывает «честного пожилого» ( laoshi de zhongnianren 老實 的 中年人) (Lin 2009, 1: 406) отца и проницательного иностранца. мать — рассказчик остается в неведении относительно ее личности. Посредством серии обменов между рассказчиком и Яли, сначала когда они делят комнату, а затем после того, как они оба переехали, Яли приходит в гости, и рассказчик узнает больше о своей истории.Хотя она очень мало знает о ней, рассказчик постоянно заявляет о своей любви к корейскому знакомому и зацикливается на ее физической красоте.

Рассказчик замечает, что Яли часто грустит, и в один из немногих случаев, когда Яли говорит, она комментирует летящую птицу, косвенно сравнивая ее с собой: «Я должна расправить крылья. Я должен отбросить свои личные чувства. Пожалуйста, поймите правильно; мой дух будет защищать тебя, будет дорожить тобой, но я должен идти! » (Линь 2009, 1: 408). ^[13] Из этого отрывка ясно, что Яли уже готова умереть, как только вернется. И все же, как перелетную птицу, ее непреодолимо тянет на родину. Яли почти не присутствует в рассказе, а когда она появляется лично или в воспоминаниях рассказчика, она делает очень мало. Кроме того, она больше похожа на привидение, чем на живого человека:

Прекрасная Яли настолько похудела, что я почти не узнал ее. Ее лицо было белым, как простыня, глаза были красными и опухшими, черные волосы растрепал осенний ветер.Она выглядела удрученной и печальной, как боевой конь, получивший ранение на поле боя. (Lin 2009, 1: 408) ^[14]

Хотя рассказчик нажимает на Яли, чтобы показать, что случилось, Яли ничего не говорит, но оставляет письмо рассказчику, чтобы он прочитал его после того, как она ушла. Хотя Яли ушел, он остается отсутствующим для рассказчика, появляясь как призрачный образ; ее сердце может находиться в Корее, но память о ней остается в памяти рассказчика.

Этот короткий анекдот основан на другом вопросе без ответа. В какой-то момент в середине рассказа рассказчик невинно спрашивает Яли, где находится ее родной город. Она не отвечает, а только плачет. В отличие от «Бедствия Софии» в «Яли» рассказчик задает вопрос, на который нет ответа, но получает неадекватный ответ. Ответ раскрывается только в самом конце истории, когда Яли пишет письмо рассказчику, в котором говорится, что она из Кореи и что ее мать все еще живет там.Ее отца заставили жениться на мачехе и сослали в Маньчжурию. Поскольку мачеха сообщила в полицию о том, что ее отец был диссидентом, Яли решила вернуться в Корею и пожертвовать своей жизнью ради своей страны.

В отличие от Софии, чье неоднозначное гражданство не позволяет ей вернуться домой, Яли может вернуться на родину, хотя она уверена, что ее действия приведут к смерти. Тем не менее, Сяо Хун отличается от своих современников тем, что подчеркивает лояльность Яли к возвращению своей родины, а не к вовлечению в борьбу Китая за независимость.Но в то же время возвращение Яли создает разрыв в Маньчжурии, где ее бывший сосед по комнате навязчиво вспоминает ее воспоминания даже после того, как она уехала.

Можете ли вы снова пойти домой? «Бессонная ночь»

Сяо Хун сочувственно пишет о желании Софии и Яли вернуться домой, но она по-прежнему знает о конкурирующих дискурсах, возникающих после долгого отсутствия. В 1937 году она написала небольшой документальный труд под названием «Бессонная ночь» о своих чувствах к своему родному городу . Повествование начинается с того, что она и Сяо Цзюнь, по прозвищу Санланг, навещают друзей, тоже с северо-востока. Их разговор переходит на потерянную родину, и они говорят о том, как было бы замечательно пойти домой и поесть сорго. Сяо Хун признается себе, что она не очень любит кашу из сорго и обычно не ела бы ее, но, послушав Сяо Цзюнь и их друзей, казалось, что она должна. Сяо Хун знает, что ее теплые воспоминания о Северо-Востоке отличаются от воспоминаний других членов группы.Однако вместо того, чтобы признать это, она чувствует себя обязанной участвовать в духе товарищества группы.

Сяо Хун и Сяо Цзюнь возвращаются домой и продолжают обсуждение того, на что был похож Северо-Восток, но поскольку они оба вспоминают разные детали, например, как выглядели их дома, каждый прерывает друг друга. Сяо Хун отмечает: «Мы рассказывали истории, но казалось, что каждый из нас рассказывает историю для себя, а не для другого» (Линь 2009, 1: 316). ^[15] Сяо Хун снова чувствует отчуждение из-за того, что Сяо Цзюнь считает своей родиной.Хотя она чувствует себя обязанной подыгрывать их друзьям, их воспоминания о своей родине, вместо того, чтобы сводить их вместе, заставляют их чувствовать себя дальше друг от друга, чем когда-либо. Сяо Хун отмечает, что им обоим нужно рассказывать свои истории; однако на самом деле каждый из них рассказывает свои истории для себя, а не друг для друга. Для Сяо Хуна память — это нечто глубоко личное и индивидуальное. Попытка прочувствовать воспоминания другого человека, даже такого близкого ей, как ее собственный партнер, заставляет ее чувствовать себя отчужденной.

Очевидно, не обращая внимания на растущую враждебность Сяо Хуна, Сяо Цзюнь достает карту природных ресурсов северо-востока и определяет местонахождение своего родного города. Он продолжает подробно рассказывать о том, как было бы замечательно, если бы они могли вернуться вместе, и берет Сяо Хуна на словесную экскурсию по его родному городу, представляя, как они ходят от дома к дому в его деревне, призывая всех его родственников. Хотя эта история доставляет ему огромное удовольствие, Сяо Хун скептически относится к тому, насколько это было бы замечательно:

Что касается меня, то я подумал: «Будет ли ваша семья так добра к незнакомой так называемой жене?» Я хотел это сказать.Однако, скорее всего, это не было причиной моей бессонницы. Но все это покупка осла и поедание соленой фасоли [ xianyan dou ], как насчет меня? Я бы ехал на осле, но место, куда я собирался, было бы мне неизвестно, а где я остановился бы, было бы родным городом другого человека. Родной город — эта идея не слишком глубоко укоренилась в моей голове. Но когда об этом говорили другие, я тоже чувствовал, как колотится мое сердце! Но до того, как этот клочок земли стал частью Японии, я уже потерял свой «дом».«Моя бессонница длилась до самого рассвета, когда среди звуков выстрелов я мог различить звук, похожий на испуганный крик петуха в поле в моем родном городе. (Lin 2009, 1: 317) ^[16]

Реакция Сяо Хун на радостное воссоединение Сяо Цзюня — еще большее отчуждение. Хотя ее тащат с собой по этому счастливому случаю, она чувствует себя бездомной еще больше, чем когда-либо. Как она отмечает, даже если бы она была там, ее бы приняли как постороннего человека, занимающего весьма сомнительное положение в качестве «так называемой жены» Сяо Цзюнь.«Когда Сяо Цзюнь изучает карту своей родины, он пишет на ней фантазию о радостном воссоединении со своими родственниками. Сяо Хун, напротив, охвачен еще более острым чувством личной утраты. Она осознает, что это чувство утраты больше характерно для ее собственной ситуации, чем геополитической потери Маньчжурии, потому что она уже была отчуждена от своей семьи к тому времени, когда она стала Маньчжоу-Го. Хотя Сяо Цзюнь все еще может фантазировать о воссоединении со своей семьей в будущем, Сяо Хун не может представить себе подобное возвращение домой.Вместо того, чтобы вернуться домой, она столкнется с группой незнакомцев, у которых мало стимулов рассматривать ее как кого-то другого, кроме постороннего. Несмотря на то, что она осознает безнадежность своего положения, ее преследует тоска по дому. Одноименные бессонные ночи вызваны звуком петуха. Сяо Хун не может заснуть, потому что крик петуха постоянно уносит ее обратно в поля ее родного города. Для нее родной город присутствует периодически и немедленно, вызываемый чувствами; это не то, что можно испытать с другими.

Таким образом, Сяо Хун относится к своей родине совсем иначе, чем Сяо Цзюнь, которая видит в ней место, которое все еще существует, карту, которую нужно исследовать, или деревню, которую стоит посетить. Из ее воспоминаний совершенно ясно, что Сяо Хун относится к нему в виде прерывистых воспоминаний, звука, напоминающего аналогичный звук из ее детства или воспоминания о саду ее деда. Оба эти воспоминания не могут быть размещены географически, они возникают в глубинах ее разума. Сяо Хун знает, что это не те переживания, которые она может получить снова или места, которые она может посетить снова, и все же ее по-прежнему преследуют их повторения, она не может уснуть.

Заключение

Если читать вместе с «Бессонной ночью», «Яли» и «Бедствие Софии», можно понять, как бедственное положение других лиц без гражданства можно рассматривать вместе с собственным чувством бездомности Сяо Хун. В отличие от Ло Бинджи и Сяо Цзюнь, которые связывают борьбу русских и корейских женщин с причиной сопротивления Китая, Сяо Хун рассматривает стремление Софии и Яли вернуться домой как собственные причины. Вместо того, чтобы видеть этих двух персонажей, объединенных под знаменем Северо-Востока под властью Китая, Сяо Хун изображает каждую женщину как преследующую собственное желание определить свою родину и свое отношение к ней.Немногое в литературных произведениях Сяо Хун с тех пор, как она жила в Харбине, предполагает, что она знала о тяжелом положении окружающих ее русских и корейцев. Именно ее пребывание в других городах, особенно в Шанхае, и опыт изгнания из своей Маньчжурии повысили ее интерес к полиэтническому сообществу ее родины. Однако для Софии, Яли и самой Сяо Хун реальная возможность вернуться домой невелика. София столкнется с религиозными преследованиями, если она вернется на родину, и ее связь с домом своей семьи на Кавказе не очень сильна.Яли грозит преследование и рискует смертью за то, что он корейский революционер. Сяо Хун изображает собственное затруднительное положение с большим количеством нюансов. Она осознает свое стремление к дому, которому она принадлежит, но при этом не желает романтизировать такие факторы, как репрессивное отношение к женщинам, из-за которого она в первую очередь покинула свой дом. Однако желание вернуться домой неизбежно и кажется инстинктивным для всех трех женщин. В частности, дом продолжает преследовать Сяо Хун, даже когда она знает, что это место больше для нее закрыто.

Сяо Хун создает сеть регионов — Кавказ, Корея и Маньчжурия — каждый из которых ранее был отдельным регионом, который был аннексирован другим режимом. Независимо от того, возвращаются ли персонажи домой или остаются там, где они есть, Сяо Хун изображает чувство толчка и тяги и постоянное беспокойство. Идти домой никогда не бывает просто. Будет ли твоя родина по-прежнему домом для тебя? Вы узнаете об этом, когда вернетесь? Рассказывая о своей ситуации перемещенного беженца в самом Китае, Сяо Хун создает чувство принадлежности к другим беженцам из исчезнувших мест.При этом она создает географию мигрантов из мест, которые больше нельзя найти ни на одной карте. Наблюдение за желанием этих женщин вернуться домой также усложняет ностальгию Сяо Хун, чем желание национального освобождения; он связывает ее борьбу с борьбой, происходящей в других частях Северной Азии. Критическое изучение географии мигрантов Сяо Хуна открывает новые возможности для теоретических рассуждений и размышлений через связи между второстепенными в региональном контексте Северной Азии и за ее пределами.

Список литературы

Бакич, Ольга.2000. «Эмигрантская идентичность: случай Харбина». South Atlantic Quarterly 99 (1): 51–73.

Белогурова, Анна. 2017. «Сети, партии и« угнетенные нации »: Коминтерн и китайские коммунисты за границей, 1926–1935». Cross-Currents: Обзор истории и культуры Восточной Азии (электронный журнал) 24: 61–82. https://cross-currents.berkeley.edu/e-journal/issue-24/belogurova.

Картер, Джеймс Х. 2002. Создание китайского Харбина: национализм в международном городе, 1916–1932. Итака, Нью-Йорк: Издательство Корнельского университета.

