Главный подвиг зигфрида – Рассказ о Зигфриде, какой подготовить?

Ответы Mail.ru: сколько у Зигфрида подвигов?

НЕМЕЦКИЕ ГЕРОИЧЕСКИЕ СКАЗАНИЯ И ЛЕГЕНДЫ

ПЕСНЬ О НИБЕЛУНГАХ

СОКРОВИЩА НИБЕЛУНГОВ

ПОДВИГИ ЮНОГО ЗИГФРИДА
В давние-давние времена правил в городе Ксантене, на нижнем Рейне король Зигмунд и королева Зигелинда. Подрастал у них сын Зигфрид. С детства отличался мальчик красотой, мужеством и силой и уже в юные годы проявил необыкновенное геройство!

Приехал как-то юный Зигфрид к кузнецу Миме, старому опытному искуснику, посмотрел, как он и его подручные у наковальни работают, бьют тяжеленными молотами по раскаленному железу так, что искры во все стороны летят, и сказал почтенному мастеру:

— Хотел бы и я кузнечному делу обучиться. Если вы согласны, стану вашим учеником.

Посмотрел на юношу кузнец — парень ладный, сильный, и оставил его у себя. На следующее утро привел кузнец своего нового ученика в кузницу, снял с огня огромную заготовку и положил на наковальню. А Зигфриду дал в руки самый тяжелый молот. Ударил Зигфрид молотом со всей силы, и наковальня в землю ушла, а раскаленная заготовка и клещи, которые обеими руками держал кузнец, разлетелись на куски, будто трухлявые щепки. Удивились подручные, а кузнец недовольно буркнул:

— Еще ни одному человеку такое не удавалось. Не пригоден ты для кузнечного дела.

Но Зигфрид стал его упрашивать, говорил, что умерит свою силу. И тогда кузнец оставил юношу у себя. Но вскоре пожалел о своем решении, так как начал Зигфрид с подмастерьями ссориться, и те не хотели с ним вместе работать. Угрожали они кузню покинуть, если новичок останется.

Придумал тогда хозяин, как от своего ученика избавиться, послал он Зигфрида в лес заготавливать древесный уголь. А в лесу под липой могучий дракон жил. Думал кузнец, что чудовище сожрет юного ученика.

И вот пошел в лес Зигфрид, не подозревая о коварном замысле кузнеца, принялся деревья валить. Сложил стволы в кучу, огонь зажег, а сам уселся на пне, за костром наблюдает.

Вдруг выползает из-под корней огромное чудовище, с такой пастью, что человека, не поперхнувшись, заглотнуть может. Подполз дракон к Зигфриду, принюхиваться стал. Не мешкая, выхватил Зигфрид горящее дерево из костра и изо всех сил ударил им чудовище. Бил и бил, пока дракон замертво не свалился.

Потекла ручьем дымящаяся драконья кровь. Окунул Зигфрид палец в кипящую кровь и увидел, что палец затвердел, потом будто ороговел, никакой меч его не разрубит. Скинул он быстро одежду и в драконьей крови искупался. Стал весь роговой, за исключением небольшого участка спины между лопатками, куда листок с липы упал. Оделся Зигфрид и в родительский замок отправился.

Дома он не засиживался, часто выезжал в поисках приключений и немало чудес совершил благодаря своей великой силе.

Однажды угодил Зигфрид в дремучий лес и увидел благородных мужей, которые выносили огромный клад из пещеры. Ни разу в жизни не доводилось ему видеть такое богатство, и были то сокровища Нибелунгов.

О. Бердслей. Алъберих. Иллюстрация к опере Р. Вагнера «Кольцо Нибелунгов», 1896
Два короля — Нибелунг и Шильбунг собирались делить клад. Подошел к ним Зигфрид. Короли его дружески приветствовали и попросили честно разделить сокровища. Увидел Зигфрид столько драгоценных камней и золота, что их не увезти и на сотне повозок. И все это надо было поделить поровну. В награду короли дали Зигфриду меч Нибелунгов Бальмунг.

Принялся Зигфрид за справедливый дележ, но каждый из королей почувствовал себя обделенным, и не успел витязь кончить раздела, как короли напали на него. Но разве справиться им с отважным героем? Зигфрид наголову разбил спорщиков славным мечом Бальмунгом.

Увидел это могучий карлик Альберих и решил отомстить за смерть своих господ. Накинул он на себя плащ-невидимку, дающий силу двенадцати мужей, и ринулся на Зигфрида. Напрягся витязь и одолел-таки его в честном поединке, потом от

otvet.mail.ru

Читать книгу Второй подвиг Зигфрида

Александр Зорич Второй подвиг Зигфрида

* * *

Королевич Зигфрид, сын нидерландского короля Зигмунда и супруги его Зиглинды, был скорее магом, чем воином.

Пятнадцати лет отроду довелось ему присутствовать при гибели ученого дракона Фафнира. Позднейшая молва приписала юному королевичу славу победы над драконом, хотя действительным убийцей крылатого затворника был совсем другой человек.

Однако, именно победа над драконом считается первым подвигом Зигфрида, ведь королевич действительно омылся в крови Фафнира. Это купание возымело волшебный эффект и наделило королевича некоторыми способностями, которые в германском мире обычно вызывают зависть и восхищение, а в христианском — желание подвергнуть их обладателя незамедлительному экзорцизму.

Волхв Альбрих учил Зигфрида семи свободным магическим искусствам, но непоседливый королевич покинул своего наставника до срока.

Он ушел в Вормс, столицу королевства бургундов. Зигфрид добивался руки Кримхильды, сестры короля Гунтера.

Чтобы завоевать Кримхильду, ему нужен был подвиг, нужна была слава. Воины добывают славу мечом. Но Бальмунг, меч Зигфрида, был выкован из молнии и отшлифован радугой для другой славы.

Победа над человеком, оборотнем, чудовищем королевича не устраивала. Вокруг Кримхильды увивалось множество женихов. Перещеголять их в кровожадности было и непросто, и противно. «Победить там, где победа невозможна», — так решил королевич.

О первом подвиге Зигфрида рассказано в другом месте.

А о втором рассказано здесь.

* * *

То была пора, когда сирени уже вылиняли, да и княжение шиповника в садах подходило к концу. Розаны нехотя уступали трон безродным узурпаторам-люпинам, суходолы на радость жвачным румянились клевером.

Девушкам хотелось влюбиться, юношам — умереть за любовь. Или хотя бы побить кого-нибудь.

Было утро. В заводях Рейна отходили ко сну проблудившие всю ночь русалки, поодаль нерестились караси и сазаны. Последние торопились поспеть до цвелой воды. Русалки же никуда не торопились, ибо знали: с вечерними сумерками бесня начнется по-новой.

На холмах, что оберегали Вормс от северо-восточных ветров, неохотно поспевала земляника, а на росистых выгонах продирали глаза оводы и слепни — впереди у каждого был долгий трудовой день на коровьей заднице.

Вставшие затемно косари задорно брили лоно матери-природы, с недоверием поглядывая в небо: не собирается ли дождь? А потом азартно спорили «запалит» жара хлеба или «не запалит». А также о том, какая из шести колесниц победит на сегодняшних бегах. Патриотические чаяния как правило торжествовали в этих спорах над матстатистикой и здравым смыслом.

В это время Вормс только еще спросонья потягивался. На вормсском же ипподроме вовсю кипела работа.

Лошадей готовили к бегам.

Ковали со своими подмастерьями осматривали подковы и смазывали маслом конские копыта. Конюхи старательно натирали мелом хвосты лошадей белой масти — чтобы те выглядели ослепительно белыми, а не как обычно. Поодаль помощники колесничих, птиц залетных и недешевых, заплетали гривы в косички — чтобы лошадиные шеи выглядели совсем уж скульптурно.

В это же время на опушке дубравы Зефир Нисский, единственный возница, не поленившийся встать до рассвета, делал утреннюю зарядку — складывался напополам, размахивал руками и скакал через веревочку.

Двое мальчишек лет семи, посланных за земляникой, исподтишка наблюдали за героем из кустов, усевшись на свои пустые пока лукошки. Их лица выражали нерешительность: уместно ли смеяться над чудными кривляньями Зефира или же по их поводу следует испытывать благоговение непосвященных? Но тут Зефир пошел отжиматься широким хватом и мальчики со вздохом облегчения склонились ко второму.

* * *

Ипподром в Вормсе, конечно, уступал своим собратьям в Риме, Константинополе и Равенне. Как по количеству зрителей, так и по количеству беговых дорожек — их было всего шесть (тогда как равеннский ипподром мог запросто вмещать пятнадцать упряжек в один забег). Зато он был оборудован стартовыми стойлами для упряжек с автоматическим веревочным затвором — по последнему слову техники.

