Оставить отзыв:

«Звуки романса»

Посмотрите плейкаст «Звуки романса» автора Wladislawa (Tатьяна)!

«Одесское застолье. »

Прочитайте произведение «Одесское застолье.» автора Анатолий Чарушин!

Смертельный дар Пушкина

Пушкин был горностаем. Есть и менее вульгарные способы выразить это, но они не подходят для такого полового влечения, как у него. В своей более ранней любовной карьере, которая, по-видимому, началась примерно в то же время, когда на его подбородке отросли первые бакенбарды, он обычно называл женщин, уступчивых или нет, «пиздой». Накануне свадьбы он описал в письме своему другу-мужчине, столь же приапическому, блаженное состояние брака как «законную пизду», которую он далее определил как «своего рода теплую шапку с ушами». Это было примерно так же почтительно, как и в обычной речи, и привередливые читатели Пушкина, которые находят, что его обычная речь трудно согласуется с его необычайной поэзией, вряд ли будут благодарны Т.Дж. Биньона за то, что он «во всем смирении» отделил человека от мифа. Однако они должны.

Отделить человека от мифа — общепризнанная цель этой роскошной новой биографии. Мистер Биньон заслуживает похвалы за то, что он ничего не упустил в достижении этой цели. Но остается вопрос, был ли это человек, в отношении которого мы ошибались, или миф. Поклонники уравновешенности, утонченности и уравновешенности « Евгения Онегина» не могут не думать о его авторе как о уравновешенном, утонченном и уравновешенном, образце, которому в силу своего совершенства суждено быть стертым тираном. Необработанные факты говорят, что человек был меньше этого. Он был вспыльчивым самоубийцей, неутомимым охотником за хвостом, щедрым транжирой чужих денег, разглагольствовавшим империалистом, игроком, который никогда не успокоится, пока не проиграет, и вообще первым кандидатом на гибель. Но что, если меньшее означает большее? Когда гений умирает молодым, это вызывает сентиментальную симпатию: мы склонны думать об этом как о усиленной добродетели. Вот свидетельство того, что гений Пушкина был усилением всего, в том числе и порока. Во многих отношениях он был таким же злобным, как загнанная в угол гремучая змея. Но на своих погремушках он мог сыграть целый каскад лирики, в которой каждая строчка звучит правдоподобно. Неудивительно, что мы отмахиваемся от запаха серы.

Мистер Биньон вдохнул это. К счастью, его не постигла обычная участь биографов, которые выкапывают столько грязи по своему предмету, что чувствуют себя обязанными свалить часть ее ему на голову. Предыдущие биографы Пушкина восхищались их художником. Биньон восхищается им не меньше. Но он, несомненно, разочаровался в своем человеке, посчитав это мудрым. С точки зрения маркетинга, возможно, ему было бы лучше вернуть часть очарования. Исследования Джона Бейли о Пушкине — монография  Pushkin: A Comparative Commentary   и вступительное эссе к изданию Penguin непревзойденного перевода Чарльза Джонстона Евгений Онегин   — должно оставаться первым, что нужно прочитать как эссе Эдмунда Уилсона, вместе с эссе Эдмунда на эту тему второе место, хотя комментарии, накопленные в великолепной отрубной бочке Татьяны Вольфф «Пушкин о литературе », по прошествии тридцати лет все еще остаются самым увлекательным введением из всех для любого будущего студента, который не прочь проникнуть в мозг поэта, прежде чем проникнуть в его поэзия. Бейли и Уилсон разделяют элементарную заслугу сохранения чуда пушкинского поэтического выражения на переднем плане, с которого мы никогда не должны позволять ему надолго вытесняться. Биньон, намеренно не писавший критическую биографию в обычном смысле, отказался сделать своим приоритетом кричать об уникальности поэзии. С этой целью он мог бы хорошо поступить, приняв это как должное. Вместо этого он цитирует его в целях биографической иллюстрации, но в переводах, сделанных им самим. Ученые, вероятно, сочтут их верными, но обычному читателю они покажутся несколько плоскими. Биньон дает нам неправильные, нерифмованные отрывки, которые вполне могут быть прозой. Это более доступная проза, чем причудливая интерпретация Набоковым Евгений Онегин , а они еще проза.

