Мур (сын Георгий Сергеевич Эфрон). Цветаева без глянца
Мур
(сын Георгий Сергеевич Эфрон)
Александра Захаровна Туржанская (?-1974), актриса, жена кинорежиссера Н. Туржанского. В записи В. Лосской:
Было подозрение, что Мур не сын Сергея Яковлевича, а сын К. Б. … А Сергей Яковлевич к нам подошел и сказал: «Правда, он на меня похож?» Потом был разговор с Мариной. Она при мне сказала: «Говорят, что это сын К.Б. Но этого не может быть. Я по датам рассчитала, что это неверно» [5; 100]
Константин Болеславович Родзевич. В записи В. Лосской:
К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Да и было сильное желание не вмешиваться. «Думайте что хотите Мур — мой сын или не мой, мне все равно». Эта неопределенность меня устраивала. Мое поведение я конечно, порицаю: «Отойдите, это сложно для меня» — вот что я тогда думал. <…> Потом в Париж» мы встречались с Сережей. Но он не принимал ни какого участия в воспитании Мура.
Григорий Исаакович Альтшуллер:
Она дала сыну имя Георгий, но всегда звала его «Муром», ласкательным именем, которое не имело никакого отношения ни к кому из членов ее семьи. Она писала 10 мая 1925 года другу: «Борис — Георгий — Барсик — мур. Все вело к Муру. Во-первых, в родстве с моим именем, во-вторых — Kater Murr — Германия, в-третьих, само, вне символики, как утро в комнату. Словом — Мур». Далее в том же письме она добавляет: «Не пытайтесь достать иконку для Мура.
Вера Леонидовна Андреева:
Рядом (на пляже в Понтайяке, в 1927 г. — Сост), поджав по-турецки ноги, сидел шестилетний[33], страшно толстый сын Марины Цветаевой — Мур. Стыдно сказать, но я, тогда семнадцатилетняя большая девушка, робела перед этим ребенком. Впрочем, Мур только по возрасту был ребенком — мне он казался чуть ли не стариком, — он спокойно и уверенно вмешивался в разговор взрослых, употребляя совершенно кстати и всегда правильно умные иностранные слова: «рентабельно», «я констатировал», «декаденты».
Марина Ивановна Цветаева. Из письма Р. Н. Ломоносовой. Париж, Медон, 12 сентября 1929 г.:
Мур (Георгий) — «маленький великан», «Муссолини»[34], «философ», «Зигфрид», «lе petit ph?nom?ne», «Napol?on ? Ste H?l?ne», «mon doux J?sus de petit Roi de Rome»[35] — все это отзывы встречных и поперечных — русских и французов — а по мне просто Мур, которому таким и быть должно. 41/2 года, рост 8-летнего, вес 33 кило (я — 52), вещи покупаю на 12-летнего (NB! француза) — серьезность в беседе, необычайная живость в движениях, любовь 1) к зверям (все добрые, если накормить) 2) к машинам (увы, увы! ненавижу) 3) к домашним.
Родился 1-го февраля 1925 г., в полдень, в воскресенье. Sonntagskind[36].
Я еще в Москве, в 1920 г. о нем писала:
Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь — как струна!
Славянской скуки
Ни тени — в красоте твоей!
Буйно и крупно-кудряв, белокур, синеглаз [9; 315].
Александр Александрович Туринцев. В записи В. Лосской:
Это был какой-то херувимчик, круглый, красивый, с золотыми кудрями. Самоуверенный. <…> У него были необыкновенные глаза, но что-то искусственное. <…> Как и на Але, на нем был отпечаток Марины [5; 143].
Марина Ивановна Цветаева. Из письма А. А. Тесковой. Париж, Ване, 28 декабря 1935 г.:
…Мур живет разорванным между моим гуманизмом и почти что фанатизмом — отца… <…> Очень серьезен. Ум — острый, но трезвый: римский. Любит и волшебное, но — как гость.
По типу — деятель, а не созерцатель, хотя для деятеля — уже и сейчас умен.
Читает и рисует — неподвижно — часами, с тем самым умным чешским лбом. На лоб — вся надежда.
Менее всего развит — душевно: не знает тоски, совсем не понимает.
Лоб — сердце — и потом уже — душа: «нормальная» душа десятилетнего ребенка, т. е. — зачаток. (К сердцу — отношу любовь к родителям, жалость к животным, все элементарное. — К душе — все беспричинное болевое.)
Художественен. Отмечает красивое — в природе и везде. Но — не пронзен. (Пронзен = душа. Ибо душа = боль + всё другое.)
Меня любит как свою вещь. И уже — понемножку — начинает ценить… [8; 430]Вера Александровна Трэйл (урожд. Гучкова, в первом браке Сувчинская; 1906–1987), знакомая семьи Эфрон. В записи В. Лосской:
Я этого мальчика знала до 12 лет, и я никогда не видела, чтобы он улыбнулся. В нем было что-то странное. Но про ребенка, который до 12 лет никогда не улыбался, нельзя сказать, что у него было счастливое детство! А Марина его совершенно обожала [5; 143].
Марина Ивановна Цветаева. Из записной книжки:
1938. Вокруг — грозные моря неуюта — мирового и всяческого, мы с Муром — островок, а м. б. те легкомысленные путешественники, разложившие костер на спине анаконды. Весь мой уют и моя securite[37] — Мур: его здравый смысл, неизбывные и навязчивые желания, общая веселость, решение (всей природы) радоваться вопреки всему, жизнь текущим днем и часом — мигом! — довлеет дневи злоба его, — его (тьфу, тьфу, не сглазить!) неизбывный аппетит, сила его притяжений и отвращений, проще — (и опять: тьфу, тьфу, не сглазить!) его неизбывная жизненная сила [10; 554].
Мария Иосифовна Белкина:
Он был высокий, плотный, блондин, глаза серые, черты лица правильные, тонкие. Он был красив, в нем чувствовалась польская или немецкая кровь, которая текла и в Марине Ивановне. Держался он несколько высокомерно, и выражение лица его казалось надменным. Ему можно было дать лет двадцать или года двадцать два, а на самом деле он родился 1 февраля 1925 года — значит, в июле сорокового ему было пятнадцать лет и пять месяцев!.
.
Он был в тщательно отутюженном костюме, при галстуке (это несмотря на жару), и носки были подобраны под цвет галстука [4; 39].
Ольга Петровна Юркевич (р. 1927), педагог, дочь П. И. Юркевича:
Был он крупный, с развитым торсом. На первый взгляд его можно было принять за спортсмена. Особенно выделялись ширина плеч, царственно поставленная голова с широким, просторным лбом.