Король Гунтер, еще не войдя в наследство, лично курировал сооружение ипподрома, ибо уже тогда почуял: никакой цивилизованной политики королевству не видать, пока не будет устроено цивилизованное развлечение для политиков.

И развлечение было устроено! Развлечение длиной в полный аттический стадий, шириной в пять седьмых стадия и высотой в тридцать футов могло бы выжать согласный вопль спортивного азарта из двадцати четырех тысяч зрителей, если бы только размещение почтенной публики отвечало римским стандартам.

Но германские стандарты имени инженер-политика Гунтера не были пасынками городского, цивилизованного либерализма, нет.

Один цезарь, сто сенаторов, мириад плебеев? Ни-ког-да.

Каждый из королей (а вормсский ипподром был рассчитан на дюжину королей!) требует жизненного пространства не меньшего, чем цезарь. Каждый его сопалатник, каждый дружинник — тоже. Разве кто-то из этих достойнейших, славнейших людей может позволить себе сидеть ниже своих братьев по оружию?

А посольства? Что случится, если посадить константинопольского посланника ниже римского? Гуннского — ниже вандальского? Воистину, случится непоправимое!

И еще: кто пройдет к своим местам первым? Положим, бургундский король — по праву хозяина. Но вот вторым? Вторым кто? Епископ Омега или посол Дельта? Конунг Верданди или ярл Сканди?

Поэтому с архитектурной точки зрения ипподром пришлось решать как улей диких ос, по принципу сколько тварей — столько и гнездышек. Поверху зрительских трибун были сооружены просторные павильоны с деревянными креслами. Для каждого короля — свой павильон, для каждого сопалатника — свое кресло.

Под павильонами тянулись три яруса обшитых дубом сидений для людей знатных или полезных, но все-таки отличающихся от персон высшей светской и духовной ценности как серебро отличается от золота.

А еще ниже начинались ярусы плебейских каменных сидений-ступенек.

Сюда сползались все, кому было не лень — как правило, со своими дерюжками, подушечками или одеялами из шкур. Но если кто-то заранее не позаботился о здоровье своей простаты, смотрители ипподрома, которых на римский манер громко и не совсем правильно именовали квесторами, выдавали бесхозяйственному пролетариату подушечки и волчьи шкуры напрокат.

Прокат подушечки стоил один фоллис, то есть меньше даже сестерция, то есть дешевле не придумаешь. Шкура тянула на целый сестерций.

Правда, требовался еще залог. А в залог строгие бургундские квесторы принимали отнюдь не что угодно. Охотно брали деньги, сестерциев десять-двенадцать, еще охотней — ножи или кожаную обувь. Но вот уже кольца и ожерелья подвергались пристрастному отбору — цветное стекло и вызолоченный биллон понимания не встречали.

Зигфриду, разумеется, не пришлось решать вопроса с подушечками. Король Гунтер милостиво пригласил гостя на почетные места прямо под бургундским павильоном — те самые, для знати второго разбора, обшитые полированными дубовыми досками.

Гизельхер запротестовал:

— А почему там? Мы можем посадить Зигфрида вместе с нами!

— Зигфрид юноша хорошей крови. Но он не бургунд, — возразил Гунтер во всеуслышание. — Поэтому его пребывание в бургундском павильоне против правил. С другой стороны, Зигфрид просто гость, частное лицо. Будь он послом или королем — мы отвели бы ему персональный павильон. Вы нас понимаете, Зигфрид?

Вопрос не стоил выеденного яйца. Потому что рядом с Гунтером сидели Гизельхер, Ильдико, Кримхильда и мать-королева с доверенными служанками, епископ вормсский с доверенными пресвитерами, а далее сопалатники, сопалатники, сопалатники… Свирепые рожи при полном воинском параде, из которого были исключены только вкрай неудобные чешуйчатые доспехи, замененные на короткие кольчуги.

В бургундском павильоне яблоку негде было упасть. Младшим дружинникам, которым из соображений грядущей карьеры тоже хотелось потереться возле короля, пришлось занять добавочные стоячие места за спинами старших.

«Ну и порядочки, — подумал Зигфрид, ощутив острый укол самолюбия при словах „будь он королем“. — Что ему, Гунтеру, проще? Так бы и сказал: нету места, мол. Так нет же, с ходу пускается исчислять ранжиры!»

— Я вас понимаю, король Гунтер, — Зигфрид приложил руку к груди и поклонился. — И ценю вашу мудрость, благодаря которой вы дальновидно не сослались на ограниченные возможности вашего павильона. Хотя это, на первый взгляд, было бы вполне достаточным основанием. Однако в этом случае спор с королевичем Гизельхером мог перекинуться на другой предмет. Не услать ли, например, пресвитера Германариха в качестве комментатора зрелищ в гуннскую ложу? Но, повторяю, благодаря вашей дальновидности основания для дискуссии исчезли.

Кримхильда навострила ушки и заволновалась.

Ответ Зигфрида ее восхитил. Однако, его можно было признать хамским, а как поведет себя Гунтер, которому нахамил чужеземец, для нее было загадкой. Приезжие с Гунтером всегда держались либо подобострастно, либо отстраненно вежливо. «Благодарю вас, да» и «благодарю вас, нет» — история зарекомендовала эти формулы как оптимальные для общения между залетными гостями и Владыкой Рейна.

Поставленным вне закона саксам в бургундских землях сразу «делали орла», то есть вырывали сердце и выворачивали ребра наизнанку. Поэтому возможности встретиться с Гунтером и нахамить ему в лицо они были лишены. А серьезные переговоры — такие переговоры, на которых бьют кулаками по столу, швыряют в огонь пергаменты и клянутся своей кровью расквасить песьи хари отступников — происходили при закрытых дверях. За которые, конечно, Кримхильду не пускали.

Да и ведет ли Гунтер такие переговоры? Кримхильде порою казалось: нет, не ведет. Потому как не способен.

Итак, прецедент был создан. Сгустились ли тучи над головой Зигфрида, или они только собрались сгуститься, или Кримхильде лишь примерещилась сама возможность перемены погоды, но она уже внутренне подобралась и вознамерилась каким-нибудь пусть неуклюжим, лишь бы действенным маневром, который еще предстояло на ходу сымпровизировать, изменить положение к лучшему.

Кримхильда не успела вклиниться в разговор. Она только тихонько вздохнула, набирая воздуху для разгона, Гунтер в свою очередь только-только приоткрыл рот, как внизу заголосил квестор.

— Эй, парень, стой, куда!? Вернись сейчас же!

Зигфрид обернулся.

Вверх по ступенькам прохода бежал невысокий оборванец. На нем были ужасные браки (при произношении на кельтский манер — «брюки»), то есть штаны самого грубого, подлинно варварского покроя. Обувью его босые пятки пренебрегали, а его рубахой можно было мыть полы. Грязнее от этого она бы не стала.

В зубах оборванец тащил волчью шкуру. Наверняка из тех, что выдавались напрокат, иначе зачем квестор, поудобней перехватив свою дубинку, бросился за парнем вверх по ступенькам?

Встопорщенная шерсть и замятая складка шкуры закрывали воришке пол-лица. Зигфрид его не признал, но ему почудилось, что он уже встречал этого дикаря раньше.

Королевич мгновенно оказался в проходе, перепрыгнул одним махом через три ступени и загородил беглецу дорогу. При этом ножны вместе с увесистым Бальмунгом больно ударили его по икре и, отскочив от ступеней, очень неудачно впутались между ногами. Не будь телесное внимание Зифгрида вышколено Альбрихом, при следующем же шаге он потерял бы равновесие и покатился по ступеням, ломая себе руки-ноги.

А так Зигфрид просто не сделал следующего шага. Да он был и не нужен: похититель волчьей шкуры влетел прямо в него.

Схватив его за локоть, королевич одновременно с этим отвел ножны в сторону, спустился на ступеньку ниже и выставил вперед свободную руку, охлаждая воинственный пыл квестора.

— Отойдите, господин! — строго сказал квестор. — Он пытался украсть наше имущество!

В ближайших рядах угрожающе зажужжали, выказывая квестору всемерную моральную поддержку.

— Я думаю, он просто пошутил, — великодушно предположил Зигфрид. — Вы не будете возражать, если я заплачу за шкуру?

Квестор был парень не промах. Соображал он быстро и притом в пользу зримых экономических выгод, а не абстрактной юридической истины.

— Дв… три солида! Иначе считайте, что я не понял шутки.

— Три солида это, если не ошибаюсь, в шестьдесят раз больше, чем один сестерций.

— У этой шкуры такая прокатная цена. И еще потребуется залог. Ваш меч.