Набоков, как один великий писатель, служащий другому, хотел дать нам подстрочник. Вместо этого он накормил нас породистым собачьим завтраком, но, по крайней мере, его нельзя было спутать ни с чем скучным. Биньон, предоставляя образцы не только 0negin , но и всей другой крупной поэзии, просто хочет дать нам смысл: цель менее застенчива, чем кажется. В тексте, наполненном непредсказуемой информацией, переведенные отрывки выделяются только отсутствием давления. Читатель, начавший с Пушкина, вряд ли удивится этому материалу, и книга, таким образом, автоматически ставит себя дальше по следу, как инструмент, который следует использовать после того, как первое знакомство прочно утвердилось. Это упущенная возможность, потому что книга могла бы легко выполнять двойную функцию, если бы стих был представлен с чем-то вроде соответствующего формального удара. Если у Джонстона Онегин  был недоступен по контрактным причинам, те из нас, кто так многословно восхищался им, когда он вышел, часто были склонны преуменьшать существенные достоинства перевода Уолтера Арндта, который он заменил. Версия Арндта иногда колеблется, когда пытается ослепить, но реже, чем вы думаете, попадает в обычную ловушку натянутой живости. Биньон избегает этой ловушки, полностью избегая формальной бравурности. Вследствие этого он может только констатировать первую привлекательность Пушкина, не иллюстрируя ее. В поэтических формах Пушкина язык складывался, как бы отвечая требованиям человеческой памяти. Набоков называл строфу «Онегин» «акустическим раем» — термин, который точно так же применим ко всем другим формам, которыми Пушкин пользовался с детства. С самого начала люди не могли оторвать от него ушей. — Этот негодяй всех нас раздавит, — сказал один из старших другому. Армейские офицеры, ничем не примечательные своей чувствительностью, цитировали его наизусть, когда он едва закончил школу. Если бы г-н Биньон дал нам ясное представление об этом, он мог бы иметь более убедительную поддержку для своего дальнейшего утверждения — по своему характеру труднее поддающегося иллюстрированию — что Пушкин был столь же удивительным в реальной жизни. Дергающаяся жертва непосед, он не мог усидеть на месте и пяти минут, но и люди не могли перестать слушать. Когда за дело брался светский человек Пушкин, даже самые тупые светские дамы думали, что находятся в живом присутствии поэзии, а более способные легко полагали, что его неказистая наружность может быть еще одной гарантией пылающего гения внутри.

У Пушкина была черная кровь, но это не делало его Дензелом Вашингтоном. Это могло бы быть сделано, если бы у него было больше этого. Как бы то ни было, его рудиментарный негритянский характер давал ему отчетливое преимущество в области рта, традиционно одной из немногих физических черт мужчины, которые интересуют женщину при первой встрече, когда рот Пушкина, вероятно, говорил захватывающие вещи. , некоторые из них необоснованно фамильярны. От подбородка до бровей, здесь было лицо, предназначенное для привлечения женского внимания. Но в остальном он ошибся. Невысокий человек с высоким лбом и длинными руками, он был убежден, что его желтые ногти будут выглядеть интереснее, если носить их как можно дольше. В этом он почти наверняка ошибался, но если он не всегда порабощал часто меняющийся объект желания, у него всегда был шанс. И шанс был там для взятия. Хотя модный мир был брачным рынком, на котором было мало сделок без приданого, от него пахло гламурным эротизмом. Физическая красота была повсюду: даже юноши были павлинами, а женщины — райскими птицами. Павлин, женившийся на райской птице, был бы разочарован, если бы она потеряла свою притягательную силу, чья постоянная эффективность была гарантией того, что он сделал правильный выбор. Подобно женщинам-солдатам Красной Армии в следующем столетии, петербургские красавицы вернулись на службу через несколько часов после родов: бальный зал был их линией фронта. Выглядеть мило было их целью. Впечатлительный Пушкин каждую ночь сталкивался с множеством откровений. Он должен был быть. Так работала система.