Ни тени приязни не было у него на лице. Смотрел он выше голов людей. С порога небольшими серыми глазами в частой щеточке ресниц осмотрел он комнату. Сухо, не глядя, поклонился общим поклоном и замер. За весь вечер не произнес ни слова.
Сидел он среди занятых разговором людей весьма отчужденно. Его крупная, безукоризненно одетая в серый тон фигура какого не вязалась с обыденностью обстановки. <…>
За столом, сидя рядом с Муром, я имела возможность его рассмотреть, вернее, не его, а его руку, которую он, я думаю, не без умысла, картинно выложил на рукав пиджака.
Многократно вспоминая ее совершенную форму, я могу только сказать, что нечто подобное я видела в скульптурах древнегреческих ваятелей. Мне всегда хочется сравнить эти руки с руками Афродиты. Крупные, белоснежные, с великолепным сводом и тонкими аристократическими суставами. Эти руки не могли ничего крепко взять, они могли только прикоснуться [4; 108, 110].
Мария Иосифовна Белкина:
Он мог легко вступать в разговор на равных со взрослыми, с безапелляционностью своего не мнимого, вернее, не зримого, возраста, а подлинного пятнадцатилетия. Он даже Марину Ивановну мог оборвать: «Вы ерунду говорите, Марина Ивановна!» И Марина Ивановна, встрепенувшись как-то по-птичьи, на минуту замолкала, удивленная, растерянная, и потом, взяв себя в руки, продолжала, будто ничего не произошло, или очень мягко и настойчиво пыталась доказать ему свою правоту. Он всегда называл ее в глаза — Марина Ивановна и за глаза говорил: «Марина Ивановна сказала, Марина Ивановна просила передать!» Многих это шокировало, но мне казалось, что мать, мама как-то не подходит к ней, Марина Ивановна — было уместнее [4; 39–40].
Ариадна Сергеевна Эфрон. В записи В. Лосской:
Мур был одаренный, незаурядный мальчик. Он мог писать о литературе. У него был критический и аналитический ум. Он отлично знал французскую литературу и язык и был до некоторой степени маминым повторением (в мужском варианте) <…> Всю жизнь он был довольно печальным мальчиком, но верил в будущее. Был прост и искренен, так же, как мама. Мама ведь была искренняя и открытая, и он не лукавил и не был дипломатом. То, что он делал плохого, он всегда рассказывал, ему так нужно было, потому что правда была в его душе [5; 138].
Людмила Васильевна Веприцкая (1902–1988), детская писательница, драматург:
Прекрасно знал литературу. Тагер, однажды погуляв с ним по лесу и поговорив о литературе, пришел и сказал: «Я не встречал в таком возрасте такого знания литературы». Однако с математикой у Мура было плохо, и Марина Ивановна нанимала ему репетитора [4:94].
Татьяна Николаевна Кванина:
Мне нравилось, что Мур был учтив: когда я приходила, он никогда не садился, прежде чем не сяду я.
Если при разговоре с ним я вставала и подходила к нему, он неизменно вставал [1; 474].
Георгий Сергеевич Эфрон (Мур) (1925–1944), сын М. И. Цветаевой. Из дневника:
25/III-41. Мамаша в последнее время подружилась с какой-то служащей из Группкома Гослита Ниной Герасимовной и часто к ней ходит. В четверг она где-то будет читать свои стихи, и там будет много народа. Где-то в мастерской какой-то скульпторши. Мать всячески приглашает меня и к Нине Герасимовне, и на чтение и говорит, что ее знакомые к моим услугам, но я полагаю, что я просто не могу ходить в гости как «сын Марины Ивановны» — что мое положение среди ее знакомых неравноправно. Я считаю, что я буду вращаться только в такой среде, где я буду сам Георгий Сергеевич, а не «сын Марины Ивановны». Иными словами, я хочу, чтобы люди со мной знакомились непосредственно, а не как с «сыном Цветаевой» [19; 305].
Татьяна Николаевна Кванина:
Ему было, конечно, предельно трудно в этот период.
Все новое: страна, уклад жизни, школа, товарищи. Все надо было узнавать вновь, надо было найти свое место. А тут еще переходный возраст: повышенная раздражительность, нетерпимость к советам (не дай Бог, приказаниям!), болезненное отстаивание своей самостоятельности и пр., и пр. <…>
Как-то Марина Ивановна хотела поправить кашне уходившему Муру (на улице было холодно). Мур вспыхнул, сердито дернулся, резко отвел руку Марины Ивановны и резко сказал: «Не троньте меня!» Но тут же посмотрел на мать, потом на меня, и такое горестное, несчастное лицо у него было, что хотелось броситься с утешением не к Марине Ивановне, а к нему, к Муру [1; 474–475].
Георгий Сергеевич Эфрон (Мур). Из дневника: 16/VII-41:
С некоторого времени ощущение, меня доминирующее, стало распад. Распад моральных ценностей, тесно связанный с распадом ценностей материального порядка. Процесс распада всех без исключения моральных ценностей начался у меня по-настоящему еще в детстве, когда я увидел семью в разладе, в ругани, без объединения.
Семьи не было, был ничем не связанный коллектив. Распад семьи начался с разногласий между матерью и сестрой, — сестра переехала жить одна, а потом распад семьи усилился отъездом сестры в СССР. Распад семьи был не только в антагонизме — очень остром — матери и сестры, но и в антагонизме матери и отца. Распад был еще в том, что отец и мать оказывали на меня совершенно различные влияния, и вместо того, чтобы им подчиняться, я шел своей дорогой, пробиваясь сквозь педагогические разноголосицы и идеологический сумбур. Процесс распада продолжался пребыванием моим в католической школе Маяра в Кламаре. С учениками этой школы я ничем не был связан, и хотя меня никто не третировал, но законно давали ощущать, что я — не «свой», из-за того, что русский и вдобавок коммунистической окраски. Что за бред! Когда-то ходил в православную церковь, причащался, говел (хотя церковь не переносил). Потом пошло «евразийство» и типография rue de l’Union. Потом — коммунистическое влияние отца и его окружающих знакомых — конспираторов-«возвращенцев».