В спину Зигфриду сейчас пялился весь бургундский павильон. В том числе и Кримхильда. Иначе королевич уже задался бы вопросом, а зачем, собственно, он спасает от взбучки малосимпатичного пройдоху? Все-таки, три солида были большими деньгами, а без Бальмунга, неотъемлемого атрибута его высокого происхождения, он будет чувствовать себя на людях как щеголиха без маникюра.

— Извольте.

Чтобы расплатиться и отстегнуть Бальмунг, Зигфрид отпустил локоть своего пленника. Он полагал, что после разрешения конфликта тот никуда не побежит, а, наоборот, начнет бурно выражать радость, целовать ему руки, а может и буты. Тогда он повыкобенивается чуток, соберет сливки общественного внимания, а затем громко изречет: «Иди же, и впредь не воруй!» Или нечто в родственном духе.

Но сантименты дикарю были чужды.

Издав глухой вой сквозь волчью шкуру — а оплаченный золотом Зигфрида трофей он по-прежнему держал в зубах — бесноватый вприпрыжку полетел к бургундскому павильону.

Зигфрид, рассчитавшись с квестором и вручив ему Бальмунг, собрался нагнать дикаря и оттаскать за ухо, но жрец ипподромной законности придержал королевича за запястье.

— Отметочка, господин, — деловито пробормотал он, извлекая уголек из своего канцелярского короба.

— Какая еще отметочка?

— О залоге, разумеется, — квестор обиженно-удивленно вздернул брови.

— Я вас запомнил.

— Вы-то запомнили. А вот я вас могу забыть. Как имя вашего меча?

— Бальмунг.

— Великолепно!

Уголек квестора щекотливо затанцевал по Зигфридовой ладони.

— Отметочку поберегите. До конца представления, — квестор квазилюбезно улыбнулся, откланялся и, перебросив перевязь Бальмунга через плечо, потопал вниз.

«Забудешь ты меня, как же…»

Зигфрид воззрился на результаты бюрократических трудов формалиста. Кое-как складываясь из черных ниточек сажи, зато распространяясь на весь хиромантический ландшафт, на его ладони рисовалось корявое и таинственное «meki balm».

Ломать голову над содержанием формулы королевичу было недосуг. Зигфрид поискал взглядом бесноватого. Но того и след простыл.

Деваться с верхотуры было некуда. Единственным местом, где можно было укрыться от глаз, представлялись недра бургундского павильона. И точно — оттуда выпорхнули первые ласточки скандала.

— Но зачем вы это сделали!? — раздавалось наверху. — Постеснялись бы людей!

Голос принадлежал, похоже, пресвитеру Германариху.

— Я давно вам говорил, что его надо крестить, крестить и еще раз крестить! — это епископ.

— Три раза вроде не крестят! — кто-то из сопалатников.

— Да что вы от него хотите? У него же отец — ульфхедин! А кем будет сын ульфхедина? Злостным этим самым хином! — кажется, снова Германарих.

— А по-моему забавно, — сказала вдруг Ильдико. — И шкура кстати. Мне с самого утра зябко.

Она обладала необычным голоском, эта Ильдико. Не скажешь громким или пронзительным, но интонированным так, будто Ильдико всегда и везде была уверена, что стоит ей открыть рот — и все вокруг начнут слушать ее и только ее. Любопытно: благодаря этой вокальной уверенности ее реплики обычно и впрямь достигали адресатов.

Но что бы там ни говорила Ильдико, право вынесения вердикта принадлежало, разумеется, королю.

— Данкварт, вы позорище. Что за вид, что за лохмотья?.. Имейте в виду, Данкварт: не будь мы столь многим обязаны вашему отцу, я, пожалуй… Хм, пожалуй, я… не стал бы терпеть вашего присутствия в Вормсе. А теперь ступайте. Здесь и без вас тесно.

«Balm» означает «Бальмунг», а meki… meki… это, по-готски, «меч»!» — некстати осенило Зигфрида, когда он во второй раз за последние три минуты столкнулся с Данквартом нос к носу.

* * *

— Послушай, в самом деле, зачем ты это сделал? — спросил Зигфрид вполголоса.

Справа от них только что уселись какие-то степенные господа в тогах, ни дать ни взять римляне. Слева, ближе к проходу — купеческое семейство: отец, мать, три взрослых девицы и два хилых юноши. И слева и справа говорили на латыни.

Зигфрид начал стесняться своего варварского наречия. Не говоря уже о жуткой внешности Данкварта, который вызвался исполнить при обиженном королевиче роль комментатора ристаний и гида по ипподромным достопримечательностям.

— А что я сделал? — с вызовом переспросил Данкварт. — Я всего лишь взял у квестора то, что ему не принадлежит, и хотел сделать приятное Ильдико. Но тут подвернулся ты.

— Если б я не подвернулся, тебя могли бы крепко отдубасить.

— Отдубасить? Меня? Ну-ну.

Данкварт, который пр

www.bookol.ru

Персонаж германо-скандинавской мифологии Зигфрид: характеристика, главные подвиги

Образование 1 ноября 2017

Кто такой Зигфрид? Мифология скандинавов что о нём рассказывает? Ответы на эти и другие вопросы вы найдёте в статье. Зигфрид (Сигурд) является одним из важнейших персонажей скандинаво-германского эпоса и мифологии. Именно он — главное действующее лицо «Песни о Нибелунгах».

Мифология

Персонажи германо-скандинавской мифологии удивительны. Скандинавский одинизм – часть древнегерманской мифологии. Базовым источником данных о нём являются работы «Младшая Эдда» (прозаическая) и «Старшая Эдда» (поэтическая) С. Стурлусона XII века н. э.

Приблизительно в этот же период в «Деяниях датчан» датский хронист Грамматик Саксон передаёт многие сюжеты легенд. Ценная информация о мифологии Древней Германии есть в «Германии» Тацита.

Происхождение сказания

Так кем является Зигфрид? В мифологии что о нём говорится? Вопрос об исходном пункте этой эпической личности не выяснен ещё полностью. Некоторые желали в нём видеть эпический отблеск воспоминаний об Арминии (исторический князь херусков), который в Тевтобургском лесу победил Вара. Вероятнее всего, что Зигфрид, рядом с Хагеном и Брунгильда, является носителем мифического центрального мотива саги, к которому далее примкнули иные, отчасти исторические детали.

В основе саги находится общеиндоевропейский миф (демонический или божественный), который различно толкуется: одни находят в борьбе героя с врагами мифическое выражение смены ночи и дня, тьмы и света, другие – лета и зимы. Поэтому Зигфрид отождествляется то с богом грозы Тором (Донаром), то с богом Бальдром, то с Фрейером. Брунгильда в зависимости от этого понимается либо как земная растительность, либо как весна, или солнце. Есть также учёные (Хайнцель, Фишер), которые в сказаниях о Зигфриде видят итог слияния нескольких преданий и мифов.

«Песнь о Нибелунгах» великолепна. Ту форму, в которой в ней сохранился базовый мотив, он получил на Рейне у франков. Отсюда он, не ранее VI века, перешёл к иным германским народам, в том числе и в Скандинавию. Здесь непонятное людям имя Sigfrid было заменено на имя Сигурд. Там же получили богатое развитие сказания о его отце, Зигмунде, и его пращурах, имевшиеся на материке. «Сага о Вёльсунгах» род героя связывает с Одином – верховным божеством.

Зигфрид

Каков Зигфрид в мифологии? Он является сыном франкской королевы Зиглинды и короля Зигмунда, королевичем с Нижнего Рейна. Зигфрид – победитель Нибелунгов, захвативший их клад – золото Рейна. У него есть все черты эпического идеального героя. Он учтив, храбр и благороден. Честь и долг для него превыше всего. В «Песне» беспрестанно подчёркиваются его необыкновенные физическая мощь и привлекательность.

Сюжет

«Песнь», о которой мы говорили выше, является эпической средневековой поэмой, написанной безымянным автором в XII-XIII веках. Она находится в числе наиболее знаменитых эпических писаний человечества. В ней повествуется об отношениях германских племён V века и о желании установить родственные связи с гуннами, которые в то время укрепились в Восточной Европе и угрожали берегам Рейна.

Сюжет поэмы базируется на женитьбе франкского легендарного героя – «драконоборца» Зигфрида на принцессе Бургундии Кримхильде, его гибели из-за ссоры Кримхильды с Брунгильдой – женой её брата Гунтера. Важным моментом также является месть Кримхильды с помощью властителя гуннов Этцеля своим сородичам бургундам за ликвидацию своего первого любимого мужа Зигфрида. Катализатором всех действий является загадочная третья сила в лице всезнающего и вездесущего злодея Хагена.