Чен, Цу-ю. 2015. «Южно-Маньчжурская железная дорога и горнодобывающая промышленность: пример угольной шахты Фушунь». Cross-Currents: Обзор истории и культуры Восточной Азии (электронный журнал) 16: 77–101. https://cross-currents.berkeley.edu/e-journal/issue-16/chen.

Чиассон, Блейн. 2010. Управление колонизатором: русские Маньчжурии под властью Китая, 1918–29. Ванкувер: Университет Британской Колумбии.

Чернолуцкая, Елена. 2000. «Религиозные общины в Харбине и этническая идентичность русских эмигрантов». South Atlantic Quarterly 99 (1): 79–96.

Калвер, Анника. 2017. «Построение сельской утопии: пропагандистские образы японских поселенцев в Северной Маньчжурии, 1936–43». В «Империя и окружающая среда в становлении Маньчжурии» , под редакцией Нормана Смита, 152–178. Ванкувер: Университет Британской Колумбии Press.

Делёз, Жиль и Феликс Гваттари.1987. Тысяча плато: капитализм и шизофрения. Пер. пользователя Brian Massumi. Миннеаполис: Университет Миннесоты Press.

Дуара, Прасенджит. 2003. Суверенитет и подлинность: Маньчжоу-Го и современность Восточной Азии . Лэнхэм, Мэриленд: Роуман и Литтлфилд.

Фогель, Джошуа. 2000. «Японцы и евреи: сравнительный взгляд на« плавильный котел »Харбина, 1900–1930». В «Новые границы: новые сообщества империализма в Восточной Азии», 1842–1952 гг. , под редакцией Роберта Бикерса и Кристиана Анрио, 88–108.Манчестер, Великобритания: Издательство Манчестерского университета.

Гольдблатт, Ховард [Ге Хауэн]. 2011. Сяо Хун чжуань [Сяо Хун: биография]. Шанхай: Фудань дасюэ чубанше.

Хан, Сук-Юнг. 2005. «Те, кто подражал колонизаторам: наследие дисциплинарного государства Маньчжоу-го для Южной Кореи». В «Перекрещенные истории: Маньчжурия в эпоху империи» , под редакцией Марико Таманой, 165–183. Гонолулу: Гавайский университет Press.

Карл, Ребекка. 2002 г. Постановка мира: китайский национализм на рубеже двадцатого века. Дарем, Северная Каролина: издательство Duke University Press.

Лахузен, Томас. 2000. «Вспоминая Китай, представляя Израиль: Память о различиях». South Atlantic Quarterly 99 (1): 253–268.

———. 2005. «Колонизированные колонизаторы: поляки в Маньчжурии». В «Перекрещенные истории: Маньчжурия в эпоху империи» , под редакцией Марико Таманой, 150–164. Гонолулу: Гавайский университет Press.

Линь Сяньчжи, изд. 2009. Сяо Хун синь Цзи, 1932–1942 [Сяо Хун: десятилетний сборник, 1932–1942]. 2 тт. Пекин: Renmin wenxue chubanshe.

Лионнет, Франсуаза и Шу-мэй Ши. 2005. «Введение: транснациональное мышление через второстепенное». In Minor Transnationalism , под редакцией Франсуазы Лионнет и Шу-мей Ши, 1–23. Дарем, Северная Каролина: издательство Duke University Press.

Лю, Лидия. 1994. «Женское тело и националистический дискурс: Маньчжурия в поле жизни и смерти Сяо Хун ». В Тело, субъект и сила в Китае , под редакцией Анджелы Зито и Тани Барлоу, 157–180. Чикаго: Издательство Чикагского университета.

Луо Бинджи. 2011. «Сянцинь: Кан Тянган» [Односельчанин: Кан Тянган]. В Dongbei zuojia qun . Пекин: Renmin wenxue chubanshe.

Мэн Юэ и Дай Цзиньхуа. 1989. Fuchu lishi di biao: Xiandai funü wenxue yanjiu [Плавающий на обочине истории: исследования современной женской литературы.] Чжэнчжоу: Хэнань жэньминь chubanshe.

Мейер, Кэтрин. 2017. «Сад великого видения: трущобы, отклонения и контроль в Маньчжоу-Го, 1940–41». В «Империя и окружающая среда в становлении Маньчжурии» , под редакцией Нормана Смита, 179–196. Ванкувер: Университет Британской Колумбии Press.

Nie Gannu. 2011. «Цзай Сиань» [Инь Сиань]. В Хуайнянь Сяо Хун [Вспоминая Сяо Хуна] , под редакцией Ван Гуанцюаня, 127–132. Пекин: Дунфан Чубаньше.

Пан Зенгю. 1995. Хэй туди вэньсюэ юй Дунбэй цзоцзя цюнь [Черноземная литература и группа северо-восточных писателей]. Чанша: Хунань цзяоюй чубаньше.

Пак, Хён Ок. 2000. «Корейская Маньчжурия: расовая политика территориального осмоса». South Atlantic Quarterly 99 (1): 193–215.

———. 2005. Две мечты в одной постели: империя, общественная жизнь и истоки северокорейской революции в Маньчжурии. Дарем, Северная Каролина: издательство Duke University Press.

Пратт, Мэри Луиза. 1992. Imperial Eyes: Путешествие и транскультурация. Нью-Йорк: Рутледж.

Смит, Крейг А. 2017. «Китай как лидер слабых и малых: наций Руосяо наций и гоминьдановский национализм». Cross-Currents: Обзор истории и культуры Восточной Азии (электронный журнал) 24: 36–60. https://cross-currents.berkeley.edu/e-journal/issue-24/smith.

Смит, Норман. 2007. Сопротивление Маньчжоу-Го: китайские писательницы и японская оккупация. Ванкувер: Университет Британской Колумбии.

Сулески, Рональд. 2017. «Спасение воспоминаний: бывшие японские колонисты в Маньчжурии и проект Шимоина, 2001–2012». В «Империя и окружающая среда в становлении Маньчжурии» , под редакцией Нормана Смита, 197–220. Ванкувер: Университет Британской Колумбии Press.

Таманой, Марико. 2008. Карты памяти: Государство и Маньчжурия в послевоенной Японии. Гонолулу: Гавайский университет Press.

Сяо Цзюнь.2008. Сяо Цзюнь цюаньцзи [Собрание сочинений Сяо Цзюня] . Том 1. Пекин: Хуайи чубаньшэ.

Сюй, Гуанпин. [1945] 2011 г. «И Сяо Хун» [Он Сяо Хун]. В Хуайнянь Сяо Хун [Вспоминая Сяо Хуна], под редакцией Ван Гуанцюаня, 47–51. Пекин: Дунфан Чубаньше.

Об авторе

Клара Ивасаки — доцент кафедры современной китайской литературы в Университете Альберты.

[1] На протяжении всей статьи я ссылаюсь на Сяо Хун: Десятилетний сборник, — двухтомное собрание работ Сяо Хуна под редакцией Линь Сяньчжи (2009).

[2] Как и многие литературные пары того времени, Сяо Хун и Сяо Цзюнь были романтическими отношениями и жили вместе, но официально не вступили в брак. В анекдоте о паре во время их пребывания в Шанхае Не Ганну отмечает, что Сяо Хун называла себя женой Сяо Цзюня. Не также упоминает, что Сяо Цзюнь настаивал на том, что он не считал Хун своей женой. Позднее Сяо Хун женился на писательнице Дуаньму Хунлян (Nie 2011, 127–132).

[3] Для обсуждения этнических русских, евреев и других народов Восточной Европы, проживающих в Маньчжурии, см. Бакич (2000), Чернолуцкую (2000) и Лахузен (2000, 2005).Для обсуждения включения Маньчжурии в политическую сферу Китайской Республики см. Carter (2002) и Chiasson (2010) . Для обсуждения японских и корейских поселенцев и колониальной администрации Маньчжоу-Го см. Tamanoi (2008) , Duara (2003) , Fogel (2000), Park (2005), Han (2005), Chen (2015). ), Калвер (2017), Мейер (2017) и Сулески (2017).

[4] По поводу исследования литературы, созданной современниками Сяо Хун в Маньчжоу-Го, см. Smith (2007).

[5].

[6] Мэн и Дай обсуждают часто обсуждаемый выбор, который делает Сяо Хун, чтобы поехать в Гонконг, а не Яньань, что критикуют многие левые писатели и критики, в том числе Мао Дунь. Мэн и Дай объединяют два города со своими двумя романтическими партнерами, Сяо Цзюнь и Дуаньму Хунлян, и предполагают, что, отвергая Яньань, она также отвергала мачизм (1989, 182). Большой научный и популярный интерес был сосредоточен на жизни Сяо Хун, а не на ее произведениях.Биография Ховарда Голдблатта Сяо Хун чжуань (2011) является авторитетным свидетельством ее жизни.

[7] Об исследованиях взаимосвязи национального освобождения Китая и различных конфигураций интернационализма см. Карл (2002), Белогурова (2017) и Смит (2017).

[8] 隱約 還 可以 看見 那個 獨立 而不 甚高 大 ， 有些 像 乳頭 形 的 山頭.

[9] 只要 全世界 上 無產階級 的 革命 全 爆發 起來 ， 我們 底 祖國 就 可以 得救 了！

[10] Для дальнейшего обсуждения того, как Харбинцы функционировало как уничижительный ярлык в Советском Союзе, см. Bakich (2000).

[11] “吉卜賽 人 也會 講 俄國 話 的 ， 我 在 街上 聽到 過。”
“的 的 ， 猶太人 也 多半 會 俄國 話！” 的 眉毛 動彈 了 一下。。
“在 街上 ​​拉 手風琴一個 眼睛 的 人 ， 他 俄國 人 嗎？ ”
“ 是 俄國 人。 ”
“ 他 為什麼 不 回國 呢？ ”
“ 回國！ 那 說 我們 為什麼 不 回國？ ”她 的 眉毛 好像 在 黎明 時候 靜止 著的 樹葉 ， 一點 也 沒有 搖動。
“我 不 知道。” 我 實在 是 慌亂 了 一刻。
“那麼 猶太人 會 什麼 呢？”
我 說 ： “我 不 知道。”

[12] 去年 ”’巴斯哈’ 節 ， 爸爸 喝多 ， 他 傷心 …… 他 給 我們 ， 高加索 …… 我 想 他 唱 的 一定 什麼 的 ， 那 是 家鄉心情 的 嚎叫 ， 他 的 聲音 大 得很 厲害！ 我 的 妹妹 米娜 問 他 ： ‘爸爸 的 是 哪裡 的 歌？’ 他 接著 家鄉 » 家鄉 ‘來 了 ， 唱著家鄉。 我們 在 中國 地方 ， 高加索 我們 一點 什麼 也不 知道。 媽媽 也許 是 的 ， 她 哭 了！ 的 ——— 拉 手風琴 的 人 的 了起來。 也許 他們 都 想著 ‘家鄉’。 可是 ， 不哭 ， 我 也不 哭。 笑著 ， 她 舉起 酒 瓶 來 跟著 父親 舞 ， 她 一 再說 ： ‘這 就是 火把！ ”爸爸 說 ： ‘對 的。’ 他 還是 說 高加索 是 有 火把 的。 米娜 一定 是 電影 上 看到 過火 把.

[13] 我 得 張開 我 的 翅膀 ， 我 得 特性 我 的 私 見 ， 請 你 靈魂 保護 你 ， ， 我 要去 了！

[14].一隻 在 戰場 受傷 的 駿馬.

[15] 我們 講 的 故事 ， 彼此 都 好像 是 講給 自己 聽 ， 而 不是 為 著 對方.

[16].鹽 豆 的 吃 鹹鹽 豆 ， 而 我 坐在 馿 子 上 ， 所 去 的 仍 生疏 的 地方 ， 我 停著 的 仍然 是 的 家鄉。 家鄉 這個當 別人 說 起來 的 時候 ， 我 也就 心慌！ 那塊 土地 在 沒有 成為 的 之前 ， «家» 在 我 就 等於 沒有 一直 繼續 到 在 的 炮聲 中 我也 聽到 一聲 聲 和 家鄉 一樣 的 震 抖 在 原野 上 的 雞鳴.