При всем этом — общение со всеми слоями эмиграции… и обучение в католической школе! Естественно, никакой среды, где бы я мог свободно вращаться, не было. Эмигрантов я не любил, потому что говорили они о старом, были неряшливы и не хотели смотреть на факты в глаза, с «возвращенцами» не общался, потому что они вечно заняты были «делами». С французскими коммунистами я не общался, так как не был с ними связан ни работой, ни образом жизни. Школа же мне дала только крепкие суждения о женщинах, порнографические журналы, любовь к английскому табаку и красивым самопишущим ручкам — и всё. С одной стороны — гуманитарные воззрения семьи Лебедевых, с другой — поэтико-страдальческая струя влияний матери, с третьей — кошачьи концерты в доме, с четвертой — влияние возвращенческой конспирации и любовь к «случайным» людям, как бы ничего не значащим встречам и прогулкам, с пятой — влияние французских коммунистов и мечта о СССР как о чем-то особенно интересном и новом, поддерживаемая отцом, с шестой — влияние школы (католической) — влияние цинизма и примата денег.
Все эти влияния я усваивал, критически перерабатывал каждое из них — и получался распад каждой положительной стороны каждого влияния в соответствии с действием другого влияния. Получалась какая-то фильтрация, непонятная и случайная. Все моральные — так называемые объективные — ценности летели к чорту. Понятие семьи — постепенно уходило. Религия — перестала существовать. Коммунизм был негласный и законспирированный. Выходила каша влияний. Создавалась довольно-таки эклектическая философски-идеологическая подкладка. Процесс распада продолжался скоропалительным бегством отца из Франции, префектурой полиции, отъездом из дому в отель и отказом от школы и каких-то товарищей, абсолютной неуверенностью в завтрашнем дне, далекой перспективой поездки в СССР и вместе с тем общением — вынужденно-матерьяльным — с эмигрантами. Распад усугублялся ничегонеделаньем, шляньем по кафэ, встречей с Лефортом, политическим положением, боязнью войны, письмами отца, передаваемыми секретно… какая каша, боже мой! Наконец отъезд в СССР.
По правде сказать, отъезд в СССР имел для меня очень большой характер, большое значение. Я сильно надеялся наконец отыскать в СССР среду устойчивую, незыбкие идеалы, крепких друзей, жизнь интенсивную и насыщенную содержанием. Я знал, что отец — в чести и т. д. И я поехал. Попал на дачу, где сейчас же начались раздоры между Львовыми и нами, дрязги из-за площади, шляния и встречи отца с таинственными людьми из НКВД, телефонные звонки отца из Болшева. Слова отца, что сейчас еще ничего не известно. Полная законспирированность отца, мать ни с кем не видится, я — один с Митькой. Неуверенность (отец говорил, что нужно ждать, «пока все выяснится» и т. д.). Тот же, обычный для меня, распад, неуверенность, зыбкость материальных условий, порождающая наплевательское отношение ко всему. Тот же распад, только усугубленный необычной обстановкой. Потом — аресты отца и Али, завершающие распад семьи окончательно. Все, к чему ты привык — скорее, начинаешь привыкать, — летит к чорту. Это и есть разложение и меня беспрестанно преследует.
Саморождается космополитизм, деклассированность и эклектичность во взглядах. Стоило мне, например, в различных школах, где я был, привыкнуть к кому-нибудь, к чему-нибудь — нате: переезд — и все к чорту, и новый пейзаж, и привыкай, и благодари. Сменяются: Болшево, Москва, Голицыно, комнаты в Москве, школы, люди, понятия, влияния — и сумбур получается. Наконец — Покровский бульвар. Как будто прочность. Договор на 2 года. Хожу в школу, знакомлюсь, привыкаю. Но тут скандалы с соседями. Хорошо. Кончаю 8-й класс — причем ни с кем не сблизился (еще одно предположение-надежда летит к чорту: что найду «среду». Никакой среды не нашел, да и нет ее). Знакомлюсь с Валей, вижусь с Митькой. Тут — война! И всё опять к чорту. Начинаются переездные замыслы, поиски комнат. Опять полная неуверенность, доведенная до пределов паническим воображением матери. Идут самые неуверенные дни жизни, самые панические, самые страшные, самые глупые. Дежурства, «что завтра?» и т. д. Теперь, после этого всего, — Пески. Идиотское времяпрепровождение, идиотские люди, идиотские разговоры о самоварах, яичках и т.
д. Патологическая глупость, интеллектуальная немощность, прикрываемая благодушием. Пески — для меня полнейший моральный декаданс. Почему я так часто говорю о распаде, разложении? Потому что все, с чем я имел дело, клонилось к упадку. Наладились отношения с Валей — уезжаю в Пески. И никакие письма не помешают нашим отношениям клониться к упадку, и я не буду удивлен, если эти отношения прекратятся вовсе. Все это я пишу не из какого-то там пессимизма — я вообще очень оптимистичен. Но чтобы показать факты. Пусть с меня не спрашивают доброты, хорошего настроения, благодушия, благодарности. Пусть меня оставят в покое. Я от себя не завишу и пока не буду зависеть, значить ничего не буду. Но я имею право на холодность с кем хочу. Пусть не попрекают меня моими флиртами, пусть оставят меня в покое. Я имею право на эгоизм, так как вся моя жизнь сложилась так, чтобы сделать из меня эгоиста и эгоцентрика [19; 451–454].
Вадим Витальевич Сикорский (р. 1922), поэт, переводчик, товарищ Г.
С. Эфрона:
Мать увозила меня в эвакуацию. На пароходе, несколько суток плывшем по Оке, Волге и Каме, была и Марина Цветаева. Это имя мне ничего не говорило. С ее сыном Муром, небрежно упоминавшем о мимолетных подробностях жизни в Париже, мы быстро сошлись. Поначалу он воспринимался как существо экзотическое. Он иногда с трудом цедил русские слова, еле удерживаясь от прононса. Красивый, сдержанный, глаза холодные, умные. Говорил негромко. Если бы он стал персонажем фильма или пьесы, лучше всего его мог бы сыграть Кторов.
Я читал некоторые воспоминания, связанные с Цветаевой, где Мур представлен не в самом лучшем свете. Он действительно казался рассудочным, воспринимавшим жизнь с позиции холодной безупречной логики. Но на самом деле он был не таким. В этом я убедился в самую страшную минуту его жизни, когда передо мной вдруг оказался дрожащий, растерянный, потрясенный, несчастный мальчик. Это было в первую ночь после самоубийства Цветаевой. Он пришел ко мне, просил, дрожа, разрешения переночевать.