Содержание поэмы сводится к 39 песням (частям), которые именуются «авентюрами». Написание топонимов и имён персонажей приведено согласно переводу Ю. Б. Корнеева, который был издан в серии «Литературные памятники» в 1972 году.

Победитель дракона

Что собой представляют главные подвиги Зигфрида? В древние времена правили на нижнем Рейне, в городе Ксантене королева Зиглинда и король Зигмунд. У них рос сын Зигфрид. Мальчик с детства отличался силой, красотой и мужеством. Уже в юные годы он проявил невиданное геройство.

Как-то раз приехал молодой Зигфрид к кузнецу Миме, опытному старому искуснику. Он увидел, как мастер и его подручные работают у наковальни, и пожелал стать учеником почтенного Мимы. Кузнец оставил его у себя. На следующий день кузнец привёл своего новоиспечённого воспитанника в кузницу и велел ему самым тяжёлым молотом ударить по заготовке.

Зигфрид выполнил его желание, и наковальня ушла в землю, а раскалённая заготовка разлетелась на куски. Подручные удивились, а недовольный кузнец отказал Зигфриду в обучении. Но юноша сказал мастеру, что умерит свою силу, и кузнец оставил его у себя.

Вскоре Зигфрид начал ссориться с подмастерьями, и кузнец пожалел о своём решении. Подручные угрожали покинуть кузню, если останется новичок. Тогда хозяин решил избавиться от Зигфрида. Он его послал в лес заготавливать уголь древесный. А в лесу под липой жил могучий дракон. Мастер думал, что чудовище проглотит юного ученика.

И вот Зигфрид отправился в лес и принялся валить деревья. Он выполнил свою работу, зажёг огонь, а сам сел на пень и стал наблюдать за костром. Вдруг из-под корней выползло огромное чудовище с огромной пастью. Дракон приблизился к Зигфриду и стал принюхиваться. Зигфрид тот час же выхватил из костра горящее дерево и стал им бить дракона до тех пор, пока тот не свалился замертво.

Потекла ручьём драконья дымящаяся кровь. Зигфрид окунул палец в неё и увидел, что палец ороговел так, что его никакой меч не сможет разрубить. Тогда он разделся и искупался в этой крови. Зигфрид стал весь роговой, за исключением маленькой зоны между лопатками на спине, куда упал липовый листок. Далее юноша оделся и отправился в замок родителей.

Делёж

Рассмотрим ещё один главный подвиг Зигфрида. Он не засиживался дома, часто путешествовал в поисках приключений и много чудес совершил, так как был весьма силён. Однажды Зигфрид оказался в лесу, где увидел, как благородные мужи выносят из пещеры внушительный клад. Это были сокровища нибелунгов. Зигфрид никогда не видел ранее такое богатство.

Шильбунг и Нибелунг – два короля собирались клад делить. Зигфрид приблизился к ним. Короли поздоровались с ним и попросили его поделить сокровища честно. У них было столько золота и драгоценных камней, что их и на сотне повозок не увезти. В награду короли подарили Зигфриду меч Бальмунг, принадлежащий нибелунгам.

Начал Зигфрид делить клад, но каждый из королей решил, что его обделили. Не успел витязь завершить раздел, как короли на него напали. Но Зигфрид уничтожил спорщиков славным мечом Бельмунгом.

Это увидел могущественный карлик Альберих. Он решил за смерть своих господ отомстить. У карлика был плащ-невидимка, дающий силу двенадцати воинов. Он накинул его на себя и ринулся на Зигфрида. Витязь одолел карлика в честном бою, затем отнял у него плащ-невидимку и забрал все сокровища нибелунгов.

Так Зигфрид поборол заморских витязей, стал правителем земли нибелунгов и хозяином их сокровищ. Зигфрид приказал вновь отнести клад в пещеру, карлика Альбериха приставил его охранять и взял с него клятву быть ему слугою верным.

Брунгильда

Итак, вы знаете, что о Зигфриде в мифологии говорится. А кто такая Брунгильда? Она является героиней скандинаво-германской мифологии. Брюнхильд или Брунгильда («поединок») – самая прекрасная и воинственная валькирия, которая Одину бросила вызов: она подарила победу в бою не тому, кому уготовил её бог. Всевышний в наказание её в сон погрузил и отправил на землю, где Брюнхильд должна была спать на холме Хиндарфьялль, окружённая стеной огня.

Сквозь свирепствующее пламя мог прорваться лишь Сигурд (Зигфрид в германском эпосе), известный герой, победивший дракона Фафнира. Что говорится далее в легенде о Зигфриде и Брунгильде? Зигфрид разбудил прекрасную Брунгильду, и пообещал на ней жениться. Он оставил воинственной красавице в залог кольцо карлика Адвари, не зная, что над этим кольцом нависло проклятие.

Ведьма Гримхильд дала Зигфриду нектар забвения, и он, позабыв о своей невесте, взял в жёны дочь колдуньи – красавицу Гудрун (в германских сказаниях Кримхильда). Когда к нему вернулась память, сердце Зигфрида наполнилось печалью, стыдом и страданием.

К Брунгильде тем временем посватался брат Кримхильды, бургундский король бургундов (в германских легендах Гунтер). Но валькирия поклялась выйти замуж за того, кто пройдёт через окружающую её стену огня, что под силу было лишь Зигфриду.

Зигфрид выразил готовность помочь Гунтеру. Он на время брачного испытания поменялся с Гунтером обличьем и прошёл вместо него сквозь огонь. Брунгильда была вынуждена стать женой Гунтера. Когда же раскрылся обман, озлобленная Брунгильда потребовала, чтобы муж убил Зигфрида. В итоге, Гунтер и его брат Хаген смертельно ранили Зигфрида на охоте. Изменник Хаген, целясь меж лопаток, метнул в безоружного героя копьё. Ему удалось попасть именно в то место, которое когда-то прикрыл упавший липовый лист.

Умирая на смертном ложе, Зигфрид позвал к себе любимую Брунгильду. Красавица не смогла вынести угрызений совести и убила себя, чтобы быть рядом с возлюбленным хоть в могиле.

Лишь после смерти Зигфрид и Брунгильда покой обрели в любви, ранее уничтоженной подлыми интригами. А анафема карлика Андвари вместе с кольцом, полученным в наследство, перешла к Хагену и Гунтеру. В дальнейшем они оба погибли мучительной смертью, но тайны злополучного клада нибелунгов не выдали.

Символический смысл

Убийство дракона Фафнира Зигфридом можно истолковывать как акт культурного героя, одерживающего верх над силами хаоса. В большом числе сказаний, владеющих символическим глубоким смыслом, появляется дракон именно в этом значении – первобытного противника, битва с которым представляет собой высший экзамен.

Так, покровители рыцарства святой архангел Михаил и праведный Георгий изображены в тот момент, когда они умерщвляют чудовище. Дракона символизируют бедствия, которые преследуют человека или страну.

Сюжет, когда Зигфрид будит Брунгильду, является символом выискивания пути души и освобождения её из темницы.

Значение легенды

Итак, вам уже известна характеристика Зигфрида. Миф о нём стал одним из основных текстов для германцев, а его разные версии восходят ещё к языческому периоду. Для Германии Зигфрид является культовой фигурой. В мироощущении народа этой страны он представлен как идеал равновесия тела и духа.

С помощью легенды о Зигфриде были созданы образы, ставшие в мировой культуре архетипическими. Древние германо-скандинавские легенды в XIX и XX веках заняли важное место в культурном сознании европейцев, и стали его значимым компонентом.

Источник: fb.ru

monateka.com

Читать онлайн «Второй подвиг Зигфрида» автора Зорич Александр — RuLit

Александр Зорич

Второй подвиг Зигфрида

Королевич Зигфрид, сын нидерландского короля Зигмунда и супруги его Зиглинды, был скорее магом, чем воином.

Пятнадцати лет отроду довелось ему присутствовать при гибели ученого дракона Фафнира. Позднейшая молва приписала юному королевичу славу победы над драконом, хотя действительным убийцей крылатого затворника был совсем другой человек.

Однако, именно победа над драконом считается первым подвигом Зигфрида, ведь королевич действительно омылся в крови Фафнира. Это купание возымело волшебный эффект и наделило королевича некоторыми способностями, которые в германском мире обычно вызывают зависть и восхищение, а в христианском – желание подвергнуть их обладателя незамедлительному экзорцизму.

Волхв Альбрих учил Зигфрида семи свободным магическим искусствам, но непоседливый королевич покинул своего наставника до срока.

Он ушел в Вормс, столицу королевства бургундов. Зигфрид добивался руки Кримхильды, сестры короля Гунтера.

Чтобы завоевать Кримхильду, ему нужен был подвиг, нужна была слава. Воины добывают славу мечом. Но Бальмунг, меч Зигфрида, был выкован из молнии и отшлифован радугой для другой славы.

