Поэт, этнограф, кавалер двух Георгиевских крестов Николай Гумилёв – прочитанный заново молодыми учёными

«Творчество Н. Гумилёва лишь недавно стало возвращаться не только к читателю, но и к исследователю. Этого художника не издавали больше шести десятилетий, его табуированное имя вычёркивалось цензорами и редакторами из книг и статей. Последние два десятилетия стали появляться работы об Н. Гумилёве-человеке, путешественнике, этнографе, основателе акмеизма и литературном критике, наконец, поэте. И малоизученная его проза поможет понять направление поисков Н. Гумилёва в начале пути, осмыслить процесс эволюции от символизма к акмеизму», – пишет Д. Грачёва в автореферате диссертации на тему «Философско-эстетическая концепция и её интертекстуальная реализация в прозе Н. Гумилёва (сборник рассказов „Тень от пальмы“)» (2006) из электронного фонда Президентской библиотеки.

15 апреля 2019 года исполняется 133 года со дня рождения Николая Степановича Гумилёва (1886–1921), поэта Серебряного века, создателя акмеизма и «Цеха поэтов», драматурга, литературного критика, переводчика, путешественника, офицера уланского полка, кавалера двух Георгиевских крестов. Президентская библиотека продолжает публикацию на своём портале авторефератов диссертаций, исследующих богатейшее творческое наследие Николая Степановича Гумилёва.

Родился он в Кронштадте, в семье корабельного врача, а детские годы выпало счастье провести в Царском Селе. Именно там, «где столько лир повешено на ветки», Николай, завершая своё гимназическое образование, получал первые уроки поэтического мастерства от директора Царскосельской гимназии, тонкого адепта русского символизма Иннокентия Анненского. Труды Фридриха Ницше и стихи символистов-современников также были проштудированы и усвоены начинающим автором.

Первый сборник поэта «Путь конквистадоров», увидевший свет в 1905 году, показался читателям каким-то нездешним, пряно-экзотичным; его персонажи, будто сошедшие со страниц приключенческих персонажей Фенимора Купера, были крепки телом и духом и умели добиваться цели любой ценой.

В автореферате диссертации Анастасии Кулагиной  «Жизнетворческая концепция и принципы создания образа в лирике и драматургии Н. С. Гумилёва» (2012) отмечается, что любой художник существует в двух пространствах бытия: пространстве жизни и пространстве искусства. С эпохи немецких романтиков в искусство вошло новое понятие – жизнетворчество. В отличие от символистов, реалистов, футуристов, продолжает автор, для акмеистов (напоминаем, акмеизм – это литературное течение, противостоящее символизму; акмеисты провозглашали материальность, предметность тематики и образов, точность слова) жизнь не часть некой программы. Жизнь художника имеет свою собственную ценность, составляет его биографию. «В нашей работе, – замечает Кулагина, – „жизнетворчество“ выступает как сознательное структурирование собственной жизни, процесс её формообразования и стилизации в заранее выбранном направлении, когда человек предстаёт автором-героем своего жизненного повествования».

Таков Гумилёв. Вот он в образе конквистадора, вот монаха-абиссинца или созданного им же «Дон Жуана в Египте». Он действует, он исследует земли и континенты, взаимодействует с людьми, флорой и фауной далёких экзотических стран. И не только на бумаге или в воображении. Осенью 1908 года Гумилёв совершает свою первую поездку в Африку. Зелёные холмы, бесконечные золотые дюны пустыни зажгли сердце поэта: он становится первооткрывателем африканской темы в русской поэзии. Позднее ещё трижды ездил в Африку, собирал народные песни, образцы изобразительного искусства, этнографические материалы – это рельефно и ярко отобразилось цикле «Абиссинские песни». Жизненный путь Гумилёва во многом соотносился с его поэзией: романтический пафос конквистадорства из стихов просачивался в реальность, помогая поэту преодолевать собственные слабости и добиваться побед.

Филолог Евгения Раздьяконова в автореферате диссертации на тему «Романтический конфликт и его трансформация в творчестве Н. С. Гумилёва» (2014) отмечает: «Гумилёв, как и большинство поэтов-романтиков, выстраивает свой художественный мир вокруг путешествия и перемещения в удалённые области. Тут работает одна из самых универсальных антиномий „Здесь – Там“; „Здесь“ – это мир действительности – обыденный, приземлённый, трагический, полный неблагополучия, „Там“ – различные разновидности мира иного: идеального, таинственно-прекрасного, мистически-страшного, потустороннего, светлого, возвышенного, чудесного и т. д. <…> Окружающий мир в творчестве поэта поделён на мир обыденный и мир священный, и из первого во второй перманентно устремляется лирический герой Гумилёва». И не только лирический, но и реальный исследователь-этнограф.

Это была уже не отроческая игра в конквистадоров. На портале Президентской библиотеки 11 января 2019 года появилось сообщение, что Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого Российской академии наук (Кунсткамера) представил в открытом доступе альбом «Эфиопская коллекция Николая Гумилёва». (Эфиопия в то время носила название Абиссиния.) Это бесценное собрание артефактов говорит многое о глубоком интересе Гумилёва к этнографии Африки. На сегодня в коллекции хранится 242 стеклянных негатива, 107 этнографических предметов и четыре картины художников Эфиопии. Собрание является одной из самых ранних этнографических коллекций с территории Восточной Африки. Причём на многих снимках отражена исчезнувшая культура местных народов, запечатлённая до начала их интенсивных контактов с европейцами.

Именно африканскими поездками было навеяно одно из самых лучших стихотворений Гумилёва: «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд / И руки особенно тонки, колени обняв, / Послушай: далёко, далёко, на озере Чад / Изысканный бродит жираф». Эти строки он посвятил будущей жене, поэтессе Анне Горенко, более известной своим почитателям как Ахматова. И весь сборник «Романтические цветы» был посвящён этой изящной смуглой девушке с гордым профилем, завоевать которую было нелегко. В их недолгом браке вообще всё было непросто. «Он любил три вещи на свете: / За вечерней пенье, белых павлинов / И стёртые карты Америки, / Не любил, когда плачут дети, / Не любил чая с малиной / И женской истерики. / …А я была его женой».

Они могли одним росчерком пера обменяться бессмертными строчками, но совместная жизнь оказалась им не по силам. Сложности в отношениях с Ахматовой нарастали, в начале 1914 года перестал существовать «Цех поэтов», богемная жизнь, которую вёл Гумилёв, вернувшись из Африки, утомляла и казалась бесцельной и пресной после его фантастических скитаний.

В начале Первой мировой войны Гумилёв поступил добровольцем в уланский полк, в действующую армию. По воспоминаниям сослуживцев, его влекло к опасности. Он был награждён двумя Георгиевскими крестами за храбрость и получил офицерское звание. В газете «Биржевые ведомости» публиковались его хроникальные очерки «Записки кавалериста». В 1916 году вышла книга «Колчан», в которой наряду с итальянскими путевыми зарисовками впервые начинает звучать русская тема в  душе поэта, защитника Отечества.

3 августа 1921 года Николай Гумилёв был арестован Петроградской чрезвычайной комиссией по подозрению в участии в заговоре Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева, который, как теперь стало известно, был сфабрикован. Вскоре поэт был расстрелян. Точная дата и место захоронения неизвестны. Со слов участника расстрельной команды, Гумилёв держался достойно: улыбался и успел докурить папиросу… В 1991 году дело поэта Николая Гумилёва было прекращено за отсутствием состава преступления.

1916 — век спустя

Александр Генис: ​В эфире — новый выпуск нашего культурно-исторического цикла:

1916 — век спустя:

парадоксы и параллели

Фолкнер сказал: “Прошлое никогда не бывает мертвым. Оно даже не прошло”.

Взяв знаменитый афоризм в эпиграфы цикла, мы погружаемся в вечно живое время прошлого, добравшегося до нас в виде исторических событий, художественных течений, музыкальных направлений, судьбоносных книг и — важная часть каждой передачи — стихов, которые, пожалуй, лучше всего остального способны передать дух времени.

Вглядываясь в прошлое, мы ищем не эскапизма, позволяющего отдохнуть в давно прошедшим, а уроков, позволяющих лучше понять настоящее и заглянуть в будущее.

Традиционные вопросы, которые эти передачи задают прошлому, звучат так:

Что было?

Что стало?

Что могло бы быть?

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, сегодня я предлагаю поговорить о стихах. Мы перенесемся в 1916 год и обсудим два сборника стихов, которые были тогда новостью, и которые сыграли свою роль в истории русской литературы. К тому же они очень хорошо передают атмосферу того времени.

Я считаю, что именно поэзия способна лучше всего перенести нас в прошлое. “Поэт — это антенна расы”, как говорил Эзра Паунд. Они действительно что-то чувствуют такое, о чем мы можем только догадываться. Именно поэтому стихи — это машина времени.

Один из героев нашей сегодняшней передачи — Илья Эренбург. Только что исполнилось 125 лет со дня его рождения и совсем недавно мы с нашим коллегой Борисом Михайловичем Парамоновым беседовали в “АЧ” об Эренбурге.

Парамонов большой знаток Эренбурга, автор очень интересной книги о нем, он много и подробно рассказывал о прозе Эренбурга. А сегодня мы поговорим о его стихах.

Соломон Волков: Когда говорят об Эренбурге, то почему-то часто забывают о том, что Эренбург был весьма значительным, я бы сказал, стихотворцем, всю свою жизнь. Причем, он дебютировал именно как поэт. Первый сборник стихов Эренбурга вышел в 1910 году, ему было тогда 19 лет всего. Затем он издавал сборники один за другим. Именно в 1916 году вышел может быть самый примечательный сборник стихов Эренбурга под названием «Стихи о канунах». Это очень странная интересная книга, ни на что не похожая. У меня есть антология современная, сравнительно не так давно изданная, русской поэзии начала ХХ века, там поэты распределены по направлениям — символисты, акмеисты, футуристы, крестьянские поэты, а затем есть рубрика «Поэты вне направлений». И вот в этой рубрике «Поэты не направлений» как раз и присутствует Эренбург.

Александр Генис: Хотя он сам себя считал — в то время, во всяком случае — акмеистом. Про его стихи в то время говорили, что это из “каменных поэтов”, намекая на «Камень» Мандельштама.

Соломон Волков: И да, и нет. То, что он не символист — это можно сказать абсолютно определенно. То, что он не футурист под вопросом. У него есть элементы кубистического стихосложения, которые позволяют отнести Эренбурга частично к эгофутуристам.

Александр Генис: Это у него от Пикассо.

Соломон Волков: Совершенно справедливо. Так же там есть акмеистические черты. Но в целом это совершенно оригинальная фигура. Эренбург продолжал писать стихи до конца своей жизни. Даже в преклонные годы он сочинял более интересные стихи, чем прозу. Я недавно с подачи вашего разговора с Парамоновым решил перечитать «Оттепель».

Александр Генис: Это очень рискованное занятие, которое я никому не советую делать.

Соломон Волков: Я надеялся, что это на меня произведет благоприятное впечатление. Должен сказать, что это ужасно плохо.

Александр Генис: Я внимательно изучал эту книгу, потому что мы с Вайлем писали «Шестидесятые», где «Оттепель», конечно, играла историческую роль. Это книга, которая действительно оказала огромное влияние на историческое развитие советской интеллигенции, советского общества, все это так, но сама книга чудовищна, она ходульна, она скучна, она ужасна.

Соломон Волков: Это такая серая, бесцветная проза. Можно вспомнить слова Бродского, адресованные другому нам с вами известному автору: «Как он смел перейти с третьего абзаца на четвертый».

Александр Генис: Эта книга имеет смысл только внутри своего исторического контекста. Таких книг было немало, Дудинцев, например, «Не хлебом единым».

Соломон Волков: Гораздо более яркое произведение по сравнению с «Оттепелью».

Александр Генис: Я согласен, но и это книга имела смысл внутри своего исторического периода. Моего отца выгнали с работы из-за этой книги, потому что он давал ее своим коллегам читать, говорил, что началось новое время, мы наконец построим либеральное общество. Выгнали его. А он был начальником заводских лабораторий на военном рязанском заводе, где делали локаторы — это была необычайно важная работа тогда, потому что все ждали войны с Америкой. Выперли его, так я оказался в Риге, а так бы я жил в Рязани.

Но Дудинцева я в свое время читал с огромным увлечением. Но когда его наконец перевели в Америке, то рецензия на книгу была такая: «Из этой книги читатели узнают о трубах гораздо больше, чем им хотелось бы». Так что это неконвертируемый товар, он существует только внутри своего исторического контекста. Поразительно, что Эренбург был очень талантлив в начале своего пути и в конце, а в середине было… разное. Но сегодня мы в 1916 году.

Соломон Волков: В том-то и дело. В 1916 году, я к удивлению своему должен сказать, вижу, что сборничек, вышедший тиражом 500 экземпляров.

Александр Генис: У Мандельштама выходили сборники с таким же тиражом — это нормально.

Соломон Волков: Те не менее, книжку никого не известного автора встретили чрезвычайно положительные рецензии таких мэтров, как Валерий Яковлевич Брюсов и Макс Волошин. Причем Брюсов оценил ее как «высокие возможности» Эренбурга. Зато Волошин написал об этих стихах так: «исступленная и мучительная книга. Она поднимается до пророческих откровений и глубокой человеческой простоты». Какие слова.

Александр Генис: Разве что про Библию можно такое сказать.

Соломон Волков: Закончил свою рецензию Волошин, к тому времени чрезвычайно почитаемый мэтр, к слову которого прислушивались, тем, что по мнению Эренбурга “земная жизнь — это ад”. Такова сквозная тема этой книги.

Александр Генис: В 1916 году в это было нетрудно поверить, если вспомнить все кошмары Первой мировой войны.

Соломон Волков: В этой книге есть стихи, непосредственно связанные с войной. Как Эренбург встретил войну, рассказывают его мемуары «Люди. Годы. Жизнь». Сейчас я перечитал то, что Эренбург писал о Первой мировой войне. Он ее провел во Франции, после ареста и тюремного заключения в России он уехал во Францию, эмигрировал и прожил в Париже 8 лет. Там застал мировую войну, писал о ней, был корреспондентом русских газет из Парижа, писал много о войне. Потом ему бы хотелось показать, что он эту войну принял негативно, отрицательно, но его же действия этому противоречат. Он пошел записываться добровольцем в первый же день. Он пишет, что его отвергли, причем даже не объяснили, почему. Когда он поинтересовался, почему же его не берут, то французский врач ему ответил просто по-матерному: мол, иди-ка ты подальше отсюда.

Александр Генис: Знаете, в «Люди. Годы. Жизнь» есть эпизоды, которые объясняют эту ситуацию. Ведь вся эта книга написана “двойным пером”, он все время пытался угодить властям и все время пытался протолкнуть правду. Мы-то с вами привыкли читать между строк, новое поколение, наверное, уже не поймет всех этих мучений Эренбурга, который сражался за каждое имя. Господи, как это все было ужасно. Но я могу понять, что Эренбург обязан был протестовать против войны, потому что она, как говорил Ленин, заговор буржуев.

Соломон Волков: Кроме того, что очень важно, Эренбурга всю жизнь после Второй мировой войны преследовало клеймо ненавистника немцев. Ему все время напоминали эти строчки «убей немца”. Он сыграл ни с чем несравнимую роль пропагандиста во время Отечественной войны. Я всегда вспоминаю рассказы о том эпизоде, как один оратор, академик Майский, бывший посол между прочим СССР в Великобритании, выступая на каком-то собрании, сказал, что два самых знаменитых человека во время войны было в Советском Союзе: один Эренбург, а другой… И тут Майский побледнел, понял, в какую компанию он помещает Эренбурга, чего нельзя было делать ни под каким соусом. А это было действительно так, это были два самых знаменитых имени — Сталин и Эренбург.

Александр Генис: В Первую мировую войну Эренбург писал о том, что да, конечно, «пролетарии всех стран. соединяйтесь», да, конечно, пролетарии Германии и Франции должны объединиться, но как нам быть с теми пролетариями, которые стоят на Марне и готовы вот-вот войти в Париж. Это есть и в «Люди. Годы. Жизнь».

Соломон Волков: Там ярко прочерчивается именно германоненавистничество Эренбурга. Как угодно вы можете к нему относиться, вы можете его приветствовать, вы можете негодовать по этому поводу, но это человек, который в очень ранней своей молодости возненавидел немцев, немецкую культуру, все, связанное с немцами.

Александр Генис: Потому что он ассоциировал себя с французами.

Соломон Волков: Безусловно.

Александр Генис: Но пора перейти к стихам.

Соломон Волков: Стихи, которые я хочу прочесть, они связаны напрямую с Первой мировой войной, потому что это стихотворение называется «После смерти Шарля Пеги». Сначала мы должны рассказать нашим слушателям, кто такой был Шарль Пеги. Это был французский поэт, он родился в 1873 году и погиб в сражении при Марне в 1914. Он был в звании лейтенанта, служил командиром взвода. Пеги начинал как социалист.

Александр Генис: И атеист.

Соломон Волков: Но потом перешел в рьяное католичество. Писал он стихи, которые были стилизованы под средневековую религиозную поэзию.

Александр Генис: Главной его героиней была Жанна Д`Арк.

Соломон Волков: Именно в этом своем качестве Пеги оказал колоссальное влияние на Эренбурга. Это парадокс: российский человек, еврей по рождению, вдруг увлекается католическими темами. Но это произошло с Эренбургом.

Александр Генис: Интересно, что Пеги оказал большое влияние на католическую мысль. Папа Иоанн Павел Второй, в 1988 году сказал про произведение Пеги «Мистерия» так: «Все корни теологии сконцентрированы в этом произведении. Теологии не только осмысленной, не только умозрительной, но главное — пережитой».

Соломон Волков: Сам Эренбург признается, что он в эти годы все время повторял строчки Пеги, которые для него стали заклинанием. Строчки эти таковы: «Блаженны погибшие в бою за четыре угла родимой земли». Я считаю, что в этой цитате кроется секрет Эренбурга.

Александр Генис: Его военной публицистики.

Ehrenburgh

​Соломон Волков: Да, публицистики времен Второй мировой войны, но и его настроений в Первую мировую войну. Потому что как бы он задним числом в «Люди. Годы. Жизнь» ни пытался откреститься от этих своих ура-патриотических или националистических, каких угодно настроений, они были основополагающими для него. В этом смысле для него путеводной звездой являлся Шарль Пеги. Его памяти он посвятил стихотворение, которое я сейчас и прочту.

В дни Марны на горячей пашне

Лежал ты, семени подобен,

Следя светил, спокойно протекавших,

Далекие дороги.

А жирные пласты земли

Свои упрашивали, угощали снедью жаркой,

Свои упрашивали и враги.

В дни сентября мы все прочли:

На Марне

Убит Пеги.

О господи, все виноградники Шампани,

Все отягченные сердца

Налились темным соком брани

И гнут бойца.

А там, при медленном разливе Рейна,

Ты, лоза злобы, зацвела.

Вы, собутыльники, скорее пейте

У одного стола!

Над этой бедной бездыханной плотью,

О, чокнитесь!

Александр Генис: Да, странные стихи.

Соломон Волков: Странные, но впечатляющие.

Александр Генис: Я бы не сказал, что мне они нравятся, но вы правильно сказали про кубизм. Тут есть нечто неуклюжее, что передает дух времени.

Для меня поэзия Эренбурга связана с другим именем. Бывает такое чудо, когда поэт находит себе напарника в мировой литературе. Например, Маршак, чьи переводы Шекспира мне крайне не нравятся, нашел себе Роберта Бернса. У Пастернака есть переводы Верлена, которые такие же чудные, как Гете Лермонтова. Бывает такой резонанс великих. С Эренбургом это произошло как раз в 1916 году — он выпустил переводы Франсуа Вийона. Он переводил и редактировал его до конца своих дней. Но именно в 1916 году появились первые переводы в печати. Я считаю, что это величайшая удача Эренбурга, Эренбурга-поэта. Недавно я встретился с таким мнением: Эренбург был безумно плодовитым автором, но в русской литературе останутся только «Люди. Годы. Жизнь» и переводы из Вийона. Может быть что-то в этом есть.