Лишь через несколько дней нашел в себе силы сказать: «Марина Ивановна поступила логично» [4; 211].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Сергей Эфрон[56] ВОЛШЕБНИЦА
Сергей Эфрон[56] ВОЛШЕБНИЦА I Одной из наших добровольных обязанностей было — стеречь почтальона.Папа, мама, Люся, Лена, Fr?ulein, Андрей, даже кухарка с горничной, даже дворник — все получали письма, все, кроме нас. И все-таки, несмотря на эту ежедневно повторяющуюся
I. ШАРЛОТТЕНБУРГ (Перевод А. Эфрон)
I. ШАРЛОТТЕНБУРГ
(Перевод А. Эфрон)
Мне скоро шестнадцать. Асе — четырнадцать. Три года тому назад умерла наша мать.Шарлоттенбург близ Берлина. Знойное время дня и года.
Водопады, потоки, обвалы солнца. Устрашающая девическая мода тех лет: длинные юбки, длинные рукава, тиски
III. МУНДИР (Перевод А. Эфрон.)
III. МУНДИР (Перевод А. Эфрон.) Для отца моего новая одежда была не радостью, а горем, если не катастрофой.— Папа, пора тебе сшить костюм. Твой ведь…— Еще годится. Крепкий и без единой дырки.— Но цвет…— Не может быть иным после пятилетней носки. Доживешь до моих лет —
Никита Сергеевич и Георгий Максимилианович
Никита Сергеевич и Георгий Максимилианович Итак, в день ареста Берии началась эра Хрущева. Главенство отца обозначилось сразу. Теперь при разъезде с различных мероприятий отцу подавали первому ЗИС, остальные члены Президиума ЦК толпились рядом, пожимали ему на прощание
ИЗ ПИСЬМА Е. Я. ЭФРОН
ИЗ ПИСЬМА Е.
Я. ЭФРОН
23 июля 1972 г.…На реке (которая течет прямо перед носом!) еще ни разу не была: с крутой горки спускаться трудностей не представляет, а вот как подниматься? Но как только попрохладней, все же предприму это путешествие и пройду дорогой, которой бегала в
ИЗ ПЕРЕВОДОВ А. ЭФРОН
ИЗ ПЕРЕВОДОВ А. ЭФРОН <ПОЛЬ ВЕРЛЕН> О сердце бедное, сообщник муки крестной. Вновь возводи дворцы, обрушенные в прах, Вновь затхлый ладан жги на старых алтарях И новые цветы выращивай над бездной, О сердце бедное, сообщник муки крестной! Пой господу хвалу, воспрянувший
С. Эфрон [88] ОКТЯБРЬ (1917 год) [89]
С. Эфрон[88]
ОКТЯБРЬ (1917 год)[89]
…Когда б на то не Божья воля, не отдали б Москвы!Это было утром 26 октября. Помню, как нехотя я, садясь за чай, развернул «Русские Ведомости» или «Русское Слово», не ожидая, после провала Корниловского выступления, ничего доброго.
На первой
ВАСИЛЬЕВ Георгий Сергеевич
ВАСИЛЬЕВ Георгий Сергеевич Подполковник РККАПодполковник ВС КОНРРодился 5 января 1896 г. в селе Емельяново Тверской губернии. Русский. Из крестьян. В 1914 г. окончил реальное училище в Петрограде, в 1917 г. — Военно-топографическое училище. Подпоручик Русской Императорской
Муж Сергей Яковлевич Эфрон
Муж Сергей Яковлевич Эфрон Марина Ивановна Цветаева. Из записной книжки 1914 г.:Красавец. Громадный рост; стройная, хрупкая фигура; руки со старинной гравюры; длинное, узкое, ярко-бледное лицо, на котором горят и сияют огромные глаза — не то зеленые, не то серые, не то
1914. Петр Эфрон
1914. Петр Эфрон
Марина Ивановна Цветаева. Из письма П. Я. Эфрону (1881–1914), старшему брату С.
Я. Эфрона. <В Москву.> Москва, 10 июля 1914 г.:Я ушла в 7 ч. вечера, а сейчас 11 утра, — и всё думаю о Вас, всё повторяю Ваше нежное имя. (Пусть Петр — камень, для меня Вы — Петенька!) Откуда
ИЗ ПИСЬМА Е. Я. ЭФРОН
ИЗ ПИСЬМА Е. Я. ЭФРОН 23 июля 1972 г.…На реке (которая течет прямо перед носом!) еще ни разу не была: с крутой горки спускаться трудностей не представляет, а вот как подниматься? Но как только попрохладней, все же предприму это путешествие и пройду дорогой, которой бегала в
ИЗ ПЕРЕВОДОВ А. ЭФРОН
ИЗ ПЕРЕВОДОВ А. ЭФРОН <ПОЛЬ ВЕРЛЕН> О сердце бедное, сообщник муки крестной. Вновь возводи дворцы, обрушенные в прах, Вновь затхлый ладан жги на старых алтарях И новые цветы выращивай над бездной, О сердце бедное, сообщник муки крестной! Пой господу хвалу, воспрянувший
Глава 1 Крым.
Дорога в Москву. Прапорщик Эфрон – против большевиков. Белая армия. Последнее свидание с мужем. Увлечение театром. «Лебединый стан». Эфрон в «Ледяном походе»Глава 1 Крым. Дорога в Москву. Прапорщик Эфрон – против большевиков. Белая армия. Последнее свидание с мужем. Увлечение театром. «Лебединый стан». Эфрон в «Ледяном походе» В Феодосии тоже неспокойно – громят винные склады. (Позже это станет темой стихотворения
Сергею Эфрон-Дурново
Сергею Эфрон-Дурново 1 Есть такие голоса, Что смолкаешь, им не вторя, Что предвидишь чудеса. Есть огромные глаза Цвета моря. Вот он встал перед тобой: Посмотри на лоб и брови И сравни его с собой! То усталость голубой, Ветхой крови. Торжествует синева Каждой
Короткая жизнь и яркая судьба сына Марины Цветаевой
Георгий Эфрон — сын поэта Марины Цветаевой.
Георгий Эфрон – не просто «сын поэта Марины Цветаевой», а самостоятельное явление в отечественной культуре. Проживший ничтожно мало, не успевший оставить после себя запланированных произведений, не совершивший каких-либо иных подвигов, он тем не менее пользуется неизменным вниманием историков и литературоведов, а также обычных любителей книг – тех, кто любит хороший слог и нетривиальные суждения о жизни.
Франция и детство
Георгий родился 1 февраля 1925 года, в полдень, в воскресенье. Для родителей – Марины Цветаевой и Сергея Эфрона – это был долгожданный, вымечтанный сын, третий ребенок супругов (младшая дочь Цветаевой Ирина умерла в Москве в 1920 году).