Победа над человеком, оборотнем, чудовищем королевича не устраивала. Вокруг Кримхильды увивалось множество женихов. Перещеголять их в кровожадности было и непросто, и противно. «Победить там, где победа невозможна», – так решил королевич.

О первом подвиге Зигфрида рассказано в другом месте.

А о втором рассказано здесь.

* * *

То была пора, когда сирени уже вылиняли, да и княжение шиповника в садах подходило к концу. Розаны нехотя уступали трон безродным узурпаторам-люпинам, суходолы на радость жвачным румянились клевером.

Девушкам хотелось влюбиться, юношам – умереть за любовь. Или хотя бы побить кого-нибудь.

Было утро. В заводях Рейна отходили ко сну проблудившие всю ночь русалки, поодаль нерестились караси и сазаны. Последние торопились поспеть до цвелой воды. Русалки же никуда не торопились, ибо знали: с вечерними сумерками бесня начнется по-новой.

На холмах, что оберегали Вормс от северо-восточных ветров, неохотно поспевала земляника, а на росистых выгонах продирали глаза оводы и слепни – впереди у каждого был долгий трудовой день на коровьей заднице.

Вставшие затемно косари задорно брили лоно матери-природы, с недоверием поглядывая в небо: не собирается ли дождь? А потом азартно спорили «запалит» жара хлеба или «не запалит». А также о том, какая из шести колесниц победит на сегодняшних бегах. Патриотические чаяния как правило торжествовали в этих спорах над матстатистикой и здравым смыслом.

В это время Вормс только еще спросонья потягивался. На вормсском же ипподроме вовсю кипела работа.

Лошадей готовили к бегам.

Ковали со своими подмастерьями осматривали подковы и смазывали маслом конские копыта. Конюхи старательно натирали мелом хвосты лошадей белой масти – чтобы те выглядели ослепительно белыми, а не как обычно. Поодаль помощники колесничих, птиц залетных и недешевых, заплетали гривы в косички – чтобы лошадиные шеи выглядели совсем уж скульптурно.

В это же время на опушке дубравы Зефир Нисский, единственный возница, не поленившийся встать до рассвета, делал утреннюю зарядку – складывался напополам, размахивал руками и скакал через веревочку.

Двое мальчишек лет семи, посланных за земляникой, исподтишка наблюдали за героем из кустов, усевшись на свои пустые пока лукошки. Их лица выражали нерешительность: уместно ли смеяться над чудными кривляньями Зефира или же по их поводу следует испытывать благоговение непосвященных? Но тут Зефир пошел отжиматься широким хватом и мальчики со вздохом облегчения склонились ко второму.

* * *

Ипподром в Вормсе, конечно, уступал своим собратьям в Риме, Константинополе и Равенне. Как по количеству зрителей, так и по количеству беговых дорожек – их было всего шесть (тогда как равеннский ипподром мог запросто вмещать пятнадцать упряжек в один забег). Зато он был оборудован стартовыми стойлами для упряжек с автоматическим веревочным затвором – по последнему слову техники.

Король Гунтер, еще не войдя в наследство, лично курировал сооружение ипподрома, ибо уже тогда почуял: никакой цивилизованной политики королевству не видать, пока не будет устроено цивилизованное развлечение для политиков.

И развлечение было устроено! Развлечение длиной в полный аттический стадий, шириной в пять седьмых стадия и высотой в тридцать футов могло бы выжать согласный вопль спортивного азарта из двадцати четырех тысяч зрителей, если бы только размещение почтенной публики отвечало римским стандартам.

Но германские стандарты имени инженер-политика Гунтера не были пасынками городского, цивилизованного либерализма, нет.

Один цезарь, сто сенаторов, мириад плебеев? Ни-ког-да.

Каждый из королей (а вормсский ипподром был рассчитан на дюжину королей!) требует жизненного пространства не меньшего, чем цезарь. Каждый его сопалатник, каждый дружинник – тоже. Разве кто-то из этих достойнейших, славнейших людей может позволить себе сидеть ниже своих братьев по оружию?

А посольства? Что случится, если посадить константинопольского посланника ниже римского? Гуннского – ниже вандальского? Воистину, случится непоправимое!

И еще: кто пройдет к своим местам первым? Положим, бургундский король – по праву хозяина. Но вот вторым? Вторым кто? Епископ Омега или посол Дельта? Конунг Верданди или ярл Сканди?

Поэтому с архитектурной точки зрения ипподром пришлось решать как улей диких ос, по принципу сколько тварей – столько и гнездышек. Поверху зрительских трибун были сооружены просторные павильоны с деревянными креслами. Для каждого короля – свой павильон, для каждого сопалатника – свое кресло.

www.rulit.me

Второй подвиг Зигфрида читать онлайн, Зорич Александр Владимирович

Королевич Зигфрид, сын нидерландского короля Зигмунда и супруги его Зиглинды, был скорее магом, чем воином.

Пятнадцати лет от роду довелось ему присутствовать при гибели ученого дракона Фафнира. Позднейшая молва приписала юному королевичу славу победы над драконом, хотя действительным убийцей крылатого затворника был совсем другой человек.

Однако именно победа над драконом считается первым подвигом Зигфрида, ведь королевич действительно омылся в крови Фафнира. Это купание возымело волшебный эффект и наделило королевича некоторыми способностями, которые в германском мире обычно вызывают зависть и восхищение, а в христианском – желание подвергнуть их обладателя незамедлительному экзорцизму.

Волхв Альбрих учил Зигфрида семи свободным магическим искусствам, но непоседливый королевич покинул своего наставника до срока.

Он ушел в Вормс, столицу королевства бургундов. Зигфрид добивался руки Кримхильды, сестры короля Гунтера.

Чтобы завоевать Кримхильду, ему нужен был подвиг, нужна была слава. Воины добывают славу мечом. Но Бальмунг, меч Зигфрида, был выкован из молнии и отшлифован радугой для другой славы.

Победа над человеком, оборотнем, чудовищем королевича не устраивала. Вокруг Кримхильды увивалось множество женихов. Перещеголять их в кровожадности было и непросто, и противно. «Победить там, где победа невозможна», – так решил королевич.

О первом подвиге Зигфрида рассказано в другом месте.

А о втором рассказано здесь.

То была пора, когда сирени уже вылиняли, да и княжение шиповника в садах подходило к концу. Розаны нехотя уступали трон безродным узурпаторам-люпинам, суходолы на радость жвачным румянились клевером.

Девушкам хотелось влюбиться, юношам – умереть за любовь. Или хотя бы побить кого-нибудь.

Было утро. В заводях Рейна отходили ко сну проблудившие всю ночь русалки, поодаль нерестились караси и сазаны. Последние торопились поспеть до цвелой воды. Русалки же никуда не торопились, ибо знали: с вечерними сумерками бесня начнется по-новой.

На холмах, что оберегали Вормс от северо-восточных ветров, неохотно поспевала земляника, а на росистых выгонах продирали глаза оводы и слепни – впереди у каждого был долгий трудовой день на коровьей заднице.

Вставшие затемно косари задорно брили лоно матери-природы, с недоверием поглядывая в небо: не собирается ли дождь? А потом азартно спорили, «запалит» жара хлеба или «не запалит». А также о том, какая из шести колесниц победит на сегодняшних бегах. Патриотические чаяния, как правило, торжествовали в этих спорах над матстатистикой и здравым смыслом.

В это время Вормс только еще спросонья потягивался. На вормсском же ипподроме вовсю кипела работа.

Лошадей готовили к бегам.

Ковали со своими подмастерьями осматривали подковы и смазывали маслом конские копыта. Конюхи старательно натирали мелом хвосты лошадей белой масти – чтобы те выглядели ослепительно белыми, а не как обычно. Поодаль помощники колесничих, птиц залетных и недешевых, заплетали гривы в косички – чтобы лошадиные шеи выглядели совсем уж скульптурно.

В это же время на опушке дубравы Зефир Нисский, единственный возница, не поленившийся встать до рассвета, делал утреннюю зарядку – складывался напополам, размахивал руками и скакал через веревочку.

Двое мальчишек лет семи, посланных за земляникой, исподтишка наблюдали за героем из кустов, усевшись на свои пустые пока лукошки. Их лица выражали нерешительность: уместно ли смеяться над чудными кривляньями Зефира или же по их поводу следует испытывать благоговение непосвященных? Но тут Зефир пошел отжиматься широким хватом, и мальчики со вздохом облегчения склонились ко второму.