Краткое изложение и учебное пособие по Отечеству

Отечество Краткое изложение и учебное пособие включает исчерпывающую информацию и анализ помочь вам понять книгу.Данное учебное пособие состоит из следующих разделов:

Этот подробный обзор литературы также содержит темы для обсуждения и бесплатный тест по Отечество Роберт Харрис (писатель).

Отечество — это альтернативная история правления нацистской Германии над Европой, как если бы Германия выиграла Вторую мировую войну. История разворачивается, чтобы раскрыть убийства высокопоставленных немецких чиновников накануне семидесятипятилетия Адольфа Гитлера в 1964 году.

История начинается с немецкого криминального детектива Крипо Ксавьера Марча, которому поручено расследовать дело о трупе, найденном в реке Гавел в Берлине.Когда тело не соответствует описанию каких-либо пропавших без вести, Марч снимает отпечатки пальцев с трупа и обнаруживает, что этим человеком был высокопоставленный немецкий чиновник по имени Йозеф Бюлер. Расследование Марша приводит его к инсценированной сцене самоубийства другого высокопоставленного немецкого чиновника, Вильгельма Штукарта, и его любовницы.

Мартовское расследование осложняется появлением Чарли Магуайра, американского репортера, которого за несколько дней до этого втянули в дело по телефону из Штукарта.Расследование Марша сначала приводит к воровству нацистских чиновников, которые украли бесценное искусство во время Второй мировой войны, а затем продали его в других странах, чтобы накопить личные состояния. Марш в конце концов узнает, что кражи произведений искусства — это уловка, разработанная гестапо, чтобы отвлечь Марча от поиска настоящей причины смерти Бюлера и Штукарта.

Марш получает притворную поддержку со стороны главы полиции СС, чтобы продолжить расследование, независимое от официального расследования этого дела гестапо, и вскоре узнает, что еще один человек, Мартин Лютер, связан с Бюлером и Штукартом.Лютер все еще жив, и его попытки связаться с Чарли в надежде сбежать в Америку заканчиваются его публичным убийством.

В конце концов Марш и Чарли обнаруживают истинную причину сокрытия нацистов в том, что Бюлер, Штукарт и Лютер располагали информацией о Ванзейской конференции, которая проводилась в январе 1942 года для определения окончательного решения вопроса о том, как истребить европейских евреев, согласно утверждениям Адольфа Гитлера. пожелания. Марш может найти скрытые документы, связанные с Холокостом, и понимает, что он должен распространить информацию в мире через журналистские каналы Чарли.

Марш и Чарли разрабатывают план побега в Цюрих, а затем в Америку, чтобы рассказать миру о зверствах нацистов. Марч арестован, подвергнут пыткам и убит в результате предательства своего лучшего друга и партнера, но Чарли сбегает с уликами и документами в руках.

Заявление Нельсона Манделы со скамьи подсудимых при открытии версии защиты в суде в Ривонии

Я первый обвиняемый.

Я имею степень бакалавра искусств и несколько лет практиковал адвокатом в Йоханнесбурге в партнерстве с Оливером Тамбо.Я осужденный на пять лет за выезд из страны без разрешения и за подстрекательство людей к забастовке в конце мая 1961 года.

Вначале я хочу сказать, что предположение, сделанное государством в его открытии, о том, что борьба в Южной Африке находится под влиянием иностранцев или коммунистов, полностью неверно. Я делал все, что делал, и как личность, и как лидер своего народа, из-за моего опыта в Южной Африке и моего собственного африканского происхождения, а не из-за того, что мог бы сказать какой-либо посторонний.

В юности в Транскее я слушал, как старейшины моего племени рассказывают истории старины. Среди рассказов, которые они рассказали мне, были истории о войнах, которые вели наши предки в защиту отечества. Имена Дингане и Бамбата, Хинца и Макана, Скванти и Даласиле, Мошошое и Секухуни были воспеты как слава всей африканской нации. Тогда я надеялся, что жизнь даст мне возможность служить своему народу и внести свой скромный вклад в его борьбу за свободу.Это то, что мотивировало меня во всем, что я делал в связи с обвинениями, выдвинутыми против меня по этому делу.

Сказав это, я должен немедленно и более подробно остановиться на вопросе насилия. Некоторые из вещей, которые до сих пор были рассказаны Суду, являются правдой, а некоторые — неправдой. Однако я не отрицаю, что планировал саботаж. Я планировал это не из безрассудства или из любви к насилию. Я спланировал это в результате спокойной и трезвой оценки политической ситуации, возникшей после многих лет тирании, эксплуатации и угнетения моего народа белыми.

Я сразу признаю, что я был одним из тех, кто помогал формировать Умконто ве Сизве, и что я играл видную роль в его делах до тех пор, пока меня не арестовали в августе 1962 года.

В заявлении, которое я собираюсь сделать, я исправлю некоторые ложные впечатления, созданные государственными свидетелями. Среди прочего, я продемонстрирую, что определенные действия, упомянутые в доказательствах, не были и не могли быть совершены Умхонто.Я также коснусь взаимоотношений между Африканским национальным конгрессом и Умконто и той роли, которую я лично сыграл в делах обеих организаций. Я коснусь также роли коммунистической партии. Чтобы правильно объяснить эти вопросы, мне нужно будет объяснить, чего умхонто намеревался достичь; какие методы он предписал для достижения этих целей и почему эти методы были выбраны. Мне также придется объяснить, как я стал участвовать в деятельности этих организаций.

Я отрицаю, что Умхонто был ответственен за ряд действий, которые явно выходили за рамки политики организации и которые были обвинены в обвинительном заключении против нас. Я не знаю, какое оправдание было для этих действий, но чтобы продемонстрировать, что они не могли быть санкционированы Умхонто, я хочу кратко коснуться корней и политики организации.

Я уже упоминал, что был одним из тех, кто помог сформировать Умхонто.Я и другие, кто основал организацию, сделали это по двум причинам. Во-первых, мы считали, что в результате политики правительства насилие со стороны африканского народа стало неизбежным, и что, если не будет дано ответственное руководство для того, чтобы направить и контролировать чувства нашего народа, будут вспышки терроризма, которые вызовут интенсивность горечь и враждебность между различными расами этой страны, которые не порождаются даже войной. Во-вторых, мы чувствовали, что без насилия у африканского народа не было бы возможности добиться успеха в своей борьбе против принципа превосходства белой расы.Все законные способы выражения несогласия с этим принципом были закрыты законодательством, и мы оказались в положении, в котором мы должны были либо принять постоянное состояние неполноценности, либо бросить вызов правительству. Мы решили нарушить закон. Сначала мы нарушили закон таким образом, чтобы не прибегать к насилию; когда эта форма была законодательно запрещена, а затем правительство прибегло к демонстрации силы, чтобы подавить сопротивление своей политике, только тогда мы решили ответить на насилие насилием.

Но насилие, которое мы выбрали, не было терроризмом. Все мы, сформировавшие Умконто, были членами Африканского национального конгресса, и за нами стояла традиция АНК ненасилия и переговоров как средства разрешения политических споров. Мы считаем, что Южная Африка принадлежит всем людям, которые в ней живут, а не одной группе, будь то черные или белые. Мы не хотели межрасовой войны и до последней минуты старались избегать ее. Если Суд сомневается в этом, будет видно, что вся история нашей организации подтверждает то, что я сказал, и то, что я скажу впоследствии, когда я опишу тактику, которую решил принять Умхонто.Поэтому я хочу сказать кое-что об Африканском национальном конгрессе.

Африканский национальный конгресс был сформирован в 1912 году для защиты прав африканских народов, которые были серьезно ограничены Законом о Южной Африке и которым тогда угрожал Закон о коренных землях. В течение 37 лет — то есть до 1949 года — он строго придерживался конституционной борьбы. Он выдвигал требования и резолюции; он направил делегации к правительству, полагая, что проблемы африканцев могут быть урегулированы путем мирного обсуждения и что африканцы могут постепенно добиться полноправных политических прав.Но белые правительства оставались равнодушными, и права африканцев стали меньше, а не стали больше. По словам моего лидера, вождя Лутули, который стал президентом АНК в 1952 году и позже был удостоен Нобелевской премии мира:

«Кто будет отрицать, что тридцать лет моей жизни были потрачены на то, чтобы тщетно, терпеливо, умеренно и скромно стучаться в закрытую и запертую дверь? Каковы были плоды умеренности? законы, ограничивающие наши права и прогресс, до сегодняшнего дня мы достигли стадии, когда у нас почти нет никаких прав ».

Даже после 1949 года АНК по-прежнему был полон решимости избегать насилия. Однако в это время произошел отход от строго конституционных средств протеста, которые использовались в прошлом. Это изменение было воплощено в решении, которое было принято в знак протеста против законодательства апартеида путем мирных, но незаконных демонстраций против определенных законов. В соответствии с этой политикой АНК начал кампанию неповиновения, в которой я был назначен ответственным за волонтеров. Эта кампания была основана на принципах пассивного сопротивления.Более 8 500 человек нарушили законы апартеида и попали в тюрьму. Тем не менее, в ходе этой кампании не было ни одного случая насилия со стороны любого из противников. Я и девятнадцать моих коллег были осуждены за роль, которую мы сыграли в организации кампании, но наши приговоры были приостановлены в основном потому, что судья обнаружил, что дисциплина и ненасилие были подчеркнуты повсюду. Это было время, когда была создана секция добровольцев АНК, и когда впервые было использовано слово «Амаделакуфа» ¹ : это было время, когда добровольцев попросили взять на себя обязательство придерживаться определенных принципов.Доказательства, касающиеся добровольцев и их обещаний, были включены в это дело, но полностью вырваны из контекста. Добровольцы не были и не являются солдатами черной армии, обязавшейся вести гражданскую войну против белых. Они были и есть. преданные своему делу работники, которые готовы вести кампании, инициированные АНК, по распространению листовок, организации забастовок или делать все, что требуется для конкретной кампании. Их называют добровольцами, потому что они добровольно несут наказание в виде тюремного заключения и порки, которые теперь предписаны законодательными органами за такие действия.

Во время кампании неповиновения были приняты Закон об общественной безопасности и Закон о внесении поправок в Уголовный кодекс. Этот Устав предусматривает более суровые наказания за правонарушения, совершенные в форме протестов против законов. Несмотря на это, протесты продолжались, и АНК придерживался своей политики ненасилия. В 1956 году 156 ведущих членов Альянса Конгресса, включая меня, были арестованы по обвинению в государственной измене и обвинениям в соответствии с Законом о подавлении коммунизма. Политика ненасилия АНК была поставлена ​​под сомнение государством, но когда примерно пять лет спустя суд вынес решение, он обнаружил, что АНК не проводил политику насилия.Нас оправдали по всем пунктам обвинения, в том числе по обвинению в том, что АНК пытался создать коммунистическое государство вместо существующего режима. Правительство всегда стремилось навесить на всех своих оппонентов ярлык коммунистов. Это утверждение повторяется в настоящем деле, но, как я покажу, АНК не является и никогда не был коммунистической организацией.

В 1960 году в Шарпевиле произошла стрельба, в результате которой было объявлено чрезвычайное положение и объявлен АНК незаконной организацией.Я и мои коллеги после тщательного обдумывания решили, что мы не будем выполнять это постановление. Африканский народ не был частью правительства и не издавал законов, по которым они управлялись. Мы верили в слова Всеобщей декларации прав человека, что «воля народа должна быть основой власти правительства», и для нас принятие запрета было равносильно признанию того, что африканцы заставят замолчать на все времена. . АНК отказался распускаться, а вместо этого ушел в подполье.Мы считали своим долгом сохранить эту организацию, созданную почти пятидесятилетним упорным трудом. Я не сомневаюсь, что ни одна уважающая себя белая политическая организация не распустилась бы, если бы правительство, в котором она не имела права голоса, было объявлено незаконным.