Для меня стихи Вийон открыл Эренбург. Хотя его переводили много, одним из тех, кто глубоко интересовался Вийоном был Мандельштам. Он как-то сказал, что ветер эпохи переворачивал одни и те же страницы. Вийон тогда нравилось поэтам самых разных школ. Но Эренбург Вийона переводил замечательно, он делал его современным и в то же время очень французским и очень средневековым. Нечто подобное сделал Лев Гинзбург с поэзией вагантов. Такое бывает: переводчик вводит новое имя в состав русской литературы. Теперь уже Вийон русский поэт, а не французский, но он остался французом при этом. Судите сами. Я напомню, конечно, все знают эти стихи, но я напомню их, потому что одно удовольствие читать. Вот начало «Баллады поэтического состязания в Блуа». Я из-за этого стихотворения специально в Блуа ездил — это знаменитый замок. Я пытался понять, как это все происходило, как это могло быть, что кто-то сочинял в то дикое время стихи, наполненные острыми парадоксами, так сильно напоминающими литературу модернизма. Но именно так оно и было. Тема конкурса была какая — «от жажды умираю над ручьем». Все поэты должны были написать стихи, начиная с этой строчки. Вийон, конечно, выиграл.

От жажды умираю над ручьём.

Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошёл, везде мой дом,

Чужбина мне — страна моя родная.

Я знаю всё, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовёт.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я Всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду…

Эти стихи — лучшее, что написал Эренбург в рифму. Я на всю жизнь запомнил эпиграмму, которая приписывается Вийону, последние его строчки:

Я Франсуа, чем не рад.

Увы, ждет смерть злодея.

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея.

(Музыка)

Александр Генис: Другой сборник, о котором мы сегодня поговорим — это «Колчан» Гумилева.

Соломон Волков: Очень странная история с тем, как приняла критика эти два сборника. Про то, как высоко оценили Эренбурга Брюсов и Волошин, мы говорили, а вот к Гумилеву было довольно много претензий, никто не восторгался. Более того, чрезвычайно мною чтимый Эйхенбаум написал о том, что в стихах слишком много высоких слов — серафимы, ангелы, как-то это все слишком высокопарно, с такими высокими словами нужно обращаться осторожнее.

Александр Генис: Очень правильно, по-моему.

Соломон Волков: Меня что удивило — ведь это же 1916 год, война идет, люди в прессе выражают скепсис по поводу того, что слишком какими-то высокими словами говорят о схватке, о которой можно и нужно говорить высокими словами. Эренбург же говорит высокими словами о войне в стихотворении, которое я прочел.

Обложка книги стихов Гумилева

​Александр Генис: Давайте послушаем стихи Гумилева и подумаем, что это значило для его современников и что значит для нас. Я хочу прочитать стихотворение, скорее необычное. Я выбрал это стихотворение, потому что у него очень любопытная история. Это «Ода д`Аннунцио», то есть Гумилев посвятил свое стихотворение итальянскому поэту д`Аннунцио, который выступил в Генуе с призывом к Италии вступить в войну на стороне Антанты. Что вызывало полный восторг Гумилева, он к д`Аннунцио относился с высочайшим уважением. Стихотворение довольно длинное, но оно очень характерное и для Гумилева , и для того времени.

Опять волчица на столбе

Рычит в огне багряных светов…

Судьба Италии — в судьбе

Ее торжественных поэтов.

Был Августов высокий век,

И золотые строки были:

Спокойней величавых рек

С ней разговаривал Виргилий.

Был век печали; и тогда,

Как враг в ее стучался двери,

Бежал от мирного труда

Изгнанник бледный, Алитьери.

Униженная до конца,

Страна, веселием объята,

Короновала мертвеца

В короновании Торквата.

И в дни прекраснейшей войны,

Которой кланяюсь я земно,

К которой завистью полны

И Александр и Агамемнон,

Когда все лучшее, что в нас

Таилось скупо и сурово,

Вся сила духа, доблесть рас,

Свои разрушило оковы —

Слова: «Встает великий Рим,

Берите ружья, дети горя…» —

Грозней громов; внимая им,

Толпа взволнованнее моря.

А море синей пеленой

Легло вокруг, как мощь и слава

Италии, как щит святой

Ее стариннейшего права.

А горы стынут в небесах,

Загадочны и незнакомы,

Там зреют молнии в лесах,

Там чутко притаились громы.

И, конь встающий на дыбы,

Народ поверил в правду света,

Вручая страшные судьбы

Рукам изнеженным поэта.

И всё поют, поют стихи

О том, что вольные народы

Живут, как образы стихий,

Ветра, и пламени, и воды.

Соломон Волков: Я должен сказать, что при сравнении этого стихотворения конкретно, сейчас мы не сравниваем поэтов Гумилева и Эренбурга, я думаю, что, наверное, в общем Гумилев посильнее поэт, чем Эренбург.

Александр Генис: Несравненно.

Соломон Волков: Но если мы сравниваем только эти два стихотворения, которые прозвучали сегодня, то я отдам предпочтение угловатому стихотворению Эренбурга на смерть Пеги, нежели этому холодному экзерсису. Это же именно экзерсис, а не стихи.

Гумилев во время войны

​Александр Генис: Нет, я с вами совершенно не согласен, потому что за этим стихотворением стоит замечательная история. Дело в том, что это — политический манифест Гумилева, который хотел этими стихами заявить о своих вполне конкретных политических планах. Сохранился замечательный мемуар английского писателя и поэта Честертона, который встречался Гумилева и разговаривал с ним. Он, правда, не назвал фамилию Гумилева, но историки, конечно, выяснили, что это был именно он. Что же он рассказывает нам про Гумилева? Честертон пишет:

«Русские обладают всеми возможными человеческими талантами, кроме здравого смысла». И дальше он объясняет — почему. «Он (то есть Гумилев) был аристократом, землевладельцем, офицером одного из блестящих полков царской армии — человеком, принадлежавшим во всех отношениях к старому режиму. Но было в нем и нечто такое, без чего нельзя стать большевиком, — нечто, что я замечал во всех русских, каких мне приходилось встречать. Скажу только, что, когда он вышел в дверь, мне показалось, что он вполне мог бы удалиться и через окно. Он не коммунист, но утопист, причем утопия его намного безумнее любого коммунизма. Его практическое предложение состояло в том, что только поэтов следует допускать к управлению миром. Он торжественно объявил нам, что и сам он поэт. Я был польщен его любезностью, когда он назначил меня, как собрата-поэта, абсолютным и самодержавным правителем Англии. Подобным образом Д’Аннунцио был возведен на итальянский, а Анатоль Франс — на французский престол…».

Теперь, когда мы увидели контекст, в котором написано это стихотворение, понятно, что хотел сказать Гумилев. Он хотел сказать, что только поэты должны управлять миром. И он представлял себе мир чем то, вроде Организации Объединенных Наций под управлением лучших поэтов каждой страны.

Соломон Волков: Но стихотворение все равно плохое.

Александр Генис: Вы знаете, я бы даже не сказал, что оно плохое — оно безумное. Так же безумно, как и сам Д’Аннунцио. Я был в его доме. У него на берегу озера Гарда в Италии был роскошный особняк. Там теперь музей. Более самовлюбленного поэта, чем Д’Аннунцио, я представить себе не могу. Вы знаете, что он спал в гробу? И весь было завешен черным. Атмосфера комически ужасна. Хотя Д’Аннунцио считается великим поэтом, писателем и драматургом, я его не смог читать — его сочинения велеречивы и полны самой дешевой риторики. Я думаю, что так Лимонов представляет себе литературный рай. Единственное, что мне понравилось у Д’Аннунцио, его мысль о том, что греческая трагедия может разыграться в каждой крестьянской семье.

Так или иначе, стихи Гумилева в духе этого времени утопического. «Председатель Земного шара» помните Хлебникова? Трудно представить себе Хлебникова и Гумилева на одной скамье, но тем не менее, дух времени вещает сквозь всех поэтов того времени. И это, конечно, делает особенно увлекательным наше путешествие в 1916 год.

Соломон Волков: А завершим мы его некоторым прыжком в современность, хотя и через посредство современника Гумилева. Когда-то Вертинский написал одну из своих популярных песен на текст стихотворения Гумилева «Китай». Затем уже в недавние годы Борис Гребенщиков, легендарный БГ, выпустил диск с песнями Вертинского, в который включил и ту песню на стихи Гумилева, которую мы сейчас покажем. Итак, Борис Гребенщиков, Вертинский, музыка на текст стихотворения Гумилева «Китай».

(Музыка)

Раскрыта тайна предсмертной записи Николая Гумилева

— В стихотворении «Память» Гумилев пишет о нескольких своих ипостасях: ребенке, поэте и воине. Можно ли сказать, что он прожил три жизни?

— Все гораздо сложнее. Гумилев говорит, что этими жизнями все не исчерпывается. Они лишь сменяющие друг друга образы. «Мы меняем души, не тела». Его «я» не тождественно всем этим ипостасям. К тому же ребенок и есть истинный поэт, «словом останавливающий дождь». Тот же, кто «повесил вывеску поэта», являет собой ложный образ. Это отсылка к Бальмонту, на дверях квартиры которого, как у дантиста или адвоката, висела табличка «К.Н.Бальмонт. Поэт», что вызывало насмешки у современников. Для Гумилева такой жизненный выбор в его зрелый период был невозможен — поэт не должен требовать для себя каких-то привилегий, говорить, что «жизнь — его подруга, коврик под его ногами — мир», не должен возвышать себя над остальными людьми. Это человек, который принимает на себя все то, что несут все: и счастье, и несчастье. Жить со всеми, умереть со всеми, но — оставаясь поэтом. Когда начинается война, Гумилев уходит на фронт, когда в стране случается революция и начинается жесткая политическая борьба, Гумилев принимает участие в этой борьбе и погибает. С другой стороны, он реализует себя не только как поэт, но и как путешественник, как человек действия: «Я люблю избранника свободы, мореплавателя и стрелка». Это та третья жизнь, которую он выбрал.

— Вот почему Гумилев говорил Одоевцевой, что ему вечно тринадцать лет и он всегда идет по линии наибольшего сопротивления?

— Надо понимать, что сквозной сюжет жизни Гумилева — история гадкого утенка. Он не был человеком, которому все давалось легко. Есть два типа художников — Моцарт и Сальери, если мы говорим о Сальери не как о завистнике-отравителе, а как об особом типе творца. Моцарту все дается легко и сразу, он платит за это, но по-другому, своей жизнью, судьбой, а не методической работой. Вот Мандельштам в какой-то степени был Моцартом. Хотя на теоретическом уровне говорил о необходимости труда и сальерианстве, но жил как Моцарт. А Гумилев — это Сальери, человек, который всего достигает трудом. Его постоянно недооценивали. Он провел детство в Царском Селе, которое в то время было довольно обывательским местом, хотя и овеянным славными воспоминаниями. Гумилев был неловкий, некрасивый, плохо учащийся юноша, удобный предмет для насмешек. Вспомните хотя бы письмо Гиппиус Брюсову о первой встрече с Гумилевым. Она язвительно пишет о юноше, который к ней явился «с глазами судака». Его обзывали декадентом. Но Гумилев заставил себя уважать. Он едет в Париж, где слушает лекции в Сорбонне, а вернувшись в Россию, издает сборник «Романтические цветы», печатается в журнале Брюсова «Весы», постепенно входит в литературу, в первый ряд известных молодых поэтов. Гумилев доказывает всем, что чего-то стоит, и так на каждом этапе. У него не было выбора. Он должен был идти по линии наибольшего сопротивления.

— Поэтому и отправился в Африку?

— Гумилева интересовал мир первых, доисторических людей. Когда в 1919 году разным авторам предложили придумать сцены на исторические темы, он написал «Охоту на носорога». Для него этот доисторический период оказывается самым важным, потому что тогда человек становится самим собой. В Африке Гумилев нашел такой мир первоначальных чувств. Там человек только-только вышел из доисторического существования, оно в памяти, а рядом огромный мир еще не истребленной дикой природы. Примечательно, что Гумилев едет в Абиссинию (Эфиопию). Это была на тот момент чуть ли не единственная неколонизованная африканская страна, да еще и с древней историей, имеющая самобытную цивилизацию. В России тогда очень интересовались Абиссинией и предпринимали робкие попытки начать там собственную политическую игру. Гумилев отправляется туда сначала как дилетант-охотник, а последнее его путешествие финансирует уже Академия наук. Гумилев привозит целую коллекцию, которая сейчас хранится в Кунсткамере и составляет небольшую, но заметную часть африканского фонда. Исследовательская работа интересовала его как очередное приключение. Хотя он пытался ею серьезно заниматься, даже рылся на помойках в Эфиопии, записывал песни, посещал места, где практически не бывали белые. Например, в Шейх-Гуссейне — мусульманской святыне в Южной Эфиопии. Гумилев побывал и на краю экваториального леса, где жили людоедские племена. Хотя, естественно, он туда не заходил.

1913 год. Гумилев работает над «Африканским дневником». Фото: ru.wikipedia.org

— Зато отправился на фронт Первой мировой войны…

— Причем добровольцем. Гумилев же был освобожден от военной службы по здоровью (из-за косоглазия). В нем было ницшеанство, культ войны как рыцарского занятия, опасности, которая поднимает человека над собой. В этом отношении он соотносил себя с итальянским писателем Габриэле Д’Аннунцио. Гумилев уходит на войну вольноопределяющимся. То есть фактически рядовым, а в итоге получает два «Георгия», и его производят в офицеры.

С Анной Ахматовой и их сыном Львом. Фото: ru.wikipedia.org

— Не могу не спросить об отношениях Гумилева и Ахматовой. Как два великих поэта воспринимали творчество друг друга?

— С одной стороны, между ними были отношения, закончившиеся браком, который оказался неудачным. С другой, с первой их встречи, когда ей было четырнадцать, а ему семнадцать, начался творческий и человеческий диалог двух необыкновенных людей и очень разных поэтов. Он продолжался и после того, как они расстались. Сначала Гумилев был влюблен в Ахматову как в женщину, восхищался ей как человеком, а она с ранней юности была очень незаурядной личностью. Однако Гумилев долгое время ничего не ожидал от нее как от поэта. Но когда она родилась как большой поэт, он сразу это понял и оценил.

— А правда, что после стихотворения Ахматовой «Муж хлестал меня узорчатым,/Вдвое сложенным ремнем…» начали говорить, что Гумилев и вправду избивает Ахматову, и он отчаянно пытался доказать, что это не так?

— Гумилев очень нервно относился к тому, что стихи Ахматовой воспринимаются как автобиографические. Это и было так. У всех возникало ощущение, что эта женщина бесстрашно обнажает свою душу, открывает свои жизненные тайны. На самом деле в ее ранней поэзии присутствует сложная игра, и героиня стихов Ахматовой — далеко не всегда она сама. Понятно, что Гумилев как человек, находящийся рядом с ней, такое отношение к ее лирике воспринимал болезненно. Одоевцева пишет, что Гумилев, приводя строчки Ахматовой «Отними и ребенка, и друга, и таинственный песенный дар», сокрушается: «Как она может так писать о нашем ребенке». Вообще отношения между поэтическим текстом и личным опытом человека — это очень болезненная тема…

— И Ахматова, и Гумилев принадлежали к акмеистам, причем Гумилев возглавил это течение. Насколько оно для него было важно?

— Гумилев придавал акмеизму большое значение. Это была очень важная реакция на символизм, попытка возвращения к материальности, к вещности. Многие молодые поэты этого поколения, которые не входили в состав акмеистов, совершали такой же поворот. От символизма было два пути: в акмеизм или к самовитому слову — в футуризм. То, что Гумилев принял на себя функции организатора и руководителя акмеистического движения, важно, потому что он был очень футурологически чутким человеком, не только большим поэтом, но и великим критиком.

— Много говорят о его противостоянии с Александром Блоком. Как они относились друг к другу?

— Гумилев к Блоку относился с благоговением, хотя литературно они находились в противоположных лагерях. У Блока отношение к Гумилеву было сложное, но не всегда враждебное — литературное противостояние, сочетавшееся вполне с личным уважением и симпатией. Однако в последний год жизни их поссорили в ходе борьбы за влияние в Союзе поэтов.

— А вот с Максимилианом Волошиным Гумилев даже стрелялся из-за поэтессы Елизаветы Дмитриевой, скрывавшейся под псевдонимом Черубина де Габриак. Что там была за история?

— Черубина была не очень адекватной девушкой, и у нее были ложные воспоминания. Она передала Волошину, что Гумилев якобы грубым образом рассказывает о подробностях своего романа с ней. Волошин дал пощечину Гумилеву, что означало вызов на дуэль. Вообще, обычай дуэли всю вторую половину XIX века существовал только в офицерской среде. Причем для офицеров он был даже легализован. Закон допускал для них дуэль по решению суда чести полка. В этом случае они не подлежали уголовной ответственности. А в среде интеллектуалов мода на дуэли возникла в начале XX века как стремление противопоставить себя мелкобуржуазному миру и плебейской этике прогрессистов, попытка играть в людей пушкинской эпохи. Так, Брюсов вызывал на дуэль Андрея Белого, Мандельштам — Хлебникова. Понятно, что по кодексу чести дуэли между ними не были возможны, потому что Брюсов и Мандельштам — разночинцы, выходцы из купеческого сословия. Это было самоутверждение людей искусства, которые воспринимали себя как новую аристократию духа. Как правило, эти дуэли никакого кровавого разрешения не имели. Это была некая игра, в которой участвовал и Гумилев.

— Говорят о бесчисленных романах Гумилева. В какой степени его можно назвать донжуаном?

— Женщин в его жизни действительно было много. Он увлекался. Видимо, серьезные отношения его связывали, например, с танцовщицей Татьяной Адамович, с актрисой и художницей Ольгой Арбениной-Гильдебрант, часто случались и мимолетные романы. Последнее его свидание должно было состояться с Ниной Берберовой. Берберова все, что касается Гумилева, постаралась максимально мистифицировать. Она описывает их отношения в таком духе, что он за ней ухаживает, а она остается холодной и непреклонной. При этом зачем-то целыми днями ходит с ним по городу и, когда его арестовывают, передает ему в тюрьму пирог. Одно с другим не сходится. Свидание с Берберовой, на которое Гумилев возлагал большие надежды, было назначено на пятое августа 1921 года, но третьего его арестовали.

— Октябрьский переворот 1917 года, который Гумилев едва ли мог принять, он встретил за границей. Почему решил вернуться?

— Многие забывают, что в России у него оставалась Ахматова, которая тогда еще была его женой, и сын. Кроме того, Гумилев не очень понимал то, что происходит. Был у власти какой-то Керенский, теперь какой-то Ленин. Во все это он не вдавался, хотя чувствовал, что происходят какие-то неприятные вещи. Адамович вспоминает, как Гумилев говорил ему: «Я был в Африке, охотился на львов, переправлялся через реку с крокодилами и решил, что большевики уж точно не страшнее». К тому же никто особенно Гумилева за границей не оставлял. Чем ему там было заниматься? Его командировали в Салоники. До них он не доехал, служил при представительстве Временного правительства в Париже. Представительство закрылось, Гумилев поехал в Англию. Пытался получить направление в Персию, где еще шла война, не получил его. Гумилев вернулся в Россию с целой компанией людей. Никто из них не думал, что все это так серьезно и так надолго.

Фото из следственного дела. 1921 год. Фото: ru.wikipedia.org

— В своей книге о Гумилеве вы доказываете, что он участвовал в таганцевском заговоре, за который его расстреляли. Почему поэт решился на это?

— Гумилев был человеком действия, ему стало скучно. К тому же у него были личные переживания, связанные с тем, что его оставила Ольга Арбенина. На этом фоне он стал искать какую-то возможность самореализации. И кроме того, Гумилев считал, что поэты должны не только участвовать в человеческой жизни, но они должны участвовать в управлении миром, странами. Есть замечательные воспоминания Честертона о его разговоре с Гумилевым, про которого он говорит, что «сумасшедший русский под бомбами предлагает мне английскую корону». Сам заговор был очень странным. В подпольные группы, с одной стороны, входили благородные интеллигенты-идеалисты, с другой — офицеры, которые то ли собирались бороться с большевиками, то ли под прикрытием этого делали своеобразный бизнес. Во всяком случае, заговорщики не позиционировали себя как белые, скорее, они пытались найти возможность победы над большевиками без возвращения к прежнему. Непонятно, какие связи у них были в Красной Армии. Вроде бы они пытались найти какой-то выход на Тухачевского, в котором видели нового Бонапарта, хотя он жестоко подавил антоновское восстание и кронштадтский мятеж.