Цветаева с дочерью Ариадной (Алей)
Отец, Сергей Эфрон, отмечал: «Моего ничего нет… Вылитый Марин Цветаев!»
С самого рождения мальчик получил от матери имя Мур, которое так и закрепилось за ним. Мур – это было и слово, «родственное» ее собственному имени, и отсылка к любимому Э.
Т. Гофману с его незавершенным романом Kater Murr, или «Житейские воззрения кота Мурра с присовокуплением макулатурных листов с биографией капельмейстера Иоганнеса Крейслера».
К. Родзевич
Не обошлось без некоторых скандальных слухов – молва приписывала отцовство Константину Родзевичу, в которых Цветаева некоторое время находилась в близких отношениях. Тем не менее сам Родзевич никогда не признавал себя отцом Мура, а Цветаева однозначно давала понять, что Георгий – сын ее мужа Сергея.
Ко времени рождения младшего Эфрона семья жила в эмиграции в Чехии, куда переехала после гражданской войны на родине. Тем не менее уже осенью 1925 года Марина с детьми – Ариадной и маленьким Муром переезжает из Праги в Париж, где Мур проведет свое детство и сформируется как личность. Отец остался на некоторое время в Чехии, где работал в университете.
М. Цветаева с сыном
Мур рос белокурым «херувимчиком» — пухленьким мальчиком с высоким лбом и выразительными синими глазами.
Цветаева обожала сына – это отмечали все, кому доводилось общаться с их семьей. В ее дневниках записям о сыне, о его занятиях, склонностях, привязанностях, уделено огромное количество страниц. «Острый, но трезвый ум», «Читает и рисует – неподвижно – часами». Мур рано начал читать и писать, в совершенстве знал оба языка – родной и французский. Его сестра Ариадна в воспоминаниях отмечала его одаренность, «критический и аналитический ум». По ее словам, Георгий был «прост и искренен, как мама».
Георгий Эфрон
Возможно, именно большое сходство между Цветаевой и ее сыном породило такую глубокую привязанность, доходящую до преклонения. Сам же мальчик держался с матерью скорее сдержанно, друзья отмечали порой холодность и резкость Мура по отношению к матери. Он обращался к ней по имени – «Марина Ивановна» и так же называл ее в разговоре – что не выглядело неестественно, в кругу знакомых признавали, что слово «мама» от него вызывало бы куда больший диссонанс.
Дневниковые записи и переезд в СССР
Мур (Г.
С. Эфрон)
Мур, как и его сестра Ариадна, с детства вел дневники, но большинство из них были утеряны. Сохранились записи, в которых 16-летний Георгий признается, что избегает общения, потому что хочет быть интересным людям не как «сын Марины Ивановны, а как сам «Георгий Сергеевич».
Отец в жизни мальчика занимал мало места, они месяцами не виделись, из-за возникшей холодности в отношениях между Цветаевой и Ариадной сестра так же отдалилась, занятая своей жизнью – поэтому настоящей семьей можно было назвать только их двоих – Марину и ее Мура.
Отец — С.Я. Эфрон
Когда Муру исполнилось 14, он впервые приехал на родину его родителей, которая теперь носила название СССР. Цветаева долго не могла принять это решение, но все же поехала – за мужем, который вел свои дела с советскими силовыми структурами, отчего в Париже, в эмигрантской среде, к Эфронам возникло неоднозначное, неопределенное отношение. Все это Мур чувствовал отчетливо, с проницательностью подростка и с восприятием умного, начитанного, думающего человека.
Мур в школе
В дневниках он упоминает о своей неспособности быстро устанавливать крепкие дружеские связи – держась отчужденно, не допуская к сокровенным мыслям и переживаниям никого, ни родных, ни приятелей. Мура постоянно преследовало состояние «распада, разлада», вызванное как переездами, так и внутрисемейными проблемами – отношения между Цветаевой и ее мужем все детство Георгия оставались сложными.
Одним из немногих близких Муру друзей был Вадим Сикорский, «Валя», в будущем – поэт, прозаик и переводчик. Именно ему и его семье довелось принять Георгия в Елабуге, в страшный день самоубийства его матери, которое произошло, когда Муру было шестнадцать.
Вадим Сикорский, друг Мура
После смерти Цветаевой
После похорон Цветаевой Мура отправили сначала в Чистопольский дом-интернат, а затем, после недолгого пребывания в Москве, в эвакуацию в Ташкент. Следующие годы оказались наполнены постоянным недоеданием, неустроенностью быта, неопределенностью дальнейшей судьбы.
Отец был расстрелян, сестра находилась под арестом, родственники – далеко. Жизнь Георгия скрашивали знакомства с литераторами и поэтами – прежде всего с Ахматовой, с которой он на некоторое время сблизился и о которой с большим уважением отзывался в дневнике, – и редкие письма, которые наряду с деньгами присылали тетя Лили (Елизавета Яковлевна Эфрон) и гражданский муж сестры Муля (Самуил Давидович Гуревич).
С.Д. Гуревич и Е.Я. Эфрон
В 1943 году Муру удалось приехать в Москву, поступить в литературный институт. К сочинительству он испытывал стремление с детства – начиная писать романы на русском и французском языках. Но учеба в литинституте не предоставляла отсрочки от армии, и окончив первый курс, Георгий Эфрон был призван на службу. Как сын репрессированного, Мур служил сначала в штрафбатальоне, отмечая в письмах родным, что чувствует себя подавленно от среды, от вечной брани, от обсуждения тюремной жизни. В июле 1944 года, уже принимая участие в боевых действиях на первом Белорусском фронте, Георгий Эфрон получил тяжелое ранение под Оршей, после чего точных сведений о его судьбе нет.
По всей видимости, он умер от полученных ранений и был похоронен в братской могиле – такая могила есть между деревнями Друйкой и Струневщиной, но место его смерти и захоронения считается неизвестным.
«На лоб вся надежда» — писала о сыне Марина Цветаева, и невозможно точно сказать, сбылась ли эта надежда, или же ей помешал хаос и неопределенность сначала эмигрантской среды, потом возвращенческой неустроенности, репрессий, потом войны. На долю Георгия Эфрона за 19 лет его жизни выпало больше боли и трагедии, чем принимают на себя герои художественных произведений, бесчисленное количество которых прочитал и еще мог бы, возможно, написать он сам. Судьба Мура заслуживает звания «несложившейся», но тем не менее свое собственное место в русской культуре он успел заслужить – не просто как сын Марины Ивановны, а как отдельная личность, чей взгляд на свое время и свое окружение нельзя переоценить.