В 1960 году правительство провело референдум, в результате которого была создана республика. Африканцы, составляющие примерно 70 процентов населения Южной Африки, не имели права голоса, и с ними даже не консультировались по поводу предлагаемого изменения конституции.Все мы опасались нашего будущего при предлагаемой Белой республике, и было принято решение провести Всеобщую африканскую конференцию, чтобы созвать национальный съезд и организовать массовые демонстрации накануне нежелательной республики, если правительство не удалось позвонить в Конвенцию. В конференции приняли участие африканцы разных политических убеждений. Я был секретарем конференции и взял на себя ответственность за организацию национальных домоседов, которые впоследствии были призваны совпасть с провозглашением республики.Поскольку все забастовки африканцев являются незаконными, лицо, организующее забастовку, должно избегать ареста. Меня выбрали этим человеком, и, следовательно, мне пришлось покинуть дом, семью и свою практику и скрываться, чтобы избежать ареста.

Домоседы, в соответствии с политикой АНК, должны были быть мирной демонстрацией. Организаторам и участникам были даны подробные инструкции, чтобы не прибегать к насилию. В ответ правительство приняло новые и более жесткие законы, мобилизовало свои вооруженные силы и отправило сарацинов, ² вооруженных автомобилей и солдат в поселки для массированной демонстрации силы, направленной на запугивание людей.Это было признаком того, что правительство решило править только силой, и это решение стало важной вехой на пути к Умхонто.

Кое-что из этого может оказаться неуместным для данного испытания. Фактически, я считаю, что все это не имеет отношения к делу, потому что, я надеюсь, это позволит Суду оценить позицию, которую в конечном итоге заняли различные лица и органы, участвующие в Национально-освободительном движении. Когда я попал в тюрьму в 1962 году, доминировала идея о том, что нужно избегать гибели людей.Теперь я знаю, что так было и в 1963 году.

Я должен вернуться в июнь 1961 года. Что нам, вождям нашего народа, делать? Должны ли мы уступить демонстрации силы и подразумеваемой угрозе против будущих действий, или мы должны были бороться с этим, и если да, то как?

Мы не сомневались, что надо продолжать бой. Все остальное было бы жалкой капитуляцией. Наша проблема заключалась не в том, сражаться ли, а в том, как продолжить борьбу. Мы в АНК всегда выступали за нерасовую демократию, и мы уклонялись от любых действий, которые могли бы развести расы дальше, чем они уже были.Но неопровержимые факты заключались в том, что пятьдесят лет ненасилия не принесли африканскому народу ничего, кроме все более и более репрессивного законодательства и все меньше и меньше прав. Суду может быть непросто понять это, но факт, что в течение долгого времени люди говорили о насилии — о том дне, когда они будут сражаться с Белым человеком и вернуть свою страну — и мы, лидеры АНК, тем не менее, всегда уговаривал их избегать насилия и применять мирные методы. Когда некоторые из нас обсуждали это в мае и июне 1961 года, нельзя было отрицать, что наша политика по достижению нерасового государства путем ненасилия ничего не достигла, и что наши последователи начали терять доверие к этой политике и у них появлялись тревожные мысли. идеи терроризма.

Не следует забывать, что к этому времени насилие фактически стало характерной чертой южноафриканской политической сцены. В 1957 году произошло насилие, когда женщинам Зееруста приказали нести пропуска; в 1958 г. имели место насилие, связанное с принудительным уничтожением скота в Сехухуниленде; было насилие в 1959 году, когда жители Cato Manor протестовали против рейдов; В 1960 году произошло насилие, когда правительство попыталось навязать власти банту в Пондолэнде.В результате этих беспорядков погибло 39 африканцев. В 1961 году в Вармбате происходили беспорядки, и все это время Транскей был бурлящей массой беспорядков. Каждое волнение ясно указывало на неизбежный рост среди африканцев веры в то, что насилие — единственный выход: оно показало, что правительство, которое использует силу для поддержания своего правления, учит угнетенных применять силу, чтобы противостоять ему. В городских районах уже возникли небольшие группы, которые спонтанно строили планы насильственных форм политической борьбы.Теперь возникла опасность, что эти группы воспользуются терроризмом как против африканцев, так и против белых, если не будут руководствоваться должным образом. Особую тревогу вызывал тип насилия среди африканцев в таких местах, как Зееуст, Сехухуниленд и Пондоленд. Это все больше принимало форму, а не борьбы против правительства — хотя именно это и вызвало это, — а гражданской войны между ними, которая велась таким образом, что не могла надеяться достичь чего-либо, кроме людских потерь и горечи.

В начале июня 1961 года, после долгой и тревожной оценки ситуации в Южной Африке, я и некоторые коллеги пришли к выводу, что, поскольку насилие в этой стране было неизбежным, для африканских лидеров было бы нереалистично и неправильно продолжать проповедовать мир и ненасилие в то время, когда правительство применило силу к нашим мирным требованиям.

К этому выводу было нелегко прийти. Только когда все остальное потерпело неудачу, когда для нас были перекрыты все каналы мирного протеста, было принято решение перейти к насильственным формам политической борьбы и сформировать Умконто ве Сизве.Мы сделали это не потому, что хотели такого курса, а исключительно потому, что правительство не оставило нам другого выбора. В Манифесте Умхонто, опубликованном 16 декабря 1961 года, который является Приложением AD, мы сказали:

«В жизни любой нации наступает время, когда остается только два выбора — подчиниться или сражаться. Это время пришло в Южную Африку. сила в защиту нашего народа, нашего будущего и нашей свободы «.

Это было у нас чувство в июне 1961 года, когда мы решили настаивать на изменении политики Национально-освободительного движения. Могу только сказать, что чувствовал себя морально обязанным сделать то, что сделал.

Мы, принявшие это решение, начали консультироваться с руководителями различных организаций, в том числе и АНК. Я не буду говорить, с кем мы говорили или что они говорили, но я хочу остановиться на роли Африканского национального конгресса на этом этапе борьбы, а также на политике и целях «Умконто мы Сизве».

Что касается АНК, он сформировал четкую точку зрения, которую можно резюмировать следующим образом:

а. Это была массовая политическая организация, выполнявшая политическую функцию. Его члены присоединились к явной политике ненасилия.

г. Из-за всего этого он не мог и не хотел прибегать к насилию. Это необходимо подчеркнуть. Нельзя превратить такой орган в маленькую, сплоченную организацию, необходимую для саботажа. Это также не было бы политически корректным, потому что это привело бы к прекращению членами этой важной деятельности: политической пропаганды и организации.Также было недопустимо изменять всю природу организации.

г. С другой стороны, ввиду этой ситуации, которую я описал, АНК был готов отказаться от своей пятидесятилетней политики ненасилия до такой степени, что он больше не будет осуждать должным образом контролируемое насилие. Следовательно, члены, которые предприняли такую ​​деятельность, не подлежали дисциплинарным взысканиям со стороны АНК.

Я говорю «должным образом контролируемое насилие», потому что я ясно дал понять, что, если я создам организацию, я всегда буду подчинять ее политическому руководству АНК и не буду предпринимать никаких иных форм деятельности, чем предполагалось, без согласия АНК.А теперь я расскажу суду, как была определена эта форма насилия.

В результате этого решения в ноябре 1961 года была образована Умхонто. Когда мы приняли это решение и впоследствии сформулировали наши планы, наследие АНК ненасилия и расовой гармонии было в значительной степени с нами. Мы чувствовали, что страна движется к гражданской войне, в которой черные и белые будут сражаться друг с другом. Мы с тревогой наблюдали за ситуацией. Гражданская война могла означать уничтожение того, что отстаивал АНК; с гражданской войной расового мира будет труднее, чем когда-либо.В истории Южной Африки уже есть примеры результатов войны. Прошло более пятидесяти лет, чтобы исчезли шрамы южноафриканской войны. Сколько времени потребуется, чтобы искоренить шрамы межрасовой гражданской войны, в которой невозможно бороться без больших человеческих потерь с обеих сторон?

Предотвращение гражданской войны доминировало в нашем мышлении на протяжении многих лет, но когда мы решили сделать насилие частью нашей политики, мы поняли, что однажды нам, возможно, придется столкнуться с перспективой такой войны.Это нужно было учитывать при разработке наших планов. Нам требовался гибкий план, который позволял нам действовать в соответствии с потребностями времени; Прежде всего, план должен был предусматривать гражданскую войну как крайнее средство и оставлять решение этого вопроса на будущее. Мы не хотели вступать в гражданскую войну, но мы хотели быть готовы, если она станет неизбежной.

Возможны четыре формы насилия. Есть саботаж, есть партизанская война, есть терроризм и есть открытая революция.Мы выбрали первый метод и исчерпали его, прежде чем принимать какое-либо другое решение.

Принимая во внимание нашу политическую подоплеку, выбор был логичным. Саботаж не влечет за собой человеческих жертв и дает наилучшую надежду на будущие межрасовые отношения. Горечь будет сведена к минимуму, и, если политика принесет плоды, демократическое правление станет реальностью. Это то, что мы чувствовали в то время, и вот что мы сказали в нашем Манифесте (Приложение AD):

«Мы, Умконто, мы Сизве, всегда стремились достичь освобождения без кровопролития и гражданских столкновений.Мы надеемся, даже в столь поздний час, что наши первые действия пробудят всех к осознанию катастрофической ситуации, к которой ведет националистическая политика. Мы надеемся, что мы приведем в чувство правительство и его сторонников, пока не стало слишком поздно, чтобы и правительство, и его политику можно было изменить до того, как дело дойдет до отчаянного состояния гражданской войны «.

Первоначальный план был основан на тщательном анализе политической и экономической ситуации в нашей стране.Мы считали, что Южная Африка в значительной степени зависит от иностранного капитала и внешней торговли. Мы чувствовали, что запланированное разрушение электростанций и вмешательство в железнодорожное и телефонное сообщение будет иметь тенденцию отпугивать столицу от страны, затруднять доставку товаров из промышленных районов в морские порты по графику и, в конечном итоге, стать тяжелым бременем для экономической жизни страны, вынуждая избирателей страны пересмотреть свою позицию.

Нападения на экономические линии страны должны были быть связаны с саботажем правительственных зданий и других символов апартеида.Эти нападения послужат источником вдохновения для нашего народа. Кроме того, они предоставят выход тем людям, которые призывают к применению насильственных методов, и позволят нам предоставить нашим последователям конкретные доказательства того, что мы заняли более жесткую линию и сопротивляемся насилию со стороны правительства.

Вдобавок, если массовые действия будут успешно организованы и начнутся массовые репрессалии, мы почувствовали, что сочувствие к нашему делу возникнет в других странах и что на правительство Южной Африки будет оказано большее давление.

Таков был план. Умхонто должен был совершить саботаж, и с самого начала его членам были даны строгие инструкции, что ни в коем случае нельзя ранить или убивать людей при планировании или проведении операций. Эти инструкции были упомянуты в свидетельских показаниях мистера Ф. X ‘и’ Mr. Z ‘. ³

Дела Умхонто контролировались и направлялись Национальным верховным командованием, которое имело полномочия со-опциона и могло назначать и назначало региональные командования.Верховное командование было органом, который определял тактику и цели, отвечал за обучение и финансы. Под верховным командованием входили региональные командования, которые отвечали за руководство местными диверсионными группами. В рамках политики, установленной Национальным верховным командованием, региональные командования имели право выбирать цели для атаки. У них не было полномочий выходить за установленные рамки и, следовательно, не было полномочий предпринимать действия, которые угрожали жизни или которые не укладывались в общий план саботажа.Например, членам Умхонто было запрещено вступать в бой с оружием. Между прочим, термины «Верховное командование» и «Региональное командование» были заимствованы из еврейской национальной подпольной организации «Иргун Цвай Леуми», действовавшей в Израиле с 1944 по 1948 год.

Умконто провела свою первую операцию 16 декабря 1961 года, когда были атакованы правительственные здания в Йоханнесбурге, Порт-Элизабет и Дурбане. Выбор целей является доказательством той политики, о которой я говорил.Если бы мы намеревались атаковать жизнь, мы бы выбрали цели, где собираются люди, а не пустые здания и электростанции. Диверсия, совершенная до 16 декабря 1961 года, была работой отдельных групп и не имела никакого отношения к Умхонто. Фактически, некоторые из этих и ряд более поздних актов были заявлены другими организациями.