— Много говорят о якобы последнем стихотворении Гумилева, которое он выцарапал на стене своей камеры. Там есть знаменитые слова: «Я не трушу, я спокоен,/Я — поэт, моряк и воин,/Не поддамся палачу». Эти строки и вправду принадлежат Гумилеву?

— Нет, стихотворение абсолютно точно не его. Оно, скорее всего, написано поэтом, прозаиком, моряком Сергеем Колбасьевым. Но известно, что нацарапал Гумилев. Сын филолога-античника Георгия Стратановского, поэт Сергей Стратановский рассказывал мне, что его отец попал в ту же камеру, где сидел Гумилев, и он видел на стене выцарапанные слова: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь! Николай Гумилев». Его расстреляют 26 августа 1921 года.

— Как бы вы определили значение Гумилева?

— На советскую поэзию он оказал сильное влияние. В 1930-е годы даже были дискуссии, можно ли учиться у акмеистов, имелось в виду — у Гумилева. Привлекали, с одной стороны, формализм его поэзии, а с другой, ее мажорный, воинственный дух. Так что Константин Симонов и Николай Тихонов — в общем, эпигоны Гумилева. Хотя имя Гумилева вплоть до конца 1980-х вымарывали, не включали в антологии. Однако о том, насколько он был популярен, свидетельствует следующий факт. В 1943 году на оккупированной территории, в Одессе, некий человек за свой счет издал стихи Гумилева. А когда в 1947 году в лагерях для перемещенных лиц бывшие русские военнопленные и остарбайтеры получили возможность печатать книги, первым, что они издали, были стихи Есенина и Гумилева.

Литература в мемах: Что нужно знать о Серебряном веке

Конец XIX века внёс радикальные изменения в сознание человечества: прогресс в науке повлиял на восприятие людей, теория Дарвина и труды Ницше поставили под сомнение существование бога, а работы импрессионистов перевернули представления масс об искусстве. Литература также реагировала на изменения в обществе и приняла новую форму.

На смену «Золотому веку» русской литературы пришёл новый — «Серебряный». Он стал эпохой формирования новых поэтических направлений, сформировав сообщества поэтов, где у каждого представителя был свой неповторимый стиль.
 

Кто придумал «Серебряный век»

Традиция давать культурным эпохам названия и свойства металлов появилась ещё в античности. Кому именно принадлежит авторство термина «Серебряный век» точно не известно. По одной из версий период назвали по аналогии с «Золотым веком» русской литературы, по другой — взят из «Поэмы без героя» Анны Ахматовой. 

Традиционно авторство приписывается философу Николаю Бердяеву, однако ни в одном его тексте не встречается оригинальное словосочетание «Серебряный век». Статус первооткрывателя ему принесли мемуары «На Парнасе Серебряного века» другого критика Сергея Маковского, где Бердяев противопоставляет «Серебряный век» пушкинскому.

Также на авторство термина претендуют критик Николай Оцуп и поэт Владимир Пяст, но точное происхождение литературного понятия установить сложно.

Ходят споры и о том, какой именно временной промежуток относится к «Серебряному веку». Начало определяется приблизительно 1890-ми годами с выходом сборников Мережковского, стихов Зинаиды Гиппиус и Константина Бальмонта.

Разногласия вызывают датировки окончания: одни исследователи указывают на Октябрьскую революцию и начало Гражданской войны, другие на 1921 — год смерти Блока и расстрела Гумилёва, также упоминается год самоубийства Маяковского.

Многие поэты и писатели «Серебряного века» пережили смену эпох и продолжали публиковаться и после 1930-х годов, выпуская критические статьи и воспоминания, находясь в эмиграции.

Течения «Серебряного века»

 

Символизм

Представители символизма создавали мистические и абстрактные образы в своих текстах, где отражаются упаднические настроения и предчувствия скорой катастрофы. Новое направление, зародившееся в 1890-х годах, встретили достаточно враждебно, обвиняя его приверженцев в декадентстве и деградации. 

Символизм стал вершиной русской поэзии с точки зрения музыкальности звучания произведений: в нём присутствовали чёткая композиция и плавный ритм. В 1910-е годы из-за творческого застоя произошёл кризис символизма. На смену ему пришли новые течения. 

Представители: Александр Блок, Андрей Белый, Валерий Брюсов. 

Акмеизм 

Акмеизм родился как протест символизму. Основавший акмеизм Николай Гумилёв вернул в поэзию чёткость образов, отсылки к древним эпохам, простоту языка и любовь к жизни.

Почувствовав кризис символизма, в 1911 году Гумилёв вместе с Сергеем Городецким основал поэтическое объединение «Цех поэтов». Поэты-акмеисты возвращались к естественности материального мира и первозданным чувствам, когда символисты воспринимались «трагичными мечтателями». 

Представители: Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Осип Мандельштам. 

Футуризм

 

В отличие от акмеизма, футуризм как течение возник не в России. Первый манифест футуризма был создан в Италии известным литератором Филиппо Томмазо Маринетти. Движение авангардистов привлекло молодых поэтов в России.

Футуризм утверждается путём отказа от старых норм, канонов и традиций, в его основе — уход от старых литературных традиций, эксперименты с языком и формой.

«Искусство будущего» вышло под лозунгом нигилистического отрицания и выступило за разрушение форм искусства ради слияния с ускоренным жизненным процессом ХХ века.

Представители: Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Игорь Северянин.

Имажинизм

 

На смену футуризму пришёл имажинизм — литературное течение, направленное на создание образа. Для него характерны обилие метафор, элементы прямого и переносного образов, эпатаж и анархические мотивы. 

В 1918 году в Москве  «Орден имажинистов» основали поэт Анатолий Мариенгоф, в прошлом новокрестьянский поэт Сергей Есенин и бывший футурист Вадим Шершеневич.

Одним из важных приёмов имажинизма был дендизм — трепетное отношение к своему образу, начинавшееся выбором костюма и заканчивавшееся изысканностью речи. 

Представители: Сергей Есенин, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич.

Вне течений

 

Среди представителей Серебряного века были и те, кто не относился ни к одному из перечисленных движений. Кроме основных направлений и поэтических объединений существовали авторы, которые писали сатирическую и пролетарскую поэзию, конструктивисты и обэриуты.

К ним относятся Иван Бунин, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева, Даниил Хармс и Борис Пастернак, создававшие свои произведения вне литературного канона. 

Диссы Бунина 

 

Иван Бунин — первый русский писатель, ставший лауреатом Нобелевской премии. Помимо знаменитых «Тёмных аллей», «Господина из Сан-Франциско» и «Жизни Арсеньева» он также известен своими критическими комментариями в адрес современников.

Будучи приверженцем старой школы, Бунин не признавал новые течения модернизма и язвительно отзывался о творчестве коллег. 

Вот что думал о современниках
главный хейтер «Серебряного века»

О Блоке:

Нестерпимо поэтичный поэт дурачит публику галиматьёй.

О Цветаевой: 

Непрекращающийся всю жизнь ливень диких слов и звуков в стихах.

О Маяковском: 

Самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства.

 

Сообразим на троих — союзы «Серебряного века» 

 

Помимо поэтических направлений «Серебряного века», расширялись привычные рамки межличностных и семейных отношений. Нравы и эстетика того времени предполагали союзы на основе интеллектуального родства и близости мировоззрений.

Гумилёв-Ахматова

Николай Гумилёв и Анна Ахматова познакомились в Царском Селе в 1903 году, будучи гимназистами. Ему было 17, ей — 14. Гумилёв долго добивался расположения Анны, три раза получал отказ на предложения замужества и два раза пытался покончить с собой.

В попытках забыть возлюбленную и излечить душу Гумилёв уехал в экспедицию в Африку. Ахматова в то время начала публиковаться в Петербурге, а после возвращения Гумилева поэты стали чаще встречаться в литературных кругах.

Неожиданно для окружения пара объявила о помолвке в апреле 1910 года. В 1912 году в семье родился единственный сын Лев. Брак двух поэтов продлился восемь лет, и вряд ли его можно было бы назвать счастливым.

Охлаждение отношений супругов ощущается в стихотворении «В ремешках пенал и книги были…», которое было посвящено Гумилёву. В нём Ахматова пишет:

Только, ставши лебедем надменным,

Изменился серый лебедёнок.

А на жизнь мою лучом нетленным

Грусть легла, и голос мой незвонок.

После Первой мировой войны в августе 1918 года Гумилёв и Ахматова развелись, впоследствии Гумилёв женился, а Ахматова была замужем трижды. В 1921 году после расстрела Николая Гумилёва именно Ахматова хранила его рукописи и помогала издавать его сборники и биографии.

Мандельштам-Хазина

С будущей женой Надеждой Хазиной Осип Мандельштам познакомился в 1919 году в Киеве. В 1920 году они вместе вернулись в Петербург, а спустя ещё два года поженились. Вторая книга стихов Мандельштама «Tristia», вышедшая в 1922 году, была посвящена Надежде.

В 1933 году Мандельштам написал одно из самых известных своих стихотворений — «Мы живём, под собою не чуя страны…», после чего подвергся гонениям со стороны советской власти. Последовали три года ссылки в пермской Чердыни, куда супруга поэта отправилась вместе с ним. В 1938 году случился повторный и последний арест поэта. Осип Мандельштам скончался в лагере недалеко от Владивостока.

Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища…

Надежда Мандельштам заучивала поэтические тексты наизусть, чтобы сохранить наследие мужа. Опасаясь преследования, часто меняла места проживания, но несмотря на это в 1970–80-е опубликовала несколько книг-воспоминаний о поэте на Западе.

Осип-Лиля-Маяковский 

В 1915 году на момент знакомства с Владимиром Маяковским Лиля Брик была замужем за Осипом Бриком. «Тройственный союз» быстро стал неразлучен, и вскоре на двери московской квартиры Бриков появилась надпись «Брики. Маяковский».

Брики восхищались творчеством Маяковского, а Лиля стала не только музой, но и главной лирической героиней его произведений. Лиле Брик посвящены поэмы «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Люблю» и стихотворение «Лиличка!». 

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую любовью выжег,

и суетных дней взметённый карнавал

растреплет страницы моих книжек…

Союз вызвал недоумение общества и был весьма экстравагантен для 20-х годов, но тем не менее успешно просуществовал почти 10 лет. В 1925 году Лиля объявила Маяковскому, что страсть угасла и приняла решение расстаться, но чета Брик продолжала поддерживать с поэтом дружеские отношения.

В апреле 1930 года Брики уехали в Европу, Маяковский проводил их, а через несколько дней — 14 апреля — совершил самоубийство.

Домашка по литре

Дополнительный список литературы о «Серебряном веке» для тех, кому мемов оказалось мало:

• Омри Ронен «Серебряный век как умысел и вымысел»
• Дмитрий Быков «100 лекций о русском литературе ХХ века»
• Олег Лекманов «Ключи к Серебряному веку»
• Ольга Черненькова «Воин и дева: мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой»
• Вив Гроскоп «Саморазвитие по Толстому»
• Надежда Мандельштам «Воспоминания» и «Об Ахматовой»
• Пастернак, Цветаева, Рильке «Письма 1926 года»

Список произведений «Серебряного века» для тех, кто вообще все пропустил, но тоже хочет посмеяться над мемами:

• Александр Блок «Стихи о Прекрасной Даме», «Двенадцать»
• Анна Ахматова «Поэма без героя», «Реквием»
• Осип Мандельштам «Tristia», «Камень»
• Владимир Маяковский «Облако в штанах», «Лиличка!»
• Сергей Есенин «Чёрный человек», «Письмо матери»
• Игорь Северянин «Это было у моря», «Увертюра»
• Марина Цветаева «Мне нравится, что вы больны не мной», «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес»
• Борис Пастернак «Февраль. Достать чернил и плакать», «Доктор Живаго»
• Иван Бунин «Тёмные аллеи», «Господин из Сан-Франциско»

Читайте также:

Dead Playlist Society: Михаил Лермонтов

Легенды, хакеры, пропаганда: 10 нон-фикшн книг, о которых вы могли не знать

 

Николай Гумилев: биография и творчество поэта серебряного века

Всякому большому худож­нику необходим миф. Ле­генда. История. Уникаль­ный изгиб жизненного пути, который вплетался бы в его творчество и являл миру не просто поэта или писателя, но персонажа истории.

Николай Гумилев представляет собой ­уникальный для русской литературы пример чело­века, который подчинил этой концепции всю свою жизнь. Как скульптор отсекает от мраморной глыбы лишние части, так и Гумилев каждым своим днем, каждым словом, каждым поступком высекал памятник самому себе.

ЖИЗНЬ

Материал, выданный Гумилеву природой, не слишком подходил для создания героической биографии. Он был болезненным и некрасивым ребенком, неловким, шепелявым, без каких-либо­ способностей. Единственное, что было развито в нем безмерно, – это честолюбие.

«Гумилев подростком думал об одном: как бы прославиться, – вспоминал писатель Геор­гий Иванов. – Часами блуждая по парку, он воображал тысячи способов осуществить свою мечту. Стать полководцем? Ученым? Изобрести перпетуум-мобиле? Безразлично что – только бы люди повторяли его имя, писали о нем книги, удивлялись, завидовали ему».

Теоретической базой для юного Гумилева стала философия Ницше. В ней он обнаружил способ покончить со своими недостатками или даже превратить их в достоинства. «Человек – это то, что должно быть преодолено», – писал философ, и с этой точки зрения Гумилев мог чув­ствовать себя весьма одаренным, потому как слишком многое ему надо было преодолеть.

«Я по вечерам запирал дверь, – вспоминает поэт, – и, стоя перед зеркалом, гипнотизировал себя, чтобы стать красавцем. Я твердо верил, что силой воли могу переделать свою внешность».

Вообще говоря, трепетное отношение к внешности было свойственно Гумилеву в большей степени, чем любому другому персонажу русской литературы. В воспоминаниях современников так или иначе возникают его цилиндр, фрак, холеные руки. Поэт Владислав Ходасевич описал одно из мероприятий с участием Гумилева: «Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале. И вот, с подобающим опозданием, является Гумилев. Прямой и надменный, во фраке, проходит по залам. Он дрогнет от холода, но величественно и любезно раскланивается направо и налево. Беседует со знакомыми в светском тоне. Весь вид его говорит: «Ничего не произошло. Революция? Не слыхал».

Презрение к реальности требует определенной смелости, и она у Гумилева была, заменяя, по его собственным словам, силу и ловкость. Более того. Смелость в его жизни – понятие почти метафизическое. Пытаясь утвердить превосходство духа над материей, Гумилев действовал с поистине шекспировской страстью и гомеровским размахом.

«Победа, слава, подвиг – бледные / Слова, затерянные ныне, / Гремят в душе, как громы медные, / Как голос Господа в пустыне» – строки эти могут показаться наивными, но Гумилев действительно видел мир именно так. В нем жила первобытная тоска по лобовым атакам, крикам «ура!», кровавой сече и прочей героике. Чтобы утолить эту тоску, Гумилев бросался во все предприятия, содержащие хотя бы намек на опасность.

С 1909 по 1913 год он совершил три путешествия в Африку, где охотился на диких животных и занимался этнографическими изысканиями. «Скоро пойду купаться, благо акулы тут редки», – писал он в Петербург. Сколько бравады заключено в этих словах: акулы-то хоть и редки, но есть, а купаться он все-таки пойдет!

В 1914 году Гумилев ушел добровольцем на фронт и участвовал в сражениях в составе Уланского кавалерийского полка. Что характерно – будучи человеком, идеализировавшим войну и воспевавшим ее, Гумилев не отказался от восторженной интонации и после того, как своими глазами увидел, чем война является на самом деле. Его «Записки кавалериста» рисуют военное дело как несомненно трудное, но в целом – возвышенно­е и достойное занятие.

В 1921 году Гумилев участвовал в подрыв­ной деятельности – во всяком случае, так утверждала его ученица Ирина Одоевцева. В своей книге «На берегах Невы» она вспоминала, как в один из дней Кронштадтского восстания Гумилев появился «в каком-то поношенном рыжем пальтишке, в громадных стоптанных валенках, и за плечами заплатанный мешок». Поэт объяснил, что идет агитировать против большевиков и оделся таким образом, чтобы вызывать доверие у пролетариев. Собравшиеся не смогли оценить серьезность момента и подняли Гумилева на смех. Он возмутился: «Так провожают женщины героя, идущего на смерть!» – и вышел.

В этом был весь Гумилев. Он не понимал иронии в отношении своего героизма. Его мир был населен героями «Илиады» и пульсировал той первобытной энергией, с которой ахейцы бросались на защитников Трои. Себя же он видел среди них, плечом к плечу с Аяксом и Ахиллесом. Великий воин, великий поэт, великий любовник.

ЛЮБОВЬ

Современники отмечали то, что Гумилев был крайне дурен собой, однако ни одна фотография этого не подтверждает.

В 1908 году в парижской гостинице Гумилев попытался покончить с собой, взрезав перочинным ножиком вены. Будучи неопытным самоубийцей, поэт опустил руки в холодную воду – кровь остановилась, и наутро он не просто очнулся, но даже (вот оно, торжество жизни) был выставлен администрацией вон за неподобающее поведение.

«Вы спрашиваете, зачем я хотел умереть? – невесело усмехался Гумилев в воспоминаниях Алексея Толстого. – Я жил один, в гостинице, – привязалась мысль о смерти. Страх смерти мне был неприятен… Кроме того, здесь была одна девушка…»

Девушкой была юношеская знакомая Гумилева Анна Горенко, впоследствии ставшая гранд-дамой русской поэзии Анной Ахматовой, но в то время – просто мечтательный подросток несколько истерического склада.

Гумилева-поэта и Гумилева-воин­а дополнял Гумилев-денди. «Одет довольно изящ­но», – писал о нем Валерий Брюсов.

Гумилев сватался трижды и лишь на четвертый раз получил согласие. Воспоминания Ахматовой рисуют его невероятно трогательным влюбленным. «Николай Степанович рассказывал, что в Париже так скучал, что ездил на другой конец города специально, чтобы прочитать на углах улицы: Bd. de Sébastopol». Название это напоминало ему об Ахматовой, которая в то время жила в Севастополе.

Брак этот не был счастливым. Супруги проводили бóльшую часть времени по отдельности, и ни общий ребенок, ни общие увлечения не смогли удержать их вместе. Прожив в браке восемь лет, они развелись.

Гумилеву в тот момент было 32 года. Творческий расцвет его был впереди.

ТВОРЧЕСТВО

Ранняя лирика Гумилева пестра и криклива. Она населена «королями океанов», «рыцарями» и «троллями» – как если бы ребенок вывалил в книжку ящик со своими игрушками. Рецензии мягко указывают на незрелость его стихов.

Чего не видели критики, так это той работы, которая происходила у Гумилева внутри. Не облада­я поэтическим даром и отдавая себе в этом отчет, Гумилев тем не менее верил, что может вырастить его в себе сам. Воля его проникала сквозь экзотическую мишуру, нащупывая и напитыва­я его гений какой-то неведомой энергией, от которой тот разгорался все ярче.

Брак Гумилева с Анной Горенко (Ахматовой) не был счастливым, но был образным и символичным: когда еще было такое, чтобы поженились два виднейших поэта своего времени? Впрочем, от их союза остался сын Лев, впоследствии ставший заметным ученым.

Основой поэтической концепции Гумилева было трепетное отношение к слову. Для него оно значило не меньше, чем для древних пифагорейцев – числа. С одной стороны, слово было абсолютно понятной и поддающейся анализу материей, с другой – обладало магической силой. «Лист опавший, колдовской ребенок, / Словом останавливавший дождь», – писал он. И еще: «Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города».

Гумилев не был поэтом мистического склада. Стихи не проливались на него божественным ливнем и не «случались» с ним. Он писал их так, как решал бы математическую формулу, выискивая идеальные переменные и добиваясь баланса между ними.

В этом заключалась одна из главных претензий, которые предъявляли Гумилеву его литературные оппоненты. Александр Блок отзывался о нем так: «Странный поэт Гумилев. Все люди ездят во Францию, а он в Африку. Все ходят в шляпе, а он в цилиндре. Ну, и стихи такие. В цилиндре».

Несколько позже Блок написал большую­ статью под названием «Без божества, без вдохновенья», в которой уже безо всяких иносказаний обвинял Гумилева в излишней рассудочности, в формализме, а также в том, что тот ­«топит себя в холодном болоте бездушных теорий».