Жизненный путь отца Мура, Сергея Эфрона, хоть и тоже прошел в тени Цветаевой, все же был насыщен событиями — и одним из них стало участие в Ледяном походе корниловской армии.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Нравится
Марина Цветаева Биография — eNotes.com
Аннотация статьи: Цветаева, чья жизнь и творчество перекинули мост через большевистскую революцию, была одним из величайших русских поэтов ХХ века. Ее поэзия и ее переписка освещают время, в котором она жила, а ее мастерство в технике написания стихов привело к новаторским поэтическим формам и ритмам.
Писать сочинение?
Получить пользовательский контур
Наша лаборатория сочинений поможет вам справиться с любым заданием за считанные секунды, независимо от того, изучаете ли вы Макбета или Американскую революцию. Попробуйте сегодня!
Начать эссеРанний период жизни
Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве 9 октября 1982 года, старшая дочь Марии Александровны, второй жены профессора Ивана Владимировича Цветаева. У Цветаевой была сводная сестра Валерия, которая была старше ее на десять лет, и сводный брат Андрей, всего на два года старше.
Через два года после рождения Цветаевой родилась ее сестра Анастасия.
Мать Цветаевой была выдающейся пианисткой, которой не только запретили играть профессионально, но и заставили выйти замуж за человека, которого она не любила. Отец Цветаевой, профессор римской литературы и изящных искусств Московского университета и директор Румянцевского музея, больше интересовался его творчеством, чем детьми. Он также все еще любил свою умершую первую жену. Мария Александровна твердо решила, что ее старшая дочь станет концертирующей пианисткой. Цветаеву заставляли заниматься по несколько часов в день и наказывали за чтение. Мать боялась, что литература может отвлечь ее от игры на фортепиано. Замкнутость Цветаевой в этой семье эмоционально отстраненных людей, несомненно, дала ей ту внутреннюю силу, которая поддерживала ее всю жизнь.
В девять лет Цветаева пошла в школу, но ее почти сразу же увезли сопровождать больную туберкулезом мать и сестру на лечение в Италию. Двух сестер Цветаевых отправили в школу-интернат в Лозанне, Швейцария, пока все они не вернулись в Москву, где Мария Александровна умерла в июне 1906 года.
Затем Иван Цветаева отправил своих маленьких дочерей в школу-интернат, не требовал от Марины занятий по игре на фортепиано, а в 1908 году разрешил ей изучать французскую литературу в летней школе Сорбонны. В эти годы после смерти матери Цветаева начала писать стихи, отражающие ее обожание таких героев, как русский поэт Александр Пушкин, Наполеон I и его сын, актриса Сара Бернар и драматург Эдмон Ростан. Основанные на русских народных сказках или бытовых мелочах, написанные простым и ясным языком с использованием традиционных русских размеров, эти ранние стихотворения раскрывают присущий Цветаевой талант и оригинальность, а также ее умелое владение языком.
Когда Цветаева опубликовала свой первый сборник стихов « Вечерний альбом » (1910; вечерний альбом), Николай Гумилев, муж Анны Ахматовой и лидер акмеистического движения в русской поэзии, похвалил ее за непосредственность и оригинальность, а выдающийся критик Макс Волошин. Эта похвала и лесть открыли Цветаевой и ее сестре Анастасии общество поэтов в Москве и на даче Волошина в Коктебеле в Крыму.
Это был страстный мир не только ума, но и сердца и духа, мир мощного влечения к Цветаевой.
Работа жизни
Делом жизни Цветаевой была ее поэзия, но это было не единственное дело ее жизни. Ее энергия была посвящена и другим людям — любовникам, детям, мужу и друзьям. Это общение было для нее и источником поэзии, и источником жизни. В Коктебеле в 1911 году Цветаева познакомилась с Сергеем Якловлевичем Эфроном. Друзья и родные называли его Сережей, он представлял Цветаевой рыцаря в сияющих доспехах. В январе 1912 года Цветаева и Эфрон поженились, а в сентябре у них родилась первая дочь Ариадна. Цветаева издала также свою вторую книгу стихов, Волшебный фонарь (1912; волшебный фонарь), но в это время писательство не было для нее первоочередной задачей. На данный момент ее семья была.
В эти годы муж Цветаевой, Сережа, был студентом Московского университета. Когда разразилась Первая мировая война, он рвался служить, отчасти из патриотических соображений, отчасти потому, что внимание Цветаевой было приковано к чему-то другому.
Продолжая писать в Москве и Крыму, Цветаева познакомилась и культивировала увлечение поэтом-сюрреалистом Тихоном Чурилиным и поэтом-символистом Осипом Мандельштамом, а также поддерживала откровенно лесбийские отношения с Софьей Парнок, которая стала поэтом лишь позже. Несмотря на это, ее привязанность к мужу оставалась сильной.
Февральская революция 1917 года, заставшая Цветаеву в Крыму, положила начало периоду великой неразберихи и лишений. Хотя Цветаева не интересовалась политикой, Эфрон случайно воевал в Белой армии против большевистских сил. С 1917 по 1922 год Цветаева жила в Москве со своими дочерьми, борясь за выживание в условиях экономических трудностей и повсеместного голода, в то время как ее муж сражался на юге на проигравшей стороне.
См. eNotes без рекламы
Запустите 48-часовую бесплатную пробную версию , чтобы получить доступ к более чем 30 000 дополнительных руководств и более чем 350 000 вопросов помощи при выполнении домашних заданий, на которые ответили наши эксперты.
Уже зарегистрирован? Войдите здесь.
В эти годы одиночества физические силы Цветаевой были испытаны голодом, что в итоге привело к голодной смерти ее второй дочери, родившейся в апреле 1917 года, а ее эмоциональная стойкость испытана неуверенностью в политике и Эфроне. Тем не менее, она продолжала писать и страстно любить. София Холлидей, Павлик Антокольский и другие актеры привлекли ее внимание тем, что она написала пьесы в стихах. В 1920 октября она прочитала стихотворение «Цардевица» (1922; царевна-девица) во Дворце искусств, доме Союза писателей Москвы, а в следующем году прочитала стихи из лебединого стана (лебединого стана), сочиненные между 1917 и 1921 годами, но не публиковались до 1957 года. Стихи Лебединого стана восхваляли Белую армию, и в большевистской Москве их чтение было значительным риском. С 1916 года Цветаева также пишет серию стихов, посвященных великому русскому поэту-символисту Александру Блоку.
Эти стихи «Стихи к Блоку » (1922; стихи Блоку) были изданы в Берлине в 1922 году, через год после смерти Блока.