Манифест Умхонто был выпущен в день начала работы. Реакция белого населения на наши действия и Манифест был характерно жестокой.Правительство пригрозило принять решительные меры и призвало своих сторонников стоять твердо и игнорировать требования африканцев. Белые не ответили предложением перемен; они ответили на наш звонок, предложив лагер.

Напротив, реакция африканцев была воодушевляющей. Внезапно снова появилась надежда. Вещи происходили. Жители поселков с нетерпением ждали политических новостей. Первые успехи вызвали большой энтузиазм, и люди начали размышлять о том, как скоро будет получена свобода.

Но мы в Умхонто взвесили белый ответ с тревогой. Линии были нарисованы. Белые и черные переезжали в отдельные лагеря, и шансы избежать гражданской войны уменьшались. Белые газеты писали, что саботаж карается смертью. Если бы это было так, как мы могли бы и дальше удерживать африканцев от терроризма?

Десятки африканцев уже погибли в результате расовых трений. В 1920 году, когда знаменитый лидер Масабала содержался в тюрьме Порт-Элизабет, двадцать четыре африканца, собравшиеся потребовать его освобождения, были убиты полицией и белыми гражданами.В 1921 году более ста африканцев погибли в результате дела Булхука. В 1924 году более двухсот африканцев были убиты, когда администратор Юго-Западной Африки возглавил войска против группы, восставшей против введения налога на собак. 1 мая 1950 года восемнадцать африканцев погибли в результате стрельбы полиции во время забастовки. 21 марта 1960 года шестьдесят девять безоружных африканцев погибли в Шарпевиле.

Сколько еще Шарпевилей было бы в истории нашей страны? И сколько еще шарпевилей может выдержать страна, чтобы насилие и террор не стали обычным делом? А что будет с нашим народом, когда этот этап будет достигнут? В конечном итоге мы были уверены, что должны добиться успеха, но какой ценой для нас самих и для остальной страны? И если это произойдет, как черные и белые смогут когда-либо снова жить вместе в мире и согласии? Это были проблемы, с которыми мы столкнулись, и это были наши решения.

Опыт убедил нас в том, что восстание предоставит правительству безграничные возможности для неизбирательной резни нашего народа. Но именно потому, что почва Южной Африки уже залита кровью ни в чем не повинных африканцев, мы считали своим долгом подготовиться в качестве долгосрочного обязательства к применению силы для защиты от силы. Если война была неизбежна, мы хотели, чтобы борьба велась на условиях, наиболее выгодных для нашего народа.Партизанская война открывала для нас самые лучшие перспективы и обеспечивала наименьший риск для жизни обеих сторон. Поэтому, готовясь к будущему, мы решили предусмотреть возможность партизанской войны.

Все белые проходят обязательную военную подготовку, но африканцам такая подготовка не давалась. На наш взгляд, было важно создать ядро ​​обученных людей, которые смогли бы обеспечить руководство, которое потребовалось бы в случае начала партизанской войны.Мы должны были подготовиться к такой ситуации, пока не стало слишком поздно для надлежащих приготовлений. Также было необходимо создать ядро ​​людей, обученных гражданскому управлению и другим профессиям, чтобы африканцы были оснащены для участия в управлении этой страной, как только им будет позволено это сделать.

На этом этапе было решено, что я должен присутствовать на конференции Панафриканского движения за свободу для Центральной, Восточной и Южной Африки, которая должна была состояться в начале 1962 года в Аддис-Абебе, и в связи с нашей необходимостью подготовки было также решено, что после конференции я совершу поездку по африканским государствам с целью получения условий для обучения солдат, а также буду просить стипендии для получения высшего образования африканцев, зачисленных в университет.Обучение в обеих областях будет необходимо, даже если изменения произойдут мирным путем. Потребуются администраторы, которые желают и могут управлять нерасовым государством, равно как и люди, необходимые для управления армией и полицейскими силами такого государства.

Именно на этой ноте я покинул Южную Африку, чтобы отправиться в Аддис-Абебу в качестве делегата АНК. Мой тур удался. Куда бы я ни пошел, я встречал сочувствие к нашему делу и обещания помощи. Вся Африка объединилась против позиции Белой Южной Африки, и даже в Лондоне я был встречен с большой симпатией политическими лидерами, такими как г.Гайтскелл и мистер Гримонд. В Африке мне обещали поддержку такие люди, как Джулиус Ньерере, ныне президент Танганьики; Г-н Кавава, тогдашний премьер-министр Танганьики; Император Эфиопии Хайле Селассие; Генерал Аббуд, президент Судана; Хабиб Бургиба, президент Туниса; Бен Белла, ныне президент Алжира; Модибо Кейта, президент Мали; Леопольд Сенгор, президент Сенегала; Секу Туре, президент Гвинеи; Президент Либерии Табман; и Милтон Оботе, премьер-министр Уганды. Именно Бен Белла пригласил меня посетить Уджду, штаб Алжирской армии национального освобождения, визит, который описан в моем дневнике, одном из экспонатов.

Я начал изучать искусство войны и революции и, находясь за границей, прошел курс военной подготовки. Если должна была быть партизанская война, я хотел иметь возможность стоять и сражаться вместе со своим народом и делиться с ними опасностями войны. Записи лекций, которые я прослушал в Алжире, содержатся в Приложении 16 как доказательства. Были также выпущены резюме книг по партизанской войне и военной стратегии. Я уже признал, что эти документы находятся в моем написании, и признаю, что провел эти исследования, чтобы подготовиться к той роли, которую мне, возможно, придется играть, если борьба перерастет в партизанскую войну.Я подошел к этому вопросу, как и должен поступать каждый африканский националист. Я был полностью объективен. Суд увидит, что я пытался исследовать все типы авторитетов по этому вопросу — с Востока и с Запада, возвращаясь к классическим работам Клаузевица и охватывая такое разнообразие, как Мао Цзэ Дун и Че Гевара, с одной стороны. , и сочинения об англо-бурской войне — с другой. Конечно, эти заметки — просто резюме прочитанных мною книг и не содержат моих личных взглядов.

Я также организовал для наших новобранцев военную подготовку.Но здесь невозможно было организовать какую-либо схему без сотрудничества офисов АНК в Африке. В результате я получил на это разрешение АНК в Южной Африке. В этом отношении первоначальное решение АНК было отклонено, но оно применялось только за пределами Южной Африки. Первая партия новобранцев действительно прибыла в Танганьику, когда я проезжал через эту страну на обратном пути в Южную Африку.

Я вернулся в Южную Африку и доложил коллегам о результатах поездки.По возвращении я обнаружил, что на политической сцене мало что изменилось, за исключением того, что угроза смертной казни за саботаж теперь стала фактом. Отношение моих коллег в Умхонто было таким же, как и до моего отъезда. Они осторожно нащупывали дорогу и чувствовали, что пройдет много времени, прежде чем возможности саботажа будут исчерпаны. Фактически, некоторые выразили мнение, что обучение новобранцев было преждевременным. Это записано мной в документе, который является приложением R.14. Однако после всестороннего обсуждения было решено продолжить разработку планов военной подготовки, поскольку для создания достаточного ядра обученных солдат для начала партизанской кампании потребуется много лет, и что бы ни случилось, обучение было бы полезно.

Теперь я хочу перейти к некоторым общим утверждениям, выдвинутым в данном случае государством. Но прежде чем сделать это, я хотел бы вернуться к некоторым событиям, которые, по словам свидетелей, произошли в Порт-Элизабет и Восточном Лондоне.Я имею в виду бомбардировки частных домов проправительственных лиц в сентябре, октябре и ноябре 1962 года. Я не знаю, какое оправдание было этим действиям и какие провокации были даны. Но если то, что я уже сказал, принимается, то ясно, что эти действия не имели ничего общего с проведением политики Умхонто.

Одно из главных обвинений в обвинительном заключении состоит в том, что АНК был участником общего заговора с целью совершения саботажа.Я уже объяснил, почему это неверно, но как внешне произошел отход от первоначального принципа, установленного АНК. Конечно, было и внутреннее дублирование функций, потому что есть разница между резолюцией, принятой в атмосфере комитета, и конкретными трудностями, которые возникают в сфере практической деятельности. Позднее на это повлияли запреты и домашние аресты, а также лица, покинувшие страну для политической работы за границей.Это привело к тому, что людям приходилось выполнять работу в разных должностях. Но хотя это могло стереть различие между Умхонто и АНК, это никоим образом не отменило это различие. Большое внимание было уделено тому, чтобы деятельность этих двух организаций в Южной Африке была разграничена. АНК оставался массовым политическим объединением африканцев, которое продолжало только ту политическую работу, которую они вели до 1961 года. Умконто оставалась небольшой организацией, набирающей своих членов из разных рас и организаций и пытающейся достичь своей конкретной цели.Тот факт, что члены Умконто были набраны из АНК, и тот факт, что люди служили обеим организациям, как Соломон Мбанджва, на наш взгляд, не изменили природу АНК и не навлекли на нее политику насилия. Однако такое дублирование офицеров было скорее исключением, чем правилом. Вот почему такие люди, как ‘Mr. X ‘и’ Mr. Z ‘, которые входили в региональное командование своих областей, не участвовали ни в каких комитетах или деятельности АНК, и почему такие люди, как г-н Беннетт Машияна и г-н.Реджинальд Ндуби не слышал о саботаже на собраниях АНК.

Еще одно обвинение в обвинительном заключении состоит в том, что Ривония была штаб-квартирой Умхонто. Это не так в то время, когда я был там. Мне, конечно, сказали, и я знал, что там проводилась определенная деятельность коммунистической партии. Но это не причина (как я сейчас объясню), почему бы мне не использовать это место.

Я пришел следующим образом:

1.Как уже указывалось, в начале апреля 1961 года я ушел в подполье, чтобы организовать майскую всеобщую забастовку. Моя работа заключалась в том, чтобы путешествовать по стране, жить то в африканских поселках, то в деревнях, то снова в городах. Во второй половине года я начал посещать дом Артура Голдрайха в Парктауне, где я обычно встречался со своей семьей наедине. Хотя у меня не было прямой политической связи с ним, я был знаком с Артуром Голдрайхом ⁴ с 1958 года.

2.В октябре Артур Голдрейх сообщил мне, что уезжает из города, и предложил мне там укрыться. Через несколько дней он договорился с Майклом Хармелем отвезти меня в Ривонию. Я, естественно, нашел Ривонию идеальным местом для человека, который жил жизнью преступника. До того времени я был вынужден жить в помещении днем ​​и мог выходить на улицу только под покровом темноты. Но на Лилислифе ⁵ [ферма, Ривония] я мог бы жить по-другому и работать намного эффективнее.

3. По очевидным причинам мне пришлось замаскироваться, и я взял вымышленное имя Дэвид. В декабре Артур Гольдрайх и его семья переехали сюда. Я оставался там до тех пор, пока не уехал за границу 11 января 1962 года. Как уже указывалось, я вернулся в июле 1962 года и был арестован в Натале 5 августа.

4. До моего ареста ферма Лилислиф не была штаб-квартирой ни Африканского национального конгресса, ни Умхонто. За исключением меня, никто из должностных лиц или членов этих органов не проживал там, там никогда не проводились заседания руководящих органов, и никакая деятельность, связанная с ними, не была организована или направлена ​​оттуда.Во время моего пребывания на ферме Лилислиф я неоднократно встречался как с Исполнительным комитетом АНК, так и с Национальным комитетом здравоохранения, но такие встречи проводились в другом месте, а не на ферме.

5. Во время пребывания на ферме Лилислиф я часто навещал Артура Голдрейха в главном доме, и он также навещал меня в моей комнате. У нас было множество политических дискуссий на самые разные темы. Мы обсудили идеологические и практические вопросы, Альянс Конгресса, Умхонто и его деятельность в целом, а также его опыт в качестве солдата в Пальмахе, военном крыле Хаганы.Хагана была политическим авторитетом Еврейского национального движения в Палестине.

6. Благодаря тому, что я узнал о Голдрайхе, по возвращении в Южную Африку я порекомендовал его завербовать в Умхонто. Насколько мне известно, было ли это сделано, я не знаю.