Ипподром в Вормсе, конечно, уступал своим собратьям в Риме, Константинополе и Равенне. Как по количеству зрителей, так и по количеству беговых дорожек – их было всего шесть (тогда как равеннский ипподром мог запросто вместить пятнадцать упряжек в один забег). Зато он был оборудован стартовыми стойлами для упряжек с автоматическим веревочным затвором – по последнему слову техники.

Король Гунтер, еще не войдя в наследство, лично курировал сооружение ипподрома, ибо уже тогда почуял: никакой цивилизованной политики королевству не видать, пока не будет устроено цивилизованное развлечение для политиков.

И развлечение было устроено! Развлечение длиной в полный аттический стадий, шириной в пять седьмых стадия и высотой в тридцать футов могло бы выжать согласный вопль спортивного азарта из двадцати четырех тысяч зрителей, если бы только размещение почтенной публики отвечало римским стандартам.

Но германские стандарты имени инженер-политика Гунтера не были пасынками городского, цивилизованного либерализма, нет.

Один цезарь, сто сенаторов, мириад плебеев? Ни-ко-гда.

Каждый из королей (а вормсский ипподром был рассчитан на дюжину королей!) требует жизненного пространства не меньшего, чем цезарь. Каждый его сопалатник, каждый дружинник – тоже. Разве кто-то из этих достойнейших, славнейших людей может позволить себе сидеть ниже своих братьев по оружию?

А посольства? Что случится, если посадить константинопольского посланника ниже римского? Гуннского – ниже вандальского? Воистину случится непоправимое!

И еще: кто пройдет к своим местам первым? Положим, бургундский король – по праву хозяина. Но вот вторым? Вторым кто? Епископ Омега или посол Дельта? Конунг Верданди или ярл Сканди?

Поэтому с архитектурной точки зрения ипподром пришлось решать как улей диких ос, по принципу – сколько тварей, столько и гнездышек. Поверх зрительских трибун были сооружены просторные павильоны с деревянными креслами. Для каждого короля – свой павильон, для каждого сопалатника – свое кресло.

Под павильонами тянулись три яруса обшитых дубом сидений для людей знатных или полезных, но все-таки отличающихся от персон высшей светской и духовной ценности, как серебро отличается от золота.

А еще ниже начинались ярусы плебейских каменных сидений-ступенек.

Сюда сползались все, кому было не лень, – как правило, со своими дерюжками, подушечками или одеялами из шкур. Но если кто-то заранее не позаботился о здоровье своей простаты, смотрители ипподрома, которых на римский манер громко и не совсем правильно именовали квесторами, выдавали бесхозяйственному пролетариату подушечки и волчьи шкуры напрокат.

Прокат подушечки стоил один фоллис, то есть меньше даже сестерция, то есть дешевле не придумаешь. Шкура тянула на целый сестерций.

Правда, требовался еще залог. А в залог строгие бургундские квесторы принимали отнюдь не что угодно. Охотно брали деньги, сестерциев десять – двенадцать, еще охотней – ножи или кожаную обувь. Но вот уже кольца и ожерелья подвергались пристрастному отбору – цветное стекло и вызолоченный биллон понимания не встречали.

Зигфриду, разумеется, не пришлось решать вопроса с подушечками. Король Гунтер милостиво пригласил гостя на почетные места прямо под бургундским павильоном – те самые, для знати второго разбора, обшитые полированными дубовыми досками.

Гизельхер запротестовал:

– А почему там? Мы можем посадить Зигфрида вместе с нами!

– Зигфрид – юноша хорошей крови. Но он не бургунд, – возразил Гунтер во всеуслышание. – Поэтому его пребывание в бургундском павильоне против правил. С другой стороны, Зигфрид просто гость, частное лицо. Будь он послом или королем – мы отвели бы ему персональный павильон. Вы нас понимаете, Зигфрид?

Вопрос не стоил выеденного яйца. Потому что рядом с Гунтером сидели Гизельхер, Ильдико, Кримхильда и мать-королева с доверенными служанками, епископ вормсский с доверенными пресвитерами, а далее сопалатники, сопалатники, сопалатники… Свирепые рожи при полном воинском параде, из которого были исключены только вкрай неудобные чешуйчатые доспехи, замененные на короткие кольчуги.

В бургундском павильоне яблоку негде было упасть. Младшим дружинникам, которым из соображений грядущей карьеры тоже хотелось потереться возле короля, пришлось занять добавочные стоячие места за спинами старших.

«Ну и порядочки, – подумал Зигфрид, ощутив острый укол самолюбия при словах „будь он королем“. – Что ему, Гунтеру, проще? Так бы и сказал: нету места, мол. Так нет же, с ходу пускается исчислять ранжиры!»

– Я вас понимаю, король Гунтер. – Зигфрид приложил руку к груди и поклонился. – И ценю вашу мудрость, благодаря которой вы дальновидно не сослались на ограниченные возможности вашего павильона. Хотя это на первый взгляд было бы вполне достаточным основанием. Однако в этом случае спор с королевичем Гизельхером мог перекинуться на другой предмет. Не услать ли, например, пресвитера Германариха в качестве комментатора зрелищ в гуннскую ложу? Но, повторяю, благодаря вашей дальновидности основания для дискуссии исчезли.

Кримхильда навострила ушки и заволновалась.

Ответ Зигфрида ее восхитил. Однако его можно было признать хамским, а как поведет себя Гунтер, которому нахамил чужеземец, для нее было загадкой. Приезжие с Гунтером всегда держались либо подобострастно, либо отстраненно вежливо. «Благодарю вас, да» и «благодарю вас, нет» – история зарекомендовала эти формулы как оптимальные для общения между залетными гостями и Владыкой Рейна.

Поставленным вне закона саксам в бургундских землях сразу «делали орла», то есть вырывали сердце и выворачивали ребра наизнанку. Поэтому возможности встретиться с Гунтером и нахамить ему в лицо они были лишены. А серьезные переговоры – такие переговоры, на которых бьют кулаками по столу, швыряют в огонь пергаменты и клянутся своей кровью расквасить песьи хари отступников, – происходили при закрытых дверях. За которые, конечно, Кримхильду не пускали.

Да и ведет ли Гунтер такие переговоры? Кримхильде порою казалось: нет, не ведет. Потому как не способен.

Итак, прецедент был создан. Сг …

knigogid.ru

Александр Зорич, Второй подвиг Зигфрида – читать онлайн – Альдебаран

Королевич Зигфрид, сын нидерландского короля Зигмунда и супруги его Зиглинды, был скорее магом, чем воином.

Пятнадцати лет от роду довелось ему присутствовать при гибели ученого дракона Фафнира. Позднейшая молва приписала юному королевичу славу победы над драконом, хотя действительным убийцей крылатого затворника был совсем другой человек.

Однако именно победа над драконом считается первым подвигом Зигфрида, ведь королевич действительно омылся в крови Фафнира. Это купание возымело волшебный эффект и наделило королевича некоторыми способностями, которые в германском мире обычно вызывают зависть и восхищение, а в христианском – желание подвергнуть их обладателя незамедлительному экзорцизму.

Волхв Альбрих учил Зигфрида семи свободным магическим искусствам, но непоседливый королевич покинул своего наставника до срока.

Он ушел в Вормс, столицу королевства бургундов. Зигфрид добивался руки Кримхильды, сестры короля Гунтера.

Чтобы завоевать Кримхильду, ему нужен был подвиг, нужна была слава. Воины добывают славу мечом. Но Бальмунг, меч Зигфрида, был выкован из молнии и отшлифован радугой для другой славы.

Победа над человеком, оборотнем, чудовищем королевича не устраивала. Вокруг Кримхильды увивалось множество женихов. Перещеголять их в кровожадности было и непросто, и противно. «Победить там, где победа невозможна», – так решил королевич.

О первом подвиге Зигфрида рассказано в другом месте.

А о втором рассказано здесь.

То была пора, когда сирени уже вылиняли, да и княжение шиповника в садах подходило к концу. Розаны нехотя уступали трон безродным узурпаторам-люпинам, суходолы на радость жвачным румянились клевером.

Девушкам хотелось влюбиться, юношам – умереть за любовь. Или хотя бы побить кого-нибудь.

Было утро. В заводях Рейна отходили ко сну проблудившие всю ночь русалки, поодаль нерестились караси и сазаны. Последние торопились поспеть до цвелой воды. Русалки же никуда не торопились, ибо знали: с вечерними сумерками бесня начнется по-новой.

На холмах, что оберегали Вормс от северо-восточных ветров, неохотно поспевала земляника, а на росистых выгонах продирали глаза оводы и слепни – впереди у каждого был долгий трудовой день на коровьей заднице.

Вставшие затемно косари задорно брили лоно матери-природы, с недоверием поглядывая в небо: не собирается ли дождь? А потом азартно спорили, «запалит» жара хлеба или «не запалит». А также о том, какая из шести колесниц победит на сегодняшних бегах. Патриотические чаяния, как правило, торжествовали в этих спорах над матстатистикой и здравым смыслом.