Статья была написана в 1921 году, за несколько месяцев до смерти и Блока, и Гумилева – поэтам так и не представилась возможность завершить спор. Однако многие исследователи гумилевского творчества отмечают, что именно в то время он начал постепенно уходить от рационального отношения к поэзии и оперировать совсем другой, не свойственной ему ранее провидческой интонацией. Трагедия Гумилева заключается в том, что интонация эта не успела зазвучать в полную силу.

СМЕРТЬ

3 августа 1921 года Николай Гумилев был арестован по подозрению в заговорщицкой деятельности. Ему вменялось в вину членство в «Петроградской боевой организации Таганцева», которое ставило своей целью свержение советского строя.

Исследователи до сих пор спорят, участвовал ли Гумилев в заговоре или просто был занесен своим темпераментом на его периферию. ­Неясно даже, существовал ли сам заговор, – в последнее время выдвигаются версии, что его сфабриковали старательные чекисты. Доподлинно известно лишь то, что в конце августа, предположительно 25-го числа, Николай Гумилев был расстрелян.

Пока поэт находился в тюрьме, за него хлопотали друзья. Они писали коллективные письма, предлагая освободить Гумилева под их поручительство, и ходили к главному защитнику интеллигенции, наркому просвещения Анатолию Луначарскому, который якобы звонил самому Ленину. Ничего не помогло. Гумиле­в не имел такого значения для советской власти, чтобы ради него останавливат­ь не отлаженн­ый еще механизм репрессий.

Известны последние слова Гумилева, которые он нацарапал на стене камеры: «Господи, прости мне мои прегрешения. Иду в последний путь». Известны и другие слова, принадлежащие поэту-футуристу Сергею Боброву, который был близок к ЧК и якобы слышал их от непосредственных исполнителей расстрела: «Этот ваш Гумилев… Знаете, шикарно умер. Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление».

Очевидно, что не только на них.

5 МУЖСКИХ ПОСТУПКОВ ГУМИЛЕВА

1

Участвовал в дуэ­ли с Максимилианом Волошиным, во время которой стрелял в воздух, а затем настоял, чтобы оппонент, у которого случилась осечка, выстрелил второй раз.

2

Сватался к Анне Ахматовой – делал это три раза, получал отказы, пытался кончить самоубийством, однако от намеченной женитьбы не отступил и своего в итоге добился.

3

Совершил путешествия в Африку, где охотился на леопардов и встречался с вождями местных племен.

4

Ушел добровольцем на фронт, для чего, по некоторой информации, дал взятку члену медицинской комиссии.

5

Ссудил деньгами Велимира Хлебникова несмотря на то, что некоторое время назад тот подписал манифест футуристов «Рыкающий Парнас», содержащий оскорбления в адрес Гумилева.

Фото: Diomedia; Legion-Media; «РИА Новости»; Russianlook

Часто проверяете почту? Пусть там будет что-то интересное от нас.

Футуризм и «старый символистский хмель». Влияние символизма на поэтику раннего русского футуризма

Хотя вопрос о взаимоотношениях футуризма и символизма возник почти одновременно с появлением русского футуризма, в начале 1910-х годов, на раннем этапе существования русского футуризма (когда еще не было в ходу и самого понятия «русский футуризм») он не стоял остро. Это проявилось в первом выпуске «Садка судей» (СПб., 1910), в котором «футуризм» пребывал в латентном состоянии. Никак не объяснялся принцип объединения участников альманаха. Отсутствовал манифест. О некоей существующей, но не декларированной позиции по отношению к текущему искусству свидетельствовали лишь два момента^{. Первый на уровне книжного знака – необычной «внешности» альманаха. Функцию будущих скандальных манифестов футуристов в первом «Садке судей» исполняло книжное оформление. Всем своим видом альманах резко противопоставлялся символистской книжной продукции – особенно роскошным «скорпионовским» изданиям. Это (помимо материальных трудностей) предопределило установку на необычное типографское исполнение альманаха. Обложка (точнее, ее отсутствие в привычном смысле слова, как и отсутствие шмуцтитула, а также других титульных обозначений), обойная бумага – было проявлением спора с устоявшимися типографскими канонами, культивируемыми символистами. Необычно композиционное решение типографского листа – обращение к библейско-евангельским элементам: автор и название произведения отпечатаны на правом поле страницы в столбик.}

Стихотворения в авторских подборках даны без пробелов и пронумерованы: 1… 2… 3 и т. д.

Вторым проявлением полемики с символистами была публикация иронической драмы В. Хлебникова «Маркиза Дэзес», в которой пародируются не только символистские литературные круги, но и этика и эстетика символизма. Правда, этот выпад против символистов уравновешивался поэмой Хлебникова «Зверинец» с посвящением «В. И.» – Вячеславу Иванову.

Если оставить в стороне оформление книги, то, за исключением Хлебникова, авторы (Вас. Каменский, Е. Гуро, Н. Бурлюк, Д. Бурлюк, К. Мясоедов) первого «Садка судей» в значительной степени были ориентированы на символизм и неоромантизм. В этом отношении показательно стихотворение Каменского «Жить чудесно», открывающее «Садок судей». Учитывая, что в альманахе не было (вопреки традиции у символистов и позже у футуристов) предисловия, стихотворение Каменского «Жить чудесно», открывающее книгу, невольно (вкупе с ее оформлением) несет на себе функцию манифеста. Необычными в нем были провинциализм и элементы деформированного языка, причем деформированного, вероятно, не в силу эксперимента, а в силу необработанности индивидуального поэтического языка Каменского, например, «недовиденный сон»; непривычны и попытки обновления своего поэтического языка за счет «грамматических» неологизмов: «росинки – радостинки»; «грусточки», «шелесточки – листочки» ^{. Следует упомянуть неологизм «чернолапы», образованный с помощью соединения двух корней через «о». Можно попытаться увидеть в призыве «Жить чудесно» спор с символизмом, но воспевание радости бытия было прежде и у Бальмонта.}

Новыми, наверное, были два слова: «журчеек чурлит», совпадающие с хлебниковскими приемами (или восходящие к ним) перестановки микрочастей одного слова в другое.

Каменский дорожит этой находкой и, отталкиваясь от нее, помещает в первом «Садке судей» стихотворение (ор. 5), так и названное «Чурлю – Журль»: его внутренняя и внешняя тема, смысловая и звуковая нагрузка заключены в самом факте использования «неологизма»«Чурлю – Журль». Сходное – опора всего стихотворения на одном- единственном слове-фундаменте («Звенидень») в ор. 2 – «Звенидень» ^.

На досимволистскую романтическую поэзию XIX века ориентирована поэма Н. Бурлюка «Самосожжение», произвольно разбитая на опусы. Представляет интерес, однако, отсылка Н. Бурлюка: «Стихи В. Брюсова» (в примечании) к цитате из Брюсова в первой строке стихотворения «Стансы»:

«Пять быстрых лет»

И детства нет: –

Разбит сосуд лияльный

Обманчивости дальней.

 

Давид Бурлюк компенсировал отсутствие новизны намеренным случаем деформации языка («Щастье циника») и отказом от пунктуации в названном опусе. Правда, отказ от пунктуации не до конца последовательный: в некоторых случаях появляются (может быть, по вине наборщиков) точки в конце предложения. В остальном – следование архаике:

Скользи своей стезей алмазный

Неиссякаемый каскад

На берегу живу я праздный

И ток твой возлюбить я рад (.)

Давно принял честную схиму

И до конца каноны треб

Постигши смерть с восторгом приму

Как враном принесенный хлеб…

 

Вслед за «током» каскада, почерпнутым еще из поэзии XVIII века, сходная архаическая лексика: «вериги», «вежды», «выя».

Можно увидеть перекличку с Блоком в стихотворениях из первого «Садка судей» Е. Гуро – в теме света «фонаря» и «звезды»:

А еще был фонарь в переулке —

Неожиданно – ясный,

Неуместно – чистый как Рождественская

Звезда!

И никто, никто прохожий не заметил

Нестерпимо наивную улыбку Фонаря.

 

И фонарь в переулке светит

Как звезда.

 

Ср. с ремаркой Блока к началу «второго видения» из лирической драмы «Незнакомка»: «За мостом тянется бесконечная, прямая, как стрела, аллея, обрамленная цепочками фонарей…», за которой последует монолог Звездочета:

Восходит новая звезда.

Всех ослепительней она.

 

В поэтических и прозаических произведениях Е. Гуро, помещенных в первом «Садке судей», наиболее зримо проявились и связь с символизмом, и обращение (и в живописи и в литературе) к импрессионистским способам изобразительности – хотя бы во фрагментарности, эскизности, «незаконченности» текстов^.

Первая попытка оформить эстетическую программу будущего футуризма предпринята в сборнике «Студия импрессионистов» (СПб., 1910), в котором было напечатано знаменитое хлебниковское «Заклятие смехом» и который открывался статьей-манифестом редактора сборника Н. Кульбина «Свободное искусство как основа жизни». Однако и в статье Кульбина нет еще резкого противостояния символистам. Заявляя, что «совершенная гармония смерть», и прибегнув к эпатирующей формулировке «Нета нет», Кульбин, обращаясь к «Поэме экстаза» Скрябина, выдвигал свой главный тезис: «…великие художники уже пользовались смелыми диссонансами и гармонией последовательности» ^{. В качестве примеров Кульбин называет имена Софокла, Шекспира, а также «Слово о полку Игореве», обращением к которому незадолго до того в первом «Садке судей» закончил свою поэму «Зверинец» Хлебников.}

Далее вслед за Брюсовым Кульбин выдвигает идею о необходимости создания «теории художественного» и конспективно формулирует теорию с помощью категории символа: «Идеология. Символ мира. Наслаждение. Красота и добро. Любовь – тяготение. Процесс красоты. Искусство – искание богов. Творчество мифа и символа» ^.

В этом фрагменте представлен целый спектр символистских воззрений (искусство как способ познания высшей реальности, неомифологизм и т. д.), частично восходящих к брюсовским «Ключам тайн» и одновременно к предсимволистскому романтическому пониманию искусства как служение красоте. Новым было то, что к традиционному у символистов (идущему от Ницше) пониманию нераздельности слова и музыки Кульбин добавил пластику: «Единое искусство – слово, музыка и пластика». Следует подчеркнуть, однако, что символистская поэзия в начале 1900- х годов тоже была связана с новой живописью – «мирискуснической» и уже в журнале «Мир искусства» произошло сопряжение словесного и пластического, которое у футуристов приобрело особое значение.

В еще большей степени стремились к диалогу и взаимопроникновению с символизмом петербургские эгофутуристы. Примечателен в этом отношении альманах «Оранжевая урна» (издание газеты «Петербургский глашатай», СПб., 1912), посвященный памяти Фофанова. В нем – помимо эгофутуристов – принял участие В. Брюсов. А вступительную статью Грааль-Арельского (С. С. Петрова) можно рассматривать и как один из первых манифестов эгофутуристов. В ней декларируются положения общеромантической и символистской эстетики с налетом ницшевского (взятого через вторые – символистские – руки) аморализма: «Во вселенной нет нравственного и безнравственного, есть красота – мировая гармония и противоположная ей сила диссонанса» ^{. (Здесь не столько полемика с символизмом, сколько с кульбинским положением о роли в «новом» искусстве диссонансов.)}

И. Игнатьев (за подписью Казанский) в статье «Первый год эгофутуризма», опубликованной в альманахе «Орел над пропастью» (СПб., 1912), придал особое значение в становлении русского футуризма «Оранжевой урне»: «Оранжевая урна» с участием Валерия Брюсова открывает собою новую эру в жизни «Петербургского Глашатая» – из газеты он превращается в Издательство, в которое охотно, словно в новые страны, идут авторитеты».

Игнатьев подчеркивает «объединительную» платформу петербургских футуристов: «…у нас объединены такие контрасты, как г. Леонид Афанасьев (альманах «Стеклянные Цепи») и г. Федор Сологуб, г. А. Скалдин (из «Аполлона») и г. Валерий Брюсов» ^.

Брюсов и прежде внимательно следил за творчеством И. Северянина и был одним из первых серьезных критиков, кто обратил внимание на нового поэта. В обзоре поэзии за 1911 год для «Русской мысли» (статья вторая) Брюсов особо выделил среди всех авторов стихотворных книг Северянина: «Г. Северянин прежде всего старается обновить поэтический язык, вводя в него слова нашего создающегося бульварного арго, отважные неологизмы и пользуясь самыми смелыми метафорами, причем для сравнения выбирает преимущественно явления из обихода современной городской жизни, а не из мира природы» ^{. Тем не менее Брюсов констатировал (с опаской) и плодовитость поэта, иногда идущую в ущерб уровню творчества Северянина, и его просчеты в создании неологизмов, отборе слов. Тем не менее в отклике на книгу Северянина «Электрические стихи» (Брюсов считал это название «нелепым») критик писал: «…есть в стихах г. Северянина какая-то бодрость и отвага, которые позволяют надеяться, что со временем его творчество найдет свои берега и что его мутный плеск может обратиться в ясный и сильный поток» . Рецензируя в том же году антологию издательства «Мусагет», Брюсов сетует на го, что в нее не включены стихи Северянина: «…тот, по крайней мере, впечатления скуки не производит, он странен, часто нелеп, порой вульгарен, но самостоятелен» .}

Сочувственные отзывы о Северянине в печати и послужили толчком к переписке между Северяниным и Брюсовым: в 1911 году Северянин первым обращается к Брюсову с письменным посланием: «Светлый Валерий Яковлевич! Человек, создавший в поэзии эру, не может быть бездарным: я ценю Вас, как – в свое время – новатора.

Ваши поэмы, вроде сонаты «Возвращение», не могут мне не нравиться. Правда, я не причисляю себя к восторженным Вашим поклонникам, но читаю Вас всегда внимательно и с удовольствием: Вы – свежий и интересный, стиль Ваш изысканно-прост, у Вас острые и волнующие ассонансы, ледяная пылкость. И Вы – гордый и мудрый. С радостью послал Вам имеющиеся у меня книжки. Буду признателен, если Вы пришлете мне. У меня имеется только т. III «Путей и перепутий». «Бюро газетных вырезок», где я состою абонентом, доставило мне Вашу заметку о «Элект<рических> стихах» («Русская мысль», N 7, 1911 г.). Других заметок и статей я, к сожалению, не читал» ^.

Стремление к диалогу футуризма с символизмом характерно было не только для эгофутуристов, но и для Брюсова. В обзоре «Сегодняшний день русской поэзии (50 сборников стихов 1911 – 1912 гг.)», опубликованном в N 7 за 1912 год в «Русской мысли», критик весьма доброжелательно отозвался о петербургских футуристах. Сразу после разбора новых книг С. Городецкого, Вяч. Иванова, Блока, Бальмонта и Гумилева Брюсов заявил: «В то время как поэты старшего поколения охотно повторяют сами себя, в то время как многие молодые начинают с того, что удачно пишут «под Бальмонта» или «под Блока», есть небольшая группа дебютантов, которые во что бы то ни стало хотят сказать «новое слово»… Я имею в виду наших «эго-футуристов» ^{. Не принимая всерьез – в отличие от других критиков – эпатирующее начало в футуризме, Брюсов видит у авторов «Петербургского глашатая» то, что является, по давнему убеждению символиста, отличительным признаком новой школы и поэзии: «Сколько мы понимаем задачу, поставленную себе нашими футуристами, она ближайшим образом сводится к выражению души современного человека, жителя большого города, одной из всесветных, космополитических столиц» . Нетрудно увидеть в этом определении задач эгофутуризма подчеркивание сходства с тем, что делал в поэзии конца XIX – начала XX века сам Брюсов. Когда-то он примерно такими словами характеризовал задачу символистской поэзии. Брюсов признает право на существование эстетической реальности, воссозданной эгофутуристами: «Самая «обстановка» поэзии футуристов иная, нежели та, которая со времен романтиков продолжает считаться единственно поэтической: не море и скалы, не весенние цветы и закатная тишь, даже не трагизм и противоречия верхарновского города, но «желтая гостиная из серого клена», «будуар нарумяненной Нелли», «шале березовый, совсем игрушечный», «моторный лимузин», «карета куртизанки», и в соответствии с этим – «блестящий файв-о-клок», «крем-де-мандарин», «коктебли», «конфетти» . Брюсов признает устремления футуристов обновить поэтический язык («Меняется самый словарь, так как новое отношение к миру и к жизни требует и новых слов…»). Подчеркивая «законность их общего замысла», Брюсов особо выделяет И. Северянина – «мэтра» новой школы и называет его «настоящим поэтом, поэзия которого все более и более приобретает законченные и строгие очертания» .}

Благосклонное внимание Брюсова к эгофутуристам дало в 1912 году основание Игнатьеву оповестить: «В июле же сторону эгофутуризма приняла «Русская мысль». Таким образом права нового литературного государства были признаны могущественнейшим из держав Слова».

И лишь в связи с упреками критиков в неоригинальности «Доктрины вселенского эго-футуризма», особенно ее первого пункта («Признание Эгобога (объединение двух контрастов)»), Игнатьев вступил в спор с Н. Минским: «По поводу первого пункта доктрин нам приходилось слышать и указания на то, что еще г. Минский, сравнительно давно и сравнительно подробно, вдавался в вопрос о том, что душа балансирует между двумя контрастами, например, Добром и Злом. Но считаясь особенно с г. Минским, заметим, что эго-футуризм есть квинтэссенция всех школ» ^.

Игнатьев и в книге «Эго-футуризм» продолжал настаивать на объединительной позиции:

«Где-то, кажется в «Обзоре печати»»Нового Времени», заметили по поводу участия В. Брюсова и Ф. Сологуба в эго-футуристических сборниках.

— «Старички-символисты торопятся ухватиться за штанишки юнцев эго-футуристов».

Далее Игнатьев открыто декларирует связь с символизмом: «Эго-футуристами, наверное, и не отрицается преемственная связь между ними и символистами. Северянин экзотичен по Бальмонту, И. Игнатьев [восходит] к Гиппиус, Д. Крючков к Сологубу, Шершеневич к Блоку, подобно тому как их собратья-москвичи («кубофутуристы») Д. Бурлюк к Бальмонту – Ф. Сологубу, Маяковский – к Брюсову (подчеркнуто мною. – О. К.), Хлебников – Г. Чулкову» ^.

В другой книге-манифесте, «Засахаре кры. Эго-футуристы», Игнатьев заявил о всеядности футуризма и о преемственности с наследием прошлого: «Мы знаем Будду Гаутама, Жан-Жака Руссо, Фридриха Ницше, Александра Ивановича Герцена, Максима Горького, Генриха Ибсена, Евгения Соловьева (Андреевича), Иоганна-Готлиба Фихте…»

В этом заявлении можно уловить элемент иронии. Тем не менее то обстоятельство, что эгофутуристы – и в первую очередь Игорь Северянин – были признаны символистами, быстро вошли в литературу и получили доступ на страницы печати, предопределило более мирный диалог эгофутуризма с символистами. Знаменательно, что если к февралю 1910 года Хлебников окончательно осознал невозможность войти в литературу через «Аполлон» (в N 2 не были опубликованы его стихотворения) и к этому времени относится окончательный разрыв с «Аполлоном» (Н. Харджиев), то члены ректората «Академии эгофутуризма» Г. Иванов и Грааль- Арельский сумели войти в окружение «Аполлона» и в 1912 году^{. Из всех «гилейцев» лишь Б. Лившиц печатался в «Аполлоне» в 1910 году, для всех остальных символистские издания (за исключением «Весны», в которой дебютировали почти все поэты 1910-х годов и где с 1908 года секретарствовал, а позже стал соредактором Н. Шебуева В. Каменский) были закрыты. Это предопределило – при всем тяготении на раннем этапе своего творчества к символизму – резкое неприятие символистов у Хлебникова, Д. Бурлюка, В. Каменского, В. Маяковского (не говоря об А. Крученых), проявившееся в публичных выступлениях и манифестах 1912 – 1915 годов.}

Стилевая близость Лившица эпохи «Флейты Марсия» к символизму, его ориентированность на культурное наследие, в том числе европейское, обусловившее возможность вхождения поэта в круг авторов «Аполлона», предопределили и двойственное отношение к футуристической программе, и столь же двойственное отношение к символизму: не подписывает из-за резких выпадов против символистов манифест в «Пощечине общественному вкусу» (1913 [1912]), зато входит в число авторов самого резкого выпада против символистов «Идите к черту» в сборнике «Рыкающий Парнас» (февраль 1914 г.). В связи с темой «символизм и футуризм» Б. Лившиц занимает особое место. По строю своей поэтики, по стилистике, по отношению к проблеме преемственности он занимает позицию, которая позволяет увидеть параллельное «скрытое» существование «символистского» начала в футуризме. Наиболее полно это отразилось в известном эпизоде, воссозданном А. Ахматовой в «Воспоминаниях об Александре Блоке»: «…Бенедикт Лившиц жалуется на то, что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи» ^{. Это признание совпадает с высокой оценкой Блока в «Автобиографии» самого Лившица: «За исключением двух-трех стихотворений Блока, вошедших впоследствии в «Нечаянную Радость», мне ничего не нравилось из того, что тогда писали о современности наши поэты» .}

Отношение Лившица к Блоку и – шире – к символизму в эпоху футуристического штурма можно охарактеризовать как «принцип вытеснения». Этот фрейдистский подход применял сам Лившиц в связи с Д. и Н. Бурдюками, когда писал о «тотемизме» (см. ниже). Как утверждал в своих воспоминаниях К. Локс, «самым тернистым в эту эпоху был путь поэта. За предыдущие годы, во время символизма… было создано очень много. Ряд блестящих имен, ряд достижений. Чтобы обратить на себя внимание стихами, нужны были очень большие данные» ^{. Кроме того: надо было преодолеть влияние «старших» – в данном случае символистов. Любопытна «ремарка» Ахматовой в описании впечатления, произведенного ее рассказом о Лившице: «Блок не засмеялся, а ответил вполне серьезно: «Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой» . В признании Блока – свидетельство неизменности намеренного вытеснения новым поэтическим поколением писателя предшествующего поколения. Литературная биография Лившица, как он признавался, была вполне традиционна: первые стихотворные опыты 1905 года «характеризуются комбинированным влиянием русских символистов, с одной стороны, и настроений, господствовавших в эту памятную эпоху в среде радикальной интеллигенции, – с другой». Поэту лавры Руже де Лиля «улыбались… гораздо больше, чем слава Бальмонта или Брюсова» . И хотя ранние стихи Лившиц уничтожил, влияние символизма сказалось не только в первой поэтической книге «Флейта Марсия» (Киев, 1911), но и, как признавался в зрелые годы поэт, в стихах (и своих, и Маяковского), помещенных в «Пощечине общественному вкусу», оставался еще не перебродивший «старый символистский хмель» . Любопытно, что Гумилев, разбирая на страницах «Аполлона» (1911, II) первую книгу Лившица, сразу после оценки «Садка судей» I и сборника стихов Эллиса, и указав на ученичество Эллиса у Брюсова, прошел мимо знаков брюсовского влияния во «Флейте Марсия». Во-первых, в обыгрывании в стихотворении «Утешение» названия одной из самых известных книг Брюсова «Urbi et Orbi» (M., 1903). Но и контекст всего стихотворения, в который погружена брюсовская книга, позволяет говорить о скрытом диалоге с лирикой Брюсова, и в частности – со сборником Брюсова «Urbi et Orbi»:}

Бедный мозг, отраженный в широких зрачках,

Ты кричишь – обессиленный – Urbi et Orbi

Про победную смерть, про мучительный страх!..

 

…Словно призрак, скользить средь печального

царства,

Подходить к обреченным, притворно скорбя,

Видеть близкую смерть – я не знаю лекарства,

Я не знаю бальзама нужней для себя.

 

Здесь, как и у Брюсова, извечная романтическая тема «поэт и толпа» трансформирована ницшеанским началом. Лирический герой стоит над добром и злом, жизнью и смертью. Пограничное состояние становится и объектом изображения, и источником несколько искусственного творческого возбуждения. В обращении к теме загробного мира сказывается влияние брюсовского цикла «Мертвая любовь» из книги «Все напевы». Хотя брюсовская книга вышла в 1909 году, стихотворение «Холод» («Холод, тело тайно сковывающий…») было опубликовано в 1906 году в «Золотом руне».

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Николай Гумилев — все стихотворения



Николай Гумилев — все стихотворения

XVIII век

Золотой век

Серебряный век

Советский период

Современная поэзия

Николай Гумилев

Все стихотворения

А А я уж стою в саду иной земли
Абиссиния
Адам
Акростих (Аддис-Абеба, город роз…)
Акростих (Ангел лёг у края небосклона…)
Акростих (Можно увидеть на этой картинке…)
Акростих (Мощь и нега…)
Акростих восьмерка
Алжир и Тунис
Альбом или слон
Анакреонтическая песенка
Ангел боли
Ангел-хранитель
Ангел
Андрей Рублев
Андрогин
Анна Комнена
Аннам
Анне Радловой
Африканская ночь
Ахилл и Одиссей Б Баллада (Влюбленные, чья грусть, как облака…)
Баллада (Пять коней подарил мне мой друг Люцифер…)
Барабаны, гремите, а трубы, ревите…
Блудный сын
Богатое сердце
Болонья
Больная земля
Больной
Борьба
Брюсов и Сологуб
Был праздник веселый и шумный… В В библиотеке
В Бретани
В Вашей спальне
В день рождения Мика
В дни нашей юности, исполненной страстей…
В каких жестоких поднебесных звездах…
«В моих садах — цветы, в твоих — печаль…»
В небесах
В пустыне
В пути
В саду
В ущелье мрачном и утробном…
В четыре руки
В шумном вихре юности цветущей…
В этом альбоме писать надо длинные…
В этот мой благословенный вечер…
Вам, кавказские ущелья…
Варвары
Вдали от бранного огня…
Венеция
Ветла чернела. На вершине…
Вечер (Еще один ненужный день…)
Вечер (Как этот ветер грузен, не крылат…)
Вечное
Взгляните: вот гусары смерти…
Видение
Вилла Боргезе
Влюбленная в дьявола
Во мраке безрадостном ночи…
Во тьме пещерной и утробной
Военная
Возвращение
Воин Агамемнона
Война
Волшебная скрипка
Ворота рая
Воспоминание (Над пучиной в полуденный час…)
Воспоминание
Восьмистишие
Вот гиацинты под блеском…
Всадник
Встреча
Вступление
Всё ясно для чистого взора…
«Вы все, паладины Зеленого Храма…»
Вы задумчивы, маркиза…
Вы пленены игрой цветов и линий…
Выбор Г Галла
Генуя
Гиена
Гиппопотам
Гляжу на Ваше платье синее…
Городок
Греза ночная и темная
Грустно мне, что август мокрый… Д Да! Мир хорош, как старец у порога…
Дагомея
Далеко мы с тобой на лыжах…
Дамара
Два Адама
Два сна
Две розы
Двенадцатый год
Дева Солнца
Дева-птица
Девочка
Девушка
Девушке
Девушки
Дездемона
Деревья
Детская песенка
Детство
Дня и ночи перемены…
Дождь
Дом
Дон Жуан
Дорога
Думы
Душа и тело Е Ева или Лилит
Евангелическая церковь
Египет
Если плохо мужикам…
Естество
Еще не раз Вы вспомните меня…
Её Императорскому Высочеству… Ж Жестокой
Живала Ниагара…
Жизнь
Жираф З За гробом
За службу верную мою…
За стенами старого аббатства…
За часом час бежит и падает во тьму…
За что
Заблудившийся трамвай
Завещание
Заводи
Загробное мщение
Заклинание
Замбези
Занзибарские девушки
Зараза
Зачарованный викинг, я шел по земле…
Звездный ужас
Злобный гений, царь сомнений…
Змей И И год второй к концу склоняется…
Игры
Из логова змиева
Избиение женихов
Императору
Индюк
«Иногда я бываю печален…»
Искатели жемчуга
Искусство
Ислам К К *** (Если встретишь меня, не узнаешь…)
Как труп, бессилен небосклон…
«Какая странная…»
Какое отравное зелье…
Какое счастье в Ваш альбом…
Какою музыкой мой слух взволнован…
Камень
Канцона (В скольких земных океанах я плыл)
Канцона (Как тихо стало в природе!)
Канцона (Лучшая музыка в мире – нема…)
Канцона (Точно благовест Твой, весна…)
Канцона (Храм Твой, Господи, в небесах)
Канцона вторая
Канцона первая
Капитаны
Каракалла
Кармен худа, коричневатый…
Кате Кардовской
Кенгуру
Китайская девушка
Ключ в лесу
«Когда из темной бездны…»
Когда я был влюблен (а я влюблен…
Когда, изнемогши от муки…
Колдунья
Колокол
Колокольные звоны…
Командиру 5-го Александровского полка
Конквистадор
Константинополь
Корабль
Красное море
Крест (Так долго лгала мне за картою карта…)
Крыса
Купанье
Куранты любви
Кха Л Лаос
Левин, Левин, ты суров…
Ледокол
Леонард
Леопард
Леопарди. Набросок
Лес
Лесной пожар
Лето
Либерия
Лиловый цветок
Луна на море
Любовники
Любовь весной
Любовь
Людям будущего
Людям настоящего М Мадагаскар
Мадригал полковой даме
Манлий
Маргарита
Маркиз де Карабас
Маскарад
Маэстро
Медиумические явления
Мечты
Михаилу Леонидовичу Лозинскому
Мне надо мучиться и мучить…
Мне снилось
Много в жизни моей я трудов испытал…
Много есть людей, что, полюбив…
Мои читатели
Мой альбом, где страсть сквозит без меры…
Мой прадед был ранен под Аустерлицем…
Мой час
Молитва мастеров
Молитва
Молодой францисканец
«Мореплаватель Павзаний…»
Моя душа осаждена…
Моя мечта летит к далекому Парижу…
Моё прекрасное убежище…
Мужик
«Музы, рыдать перестаньте…» Н На безумном аэроплане…
На берегу моря
На вечере Верхарена…
На горах розовеют снега…
На далекой звезде Венере…
На добрую память
На Дуксе ли, на Бенце ль я…
На камине свеча догорала, мигая…
На кровати, превращенной в тахту
На льдах тоскующего полюса…
На море
На мотивы Грига
На острове
На палатине
На пиру
«На полярных морях и на южных…»
На путях зеленых и земных…
На Северном море
На сердце песни, на сердце слезы…
На ступенях балкона…
Над морем встал ночной туман…
Надпись на «Колчане»
Надпись на «Пути конквистадоров»
Надпись на «Романтических цветах»
Надпись на книге «Колчан»
Надпись на книге
Надпись на переводе «Эмалей и камей»
Нас было пять… мы были капитаны…
Наступление
Не Царское Село – к несчастью…
Неаполь
Невеста льва
Невольничья
Нежданно пал на наши рощи иней…
Нежно-небывалая отрада…
Неизвестность
Некто некогда нечто негде узрел…
Неоромантическая сказка
Неслышный, мелкий падал дождь…
Нет тебя тревожней и капризней…
Нет, к Лете не иди, не выжимай…
Нет, ничего не изменилось…
Ни наслаждаясь, ни скучая…
Нигер
Никогда не сделаю я так…
«Но в мире есть иные области…»
Новорожденному
Норвежские горы
Носорог
Ночь
Ночью О О дева Роза, я в оковах…
О признаниях
О тебе
О, если я весь мир постиг…
О, сила женского кокетства…
«Об Адонисе с лунной красотой…»
Об озерах, о павлинах белых…
Обещанье
Оборванец
Огонь
Огромный мир открыт и манит…
Ода д`Аннуцио
Одержимый
Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны…
Одиночество
Одиссей у Лаэрта
Однажды вечером
Однообразные мелькают…
Озера
Озеро Чад
Ольга
Ольге Людвиговне Кардовской
Он воздвигнул свой храм на горе…
«Он поклялся в строгом…»
Она говорила: «Любимый, любимый…
Она не однажды всплывала…
Она
Они спустились до реки…
Опять прогулка
Орел Синдбада
Орел Синдбада
Орел
Освобожденье
Осенняя песня
Осень (Оранжево-красное небо…)
Осень (По узкой тропинке…)
Ослепительное
Основатели
Оссиан
Остров любви
От всех заклятий Трисмегиста…
Ответ сестры милосердия
Ответ
Отвечай мне, картонажный мастер…
Отказ
Открытие Америки
Открытие летнего сезона
Отравленный
Отраженье гор
Отрывок из пьесы
Отрывок
Отъезжающему
Охота
Очарованием не назови… П Падуанский собор
Паломник
Памяти Анненского
Память (Только змеи сбрасывают кожи…)
Память
Пантум
Первый гам и вой локомобилей…
Персей
Персидская миниатюра
Перстень
Перчатка
Песенка
Песнь Заратустры
Песня о певце и короле
Пещера сна
Пиза
«По стенам опустевшего…»
Под рукой уверенной поэта…
Подражанье персидскому
Поединок
Покорность
Помпей у пиратов
Понять весь мир какой-то странный сложным…
Попугай
Портрет мужчины
Портрет
Посвящение к сборнику «Горы и ущелья»
После победы
После смерти
После стольких лет…
Потомки Каина
Почтовый чиновник
«Пощади, не довольно ли жалящей боли…»
Поэма об издательстве
Поэт ленив, хоть лебединый…
Поэт
Поэту
Правый путь
Прапамять
Предзнаменование
Предложенье
Предупрежденье
Приглашение в путешествие
Принцесса
Природа (Спокойно маленькое озеро…)
Природа (Так вот и вся она, природа…)
Природе женщины подобны…
Прогулка (Мы в аллеях светлых пролетали…)
Пролетела стрела…
Пропавший день
Пророки
Прощенье
Птица
Путешествие в Китай
Пьяный дервиш
Пятистопные ямбы
Пять быков Р Рабочий
Разговор (Я властительный и чудный…)
Рай
Райский сад
Рассвет
Рассказ девушки
Рассыпающая звезды
Рим
Рисунок акварелью
Ровно в полночь пришло приказанье…
Родос
Рождество в Абиссинии
Роза
Рондолла
«Рощи пальм и заросли…»
Руки помнят о тебе и губы…
Русалка
Рыцарь с цепью
Рыцарь счастья
Рядами тянутся колонны… С С тобой мы связаны одною цепью…
«С тобой я буду до зари…»
Сада-Якко
Сады Души
Самоубийство
Самофракийская победа
Сахара
Свидание
Священные плывут и тают ночи…
Северный раджа
Сегодня у берега нашего бросил…
Семирамида
Сентиментальное путешествие
Сестре милосердия
Синяя звезда
Сирень
Сказка о королях
Сказка
Слова на музыку Давыдова
«Словно ветер страны счастливой…»
Слово
Слоненок
Слушай веления мудрых…
Смерть (Есть так много жизней достойных…)
Смерть (Нежной, бледной, в пепельной одежде…)
Снова море
Современность
Соединение
Солнце бросило для нас…
Солнце Духа
Сомалийский полуостров
Сомнение
Сон Адама
Сон. Утренняя болтовня
Сон (Вы сегодня так красивы…)
Сон (Застонал я от сна дурного…)
Сонет (Я конквистадор в панцире железном…)
Сонет (Я, верно, болен: на сердце туман…)
Среди бесчисленных светил…
Средневековье
Станцы
Старая дева
Старина
Старые усадьбы
Старый конквистадор
Стокгольм
Страница из Олиного дневника
Странник
Судан
Судный день
Суэцкий канал
Счастие
Счастье Т Так долго сердце боролось…
Тамаре Платоновне Карсавиной
Твоих единственных в подлунном мире губ…
Творчество
Театр
Тебе бродить по солнечным лугам…
Телефон
Товарищ
«Только глянет сквозь утесы…»
Тот другой
Трагикомедией – названьем «человек»…
Тразименское озеро
Три жены мандарина
Туркестанские генералы
«Ты помнишь дворец великанов…»
Ты, жаворонок в горней высоте… У У берега
У ворот Иерусалима…
У камина
«У меня не живут цветы…»
У скалистого ущелья…
У цыган
Ужас
Уже подумал о побеге я…
Укротитель зверей
Умеревший офицер
Умный дьявол
Униженье
Уста солнца
Утешение
Уходящей Ф Фарфоровый павильон
Фидлер, мой первый учитель…
Флоренция
Фра Беато Анджелико
Франции (Франция, на лик твой просветленный…)
Франция (О, Франция, ты призрак сна…) Х Хиромант, большой бездельник…
Хокку
Христос Ц Царица
Царь, упившийся кипрским вином…
Цепи башен… Ч Четыре лошади
Читатель книг
Что я прочел? Вам скучно, Лери… Ш Швеция
Шестое чувство Э Эзбекие
Экваториальный лес
Это было не раз
Этот город воды, колонад и мостов… Ю Юг
Юдифь Я Я в лес бежал из городов…
«Я вежлив с жизнью современною…»
Я верил, я думал
Я вечернею порою над заснувшею рекою…
Я всю жизнь отдаю для великой борьбы…
Я до сих пор не позабыл…
Я и вы
Я конквистадор в панцире железном…
Я молчу – во взорах видно горе…
«Я не буду тебя проклинать…»
Я не знаю этой жизни – ах, она сложней…
«Я не прожил, я протомилс…»
Я откинул докучную маску…
Я песни слагаю во славу твою…
Я помню, я помню, носились тучи…
Я рад, что он уходит, чад угарный…
Я сам над собой насмеялся…
Я часто думаю о старости своей…
Я, что мог быть лучшей из поэм…
Ягуар 1 11 июля 1911 г.
1905, 17 октября (Захотелось жабе черной…) C Credo R Renvoi (Еще ослепительны зори…)

Николай Гумилев

• Все стихотворения
Путь конквистадоров Романтические цветы Чужое небо Колчан Костёр Огненный столп Фарфоровый павильон Жемчуга М.М.Маркс Шатёр Лучшие стихотворения
• Биография



Разделы

• Поэзия XVIII века
• Золотой век
• Серебряный век
• Советский период
• Поэзия 60-х годов
• Современная поэзия

О проекте

• Условия использования
• Контакт

Жираф Николая Гумилева

Жираф Николая Гумилева

Серебряный век русской поэзии

Главная страница Содержание / Вернуться к акмеистам: Гумилев / К Трамвай сбился с пути Гумилева / Символисты / футуристы

Гумилев Николай

Жираф

Сегодня вижу, что взгляд у вас особенно грустный,
А руки у вас особенно хрупкие, они зажаты на коленях.
Просто послушайте: далеко-далеко, на озере Чад
Бродит гордый жираф.

Он был наделен грацией и блаженством,
Его шкура украшена волшебным узором,
Что только луна осмеливается соревноваться,
Искрящийся и подпрыгивающий на мокром широком озере.

Издалека он похож на цветной парус корабля,
А при беге скользит, как полет веселой птицы.
Я знаю, что в мире

можно увидеть много чудес, На закате он прячется в мраморном гроте. ¹

Я знаю веселые сказки загадочных земель
О темной деве, о страхе молодого вождя,
Но ты слишком долго дышал в густом тумане,
Вы не хотите верить ни во что, кроме дождя.

И когда я расскажу тебе о тропическом саду,
О прямых пальмах, о невероятном аромате трав

… Ты плачешь? Просто послушай … далеко, на озере Чад
Бродит гордый жираф.

¹ Я не знаю, хочет ли Гумилев мой перевод, или он использовал русское слово грот , чтобы обозначить грот , или другое его значение, грот . Эта интерпретация продолжила бы сравнение движения жирафа с движением плывущей лодки и дала бы линию: На закате он маскируется под мраморный парус.

Вернуться к стихотворению

Акмеисты: Гумилев Вверх этой страницы Футуристы

Кому Трамвай сбился с пути / Содержание главной страницы / Символистам

Серебряный век русской поэзии
создатель Линдси Малкольм
lindsay_k_j @ hotmail.com последнее изменение: 8 августа 1999 г.

URL: http://www.ualberta.ca/~lmalcolm/poetry/index.html

. Гумилев в Лондоне: неизвестное интервью

:,

В мае 1917 года Гумилев, в то время кавалерийский офицер Императорской армии, был отправлен на Салониканский фронт. Однако бюрократические ограничения и неуверенность в продолжении участия России в войне не позволили ему вернуться на действительную службу, и в течение следующего года он оставался в Западной Европе. ¹ Он провел большую часть года в Париже (с июля 1917 г. по январь 1918 г.), но по пути во Францию ​​и обратно Гумилеву довелось ненадолго проехать через Лондон в июне 1917 г. и еще на несколько дней. продленное пребывание с января 1918 г. до его отъезда в Россию в апреле 1918 г. информация из разных источников.Наиболее ценными в этом отношении являются материалы, которые Гумилев оставил в Лондоне по возвращении в Россию и которые сейчас находятся в распоряжении Струве. В дополнение к его военным документам и наброскам его художественных работ у нас есть его записные книжки, в которых он записывал встречи, имена и адреса, а также названия книг, которые были ему рекомендованы или которые он планировал купить. (IV, с. 541-543), Струве также предоставил письма от друзей Гумилева в Париже и Лондоне, М. Ф. Ларионова и Бориса Анрепа, в которых комментируется его деятельность за рубежом. ²

Борис Анреп, русский художник, специализирующийся на мозаике, был, вероятно, самым близким знакомым Гумилева в Лондоне. В 1912 году Анреп организовал русскую секцию Второй выставки постимпрессионистов в галереях Графтон в Лондоне и написал предисловие к русской группе для каталога, а также обзорную статью о выставке для Apollon . ³ Во время войны 1914-1918 гг. Он служил офицером в русской армии, а в 1917 г. был отправлен в Англию, где поселился.В 1918 году он устроил Гумилева на работу в Шифр ​​Русского правительственного комитета в Доме Индии, где он сам служил. Анреп двигался в элитных художественно-литературных кругах Лондона и несомненно ввел Гумилева в этот мир. Вероятно, именно через него Гумилев познакомился с Роджером Фраем, выдающимся британским искусствоведом и художником, поборником постимпрессионистов, чьи работы часто отмечались в Apollon . В записной книжке Гумилева записана встреча на обед с Фраем в 1:30 в четверг, 21 июня [1917].Примерно в это время Фрай приступил к переводу поэзии Малларме и вполне мог обсуждать этот проект с Гумилевым, который, конечно, тоже интересовался поэтическим переводом.

Анреп и Фрай были представлены несколькими годами ранее леди Оттолайн Моррелл, салон которой был центром литературной и художественной жизни Лондона. Сводная сестра герцога Портлендского и жена либерального члена парламента, леди Моррелл была любовницей Бертрана Рассела, доверенным лицом Литтона Стрейчи и близким другом Генри Джеймса, Олдоса Хаксли и Т.С. Элиот. В ее доме в Оксфордшире, в поместье Гэзингтон, можно было встретить Д. Х. Лоуренса, Й. Б. Йейтса, Вирджинию Вульф, Арнольда Беннета, Августа Джона и других выдающихся личностей. Анрепа ввел в этот круг его друг, художник Генри Лэмб, и там он познакомился со своими соотечественниками из Русского балета, Дягилевым, Нижинским и Бакстом. В воспоминаниях леди Оттолайн есть свидетельства того, что еще в марте 1916 г. Анреп вводил в ее круг офицеров русской армии. ⁴ К сожалению, она не называет Гумилева по имени, хотя другие источники предполагают, что он действительно был в Гарсингтоне.В письме, датированном примерно 14 июня 1917 года, Олдос Хуси пишет: «Я встречался с выдающимся русским поэтом Гоумиловым (о котором, я могу сказать, я никогда не слышал — но все же!), Который также является редактором их газеты« Аполлон ». . Мы с большим трудом разговаривали друг с другом по-французски, на котором он говорит довольно прерывисто, и я всегда спотыкаюсь и спотыкаюсь с большим страхом. Но он казался довольно интересным и приятным. Анреп хочет привезти его в Гарсингтон в это воскресенье ». ⁵ И действительно, имя и адрес леди Оттолайн Морелл написаны рукой Анрепа в записной книжке Гумилева вместе с расписанием поездов Паддингтон-Оксфорд на субботу и воскресенье.Таким образом, визит Гумилева в салон леди Моррелл датируется 17 июня 1917 года. Мемуары леди Оттолайн показывают, что в это время, помимо Олдоса Хаксли, постоянными посетителями были Кэтрин Мэнсфилд, Зигрид Сассун, Литтон Стрейчи и Вирджиния Вульф. В личной беседе советский ученый Р. Д. Тименчик рассказал мне, что видел доказательства, указывающие на то, что Гумилев также встречался с В. Б. Йейтсом у леди Моррелл и охарактеризовал его как «англичанина Вячеслава Иванова».

В письме к Струве Ларионов утверждает, что Гумилев «хорошо знал» Г.К. Честерон, известный английский поэт, прозаик и публицист (с. 406). Насколько хорошо они были знакомы, проблематично, но похоже, что их на самом деле познакомили. Воспоминания Честертона этого периода описывают его встречу с неназванным русским офицером-поэтом. Р. Д. Тименчик согласен со мной, что речь идет о Гумилеве. Следующий отчет — это описание встречи Честертоном.

Существует некоторая основа для анекдота, рассказанного в мемуарах полковника Репингтона; что мистерМы с Беллоком продолжали говорить о воздушном налете и не знали, что он начался. Я не уверен, на каком этапе мы в конце концов это осознали; но я совершенно уверен, что мы продолжали разговаривать. Я не совсем понимаю, что еще оставалось делать. Но я очень хорошо помню этот случай; отчасти потому, что это был первый воздушный налет, который я пережил, хотя все это время я путешествовал по Лондону туда и сюда; и во-вторых, потому что были другие обстоятельства, о которых полковник Репингтон не упоминает, которые подчеркнули ироническую сторону абстракции разговора и реальности бомб.Это было в доме леди Джульетты Дафф; среди гостей был майор Морис Бэринг, который привез с собой русского в форме; которые говорили таким образом, что не обращали внимания даже на то, что Беллок прерывает разговор, не говоря уже о простых бомбах. Он говорил по-французски в плавном монологе, который учтиво охватывал всех нас; и то, что он сказал, имело определенные качества, характерные для его народа; качество, которое многие пытались определить, но которое лучше всего можно упростить, сказав, что его нация, кажется, обладает всеми человеческими талантами, кроме здравого смысла.Он был аристократом, помещиком, офицером одного из первоклассных царских полков, человеком-альтогетером старого режима. Но в нем было что-то такое, что делает каждый большевик; что-то, что я чувствовал в каждом русском, которого когда-либо встречал. Могу только сказать, что, когда он выходил за дверь, чувствовалось, что он с таким же успехом мог бы выйти из окна. Он не был коммунистом; но он был утопистом; и его Утопия была куда более безумной, чем любой коммунизм. Его практическое предложение заключалось в том, что только поэтам должно быть позволено править миром.Он сам, как он серьезно объяснил, был поэтом. Но он был вежлив и любезен, когда выбрал меня, как поэта, абсолютным и авторитарным губернатором Англии. Д’Аннунцио был также возведен на престол, чтобы управлять Италией. Анатоль Франс был возведен на престол, чтобы управлять Францией. Я указал на таком французском языке, который мог быть вовлечен в такой мягкий поток, что правительство требует общей идеи и что идеи Франции и Д’Аннунцио категорически противоположны, а не в ущерб любому патриотическому французу.Но он отмахнулся от всех этих сомнений; он был уверен, что, пока политики будут поэтами или, по крайней мере, писателями, они никогда не смогут ошибиться или не понять друг друга. Короли, магнаты и толпа могут столкнуться в слепом конфликте, но литераторы никогда не могут ссориться. Где-то на этом этапе новой социальной структуры я начал осознавать шумы извне (как они говорят в постановках сцены), а затем — волнующие отзвуки и гром войны на небесах.Пруссия, Князь Воздуха, поливала огненным дождем великий город наших отцов; и, что бы ни говорили против Пруссии, ею правят не поэты. Мы продолжали разговаривать, конечно, без каких-либо изменений в расположении, за исключением того, что хозяйка дома принесла своего ребенка с верхнего этажа; и тем не менее великий план поэтического правления миром разворачивался. Никто в таких обстоятельствах не может полностью отказаться от мимолетных мыслей о возможном конце; и много написано об идеальных или иронических обстоятельствах, при которых может наступить этот конец.Но я мог вообразить несколько более необычных обстоятельств, в которых я мог бы оказаться на грани смерти, чем сидеть в большом доме в Мэйфэре и слушать безумного русского, предлагающего мне корону Англии. ⁶

Неизвестный офицер-поэт, самоуверенный и высокомерный, очень похож на Гумилева, каким его изображают в мемуарной литературе. Морис Бэринг, английский писатель и поэт, который позже отредактировал Оксфордскую книгу русской поэзии , до войны много времени провел в России, и его интерес к поэзии вполне мог привести его к знакомству с Гумилевым.Рассказывая об этом эпизоде, Честертон, конечно, проявляет свое знаменитое ироническое остроумие, возможно, с большим, чем небольшим приукрашиванием и комическим преувеличением, но утопические идеи, высказанные российским гостем, не несовместимы с тем, что мы знаем о взглядах Гумилева. Комментарии о роли поэтов в правительстве напоминают стихотворение Гумилева «Ода Д’Аннунцио»: «Судьба Италии — в судьбах ее великих поэтов» (I, с.262). Гумилев высоко ценил Д’Аннунцио. и хотя в его письмах нет свидетельств, свидетельствующих об особом восхищении Честертоном и Анатолем Франсом, его вполне могли привлечь их патриотизм и общественно-политическая активность.Очевидно, Честертон не подозревал, что, несмотря на очевидное несоответствие их идей, Д’Аннунцио очень восхищался Анатолем Франсом, и они были друзьями. ⁷ В любом случае превосходство поэта — частый мотив в поэзии и прозе Гумилева. Если предположить, что высказанные здесь идеи действительно принадлежат Гумилёву, нет никаких сомнений в том, что среди русских поэтов он считал себя наиболее подходящим для управления государством. Такое же высокомерное превосходство очевидно в его характеристике Виктора Сержа того периода: «Я традиционалист, монархист, империалист и пан-слаист.Моя истинная русская природа, как и сформировалось православным христианством ». ⁸

В записной книжке Гумилева указано, что он, скорее всего, встречался с C.R.W. Невинсон, британский художник-футурист, а позже официальный военный художник. Статья о творчестве Невинсона, которая впервые появилась в лондонском журнале «Эгоист» в январе 1917 года, впоследствии появилась на русском языке в «Аполлоне». ⁹ Другая записка в записной книжке Гумилева указывает на то, что Невинсон отослал его к своему другу, итальянскому художнику Джино Северини в Париже, Гумилев, вероятно, познакомился с другими представителями художественного мира в Лондоне.В его записной книжке показаны галереи Графтона, Галерея Ченил и Мастерские Омеги. Роджер Фрай основал Мастерские Омега, которые стали центром внимания художников современного движения и привлекли таких посетителей, как Йейтс, Уэллс и Шоу. В записной книжке Гумилева также есть письма-введения к итальянским писателям Джованни Папини, Л. Джованола и П. Сгабеллари, написанные для Гумилева Арундель дель Ре. ¹⁰ Судя по всему, Гумилев рассчитывал пройти на Салониканский фронт через Италию и планировал воспользоваться возможностью посетить итальянское литературное сообщество.

Многие писатели и художники, с которыми Гумилев познакомился в Лондоне, были так или иначе связаны с журналом The New Age . Под редакцией А. Р. Орейджа, Нью Эйдж: Еженедельный обзор политики, литературы и искусства , продвигал прогрессивные движения как в искусстве, так и в политике. Примерно в 1911 году он стал ассоциироваться с поэтическими теориями имажинизма, изложенными на его страницах Эзрой Паундом и Т. Э. Халмом, двумя постоянными авторами. Военный союз с Россией вызвал живой интерес английских читателей к русской литературе, и The New Age , наряду с другими журналами, способствовали этой моде, часто публикуя переводы и статьи.По словам одного переводчика, «начался русский бум», и все новое и оригинальное из России находило готовый рынок. ¹¹ Практически каждый месяц в годы войны в лондонских журналах публиковались переводы Сологуба, Чехова, Андреева, Розанова, Евреинова. Стихи Брюсова, Соловьева, Мережковского, Бальмонта и Сологуба появились в английском переводе в году «Новый век» , а также статья Мережковского. ¹² Гумилев, возможно, намеревался внести свой вклад в пропаганду русской поэзии статьей под названием «Лидеры новой школы: К.Бальмонт, Валерий Брюсов, Федор Сологуб. ​​«Начало этой незаконченной статьи включено в одну из записных книжек Гумилева из его лондонско-парижского периода» (IV, с. 375-377). В любом случае Гумилев должен был найти благодарную аудиторию. в этой атмосфере интереса к русской литературе.

В записной книжке Гумилева указан адрес The New Age (не написан рукой Гумилева) с комментарием: « Le journal le plus é clair é de I’Angle-terre. «Связным с Гумилевым в The New Age был CE Bechhofer, чье интервью с Гумилевым было опубликовано там 28 июня 1917 года. иностранный корреспондент в Петрограде, где он познакомился с Гумилевым в 1915 году. С декабря 1914 года по ноябрь 1915 года он отправил обратно серию «Письма из России», в одном из которых он описывает вечер в петроградском кафе «Бродяга». Собака »и его встреча с неназванным поэтом, которым, скорее всего, является Гумилев.

Потом поступил молодой доброволец — поэт, только что с войны. Вскоре он прочитал стихотворение, сочиненное им на поле. Это было неплохо. «Я чувствую, что не могу умереть, — было бремя, — я чувствую, как сердце моей страны бьется в моем пульсе. Я — ее воплощение, и я не могу умереть». Я потом с ним болтала. «Вы думаете, что это ужасно?» сказал он: «нет, на войне он гей». «Ужаснее Петрограда, — сказал я, — не может быть». «Тогда ты должен пойти со мной завтра вечером!» ¹⁴

Bechhofer впоследствии сделал другое; знакомых в петроградском литературном мире, и часто возвращался к теме русской литературы в своих «Письмах». После революции Беххофер вернулся в большевистскую Россию и отправил в « Times Literary Supplement» отчет о судьбе своих «двоих». лучшие друзья среди молодых русских поэтов », Городецкий и Гумилев.Это письмо от 13 октября 1921 г. было первым некрологом Гумилёву в западной прессе. ¹⁵

Последние «Письма о русской поэзии» Гумилева были опубликованы в Аполлон в начале 1916 г. Во время и после войны он мало публиковал теоретических или критических комментариев к литературе, и остается лишь фрагментарный план его работы. спроектировал книгу по поэтике, чтобы указать на развитие его литературной теории. Отчасти это связано с трудностями в интерпретации послереволюционного творчества Гумилева.отсутствию информации о его идеях и интересах в этот период. Приведенное ниже интервью представляет собой наиболее обширный отчет из первых рук о мыслях Гумилева о литературе 1917 года, и он дает существенное представление о его художественных замыслах в его зрелых произведениях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Военный стаж Гумилева включен в издание Струве-Филиппова книги Гумилева Собрание сочинений в четырех томах (Вашингтон: Камкин, 1962-1968), I.pp; xlv-lvi. Последующие ссылки на это издание будут отмечены в тексте томом и номером страницы.

2. «Письма М.Ф. Ларионова и Н.С. Гумилева» и «Из писем Б.В. Анрепа», Мосты, Кн. 15 (1970), стр. 403-412, русский театральный художник и художник Михаил Ларионов, основатель театра. Роялистское движение покинуло Россию в 1915 году, чтобы присоединиться к Русскому балету Дягилева в Париже и сотрудничать с Натальей Гончаровой в оформлении многих балетов.

3. «По поведу Лондонской выставки с участием русских художников», Аполлон , №2.2 (1913), 39-48.

4. Оттолайн в Гарсингтоне: Мемуары леди Оттолайн Моррелл, 1915-1918 гг. , изд. и вступил. Роберт Гаторн-Харди (Лондон: Faber and Faber, 1974), 98. Более подробную характеристику Анрепа в 1916-1917 гг. См. На стр. 157. С. 202-203. Описание вступления Анрепа в круг леди Моррелл. Мемуары леди Оттолайн Моррелл: исследование дружбы , 1873-1915, изд. Роберт Гаторн-Харди (Нью-Йорк: Альфред А. Кнопф, 1964), 183, 230-231.

5. Письма Атдоуса Хаксли , изд. Гровер Смит (Нью-Йорк: Харпер и Роу, 1969) 126–127.

6. Автобиография Г. К. Честертона (Нью-Йорк: Шид и Уорд, 1936), 259–261. Описание русского офицера-поэта здесь поднимает вопрос о языковых способностях Гумилева. Хотя он читал по-английски (он переводил «Балладу о древнем мореплавателе» Кольриджа), сомнительно, чтобы он мог свободно разговаривать по-английски. Существуют противоречивые свидетельства относительно его свободного владения английским.Он учился в Париже в 1907–1908 годах, однако его французские сочинения и переводы 1917 года содержат многочисленные орфографические и грамматические ошибки (см. Струве, I, xi). С другой стороны, он определенно приобрел некоторую беглость в разговорной речи. Ирина Одоевцева, знакомство которой с Гумилевым началось после его возвращения в Россию в 1918 году, говорит, что Гумилев бегло говорил и писал по-французски, хотя и с ошибками [ На берегах Невы (Вашингтон: Камкин, 1967), с. 107]. Описание Честертоном «плавного монолога» русского, вероятно, характеризует манеру речи, а не ее точность, и картина полностью соответствует большинству описаний характера Гумилева, что в конечном итоге является наиболее убедительным аргументом в пользу идентификации русского офицера. в мемуарах Честертона в роли Гумилева просто совпадение фактов.Гумилев был единственным русским поэтом любого уровня, который служил офицером в Императорской армии, и крайне маловероятно, что двое таких людей посетят Г.К. Честертон в этот период.

7. Филипп Хулиан, Д’Аннунцио, (Нью-Йорк: Викинг, 1971), 203–204.

8. Виктор Серж, Воспоминания революционера , пер. и изд. Питер Седжвик (Лондон: Oxford University Press, 1963), 59.

9. Джон Курнос, «Смерть футуризма», The Egoist , IV, 1 (январь 1917 г.), 6-7; переиздается как «Смерть футуризма», Аполлон , №№.8-10, 30-33. Джон Курнос, американский поэт и журналист русского происхождения, был близким другом многих британских поэтов-имажинистов, включая Ричарда Алдингтона и Эзру Паунда. Его переводы Сологуба, Андреева и Розанова познакомили британскую публику с современной русской литературой. В октябре 1917 года Курнос посетил Петроград в составе официальной делегации и встретился с Сологубом, Ремизовым и Корнеем Чуковским.

10. Дель Ре, адрес которого также фигурирует в заметках Гумилева, был итальянским журналистом и критиком, связанным с Маринетти и футуризмом, который публиковал статьи и переводы для нескольких английских журналов и какое-то время был редактором The Poetry Review и Поэзия и драма .Джованни Папини, чьи рассказы появились в переводе Дель Ре в The New Age , одно время был итальянским корреспондентом журнала Symbolist Vesy .

11. John Cournos, Autobiography (New York: G.P. Putnam’s Sons, 1935), 281.

12. «Война и религия» была опубликована в году. The New Age. , В тылу , где цензор сильно порезал.См. Отчет Бехгофера в его «Письме», XVII, 21 (23 сентября 1915 г.), 497-498.

13. The New Age , XXI, 9 (28 июня 1917), 209. Гумилев, возможно, впоследствии представил некоторых из своих друзей The New Age . Статья Анрепа «Красавица и чудовище» [ The New Age , XXII, 14 (31 января 1918), 267-268] представляет собой иронический отчет о реакции «русского друга» Анрепа (Гумилева?) На современный английский язык. Изобразительное искусство. Несколькими годами позже. The New Age опубликовал М.«Художественные записки: лучизм» Ф. Ларионова [XXX, 15 (9 февраля 1922 г.), стр. 195–196], а также репродукции рисунков Ларионова и Гончаровой [XXX, 13 (26 января 1922 г.), 165], На Примерно во время визита Гумилева Роджер Фрай начал переписку с Ларионовым и Гончаровой, и в 1919 году он выставил работы Ларионова в его «Мастерской Омега» и опубликовал хвалебную оценку в журнале The Burlington Magazine , XXXIV, cxcli, 112-118.

14. Новый век , XVI, 13 (28 января 1915 г.), 344.Здесь упоминается стихотворение «Наступление» (I, с. 240), впервые опубликованное в Apollon , No. 10 (1914). Приблизительную дату этой встречи можно установить на начало января 1915 года, поскольку в следующем «Письме» Беххофер упоминает о своем прибытии в Варшаву на православное Рождество [ The New Age , XVI, 14 (4 февраля 1915 года), п. 378]. В послужном списке Гумилева не указано, что он в это время находился в Петрограде. Однако в эпизоде ​​из его «Зарисовок кавалериста», опубликованного 6 декабря 1915 года, есть упоминание о том, что он тяжело заболел, вернулся в Петроград и провел месяц в госпитале (LV, 507).Есть также два стихотворения этого периода, которые Гумилев, по-видимому, написал под влиянием своего больничного опыта (II, 136-139). Послужной список Гумилева и его стихотворение «Память», где он ссылается на его «грудь, не тронутую пулями», ставят под сомнение отчеты о госпитализации Гумилева (IV, 316-317). Однако, по его рассказу из «Зарисовок кавалериста», «Гумилев не был ранен, а скорее заболел после разведывательного задания; во время метели. Рассказ Беххофера о появлении поэта в «Бродячей собаке», казалось бы, указывает на то, что Гумилев был на самом деле; в настоящее время находится в отпуске в Петрограде и не верю сообщениям о его госпитализации.

15. TLS, 13 октября 1921 г., 661.

ИНТЕРВЬЮ. К. Б. Беххофер

XIII — MR. НИКОЛАЙ ГУМИЛЕФ.

Недавний проезд по Лондону г-на Гумилева, одного из самых известных молодых русских поэтов и литературного редактора петроградского «Аполлона», позволил мне узнать его мнение о современной поэзии.

«Мне кажется, — сказал он, — что мы закончили великий период риторической поэзии, в который были погружены почти все поэты девятнадцатого века.Основная тенденция сегодняшнего дня состоит в том, что все стремятся к экономии слов, которая была совершенно неизвестна как классическим, так и романтическим поэтам прошлого, таким как Теннисон, Лонгфелло, Мюссе, Гюго, Пушкин и Лермонтов. Они говорили свои стихи, но мы хотим сказать «это!» Вторая параллельная тенденция сегодня — это поиск простоты в образах, в отличие от работ символистов, которые были очень сложными, преувеличенными и иногда даже запутанными.

«Новая поэзия стремится к простоте, ясности и достоверности. ¹ Любопытно, что все эти тенденции невольно напоминают лучшие произведения китайских писателей, и интерес к последним заметно возрастает в Англии, Франции и России. ² Но, кажется, везде стремление к действительно национальным формам поэзии. Английские поэты — Г. К. Честертон, Йейтс и А. Например, E. ’ ³ — работают над восстановлением формы баллад и фольклора, потому что английское лирическое творчество находит в них свое высшее выражение.По той же причине французские поэты писали очень простые и очень ясные стихи — почти песни. В частности, я мог бы упомянуть Vildrac, Duhamel, ⁴ и т. Д. В России современные поэты пытаются использовать самые разные сюжеты и формы, чтобы заполнить пробелы в молодой поэзии своего народа. Тем не менее, они, как и другие, игнорируют чужие шаблоны и темы. Они пишут не баллады и не песни, а стихи психологического содержания, соприкасающиеся с современными культурными и философскими течениями мысли, как русскими, так и зарубежными.

«Что касается верлибра, мы должны согласиться с тем, что он завоевал себе гражданские права в поэзии каждой страны. Тем не менее совершенно ясно, что верлибр следует использовать очень редко, поскольку это лишь одна из многих новых форм, возникших в последнее время, и она никоим образом не заменяет все остальные. Напротив. Рифма привлекает к себе больше внимания, чем когда-либо, и становится все более и более важной для поэзии. Действительно, рифмы стали очень часто появляться как в середине, так и в конце строки, и даже в начале.Это, конечно, снизило точность рифм, и они уступили место Assonance; и это дает совершенно новый музыкальный интерес к стихам, написанным в старых метрах.

«Я не думаю, что у футуризма в поэзии есть будущее, просто потому, что футуризм каждой страны отличается от футуризма других; и все футуризмы, взятые вместе, вовсе не составляют единой школы. Например, в Италии футуристы — милитаристы; в России они пацифисты. Опять же, футуристы строят свои теории на полном пренебрежении искусством прошлого, и это обязательно очень плохо влияет на их художественное развитие, их вкус и их технику.”

Г-н Гумилев сказал, что, по его мнению, поэтическая драма эпохи Возрождения может занять место старого театра прозы. У современных поэтов есть то преимущество, что они гораздо более эмансипированы, чем их предшественники, а сама поэзия стала богаче нюансами и энергичными выражениями. Когда довольно вульгарная пьеса « ⁵ » Ростана может иметь такой успех в Париже, безусловно, пьесы, написанные лучшими поэтами, могут иметь огромный успех. Но общественность должна быть обучена им, хотя бы путем повторения. Публика не любит нововведений, но ее легко убедить восхищаться тем, что ей часто предлагают.Поначалу стихотворная драма, вероятно, не удастся, но при повторении обязательно понравится. «К сожалению, возросшее желание публики к зрелищам — хлебу и зрелищам — и, как следствие, большие расходы на постановку, сделали режиссеров бесперспективными. Очень жаль, потому что в новом репертуаре стихотворных драм нашлось бы место как новым живописцам, так и новым композиторам, которые сейчас столь же далеки от публики, как и писатели. Я полагаю, что новый театр не был бы театром бледных событий, бледных движений и эмоций, как у Метерлинка, а, напротив, был бы полон страсти, действия и благородных моментов.d поверхностен и никоим образом не достигает глубины и трагизма, столь характерных для настоящего времени с его могущественными открытиями, войной и революцией »,

Я спросил г-на Гумилева, не думает ли он, что это период эпоса: «Нет, сейчас не время для эпоса. Эпосы всегда следуют за событиями, которые они отмечают. Но сейчас мы находимся в разгаре великих событий, и, следовательно, это время для драмы, и, возможно, так будет еще долго. Однако совершенно очевидно, что сегодняшние события веками будут служить эпосом для будущих поколений.

«Оф; другие поэтические формы, мы можем саджы! Эта дидактическая поэзия сейчас довольно добрая. Наше чувство юмора слишком развито, и мы слишком привередливы, чтобы платить; внимание к моральным наставлениям в стихах.

«Осталась мистическая поэзия. Сегодня он возрождается только в России, где связан с великими религиозными идеями народа. В России все еще очень сильно ждут третьего Завета. ⁶ Ветхий Завет — это «Завет Бога Отца; Новый Завет от Бога Сына; Третий Завет должен быть от Бога Духа Святого, Утешителя; Это то, что действительно ждали в России, и мистическая поэзия была параллельна ожиданию.И во Франции тоже можно надеяться на возрождение мистической поэзии, такое, какое уже можно увидеть в творчестве Поля Клоделя и Фрэнсиса Джеммеса. ⁷ Возможно, он будет развиваться рядом с французским неокатолицизмом или, возможно, в совершенно другом направлении, помимо философских идей Бергсона », ⁸

Я спросил г-на Гумилева, думает ли он, что существует какая-либо связь между поэтической драмой и мистической поэзией. «Мне кажется, — ответил он, — что они ведут в разные стороны.Один от души, другой от духа. Когда поэт сегодня; чувствует ответственность за себя перед миром, он стремится обратить свои мысли к драме как высшему выражению человеческой страсти, чисто человеческой страсти. Но когда он подумает о конечной судьбе человечества и загробной жизни, тогда он, наконец, обратится к мистической поэзии ». ⁹

КОММЕНТАРИИ К ИНТЕРВЬЮ Гумилева

1. Делая упор на простоту, ясность и достоверность, Гумилев, по сути, переформулирует поэтическую программу акмеизма.Эта формулировка полностью согласуется с теориями Imagis, которые пропагандировались в The New Age с 1908 года [F. С. Флинт, «Недавние стихи», 26 ноября 1908 г., стр. 95-98]. В своей колонке «Я собираю конечности Осириса», начиная с 1911 г., Эзра Паунд неоднократно призывал к прямоте или высказыванию, точности наблюдения, внимание к технике и упор на конкретные образы в терминах, которые параллельны акмеистским высказываниям Гумилева, Городецкого и Мандельштама, Гумилев, возможно, знал о программе Imagist еще до своего визита в Лондон, возможно, из-за статьи Зинаиды Венгеровой и интервью Паунду. Российский журнал «Стрелец».1, 1915, стр. 93-104). Хотя ее оценка критична и она не умеет различать имажинизм, вортицизм и футиризм, Венгерова предлагает русские переводы стихотворения Паунда «Перед сном» и известного стихотворения Х.Д. (Хильда Дулитл Олдингтон), «Ореад», который был отмечен как апофеоз имажинизма. Хотя Гумилев не мог встретиться с Хьюмом, погибшим на фронте в сентябре 1917 года, он вполне мог вступить в контакт с другими представителями имажинизма. В его записной книжке есть ссылка на Книжный магазин поэзии, основанный в 1913 году Гарольдом Монро, где имажинисты регулярно проводили публичные чтения.В 1913–1914 годах «Книжный магазин поэзии» издавал журнал «Поэзия и драма», авторами которого были Арундел дель Ре, Борис Анреп и Джон Кумос. Воображаемая реконструкция визита Гумилева в Лондон могла бы включать встречу между Гумилевым и очень заметным американцем Эзрой Паундом, но хотя встреча между ними была, безусловно, возможна, учитывая пересекающиеся круги лондонского художественного мира, я не нашел никаких доказательств, чтобы задокументировать такую ​​встречу. сталкиваться. Хотя Паунд продолжал вносить свой вклад в The New Age , его сотрудничество с Виндхэмом Льюисом в журнале Bias? а в Центре искусств повстанцев он поставил его подальше от тех художников и поэтов, которые собирались вокруг книжного магазина поэзии и мастерских Фрая «Омега».В отличие от своего соотечественника-американца Т.С. Элиота, Паунд не стремится проникнуть в более элитные круги лондонского общества. В любом случае к 1917 году ранний имажинистский этап деятельности Паунда, имевший много общего с акмеизмом Гумилева, перешел в более радикальный вортицизм, которому Гумилев, скорее всего, не посочувствовал бы.

2. Независимо от того, встречался ли Гумилев на самом деле с Паундом, знакомство с его творчеством может быть выведено из ссылки здесь на китайскую поэзию. Сборник переводов Паунда восточных писателей был опубликован в 1915 году, а некоторые из его переводов появились в The New Age всего за неделю до выпуска, содержащего интервью Гумилева (22 июня 1917 года).Гумилев вполне мог встретить другого переводчика китайской поэзии, Артура Уэйли, имя которого указано в его записной книжке. Уэйли, близкий друг Фрая, был китаистом в Восточном отделе эстампов и рисунков Британского музея. Его первые переводы были напечатаны частным образом в 1916 году, а его сборник « Сто семьдесят китайских стихотворений » вышел в 1918 году. Гумилев сам занимался переводом восточной поэзии в это время; его сборник восточной поэзии на русском языке «Фарфоровый павильон» был издан после его возвращения в Петроград в 1918 году.Поскольку он упоминает Уэйли в качестве одного из своих источников, Гумилев, должно быть, был знаком с самыми первыми, частными печатными переводами Уэйли.

3. А. Э. Хаусман, профессор латыни Тринити-колледжа в Кембридже, написал поразительно простую лирику. Его самая известная работа, A Shropshire Lad (1896 г.), была включена в «список покупок» Гумилева.

4. Шарль Вильдрак и Жорж Дюамель, наряду с Жюлем Роменом и Рене Аркосом, сформировали в Париже в 1906 году группу поэтов «Abbaye», которые пытались совместить интеллектуальные занятия с физическим трудом.Связанные с доктриной «единодушия», их поэзия стремилась выразить идеалы всеобщего братства в простом, неприукрашенном стихотворном стиле. Возможно, Гумилев познакомился с членами этой группы, когда был в Сорбонне в 1907–1908 годах. благодаря представлению Валерия Брюсова, В 1910 году Вильдрак и Дюамель совместно работали над Notes sur la technic poétique , которые повлияли на Паунда и имажинистов. Вильдрак был другом и корреспондентом Роджера Фрая и руководил художественной галереей на Левом берегу в Париже. В заметках Гумилева указан парижский адрес г-жи.Роза Вильдрак, жена поэта, руководившая галереей во время отсутствия мужа во время войны.

5. «Вульгарная пьеса» Ростана, вероятно, относится к Сирано де Бержерак (1897), очень романтичной «героической комедии», которая пользовалась огромной популярностью. Ссылка Гумилева на поэтическую драму, «полную страсти, действия и благородных моментов», отражает его собственные художественные переживания того периода. Его поэтическая драма « Гондла », изображающая конфликт язычества и христианства в Исландии IX века, появилась в первом номере «Русской мысли» за 1917 год.Во время своего пребывания в Париже и Лондоне Гумилев работал над поэтической трагедией, основанной на византийской истории. Отравленная туника , которая была опубликована на Западе только после его смерти. Судя по всему, интерес Гумилева к драме продолжился после его возвращения в Петроград. Помимо занятий поэзией, он читал в литературной студии Дома искусств курс драматургии, и отчет о «незавершенных работах в журнале Дома искусств указывает на то, что он работал над исторической пьесой под названием Завоевание Мексики »на момент его смерти ( Дом искусств , № 1, 1921, стр. 70, 74).

6. Доктрина Третьего Завета напоминает о плане Мережковского эволюции человека, к духовному совершенствованию, к союзу божественного духа и земной плоти в Завете Святого Духа, [См. Бернис Глатцер Розенталь, Дмитрий Сергеевич Мережковский и Серебро Возраст (Гаага: Martinus Nijhoff, 1975), стр. 93-97.] Оценивая значимость этой идеи для Гумилева, следует иметь в виду, что интервьюер, в данном случае Беххофер, попал под влияние Мережковского, правда, в загадочной, незаконченной новелле присутствуют элементы мережковского «богоискательства». Радостное братство , над которым Гумилев работал в Европе.

7. Поль Клодель и Фрэнсис Джеммес были представителями католического литературного возрождения во Франции, которое характеризовалось мистическим, дальновидным подходом к миру. Жаммес начал свою карьеру в ответ на символизм как поэт повседневной жизни, и Гумилев ссылается на ему выгодно в этом контексте в обзоре 1912 г. (IV с. 294). После его обращения в католицизм в 1906 году работы Джаммеса становились все более религиозными.Клодель обратился в католицизм после духовного переживания в 1886 году, и его поэзия и драма стали чрезвычайно «христоцентричными». Его шедевр поэтической драмы « L’Annonce Faite à Marie » был исполнен на английском языке в Лондоне во время пребывания там Гумилева в 1917 году. В письме Ларионова к Струве указывается, что он и Гумилев часто обсуждали творчество Жерара де Нерваля, другого представителя Германии. мистическая разновидность французской литературы, поэзия которой сочетает в себе бредовые темы с ясным языком.Комментарии Гумилева о «мистической поэзии» уникальны для его произведений и представляют интересную противоположность его вводным ссылкам на простоту и ясность. Именно эта сложность лежит в основе поэзии его двух послевоенных сборников.

8. Философ Анри Бергсон также выразил симпатию к католицизму. Его акцент на интуиции и его концепция искусства как прямого контакта с реальностью оказали большое влияние на формулировку теории имажизма Т. Э. Хьюмом.Действительно, Хьюм популяризировал бергсоновскую философию на страницах The New Age . Гумилев мог быть знаком с « Essai sur les données immédiates де ла совести », [английское название «Время и свобода воли»] (1888), Matière et mémoire (1896) и L’Evolution créatrice (1907). Теории Бергсона о времени и памяти могут иметь особое значение для интерпретации некоторых из самых загадочных стихов Гумилева из Огненного Столпа, в частности, «Потерянный трамвай» и «Память.Действительно, «реалистический идеализм» Бергсона может быть ключом к сложному синтезу мистицизма и реализма, лежащему в основе зрелых работ Гумилева.

9. Интервью Гумилева вызвало критическую реакцию одного неосведомленного корреспондента, который не согласился с некоторыми комментариями Гумилева и поставил под сомнение его авторитет как поэта [См. The New Age , XXI, 11, 12 июля 1917 г., с. 255], Беххофер ответил в следующем выпуске разъяснением и заявлением о поддержке мнения Гумилева.Он пишет: «Мистер. Гумилев хорошо известен в России и в переводческих кругах за рубежом как лидер молодой школы современного русского стиха, а также как влиятельный критик литературы и искусства »[ The New Age , XXI, 12 июля 1917, с. 275].

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ ПО РУССКОЙ ПОЭЗИИ. Лапеза, Дэвид (изд. и тр.): (1977)

Опубликовано AnnAr.MI.1977.Ardis., 1977.

Твердый переплет

---

Об этом товаре

светло-коричневая ткань 8во. Пылесборник из защитного пластика. очень мелкая копия в мелком пыле. чистый внутри и снаружи. чехлы очень чистые. переплет плотный. содержимое без какой-либо маркировки. книга в монетном дворе усл.Дустр. имеет потускневший позвоночник с парой пятен на нем, один крошечный разрыв сзади (

Задать вопрос продавцу

Библиографические данные

Название: НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ ПО РУССКОЙ ПОЭЗИИ.

Издатель: AnnAr.MI.1977.Ardis.

Дата публикации: 1977

Переплет: Твердая обложка

Пылезащитный кожух Состояние: Пылезащитный кожух в комплекте

Издание: Первое издание

Описание магазина

Только Интернет / Почтовый заказ.

Посетить витрину продавца

Условия продажи:

ABEBOOKS обрабатывает ВСЕ заказы по моей кредитной карте. Я тоже могу взять Paypal. Оплатите
чеком или денежным переводом.
Всегда, книги можно вернуть без каких-либо вопросов по любой причине.

Условия доставки:

Все книги с оберткой для пыли поставляются с защитной обложкой Brodart, если не указано иное.
Негабаритные (кварто, фолио или очень тяжелые) книги и наборы часто требуют дополнительной доставки, если заказ является приоритетным или международным.

все запросы направляйте по адресу [email protected]

Список книг продавца

Способы оплаты
принимает продавец

определение акмеизма по The Free Dictionary

Он был основоположником русского литературного акмеизма, который сосредоточился на «красивой ясности» (термин поэта Михаила Кузьмина) и простоте выражения вместо глубоко сложной природы слова в русском символизме.В 1916 году, когда футуризм, акмеизм, все -измы начали вращаться, была подготовлена ​​почва для Эзры Паунда, чтобы потребовать от художников «Сделайте это новым!». Толкин предвидит тщетность этого и вместо этого призывает Джеффри Смита выполнить общую задачу TCBS, которому, как он считал, «была дарована некоторая искра огня — определенно, как единое целое, если не по отдельности, — которой было суждено зажечь новую жизнь. свет, или, что то же самое, возродить старый свет в мире »(Письма 10, курсив добавлен). Ряд поэтических движений в начале двадцатого века отстаивал центральную роль поверхностных смыслов, включая русский акмеизм и Англо-американский имажинизм, ни одно из этих направлений не осталось незамеченным в литературных кругах идиша.Понимание языка Мандельштамом — сильно напоминающее аспекты творчества Соссюра и Деррида (хотя у поэта не было очевидных средств познания учения Соссюра) — сформулировано не только в «Разговоре о Данте», но и в его ранних эссе. «Утро акмеизма» (Утро Акмеизма) и «О природе слова» (О природе слова) .TV: Есть известное определение акмеизма (русского поэтического движения начала ХХ века) Осипом Мандельштамом: » тоска по мировой культуре.«Все мы, включая меня, ужасно тосковали по Риму, Флоренции и Парижу, по Сезанну и Ван Гогу, по Аполлинеру и Одену (и, что не менее важно, по джазу и року — в некоторых случаях также по Стравинскому и Веберн), их отношение к поэтическим движениям символизма, акмеизма и футуризма конца XIX — начала XX века Серебряного века. Категория интертекстуальности с равным успехом проверялась в истории литературы: не только в исследованиях, которые имели дело с модным постмодернизмом и метафикшн или формы, жанры и стили с очевидными интертекстуальными связями (напр.g., цитаты, аллюзии, пародия, стилизация, барокко, авангард и акмеизм), но при пересмотре скрытой связи литературных произведений, принадлежащих к разным периодам, культурным пространствам и жанрам, с их социокультурными, лингвистически-идеологический и эстетический контексты. (2.) Акмеизм был важной школой русской поэзии начала 20-го века, аналогичной иманизму в его отрицании символизма и принятии конкретных образов. с люминесцентными лампами, обстановка не могла быть дальше от баров и подсобных помещений, где — как предполагают книги, фотографии и звукозаписи шоу — были чтения и выступления, которые привнесли символизм в акмеизм, футуризм и Дада, а также множество других ответвлений и фракций.Эта идея прогресса могла предложить новую эстетику и породила новаторские художественные движения: символизм, футуризм, акмеизм и конструктивизм. В центре внимания этой книги находится сравнительное исследование англо-американского имажизма, русского акмеизма и поэзии. среднего периода Рильке и Ахматовой с их товарищами-мужчинами Паундом и Гумилевым, а также русский акмеизм и англо-американский имажизм.