Еще одно обвинение государства состоит в том, что цели и задачи АНК и Коммунистической партии совпадают. Я хочу разобраться с этим и со своей собственной политической позицией, потому что я должен предположить, что государство может попытаться аргументировать на основании определенных материалов, что я пытался внедрить марксизм в АНК.Обвинение АНК является ложным. Это старое утверждение, которое было опровергнуто на суде о государственной измене, и которое снова подняло свою голову. Но поскольку обвинение было выдвинуто снова, я займусь им, а также отношениями между АНК и Коммунистической партией, Умхонто и этой партией.

Идеологическое кредо АНК было и всегда было кредо африканского национализма. Это не концепция африканского национализма, выраженная в призыве «Загнать белого человека в море».Африканский национализм, за который выступает АНК, — это концепция свободы и самореализации африканского народа на его собственной земле. Самым важным политическим документом, когда-либо принятым АНК, является «Хартия свободы». Это ни в коем случае не проект социалистического государства. Он призывает к перераспределению, а не к национализации земли; он предусматривает национализацию шахт, банков и монопольной промышленности, потому что крупные монополии принадлежат только одной расе, и без такой национализации расовое господство будет сохраняться, несмотря на распространение политической власти.Было бы пустым жестом отменить запреты Закона о золоте в отношении африканцев, когда все золотые прииски принадлежат европейским компаниям. В этом отношении политика АНК соответствует старой политике нынешней Националистической партии, которая в течение многих лет включала в свою программу национализацию золотых приисков, которые в то время контролировались иностранным капиталом. Согласно Хартии свободы, национализация будет происходить в экономике, основанной на частном предпринимательстве. Реализация Хартии свободы откроет новые возможности для процветающего африканского населения всех классов, включая средний класс.АНК никогда не выступал за революционные изменения в экономической структуре страны и, насколько я помню, никогда не осуждал капиталистическое общество.

Что касается Коммунистической партии, и если я правильно понимаю ее политику, то она выступает за создание государства, основанного на принципах марксизма. Хотя он готов работать в соответствии с Хартией свободы как краткосрочным решением проблем, созданных превосходством белых, он рассматривает Хартию свободы как начало, а не конец своей программы.

АНК, в отличие от Коммунистической партии, принимал африканцев только в свои члены. Его главная цель заключалась и остается для африканского народа в достижении единства и полных политических прав. С другой стороны, главная цель Коммунистической партии состояла в том, чтобы устранить капиталистов и заменить их правительством рабочего класса. Коммунистическая партия стремилась подчеркнуть классовые различия, в то время как АНК стремится их гармонизировать. Это важное различие.

Это правда, что между АНК и Коммунистической партией часто было тесное сотрудничество.Но сотрудничество — это просто доказательство общей цели — в данном случае устранение превосходства белых — а не доказательство полного сообщества интересов.

История мира полна подобных примеров. Возможно, наиболее яркую иллюстрацию можно найти в сотрудничестве между Великобританией, Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом в борьбе против Гитлера. Никто, кроме Гитлера, не осмелился бы предположить, что такое сотрудничество превратило Черчилля или Рузвельта в коммунистов или коммунистических инструментов или что Великобритания и Америка работали над созданием коммунистического мира.

Другой пример такого сотрудничества можно найти именно в Умхонто. Вскоре после создания Умхонто некоторые из его членов сообщили мне, что Коммунистическая партия поддержит Умхонто, и это потом произошло. На более позднем этапе поддержка оказывалась открыто.

Я считаю, что коммунисты всегда играли активную роль в борьбе колониальных стран за свою свободу, потому что краткосрочные объекты коммунизма всегда будут соответствовать долгосрочным объектам движений за свободу.Таким образом, коммунисты сыграли важную роль в борьбе за свободу в таких странах, как Малайя, Алжир и Индонезия, но ни одно из этих государств сегодня не является коммунистическим государством. Точно так же коммунисты сыграли важную роль в подпольных движениях сопротивления, которые возникли в Европе во время последней мировой войны. Даже генерал Чан Кай-Ши, сегодня один из злейших врагов коммунизма, вместе с коммунистами боролся против правящего класса в борьбе, которая привела к его приходу к власти в Китае в 1930-х годах.

Этот образец сотрудничества между коммунистами и некоммунистами был повторен в Национально-освободительном движении Южной Африки. До запрета Коммунистической партии совместные кампании с участием Коммунистической партии и движений Конгресса были общепринятой практикой. Африканские коммунисты могли стать и стали членами АНК, а некоторые из них входили в состав национальных, провинциальных и местных комитетов. Среди тех, кто работал в Национальной исполнительной власти, были Альберт Нзула, бывший секретарь Коммунистической партии, Мозес Котане, еще один бывший секретарь, и Дж.Б. Маркс, бывший член ЦК.

Я присоединился к АНК в 1944 году, и в молодости я придерживался мнения, что политика приема коммунистов в АНК и тесное сотрудничество, которое временами существовало по конкретным вопросам между АНК и Коммунистической партией, будет привести к размыванию концепции африканского национализма. На том этапе я был членом Молодежной лиги Африканского национального конгресса и одним из тех, кто выступал за исключение коммунистов из АНК.Это предложение было сильно отклонено. Среди тех, кто проголосовал против предложения, были некоторые из наиболее консервативных слоев африканского политического мнения. Они защищали эту политику на том основании, что с самого начала АНК формировался и строился не как политическая партия с одной школой политической мысли, а как парламент африканского народа, вмещающий людей различных политических убеждений, объединенных общими взглядами. общая цель национального освобождения. В конце концов я был склонен к этой точке зрения, и с тех пор я ее придерживаюсь.

Возможно, белым южноафриканцам с укоренившимся предубеждением против коммунизма трудно понять, почему опытные африканские политики с такой готовностью принимают коммунистов как своих друзей. Но для нас причина очевидна. Теоретические разногласия между борцами против угнетения — роскошь, которую мы не можем себе позволить на данном этапе. Более того, на протяжении многих десятилетий коммунисты были единственной политической группой в Южной Африке, которая была готова относиться к африканцам как к людям и им равным; которые были готовы есть с нами; разговаривайте с нами, живите с нами и работайте с нами.Они были единственной политической группой, которая была готова работать с африканцами для достижения политических прав и интересов общества. Из-за этого многие африканцы сегодня склонны отождествлять свободу с коммунизмом. В этой вере их поддерживает законодательный орган, который клеймит всех сторонников демократического правления и африканской свободы как коммунистов и запрещает многих из них (которые не являются коммунистами) в соответствии с Законом о подавлении коммунизма. Хотя я никогда не был членом Коммунистической партии, меня самого назвали в соответствии с этим пагубным законом из-за той роли, которую я сыграл в Кампании неповиновения.Я также был запрещен и заключен в тюрьму в соответствии с этим законом.

Мы считаем коммунистов одними из тех, кто поддерживает наше дело, не только во внутренней политике. На международной арене коммунистические страны всегда приходили нам на помощь. В Организации Объединенных Наций и других советах мира коммунистический блок поддерживал афро-азиатскую борьбу против колониализма и часто, кажется, более сочувствует нашему бедственному положению, чем некоторые из западных держав. Хотя существует всеобщее осуждение апартеида, коммунистический блок выступает против него громче, чем большинство белого мира.В этих обстоятельствах потребуется дерзкий молодой политик, каким был я в 1949 году, чтобы объявить коммунистов нашими врагами.

Теперь я перехожу на свою позицию. Я отрицал, что я коммунист, и думаю, что в данных обстоятельствах я обязан четко заявить о своих политических убеждениях.

Я всегда считал себя, прежде всего, патриотом Африки. В конце концов, я родился в Умтате сорок шесть лет назад. Моим опекуном был мой двоюродный брат, исполнявший обязанности верховного вождя Тембуланда, и я родственник как нынешнему верховному вождю Тембуланда, Сабате Далиндьебо, так и Кайзер Матанзима, главному министру Транскея.

Сегодня меня привлекает идея бесклассового общества, привлекательность, которая частично проистекает из марксистского чтения, а частично — из моего восхищения структурой и организацией ранних африканских обществ в этой стране. Земля, в то время являвшаяся основным средством производства, принадлежала племени. Не было ни богатых, ни бедных, и не было эксплуатации.

Это правда, как я уже сказал, что на меня повлияла марксистская мысль. Но то же самое можно сказать и о многих лидерах новых независимых государств.Такие очень разные люди, как Ганди, Неру, Нкрума и Насер, все признают этот факт. Мы все согласны с необходимостью некоторой формы социализма, чтобы позволить нашему народу догнать передовые страны мира и преодолеть их наследие крайней нищеты. Но это не значит, что мы марксисты.

На самом деле, со своей стороны, я считаю, что можно обсуждать вопрос о том, играет ли Коммунистическая партия какую-либо конкретную роль на данном конкретном этапе нашей политической борьбы.Основная задача в настоящий момент — это устранение расовой дискриминации и достижение демократических прав на основе Хартии свободы. Поскольку эта партия продвигает эту задачу, я приветствую ее помощь. Я понимаю, что это одно из средств, с помощью которого люди всех рас могут быть вовлечены в нашу борьбу.

Читая марксистскую литературу и беседуя с марксистами, у меня сложилось впечатление, что коммунисты считают парламентскую систему Запада недемократической и реакционной.Но, наоборот, я поклонник такой системы.

Великая хартия вольностей, Петиция о правах и Билль о правах — это документы, которые почитаются демократами во всем мире.

Я очень уважаю британские политические институты и систему правосудия страны. Я считаю британский парламент самым демократичным институтом в мире, а независимость и беспристрастность его судебной системы всегда вызывают у меня восхищение.

Американский Конгресс, доктрина этой страны о разделении властей, а также о независимости судебной системы, вызывают у меня похожие чувства.

На мое мышление повлияли как Запад, так и Восток. Все это заставило меня почувствовать, что в моем поиске политической формулы я должен быть абсолютно беспристрастным и объективным. Я не должен связывать себя ни с одной конкретной системой общества, кроме социализма. Я должен позволить себе заимствовать лучшее у Запада и Востока.

Есть определенные экспонаты, которые предполагают, что мы получали финансовую поддержку из-за границы, и я хочу заняться этим вопросом.

Наша политическая борьба всегда финансировалась из внутренних источников — из средств, собранных нашим собственным народом и нашими собственными сторонниками. Всякий раз, когда у нас была особая кампания или важное политическое дело — например, судебный процесс по делу об измене, — мы получали финансовую помощь от симпатизирующих нам людей и организаций в западных странах.Мы никогда не чувствовали необходимости выходить за рамки этих источников.

Но когда в 1961 году была сформирована Умхонто и начался новый этап борьбы, мы поняли, что эти события серьезно потребуют наших ограниченных ресурсов и что масштабу нашей деятельности будет препятствовать нехватка средств. Одна из моих инструкций, когда я уезжала за границу в январе 1962 года, заключалась в сборе средств из африканских государств.

Я должен добавить, что, находясь за границей, я беседовал с лидерами политических движений в Африке и обнаружил, что почти каждый из них, в областях, которые еще не достигли независимости, получал все формы помощи от социалистических стран. а также со стороны Запада, в том числе с финансовой поддержкой.Я также обнаружил, что некоторые известные африканские государства, все они некоммунистические и даже антикоммунистические, получали аналогичную помощь.

По возвращении в Республику я настоятельно рекомендовал АНК не ограничиваться Африкой и западными странами, а также направить миссию в социалистические страны для сбора средств, которые мы так срочно нужный.

Мне сказали, что после того, как меня признали виновным, такая миссия была отправлена, но я не готов назвать какие-либо страны, в которые она направлялась, и я не вправе раскрывать названия организаций и стран, которые оказали нам поддержку или обещал это сделать.

Насколько я понимаю, дело государства и, в частности, показания г-на X ‘, предполагается, что Умконто был вдохновителем Коммунистической партии, которая стремилась, играя на воображаемых обидах, зачислить африканский народ в армию, которая якобы должна была бороться за африканскую свободу, но на самом деле боролась за коммунистическое государство. Нет ничего более далекого от правды. На самом деле это предположение абсурдно. Умконто был основан африканцами для дальнейшей борьбы за свободу на своей земле.Коммунисты и другие поддерживали движение, и мы только желаем, чтобы к нам присоединилось больше слоев общества.