В 1921 году была закреплена победа большевиков, начались ликвидации контрреволюционеров. Цветаева была в восторге, узнав, что Эфрон пережил гражданскую войну и бежал в Прагу, где сочувствующее чешское правительство предоставило субсидии ряду русских эмигрантов. Весной 1922 года Цветаева подала документы на выезд из Москвы, как раз в то время, когда начали печататься ее стихи; Вертсти I (1922; версты I) появился и был восторженно встречен московскими писателями, в том числе Борисом Пастернаком.
15 мая 1922 года Марина и ее дочь Ариадна, или, как ее звали, Аля, прибыли в Берлин, где нашли значительное количество русской эмиграции, три ежедневных газеты, пять еженедельников и семнадцать русских издательств. Цветаева лихорадочно и плодотворно работала, несмотря на суровые условия жизни, ожидая прибытия Эфрона из Праги. В эти месяцы в Берлине у Цветаевой началась страстная переписка с Пастернаком, которая продолжала подпитывать ее творчество в последующие годы.
В августе Цветаева, Эфрон и Ариадна поселились в Праге, где Эфрон получил государственную стипендию на обучение в университете, а Цветаева получила пособие на собственное писательство. Она вошла в литературную жизнь Праги и продолжала писать, заботясь о муже и дочери, даже когда начала отделяться от них как эмоционально, так и психологически.
В тридцать лет Цветаева вступила в свой самый яркий и продуктивный период как писательницы, так и любовницы. За годы, проведенные в Праге, Цветаева написала всю оставшуюся поэзию — лирику, длинные поэмы и стихотворную драму, — которые когда-либо были опубликованы при ее жизни. Показательно, что в эти годы она продолжала возбуждающую переписку с Пастернаком, завела другую, столь же чувственную, хотя в конце концов и платоническую, переписку с берлинским критиком Александром Бахраком и пережила грандиозную страсть, отнюдь не платоническую, с Константином Родзевичем. в Праге. Родзевич любил Цветаеву так, как она всегда мечтала быть любимой, но он не мог жить при силе ее страсти и без экономической безопасности, которую Цветаева не могла ему дать.
В конце концов Цветаева преобразила страдания этого любовного романа в два стихотворных цикла, которые являются самыми изощренными в ее лирике: Poema gory (1925; поэма горы) и Poema konca (1926; поэма конца).
Эти стихотворения и эпическая поэма «Молодец» (1924; обожатель) показывают, что Цветаева усовершенствовала интуитивное и творческое использование языка, которое было заметно в более ранних стихотворениях: смешение метров в одном стихотворении и даже в одна линия; необычные ритмы и эллиптические образы; безглагольность, синтаксический многоточие и однословные предложения; использование архаизмов и русских слов и образов XVIII века, напоминающих о русских поэтах-символистах и акмеистах, а также использование разговорных, необразованных и крестьянских речевых форм, характерных для крестьянского жанра поэзии. Зрелый стиль Цветаевой, лаконичный, с почти мистической связью между формой и звуком слова и обозначаемым им предметом, ставит ее в один ряд с европейскими поэтами-футуристами начала XIX века.
20-х годов, в то время как музыкальное богатство и сложность ее стиха обеспечивают ее уникальность.
В феврале 1925 года у Цветаевой и Эфрона родился сын, названный Георгием в честь покровителя Москвы. Отчаянно пытаясь заработать на жизнь, Эфрон перевез свою семью в Париж. Хотя поэзия Цветаевой была хорошо принята, а Эфрон и Ариадна вскоре после приезда смогли устроиться в газеты, эмигрантская общественность стала относиться к Эфронам с недоверием. Эфрон стал членом реформистской большевистской группы, симпатизирующей большевизму. В 1928 октября Цветаева приветствовала в Париже русского поэта-большевика Владимира Маяковского. Длинное стихотворение о гражданской войне, написанное в 1929 году, успело оскорбить как монархистов-эмигрантов, так и сочувствующих революционерам. В 1932 году Эфрон и Ариадна вступили в Союз репатриации русских за границу; участников широко подозревали в том, что они советские агенты. В дальнейшем Эфроны были запятнаны встречами Цветаевой с Сергеем Прокофьевым, заезжим советским композитором, и Борисом Пастернаком, приехавшим в Париж в качестве делегата на спонсируемый коммунистами съезд писателей в защиту культуры.
Хотя предметом разговоров было искусство, а не политика, эмигрантская общественность наказала Цветаеву за политическую наивность, отказавшись публиковать ее стихи и прозу. Жить в Париже стало труднее, поскольку ресурсы Эфрона уменьшились. В 1937-го Ариадне наконец дали визу на возвращение в Москву; с радостью покинула Париж. Вскоре после этого Эфрона обвинили в причастности к убийству советского агента, отрекшегося от большевизма. Он тоже уехал в Советский Союз.
15 июня 1939 года Цветаева с сыном Георгием поехали вслед за мужем в Москву — Цветаева подала в отставку, но полна предчувствий, а Георгий жаждал впервые увидеть родину. Вскоре после прибытия Ариадна и Эфрон были арестованы и отправлены в тюрьму; Сестру Цветаевой Анастасию уже отправили в лагерь. Хотя Цветаеву не арестовали, ей было трудно получить что-либо, кроме черной работы, даже с помощью Пастернака. Ни она, ни ее сын не могли найти подходящего жилья. С немецким вторжением 22 июня 19 г.В 41 год Цветаева все больше беспокоилась о безопасности Георгия и решила эмигрировать в Татарский край.
Бремя стало слишком тяжелым. Отвергнутая Союзом писателей, без работы и жилья, с мужем и дочерью далеко в тюрьме — к этому времени Эфрон был расстрелян, хотя Цветаева этого не знала — она решила, что ее бунтующему сыну будет лучше прочь без нее. В субботу, 31 августа 1941 года, в возрасте сорока восьми лет в селе Елабуга Татарской АССР Цветаева, одинокая и измученная, повесилась.
Резюме
Всю свою жизнь Марина Цветаева была страстно предана поэзии и людям. В годы невероятных лишений она продолжала писать и развивать свой поэтический стиль, не обращая внимания на политику или славу. Она написала, потому что не могла ничего сделать. Ее поэзия была личной, конфессиональной, интуитивной и интеллектуальной в том, как она использовала слова. Страсть, в которой она нуждалась, чтобы вдохновить свою творческую душу, она приобрела из человеческих отношений через общение и переписку.
После смерти Иосифа Сталина в 1953 году сестра и дочь Цветаевой были освобождены из концлагерей.