Космизм и его ответвления сегодня

Страница из

НАПЕЧАТАНО ИЗ ОНЛАЙН-СТИПЕНДИИ ОКСФОРДА (Оксфорд.Universitypressscholarship.com). (c) Авторские права Oxford University Press, 2021. Все права защищены. Отдельный пользователь может распечатать одну главу монографии в формате PDF в OSO для личного использования. дата: 06 августа 2021 г.

Глава:

(стр.219) 12 Космизм и его ответвления сегодня

Источник:

Русские Космисты

Автор (ы):

Джордж М. Янг

Издатель:

Oxford University Press

DOI: 10.1093 / acprof: oso / 9780199892945.003.0012

В этой главе обсуждается космизм и связанные с ним события в современной России. Учреждения по изучению и распространению космизма включают Музей Федорова в Москве, Музей космонавтики Циолковского и Центр Чижевского в Калуге. Связанные с этим институты и движения включают ISRICA, Институт исследований космической антропоэкологии в Иркутске; неоевразийские последователи Льва Гумилева; гиперборейское движение; и российские трансгуманистические и имморталистские движения, возглавляемые Игорем Вишевым и Данилой Медведевым.Глава завершается оценкой значимости и перспектив космистской тенденции.

Ключевые слова: Музей Федорова, Музей космонавтики Циолковского, космическая антропоэкология, паранормальные явления, неоевразийство, Лев Гумилев, трансгуманизм, научный иммортализм, Данила Медведев

Для получения доступа к полному тексту книг в рамках службы для получения стипендии

Oxford Online требуется подписка или покупка. Однако публичные пользователи могут свободно искать на сайте и просматривать аннотации и ключевые слова для каждой книги и главы.

Пожалуйста, подпишитесь или войдите для доступа к полному тексту.

Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому заголовку, обратитесь к своему библиотекарю.

Для устранения неполадок, пожалуйста, проверьте наш FAQs , и если вы не можете найти там ответ, пожалуйста свяжитесь с нами .

«Обыкновенных» и «сакральных» миров, представленных в произведениях Николая Гумилева

15 апреля 2020 года исполняется 134 года со дня рождения Николая Степановича Гумилева (1886–1921), поэта Серебряного века, создателя Школы акмеизма и «Мастерской поэтов», драматурга, литературоведа, переводчика, путешественник, офицер Уланского полка, кавалер двух Георгиевских Крестов.В фондах Президентской библиотеки представлены авторефераты диссертаций, раскрывающие богатое творчество Николая Степановича Гумилева.

«Лирический герой Гумилева постоянно метается» из «обычного» в «священный» мир. Но ринулся не только лирический герой поэта, но и он сам, причем с подросткового возраста. Сначала на бумаге, потом в жизни.

Николай Степанович родился в Кронштадте, в семье корабельного врача, и ему посчастливилось провести детство в Царском Селе.После трехлетнего пребывания семьи в Тифлисе Гумилев поступил в седьмой класс Царскосельской николаевской гимназии. Но учился плохо (при этом любил читать), регулярно попадал в списки отстающих.

Слабого ученика собирались исключить, но на педагогическом совете за него вступился директор гимназии, поэт-символист Иннокентий Анненский. Ему удалось убедить коллег в том, что плохая успеваемость подростка компенсируется отличными стихами.Между учителем и учеником возникло понимание и восхищение друг другом, они дружили.

В конце 1912 года акмеисты создали собственное издательство «Гиперборея» и начали выпускать одноименный журнал. В январе 1913 года вышел номер «Аполлона» со статьями Сергея Городецкого «Некоторые тенденции современной русской поэзии» и Николая Гумилева «Наследие символизма и акмеизма». Таким образом было объявлено новое литературное направление.

Автореферат диссертации Анастасии Кулагиной Животворящая концепция и принципы создания образа в лирике и драматургии Н.С. Гумилев (2012) отмечает, что любой художник существует в двух пространствах бытия: пространстве жизни и пространстве искусства. Со времен немецких романтиков в искусство вошла новая концепция — творчество жизни. В отличие от символистов, реалистов, футуристов, продолжает автор, для акмеистов (акмеизм — литературное движение, противостоящее символизму; акмеисты провозглашали материальность, объективность тем и образов, точность слова) жизнь художника имеет отдельную ценность и составляет его биографию. «Жизненное творчество» выступает как сознательное структурирование собственной жизни, когда человек выступает как автор-герой своего жизненного повествования.

Таким образом, устроив свою жизнь, Гумилев рискнул и пойти, устремившись навстречу приключениям, во время которых рождались образы конкистадоров, абиссинских монахов; так был создан «Дон Жуан в Египте». Новые поэтические образы рождались не только на бумаге или в воображении. Осенью 1908 года Гумилев совершил свое первое путешествие в Африку — и стал первооткрывателем африканской темы в русской поэзии. Он трижды побывал в этой ранее неизвестной читателю стране: собирал народные песни и другие этнографические материалы.Впоследствии он был великолепен и полностью отображен в серии «Абиссинские песни».

Побродив по жаркой фантастически красивой Африке, Николай Степанович больше не хотел продолжать петербургскую богемную жизнь. А когда загремели трубы Первой мировой войны, Гумилев пошел добровольцем в уланский полк, в армию. «Он принял войну с совершенной простотой, с искренним рвением. Он был, пожалуй, одним из немногих в России людей, душу которых война нашла в высшей боевой готовности.Его патриотизм был столь же безусловным, как безоблачно его религиозное исповедание », — написал Андрей Левинсон, сотрудник журнала« Аполлон ». Коллеги вспоминали, что у Гумилева чувство самосохранения как будто ослабло, его тянуло к опасности, часто он первым нападал из окопа.

Награжден двумя Георгиевскими крестами за отвагу и получил офицерское звание. В газете «Ведомости» опубликована его хроника очерков «Записки кавалериста». В 1916 году выходит книга «Колчан», в которой итальянские туристические зарисовки отходят на второй план, а пронзительная русская тема впервые приобретает звучание.

Но никакие военные заслуги поэта не учла Петроградская Чрезвычайная комиссия, арестовав его по подозрению в причастности к заговору петроградской военной организации В.Н. Таганцев, как позже выяснилось, сфабриковал. Поэт был расстрелян. Точная дата и место захоронения остались неизвестными. Один из участников расстрела впоследствии вспоминал, что Гумилев не дрогнул ни одним мускулом лица по дороге к месту расстрела, иногда по его губам бегала понимающая ухмылка, успевал попросить у солдат сигарету и кончил. это до конца… А несколько десятилетий спустя, в 1991 году, дело поэта Николая Гумилева было прекращено за отсутствием состава преступления.

Реальное открытие Гумилева читателями только началось, и Президентская библиотека продолжит оцифровку исследовательских материалов и документов, связанных с ним, а также материалов и сборников его стихов.

Прочтите книгу Николая Гумилева «Африка онлайн» Николая Гумилева

Каталог

Введение

Об африканской поэзии Гумилева

Западные читатели, возможно, знают Николая Гумилева в первую очередь как мужа великой русской поэтессы Анны Ахматовой.В свое время Гумилев был признанным поэтом, одной из важнейших фигур в культуре Серебряного века в России, еще до женитьбы на Ахматовой (которая, кстати, еще не была признанным поэтом, когда они поженились). Он был основателем русского литературного акмеизма, происходящего от французского слова acme, означающего вершину или вершину. Наряду с символизмом и футуризмом, акмеизм включал в себя одно из трех наиболее значительных поэтических течений в России начала двадцатого века и сосредоточился на прекрасной ясности (придумал поэт Михаил Кузьмин) и простоте выражения вместо глубоко сложной и символической природы слово в символизме, одном из непосредственных литературных предшественников акмеизма.Помимо Гумилева и Ахматовой, среди крупных акмеистов были Осип Мандельштам, Сергей Городецкий, Георгий Адамович и некоторые другие. Чтобы отличить Гумилева от других акмеистов, можно охарактеризовать его поэзию яркими образами, яркими красками и экзотическими местами, которые вошли в его стихи из многочисленных путешествий во Францию, Италию, Англию и, что стало для него наиболее важным, Африку. Исток своего творчества поэт справедливо назвал музой дальних странствий.

Жизнь Гумилева была такой же яркой и увлекательной, как и его искусство.На самом деле его биография часто затмевала его достижения как поэта. Критическим моментом, определившим его биографию, была казнь в августе 1921 года по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре. В последние годы было доказано, что эти обвинения полностью ложны и сфабрикованы советской тайной полицией. Гумилев был первым крупным деятелем искусства, ставшим жертвой советского режима, и его имя, особенно в иммигрантских кругах, стало символом сопротивления советскому тоталитаризму, несмотря на то, что политические мотивы занимали в его произведениях весьма скромное место.

То, что отличает Гумилева не только от других поэтов его поколения, но и действительно ставит его в уникальное положение в истории русской поэзии, — это его глубокая привязанность к Африке. Он много писал как стихи, так и прозу, о культуре континента в целом и об Эфиопии (Абиссинии, как ее называли во времена Гумилева) в частности. За время сокращенной жизни Гумилев совершил четыре поездки в Северную и Восточную Африку, наиболее масштабной из которых была экспедиция в Абиссинию в апреле-августе 1913 года по заданию с корабля «Св.Петербургский Императорский музей антропологии и этнографии. Во время этой поездки Гумилев собрал эфиопские фольклорные и этнографические предметы, которые по возвращении в Санкт-Петербург передал в музей. Он и его помощник Николай Сверчков также сделали более 200 фотографий, которые представляют собой уникальную картину африканской страны в начале века.

Африканские мотивы начали появляться в поэзии Гумилева очень рано, еще до того, как он действительно посетил континент. По собственной оценке Гумилева, его первый сборник «Романтические цветы» (1908) содержит стихи, тематически сосредоточенные вокруг озера Чад, которое в то время поэт ассоциировал с сердцем загадочной Черной Африки.По большей части его трактовка Африки в стихах из этого сборника затронута любимыми писателями Гумилева того времени — Жюлем Верном, капитаном Мэйном Ридом и особенно Райдером Хаггардом. Поэма « Заклинание», «», например, напрямую основана на романе Хаггарда «Клеопатра», особенно на сцене, в которой священник Хармахис показывает Клеопатре (узурпировавшей его трон) тайны египетских богов. В этом стихотворении мы также находим изображение огненных столпов , которое впоследствии станет названием последнего сборника стихов Гумилева (опубликовано посмертно в 1921 году).Поэма Гумилева « Жираф » стала краеугольным камнем этого сборника и стала визитной карточкой Гумилева в богемных кругах довоенного (Первого) Петербурга. В целом африканские образы в «Романтических цветах» несколько абстрактны и очень напоминают картины британских прерафаэлитов и художников русского модерна. В коллекции Гумилев идеализировал Африку как экзотический Восток.

Сборник «Чужое небо» знаменует собой изменение Гумилевым трактовки африканской темы в его творчестве.Перемена, несомненно, была вызвана непосредственным опытом поэта на так называемом Темном континенте. К тому времени, когда он опубликовал сборник, Гумилев совершил две поездки в Африку — короткую в Египет в 1908 году и гораздо более длительную в Абиссинию в 1910 году. Его стихи после этих двух путешествий содержат реальные подробности африканской природы и самого Гумилева, связанного с ней. . В стихотворении « Эзбекия » из сборника 1918 года «Колчан» Гумилев размышляет о своем посещении Каирского сада в 1908 году. В то время он был озабочен мыслями о самоубийстве из-за того, что Анна Ахматова отвергла его предложение руки и сердца, которое она впоследствии приняла через два года. потом.Посещение сада Эзбекия исцелило Гумилева духовно, и все его дальнейшие поездки в Африку так же благотворно повлияли на его душевное состояние и вдохновили его творчески.

Сборник «Шатер» (1921) стал самым значительным среди поэтических произведений Гумилева об Африке и был опубликован за несколько месяцев до его казни. Он полностью состоит из стихов, посвященных Африке. Как отметила его жена Анна Ахматова в своих воспоминаниях, «Шатер» — это стихотворный сборник географии. Это утверждение подтверждается воспоминаниями русского исследователя Африки В.И. Немирович-Данченко, которому Гумилев в 1921 году сказал:

Пишу географию в стихах. Это самая поэтичная из всех наук, но люди делают из нее какой-то гербарий. Сейчас я работаю над Африкой, черными африканскими племенами. Я должен показать, каким они представляли себе мир. Среди архивных бумаг Гумилева был обнаружен план большой поэтической книги по географии в стихах . Он состоял из шести разделов: Европа, Азия, Африка, Америка и Австралия.Схема африканского раздела показывала, что Гумилев намеревался писать свои стихи в соответствии с воображаемым путешествием по Африке, начиная с Египта, затем по западному побережью континента и заканчивая путешествием у Красного моря. Следует отметить, что путешествие, за исключением его начала и самого конца, будет проходить в местах, где Гумилев никогда не был. По сравнению с этим планом, «Шатер» почти полностью состоит из стихов, посвященных тем местам в Африке, которые Гумилев несколько раз посетил, центральная часть которых охватывает территорию Африканского Рога, включающую Абиссинию, Галлу, Сомали, Красное море и К последнему примыкают Египет и Судан.

Гумилев посетил Абиссинию в конце правления великого вождя страны Менелика II, который в 1896 году разгромил итальянскую армию на реке Адва и завоевал независимость Абиссинии, единственной неколонизированной африканской страны конца XIX века. . Он имел особую привлекательность для России (которая не участвовала в схватке за Африку ) из-за общей с Эфиопией восточно-православной религии. Стихи Гумилева содержат множество отсылок к истории Эфиопии — от легендарной империи Аксум до времен более поздних военных и государственных лидеров, таких как Рас Меконнен и пророк Шейх Хусейн, а также некоторые комментарии по современным социальным проблемам страны. , например, конфликт между коренным населением и европейцами.В сборнике «Шатер» африканский пейзаж Гумилева становится таким же реальным, как и люди, которые его населяют. Поэт включает свои личные воспоминания о путешествиях по различным частям Абиссинии, а в описаниях тех частей Африки, куда он не смог попасть, он исходит из конкретных визуальных образов: карт, картинок и реальных артефактов, как видно из последнее стихотворение сборника Нигер.

Итак, ретроспективно мы не можем считать Гумилева политически корректным писателем в отношении своих работ по Африке.Его взгляды, безусловно, можно охарактеризовать как Востоковед по современным меркам. Однако его стихи на африканскую тематику несут на себе печать не только его искренней любви и понимания различных независимых африканских культур, но и фактического слияния по крайней мере с одной из них и изображения ее изнутри, с точки зрения участника.

Вячеслав Иванович Ястремский

Профессор Русского Бакнеллского университета

Заметка о переводах

В этом издании впервые собраны практически все произведения Николая Гумилева на африканскую тематику (стихи, проза, дневники) в одном томе. в английском переводе вместе с рядом сохранившихся фотографий из архива Гумилева в России.Я придерживаюсь набросков и дизайна книги Славы, которые были для него долгой любовью. Многие переводы появляются на английском языке впервые.1 После того, как мой со-переводчик Слава Ястремский скончался от болезни в ноябре 2015 года, я смог скачать все его материалы о Гумилеве с его ноутбука благодаря вдове Славы Ирине, которая была любезна достаточно, чтобы дать мне доступ. Она также дала мне фотографии из африканских путешествий Гумилева, которые Слава получил ранее из архива Гумилева в России для публикации в этом сборнике.Учитывая возраст фотографий и смерть Гумилева в 1921 году, все эти работы являются общественным достоянием. В то время как переводы Славы и мои близились к завершению, когда он умер, он был слишком слаб, чтобы сделать окончательную правку за несколько месяцев до своей кончины. Поэтому я решил включить правку моей очень талантливой студентки колледжа Пенсильванского университета Марии Бадановой, которая проделала изумительную работу по проверке и редактированию этой окончательной рукописи и ее улучшению. Я благодарен Лэрду Джонсу за то, что он поделился со мной своим опытом по Африке для этого тома.Я несу ответственность за любые ошибки или упущения, которые могли проскочить. Я решил использовать английские эквиваленты слов, которые использует Гумилев, такие как Negro (негр) и dwarf (karlik), вместо версий тех слов, которые предпочитаются в современном английском использовании, чтобы сохранить стиль колониального употребления, сохранившийся в творчестве поэта. время.

---

Майкл М. Найдан

Воскоб Семейный профессор украиноведения и профессор славянских языков и литературы Государственный университет Пенсильвании

Поэтические произведения

Часть I

Из романтических цветов, 1908 год

Сады моей души

Сады моей души всегда наполнены узорами,

В них так свежи ветры и так мягко дуют,

В них вы найдете золотой песок и черный мрамор,

И глубокие и полностью прозрачные бассейны.

В них, как во сне, растения необыкновенные,

Птицы светятся розовым, как вода утром

И — кто может разгадать извечный секрет? —

В них есть Дева в венке Верховной Жрицы.

Ее глаза подобны отблескам чистой серой стали.

Ее изящный лоб белее восточных лилий.

У нее губы, которые никого не целовали.

И она никому не сказала ни слова.

Ее щеки — розоватые жемчужины Юга,

Сокровище немыслимых фантазий,

Ее руки, только ласкавшие друг друга

Когда переплелись в экстазе молитвы.

У ее ног две черные пантеры

С металлическим оттенком шерсти,

И взлетают из розовых кустов потаенного грота

Ее розовые фламинго плавают в лазурном свете.

Я не смотрю на мир потоковых линий,

Мои мечты не подчиняются ничему, кроме вечного.

Пусть в пустыне бушуют яростные ветры сирокко,

Сады моей души всегда полны узоров.

Заклинание

Молодой волшебник в пурпурной тунике

Сказал таинственные слова

Перед ней царица беззакония,

Он растратил рубины магии.

Аромат горящего ладана

Открытые пространства, не знающие границ

Где мчались мрачные тени,

Похоже на рыб, то на птиц.

Невидимые струны тихонько рыдали,

Огненные столбы парили в воздухе,

Гордые военные трибуны покорно

Опустили глаза, как рабы.

И царица потревожила эти тайны,

Играя величием вселенной,

И ее шелковисто-гладкая кожа

Опьянила его своей снежной белизной.

Подчиняясь силе своей прихоти,

Молодой волшебник забыл обо всем вокруг себя,

Глядя на ее маленькую грудь,

На браслеты на вытянутых руках.

Молодой чародей в пурпурной тунике

Говорил, не дыша, как мертвец,

Он дал королеве проступков

Все, что заставило его душу почувствовать себя живым.

А когда заколебался полумесяц

На изумрудах Нила и потускнел,

Бледнолицая царица подбросила

Цветок, пылающий малиновым ему.

Гиена

Над камышами медлительного Нила

Где летают только бабочки и птицы,

Спрятана забытая могила

Беззаконной, но манящей королевы.

Ночная тьма приносит свои уловки,

Луна восходит, как грешная сирена,

Белые туманы быстро распространяются,

И гиена крадется из своего логова.

Стон яростный и пошлый,

Глаза зловещие и мрачные,

И страшные оскаленные зубы

На розоватом мраморе могилы.

«Смотри, луна, любительница безрассудства,

Смотри, звезды, прекрасные видения,

И ты, темный Нил, властитель тихой воды,

А ты, птицы, бабочки и растения.

Смотрите всем, как у меня мех встает дыбом,

Как мои глаза мерцают злыми огнями,

Не правда ли, что я тоже королева

Как та, которая спит под этими камнями?

Ее сердце когда-то билось, полное предательства,

Ее изогнутые брови приносили смерть,

Она была такой же гиеной, как и я,

Она, как и я, любила запах крови »

В деревнях , собаки воют от страха

Маленькие дети плачут в своих домах,

И суровые парни2 хватаются за

Их длинные безжалостные плети в руках.