Наша борьба ведется против реальных, а не мнимых невзгод или, говоря языком государственного обвинителя, «так называемых невзгод». По сути, мы боремся с двумя особенностями, которые являются отличительными чертами африканской жизни в Южной Африке и закреплены в законодательстве, которое мы стремимся отменить. Эти черты — бедность и отсутствие человеческого достоинства, и нам не нужны коммунисты или так называемые «агитаторы», чтобы учить нас этим вещам.

Южная Африка — самая богатая страна Африки и может быть одной из самых богатых стран мира. Но это страна крайностей и замечательных контрастов. Белые живут, возможно, на самом высоком уровне жизни в мире, в то время как африканцы живут в нищете и нищете. Сорок процентов африканцев живут в безнадежно перенаселенных и, в некоторых случаях, пострадавших от засухи заповедниках, где эрозия почвы и перегрузка почвы лишают их возможности полноценно жить за счет земли.Тридцать процентов — это рабочие, наниматели и скваттеры на белых фермах, они работают и живут в условиях, аналогичных условиям крепостных средневековья. Остальные 30 процентов живут в городах, где у них сложились экономические и социальные привычки, которые во многих отношениях приближают их к стандартам белых. Однако большинство африканцев, даже в этой группе, бедны из-за низких доходов и высокой стоимости жизни.

Самый высокооплачиваемый и самый процветающий район городской африканской жизни находится в Йоханнесбурге.Однако их реальное положение безнадежно. Последние данные были даны 25 марта 1964 г. г-ном Карром, менеджером Департамента по неевропейским делам Йоханнесбурга. Черта бедности для средней африканской семьи в Йоханнесбурге (по данным департамента г-на Карра) составляет 42,84 ранда в месяц. Он показал, что средняя месячная заработная плата составляет 32,24 ранда и что 46 процентов всех африканских семей в Йоханнесбурге не зарабатывают достаточно, чтобы поддерживать свою жизнь.

Бедность идет рука об руку с недоеданием и болезнями.Среди африканцев очень высока распространенность недоедания и болезней, связанных с недостаточностью питания. Туберкулез, пеллагра, квашиоркор, гастроэнтерит и цинга несут смерть и разрушение здоровья. Уровень детской смертности — один из самых высоких в мире. По данным врача здравоохранения Претории, туберкулез убивает сорок человек в день (почти все африканцы), а в 1961 году было зарегистрировано 58 491 новый случай. Эти заболевания не только разрушают жизненно важные органы тела, но и приводят к умственной отсталости и безынициативе, а также к снижению способности к концентрации.Вторичные результаты таких условий сказываются на всей общине и на уровне труда африканских рабочих.

Африканцы, однако, жалуются не только на то, что они бедны, а белые богаты, но и на то, что законы, принимаемые белыми, призваны сохранить эту ситуацию. Есть два способа вырваться из бедности. Первый — это формальное образование, а второй — повышение квалификации рабочего и, следовательно, более высокая заработная плата.Что касается африканцев, то оба эти направления развития сознательно ограничиваются законодательством.

Нынешнее правительство всегда стремилось помешать африканцам в их поисках образования. Одним из их первых шагов после прихода к власти было прекращение субсидий на школьное питание в Африке. Многие африканские дети, посещающие школы, зависели от этой добавки к своему рациону. Это был жестокий поступок.

Все белые дети получают обязательное образование практически бесплатно для их родителей, будь то богатые или бедные.Для африканских детей аналогичные услуги не предусмотрены, хотя некоторые получают такую ​​помощь. Однако африканские дети, как правило, должны платить за обучение больше, чем белые. Согласно данным, приведенным Южноафриканским институтом расовых отношений в его журнале за 1963 год, примерно 40 процентов африканских детей в возрастной группе от семи до четырнадцати лет не ходят в школу. Для тех, кто посещает школу, стандарты сильно отличаются от тех, которые предоставляются для белых детей.В 1960-1961 годах расходы государства на африканских учащихся в государственных школах оценивались в 12,46 ранда на душу населения. В те же годы расходы на белых детей в Капской провинции на душу населения (это единственные доступные мне цифры) составляли 144,57 ранда. Хотя у меня нет доступных цифр, можно без сомнения заявить, что все белые дети, на которых тратилось 144,57 ранда на душу населения, происходили из более обеспеченных семей, чем африканские дети, на которых тратилось 12,46 ранда на душу населения.

Качество образования тоже разное.Согласно Bantu Educational Journal, только 5660 африканских детей во всей Южной Африке сдали аттестат зрелости в 1962 году, а в том же году только 362 ребенка сдали аттестат зрелости. Это, по-видимому, согласуется с политикой образования банту, о которой нынешний премьер-министр сказал во время дебатов по законопроекту об образовании банту в 1953 году:

«Когда я получу контроль над образованием коренных народов, я реформирую его так, чтобы туземцев с детства учили понимать, что равенство с европейцами не для них.. . Люди, которые верят в равенство, не являются желанными учителями для туземцев. Когда мой Департамент контролирует образование для коренных жителей, он будет знать, для какого класса высшего образования подходит коренной, и будет ли у него шанс в жизни применить свои знания ».

Другое главное препятствие на пути экономического развития Африки — это промышленная цветовая шкала, при которой все лучшие рабочие места в промышленности предназначены только для белых. Более того, африканцы, которые получают работу по неквалифицированным и полуквалифицированным профессиям, которые доступны для них, не могут создавать профсоюзы, признанные в соответствии с Законом о промышленном примирении.Это означает, что забастовки африканских рабочих являются незаконными и что им отказывают в праве на ведение коллективных переговоров, которое разрешено более высокооплачиваемым белым рабочим. Дискриминация в политике сменяющих друг друга южноафриканских правительств в отношении африканских рабочих демонстрируется так называемой «цивилизованной трудовой политикой», в рамках которой защищенные неквалифицированные правительственные рабочие места находят для тех белых рабочих, которые не могут добиться успеха в промышленности, с высокой заработной платой. превышают заработки среднестатистического африканского рабочего в промышленности.

Правительство часто отвечает своим критикам, говоря, что африканцы в Южной Африке экономически лучше, чем жители других стран Африки. Я не знаю, верно ли это утверждение, и сомневаюсь, можно ли провести какое-либо сравнение без учета индекса стоимости жизни в таких странах. Но даже если это правда, для африканцев это не имеет значения. Наша жалоба заключается не в том, что мы бедны по сравнению с людьми в других странах, а в том, что мы бедны по сравнению с белыми людьми в нашей собственной стране, и что законодательство не позволяет нам изменить этот дисбаланс.

Отсутствие человеческого достоинства, которое испытывают африканцы, является прямым результатом политики белого превосходства. Превосходство белых подразумевает неполноценность черных. Законодательство, направленное на сохранение превосходства белых, закрепляет это понятие. Черную работу в Южной Африке неизменно выполняют африканцы. Когда что-то нужно перенести или почистить, белый человек будет искать африканца, который сделает это за него, независимо от того, нанят ли он африканца на работу или нет. Из-за такого отношения белые склонны рассматривать африканцев как отдельную породу.Они не смотрят на них как на людей с собственными семьями; они не осознают, что у них есть эмоции — что они влюбляются, как белые люди; что они хотят быть со своими женами и детьми, как белые люди хотят быть со своими; что они хотят зарабатывать достаточно денег, чтобы содержать свои семьи должным образом, кормить и одевать их и отправлять в школу. И какой «мальчик-домработник», «мальчик-садовник» или рабочий может когда-либо надеяться на это?

Законы о пропусках, которые африканцы считают одними из самых ненавистных законодательных актов в Южной Африке, делают любого африканца объектом полицейского надзора в любое время.Я сомневаюсь, что есть хоть один африканский мужчина в Южной Африке, который на каком-то этапе не вступал в конфликт с полицией из-за своего пропуска. Сотни и тысячи африканцев ежегодно попадают в тюрьмы по законам о пропусках. Еще хуже то, что законы о запретах разлучают мужа и жену и приводят к разрушению семейной жизни.

Бедность и распад семейной жизни имеют вторичные эффекты. Дети бродят по улицам поселков, потому что у них нет школ, или нет денег, чтобы позволить им ходить в школу, или нет родителей дома, чтобы следить за тем, чтобы они ходили в школу, потому что оба родителя (если их двое) приходится работать, чтобы сохранить семью.Это ведет к подрыву моральных норм, тревожному росту незаконности и росту насилия, которое вспыхивает не только в политическом, но и повсюду. Жизнь в поселках опасна. Не проходит и дня, чтобы кто-нибудь не получил ранения или нападения. Насилие осуществляется из поселков в районах проживания белых. Люди боятся гулять по улицам в одиночестве после наступления темноты. Количество случаев взлома домов и грабежей увеличивается, несмотря на то, что теперь за такие правонарушения могут выноситься смертные приговоры.Смертные приговоры не могут вылечить гнойную рану.

Африканцы хотят получать прожиточный минимум. Африканцы хотят выполнять ту работу, на которую они способны, а не работу, которую правительство объявляет способной; африканцы хотят, чтобы им было разрешено жить там, где они получают работу, а не получать поддержку за пределами области, потому что они не родились там . Африканцы хотят иметь право владеть землей в местах, где они работают, а не жить в арендованных домах, которые они никогда не могут назвать своими.Африканцы хотят быть частью населения в целом, а не жить в собственных гетто. Африканские мужчины хотят, чтобы их жены и дети жили с ними там, где они работают, и их не заставляли вести неестественный образ жизни в мужских общежитиях. Африканские женщины хотят быть со своими мужчинами и не остаться навсегда овдовевшими в заповедниках. Африканцы хотят, чтобы их выпускали после одиннадцати часов ночи, а не запирали в своих комнатах, как маленьких детей. Африканцы хотят, чтобы им разрешили путешествовать по своей стране и искать работу там, где они хотят, а не там, где им велит Бюро труда.Африканцы хотят справедливой доли во всей Южной Африке; они хотят безопасности и участия в жизни общества.

Прежде всего, мы хотим равных политических прав, потому что без них наша инвалидность будет постоянной. Я знаю, что это звучит революционно для белых в этой стране, потому что большинство избирателей будут африканцами. Это заставляет белого человека бояться демократии.

Но нельзя позволять этому страху стоять на пути единственного решения, которое гарантирует расовую гармонию и свободу для всех.Неверно, что предоставление всех избирательных прав приведет к расовому господству. Политическое разделение, основанное на цвете, является полностью искусственным, и, когда оно исчезнет, ​​исчезнет и доминирование одной цветовой группы над другой. АНК потратил полвека на борьбу с расизмом. Когда он победит, он не изменит эту политику.

Это то, с чем борется АНК. Их борьба носит поистине национальный характер. Это борьба африканского народа, вдохновленная собственными страданиями и собственным опытом.Это борьба за право на жизнь.

Всю свою жизнь я посвятил себя борьбе африканского народа. Я боролся против господства белых, и я боролся против господства черных. Я лелеял идеал демократического и свободного общества, в котором все люди живут вместе в гармонии и с равными возможностями. Это идеал, ради которого я надеюсь жить и достичь. Но в случае необходимости это идеал, за который я готов умереть.

• 11 июня 1964 года по завершении судебного процесса Мандела и еще семь человек — Уолтер Сисулу, Гован Мбеки, Раймонд Мхлаба, Элиас Мотсоаледи, Эндрю Млангени, Ахмед Катрада и Денис Голдберг — были осуждены.Мандела был признан виновным по четырем обвинениям в саботаже и, как и другие, приговорен к пожизненному заключению.

• Экзамен на аттестат юниора обычно сдавали белые дети в возрасте 15 лет, и они обычно не могли бросить школу до этого. Зачисление было принято двумя годами позже, и студенты получили право на получение высшего образования. Однако система образования гарантировала, что очень немногие африканцы достигли уровня аттестата младшего возраста, так что то, что представляло собой базовый стандарт для белых, было одним из достижений африканцев.Еще меньше достигло уровня аттестата зрелости.