Пушкин впервые попробовал петербургские бальные залы в 1817 году, когда ему было восемнадцать лет. На пути к своей тренировочной площадке он уже имел достаточно опыта в том, чтобы сходить с ума из-за красивой юбки. Для молодых дворян было стандартной процедурой заполучить служанку по-семейному и расплатиться с ней. Вероятно, добавляя к плате искренние, хотя и временные, слова любви, Пушкин не преминул уступить. Потом, когда его школьные годы едва миновали, всегда были актрисы, балерины, продавщица на масленичной ярмарке. Он объявил им о своей всепоглощающей любви, которая, возможно, даже больше помогла, чем помешала: только симпатичные мужчины могут позволить себе вести себя хладнокровно, а уродливым поэтам лучше выходить с лирикой в ​​каждой руке. Когда девушки со рампы не поддавались, были проститутки, чтобы компенсировать, и хлопать как следствие. Мы можем поблагодарить принудительные периоды консервации за некоторые из его лучших ранних стихов. Когда он был здоров или думал, что он здоров, он был на плитке. Одним из многих ценных аспектов книги Биньона является то, как она показывает нам, что мы ошибались, полагая, что не существует богемного мира, в котором Пушкин мог бы жить, если бы захотел, и который мог бы уберечь его от опасностей придворного общества. Литературный клуб, который называл себя «Зеленой лампой», не был полностью ночным магазином, хотя большая часть сохранившейся письменной переписки его членов предполагает, что так оно и было. Писались стихи и обсуждались книги, а служанки ходили по кругу, как свертки. В этом отношении Богемский мир действительно существовал, хотя и в первобытной форме.

Он мог бы помочь сделать его менее примитивным, если бы продолжал украшать его. Был также случайный литературный салон с его жительницей grande dame , аристократкой, больше интересующейся искусством, чем своими дворянскими связями. Когда Пушкин умер в 1837 году, Лист уже четыре года был в отношениях с графиней Мари д’Агу, которая отказалась от своего положения, чтобы разделить его. Я всегда думал, что Пушкин мог бы прожить дольше, если бы такая же возможность была доступна в России. Вот доказательство того, что это было. Княгиня Евдокина Голицына, также известная как княгиня Ноктюрн, потому что ее редко видели при дневном свете, была на двадцать лет старше Пушкина, но месяцами удерживала его любовь, хотя отрицательные доказательства того, что он никогда не держал ее тела, веские. (Отрицательное свидетельство состоит в том, что Пушкин не претендовал на победу: обычно его друзьям сообщали письмом о любой удачной встрече сразу же после того, как она произошла, если не во время, когда она действительно происходила. ) обеспечивали Гёте комфорт на протяжении всей его долгой карьеры, но были и такие. Пушкин мог бы, если бы захотел, найти любовь и понимание в жизни отречения и внутренней ссылки, хотя у царской цензуры было бы свое мнение, если бы он попытался опубликовать результаты. Но эта тема так и не всплыла, потому что манил более захватывающий мир.

И он действительно думал, что это захватывающе. Нет смысла винить его за это. Если бы он не был так очарован лучезарными юными красавицами двора, он не смог бы показать нам, как Евгений Онегин скучает по ним. Во время своего первого появления на официальном параде красоты Пушкин едва успевал скучать сам. Специалисты Третьего отдела, обнаружив в его переписке следы зарождающегося либерализма, по личному приказу царя Александра I отправили его охлаждаться на юг. имел высокопоставленных поклонников, готовых говорить за него. (Биньон устрашающе хорошо цитирует официальные документы о Пушкине, которых сам Пушкин никогда не видел.) Гастролируя по Кавказу, Пушкин терпел и терпел целую цепь консулов ​​и высокопоставленных чиновников, которые могли созерцать, не вызывая его на дуэль, зрелище заезжего поэта, сверкающего ногтями их женам и дочерям. Он влюбился по всей карте. Таким образом, его вкрадчивое красноречие не заржавело, когда он вернулся в Петербург. Утка снова оказалась в воде. Кратковременное изгнание в его имение в Михайловском было не более чем домашним арестом, и, как указывает г-н Биньон, это был шанс действительно написать, а не просто спланировать. В противном случае, не считая случайного пребывания в Москве, Санкт-Петербург был местом, где он прожил бы остаток своей короткой жизни, в череде квартир, которые он не мог себе позволить из-за череды карточных игр, которых он не мог избежать. А по вечерам его всегда ждали зеркала с золотой окантовкой, высокие гипсовые потолки, полированные полы и сияющие женщины: миллионосветная среда, которую мы так твердо решили считать недостойной его. Мы все еще можем так думать, пока понимаем, что он не думал так же. Если его сломила жизнь, которую он выбрал, она же и создала его. Наше разочарование неизбежно, но, в конце концов, абсурдно.

Были интеллигентные зрители, которые в то время были разочарованы. Некоторые из них были среди его цензоров. Его либеральные поклонники были потрясены его преданностью легкомыслию. Факты говорят, что он никогда не был таким либеральным, как они думали. Поскольку его поэзия дышала жизнью, они думали, что она дышит свободой. В одном они были правы: воспитанный как будущий владелец семейных крепостных и обреченный на торговлю душами, потому что его долги на много миль превышали все, что можно было заработать его трудом, Пушкин тем не менее мог видеть, что с системой кабалы что-то не так. В Евгений Онегин  Нянька Татьяны — голос и образ вечной русской рабыни. Набоков пытался отрицать это, потому что в Советском Союзе этот текст обычно приводился в качестве доказательства дореволюционной репутации Пушкина, а Набоков с должным презрением относился к решимости режима переписать литературную историю наряду со всеми другими ее проявлениями. Но это нельзя отрицать. Невероятно чуткий ко всему, что предстает перед его жучьими глазами, Пушкин, вероятно, сочувствовал всем, кого встречал, даже купцам, которых он обманывал, не платя по счетам. Но он мало сочувствовал людям, которых не встречал, особенно если это были жители чужих земель, на которые неумолимо экспансионистская Россия имела замыслы. Его либеральные критики ошибались, полагая, что он может пойти на какие-то сильные возражения против российской гегемонии. В Капитанская дочка , ледяное предвестие шедевров зрелой прозы, которые он мог бы написать, если бы жил, он незабываемо вспоминал о жестокостях, причиняемых властью, но никогда даже косвенно не предполагал, что власть может быть жестока сама по себе. Цензура, конечно, не пустила бы его: но нет никаких доказательств того, что был секретный текст, который он не мог опубликовать, или даже тайная идея, которую он не мог развить в текст. Его взгляд на царскую власть состоял в том, чтобы не иметь никакого взгляда.

Возможно, он был предусмотрителен: в конечном счете не имело бы большого значения, что о чем думает интеллигенция. Слово «самодержавие» означало то, что оно означало: Александру II потребовалось освобождение крепостных, его убийство — возрождение духа абсолютизма, а сверхъестественная глупость Николая II — подстрекаемая его кретиничной женой — отказала в принятии конституции в 1919 году. 05, тем самым делая революцию неизбежной. Что имело бы значение в России вплоть до 1917 года, так это отсутствие политического класса. Белинский и его пламенные друзья, доведенные до отчаяния пушкинским конформизмом, искали героя, который не собирался становиться мучеником. Оглядываясь назад, он был прав, но тем, кто лелеял мечты о реформах, в то время он казался неправильным, и некоторые из его мнений показались бы неприятными в любое время, даже во времена Римской империи. В вопросе о Польше он предвидел перспективу истребления ее интеллигенции, если она откажется подчиниться: мертвые не претендуют на права. Немногим более чем через сто лет советская тайная полиция будет соревноваться с СС в реализации видения, не сильно отличающегося от собственного замысла поэта. Наш вывод должен состоять в том, что Пушкин, будучи несравненным в обеспечении полного воображаемого эквивалента всего, что он мог видеть, не был особенно хорош в воображении того, чего он не мог видеть. Он дружил с Мицкевичем, которого уже в молодости называли национальным поэтом Польши. Дружба была щедрой со стороны Пушкина, потому что красавец Мицкевич во время своих визитов в Петербург демонстрировал силу обаяния, которая должна была затмить даже самого Пушкина. Мицкевич, импровизируя стихи на французском языке, мог поразить дам декламацией прямо из мозга. Пушкину нужны были ручка и бумага. Но компанию Мицкевича он любил, и их плавание в Кронштадт на теплоходе — с ним был и драматург Грибоедов — один из тех случаев, когда невольно думаешь: да, вот оно, это литературная компания, которую надо составить. ваша жизнь в: оставайтесь с ним. Но когда Мицкевич скорее отправился в изгнание, чем вернулся в свою угрожаемую страну, для Пушкина это был случай чужой борьбы. Он любил человека и восхищался поэтом, но не понимал патриота. Пушкин был империалистом по сердцу царя.

Царем к тому времени был Николай I, который разделял оценку своего предшественника важности Пушкина, но с другими результатами. Александр сослал его. Николай нарисовал его. Биньон может показать, что призывник был достаточно готов. В льстивом порыве Николай назначил себя личным цензором Пушкина. Это означало, что все, что Пушкин предлагал опубликовать, по-прежнему читалось всеми, кто считался в третьем отделе, но решение не принималось, пока рукопись не попадала на самый верх, на стол верховного крепостника, человека, владеющего всеми душа в стране. Решения были не такими угнетающими, как хотелось бы думать. Мы хотели бы думать о гении, которого гонят на смерть на коротком поводке. И действительно один из шедевров Пушкина, «Медный всадник»  – Биньон ставит его выше даже  «Евгений Онегин» , редкий пример излишне оригинального суждения со стороны биографа – ни разу не был опубликован при жизни автора. Но изменения, о которых просил Николас, были сравнительно небольшими. Пушкин отказался их делать, потому что это было бы слишком большим доказательством для него самого, что он царская собственность. Уже было достаточно доказательств. Помимо стандартного полного запрета на любые зарубежные поездки и пугающей перспективы запрета на чтение в библиотеке Вольтера, которую Екатерина II купила и установила в Эрмитаже, величайшим страданием Пушкина при царе было низкое звание, которое он получил в корт. Он был камер-джентльменом: всего в нескольких шагах от лакея. Особенно он ненавидел неподобающую униформу, которая шла вместе с классом. Иногда он бунтовал, надевая вместо этого муфтий, только для того, чтобы царь устилал его ковром и сообщал на глазах у всех, что отец всего русского народа недоволен одним из своих любимых сыновей. Но злодей не возражал против обязательного посещения благословленного Царем круга светских мероприятий. Там были женщины.

Если бы сегодня были дебютанты, умные могли бы мечтать о Дэниеле Дэй-Льюисе в «Последний из могикан »: человеке, который принесет опасность в их изысканный мир. В имперском Петербурге не было кинозвезд. Куда шли девушки, так это к поэзии, и Пушкин прославился ею. (Один из множества показательных моментов в трилогии Тома Стоппарда « Побережье Утопии » — это когда благородная дочь целует свою копию « Евгений Онегин », как будто это лицо человека, написавшего ее.) Он сеял хаос, пока это не стало очевидным. даже ему, что он должен успокоиться или упасть в изнеможении. Девушка, которую он выбрал, была самой красивой в комнате: Наталья Николаевна Гончарова. Здесь читатель может дополнить рассказ Биньона о целой жизни рассказом Серены Витале об одном году, Пуговица Пушкина . Единственный год был последним для Пушкина, и то, как она рассказывает нам, почему дает лучшее представление о ребенке-невесте, от которой Пушкин был без ума, и насколько он сошел с ума. Биньон непобедим в сложных деталях долгов и ипотечных кредитов, но Витале чувствует ткани и мебель, а страсть Натальи к роскошной обстановке погубила бы Пушкина, даже если бы он не был застрелен. Была ли она зомби или просто загадочной — вечный вопрос. В любом случае, она была звездой и требовала особого ухода. Ее семья была даже ближе к банкротству, чем его. Пушкин наслаждался ее славой — мысль о том, что за ней может охотиться сам царь, наполняла его гордым негодованием — и он хотел, чтобы она была самой лучшей. Долги копились, как Пелион на Оссе. Они бы его все равно похоронили. Пуля была просто быстрым выходом.

Пуля была выпущена бароном Жоржем Шарлем д’Антесом, штатным евромусорщиком, выглядевшим шикарно в военной форме: всегда больной вопрос у Пушкина. У поэта не было веских причин ревновать. Как и все другие мужья, он высоко ценил способности своей жены к флирту, и до флирта она не доходила. Пресловутое анонимное письмо, разосланное по всему Петербургу какой-то заразой, внушающее обратное, имело ту же сущность, что и платок в Отелло . К сожалению, это также имело тот же эффект. К счастью, его исключили, а не казнили — дуэли были запрещены королевским указом, и Николай был глупцом, полагая, что Пушкин слушал, когда ему было сказано даже не думать об этом — Дантес дожил до прогорклой старости, продолжая торговать своим благополучием. изношенную линию к знатным дамам и ни разу не выразил сожаления по поводу того, что он убил один из величайших поэтических талантов, которых когда-либо знал мир. Но гнев наш напрасно, потому что Пушкин покончил с собой. Он всегда вел себя суицидально. Поединок, который его прикончил, был для него не первым. Почему, когда у него было так много, чтобы жить, он был таким?

Подсказка находится в блестящих карикатурах, разбросанных по всей книге Биньона, многие из которых были разбросаны по оригинальным рукописям Пушкина. Зрительная способность Пушкина была лишена встроенных темных очков абстракции: он никогда не видел типа, он всегда видел индивидуумы, и можно с уверенностью сказать, что, увидев красивую женщину, он смотрел на Творение через открытую дверцу печи. Биньон слишком быстро соглашается с письменным мнением Пушкина о том, что женщины умственно неполноценны. Человек, выдумавший Татьяну, мог думать не так. Его клевета была защитным механизмом, и, вероятно, таким же был и его грубый язык. Поза грубой чувственности сдерживала неумолимо повторяющееся воздействие возвышенного. Он влюблялся каждый раз, когда вожделел, и влюблялся не потому, что видел меньше, чем другие мужчины, а потому, что видел больше. Он все видел, и, наверное, ему это надоело.

  TLS , 27 сентября 2002
  Постскриптум

​Псевдонаучный аппарат Советского Союза проделал такую ​​кропотливую работу по превращению Пушкина в предвестника пролетарского сознания, что Набоков почувствовал себя обязанным превратить его в реакционера. . Истина, возможно, утомительная, лежала где-то посередине. Пушкин знал, что с крепостным правом что-то не так. С другой стороны, он не видел ничего плохого в том, чтобы накопить долги, погасить которые можно было только за счет продажи крепостных. Жизнь высшего общества называла себя свет : Свет. Просить Пушкина не вмешиваться в это было бы все равно, что запереть Марию Каллас в чулане для метел. Важно было то, что когда он брал либеральную ноту, его голос звучал так, словно его поддерживал хор ангелов. Вот чем Белинский восхищался и оплакивал утрату. Когда эта статья была впервые опубликована, Т. Дж. Биньон, справедливо ценимая опора TLS , был еще жив. Сейчас он мертв, так что, пожалуй, допустимо говорить суровую правду. Если бы его книга о Пушкине содержала выдержки из перевода Чарлза Джонсона Евгений Онегин , у новичков была бы суть большой, правдивой истории в одном томе: и теперь они все еще застряли в поисках. Мне трудно поверить, что Биньон не мог заключить сделку. Но, как и многие переводчики Пушкина, он убедил себя, что только он один имеет тайный доступ к центральной чистоте. Пушкин может так сводить людей с ума. При Советском Союзе почти все пушкинские оперативники в научном аппарате были так же без ума от него, как и Ахматова: им просто не хватало ее таланта. (Для читателей русского языка длинное эссе Ахматовой о Пушкине датировано 1947, когда Сталин был еще жив, представляет собой устрашающий пример того, что великая поэзия может значить для другого великого поэта, у которого неумолимое государство приставило пистолет к ее голове.) В англоязычной науке три голоса, которые продолжают иметь значение, принадлежат Татьяне Вольф, Эдмунду Уилсону и Джону Бейли, и особенно Бейли.