В это время Вормс только еще спросонья потягивался. На вормсском же ипподроме вовсю кипела работа.

Лошадей готовили к бегам.

Ковали со своими подмастерьями осматривали подковы и смазывали маслом конские копыта. Конюхи старательно натирали мелом хвосты лошадей белой масти – чтобы те выглядели ослепительно белыми, а не как обычно. Поодаль помощники колесничих, птиц залетных и недешевых, заплетали гривы в косички – чтобы лошадиные шеи выглядели совсем уж скульптурно.

В это же время на опушке дубравы Зефир Нисский, единственный возница, не поленившийся встать до рассвета, делал утреннюю зарядку – складывался напополам, размахивал руками и скакал через веревочку.

Двое мальчишек лет семи, посланных за земляникой, исподтишка наблюдали за героем из кустов, усевшись на свои пустые пока лукошки. Их лица выражали нерешительность: уместно ли смеяться над чудными кривляньями Зефира или же по их поводу следует испытывать благоговение непосвященных? Но тут Зефир пошел отжиматься широким хватом, и мальчики со вздохом облегчения склонились ко второму.

Ипподром в Вормсе, конечно, уступал своим собратьям в Риме, Константинополе и Равенне. Как по количеству зрителей, так и по количеству беговых дорожек – их было всего шесть (тогда как равеннский ипподром мог запросто вместить пятнадцать упряжек в один забег). Зато он был оборудован стартовыми стойлами для упряжек с автоматическим веревочным затвором – по последнему слову техники.

Король Гунтер, еще не войдя в наследство, лично курировал сооружение ипподрома, ибо уже тогда почуял: никакой цивилизованной политики королевству не видать, пока не будет устроено цивилизованное развлечение для политиков.

И развлечение было устроено! Развлечение длиной в полный аттический стадий, шириной в пять седьмых стадия и высотой в тридцать футов могло бы выжать согласный вопль спортивного азарта из двадцати четырех тысяч зрителей, если бы только размещение почтенной публики отвечало римским стандартам.

Но германские стандарты имени инженер-политика Гунтера не были пасынками городского, цивилизованного либерализма, нет.

Один цезарь, сто сенаторов, мириад плебеев? Ни-ко-гда.

Каждый из королей (а вормсский ипподром был рассчитан на дюжину королей!) требует жизненного пространства не меньшего, чем цезарь. Каждый его сопалатник, каждый дружинник – тоже. Разве кто-то из этих достойнейших, славнейших людей может позволить себе сидеть ниже своих братьев по оружию?

А посольства? Что случится, если посадить константинопольского посланника ниже римского? Гуннского – ниже вандальского? Воистину случится непоправимое!

И еще: кто пройдет к своим местам первым? Положим, бургундский король – по праву хозяина. Но вот вторым? Вторым кто? Епископ Омега или посол Дельта? Конунг Верданди или ярл Сканди?

Поэтому с архитектурной точки зрения ипподром пришлось решать как улей диких ос, по принципу – сколько тварей, столько и гнездышек. Поверх зрительских трибун были сооружены просторные павильоны с деревянными креслами. Для каждого короля – свой павильон, для каждого сопалатника – свое кресло.

Под павильонами тянулись три яруса обшитых дубом сидений для людей знатных или полезных, но все-таки отличающихся от персон высшей светской и духовной ценности, как серебро отличается от золота.

А еще ниже начинались ярусы плебейских каменных сидений-ступенек.

Сюда сползались все, кому было не лень, – как правило, со своими дерюжками, подушечками или одеялами из шкур. Но если кто-то заранее не позаботился о здоровье своей простаты, смотрители ипподрома, которых на римский манер громко и не совсем правильно именовали квесторами, выдавали бесхозяйственному пролетариату подушечки и волчьи шкуры напрокат.

Прокат подушечки стоил один фоллис, то есть меньше даже сестерция, то есть дешевле не придумаешь. Шкура тянула на целый сестерций.

Правда, требовался еще залог. А в залог строгие бургундские квесторы принимали отнюдь не что угодно. Охотно брали деньги, сестерциев десять – двенадцать, еще охотней – ножи или кожаную обувь. Но вот уже кольца и ожерелья подвергались пристрастному отбору – цветное стекло и вызолоченный биллон понимания не встречали.

Зигфриду, разумеется, не пришлось решать вопроса с подушечками. Король Гунтер милостиво пригласил гостя на почетные места прямо под бургундским павильоном – те самые, для знати второго разбора, обшитые полированными дубовыми досками.

Гизельхер запротестовал:

– А почему там? Мы можем посадить Зигфрида вместе с нами!

– Зигфрид – юноша хорошей крови. Но он не бургунд, – возразил Гунтер во всеуслышание. – Поэтому его пребывание в бургундском павильоне против правил. С другой стороны, Зигфрид просто гость, частное лицо. Будь он послом или королем – мы отвели бы ему персональный павильон. Вы нас понимаете, Зигфрид?

Вопрос не стоил выеденного яйца. Потому что рядом с Гунтером сидели Гизельхер, Ильдико, Кримхильда и мать-королева с доверенными служанками, епископ вормсский с доверенными пресвитерами, а далее сопалатники, сопалатники, сопалатники… Свирепые рожи при полном воинском параде, из которого были исключены только вкрай неудобные чешуйчатые доспехи, замененные на короткие кольчуги.

В бургундском павильоне яблоку негде было упасть. Младшим дружинникам, которым из соображений грядущей карьеры тоже хотелось потереться возле короля, пришлось занять добавочные стоячие места за спинами старших.

«Ну и порядочки, – подумал Зигфрид, ощутив острый укол самолюбия при словах „будь он королем“. – Что ему, Гунтеру, проще? Так бы и сказал: нету места, мол. Так нет же, с ходу пускается исчислять ранжиры!»

aldebaran.ru

Второй подвиг Зигфрида. *** (Александр Зорич, 2002)

Королевич Зигфрид, сын нидерландского короля Зигмунда и супруги его Зиглинды, был скорее магом, чем воином.

Пятнадцати лет от роду довелось ему присутствовать при гибели ученого дракона Фафнира. Позднейшая молва приписала юному королевичу славу победы над драконом, хотя действительным убийцей крылатого затворника был совсем другой человек.

Однако именно победа над драконом считается первым подвигом Зигфрида, ведь королевич действительно омылся в крови Фафнира. Это купание возымело волшебный эффект и наделило королевича некоторыми способностями, которые в германском мире обычно вызывают зависть и восхищение, а в христианском – желание подвергнуть их обладателя незамедлительному экзорцизму.

Волхв Альбрих учил Зигфрида семи свободным магическим искусствам, но непоседливый королевич покинул своего наставника до срока.

Он ушел в Вормс, столицу королевства бургундов. Зигфрид добивался руки Кримхильды, сестры короля Гунтера.

Чтобы завоевать Кримхильду, ему нужен был подвиг, нужна была слава. Воины добывают славу мечом. Но Бальмунг, меч Зигфрида, был выкован из молнии и отшлифован радугой для другой славы.

Победа над человеком, оборотнем, чудовищем королевича не устраивала. Вокруг Кримхильды увивалось множество женихов. Перещеголять их в кровожадности было и непросто, и противно. «Победить там, где победа невозможна», – так решил королевич.

О первом подвиге Зигфрида рассказано в другом месте.

А о втором рассказано здесь.

То была пора, когда сирени уже вылиняли, да и княжение шиповника в садах подходило к концу. Розаны нехотя уступали трон безродным узурпаторам-люпинам, суходолы на радость жвачным румянились клевером.

Девушкам хотелось влюбиться, юношам – умереть за любовь. Или хотя бы побить кого-нибудь.

Было утро. В заводях Рейна отходили ко сну проблудившие всю ночь русалки, поодаль нерестились караси и сазаны. Последние торопились поспеть до цвелой воды. Русалки же никуда не торопились, ибо знали: с вечерними сумерками бесня начнется по-новой.

На холмах, что оберегали Вормс от северо-восточных ветров, неохотно поспевала земляника, а на росистых выгонах продирали глаза оводы и слепни – впереди у каждого был долгий трудовой день на коровьей заднице.

Вставшие затемно косари задорно брили лоно матери-природы, с недоверием поглядывая в небо: не собирается ли дождь? А потом азартно спорили, «запалит» жара хлеба или «не запалит». А также о том, какая из шести колесниц победит на сегодняшних бегах. Патриотические чаяния, как правило, торжествовали в этих спорах над матстатистикой и здравым смыслом.