«Отечество» Нины Буньевац

Во вступительной части рассказчика (автора в том виде, в каком она себя представляет в книге) появляется без предупреждения мать. Буньевац может сказать, что это ее мать, по тому, как она стучит и нервничает из-за визита, а также пытается справиться с ее неспособностью скрыть дискомфорт, притворившись, что у нее болит плечо.Это немного забавно, но, кажется, в книге не много юмора. Или я не всегда знаю, как читать тон. Один из примеров того, как эта книга заставляет меня чувствовать себя немного неуютно.

Буневац предлагает информацию в этом открытии, которая никогда не объясняется. Ее мать спрашивает, где Джейкоб. Кто такой Иаков? Я думаю, ее ребенок или ее супруг / партнер? Буньевац говорит, что Джейкоб уехал на выходные. Ее мать говорит: «О, я забыла … Сегодня пятница». Мы никогда не знаем, почему ушел Иаков, и не знаем, кто он такой.Но поскольку книга посвящена Иакову, среди других людей, он должен быть очень важным человеком. Нам осталось заполнить пробелы.

Далее Буньевац показывает своей матери фотографию их старого дома в Велланде (Онтарио) и ждет, чтобы увидеть, как ее мать справится с этим потрясением из прошлого. Это кажется немного резковатым. Кажется, она знает, что ее мать выживает, в какой-то степени умышленно забывая так много из своей семейной истории. С другой стороны, может быть, она считает, что сможет создать в семье более глубокое чувство умиротворения, вытащив, как говорится, скелеты из туалета.Или, может быть, она просто действительно хочет знать о своем прошлом и разными способами пытается убедить мать помочь ей заполнить пробелы. (Так, может быть, она пытается сказать нам, что мы все делаем все возможное, чтобы завершить повествование неполной информацией?)

Эта фотография старого дома — это тщеславие, которое позволяет нам отправиться в путешествие во времени. В этом путешествии во времени (туда и обратно) нас приглашают в семейный рассказ, который иногда носит личный, а иногда более широко исторический характер, но всегда с ощущением расстояния и своего рода скачкообразными движениями.Большая часть этой истории кажется попыткой разобраться в жизни и смерти отца Буньеваца, представление которого меняется на протяжении всей книги.

Искусство аккуратное, фактурное, архитектурное, фотографическое, немного жутковатое в своей прохладе, оно не тепло и уютно. Это не история типа «посидим у костра и расскажем истории». В этом есть какая-то грубость, поскольку Бунжевац, кажется, пытается осмыслить потерю и насилие в истории своей семьи — понять ее в многослойном семейном контексте, национальных и международных войнах и глубокой исторической напряженности.Когда я читаю, у меня возникает ощущение, что она пытается найти структуру, которая могла бы вместить эту болезненную историю, и что то, что она нашла, было, в лучшем случае, способом удержать все эти разные части в одном артефакте, в этой книге, что довольно справедливо. большой и увесистый, хотя и не очень длинный.

Я не совсем знаю, как оценить эту книгу, потому что я думаю, что Буньевац делает что-то интересное и важное, отходит от более четкой структуры и более интимных (?) Повествований в графических мемуарах, которые стремятся разрешить аналогичные раздробленные отношения между местами. и время (рассказы о семьях и семейные истории, затронутые войной и боевыми действиями.Итак, я ставлю ему четыре, как способ отдать дань уважения книге о важной истории семейных и региональных конфликтов, которая стилистически и повествовательно немного отклоняется от проторенного пути.

Краткая история — Московский областной государственный университет

Московский областной государственный университет — один из крупнейших вузов Московской области с 85-летней историей.

Центральное здание университета — памятник архитектуры. Основная его часть была построена в 1770-1790-х годах, когда на этом месте находилась усадьба известного русского дворянского рода Демидовых.После войны между Россией и Францией в 1812 — 1814-е гг. Стало много девочек-сирот из дворянских семей, отцы которых отдали свои жизни за свободу Отечества и победу над французским императором Наполеоном. В связи с этим российская императрица Елизавета, супруга российского императора Александра I, выкупила имение Демидовых и открыла здесь школу-интернат для знатных дам. В дальнейшем эта школа-интернат стала женским институтом имени императрицы Елизаветы. Также в честь Елизаветы был назван ближайший переулок, сохранивший свое название до сих пор — «Елизаветинский», что в переводе означает «Елизавецкий».

В 1918 году после Октябрьской революции женский женский институт имени императрицы Елизаветы Войны преобразован в школу для мальчиков и девочек. Вскоре после этого школа была преобразована в школу рабочей молодежи, на базе которой были открыты курсы для учителей — Московское педагогическое училище.

В 1931 году на базе существовавшего ранее Московского педагогического училища был создан Московский областной педагогический институт (МРПИ) — будущий Московский областной государственный университет.

Основной целью института была подготовка педагогических кадров для нужд Московской области, поэтому преподаватели проходили подготовку на шести факультетах: факультете русского языка и литературы, историческом факультете, географическом факультете, физическом факультете, химическом факультете и Факультет экономики.Кроме того, институт организовал подготовительные курсы в Москве, Калуге и Туле. Все это свидетельствует о том, что МРПИ активно готовило школьных учителей.

В 1930-е годы в МРПИ работали многие известные ученые, среди которых был известный знаток древнерусской истории академик Борис Греков и один из основоположников советской педагогики Иван Огородников.

Надежда Крупская, жена основателя Советского государства Владимира Ленина, также работала в МРПИ. Она занималась проблемами воспитания детей и основала несколько литературных музеев.

Институт с честью прошел Великую Отечественную войну. Большинство учителей и учеников ушли на фронт, многие из них погибли, защищая Родину. В октябре 1941 года институт был эвакуирован в Кировскую область, но в начале 1942 года МРПИ возобновило работу в столице. Кроме того, МРПИ открыло отделения для учителей в Калуге и Серпухове, а также в ряде городов на территориях, освобожденных от немецких захватчиков.

В послевоенные годы МРПИ быстро восстановило кадровый потенциал и начало осваивать новые направления деятельности.

В 1946 году были открыты факультет физического воспитания и факультет иностранных языков. В 1947 году на литературном факультете начала свою работу кафедра логики и психологии. В 1957 г. на факультете естественных наук была основана кафедра основных сельскохозяйственных наук, в 1959 г. была создана новая производственно-педагогическая кафедра на физико-математическом факультете, а в 1960 г. эта кафедра стала факультетом.

В 1971 году Московский областной педагогический институт им. Крупской стал ведущим учреждением по выпуску научной и учебной литературы.

28 июня 1981 г. МРПИ награждено одной из высших государственных наград Советского Союза орденом Трудового Красного Знамени за успехи в подготовке учителей.

В 1991 году Московский областной педагогический институт изменил название на Московский педагогический университет. Это было логическим результатом развития института, в котором было десять факультетов (русского языка и литературы, иностранных языков, истории, физико-математического, биолого-химического, географии, химии и сферы обслуживания, физического воспитания, изящных искусств, подготовительного образования). , 44 кафедры, отдел подготовки организаторов народного образования и аспирантура.

Девяностые годы были тяжелыми для России, но университет нашел пути для дальнейшего развития. Открыты факультеты права, экономики, изящных искусств и народных промыслов, психологии и патологии речи.

В 2002 году Московский областной педагогический университет стал классическим университетом и был переименован в Московский областной государственный университет. Это решение помогло оптимизировать работу университета. Были открыты новые кафедры и центры, появились дополнительные специализации для подготовки кандидатов и докторантов, создан Институт открытого образования, начал работу Центр духовного просвещения.

Но речь шла не только о ряде структурных подразделений. Главное достижение университета — это его выпускники: преподаватели, руководители административных учреждений, спортсмены и представители интеллигенции. Они наша опора, наша гордость, они придают университету достойное место среди вузов России и способствуют его постоянному развитию и уверенности в завтрашнем дне.

Отечество Нейта Эбнера, часть первая: упорство на свалке

Среди носителей иврита широко используется приветствие «Шаббат шалом», предназначенное для того, чтобы пожелать кому-то мирной субботы — 24-часовой период между наступлением темноты пятницы и наступлением темноты субботы.

Каждый раз, когда его сын приходил в гости, Джефф Эбнер делал все возможное, чтобы обеспечить Нейту безмятежные субботы. По мере того, как Нейт становился старше, в большинство воскресений мир становился все более труднодостижимым, что происходило по знакомой схеме.

Во-первых, Джефф и Нейт стали гибкими, потянувшись. Затем они зашнуровывали свои шипы и вставляли мундштуки. Вместо того, чтобы отправиться на ближайшую спортивную площадку, отец и сын вместо этого сели на велосипеды и направились к 420 E. North Street, где семейный бизнес по утилизации автомобилей Ebner Sons существует с тех пор, как НФЛ играет в профессиональный футбол.Нейт нежно называет это «свалкой».

Там Эбнерам предстояло принять участие во внеклассной физической активности совершенно иного разнообразия — секрет, который они держали в значительной степени между собой. И власти.

«Чувак, мы раньше преследовали грабителей. Мы выбивали [$ #! +] Грабителей», — с тоской вспоминает Нейт, при малейшем намеке на озорную ухмылку в уголках его рта.

Оживленная четырехполосная дорога, улица Э.Северная улица течет в одну сторону к западу от города. Несколько автосалонов занимают недвижимость прямо через дорогу. Любые потенциальные преступники, рискнувшие проникнуть на территорию комплекса Ebner Sons, могут попытаться скрытно сбежать через спину, через лесистую местность и старые железнодорожные пути, имитирующие очертания Бак-Крик. По всей видимости, негодяи не стали бы объяснять, что хозяин и его крепкий мальчик устроили на них засаду.

«Спрингфилд — это район и , дружище», — подчеркивает Нейт.«Люди всегда воровали. Мы знали, где были дыры в заборе. Мы поставили [грабителей], по сути, для того, чтобы убежать. Я гнался за ними, он обычно их ждал… Мы сделали это Все время. Мы преследовали их, мы ловили их, выбивали из них дерьмо, а затем отправляли их в полицию. Я не могу сказать вам, сколько раз мы это делали ».

Независимо от того, знала она или нет во время нападения на грабителей, Нэнси Притчетт совершенно не возражала, что ее сын составлял компанию своему отцу, ее второму бывшему мужу.На самом деле она поощряла это. Расставшись, когда Нейт был еще младенцем, Нэнси и Джефф, тем не менее, остались в дружеских отношениях. У нее была основная опека над их сыном по будням в Мэйсоне, поселке на северной окраине Цинциннати, примерно в часе езды от Спрингфилда. Но Джефф и Нейт виделись два или три раза в неделю, а также много раз по выходным.

«Джефф мог видеться с Нейтом в любое время, когда хотел. Джефф был отличным отцом, хорошим человеком», — вспоминает Нэнси. «Он и я, возможно, не смогли этого сделать, но это не значит, что Джефф не был тем человеком, на котором я выбрала жениться.Он был отличным парнем. Сильные стороны Джеффа заключались в том, что если ты собираешься что-то сделать, сделай это. Делайте это на 100 процентов, не делайте этого на полпути ».

Философия Джеффа, казалось, применима ко всем сферам жизни, включая более чувствительную, духовную сторону.

Джефф, выросший в семье практикующих евреев, считал своим долгом окружить Нейта теми же религиозными и культурными традициями. Он также потчевал своего сына рассказами о его кратком путешествии в Израиль в 1989 году в качестве участника Игр Маккабиады (проводимое раз в четыре года мероприятие, широко известное как «Еврейские Олимпийские игры»).

Мать Нейта, христианка, всем сердцем поддерживала это знакомство с множеством вероисповеданий.

«Джефф стал директором синагоги в Спрингфилде, куда он водил Нейта по выходным, — продолжает она. «Он знал, что если он хочет, чтобы Нейт понял еврейскую веру, ему придется принять в этом участие. Он был очень вовлечен в это. У меня не было проблем с тем, что Нейт был представлен обеим религиям и выбрал то, что, по его мнению, он мог связать. к.»

Нейт, гордясь своим двойным наследием, признает: «Я просто не суперелигиозный человек.«

Ему и Джеффу не потребовалось много времени, чтобы понять, что они могут лучше всего относиться друг к другу — поклоняться друг другу — через спорт.