Друзья Цветаевой организовали публикацию ее произведений, запрещенных в Советском Союзе, в Нью-Йорке. С этого времени ее работы появляются в русскоязычных журналах, издаваемых за рубежом. Ее стихи начали появляться в антологиях в Советском Союзе в 1956 году и тайно распространяться среди населения России в рукописном виде. В 1960-е и 1970-е годы Цветаева стала одной из самых любимых поэтесс советской молодежи.
Библиография
Файнштейн, Элейн. Лев в плену: Жизнь Марины Цветаевой. London: Hutchinson, 1987. Эта популярная биография с аннотациями и избранной библиографией основана на материалах ученых и представляет Цветаеву как гуманистку и феминистку, интересующуюся искусством, а не политикой.
Хингли, Рональд. Соловьиная лихорадка: русские поэты в революции. Нью-Йорк: Альфред А. Кнопф, 1981. Прекрасная коллективная биография четырех современных русских поэтов (Ахматовой, Пастернака, Мандельштама и Цветаевой) в контексте их времени.
Включает библиографию и примечания.
Карлински, Саймон. Марина Цветаева: ее жизнь и искусство. Berkeley: University of California Press, 1966. Ранняя версия окончательной биографии, разделенная на биографический раздел и стихи Цветаевой.
Карлински, Саймон. Марина Цветаева: Женщина, ее мир и ее поэзия. Кембридж, Англия: Издательство Кембриджского университета, 1985. Пересмотренная, обновленная и окончательная биография, основанная на стихах и прозе Цветаевой, а также на воспоминаниях ее родственников. Материал о ее жизни и ее творчестве интегрирован в текст. Включает прекрасную библиографию и примечания.
Макдафф, Дэвид. «Марина Цветаева». Парнас: Обзор поэзии 12-13 (1985): 117-143. Хороший анализ поэзии в отношении биографических сведений о Цветаевой.
Пастернак, Борис и др. Письма, лето 1926 г. Под редакцией Евгения Пастернака, Елены Пастернак и Константина М. Азадовского. Перевод Маргарет Веттлин и Уолтера Арндта.
Сан-Диего: Harcourt Brace Jovanovich, 1985. Переписка Цветаевой, Пастернака и Райнера Марии Рильке в последний год жизни Рильке. Обсуждение поэзии, освещенной страстью отношений.
Проффер, Эллендеа, изд. Цветаева: живописная биография. Перевод Дж. Марин Кинг. Введение Карла Р. Проффера. Анн-Арбор, Мичиган: Ардис, 1980. Отличная коллекция аннотированных фотографий Цветаевой на протяжении всей ее жизни.
Марина Цветаева: Записка Джеймса Конвея
Перейти к основному содержанию
Новости
23 декабря 2020 г.
Почти все, что вы скажете о Марине Цветаевой, будет кем-то очень быстро исправлено. Она содержала много противоречий, конечно. Насколько я знаю, она не похожа ни на одного другого поэта, и я подозреваю, что она так же непереводима, как Эмили Дикинсон (Мэри Джейн Уайт привлекательно пишет о трудностях перевода стихов Цветаевой).
Тем не менее, я считаю, что у каждого должен быть экземпляр ее Избранных произведений в переводе Элейн Файнштейн.
Я знаю, что делал это по крайней мере 20 лет, пока не одолжил его кому-то, кто не вернул его — и я мог бы отметить здесь, что обида не прощается!
Все, что делала Цветаева, делало ее непривлекательной для тоталитарной власти. Она была очень опасным другом или любовницей, и ее нельзя было заставить замолчать. Ее призвание как поэта, какие бы несчастья или неуверенность ни терзали ее, не подвергалось сомнению — и подлинность ее голоса не вызывает сомнений.
Поздняя постановка Цветаевой у Шостаковича, конечно, сложна; когда я впервые услышал их в оркестровой версии в середине 1970-х годов, в записи с пением Ирины Богачевой, я нахожу ищущее, неуловимое письмо почти непроницаемым — но со временем это самое «внутреннее» произведение стало значить для меня не меньше, чем его глубоко личное струнных квартетов, и мне было ясно, что он понимает поэзию и жизнь Цветаевой так, как вряд ли может признаться. Надеюсь, что многие, кто слышит эти произведения не в первый раз, вернутся к ним и будут жить с ними долгие годы.
Вот биография поэта от Фонда Поэзии.
Русская поэтесса Марина Цветаева (также Марина Цветаева и Марина Цветаева) родилась в Москве. Ее отец был профессором и основателем Музея изобразительных искусств, а мать, умершая от туберкулеза, когда Марине было 14 лет, была концертирующей пианисткой. В 18 лет Цветаева опубликовала свой первый сборник стихов «Вечерний альбом». При жизни она писала стихи, пьесы в стихах и прозу; она считается одним из самых известных поэтов России 20-го века.
Жизнь Цветаевой совпала с бурными годами русской истории. Она вышла замуж за Сергея Эфрона в 1912 году; у них было две дочери, а позже один сын. Эфрон вступил в Белую армию, а Цветаева разлучилась с ним во время Гражданской войны. У нее был короткий роман с Осипом Мандельштамом и более длительные отношения с Софьей Парнок. Во время московского голода Цветаева была вынуждена отдать дочерей в государственный приют, где младшая, Ирина, умерла от голода в 1919 г. В 1922 г. эмигрировала с семьей в Берлин, затем в Прагу, поселившись в Париже в 1919 г.
25. В Париже семья жила в нищете. Сергей Эфрон работал на советскую тайную полицию, а Цветаеву сторонилась русская диаспора Парижа. Через годы лишений и ссылок поэзия и общение с поэтами выдержали Цветаеву. Она переписывалась с Райнером Марией Рильке и Борисом Пастернаком, а работы посвящала Анне Ахматовой.
В 1939 году Цветаева вернулась в Советский Союз. Эфрон была казнена, а выжившая дочь отправлена в трудовой лагерь. Когда немецкая армия вторглась в СССР, Цветаеву вместе с сыном эвакуировали в Елабугу. Она повесилась 31 августа 19 года.41.
Критики и переводчики творчества Цветаевой часто отмечают страстность ее стихов, их стремительные смены и необычный синтаксис, влияние народных песен. Она также известна своим изображением женских переживаний в «страшные годы» (как описал период русской истории Александр Блок). Сборники поэзии Цветаевой, переведенные на английский язык, включают «Избранные стихотворения Марины Цветаевой» в переводе Элейн Файнштейн (1971, 1994). Она является предметом нескольких биографий, а также сборника мемуаров «Нет любви без поэзии» (2009 г.