В это время Вормс только еще спросонья потягивался. На вормсском же ипподроме вовсю кипела работа.

Лошадей готовили к бегам.

Ковали со своими подмастерьями осматривали подковы и смазывали маслом конские копыта. Конюхи старательно натирали мелом хвосты лошадей белой масти – чтобы те выглядели ослепительно белыми, а не как обычно. Поодаль помощники колесничих, птиц залетных и недешевых, заплетали гривы в косички – чтобы лошадиные шеи выглядели совсем уж скульптурно.

В это же время на опушке дубравы Зефир Нисский, единственный возница, не поленившийся встать до рассвета, делал утреннюю зарядку – складывался напополам, размахивал руками и скакал через веревочку.

Двое мальчишек лет семи, посланных за земляникой, исподтишка наблюдали за героем из кустов, усевшись на свои пустые пока лукошки. Их лица выражали нерешительность: уместно ли смеяться над чудными кривляньями Зефира или же по их поводу следует испытывать благоговение непосвященных? Но тут Зефир пошел отжиматься широким хватом, и мальчики со вздохом облегчения склонились ко второму.

Ипподром в Вормсе, конечно, уступал своим собратьям в Риме, Константинополе и Равенне. Как по количеству зрителей, так и по количеству беговых дорожек – их было всего шесть (тогда как равеннский ипподром мог запросто вместить пятнадцать упряжек в один забег). Зато он был оборудован стартовыми стойлами для упряжек с автоматическим веревочным затвором – по последнему слову техники.

Король Гунтер, еще не войдя в наследство, лично курировал сооружение ипподрома, ибо уже тогда почуял: никакой цивилизованной политики королевству не видать, пока не будет устроено цивилизованное развлечение для политиков.

И развлечение было устроено! Развлечение длиной в полный аттический стадий, шириной в пять седьмых стадия и высотой в тридцать футов могло бы выжать согласный вопль спортивного азарта из двадцати четырех тысяч зрителей, если бы только размещение почтенной публики отвечало римским стандартам.

Но германские стандарты имени инженер-политика Гунтера не были пасынками городского, цивилизованного либерализма, нет.

Один цезарь, сто сенаторов, мириад плебеев? Ни-ко-гда.

Каждый из королей (а вормсский ипподром был рассчитан на дюжину королей!) требует жизненного пространства не меньшего, чем цезарь. Каждый его сопалатник, каждый дружинник – тоже. Разве кто-то из этих достойнейших, славнейших людей может позволить себе сидеть ниже своих братьев по оружию?

А посольства? Что случится, если посадить константинопольского посланника ниже римского? Гуннского – ниже вандальского? Воистину случится непоправимое!

И еще: кто пройдет к своим местам первым? Положим, бургундский король – по праву хозяина. Но вот вторым? Вторым кто? Епископ Омега или посол Дельта? Конунг Верданди или ярл Сканди?

Поэтому с архитектурной точки зрения ипподром пришлось решать как улей диких ос, по принципу – сколько тварей, столько и гнездышек. Поверх зрительских трибун были сооружены просторные павильоны с деревянными креслами. Для каждого короля – свой павильон, для каждого сопалатника – свое кресло.

Под павильонами тянулись три яруса обшитых дубом сидений для людей знатных или полезных, но все-таки отличающихся от персон высшей светской и духовной ценности, как серебро отличается от золота.

А еще ниже начинались ярусы плебейских каменных сидений-ступенек.

Сюда сползались все, кому было не лень, – как правило, со своими дерюжками, подушечками или одеялами из шкур. Но если кто-то заранее не позаботился о здоровье своей простаты, смотрители ипподрома, которых на римский манер громко и не совсем правильно именовали квесторами, выдавали бесхозяйственному пролетариату подушечки и волчьи шкуры напрокат.

Прокат подушечки стоил один фоллис, то есть меньше даже сестерция, то есть дешевле не придумаешь. Шкура тянула на целый сестерций.

Правда, требовался еще залог. А в залог строгие бургундские квесторы принимали отнюдь не что угодно. Охотно брали деньги, сестерциев десять – двенадцать, еще охотней – ножи или кожаную обувь. Но вот уже кольца и ожерелья подвергались пристрастному отбору – цветное стекло и вызолоченный биллон понимания не встречали.

Зигфриду, разумеется, не пришлось решать вопроса с подушечками. Король Гунтер милостиво пригласил гостя на почетные места прямо под бургундским павильоном – те самые, для знати второго разбора, обшитые полированными дубовыми досками.

Гизельхер запротестовал:

– А почему там? Мы можем посадить Зигфрида вместе с нами!

– Зигфрид – юноша хорошей крови. Но он не бургунд, – возразил Гунтер во всеуслышание. – Поэтому его пребывание в бургундском павильоне против правил. С другой стороны, Зигфрид просто гость, частное лицо. Будь он послом или королем – мы отвели бы ему персональный павильон. Вы нас понимаете, Зигфрид?

Вопрос не стоил выеденного яйца. Потому что рядом с Гунтером сидели Гизельхер, Ильдико, Кримхильда и мать-королева с доверенными служанками, епископ вормсский с доверенными пресвитерами, а далее сопалатники, сопалатники, сопалатники… Свирепые рожи при полном воинском параде, из которого были исключены только вкрай неудобные чешуйчатые доспехи, замененные на короткие кольчуги.

В бургундском павильоне яблоку негде было упасть. Младшим дружинникам, которым из соображений грядущей карьеры тоже хотелось потереться возле короля, пришлось занять добавочные стоячие места за спинами старших.

«Ну и порядочки, – подумал Зигфрид, ощутив острый укол самолюбия при словах „будь он королем“. – Что ему, Гунтеру, проще? Так бы и сказал: нету места, мол. Так нет же, с ходу пускается исчислять ранжиры!»

– Я вас понимаю, король Гунтер. – Зигфрид приложил руку к груди и поклонился. – И ценю вашу мудрость, благодаря которой вы дальновидно не сослались на ограниченные возможности вашего павильона. Хотя это на первый взгляд было бы вполне достаточным основанием. Однако в этом случае спор с королевичем Гизельхером мог перекинуться на другой предмет. Не услать ли, например, пресвитера Германариха в качестве комментатора зрелищ в гуннскую ложу? Но, повторяю, благодаря вашей дальновидности основания для дискуссии исчезли.

Кримхильда навострила ушки и заволновалась.

Ответ Зигфрида ее восхитил. Однако его можно было признать хамским, а как поведет себя Гунтер, которому нахамил чужеземец, для нее было загадкой. Приезжие с Гунтером всегда держались либо подобострастно, либо отстраненно вежливо. «Благодарю вас, да» и «благодарю вас, нет» – история зарекомендовала эти формулы как оптимальные для общения между залетными гостями и Владыкой Рейна.

Поставленным вне закона саксам в бургундских землях сразу «делали орла», то есть вырывали сердце и выворачивали ребра наизнанку. Поэтому возможности встретиться с Гунтером и нахамить ему в лицо они были лишены. А серьезные переговоры – такие переговоры, на которых бьют кулаками по столу, швыряют в огонь пергаменты и клянутся своей кровью расквасить песьи хари отступников, – происходили при закрытых дверях. За которые, конечно, Кримхильду не пускали.

Да и ведет ли Гунтер такие переговоры? Кримхильде порою казалось: нет, не ведет. Потому как не способен.

Итак, прецедент был создан. Сгустились ли тучи над головой Зигфрида, или они только собрались сгуститься, или Кримхильде лишь примерещилась сама возможность перемены погоды, но она уже внутренне подобралась и вознамерилась каким-нибудь – пусть неуклюжим, лишь бы действенным – маневром, который еще предстояло на ходу сымпровизировать, изменить положение к лучшему.

Кримхильда не успела вклиниться в разговор. Она только тихонько вздохнула, набирая воздуху для разгона, а Гунтер в свою очередь только-только приоткрыл рот, как внизу заголосил квестор:

– Эй, парень, стой, куда?! Вернись сейчас же!

Зигфрид обернулся.

Вверх по ступенькам прохода бежал невысокий оборванец. На нем были ужасные браки (при произношении на кельтский манер – «брюки»), то есть штаны самого грубого, подлинно варварского покроя. Обувью его босые пятки пренебрегали, а его рубахой можно было мыть полы. Грязнее от этого она бы не стала.

В зубах оборванец тащил волчью шкуру. Наверняка из тех, что выдавались напрокат, иначе зачем квестор, поудобней перехватив свою дубинку, бросился за парнем вверх по ступенькам?

Встопорщенная шерсть и замятая складка шкуры закрывали воришке пол-лица. Зигфрид его не признал, но ему почудилось, что он уже встречал этого дикаря раньше.

Конец ознакомительного фрагмента.

kartaslov.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *